Берта не застала Сельву дома.

Она постучалась, но не получила ответа и вдруг позабыла, зачем пришла сюда. Однако ведь она так сюда спешила! Значит, ей надо было сказать или сделать что-то очень важное! Но что?

С той улицы, где жила Сельва, она направилась к Парку.

В безлюдном Парке не было никого, кроме солнца: белая земля — и солнце, голые деревья — и солнце. Берта прошла через это безлюдье к одной из скамеек. Села на нее и принялась плакать. Неужели именно это ей и надо было сделать?

Она плакала, а вокруг нее был весь Парк — безлюдное пространство в кольце трамвайных рельсов, где-то там далеко, на горизонте, откуда доносились звонки.

Вдруг она услышала, как рядом с ней кто-то спросил:

— Что с тобой, дочка? Она подняла голову.

— Ты плачешь? — спросил человек.

Это был старик. Берта увидела, что он стар и беден, в оборванном платье и драных башмаках, и продолжала плакать без стеснения.

— Можно спросить, — сказал старик, — можно спросить, отчего ты плачешь?

— Не знаю, — ответила Берта.

— Не знаешь, отчего плачешь?

— И сама хотела бы знать, да вот не знаю.

— И ничего у тебя не случилось?

— Ничего.

— И вчера ничего не случилось? И позавчера тоже?

— И позавчера тоже. Старик сел рядом с Бертой.

— Ты, наверно, увидала что-нибудь такое…

— Да, вот это верно.

— Убитых?

— Да, убитых.

— Так ты из-за них плачешь? — сказал старик.

Берта снова подняла голову. Она взглянула на старика и увидела, что у него синие глаза и что эти синие глаза на старческом лице смотрят безмятежно. Есть ли какое-нибудь особое значение в том, что у него синие глаза? Казалось, в этом было какое-то особое значение.

— Не знаю, — ответила Берта.

Но ей пришлось еще раз наклонить голову из-за нового приступа плача.