Есть такая профессия, общая для всех средств массовой информации: газеты, радио, телевидения, – литсотрудник. Вполне почтенная профессия, как теперь говорят, менеджеров среднего звена. Но среди этого среднего звена есть непревзойденные асы своего ремесла. Они, как переходящее Красное знамя, передвигаются из эпохи в эпоху. Я их называю литературными парикмахерами. С одним из таких литературных парикмахеров я столкнулся еще на старте своей журналистской деятельности в первой половине шестидесятых годов прошлого столетия. Мой приятель-однокурсник Миша Леонтьев проходил практику в одной из провинциальных газет. У ответсекретаря этой газеты было хобби: он причесывал все материалы самых разных авторов под одну серую провинциальную гребенку. После его прически все материалы становились как близнецы-братья. Журналисты возмущались, жаловались главному редактору, в горком, обком. Ничего не помогало. Власть имущих вполне устраивал парикмахерский стиль ответсекретаря. И вот Миша, как человек со свежими мозгами, стал центром заговора против их литературного парикмахера. Заговорщики подсунули ответсекретарю статью известного в то время публициста газеты «Правда» Юрия Жукова. Фамилия Жуков – распространенная на Руси фамилия. Она не вызвала у ответсекретаря особой настороженности, и он ее причесал, здорово причесал. Затем заговорщики опубликованную в их газете статью отправили в «Правду» ее автору. Скандал разразился нешуточный.

Вскоре после этого и мне самому пришлось столкнуться с таким виртуозным парикмахером. По этому поводу мне вспоминается один эпизод из воспоминаний Константина Паустовского. Случился этот эпизод в начале 20-х годов прошлого столетия в одесской газете «Маяк», где Паустовский тогда работал. Кто-то из начинающих авторов прислал в газету рассказ о лошади. Рассказ оказался настолько беспомощным, что его решили выбросить в корзину для редакционного мусора. Но тут кто-то вспомнил об Исааке Бабеле. Он был известен как страстный поклонник лошадей. Он не просто любил, а знал эту тему, мог подолгу рассказывать о разных породах, их особенностях и повадках. Словом, решили этот беспомощный экзерсис графомана сбросить Бабелю. И рассказ отправили ему. Через несколько дней он принес этот опус в редакцию, и все обалдели. Рассказ засверкал всеми красками жизни, как искусно ограненный бриллиант. Все стали допытываться у Бабеля, что он сделал, что он такого сотворил. На что Бабель скромно ответил: «Да ничего особенного я не сделал. Я просто расставил знаки препинания».

Я вспомнил об этом литературном курьезе, когда отправил один свой материал в «Вечерку», «Вечернюю Москву». Материал этот попал к одному их старому, заслуженному литсотруднику и после его обработки был опубликован на страницах газеты. Я материал свой не узнал. Вроде все слова и фразы на месте, а материал серый, как и вся страница. Я пришел к этому сотруднику и спрашиваю: «Что вы сделали с материалом?» – «Да ничего особенного, – отвечает «мэтр», – я просто расставил знаки препинания». Я был поражен его парикмахерским искусством.

Сейчас, правда, не знаю, как в газете или на радио, но на телевидении литературные парикмахеры сами не стригут. Даже если тебе повезет и не последует стандартный ответ: «Не наш формат», тебе спустят такой перечень замечаний, что после их выполнения из фильма уходят все краски, словно из полнокровного живого организма всю кровь высосали, и он становится анемичным и худосочным, одним из множества в этом серо-желтом строю. На заре перестройки, когда мы еще гордились своей профессией, я написал провидческие, для себя во всяком случае, стихи.

Но еще не факт, что стадо примет блудную корову.