Депрессия Губерта — Настоящая цена любви (повторение) — Сладкий финал — Скаут в «Лувре»
1
Ингрид расстается с Губертом.
— Я уже не в силах была слушать его стёб, — объясняет мне Ингрид во время обеда в нусельском ресторане «Раднице».
— Наконец, значит, выяснилось, что он вовсе не зрелый, не интеллигентный и не начитанный? — с иронией напоминаю подруге ее былую очарованность.
— Да нет, не то, — неприязненно говорит Ингрид. — Только ведь жизнь — это не состязание в начитанности.
Что-то в этом, конечно, есть, ибо Губерт, как я узнаю от Ингрид, вопреки своей жизненной зрелости, необыкновенной интеллигентности и невиданной начитанности (если вам кажется, что это звучит насмешливо, вы, честное слово, не ошибаетесь) из-за разлада с Ингрид совсем съехал с катушек и теперь дважды в неделю должен посещать психиатра.
— Не трепись, — пораженно выпаливаю я.
— Абсолютный факт. Ходит к какому-то доктору по фамилии Забрана…
Я удовлетворенно киваю, Ингрид хитро ухмыляется. Наконец-то мы этому типчику отомстили!
— Оливер тоже действует мне на нервы, — доверительно говорю я Ингрид чуть погодя. — Иногда меня тошнит от его стоптанных башмаков, от его вечного бардака в доме, от его немыслимого авто…
— Главное все-таки не в этом… — возражает Ингрид.
— Теоретически, конечно, ты права, но представь себе, что в таком хаосе живешь ежедневно!
Похоже, Ингрид пытается это представить.
— Я, впрочем, не хочу ничего особенного, — говорю я мечтательно. — Двое здоровых детей и муж, который не выглядит бомжем. Вот и все. Может, еще белый домик под красной крышей. И с камином.
— Я тоже. И маленький садик. И собака, — дополняет меня Ингрид.
— И приятные соседи. Какая-нибудь пожилая пара. Испечет что-нибудь такая соседка, положит на тарелку несколько ломтиков и передаст мне через живую изгородь…
— Вот именно, — говорит Ингрид.
2
Оливер, конечно, зол на Ингрид, а тем самым и на меня. Твердит, что она предала Губерта.
— Как это предала? — возражаю я. — Разве она что-нибудь обещала ему? Разве в любви можно что-нибудь обещать?
Оливер не отвечает.
— «Настоящая цена любви состоит в том, что она была, — напоминаю ему цитату из Гавличека. — Воплощенные мечты предвосхищают бури и бесплодными приходят в рай…»
Оливер молчит.
Однако разрыв Губерта и Ингрид заметно влияет на Оливера — с мая он старается держать себя в руках: куда меньше пьет, домой является раньше, иной раз приносит мне цветы. Случается, все это приправляет и вполне забавным анекдотом.
В итоге заказывает для нас даже поездку на Корчулу — в ту самую гостиницу, где мы были в прошлом году.
Тогда еще с Рикки — помните?
3
Мама и Ганс.
Когда бы я весной ни спросила у мамы, как у нее идут дела с Гансом, она лишь с улыбкой пожимает плечами (я понимаю, после всех своих романов этот она не хочет сглазить). Но видятся они все чаще. В апреле отправляются кататься на лыжах в Савойские Альпы (Ганс, как и мама, прекрасный лыжник), в конце мая они летят на две недели на Майорку.
Похоже, что эти двое и вправду нашли друг друга.
4
С Майорки мама прилетает в четверг после обеда.
У Оливера какая-то якобы безотлагательная встреча с весьма солидным клиентом, и потому второе место в приветственной делегации на сей раз занимает Ингрид.
Мы стоим в зале прилета у металлической перегородки с тюльпанами.
Мы ждем улыбающуюся, превосходно одетую и намакияженную даму в наилучшем зрелом возрасте, но вместо этого из гидравлических дверей выходит усталая, стареющая женщина в мятом костюме с темными пятнами под мышками.
— Мама! — испуганно выкрикиваю я. — В чем дело?
— В чем дело? Ни в чем. Похоже на то, что я опять свободна…
Ингрид озабоченно смотрит на нее.
— Как это понимать — свободна? — осторожно спрашиваю я.
— Так, как говорю, — неубедительно смеется мама. — Моя жизнь вновь открыта для новых приключений и бесплодных обещаний…
И она заливается слезами.
5
Рекапитуляция: после недельного пребывания на Майорке мама попрекнула Ганса тем, что к туристам из восточного блока (особенно к восточным немцам, полякам и, увы, к чехам) он относится с очевидным высокомерием, и назвала его поведение крайне несимпатичным. Ганс сказал (после короткой паузы), что в общем это естественная реакция на непозволительное поведение большинства таких туристов. Разве мама не заметила, как они одеваются? Как ведут себя в магазинах? Как ведут себя на пароме или в гостиничном ресторане у шведских столов? Разве она не видит, что у многих из них напрочь отсутствует элементарная культура?
Мама в ответ сказала, что он криптофашист.
Ганс разгневанно возразил, что такого оскорбления он решительно не заслуживает. Он, скорее, ожидал бы чуточку благодарности (ногтем указательного пальца он якобы многозначительно постучал по своей золотой кредитной карточке).
В результате этого мама вылила ему на голову бокал с остатками мороженого Heisse Liebe.
(И это была сладкая точка…)
Ганс встал, вытер с лица мороженое и еще теплую малину и из бюро обслуживания заказал по телефону билет на ближайший рейс в Гамбург.
(Поставим крест, милые сестры, на тщетной мечте. Настоящая жизнь выглядит именно так.)
6
А как все остальные в мае?
Бабушка с помощью костылей потихоньку передвигается.
С Жемловой, наоборот, дело швах — она уже почти не выходит из дому.
Тесаржова разводится.
Мирека я решаю пригласить в кафе «Лувр».
Он приходит в коричневых вельветовых бермудах и зеленой рубашке с вздувшимися погонами — ни дать ни взять, главарь скаутов. Мы все выкладываем друг другу. Да, я тоже люблю его, но только по-товарищески. Вы это знаете, милые сестры. Он обрадован и вместе с тем разочарован. Его лицо принимает такое сладко-кислое выражение.
7
Май, однако, последний месяц, когда я подобные вещи еще способна воспринимать. В начале июня мы с Оливером летим на десять дней на Корчулу, где у меня — в чем поразительно сходятся все вышеупомянутые — совсем поедет крыша.