— Молчит окаянный…
И чтобы не сглазить, через плечо трижды плевать начала Лизавета Филипповна.
Первый раз плюнула:
— Молчит!
Второй раз плюнула:
— Молчит!!
Третий раз плюнула:
— Молчит, зараза!!!
И уж было в ладошки захлопала, как снова шарахнул в ночи Степан Никанорович, аж пыль с простыни сдунуло, да так что комната затуманилась.
Приметила это Лизавета, да по-хозяйски на этот счёт подумала: «Надо бы простынь, если не постирать, так хотя бы на улице вытрясти, а то вон сколь пыли на ней скопилось…»
Ну да это дело второе – не до него пока, а главное это любовь, а потому продолжает себе прислушиваться Лизавета. И тут на тебе, дальше-больше – херак-херак!.. Да так что пуще прежнего этот херак получился… Словно очередью из пулемёта типа «Максим» пронесло; ну тот, кто смотрел фильм про Чапаева – знает, что это такое.
— Ну что ты будешь делать… ведь, и закуска стынет уже, и выпивка греется – казалось бы всё готово…
Лизавета прямо совсем переживает, ещё пуще на нервах:
«Сейчас Александр Сергеевич, вот-вот явиться – а тут такое… ветры шалят понимаешь – то северный, то восточный – не разберёшь…»
Глянула снова в оконце, в которое всё равно ничего не видать – не идёт ли Пушкин Александр Сергеевич на огонёк; а сама думает: «Да пусть бы сегодня задержался немножко, авось и утихомирится Степан Никанорович…»
Приотворила она двери входные чтобы в избушке проветрить: глядь, а по дорожке, заснеженной что от калитки ведёт – идёт кто-то.
«Да вроде не Пушкин, — первое что мелькнуло в сознании у Лизаветы, — Господи, да это же снова Горький… интересно зачем?»
И уж с крыльца кричит ему:
— Здравствуйте Алексей Максимович.
— Вечер добрый, матушка, — отвечает он ей, — мне бы в туалет сходить надобно…
— Так во дворе удобства-то, Алексей Максимович, мы ведь здесь не шикуем, сами срать на двор бегаем.
— Да нет, во дворе холодно матушка, боюсь хозяйство своё отморозить, мне бы в избушке, я в тепле привык, мне ведь по крепкому, по большому надобно.
— Да вы же, Алексей Максимович, только вчера здесь целую кучу наложили…
— Да знаю матушка, знаю… а сегодня опять захотелось…
«Ну блядь козёл!» — подумала про то Лизавета.
Да-да, именно так она тогда и подумала, и ещё какие-то добрые слова в адрес знаменитого писателя вспомнила, да только промолчала; хотела врезать ему по башке поленом – да не подвернулось в тот раз полено под руку.
А потом жалко ей стало Алексея Максимовича: бедный мол старичок, шаркается в ночи одинёшенек, и нет ему пристанища в обновлённой стране с демократической справедливостью.
Видимо по природе своей была Кукушкина мягкосердечной, за всех отродясь переживающая, и за каждого в отдельности сострадающая; хотя и материлась при этом, при каждом добром своём начинании. И уже более ласково отвечает ему:
— Ну конечно, Алексей Максимович, ну конечно! Проходите в хату… Присаживайтесь не стесняйтесь…
— Куда… матушка?
— В… тазик естественно…
Из холодильника подаёт ему снова тазик.
Ну в общем присел тогда Алексей Максимович прямо у печки тёплой, да и засиделся, однако.