Ну конечно, в этом месте Пушкин поморщился, он просто был обязан это сделать – ибо следует отметить что Александр Сергеевич был не только высокохудожественным, но и высококультурным человеком – а потому сразу же замечал для себя разные мелочи неопрятные.

«Ну как же так, вроде как за столом сидим – а о заднице речь заводим» — невольно заметил он, и снова поморщился.

Замечать то он замечал – да только всё равно молчал – ибо культурный был очень; а сказать на прямую про то бескультурье – культура то ему и не позволила… И пришлось ему тогда подыгрывать, на каждую неопрятную выходку своей сегодняшней избранницы – делать вид что в кулачок хихикает.

А когда хозяйка с сервировкой боле-менее управилась, то скинула с себя халатик, и довольно эротично стала переползать через эту самую сервировку. При этом она не торопилась; отчётливо сознавая что торопиться здесь незачем – главное это продемонстрировать Александру Сергеевичу свои, совершенно новенькие панталоны – соблазнительной красной раскраски. Она даже этикетку преднамеренно не стала отрывать, чтобы гость обратил внимание на три загадочные буквы ХХХ, и сделал для себя поучительный вывод. А Пушкин и правда, как завидел эти самые ХХХ так следом за нею и потянулся; да только Лизавета не далась так сразу – одним махом прервала прелюдию.

— Разливайте Александр Сергеевич! — скомандовала Кукушкина, как только удобно уселась прямо на голове у спящего мужа.

Ну естественно Пушкин с удовольствием выполнил данную просьбу – правда не решительно, но всё же выхватил бутылку из пупка, и вот уже разлил по стопкам и аккуратно вкрутил её обратно в пупок.

После первой и второй – промежуток не большой; и вот уже за хорошело; и вот уже последовал поэтический тост:

— «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, на мутном небе мгла носилась; луна, как бледное пятно, сквозь тучи мрачные желтела, и ты печальная сидела — а нынче... погляди в окно…»

Машинально Лизавета глянула в окно – а там:

— Твою мать! — воскликнула она, — опять Дудка припёрся… Вот гад убогий!

— Кто это? — нервно поинтересовался Александр Сергеевич, и временно заткнулся, натянул на себя с головой одеяло, и затаился.

— Я сейчас! — шепнула ему Лизавета; а сама соскочила с кровати – стопку коньяка налила, да Дудке понесла её, зная, что, если тот не выпьет – хрен отвяжется. — На жри окаянный!

Выпил Иван Тарасович, обтёр губы рукавом, и Лизавету – которая была так добра к нему в этот вечер, прижал к себе крепко – расцеловал. Ну конечно – красные панталоны в том сыграли своё дело – ну конечно.

— Уйди сволочь! — попыталась вырваться разгорячённая женщина из рук убогого.

Однако это было не так-то просто; хоть Иван Тарасович и полинял с тех пор как с Полканом познакомился, да проживать начал в собачьей будке, однако мужская силушка да задор пока ещё присутствовали.

— Лизка! Один разок… Давай один разок трахну и всё!..

— Уйди!.. — снова прокричала Лизавета.

Судя по звуку в коридоре происходила борьба; Александр Сергеевич боязливо выглянул из-под одеяла одним глазом – да всё равно ничего не разглядел.

— Лизка!.. Умоляю… — снова раздался голос убогого, — ну не могу я всё время с Полканом по очереди друг дружку… Понимаешь… Мне ведь и женщину хочется… а не только скотину какую…

— Уйди! — в который раз прокричала на него Лизавета.

На этот раз, судя по звуку борьба в коридоре закончилась – отметил для себя Пушкин.

Да, борьба то закончилась – да началась драка, не на жизнь, а на смерть: видимо на этот раз Лизавета Филипповна оказалась проворнее, перехватила инициативу: было слышно, что чем-то тяжёлым она несколько раз огрела Ивана Тарасовича – судя по звуку.

— Ай! Ай! — прокричал убогий.

И не известно – чем бы это всё могло обернуться – если бы не Полкан, который вовремя подоспел на помощь хозяину.

Не раздумывая пёс ухватил Дудку зубами за левую ногу, да так и уволок по снегу своего постояльца в съёмную будку…