Глава 14. ТРИ ТОВАРИЩА
(день спустя)
— Почему вы выбрали нас?
— Понимаете, ваша сила нам как никогда нужна. С Отчуждёнными не удаётся договориться, они не пойдут ни на какие радикальные шаги, а понадеяться на анархистов с Нарвской и Кировского всё равно, что открыть ящик Пандоры. Правда, остаются ещё каннибалы, но вы сами понимаете абсурдность одной только мысли. Вы — лучшая кандидатура, кто бы что ни говорил о вашем невмешательстве в дела подземки.
— Вот оно что. Как я понимаю, вы хотите развязать войну Приморскому и Гражданскому Альянсам и с ними прихватить сопутствующие станции?
— Как бы вам сказать. Не совсем развязать. Порой успех в войне зависит от того, жив ли лидер или нет. И кого поставить на его место. Кто бы заменил Ленина в семнадцатом году, Гитлера в тридцать третьем или того же Цезаря в дохристианскую эпоху? Убрав главный винтик, и, поставив за место него свой, мы сможем заменить устаревшую машину. Подчинить её себе и своим интересам. Поэтому нам так нужны ваши ресурсы для нанесения совместного удара по верхушкам Альянсов.
— Кто ещё участвует в войне и какова наша цель?
— Насколько я знаю, вы сотрудничаете со станциями отрезка Фрунзенская — Московский проспект. Предлагаю консолидировать силы.
— А остальные?
— Поверьте, Геннадий Андреевич, у меня есть на примете три товарища, способные, каждый по своей причине, забраться в сердце неприятеля и нанести ему там поражение. Первый возьмёт на себя бордюрщиков, второй вторгнется на Садовую, перекрыв кислород Узлу, а третий нанесёт удар по Приморским. Поверьте, каждый из них уже или скоро выдвинется в путь.
— Три товарища. Хм, хорошо звучит. Последнее: какая выгода нам, коммунистам?
— Расширение границ, нейтралитет. К тому же сведе́ние личных счётов за потерю Железного Феликса и Владлена Степановича.
— Товарищ Молох, есть ли уверенность в том, что веганы не предадут?
— Более чем, Геннадий Андреевич. Я им ещё до конца не поведал истину. Самую главную.
— Вам виднее. Мы выдвинем свои войска на слияние с Московским проспектом сегодня с отбоем света. Слыхали о ночи длинных ножей? Символично, не правда ли? Но мы, конечно, не национал-социалисты и дело наше правое.
— Ещё как правое. Самое время выгребать метлой подземку от скопившегося хлама. К слову, если вам попадутся сторонники «Исхода», режьте их без предупреждения.
— Учтено. До скорого, Молох.
— Всего доброго, Геннадий Андреевич.
Я повесил трубку и с облегчением вздохнул. На меня смотрел Чума, словно ждал, пока я закончу разговор, который вскоре поставит точку во всём и вся.
— Кто такой вообще этот Геннадий Андреевич? — спросил боец.
— Лидер Звёздной — ответил я коротко Чуме и, слегка обмозговав, добавил. — Наверное, самый старый человек в метро: ему почти сто лет.
(сегодня)
Церемониальная процессия затянулась на день. Именно столько потребовалось на то, чтоб похоронить Сашку и за алюминиевой кружкой со жгучим «Блэк Лейблом» обсудить с Мамонтом и «кушеточником» по имени Борис план послезавтрашних действий. Чулок не выходила из больничной палаты, но и не отказывала себе в алкоголе. Ближе к полуночи разрешились все споры, после чего литовку оставили одну.
Сон не шёл, и девушка усердно разглядывала своды палатки, мельчайшие складки материи, вспоминая всё то, что с ней происходило с момента, когда она встретила на Садовой Кензо с Владленом. Затем на Волковской Молоха. Жаль, что диггерша остановилась всего в паре километров от места, где произошла встреча, перевернувшая всю её жизнь. Но больше всего хотелось вернуться на лестничную площадку дома номер шесть по Белы Куна, между пятым и шестым этажом, когда Чулок ощутила вкус обветрившихся губ Молоха. И звёзды снова мчались по кругу, угасая и рождаясь на свет. Так женщина не ощутила, как наступил следующий день. Всё равно, что моргнуть и проглотить целиком ночь.
Необходим был день для реабилитация и затягивания шрамов, потому солдат вставала с кровати лишь несколько раз, и то по личной нужде. Всякий раз Дунайский проспект встречал сонным молчанием. Литовке казалось, что она слышит свист ветра за бетонной плитой, навечно замуровавшей путь туда, на юг. И там, за плитой, находится та самая граница вселенной, дверь, за которой путь в иное измерение.
На станцию звонил Молох и заверил, что сегодня же обеспечит поддержку со стороны коммунистов. Чулок не очень доверяла им, но на войне все способы хороши. Диггер же разговаривал с Мамонтом. Та, в свою очередь, передала разговор ей и Борису. Последние детали утвердились ещё до второй половины дня. И вновь бойца оставили в одиночестве, заставляя отчитывать бесконечно длившиеся секунды, минуты, часы. Ей Богу, хуже, чем в поезде Москва — Владивосток. Уже к семи вечера в последний раз покои бойца посетила медсестра, принеся скромный ужин. Ещё через час литовка смогла проститься с Сашей.
— Я тебя толком не знала, как и ты меня, но, уверена, Саш, ты была хорошим человеком — Чулок взяла горсть земли и бросила на могилу.
Перед отбоем заглянули Костя с Алей, заверив, что они «готовы на все двести» к предстоящей войне. По сути, такое желание испытывала и сама Белый Чулок. Ребята ушли, и девушка в какой для себя раз осталась в компании стен и холодной койки, в одной из шести палаток погрангородка. Ничего, теперь только пережить ночь. Вероятно, удастся повидаться с Молохом, пусть их даже убьют на месте встречи. А судьба, в конечном счёте, благоволила, и солдат через минуту другую отправилась на встречу с Морфеем.
Утром следующего дня состоялись сборы. На Славу прибыл конвой с президентом Международной. Чулок наслышалась о главе соседствующей станции как о мудром тактичном человеке. Сына своего он назвал Славой: ежу понятно, в честь чего. Но ни его, ни самого президента литовка в глаза ни разу не видела, посему выпадал замечательный шанс познакомиться хотя бы с одним из них. Оружие оставили на Дунайском, прихватив с собой разве что связку гранат, отданную три дня назад Ахметом. Случись неприятность, Славку, который на время войны прятался где-то здесь в погрангородке, придётся защищать всеми оставшимися силами. Литовка оглядела палатки в надежде застать будущего правителя Международной, но, кроме как Кости и Али, так никого не заприметила.
Вчетвером на вагонетке: диггерша, Мамонт и проводники, «готовые на все двести», отъехали с Дунайского. Часы на отметке в 6:00. В 6:07 показал личико проспект Славы. По-прежнему не отступал страх перед Обходчиком, будто он рядом, и вовсе не спит, а выжидает, кому бы оторвать башку. Но чувство тревоги с позором сдалось, когда солдат с командой попала на вторые сборы, на сей раз масштабные.
— Чулок, можешь не волноваться, ты знаешь президента Международной — заверила девушку Мамонт, пока та просачивалась сквозь толпу, начинённую до зубов карабинами да казачьими шашками. По всей видимости, соседняя станция тотально снабдила Славу не только своими рекрутами, но и военной техникой.
— Я не могу его знать — не отступала литовка ни на шаг. И вот тогда женщина увидела перед собой главаря соседей, и комок облегчения в тот же миг спал с души. Перед ней, улыбаясь, стоял «кушеточник» Борис.
Через семь минут, после непродолжительной речи глав обеих станций, толпа выдвинулась в тоннель. Белому Чулок досталось почётное место вместе с Мамонтом и Борисом в вагонетке, на которой они приехали. Теперь же дрезину вёл неизвестный доселе старичок, так же не обделённый личным карабином. Дедок не издал ни звука, словно перед ними сидел робот и покорно вёл машину позади толпы, то и дело сбавляя ход, дабы ненароком не задеть кого-нибудь из добровольцев. Шли не только мужики, но и дети, и женщины. В общей сложности, человек пятьдесят пушечного мяса. И что им мешает вот такой компанией, скажем, обследовать опасный тоннель Слава — Дунайский? Ответ так и не пришёл в голову литовке, ибо впереди уже сверкали огни Международной.
Остановку сделали ещё на двадцать минут, чтоб пополниться рекрутами, доведя счёт до ста, и согласоваться в планах. Чулок понимала, что то была последняя остановка перед битвой. В 6:45 дрезина покатилась по станции и, из-за большого потока людей, к сорок восьмой минуте въезжала в рот тоннеля. Чем меньше километров отделяло диггершу от воинствующей Бухарестской, тем сильнее сжималось сердце. И, как счётчик Гейгера в самом безнадёжном месте на Земле — городе Припяти, росла уверенность.
Первые выстрелы посыпались ещё до того, как стрелки часов дошли до отметки в семь утра. Чулок глядела вперёд тоннеля, на макушки голов, то и дело мелькавших вспышек впереди, и не могла ничего поделать. Как объяснили Борис с Мамонтом, тактика «лидер впереди» не совсем в данном контексте уместна. Акцент делался на количестве, а не на качестве. Вероятно, метод работал, так как уже в долгожданные семь утра, точно по плану, первые ряды повстанцев ворвались на Бухарестскую. Литовка хотела подогнать вагонетку, но не могла. И лишь затем женщина, не в силах ждать, спрыгнула с машины и побежала по рельсам вперёд. Вслед за ней бросились оба президента, понимая, что их выход настал.
Бухарестская, превратившаяся в модель Сталинграда сорок второго года, была заранее обезглавлена потерей Рипли и, в том числе, её личной охраны с постами КПП. Диггерша, не обращая внимания на то место, где её чуть не убили, ворвалась на станцию, методично подстреливая восставших резидентов. Перед глазами сверкали шашки, а вслед за ними, подлетавшие в воздух, культи рук и ног. Воздух окрасился красным, как на придурочной картине Малевича. Литовка отсчитала девятерых застреленных прежде, чем бок о бок Борис с Мамонтом возвещали об оккупации станции. Быстро и внезапно, как захват немцами Брестской крепости, только тогда бойцы сражались куда отвержение.
На дальнем краю станции продолжались упорные бои. Солдат открыла счёт первой десятке в нескольких метрах от дальней торцевой стены. Дома и прилавки сжигались на месте, где-то бесцельно подрывались гранаты. Подбирались патроны и запасы воды, последние из которых тут же уходили в желудки бойцов. Среди сей вакханалии из тоннеля, ведущего к Волковской, выбежали остатки обороны Бухарестской, впечатляющие по своей численности составом. Уже президенты поравнялись с Чулок и, как все, подставляя свою грудь под пули, отстаивали захваченную станцию. Как причитал Ильич: «Захватить власть легко, куда труднее удержать её». Солдаты Международной и Славы валились на гранитный пол с такой же интенсивностью, как защитники оккупированной станции.
Перекрёстный огонь продолжался бесконечно долгое время. Возможно, он занял не больше минуты, но казался сражением на весь день. Смельчаки бежали вперёд с шашками наголо и останавливались в нескольких шагах от оборонявших тоннель. Разрывая в клочья плоть, вылетали кишки, а мозги залепляли стены, потолок и даже лица. Казалось, нет тому конца и края, как откуда-то к Чулок вышел Костя с изрешечённой Алей на руках. Девушка была жива, но она, как и её жених, не понимала, что для них всё закончено. Глаза Али смотрели на того, кто должен был стать её мужем. Взор обратился в потолок, чтоб отныне не созерцать этот безумный в квадрате мир. Клокот, вырывавшийся из остервеневшего бойца, затмевал звуки выстрелов. Костя взял гранату и, выдрав зубами чеку, пошёл с ней в тоннель.
На мгновение всё стихло. И всего в один момент несколько десятков человек наблюдало за индивидом, в одночасье потерявшим всё, ради чего тот жил. Первыми продолжили огонь тоннелевские. Сотни пуль градом обсыпали тело Костяна, но они его не останавливали. По шажку он двигался вперёд, так и держа в руках лимонку. Тело представляло решето, одна рука отлетела в сторону, но ноги несли вперёд: осилили то расстояние, до которого не добегали солдаты с шашками. Раздался взрыв, после чего сепаратисты уже в упор добивали последних защитников. Литовка глянула на часы. 7:19.
Времени на то, чтоб разгребать тела не оставалось в виду того, что выстрелы эхом должны были пронестись по всей питерской подземке. Чулок с Мамонтом отнесла в сторону Алю: туда, где не было тел. «Покойся с миром», — произнесли девушки в унисон. Тело Кости найти не представлялось возможным, разве что оторванная рука говорила о том, что перед бойцами частица человека, ставшего героем неизвестной войны. Борис крикнул, чтоб поторапливались, и лидеры вновь сели в вагонетку. Но теперь ехали втроём, так как старика с ровной дырой во лбу пришлось выбросить из дрезины. Где-то без пятнадцати восемь вагонетка подъезжала к стене из трупов. Машину пришлось оставить здесь. Ещё какое-то время заняла переправа через глухой пост КПП.
На Волковской остатки взвода в количестве шестидесяти, от силы семидесяти человек оказались к восьми утра. Всё шло по плану. Своеобразную рокировку пришлось совершить на Бухарестской, оставив там часть войска, а с собой прихватить тех, кто решили сражаться на стороне повстанцев. Чулок смотрела себе под ноги и была не в силах сдержать злости. На рельсах в кругу каких-то непонятных марсиан лежало тело Рипли, словно её мёртвую тащили от поста. Грязные свиньи! Бухарестские не удосужились даже похоронить своего президента, хотя знали, где тело. А тут как тут со стороны эскалаторов, выводивших на Касимовскую улицу, выбегало несколько уродцев без кожи, которых солдаты без труда положили. Последнему, юбилейному тридцатому, Белый Чулок снесла голову позаимствованной казачьей шашкой. Макушка взлетела в воздух, а из обрубка шеи ещё долго хлестала кровь. Пользуясь случаем, девушка приберегла для себя саблю.
Похоронив Рипли в стене из тел, ограждавших станции, которые придётся вскоре рассекретить, толпа поспешила на Обводный. На сей раз Чулок, Борис и Мамонт по праву взяли на себя роль полководцев, ведя толпу, как к победе, так и к тому, чтоб просрать своё Ватерлоо. Диггерша, ловко орудуя шашкой, разрубала на части неправдоподобно огромных крыс, то и дело преграждавших дорогу. И вновь стоило дивиться, из каких таких берлог они повылезали? В счёт же записывать грызунов литовка не стала. Так, сохраняя тишину, в половине девятого купчинская армада вторглась на территорию Обводного Канала.
(два дня назад)
Как и предсказывал Молох, в тоннеле Ахмету составил компанию жмурик-каннибал. На протяжении всего пути просветовский не давал покоя кавказцу, всякий раз удирая от луча света, настигавшего его. Солдат пожалел, что не оставил себе оружия, так бы путь занял куда меньше времени. Путник ждал, пока слепой подберётся поближе, чтоб всадить нож тому прямиком в кадык. Но у врага быстрая смерть не входила в планы, потому тоннель выдался напряжённым, как тогда, на Дунайском проспекте. Но каннибал, ровным счётом, не представлял никакой угрозы.
За двадцать метров до поста КПП, когда отчётливо виднелся свет соседствующей станции, Ахмет остановился, вслушиваясь в тишину. Не хотелось оставлять заблудшую душу в живых. Брат Вано понимал, что преимущество в слухе далеко не на его стороне, но оставалось же зрение. Каннибал подошёл совсем близко, обогнув бойца сзади. Ахмет, выставив нож, резко обернулся, и свет фонаря выхватил покорёженную рожу того, кто когда-то являлся человеком. Абсолютно белые глаза, не моргая, смотрели в упор на кавказца. И как только такие смогли вышвырнуть бордюрщиков за пределы Чёрной Речки? Боец хотел было покончить с мыслями, оборвав жизнь слепому, но рука не поднималась.
— По-о-о-мо-ги — раздалось из уст каннибала. Ахмета как парализовало, ведь он почему-то думал, что просветовские, как и веганы, физически не способны к речи.
— Кто здесь? — теперь кавказец ни на шутку переволновался при наличии нового источника звука, доносившегося со стороны КПП. Опасения оправдались, когда один из патрульных шёл навстречу им, перезаряжая М-4.
— Не стреляйте! — поднимал Ахмет руки, не спуская глаз с каннибала. Тот же, в свою очередь, последовал примеру бойца, вытянув вверх конечности.
— Кто вы? — дневальный приблизился вплотную. При виде жмурика, он нацелил ему дуло в грудь, держа палец на спусковом крючке.
— Постой! — не дал путник спустить курок. — Я — Ахмет, брат Вано. А это мой пленный. Мы с братом давно не виделись, вот хочу его повидать, да заодно живой трофей доставить. Каннибал не представляет опасности.
— Не представляет, говоришь? — долго смотрел москаль на непрошеных гостей. — Ладно, так и быть, я вас конвоирую на станцию для дальнейшего расследования.
Так даже было проще, разве что просветовский, свалившийся на голову, путал карты. Ахмет не хотел становиться своим братом, убивая каждого безоружного, пусть тот не от мира сего. Втроём они без труда пересекли пост КПП, где впереди встречала долгожданная Площадь Восстания. Но времени любоваться обителью не нашлось, к тому же Ахмет в своё время и так всё повидал, а каннибал, кроме необъятной чёрной пустоты физически ничего не мог лицезреть.
Отрезок, на время которого кавказец чувствовал на себе колкие взгляды резидентов, заканчивался на середине станции. Впереди эскалатор, выводивший к Маяковской. Поначалу жмурь споткнулся о первую ступеньку, вызвав волну хохота со стороны местных ублюдков, затем, получив пинок от конвоира, одолел все имевшиеся ступеньки. Маяковская — станция закрытого типа, находящаяся на Третьей ветке: между приморскими и веганами. Агрессивное оформление станции придавали красные тона. Справа на стене портрет поэта, перечёркнутый какими-то вандалами чёрной свастикой. И здесь не обошлось без ненавистных взглядов и разговоров за спиной. Но длились те недолго, ибо нужный домик оказался почти на границе с Площадью Восстания.
Дневальный ушёл, позлорадствовав ролью Павлика Морозова, оставив пленных в компании военных. Ахмет чувствовал, как жмурика колотит с пят до головы. Никто не хочет умирать, пусть даже образ жизни напоминал землеройный. Брат Вано глядел на прокуренные лица москалей, в надежде найти знакомую рожу, и, хула Богу метро, нашёл. Игнат, с которым прошло детство как Ахмета, так и нынешнего властителя, улыбался во все тридцать два зуба от нежданной встречи. Остальных, за время своего изгнания, боец так и не узнал, хотя понимал, что перед ним собрались все шишки, кроме самой главной.
С чувством, с толком, с расстановкой, кавказец объяснял Игнату и всем присутствующим, в том числе напуганному до остервенения жмурю, о том, что против Площади Восстания готовится война. Причин называть не стал, ибо никому не доверял, кроме как своему брату. В знак преданности Ахмету, якобы, пришлось взять в плен каннибала, который владеет секретной информацией. Но поведает он её только Вано. После окончания легенды воцарилась тишина. Даже просветовский, понимая, что есть ещё шанс на пощаду, более-менее успокоился. Наконец, посовещавшись, Игнат изрёк.
— Будет тебе встреча с Вано. Вступай на Чернышевскую, он там. На посты мы доложим. Только одно но: у тебя есть с собой оружие?
— Есть — решил боец брать на честность, хотя дивился, как так дневальный не обыскал их со слепым. Вот и думай, кто слеп как безголовая, но ещё живая курица. — Нож.
— Придётся сдать — сверлил друг детства глазами. — Ахмет, не подумай, что мы тебе не доверяем, но уж больно долго ты отсутствовал. И, признаться, твоя история выглядит чересчур уж просто. Как будто ты её только сейчас придумал.
— Так и есть — улыбнулся кавказец, сдавая холодное оружие.
— Ты тот безумец — ржал Игнат вместе со всеми собравшимися военными. — Скажешь ещё. Забирай эту мёртвую душу с глаз долой и бегом на Чернышевскую.
— Да пошёл ты — не прекращая лыбиться, пожал брат Вано руку Игнату и вместе с каннибалом покинул помещение.
На сей раз жмурика вёл Ахмет, дабы тот не рухнул со ступенек эскалатора. «Бей калек и уродов!», — решил москаль, шедший по эскалатору, показаться самым умным, на что кавказец спустил его со ступенек. Раздался треск. Бедняжка сломал шею. Пока зеваки собирались около тела, не пойми — мёртвого или живого, солдат и впервые довольный жмурик шествовали по Площади Восстания. Негласная столица безумия. Через минуту показался пост КПП, когда на всю станцию раздались крики со словом: «Убили».
— Кого это там убили? — засуетился патрульный, пока гости стояли у поста.
— Да там, один алкаш спустил другого с эскалатора — изрёк кавказец.
— А, понятно — смотрел постовой как на Ахмета, так и на жмуря. — Что ж, тогда проходите.
Десять минут ушло на то, чтоб без приключений приблизиться вплотную к посту Чернышевской. И столько же ушло на то, чтоб новость о том, что совершил боец в столице, долетела как до соседней станции, так и до Вано.
(сегодня)
Хиппи, входившие в состав Купчинского Альянса, но в тоже время жившие сами по себе, проявили исключительную оперативность и понимание. Если бы они не выступали против войны, а сразу действовали, то им бы можно было почётно дать звание самой организованной армии в метро. Даже железобетонная оборона военмедиков не устояла бы, не говоря об анархистах и прочей бандитской погани. Сборы заняли не больше получаса. Ещё полсотни рекрутов пополнило состав непобедимой армады, хотя каждый понимал, что история полнится случаями, когда целые армии разбивались в пух и прах куда меньшим составом. Легионы, априори подразумевавшие под собой то, что они выдвигаются под знаменем Сатаны.
На Обводном оставалась самая меньшая часть защитников, что вызвало споры, ибо станция являлась пограничной. Детей-цветов было разве что чуть больше, чем оборонявшихся на Дунайском. Основной заслон решено ставить на Звенигородской. Там же устроить колонию, не смотря на близость к Минотавру. Но что сделает один против полсотни? Пусть даже у того был бы пулемёт Максима, когда колонисты закидают зверя шапками. Перед тем, как вести толпу дальше, Чулок остановил седовласый старик.
— Будь осторожна в чувствах своих.
— Я не понимаю.
— Молох, он здесь проходил пару дней назад. И он с другом в большой опасности.
— Где мне его найти?
— Ступай на Лесную, спроси мэра. И помни, что Молох не тот, за кого себя выдаёт. Истина, которую он поведал, не ведает границ для зла.
— Откуда вы всё знаете? — литовка затаила дыхание.
— Это всё равно, что объяснять слепому, как я вижу мир — глубина взора старца таила в себе целую вселенную.
— Но будущее нигде не прописано — ответила диггерша и поспешила к Борису и Мамонту. Глава Вудстока ещё долго смотрел вслед удалявшимся бойцам, не переставая одаривать толпу перевёрнутым крестным знаменем, пока солдаты окончательно не скрылись в тоннеле. Мало кто ведал, что перевёрнутый крест — христианский символ, не имеющий ничего общего с сатанизмом и всякой чепухой, опутанной вокруг данного «изма». Именно на таком кресте казнили в своё время Святого Петра в знак уважения к Иисусу Христу.
Двигались спартанцы размеренным шагом, как на прогулке по парку. Не хватало разве что лиственных деревьев вокруг да белок, умещавшихся бы на ладони, а не размером со взрослого питбуля. Кто бы мог подумать, что такие создания раньше питались орешками, а не черепными коробками заблудших сталкеров и диггеров. Конечно, мозги вкуснее, чем сердцевина ореха. Но никаких мутантов и, тем более, белок в тоннеле не оказалось. Чулок даже заскучала по тому, что шашка оставалась без дела. В десять минут десятого показалась Звенигородская. Литовка чувствовала, что здесь не так давно проходили Молох, Ахмет и Чума. Теперь их осталось двое, если правильно понимать того старца. «Наверняка, кавказец пошёл мстить Вано» — просвистела мысль у девушки в голове.
После небольшой суматохи решили на время оставить Бориса главным на станции. К тому же требовалось захватить Садовую, когда остальной Узел можно без труда подчинить сарафанным радио и железной рукой амазонок: Мамонта и Чулок. Кушеточник оставил с собой около сорока бойцов, в основном хиппи. Вот она — первая колония Звенигородской. Дай Бог не повторить судьбу целого отряда, исчезнувшего в тумане Норфолка во времена Первой Мировой.
Солдаты, под эгидой двух женщин, составляли в основном хиппи, проявившие вдруг всплеск к насилию. У каждого со временем просыпаются свои навыки, о которых человек не то, что не подразумевал, а всячески искоренял. Но мозг, как таковой, понять невозможно. Так же как индивид не в силах до конца понять самого себя — зачем он делает те или иные поступки, почему живёт в этом метро и поклоняется его Богу. Шестьдесят с лишним человек ровно в 9:33 вошли в последний на предстоявшие планы тоннель.
Переход выдался ещё скучнее, чем предыдущий. Казалось, назло попрятались крысы и летучие мыши по своим углам. А так хотелось размяться перед предстоящим побоищем. Тоннель от Звенигородской до Садовой занимает около 930 метров. И ни одного чудика, что непривычно для слабо неизведанного тоннеля. Кое-где, правда, стены покрывали мох и лианы, но они не представляли угрозы. Уже без четверти десять прорисовалась обитель.
— Дамочка, приобретаем Да Винчи — ни о чём не подразумевающий купец налетал на Чулок. Литовка, в отличие от самого продавца, его узнала. Подбитый нос украшал морду. Позади покошенный прилавок и «баба с младенцем» как главный лот.
Взмахом сабли диггерша аккуратно сорвала торгашу голову с плеч. Создавалось впечатление, что картина с Мадонной и ребёнком неуязвима, ибо потоки крови заливали всё, что можно, кроме полотна. Когда же голова спикировала на землю, толпа, точно по залпу Авроры, кинулась на станцию, уничтожая всё на своём пути. Вот так на глазах меняется история: сто с лишним лет назад крейсер палил по Зимнему, сейчас достаточно одной скошенной головы и галлона крови подобно красному фонарю истории.
Не прошло десяти минут, как половина станции вплоть до перехода на Спасскую была отвоёвана сепаратистами. Немедленно создавался заслон из того, что уцелело в ходе тактики «выжженной земли». Прежде, чем двинуться дальше, дабы перекрыть тоннели и последний переход к Сенной, пришлось отбить две атаки со стороны Четвёртой линии. Непропорциональные потери стали на руку мятежникам, не смотря на численный перевес купцов и прибегавших солдат. Количество жертв Чулок с четверти сотни тут же перепрыгнули до полсотни, после чего женщина сбилась со счёту.
Ближе к десяти утра оккупанты приблизились к Сенной, не давая защитникам Синей ветки прорваться на станцию. Там же потеряли Мамонта: шальная граната угодила точно под ноги. Спустя мгновение президент Славы лишилась обеих ног. Литовка одна оттащила женщину в сторону, так и не успев при этом проститься. Мамонт к тому времени была мертва, лишь культи какое-то время продолжали нервно пульсировать.
Точно Жанна Д-Арк, встав впереди остатка повстанческого войска, Белый Чулок отбивались от яростных атак сенных. Садовая к тому времени перешла в руки Купчинскому Альянсу. Последние потери среди КУ пришлись спустя полчаса после отпора Четвёртой ветки. Случилось то со стороны Спасской. Двадцать смельчаков во главе с диггершой, выстраивали мощные редуты и стены из трупов. Благо, последнее не в первой приходилось делать. Будучи к одиннадцати часам укрепления стали готовы, и в то же время со стороны Звенигородской и южных станций пришло подкрепление в размере тридцати-сорока человек. Если верить Молоху, часть веганских, сражающихся за юг жёлтой ветки (вплотную приблизившись к грибникам), также укрепит мощь повстанцев, сведя на нет сопротивление Спасской. Так и так, пробиться на КУ можно было теперь только через Узел, одно из звеньев которых всецело контролировала горстка хиппи и до селе никому неизвестный Альянс во главе с Борисом.
К двенадцати состоялись переговоры, в ходе которых Борис, пришедший со Звенигородской, дал понять, что станция отходит во владения мятежников. Параллельно состоялись похороны Мамонта и передача полномочий по Садовой в руки Белого Чулка. Борис де-юре торжественно провозгласил себя единоличным правителем Бухарестской — Дунайского, оставив, как и обещал, владения на Обводном хиппи. Плюс Звенигородская шла им в придачу, оставляя, как и раньше, Волковскую нейтральной станцией.
К тому времени, уничтожая всех и вся на Спасской (оставив независимыми на Четвёртой ветке три станции: Дыбы с загадочной Народной и Театральную) подтянулись веганы. Орды солдат-переростков, словно с другой планеты, маршировали по Садовой. Сенная, остававшаяся последним оплотом сопротивления на Узле, не догадывалась, что вот-вот с юга на неё начнётся наступление коммунистов. Последние, в свою очередь, собрав за ночь отряд с юга Второй ветки (побрезговав рабочими с Купчино), с тяжёлыми потерями отвоевали Техноложку 2. Размазжывая черепные коробки прикладами и штык-ножами Калашей, армия Товарищей, ликуя, выходила к блокпосту на Техноложке 1. Так вершилась, утопая в крови, история: под бой аплодисментов.
(два дня назад)
На подходе к Чернышевской прямо на железнодорожных путях начинались пепелища. Приходилось буквально обходить стороной горки пепла и человеческие кости. Как известно, последние воспламеняются при температуре, превышающей тысяча сто градусов: даже в печах крематориев кости сгорают не всегда. В воздухе ощущался запах гари и поджаренного мяса. Ахмету временами приходилось протирать слезившиеся от зловонного запаха глаза, чего не скажешь о жмуре, которому было всё по барабану. Неужто, обоняние вместе со зрением также решили взять отгул длиною в жизнь?
— Тебя как звать то? — решил отвлечься от мыслей Ахмет. Казалось, запах сведёт с ума, в то время как ненависть к брату усилилась в бесконечность и больше.
— Не-е-е по-о-омню — другого ответа не стоило ожидать.
— Хорошо, будешь у нас… — пока Ахмет думал, слева показалась платформа. На посту никого. — Иисус, Мария и Иосиф плотник!
— Иииису-уу-с? — протянул каннибал.
Брат Вано пропустил последнее слово мимо ушей. Чернышевская, запомнившаяся Ахмету во время жизни в метро, мало чем походила на то, что предстало глазам. И дело даже было не в кострищах и не в том, что местные танцевали и спали на костях. Первое, что бросалось в глаза — цвет станции. «Как однажды Жак-звонарь головой сломал фонарь». Все цвета радуги переливались в подземной колыбели, превратив её в подобии диско. Похоже, каннибал тоже что-то разглядел, вперившись пустыми глазницами в своды станции. Россыпь гирлянд обрамляла станцию с пола до потолка.
Местные, в отличие от столичных, ничем не проявляли виды на чужака со жмурём. Невольно в голову пришла ассоциация с тем, что если Восстания — Москва подземки, то Чернышевская её Питер. Только будущее стало прошлым и мы попали во времена опричнины или же царствования Цепеша. Военных нигде не наблюдалось, если сами жители, конечно, не обладали чрезвычайными полномочиями, а именно вынесением смертного приговора без суда и следствия.
— На кострище ведёшь его? — внезапно обратился старик к Ахмету. Тот самый, который с вечность назад предлагал Молоху лучшее место с видом на аутодафе.
— У него есть имя — не растерялся кавказец. — Иисус. А теперь, дедуль, подскажи, где мне найти Вано, а я тебе забронирую место в первых рядах.
Ахмет сам не представлял, что попадёт в точку, когда глаза у старика загорелись Вифлеемской звездой. Дед, ловко лавируя между спящими людьми и горстками костей, вёл путников вглубь станции. Наконец платформа вывела налево и Чернышевская предстала во всей своей красе. Близ эскалаторов, ведущих в город, расположилась грандиозная виселица. На ней, с вывернутыми на сто восемьдесят градусов коленями, так, что ступни смотрели в обратную сторону, висел молодой человек. От колоссальной дозы боли, сознание ушло в отключку, чтоб, упаси Господи, никогда не прийти в себя. Но парень пока был жив: грудь медленно поднималась и опускалась. Во времена Цепеша людей умудрялись насаживать на кол так, чтобы он ещё три дня мучился и при том не отключался. «Вано не помешал бы такой метод», — сплюнул от одной только мысли Ахмет. Кавказец на секунду пожалел, что он не в шкуре просветовского, ибо всё отдал, чтобы оного не видеть. Но, как бы не шли по станции, краем глаза постоянно попадались небрежно торчащие сквозь порванную кожу кости ног.
— Что это на нём написано? — решил завоевать доверие местного жителя Ахмет, спокойно указывая на табличку, прибитую на основании креста.
— Liberate tute me ex inferis — дед как таблицу умножения отвечал, глядя будто не на виселицу, а на классную доску. — Спасите себя от ада с латыни. Видите ли, надо избегать зло, которое ведёт к предательству; а оно — залог слабости. Естественный отбор, милейший.
Но Ахмет уже не слушал обезумевшего от вида крови старика. Очередного винтика, слепленного диктатурой родного брата. Почему-то мысли пошли в кардинально новом направлении, а дыхание участилось так, что не продохнуть как следует. Зачатки диггерства? Подземная колыбель бордюрщиков выглядела на подозрение спокойно, словно старик нарочно вёл путников в западню.
— Вон за той дверью — дедуля не дал Ахмету времени для плана действий в случай ЧП. Чёрт, да даже если всё пойдёт по плану, как он без оружия прикончит Вано? Оставалось надеяться на импровизацию.
Кавказец поблагодарил Сусанина, в последний раз оглядевшись вокруг. Оставшись вдвоём со жмурём, который также мелко дрожал, чуя опасность, герои стояли на противоположном перегоне чуть дальше за станцией в сторону владений военмедиков. Неприметная дверь утопала в глубине тоннеля. Ахмет подождал с минуту, убедившись, что старик скрылся на платформе и их никто не слышит, после обратился к каннибалу.
— Жмур… в смысле, Иисус, здесь наши пути расходятся. Я не знаю, как ты вернёшься обратно, но советую идти по городу, тут недалеко подъём. Без обид, но, надеюсь, голодные монстры побрезгают тобой, если вообще не примут за своего. Придёшь на Просвет, скажешь своим, что Вано мёртв и пускай каннибалы к едрене фене отвоёвывают себе Петроградку с Горьковской. Ты всё понял, Иисус?
— Иисус — уже более человеческим голосом произнёс жмурь, что означало знак согласия.
Никуда не спеша, Ахмет провёл взглядом свалившегося ему на голову мутанта, без которого попасть хотя бы на Чернышевскую стоило бы больших трудов, после постучался в дверь. Но та не была заперта и сразу от прикосновения кулака со скрипом отошла в сторону. Где-то на станции послышался истошный вопль: парень с виселицы всё таки пришёл в себя только для того, чтоб спустя секунду отдаться метрошному Богу.
(сегодня)
— Борис — Чулок находилась в генштабе, созданном из кусков арматуры и досок в переходе между Садовой и Спасской, на границе между КУ и Империей. Уже не понятно, какой стороне принадлежал шедевр Да Винчи, висевший аккурат посередине комнаты. — Как там, справляетесь с натиском Сенных?
— Пока да. И хиппи на чеку, но ждём Звёздных. Я связался с Геннадием Андреевичем: в данный момент объединённая армия ведёт бои на Техноложке 1. От Ахмета не слышно ничего уже два дня. Мы не знаем, жив Вано или нет. Молох и тот третий товарищ скоро выдвинутся.
— Ты знаешь о том, кто этот третий?
— Нет, но знаю, что его цель — Постышев.
— А Молоха — Карпов — закончила за Бориса литовка. — Послушай, я чувствую, что диггер в опасности. Сегодня же выдвигаюсь на Лесную. Надеюсь, бордюрщики уже лишились своего диктатора.
— Что ж, Бог в помощь — пожал плечами мэр КУ. — Я здесь на Садовой пока за тебя порулю. Сенные ж, вроде, молчат, собирают армию. Как мазуты будут полностью нашими, так совместными усилиями отвоюем Узел.
— Хорошо. И это, спасибо тебе, Борис.
Меньше чем через час литовку встретила Достоевская. В толпе цыган теперь спокойно расхаживали веганы, распустившие свои глистообразные руки-плети по всему метро. Правильно ли они поступают? Или веганы, загадочные лемуры — действительно, те расы, достойные жить в новом мире, когда человечество, до сих пор воюющее друг с другом, доживает последние дни? Но сколько крови на руках самой Чулок? Не зашёл ли Молох слишком далеко со своей истиной?
Сотни вопросов без ответов. И нужны ли ответы, когда сердце живёт любовью? Тем, что посылает мир к чёртовой матери, разрушает его до основания. Не ядерные боеголовки, а любовь. Самая разрушительная красная кнопка. Ведает ли о ней странное создание на одном колёсике по имени Робби, сопровождающее Чулок на Владимирскую? Вряд ли. Как и не ведают тысячи людей, живущих в подземке. Впереди — очередной тоннель ветки № 1 метрополитена.
(два дня назад)
Служебные коридоры с комнатами пролетали один за другим. И ни единой души. Если бы не лампы, висевшие на потолке через каждые десять метров, кавказец остался бы в кромешной тьме посреди бесконечного лабиринта. Спустя полчаса блужданий Ахмет ни на шутку заволновался. Бетонным стенам не было ни конца, ни края. Ещё через пять минут погас свет, оставив героя посреди чёрной паутины бытия. Столько же времени понадобилось на то, чтоб глаза привыкли к темноте. Но тьма здесь была живой, она обволакивала с головы до пят, и где-то там, где должен был быть очередной энный поворот, притаился разум. Не существо из плоти и крови, а нечто, не принадлежащее к нашему миру, что вылезло из чрева радиоактивных осадков. Больцмановский мозг — объект, возникший в результате отклонения от среднего значения физических величин. Эфемерное начало, способное осознавать своё существование.
Оно плавно вышло из-за угла и двинулось в сторону Ахмета. Разум продвигался всё ближе и ближе, без какой-либо оболочки, всё равно, что воздух, обладающий сознанием. Не хотелось представлять, какие тайны вселенной он способен открыть, подобно Библиотекарю, ведающему истины ада, ведь ад — всего лишь слово; реальность куда хуже.
Мозг брата Вано видел перед собой голубые ясные глаза, пришедшие из другой реальности. Видение мира перешло в другую ипостась, обнажив просторы бесконечной песчаной пустыни, по которой Ахмет бежал от пожирающего чёрного естества, проглатывающего целые миры. На небе до того ярко сияло солнце, что задержать на нём взгляд означало бы спалить глаза. Всё равно, что в тёмном помещении засвечивать плёнку. Разум больше не чувствовал тело. Мир принялся сжиматься. Пустыня обрастала бетонными стенами, надвигавшимися друг на друга. Земля под ногами горела, пока чёрная материя не добралась до солнца. В мгновение исчезло безоблачное небо, заменив его обычным каменным полом. Через миг пол свалился на голову и сознание Ахмета полетело на просторную платформу станции Парнас. Именно так кавказец представлял себе обитель, хотя ни разу на ней не был, как и во многих других местах метро. Один раз удалось посетить запретную Рыбацкую, но это ещё до времён Вегана. Не понимая до конца, что происходит, Ахмет бродил по неизвестной станции неизвестного метро. Сон ли это? Явь? Или он стал частью больцмановского мозга и его сознание сейчас витает в районе недосягаемых Квазаров?
Станция квадрат с парочкой флуоресцентных ламп, делавшей колыбель мутно-фиолетового цвета, имела два выхода: тоннель — как дыра в пространстве и времени, и ответвление в коридор из которого, как подсказывало чутьё, вышел Ахмет. «За ней песчаная пустыня», — подумал герой, встряхнув головой. Второй конец станции по левую и правую руку оканчивался монолитной стеной. Кавказец посмотрел под ноги — на шпалах стояли рельсы. Метро 2? Д-16? Нет, откуда ему взяться в Питере? Коменда? Парнас? Последний исключён: там есть выход в город. К тому же в подземке не было идеально квадратных станций.
Шорох в коридоре, из которого вышел Ахмет, заставил съёжиться по рукам и ногам. И некуда бежать — колонн на станции, как таковых не было, а фиолетовое свечение залетало во все углы подземелья. Готовясь к неизбежному, псевдо-диггер принял бойцовскую стойку. Секунды растянулись на долгие и долгие минуты. Даже мысль о Вано сделалась такой далёкой и теперь уже недосягаемой. Что же он хотел с ним сделать? Пожать руку? Понять и простить? «НЕТ!», — крикнул Ахмет на источник звука, уже не боясь себя выдать. Оно всё знает. На мгновение звук исчез, и только кавказец хотел выдохнуть, как с порога показался он.
— Твою мать!!!
— Иисус — проблеял жмурь, который никак не хотел расставаться с героем.
— Какого чёрта ты тут делаешь?!
Долгие усилия ушли на то, чтоб каннибал освоился к речи. Так и так, словно в недоделанной сказке, ему это удалось.
— Я знаю пути. Именно по ним ходит наше племя, обходя бордюрщиков, хотя ОНИ считают себя здесь королями — начал просветовский рассказ, будто до того говорил всю жизнь. — Мы на недостроенной Седьмой, Кольцевой ветке.
— Что за…?
— Станция Арсенальная, восточнее Сампсониевской. Конечная. Скорее всего, твой Вано сейчас на Петроградской: она главная.
— Твою маму! — схватился за голову Ахмет. — Иисус, ты представляешь, сколько нам теперь пилить до туда? Постой… В каком смысле, она главная?
— Пойдём, я покажу — поманил жмурь вглубь тоннельного чрева.
Ахмет покорно последовал за тем, кому ещё час назад собирался свернуть голову, но пожалел, благодаря своему брату. За тем, кто должен был идти городскими путями, через руины Питера, но вместо оного вернулся, чтоб срезать путь. Аве как. Кольцевая ветка.
— Правильно — словно прочитал мысли каннибал. — Арсенальная выведет нас на Сампсониевскую, но на ней я бы не советовал задерживаться — группировка, именуемая себя «Исход», базируется там. Даже москали обходят место стороной. Что уж говорить о Робби, о Минотавре.
Гусиная кожа покрыла тело брата Вано. Стоило диву давать, как только Иисус, де-факто, жалкое и убогое во всех смыслах создание, столько знает о метро? Через такие пути и недостроенные ветки можно попасть чуть ли не в любую точку метро. Пока Ахмет раздумывал, жмурь вывел их с заброшенной Арсенальной.
— Сампсониевская — продолжал слепой, ориентирующийся в местности лучше любого зрячего. — Она даёт выход на Красную ветку, к Выборгской. Её ещё иногда так и называют — Выборгская 2. За ней Гренадёрская, она же Кантемировская. Также советую на ней не задерживаться. Когда произошла Катастрофа, наши предки — тогда ещё нормальные люди, рассказывали, что в районе Гренадёрской пережидали войну сотрудники метро. Через месяц, при исследовании путей и глобальном расселении подземки, пятьдесят восемь тел обнаружили на неуказанной нигде станции. Все, как один вздулись. Нечто пузырей, наполненных синим гноем. Даже глаз не было: вместо неё жижа. С тех пор прозвали станцию бубонной… Последняя — узел со Второй веткой, а именно Ботаническая…
Но кавказец больше не слушал. Метро внутри метро. Столько лет жить под землёй и не ведать, что под носом течёт другая жизнь с приставкой «анти», пусть и скрытая за семью печатями. И вскрыть их можно было путём прохождения по знойной каменной пустыне. Только Ахмет собрался спросить про неё, как сам не заметил, что тоннель вывел их на Сампсониевскую. Станция, заваленная деревяшками и картонками, так же была пустынна. Будто кладбище, в котором под покровом мглы скрыто сотни тел. Прямо там, под ногами, замурованные в бетон, они стонали, умоляли, чтобы их души вырвались к небу, прорвались сквозь облака, но те их не выпускали, лишь снова и снова поражая дозой радиации. Выше солнышка, ниже кладбища.
На станции долго задерживаться не стали — один раз Ахмет уловил струйку запёкшейся крови, тянувшуюся, по-видимому, к Выборгской. Там же и красные следы берц 46-го размера. Кто-то кого-то здесь тащил на себе. Наверняка, диггера пырнули ножом, а второй, как истинный собрат по оружию, вынес беднягу на себе. Может, и до военмедиков пришлось дойти, но вряд ли храбрец успел бы. Покидая станцию, брат Вано не сдержался и выказал удивление, что станция тоже заброшена. «Неэкономная трата территории», — выдохнул герой напоследок, на что Иисус пожал плечами. Ему не понять, ведь скоро все станции от Горьковской до Просвещения будут в руках этих чудных людишек.
По мере продвижения к бубонной (чумной) станции стала возрастать тревога. Пару раз Ахмет чуть не споткнулся, так как рельсы то появлялись, то исчезали. Радовали хоть естественные лампы освещения, появившиеся, как путники вступили на Сампсониевскую. Лёгкий оранжевый полумрак создавал ошибочный уют, позволяя телу расслабиться. Жмурь шёл как ни в чём ни бывало. Сколько же прошло таймера? Пятнадцать минут? Или часов? Чёртово понятие времени! Даже оно усмехается над нами. Но не успела злость набрать обороты, как Ахмет, заглядевшись рельсами, впечатался в спину застывшего Иисуса. Впереди, перекрывая вход на станцию, «на рогах» стоял вагон метро.
— Я первый — Ахмет уже и позабыл, когда брал инициативу на себя. Судьба, какая бы та ни была злодейка, отплатит тебе. Если жмурь-каннибал должник перед жизнью кавказца, то теперь ОН обязан истине ему. Баш на баш.
— Давай сюда! — крикнул братец Вано уже на той стороне обители. Без каких-либо усилий, просачиваясь в щель между массивными колёсами и стеной, Иисус вылез на той границе Гренадёрской-Кантемировской.
Ламп здесь было больше (и вновь неэффективная трата энергии), массивные колонны, несвойственные для станции, которую в глаза видели разве что единицы. Ахмет с Иисусом вышли на середину платформы, туда, где освещались синие следы. Трупов не было, только парочку зубов проглядели у столба. Вот вы — рождённые Катастрофой, первые её представители. Что же с вами стало? Почему рок обрушился именно сюда? На станцию, отрезанную от всех и вся. Законсервированную толстым слоем бетонного саркофага.
Встреча состоялась, когда её не ждали, словно Богу лень стало плести клубки и расставлять станции с ловушками на пути избранных Им в жертв героев. Или же автор книги решил не заморачиваться, лишь бы поскорее убить своих персонажей, чтоб наконец закончить книгу под названием «Метро». «Хорошее название вышло бы, — ухмыльнулся про себя Ахмет. — Меня бы наверняка убили первым». Или у книги хэппи-энд?
— Здравствуй, брат — шаблонно заговорил Вано — И здравствуй ты, мой дорогой спутник. Далеко же вы зашли. Хотел сразу убить, как узнал, что вы укокошили паренька на Площади Восстания, но дал шанс.
Со стороны тоннеля, ведущей к Ботанической, неспешно шёл человек в чёрном одеянии. Метр за метр он непринуждённо сокращал расстояние. Подолы плаща оставляли на полу чистую линию. Он вступал по станции — палач метро, копия Чёрного Санитара. Причина зла и бед центральных станций метро, пустивших метастазы на все ветки подземки. Сверхчеловек, которого невозможно ни ранить, ни убить, ибо чёрный цемент, текущий по сосудам, затянет любую рану. Ахмет понимал, что его брат больше не был человеком, став остервенелым Веганом без чувств и эмоций. А Он продолжал идти вперёд, пока не оказался на расстоянии вытянутой руки. Плавным движение Вано стянул капюшон, и Ахмет с Иисусом чуть не плюхнулись на пятые точки, лицезрев Его.
То, что скосило жителей Гренадёрской, отражалось в лице Властителя. Волдыри с гнойными прыщами покрывали 99 процентов кожи лица. Из некоторых выпуклостей торчали густые чёрные волосы. Зубы-треугольники, наточенные ножом, на языке синий нарост, существующий, казалось бы, своей собственной жизнью. Иисус не выдержал и отошёл в сторону. Вано не обратил на него внимания, вглядываясь чёрными бусинками в глаза родственника.
— Что с тобой стало, брат? — искренне удивляясь, спросил кавказец.
— Это метро меня таким сделало и не убило — не меняя интонации, проблеял Вано. — У меня чума, братишка, та самая, скосившая здесь всех жителей. Я бы показал тебе чёрные волдыри на подмышках, но, думаю, ты мне поверил на слово. Мы наткнулись на эту станцию в то время, как ты гнусно сбежал с метро. Ну ничего, я прощаю тебе, мы же семья. Так вот, здесь я подхватил заразу, принявшую куда более мутировавшую форму. С ней не живут недели при таком росте болезнетворных клеток, но проказа не стала меня карать. Метро защитило, в качестве цены забрав мою кожу. Не волнуйся, я был последним заражённым; Метро и об этом позаботилось. Но…
Ахмет, завороженный видом своего братца, не успел среагировать на смачный плевок в сторону Иисуса. Да и как на это среагируешь? Иссиня-коричневая харча, лавируя в воздухе, угодила аккурат жмурю в лицо. «Она передаётся через слюну, — продолжил Вано, добавив. — Это наше с тобой дело».
Всё: ненависть, злоба, осознание смерти пусть и не совсем человека, но существа, полноценно заменившего Пашку, Чуму, Чулок и Молоха, скопилось в кавказце. Не осталось страха за то, что брат и его наградит бубонной чумой. Мгновения ока разверзся спёртый до безобразия воздух и родственники вступили в хоровод пляски и смерти, который закончился стремглав, не успев начаться. Это жизнь: в фильмах по другому. Один удар, и человек, захлёбываясь зубами вперемешку с кровью, лежит на ринге, отдыхая во время десяти сладострастных секунд, отчитываемых рефери. Десять секунд.
Ахмет вцепился Вано в горло, но брат не останавливал его. Резким взмахом руки Властитель разомкнул объятья, пустив в ход удар с левой по печени. Правой под дых. Воздух, где он? Неужели, всё? Нет, пять секунд в запасе! Горло псевдо-диггера приняло на себя удар свинцовых костяшек. Рано умирать! Удар прямой в нос, и кость ушла в мозговую долю. Палач совершил своё дело, палач может уходить. С улыбкой на лице Ахмет завалился на пол. Сознание потекло ввысь, обратно в песчаную пустыню, чтобы через пару минут, когда умрёт последний нейрон в мозге, оказаться частью вселенной. Если повезёт — осознавать своё существование, как то нечто в катакомбах между Чернышевской и Арсенальной.
И за две минуты, не в силах сказать «прощального» слова братоубийце, кавказец видел, как в тоннеле скрывается инфицированный Иисус. Ботаническая, а там через Петроградку на Чёрную Речку. Что ж, ему не в первой. Бездыханный Ахмет лежал на полу, истекая кровью, и ждал. Как ждал Вано, переводя дыхание близ колонны, у которой некогда стоял жмурь. Десять секунд — это так много, даже можно поверить в Бога. Того самого, о котором говорил Властитель. Он его тоже не отпускал, заставляя скитаться по бескрайней обезлюдевшей пустыне и одновременно смотреть через свои мёртвые остекленевшие глаза. Смотреть на станцию Гренадёрскую, ставшую персонажу могилой.
Не известно, сколько прошло времени, пока Вано отправился на Ботаническую. Разум Ахмета, подобно фантому, застрявшему в двух мирах, следовал за ним. Вано бежал на Горьковскую, но в переходе между двумя станциями, оставшись один без армии, встретился с Иисусом. Впиваясь зубами в шею, разрывая пузыри волдырей, просветовский буквально поедал Властителя. Тёмно-синяя жидкость заливалась Иисусу в лёгкие, мешая дышать, обжигая внутренности. Через какое-то время тело каннибала представляло собой огромную пиявку, впившуюся в жертву. Куда-то провалилась голова, а спустя секунду раскатился взрыв. Куски мяса и костей разлетелись в стороны, точно конфетти из хлопушки. Вано сделал пару шагов, но за неимением верхней половины тела рухнул на рельсы. Скоро от него не останется и следа, когда армия просветовских устроит демарш на затопленную Горьковскую. Но сего не стоило ждать. Как и того, что где-то Там, через два дня, когда сплелось прошлое и настоящее, Белый Чулок благополучно добралась до Лесной к Антону Сомову. Как большевики там же, в будущем, подобно Кортесу при завоевании майя, уничтожили мазутов. И как чуть позже выдвинется третий товарищ и Молох в свой последний путь.
Здесь и сейчас Ахмет с Иисусом. Исчез фантом. Подземный Бог их отпустил. Вместе, держась за руки, странники отправились в вечность, когда Вано: главный палач и инквизитор Царства, забронировал бессрочные скитания в геенне огненной. Там, где умирает любое чувство, кроме наслаждения первородной болью. Пустыня, но ледяная, в которой раз за разом приходится сгорать во всепоглощающем ядерном грибе, находиться в эпицентре расплавленной материи пространства. При приближении гриба отваливается и падает пластами кожа, обнажая на теле розовое мясо, а в ледяном насте уродливые дыры. И так миллионы, миллиарды раз, пока пространство не свернётся в бескрайнюю антиматерию. Когда умрёт вселенная, а за ней ад и рай, находящиеся Там, на краю мироздания. Метафизика, пропади она пропадом!
(сегодня)
По информации, полученной от Кузнеца, временная резиденция Постышева находилась в гостинице Парк Инн Прибалтийская. За прошедшие несколько дней Глыба слонялся по станциям Северного Альянса. Новость, полученная от диггера, с которым тот выбрался живым из Стикса, выбила из колеи. В отличие от других, Глыба (как вскоре и Чума) был единственным, кому Молох поведал истину. И принял её, хотя информация взорвала мозг. Тот самый последний паззл, который рассказал Преображенский в записи за № 9. Глыба понял, что пришло время действовать, когда на Лесную заявилась одна из Отчуждённых с Крестовского. Именно она прошла с Молохом энную часть пути в поисках истины. Вано, по-видимому, уже пару дней как мёртв, жмурики-каннибалы, коммунисты и Веганы наседают со всех сторон. Ныне наступила очередь Глыбы платить 30 сребреников во имя той тайны, что пролилась на свет. Попрощавшись с девушкой, с мэром, герой двинулся в путь. На подходе к военмедам состоялась встреча со старым другом.
— Кузнец, я обещал, что прикончу тебя, когда увижу во второй раз?
— Обещал — судорожно сглотнул скупщик в своём неизменном костюме Марио.
— Ну вот и не обижайся. А перед смертью мы исповедуемся друг другу. Говорю начистоту: я собираюсь убить Постышева. Не подскажешь, голубчик, где он может находиться?
— Постышев, Карпов — у тебя ничего не выйдет, к таким людям не подобраться простым смертным. Это тебе не Вано и не мазуты. И даже не Узел-рынок, априори отдавший себя под пули.
— Априори — Глыба давил взглядом как если бы перед мордой маячили бейсбольной битой, утыканной бритвами. — Ты мне тут умными словечками не бросайся.
— Постышев в гостинице Прибалтийская.
— В городе?! Как они вообще рискнули выйти, когда у них на Васе Блокадник?
— Об этом и о том, куда переехало руководство знает каждый в Приморском Альянсе. Иди на Ваську или Адмиралтейскую, тебе докажут. Мне нет смысла врать. Главки приняли решение, что на время войны эвакуируются подальше отсюда, пусть даже в город, пока всё не уляжется. Если Веганы победят, человечество проиграло.
— Скорее, эволюция сдаст людей перед веганами, как сдала обезьян человеку. Представь планету, в которой правили бы обезьяны?
— Не путай понятия — набрался Кузнец храбрости.
— Хорошо, не буду — улыбнулся (нет, оскалился) диггер, после чего свернул шею своему оппоненту, оставив труп диггера полакомиться крысам. Право, как обещал, не питая иллюзий.
Как ни странно, сложнее всего было пройти Площадь Ленина, сделавшей из своей станции настоящую крепость (к слову, как и Дыбенко). Вот он — оплот силы, того самого инструмента, от которого люди загнали себя под землю и без которого сейчас не выжить. Парадоксы мироздания. Пришлось отдать часть оружия, трофейные ножи, оставив намордник с допфильтром и АК-74 с оптическим прицелом и парой рожков к нему. Автомат, который Глыба выторговал у Антона Сомова вместе с бутылём самогона. Если тот, про которого говорила девушка на Лесной, убил Вано (брат на брата), то бояться бордюрщиков не имело смысла. Без своего Властителя да поджимающих с севера каннибалов стране видать анархию и стакан портвейна.
Битый час ушёл на то, чтоб только попасть на Чернышевскую. Там, не задерживаясь, на Восстания и Маяк. Никто ни сказал ни слова. Молох выиграл, они все выиграли — Вано мёртв. Скорее всего, оба брата мертвы: второй всяко дал бы о себе знать, к тому же прошло более двух суток. «Большая цена — подумал Глыба. — Терять собрата по оружию». Пока диггер размышлял, он чуть не наткнулся на единственный патруль к станции Маяковская. Не смотря на смятение в рядах противника, лишний раз бряцать оружием не хотелось. К тому же бордюры, пока оттягивали войска на помощь Горьковской и Петроградской, понесли крупные потери. Империя, ранее союзник, нанесла диверсию, положив всю верхушку главнокомандования москалей. Восстания, Маяк с неизменным Знаком Солнца на поэте давнего времени, Гостиный двор, к которому выходил Глыба, были обезглавлены. И никто не обращал внимания на одиноко бредущего солдата с АК-74 за плащом. Именно там, будучи на станции Глыба узнал, что москали, совместно с Приморским Альянсом (вот вам и новые союзнички), собираются на отчаянный шаг — с хирургической точностью отрезать верх Синей ветки от метро, до конца затопив Горьковскую серией локальных взрывов. Филадельфийский эксперимент без чудесного появления: затопить и заодно заживо похоронить оставшихся на обречённой станции ничего не подразумевающих солдат. Молодых парней, слепо отдающих долг мнимой Родине.
Перегон от Гостиного до Адмиралтейской — точно Невский там, на поверхности города до Судного дня. Сплошь бегают люди, постовые через каждые двадцать метров курят махорку, но никого при этом не трогают. Единственное: ни одного торгаша, мародёра. Испугались, черти. Все мы равным перед матушкой смертью, если ты, конечно, не Стенька Разин, вынесший нечеловеческие страдания и, тем самым, не пикнув от боли перед тем, как отдать концы.
Адмиралтейская пролетела словно во сне, разве что паспорт разок проверили. Левые штампы, полученные Сомовым от всё того же Кузнеца на месте. Зелёный свет. Пользуясь случаем, Глыба разглядывал убранство (тематика — мореплаватели давнего времени) самой глубокой станции метрополитена; сводчатые колонны, обрамлявшие пристанище. Пару раз налетали торгаши, которым диггер давал по шапке. Опять таки тихо, чтоб не вызывать излишних подозрений. Последний «нормальный» тоннель от Адмиралтейской до Васьки вышел на редкость утомительным и долгим. Километры однообразной колеи да путевых кабелей. Где-то там над головой раскинулась Нева. Глыбу всегда интересовало, почему правительство города не устраивало экскурсий на дно Невы? Отбоя не было бы. Что сейчас в себе таит глубины реки, не хватит фантазии. Мутантов настолько уродливой формы, что обитатели Марианской впадины позавидовали бы. Но что же сталось с самой впадиной? Каких чудищ она таит, если радиация добралась до одиннадцати километровой отметки? Там, наверное, дно живое…
Василеостровская. Перед последним марш-броском Глыба решил остановиться на привал. «Какого Лешего я вообще туда иду — рассуждал он. — Передохли бы в своей гостинице и делов». Но нет, если есть проказа, надо до последнего атома стереть её с лица Земли. Сил не было, клонило в сон. Не всякий день проходишь чуть ли не половину метро под постоянным страхом перед шальной пулей в спину. Устроившись поудобнее у костерка рядом с местным проспиртованным бомондом (самогон пригодился), Глыба невзначай выпытал, что Кузнец не врал. Постышев и Ко в Прибалтийской: от заброшенной Приморской километр ходу. Мелочь по сравнению с тем, сколько пришлось пройти Молоху до платформы Кавголово. Перед тем, как погрузиться в сон перед весьма уютным кострищем, точно перед грёбаным камином, диггер для себя уточнил, что никакого Блокадника на острове не существует.
Пока солдат спал, обнявшись с Калашом, словно ребёнок с плюшевым мишкой, в метро прогремел взрыв. Перегон Невский Проспект — Горьковская (последней обители, как таковой, уже не существовало) превратился во второй Стикс. Пока навсегда замуровывались гермоворота на Невском, сотни изуродованных расчленённых кусков тел рано утром следующего дня успело хлынуть на станцию. Останки тех, кого в ходе политики Вано топили бордюрщики. Вслед за ними внутрь станции просочилась гигантская медуза: Deepstaria Enigmatica. Прошёл битый часа, пока огромное покрывало медузы не разлетелось на лоскуты. Трое юнцов, которых существо попыталось сжевать заживо, но не успело как следует переварить, не прожили без кожи и пяти минут. Это всё также послужило сигналом к наступлению на Сенную силами коммунистов, Вегана и КУ. И для выхода Чумы и Молоха на сцену спектакля под названием «Метро».
