Интерлюдия

Флоренция, август 1495 года

Если чего Пьеро Медичи, первый герцог Флорентийский и не любил, так это когда его самым наглым образом отвлекают от забав с прелестными танцовщицами. Да, сразу с несколькими, очень уж большим ценителем прекрасного он был.Тем более что и повод имелся весомый – недавние переговоры в Риме, посвящённые расширению знаменитого банка Медичи, увенчались успехом. Тем, про который можно было с уверенностью сказать: «Достойный исход и выгодный для обеих договаривающихся сторон!»

Полная поддержка банка Святым Престолом напрочь отметала любые обвинение в ростовщичестве, являющимся грехом по законам божьим – а это само по себе многое значило. Помощь в открытии банковских контор под гербом Медичи по всей Италии, в Испании, Португалии, Бретани и Милане. Это вот прямо в самом скором времени, учитывая связи и влияние Борджиа. Куда более благожелательное отношение в иных странах, поскольку тем, кого поддерживает сам викарий Христа если и можно отказать, то без грубости и не столь категорично.

Разумеется, за такое благоприятствование пришлось заплатить и немало. Отныне, пусть банк и продолжал носить имя Медичи, немалая доля принадлежала Борджиа. Эта семья тоже умела считать если и не деньги. то получаемую со всех своих замыслов выгоду. Зато и предлагала многое, даже помимо политической и военной поддержки. Даже малая часть войска, участвующая в Крестовом походе, давала Флоренции законное право получить пусть не лучшие куски пирога, но и не подгорелые крошки. А несколько портов в Средиземноморье не только увеличили бы политическое влияние герцогства, но и позволили бы начать, наконец, развивать ещё и флот. По настоящему развивать, а не как теперь. Вот только лес для кораблей… Но и насчёт этого Борджиа успели обнадёжить, сказав. что намерены решить эту проблему в ближайшие год-два. Как? Вот тут они открывать свои карты не собирались.

Не долей в банке единой… Пьеро должным образом оценил устроенное для него «представление», когда сперва на его «христианские добродетели» пыталась воздействовать королева Хуана, а потом, используя уже доводы разума, вступила младшая сестра этого змея в железной короне, Лукреция. Будучи из рода Медичи, Пьеро не уловлялся на подобное, но качество разыгрываемого оценил. И согласился с немалой частью высказанных Борджиа пожеланий, понимая, что в какой-то мере и они смогут пойти на пользу не Медичи-банкирам, а Медичи-правителям. Последнее, конечно, было более важным. Уж вкусить всю прелесть власти монарха за последние годы Пьеро сумел вволю. Вкусить и хотеть ещё больше, расширяя влияние и силу герцогства.

Напоследок же от уже обновлённого банка требовалось проявлять пристальное внимание не столько в выдаче займов королям. Герцогам, епископам и иным крупным землевладельцам, сколько к попыткам влезть вдела кораблестроителей, оружейников, добытчикам руды, владельцам сталеплавилен и прочего. Оно и неудивительно, учитывая повышенный интерес Борджиа к мастерам разного рода, создающим важные для любого королевства вещи. Прибыль с этого не ожидалась слишком большой, но и в убыток себе банк не будет работать.

Но сейчас… когда прямо из объятий трёх нимф да самым грубым манером! И не кто-то, а собственный родной брат Джованни, кардинал, с некоторых пор ставший связью, и постоянной, между Святым Престолом и Форенцией. Кому же ещё, как не родной крови, доверить самые важные дела там, в средоточии всего христианского мира, а заодно цитадели всего рода Борджиа. Не в Перуджу же ехать, которая только на словах была столицей Италии!

- А другого времени ты найти не мог? - тяжко вздохнул Пьеро, облачаясь в подвернувшуюся простыню на манер древнеримской тоги. Девушки же и вовсе не утруждали себя, оставаясь в первозданной наготе и бесспорной красоте своей. – Неужели наш коронованный друг одержал очередную победу, сравнимую с битвой у Подгорицы, да ещё столь быстро после случившейся?

- Савонарола… мёртв. Отравлен! – выдавил из себя запыхавшийся Джованни, давно отвыкший быстро бегать, но явно недавно несшийся по коридорам дворца Медичи. – Во время проповеди. На глазах у своей паствы. Быстрая смерть, но мучительная. Уже обвиняют Борджиа и особенно Чезаре, «аптекаря сатаны».

- Горячечный бред, - раздражённо отмахнулся герцог и от слов брата и от полезшей было рукой куда не надо красотки. – В Риме отвели ему жизни до конца Крестового похода, раньше его убивать нет смысла, нет выгоды. Кем тогда пугать добрых христиан? Одного Крамера мало, а Торквемада далеко.

- Но Савонарола мёртв и это факт, - продолжающий тяжело дышать Джованни плюхнулся в кресло и чуть ли не растёкся в нём. – Теперь в Ливорно может произойти что угодно. А что угодно тебе, брат? Всем нам, Медичи?

- Вернуть Ливорно и остальное. Но вот как и когда… Я не знаю, Джованни! Может, как только мы двинем войска на Ливорно, этим воспользуются враги, чтобы добраться до Борджиа. А ты хочешь поссориться с понтификом или тем более Чезаре?

Джованни нервно дёрнулся. Одна мысль о подобном вызывала у кардинала, знавшего обоих Борджиа, но особенно младшего, очень даже неплохо, самые печальные мысли. Ссориться ни с одним из этой семейки Медичи не хотел. Совсем!

- Снова в Рим?

- Туда, Джованни. А я буду собирать войска на границе как с Генуей, так и с «Царством Божьим» этого безумца, уже мёртвого, гори он в аду, выродок богомерзкий!

- Что я должен сделать, чего добиться и с кем лучше разговаривать?

- С Его Святейшеством первей всего. Савонарола еретик, отлучённый и преданный анафеме. Пусть понтифик войдёт в наше положение и позволит… вернуть законную власть Флоренции над взбунтовавшимися землями. Или попросит подождать. Мы, как верные друзья Борджиа, готовы прислушаться к пожеланиям.

- Но кто, если не Борджиа?

Герцог лишь развёл руками, не в силах точно ответить своему брату. Слишком многих Савонарола устраивал исключительно в виде мертвеца и слишком мало у него было не то что друзей, а просто союзников. С фанатиками всегда сложно разговаривать и тем более договариваться о чём-либо.

- Многие могли. Даже те, кто хотел бы занять его место во главе «Царства Божьего». Об этом тоже нельзя забывать. Намекни там, в Риме…

Чуть раньше, повинуясь жесту своего господина и покровителя, парочка из присутствующих в комнате нимф сперва осторожно приблизились к брату повелителя Флоренции, а затем стали вольничать, попутно принимая совсем уж соблазняющие позы.Знали, что и герцогу это понравится, а с его братом всегда полезно «подружиться».

Пьеро Медичи уже более года тому назад, поняв, что Джованни хоть и кардинал, но слишком уж углубился в дела духовные, шаг за шагом удаляясь от мирских, принял меры. Не резко, а осторожно, не постеснявшись попросить совета и принять оный. Естественно, от того, кто знал мир церкви, но в то же время не испытывал перед ним даже малейшего трепета.

«Вправить мозг». Вот как назвал Чезаре Борджиа то, что требовалось сделать с Джованни. Странное выражение, но к подобным знавшие короля Италии уже успели привыкнуть. К тому оно неплохо подходило, этого герцог Флорентийский не мог отрицать. Разум его брата нуждался во… вправлении туда, где он находился раньше. Как лекарства были назначены красивые девушки вкупе с пирами и непременным присутствием рядом как родни, так и старых друзей из Пизанского университета. Именно с тех времён, чтобы вновь погрузить слишком уж отдавшегося церковным делам кардинала в не столь далекое прошлое. А уж потом, от бесед к крепкому вину, оттуда с танцам девушек и… чему-то гораздо большему. Потом повторить, затем опять повторить, пусть в разнообразных декорациях и так до полного вразумления. Заодно побольше бесед о творящихся бесчинствах в Ливорно, охоте на ведьм в землях германских и всё в этом же духе. Чтобы напомнить, что именно могут творить излишне ушедшие в ограничение тела, в результате открыто сходящие с ума.

Советы были… необычные для того, кто ранее был епископом. Кардиналом и до сей поры оставался великим магистром Ордена Храма. Однако они оказались вполне действенными. Уже месяца через два Джованни Медичи гораздо реже вспоминал о духовном, а ещё через три-четыре и вовсе вёл жизнь, обычную для италийской знати, которая лишь по необходимости облачалась в одеяния «князей церкви», в остальном ведя жизнь, неотличимую от других своих родных мужеска полу.

Учитывая же, что герцог Флоренции умел внимательно слушать, то обмолвки о скорой отмене целибата вообще для всего духовенства не прошли мимо ушей. Близились очередные перемены… к которым в италийских государствах уже начали привыкать за время понтификата Александра VI. Скорее уж появилось любопытство касательно того, что ещё учинит неугомонная семейка Борджиа, каким образом в очередной раз потрясёт казавшиеся незыблемыми основы.

А смерть Савонаролы… Пьеро Медичи был искренне рад тому, что его личный враг помер у всех на глазах в мучениях, тем самым хоть немного искупив тот вред, который нанёс не только Медичи, но и всей Флоренции. Теперь оставалось лишь воспользоваться этой смертью. В этом герцог не сомневался ни на секунду. Равно как и в том, что Джованни уже совсем скоро отправится в Рим, приложив все усилия во благо семьи… и себя. Вот только пусть сперва взбодрится… с Софи и Мануэллой. Ему это исключительно на пользу пойдёт. Кровь Медичи, она не терпит любых ограничений, как телесных, так и духовных. Главное это сперва понять, а потом не противиться естественному ходу вещей.

***

Франция, Авиньон, август 1495 года

Авиньон… Не Рим, но город, пытавшийся им стать в какой-то мере. Успешно ли? Это с какой стороны посмотреть. Довольно долгое время бывший резиденцией понтификов – признаваемых порой полностью, порой частично – город являлся «яблоком раздора» более века. И даже после того, как последний претендент на «авиньонский престол», обладающий сколь-либо значимыми силами, Бенедикт XIII, потерпел крах, хоть и сохранив жизнь с остатками богатств и влияния, звезда Авиньона окончательно померкла. Город остался частью папских владений, этаким анклавом внутри Франции. Именно эта оторванность от италийских земель делала его… малополезным для понтификов, имеющих там скорее символическую власть, нежели власть реальную. Неудивительно, что во время заключения мира между Святым Престолом и Францией, Александр VI и Людовик XII пришли к устраивающему обоих соглашению. Святой Престол оказывался от своих прав на Авиньон, получая взамен удовлетворение некоторых других требований. В том числе и земельных, касающихся итальянских дел.

Борджиа, следовало признать, поступили разумно, не став цепляться за то, что не могли удержать, разменяв это на более близкое и полезное лично им. Но теперь Авиньон вновь готов был воссиять казалось бы давно и прочно забытым блеском. Чего стоило одно появление в этом городе сперва части рода делла Ровере, в том числе и с перстнями кардиналов на руке, и других значимых персон в церковной среде. Особенно из числа братьев-проповедников. Они готовились.

Заодно готовился и маршал Франции Луи де Ла Тремуйль, прибывший в Авиньон по поручению короля, чтобы одновременно и присмотреть за союзниками, и протянуть первые нити между короной Франции и османским султаном. Опасная связь, но без неё действительно не получилось бы возродить прежнюю мощь королевства. Она была недостижима без ослабления главного врага, а именно семьи Борджиа, сочетавшей в своих руках власть светскую и духовную. Слишком много власти для одной семьи!

Противостояние между нынешним понтификом с одной стороны и его недоброжелателями во главе с кардиналами рода делла Ровере и Ордена святого Доминика с другой достигло точки кипения. Бурлящее под плотно прижатой крышкой варево готово было прорваться наружу, затопив не только огонь под котлом, но и обварив всех, кто имел неосторожность оказаться рядом. Александр VI издал новую буллу, в которой по существу уничтожил буллу своего предшественника, Иннокентия VIII, развязывающую руки инквизиторам в их охоте на ведьм. Более того, в булле прямо говорилось, что немалую часть отцов-инквизиторов ждёт суровый церковный трибунал за допущенные злоупотребления властью и пытки «невинных людей». Естественно, мало кто из братьев-проповедников вообще готов был прислушиваться к оглашённой в Риме и разосланной во все земли булле и тем более исполнять оную.

Отсюда и ответ… ответы. В тех местах, где светские власти поддерживали инквизиторов, костры разгорелись с новой силой. Этим братья-проповедники наглядно демонстрировали Святому Престолу, что выполняют лишь те приказы, которые соответствуют их вере, но не входящие с ней в противоречие. В местах же, где их позиции были слабы… там они вели себя гораздо осторожнее. Более того, наблюдался частичный исход доминиканцев из монастырей, расположенных там, где влияние Александра VI было велико и существовала немалая угроза попасть в руки тамплиеров, что стали карающей рукой не только короля Италии, но и Святого Престола. Хотя… Эти две части одного целого становились всё более привязаны друг к другу, и разорвать столь прочную связь уже вряд ли получится.

- Гость жаждет встречи с вами, маршал, - отвлёк де Ла Тремуйля от тягостных мыслей голос графа де Граммона. – Заставить его обождать или…

- Это было бы лишним. Пусть войдёт.

- Моё присутствие?

- Я хочу, чтобы вы остались, де Граммон. Ваши умения составлять свои планы сражений и видеть недостатки в чужих может мне пригодиться. Особенно после уже случившегося в Османской империи и того, что то ли произошло, то ли может произойти. Новости с полей битв если и способны лететь по воздуху, то лишь на голубиных крыльях, хрупких, ненадёжных и уязвимых к чересчур многому.

Поклонившись, де Граммон удалился, на некоторое время оставив маршала королевства и командующего большей часть войск короны наедине с самим собой. Слуг, присутствующих в том небольшом зале. в котором он находился, Луи де Ла Тремуйль обычно и не замечал, равно как и застывших столбами охранников. До поры не замечал, поскольку сейчас слуг не имелось совсем, а пяток королевских гвардейцев был из числа тех, кто продолжал бы хранить молчание, даже устрой он, маршал Франции, тут настоящую чёрную мессу с принесением в жертву девственниц и младенцев. Впрочем, разговор с «гостем», который вот-вот начнётся, был немногим лучше по оценке тех, кто правил Римом и Италией. Вспоминалась булла о Крестовом походе, в которой прямо говорилось о печальной участи безумцев, решившихся хоть как-то попытаться договариваться с османами и тем более помогать им хоть в чём-то, в делах военных, торговых или дипломатических. А именно последнее и было целью, которой маршал намеревался добиться. Не собственной, конечно, волей, а по поручению монарха. Но для бешеных Борджиа и их сторонников это не было оправданием. Де Ла Тремуйль до сих пор содрогался, вспоминая творящееся с ним под действием неведомого яда. Тогда ему удалось выжить, но… Было ощущение. что «аптекарь сатаны» не ставил своей целью непременное убийство вражеского военачальника. Другое дело – показать его слабость, уязвимость перед «проклятьем тамплиеров». Вот это Борджиа действительно удалось. Да и выживший маршал при трагически погибшем короле создавал особенно впечатляющую декорацию, при которой погибал основной «виновник», а его верный слуга нёс пусть жестокую, но не смертельную «кару».

Разумность и эффектность. Драмы и трагедии, эпос и ядовитый, злобный балаган – казалось, семья Борджиа использовала все виды театрального искусства применительно к самой жизни, играя судьбами людей и целых родов, городов и стран, от захолустных до наиболее могущественных. Это было… пугающе. Уж ему ли, Луи де Ла Тремуйлю, сеньору д’Амбуаз этого не знать!

Звук открывающейся двери помог маршалу выплыть из то и дело накатывающих волн страха. Отвлечься, вот что требовалось. Почувствовать, что есть в мире и другие, кому не повезло с проклятыми Борджиа ещё сильнее. А султан Баязид II с недавних пор мог считаться именно таким, пострадавшим от Борджиа куда сильнее французской короны, её обладателя и верных слуг сего достойного монарха. Разгром флота при Лефкасе, высадка воинов-крестоносцев в княжестве Зета и республике Дубровник, которые де-факто стали зависимы не от воинов Креста, а от Чезаре Борджиа. Неожиданно быстрое, ошеломительное для османского султана взятие Подгорицы, этой мощной крепости, которая по самым мрачным прикидкам султанских военачальников должна была продержаться месяц-другой. Суматошный сбор подготавливаемой для высадки на Ионических островах армии, перенацеливание в сторону Зеты и назначение командующим Давуд-паши, великого визиря. Подобный жест говорил о том, что Баязид II придаёт предстоящему сражению особую важность и ждёт от него только и исключительно победы. И численность тому соответствовала – без малого семьдесят тысяч войск, из них почти десять из числа янычар, главной воинской силы империи, грозной и действенной.

И что же случилось? Крах. Полный. Более трёх десятков тысяч из армии великого визиря были погребены в огромных могильниках или же оказались пленены. Ещё немалое количество рассеялось по окрестным и не очень землям. Точное число было невозможно узнать, а сам Давуд-паша тоже не желал особенно откровенничать даже перед своим повелителем, хотя и трясся как лист на ветру в ожидании даже не немилости, а казни за столь выдающееся поражение.

Никто не в силах был отрицать очевидного – Крестовый поход уже увенчался успехом. Вопрос оставался лишь в том, насколько велик он будет и какие конкретные плоды принесёт каждому из участников. Зато проигравший в этой войне уже был известен – султан Баязид II, власть которого заметно пошатнулась, но ещё оставалась достаточно крепкой, чтобы прислушиваться к нему и вести переговоры с его тайным посланником. С тем, кто раньше был бароном Клодом дю Шавре, бежавшим в Османскую империю, наделав больших долгов, а к тому же оказавшись замешанным в нехорошую историю с парой убийств и отнюдь не на честных поединках. Теперь, разумеется, он был не Клодом дю Шавре, а шевалье Карлом де Шарде. Имя было выбрано похожим на изначальное, чтобы самому не путаться. Опасений же встретить здесь, в окрестностях Авиньона и самом городе кого-то из прежних знакомых почти не было – слишком далеки для того родные края близ Суассона.

Зато опознать в настоящем французе по крови и воспитанию прислужника османского султана, уже успевшего принять ислам и даже обзавестись самым настоящим гаремом… невозможно. На службе у Баязида II Клод дю Шавре обзавёлся новым именем, приобрёл иные привычки, манеру держаться, говорить. Вдобавок иной выбор одежды, изменившаяся причёска, усы… Нет, не после почти десятка лет вдали от Франции!

- Сеньор д’Амбуаз, - склонился в слишком уж глубоком для француза поклоне дю Шавре, тем самым подтверждая. что османские привычки достаточно глубоко проникли в его душу. - Угодно ли, чтобы я, тень пославшего меня великого правителя, подтвердил свои полномочия?

- Не угодно, - сделал отстраняющий жест де Ла Тремуйль, смотря как бывшего француза со смесью брезгливости, неприязни и интереса. – Граф де Граммон уже проверил всё, что было нужно. Ознакомился и с той бумагой, которую лучше больше никому и не видеть. Потому не будем медлить. С чем вы прибыли сюда, барон?

- Милостью моего повелителя…

- Знаю, что вы давно лишились прав на титул и земли своих предков,- добавив гримасу неприязни, процедил маршал. – Я лишь проявляю учтивость, может быть излишнюю.Вашему султану были сделаны… предложения. Что он поручил вам передать моему сюзерену?

Не дожидаясь ответа. Луи де Ла Тремуйль развернулся и двинулся к массивному креслу. У него не было желания стоять поблизости от бывшего барона, а вот сесть самому, в то время как султанский посланник останется стоять… Это могло и должно было показать разницу их положений. Не маршала и беглого барона, а представителей французского короля и османского султана. Сейчас именно последний находился в куда более печальном положении. Война пылала на землях империи, а вовсе не королевства. Да и армия с флотом были боеспособны у Людовика XII, а не Баязида II. Случись битва при Подгорице несколько позже и не стань известны её результаты до сегодняшней встречи… О, тогда бы маршал Франции проявил бы куда большую учтивость по отношению к тайному посланнику османского султана. Сейчас же всё было иначе. Не столько из желания показать своё превосходство, сколько из необходимости. Хоть Луи де Ла Тремуйль и не сталкивался слишком часто с османами, но он заранее побеспокоился узнать побольше о них и тех, кто им служит.

Показная готовность всеми возможностями принизить всех и возвысить себя. Чрезмерная жестокость и готовность подчиняться тем, кто покажет силу и жестокость ещё большую. И постоянная готовность вонзить нож в спину любому, даже собственным отцу и матери, лишь бы получить от этого выгоду. Именно поэтому на сегодняшней встрече с посланцем Баязида II маршал, чтобы достойно выполнить поручение своего короля, обязан был использовать любую слабость иной стороны, даже ту, которая являлась слабостью лишь там, у османов.

- Султан Баязид II, хан, властитель Дома Османа, султан султанов, хан ханов, предводитель правоверных и наследник пророка Владыки Вселенной, поручил мне быть при дворе короля франков Людовика II и в беседах с придворными его своими ушами, глазами и языком.

- Так говорите, дю Шавре! Пожелания моего короля были переданы вашему султану. пусть и на словах.

- Властитель Дома Османа согласен, считая условия справедливыми. Если республика Венеция выйдет из войны, это будет принято с благосклонностью, а король франков станет другом султана султанов.

- Это было после Лефкаса, но до Подгорицы, барон, - в голосе маршала Франции ощущалась заметная доля яда. – В знак благосклонности моего монарха к вашему повелителю, я передаю вам важные сведения. Чезаре Борджиа, король Италии, поддерживаемый своим отцом, хозяином Святого Престола, запросил у христианских государей помощи. А если побеждающий в войне просит помощи, то лишь для того, чтобы сделать свою победу абсолютной! Португалия обязательно вышлет как корабли, так и войска. Англия и Венгрия тоже склоняются поддержать крестоносцев. Часть Венгрии уже участвует, поскольку Янош Корвин, правящий в Славонии, уже на ваших, османских землях со своим войском.

- Это уже давно известно.

- Молдавия не откажется вернуть себе потерянные земли. Польша и великое княжество Литовское достаточно в недавнем времени пострадали от набегов крымских татар. А Крым – вассал Османской империи, дю Шавре. Пусть Баязид II быстрее получит эти вести и задумается над тем, сколько новых бед готовы обрушиться на его империю.

Посланник султана начинал чувствовать себя совсем неуютно. Если хотя бы часть из сказанного де Ла Тремуйлем была правдой, империю могло ожидать очень тяжёлое время. Клод дю Шавре по понятной причине получал самые последние известия о происходящем с османской стороны. И они были печальнее некуда. Разгром армии великого визиря Давуд-паши и её последующее бегство дорого стоили султанской власти. Вдобавок к тридцати с лишним тысяч прямых потерь разбежались почти все вспомогательные войска и даже часть тех, на кого, казалось бы, султан мог рассчитывать. Вместе с рыщущими в прибрежных водах кораблями флота крестоносцев, приведшими в упадок торговлю, топящими или захватывающими почти все идущие в османскую империю корабли и корабли собственно османские это пугало слишком многих.

А напуганные подданные способны доставить бед даже сильному правителю. Уже заговорили – и вовсе не тихим шёпотом – о необходимости заключения мира с врагами, оказавшимися столь грозными. Только эти самые враги - а особенно главные, Испания и Италия - совсем не стремились заканчивать войну. По крайней мере, попытки султана послать людей для начальных переговоров закончились ничем. Если, конечно, не считать за «что-то» издевательские послания, подписанные королём Италии. Освободить всех без исключения рабов-христиан, выдать «жён и наложниц родом из европейских стран» и «покинуть земли королевства Сербского, Болгарии и иных, не имеющих отношения к исконному обитанию магометан, включая город, известный всему развитому миру как Константинополь»… Понятно, что на подобное Баязид II даже отвечать не мог, чтобы не показаться слабым даже тем, кто пока сохранял верность владыке Дома Османа.

Пока сохранял! Это были очень важные слова. Да, с некоторых пор у Баязида II не было больше брата, Джема Гиас-ад-Дина, чью жизнь он дорого купил у Святого Престола. Зато имелись сыновья и двое точно готовы были восстать, подбиваемые не только приближёнными, но, было такое подозрение, что и матерями. Обычное дело в Османской империи, но от того не становящееся менее опасным для слуг султана нынешнего.

- Наследник Пророка понимает и будет благодарен своему другу Людовику и за эту помощь. И за всю, которую сможет получить.

- Твой господин её получит, - де Ла Тремуйль сдерживал свою радость, произнося эти слова. – Великий король Людовик XII сможет сдержать порыв некоторых государей и даже отвлечь часть внимания Борджиа и Трастамара от вашей империи. Но Его Величество желает знать, насколько плохи дела у его друга Баязида? Как далеко могут продвинуться войска Чезаре Борджиа и Гонсалво де Кордовы? Жан, карту!

Де Граммона дважды просить не требовалось, да и карта Османской империи была у того под рукой. Разумеется, расстилали на столе и придавливали грузами по углам пара гвардейцев, но сам граф стоял рядом, готовясь подсказать, пояснить, посоветовать… в этом он был большой мастер.

- По известному мне, войска крестоносцев были вот здесь, здесь, и здесь… Несколько крепостей находились в осаде… Вот эти сдались после данных обещаний… Мы уверены, что многих подкупили! Наши войска находятся…

Клод дю Шавре умел как читать карту, так и здраво, без лишних прикрас докладывать о происходящем в империи. А положение султанских войск было действительно шатким. Опираясь на Подгорицу, Сараево и Приштину, беря штурмом или хитростью крепости помельче и пользуясь очень значительной поддержкой сербов, войска Борджиа и де Кордовы распространялись по османским землям как лесной пожар. Сверх того, они вооружали османским оружием тех, в ненависти которых к недавним хозяевам были уверены. И не мешали им мстить, напротив, предоставляли свою немалую поддержку. Дю Шавре вилял из стороны в сторону, не желая признавать, но даже по обмолвкам посланца султана де Ла Тремуйль с де Граммоном поняли – если бывшее королевство Сербское ещё и не полностью отторгнуто от империи, то подобное случится в самое ближайшее время. Помешать изначально мощной, победоносной армии, к тому же усиливающейся вспомогательными войсками из местных султан просто не в состоянии.

Откуда столь печальные заключения? Высадка войск с кораблей, она всё же состоялась, Но не на материковых византийских землях, а на островах. Тех самых, которые располагались севернее Крита в преизрядном количестве. И основной силой этих высадившихся на берег отрядов были рыцари-госпитальеры, наконец, почувствовавшие мощную поддержку от Святого Престола и возродившегося Ордена Храма. Да, на многих островах имелись крепости и весьма неплохие. Присутствовали крепкие гарнизоны, готовые сражаться… не везде, но имелись. Только сама высадка вражеских отрядов уже там, где османы давненько не привыкли ожидать угрозы… влияла на Баязида II и его придворных самым пагубным образом.

Вот что они могли сделать? Острова на то и острова, что просто так туда армию не пошлёшь. А перевозить на чём? От некогда могучего флота осталась малая часть, да и та предпочла спрятаться до поры по ту сторону проливов. Стамбул бурлил уже давно, с самых первых дней войны. Таинственные убийства. массовая смерть от ядов. Правда, с тех пор убийства стали происходить гораздо реже, но всё же не прекратились. Это тоже пугало, не давало жителям столицы почувствовать себя в безопасности даже в центре империи.

Армия? Часть оставалась в столице, ведь Баязид II вполне обоснованно опасался мятежей. Другая, тоже немалая, вновь усилила побережье, близ которого то там. то здесь видели корабли крестоносцев. Вот и получалось, что вторично собрать тысяч так семьдесят, чтобы надеяться хоть на что-то в новой битве, было крайне сложной задачей. Учитывая же, что пока империя терпела исключительно поражения, османские военачальники почти открыто высказывали опасения по поводу итогов новой битвы. Значит, Баязид с куда большей вероятностью будет уповать на оборонительную стратегию, крепко уцепившись за несколько крепостей, мешающих войску крестоносцев проникнуть из сербских земель в земли греческие или болгарские.

Всё это маршал Франции и его советник поняли по обмолвкам и из более-менее открыто сказанного Клодом дю Шавре. Поняв же, не собирались скрывать своего истинного отношения к сложившейся ситуации. Особенно сам Луи де Ла Тремуйль, сеньор д’Амбуаз.

- Вы уже потеряли или потеряете Сербию, Баязиду II остаётся лишь смириться с этим. Даже если мой король остановит продвижение Борджиа вглубь вашей империи… приготовьтесь к тому, что и другие земли могут оказаться потеряны. Полагаю, это будут части Болгарии.

- Почему?

- Тактика Борджиа уже понятна мне, барон, - усмехнулся лучший на сей день полководец Франции, к тому же успевший повоевать именно с королём Италии. – Он хватает те куски, которые сможет удержать, показав себя лучше, чем показала власть Османской империи. Потому сперва Сербия, а потом… Болгария. Там гораздо меньше мятежей, но это не греки, среди которых слишком многие служат вашему султану по доброй воле. Туда он не двинется, пока не захватит более лёгкую добычу. Греки, бывшая Византия, острова Эгейского моря… это отвлекающий маневр, хотя острова интересуют его как плацдарм для следующей войны. Следующей, дю Шавре, вы не ослышались. Король Италии рассматривает сразу несколько планов и действует, исходя из достигнутого. Понимаете меня?

Посланник Баязида II понимал, глупца бы со столь важным поручением не послали. Потому он и задал наиболее важный сейчас вопрос:

- Сроки, сеньор д’Амбуаз? В какие сроки вы сможете остановить крестоносцев? Мой господин будет безмерно благодарен всем, кто поможет ему избавиться от угрожающего бедствия.

- Не далее чем через месяц Чезаре Борджиа услышит из Рима такой громкий крик, что у него сильно поубавится желания оставаться на завоёванных землях. И часть войск он оттуда может вывести. Вы же, как и желает мой благородный король, сосредоточитесь на восполнении своих земельных потерь в ином источнике. Восток, юг… Армия и флот христианнейшего из королей Людовика XII Валуа вам в этом поможет. Особенно если могучий султан Баязид II позаботится о том, чтобы эти новые завоевания были справедливо поделены между участниками. И поспособствует наполнению королевской казны, что изрядно опустеет, пока будет решаться проблема со столь досаждающим всем вам Крестовым походом.

Людовик XII действительно намеревался получить немало золота с османов за устранение их общей беды. Знал, что, несмотря на собственные сложности, султан найдёт немалую сумму. Найдёт и заодно отправит так. чтобы она не была перехвачена по пути. Не морем, само собой разумеется, поскольку там хозяйничали враждебные Османской империи корабли. Сушей, обходными путями.

А вот Луи де Ла Тремуйль понимал, что его разговор с султанским посланником почти закончен. Подробности можно обсудить и в следующий раз, поскольку сам дю Шавре никуда исчезать не собирался, оставаясь во французских землях под своей маской праздного шевалье, озабоченного лишь отдыхом, но никак не важными делами, тем более касающимися политики.

Спустя недолгое время после того, как дю Шавре покинул зал, граф де Граммон осторожно так поинтересовался у маршала, продолжающего печально взирать на карту Османской империи и сопредельных с ней земель:

- Неужели вы чем-то разочарованы? Султан, посредством своего посла, согласен на все требования Его Величества и даже больше. Он боится потерять не только власть, но и жизнь. Потому и столь податлив.

- Я опасаюсь не султана, Жан, он действительно готов на многое. Затеянный королём раскол церкви, новое «двоепапство» - вот что действительно должно пугать разумного человека. Очень опасно недооценивать ум и мстительность Борджиа. Они быстро поймут весь механизм заговора, кто был его главной движущей силой. И тогда…

- Вы сами сказали, что Борджиа умны. Значит не будут бросаться на опознанного врага, предварительно не потушив пожары во дворе своего замка. Идёт война с османами… А ещё есть магрибские пираты, которым можно намекнуть на возможность пограбить уже итальянское побережье. Не самим, а через наших новых союзников в Стамбуле.

- Всё можно, мой дорогой граф, - вздохнул маршал, отрывая, наконец, глаза от карты. - Только это способно стать лишь отсрочкой, выигрышем времени, но не решением. Я повинуюсь приказам королей, но вот уже второй из них совершает схожие ошибки. Может проклятье тамплиеров действительно ещё не угасло?

Словно бы холодный осенний ветер ворвался в как следует прогретый солнечными лучами зал посреди довольно жаркого лета. Ворвался и заставил присутствующих поёжиться, напомнив о промораживающем кровь холоде. Ведь если вырвавшиеся под влиянием момента у маршала Франции слова окажутся истинными хоть наполовину… Тогда французские лилии не просто увянут, а могут и разлететься невесомой пылью, сменившись чем-то иным, покамест неведомым.