Впрочем, это был последний раз, когда отец Квидо повысил дома голос: в последующие дни все чаще — а позднее уже исключительно — он говорил шепотом. Создавалось впечатление, что в доме кто-то целыми днями спит.

— Отец, скажи, пожалуйста, почему ты все время шепчешь? — не удержался однажды Квидо.

— Я — шепчу? — удивленно прошептал отец Квидо.

— Да, шепчешь. Все время шепчешь! Мама, скажи ему, что он все время шепчет.

— Да, шепчешь, — подтвердила мать Квидо. — Шепчешь, бьешь стекло и прячешь куда-то наши книги и фотографии.

— Почему ты это делаешь? — повысил голос Квидо.

— Если ты еще до сих пор их не сжег, — добавила мать Квидо. — Как и подобает настоящему агенту.

Отец Квидо посмотрел на нее в упор и открутил на полную мощь кран.

Квидо насмешливо крякнул.

— Я шепчу, поскольку в некотором смысле опасаюсь, — хрипло сказал его отец.

— За что ты опасаешься? — взорвался Квидо. — За свое место вахтера?

— За всех нас, — прошептал его отец. — Они могут все, разве вы этого не понимаете?

На следующий день после обеда он подвел свою жену и сына к окну в спальне и с опаской отогнул занавеску.

— Взгляните… если не верите, — прошептал он.

Квидо с матерью посмотрели в указанном направлении.

У поворота железнодорожного пути под Жаворонком среди деревьев стояла будка, привезенная сюда два дня назад и служившая временным жилищем для нескольких рабочих, которые бетонировали тоннель. У будки сидели трое мужчин.

— А что это, по-твоему? — спросила мать Квидо с явно выраженным презрением ко всей этой комедии. — Бункер КГБ?

— Обратите внимание на антенну, — прошептал отец Квидо.

— Отец, это же телевизионная антенна.

— Я давно слежу за ними, — сказал отец, пропуская реплику сына мимо ушей. — Их шестеро, и они регулярно чередуются, но примечательно, что один из них постоянно остается в будке.

— Отец! — воскликнул Квидо. — Они тут ремонтируют тоннель. Тебе это каждый скажет.

Отец посмотрел на сына с сочувствием.

— Тоннель! — прошептал он. — Ты думаешь, их может интересовать какой-то дурацкий тоннель?

Отец Квидо все более удручал семью своими странностями. Он практически перестал читать, бродил из мастерской в спальню и обратно, поев, срыгивал, точно малое дитя.

— Это была, по всей вероятности, начальная стадия его психоза, — сказал позднее доктор Лир матери Квидо. — Несомненно, его фантазии не являются в полном смысле слова галлюцинациями! Госбезопасность отнюдь не призрак!

В осторожности, с какой отец Квидо приподнимал оконную занавеску, было что-то невыносимое для матери Квидо. Обычно она читала в спальне, но стоило ему теперь туда зайти, как она тотчас уходила, шумно хлопнув за собой дверью. Казавшаяся некогда забавной история о дядьке мужа, который всю жизнь торговал в скобяной лавке, считая себя при этом придворной дамой Людовика XIV, теперь уже совсем не смешила ее.

Над семьей навис призрак безумия.

Однажды, когда отец Квидо торчал у окна в спальне чересчур долго, нервы у нее не выдержали. Она сдернула с себя передник и вбежала в спальню.

— А теперь садись и смотри! — крикнула она ему.

Она потушила сигарету, мгновенно обулась, причесалась. В ее поспешности было что-то угрожающее.

— Если у них нет собаки, ты увидишь кое-что интересное! — крикнула она мужу и хлопнула дверью.

Отец Квидо повернулся к сыну, словно требуя от него объяснения, но Квидо неприязненно пожал плечами. Оба посмотрели в окно. Небольшая фигурка матери Квидо направлялась к белому домику. С шоссе она свернула на дорогу, по ней — к стальной колее. Поскольку она приспосабливала шаг к расстоянию между шпалами, у нее заметно изменилась походка. Отец Квидо стоял и судорожно сглатывал слюну.

— Если тебя снова вырвет, сам будешь убирать, — сухо предупредил его Квидо, не спуская с матери глаз.

От строительной будки ее отделяло менее двадцати метров. Скорее всего, она что-то крикнула мужчинам, сидевшим у будки по пояс обнаженными, так как оба посмотрели на нее одновременно. Один из них, поднявшись, сделал шаг-другой навстречу ей. Затем все трое о чем-то поговорили и исчезли в домике.

— Я иду туда! — сказал Квидо, когда и по прошествии сорока минут его мать все еще оставалась в будке. Помимо воли и его стал одолевать безумный отцовский страх.

— Нет, ты никуда не пойдешь! — закричал отец, который в течение этих сорока минут раз двадцать спускался и поднимался по лестнице, ведущей в подвальную мастерскую. — Я не хочу потерять еще и сына! — кричал он, совсем позабыв о своем постоянном шепоте.

— Отец, прошу тебя, прими оксазепам и успокойся, — сказал Квидо.

— Я тебя не пущу! — страдальческим голосом кричал отец. — Что ты знаешь обо всем этом?! Что ты знаешь о казнях?! Что ты знаешь о массовых депортациях?!

— Шизик! — взвыл Квидо и выскочил из дому.

Чем больше он волновался за мать, тем большее раздражение испытывал против отца. Уже на шоссе он непроизвольно пустился бежать и чуть было не разбил лодыжку о красноватые камни между рельсами. Но когда прибежал, запыхавшийся, к будке, нашел там лишь двух молоденьких, чуть постарше себя, солдатиков. Они лежали на расстегнутых спальных мешках и, передавая друг другу полупустую бутылку, поочередно потягивали из нее.

— Если ищешь мать, то ее уже нет. Уехали все, — засмеялся один из них.

— Куда? — выкрикнул Квидо.

Солдатик пожал плечами.

— Почему? — крикнул Квидо, буквально теряя рассудок.

— Не ори, парень, — сказал второй солдатик. — И успокойся. Я тебе что, фараон?

— Все о’кей! — сказал Квидо и бросился назад.

Он увидел мать, только когда она в сопровождении трех солдат возвращалась через сад домой. Чуть под хмельком, она весело смеялась и, как обычно в таких случаях, очень мягко выговаривала слова.

— А я прокатилась на дрезине, — похвалилась она сыну.

Отец Квидо с блуждающей улыбкой вышел на террасу.

— Сержант Мига, строительно-дорожные войска «Прага», — по-словацки представился ему командир. — Если вы нам, пан инженер, не верите, запросто подпишу вам, что Густав Гусак старый мудак!

— Ну хорошо, хорошо, — смиренно сказал отец Квидо.

2) Но и это наглядное доказательство не освободило его от ощущения неведомой опасности. Он по-прежнему оставался встревоженным, мнительным, продолжая мучиться постоянными приступами какого-то неосознанного самобичевания. Когда Квидо или его мать проходили мимо него, он отводил взгляд. Но мать Квидо не сдавалась. Вытащу его из этой ямы, уверяла она себя. Интуиция подсказывала ей, что спасительной могла бы стать смена обстановки, и она, немного подсуетившись, заказала на первые две недели школьных каникул четырехместный номер в заводском доме отдыха в Крконошах.

Сперва ей в самом деле казалось, что пребывание в горах действует на отца благотворно: проводя большую часть времени в поисках оригинальных коряг и подходящего дерева для своих поделок, он при этом не раз находил прекрасные, ярко окрашенные подосиновики и, похоже было, вновь после долгого времени обрел радость жизни. Он отправлялся с семьей на небольшие прогулки, по вечерам немного бегал, стал больше читать. К удовольствию жены, у него улучшился аппетит: на Колинской турбазе он съел даже полстакана мороженого со взбитыми сливками. А когда однажды они с Пако погрузились по шейку в ледяную реку, она и вовсе сочла его скорое выздоровление делом решенным, и Квидо напрасно старался умерить ее преждевременные восторги.

Несомненно, семейный отпуск пошел на пользу прежде всего Пако. Он презрел мещанское спанье под крышей дома и на опушке леса в переплетении ветвей корявой березы соорудил себе подвесное ложе, где провел все последующие ночи. Днем он учился вязать петли лассо, лазал по скалам и упражнялся в метании ножа.

с издевкой напевал Квидо, когда его младший брат, грязный и загорелый, время от времени появлялся в дверях дома, обычно для того, чтобы мать вытащила ему клещей.

— А тебе что? — задиристо говорил Пако.

Квидо был тоже доволен жизнью: написал несколько рассказов, успел даже переписать их, а из фраз, оставшихся в конечном счете неиспользованными, составлял еще и письма для Ярушки.

Как-то раз после обеда отец Квидо и Пако отправились в лес выслеживать зверя. Но не прошло и двадцати минут, как мать Квидо увидала из окна, что они лугом возвращаются назад к дому.

— А как же олень? — крикнула она им. — Или вы просто обшариваете наши холмики?

Пако презрительно махнул рукой в сторону отца.

— С ним толку не будет! — сказал он.

— В чем дело? — обеспокоилась мать Квидо.

— Мне надо кое-что уточнить, — сказал отец Квидо.

Поднявшись в дом, он попросил жену еще раз перечислить ему все различия между простым объяснением и свидетельскими показаниями.

Руки матери Квидо на какой-то миг замерли над сушилкой с грибами, но она, тотчас овладев собой, осадила отца шуткой. Но он настаивал на своем, и она терпеливо, в какой уж раз, стала объяснять мужу как существующие различия, так и вытекающие из них юридические последствия. Говорила она медленно, поскольку муж, как всегда, делал письменные заметки. Когда мать Квидо кончила, он с минуту задумчиво глядел на исписанный лист бумаги.

— Если я хорошо понимаю тебя, за ложные сведения при даче объяснений могут подвергнуть штрафу, но не привлекают к уголовной ответственности, — сказал он чуть погодя.

— Да, — подтвердила мать Квидо. — Ты правильно понял. В конце концов ты же человек с высшим образованием, и, кроме того, тебе это объясняют далеко не в первый раз.

Вошел Квидо.

— О Боже, — сказал он. — Снова ликбез?

— И никаких исключений? — спросил отец Квидо.

— Никаких! — вздохнула мать.

Отец Квидо сунул записи в нагрудный карман.

— Постой, постой, — сказал Квидо. — Разве ты не съешь эту бумагу? Или не засунешь ее хотя бы в задний проход? Ты разве не представляешь себе, какому риску ты подвергаешь семью? Ты что, не слышал о массовых депортациях на дрезинах?

— Не подливай масла в огонь! — сказала мать. — Ты написал бабушке?

— Да, — засмеялся Квидо и вытащил из книжки черно-белую открытку.

— Где ты достал такую? — улыбнулась мать Квидо и на обороте открытки прочла:

— Безукоризненно! — воскликнул отец Квидо.

Следующий день встретил Квидо и всю семью замечательным утром.

— «В горах крконошских над долом глубоким прекрасное утро взошло. И темные ели и сосны в одеждах росистых верхушками в небо глядели…» — декламировала мать Квидо.

Они сытно позавтракали, отец Квидо уложил еще в небольшой рюкзак полдник для всех, и отправились на дальнюю прогулку. Спустившись к селению Пец, они подошли к Обржему долу, затем, держась за железные поручни, поднялись к самому подножью Снежки. Оттуда собирались было идти дорогой чехословацко-польской дружбы к Шпиндлеровой избе, а потом вдоль течения Белой Лабы вернуться назад, но отец Квидо воспротивился. Похоже было, ему прежде всего мешало то обстоятельство, что эта дорога отчасти проходит по польской территории.

— Ну и что из этого? — не мог взять в толк Квидо.

— Ничего, — сказал отец. — Я не хочу идти этой дорогой. Я не выношу демонстративные жесты.

— Помилуй, какие жесты?

— Мне совсем ни к чему доказывать какую-то сомнительную смелость тем, что я сделаю тридцать шагов от пограничного камня!

— Ты сведешь меня с ума! — сказал Квидо.

— Перестаньте, — осадила их мать Квидо. — Пошли без всяких разговоров!

Она схватила мужа за руку, но он вырвался с каким-то непостижимым упорством.

— Я же сказал — не пойду.

— Но почему? — в отчаянии спросила мать Квидо.

— Почему? Да потому, что мне кажется совершенно излишним идти по этой дороге и провоцировать пограничников, если мы с таким же успехом можем пройти по другой дороге.

— Черт подери, о какой провокации ты говоришь? — закричал Квидо. — Эта дорога открыта для всех. Тут нет ничего запретного.

Проходящие мимо туристы удивленно оглядывались. Отец Квидо потупился.

— Здесь все ходят, взгляни сам, — втолковывала ему мать Квидо.

Отец Квидо упрямо качал головой.

Губы его были крепко сжаты.

Он тяжело дышал.

— Какой толк с ним разговаривать, — сказал Пако.

— Отец, — с какой-то отчаянной настойчивостью проговорил Квидо, — оглядись вокруг: каждые десять минут по этой дороге на виду у пограничников проходит по меньшей мере сто человек.

По какой-то непонятной причине ему представлялось ужасно важным убедить отца. И в самом деле, выражение непоколебимости на отцовском лице несколько смягчилось, и теперь он выглядел скорее удрученным, чем решительным, но тем не менее снова покачал головой.

— Я не вынесу этих биноклей, направленных мне в спину, — прошептал он. — Даже подумать не могу, что еще когда-нибудь кто-то будет проверять мои документы. Вы что, не понимаете этого? Вы серьезно не можете этого понять?

Он поглядел на мать умоляющими глазами.

— Но ведь все это выдумки, — сказал Квидо. — Наш отец и вправду шизанулся.

— Нет, мы можем понять, — вдруг решительно сказала его мать. — Пойдемте другой дорогой.

— Он придуривается, — прошептал Пако брату. — Польша просто недостаточно хороша для нашего пижона.

3) В начале октября мать Квидо окончательно решила найти для мужа психиатра, поскольку была вынуждена признаться себе, пусть и с тяжелым сердцем, что ей даже при ее интуиции не справиться с его странным неврозом. Особенно озадачивал ее явно политический фон его мании, и она опасалась реакции на нее совершенно незнакомого врача; как-то по «Свободной Европе» она слыхала о злоупотреблениях психиатрии в политических целях, и, хотя эти факты касались Советского Союза, подобные мысли не оставляли ее.

Мать Квидо отправилась в Прагу посоветоваться с Зитой. Кинотеатр был переполнен — шел американский фильм «Челюсти», но на улице еще было тепло, и Зита не была перегружена в гардеробе работой.

— Захватывающий фильм, сидят затаив дыхание, — проинформировала Зита мать Квидо. — Полный восторг. Идет уже пятую неделю. Хочешь посмотреть?

— Пожалуй, нет. О чем это?

— Точно не знаю, девочка. О водолазах, что ли? — неуверенно сказала Зита. — Я еще не видела, но собираюсь…

Мать Квидо погладила ее по рукаву темно-синего халата.

— Думаю, самое лучшее наведаться тебе к молодому Лиру, — посоветовала Зита, выслушав просьбу матери Квидо. — Его отец был прекрасным психиатром.

— Сколько ему?

— Во всяком случае, он старше тебя, — успокоила ее Зита. — Говорят, толковый. В Америке ему предложили стипендию.

— Ты знаешь его?

— Я была первой, кто увидел его на этом свете.

— Серьезно? — улыбнулась мать Квидо. — А где он теперь работает?

— В «Бланике». Истопником.

4) Итак, с октября месяца отец Квидо стал ездить к доктору Лиру в котельную кинотеатра «Бланик». В отношении Квидо к отцу наступила определенная перемена: он впервые допустил, что странное поведение отца и его упадочные настроения могут быть проявлением настоящего заболевания; психиатр, к тому же, по слухам, весьма знающий, наверняка почувствовал бы, что отец симулирует, рассуждал Квидо. Поэтому он стал относиться к отцу внимательнее, деликатнее, и это пошло на пользу их взаимоотношениям.

Близились выпускные экзамены, и отец часто занимался с Квидо: они сидели за кухонным столом и при мягком свете лампы под плетеным абажуром решали задачи. Математика традиционно была слабой стороной Квидо, но отец в отличие от прошлых лет бесталанность сына переносил теперь довольно спокойно, терпеливо объясняя ему необходимое.

— Врач прописал ему какие-нибудь таблетки? — спросил однажды Квидо мать, пытаясь найти разгадку этой метаморфозы.

— Нет, никаких таблеток, — сказала мать. — Это было моим условием.

— Тогда понять не могу, — пожал плечами Квидо, вспоминая те их занятия, когда отец в подобных случаях стучал калькулятором по столу так, что красные пластиковые кнопки летали по всей кухне.

Подчас, когда Квидо уж слишком уставал от математики, отец беседовал с ним об экономике. Он с определенной ностальгией говорил о некоторых теориях шестидесятых годов, которым симпатизировал тогда и от которых, как выяснялось, не хотел отказываться сейчас. Мать Квидо нередко окидывала их долгим взглядом: Квидо от напряжения ерошил волосы, а отец заполнял тетради схемами движения товаров, и с его запястий на белые страницы осыпались микроскопические опилочные пылинки.

Так Квидо с течением времени поднаторел в вопросах экономики и мог теперь в школе отпускать самые саркастические замечания по адресу народного хозяйства.

— Наш экономист, — говорили о нем одноклассники.

Естественно, Квидо с большим удовольствием услышал бы о себе, что он писатель, но и это было лучше, чем ничего. И потому он добровольно согласился с отцовским на удивление робким предложением поступить в экономический вуз.

— В моем решении ключевую роль сыграли три фактора, — рассказывал впоследствии Квидо. — Благодарность за опеку, которой в те годы окружил меня больной отец, детская мечта привезти родителям из загранкомандировки микроволновую печь и хорватская песня «Расцветали розы и фиалки».