И вот уже двое за столом: она Лизавета – чай себе в ситечке заварила и тянет тихонько из блюдца – словно купчиха с картины Алексея Петровича Кандинского; и он – хмырёнок… (тьфу ты…) Александр Сергеевич, слегка побитый с кружкой в руке, из которой парит только что заваренный кофе. Она ему улыбается – и он ей тоже старается улыбнуться.
— Чего-то мне Лизавета Филипповна, ваш муж сегодня совсем не понравился, — сообщил ей после затянувшейся паузы хмырёнок… (тьфу ты, опять за старое взялся… ну заруби себе на носу – Пушкин! Пушкин!.. Нет никакого хмырёнка, и уж боле не будет) – недоумение и примечание автора к самому себе.
— А вы знаете Александр Сергеевич, — призналась и она ему, запуская чайную ложечку в баночку с вареньем, – мне он тоже, не особо в последнее время нравится…
— Вот… Вот... Дура вы Лизавета Филипповна, коли за такого обормота замуж выскочили… Ну на кой он вам сдался этакий старый пердун?.. Ведь он кажется ещё и водочку в больших количествах употребляет, несмотря на свой преклонный возраст — продолжал Пушкин.
— Да я Александр Сергеевич, и сама водочку-то предпочитаю.
— Уймись… не ваша вина! — Пушкин усиленно почесал репу, о чём-то подумал, наморщил лоб, и выдал словно что-то соображая, — А вы Лизавета Филипповна обратили внимание какой у вашего Степана Никаноровича огромный и безобразный нос?
— Нет! — почему-то испугалась Лизавета.
— А вы Лизавета Филипповна приглядись, приглядись… Он у него просто никакой…
— Как это!? — воскликнула Лизавета, — неужели совсем никакой?
— Ну конечно! Вот даже по сравнению с моим…
Лизавета оценивающе глянула на нос поэта, признавая при этом, что нос у Александра Сергеевича в общем то, не особенно – чтобы сказать особенно, уж очень длинный какой-то.
— Вот-вот, — Пушкин проследил за оценивающим взглядом Лизаветы Филипповны, — а у мужа вашего – ещё более отвратительный.
— Да разве может быть – более отвратительный?
— Может!
Вот тут-то и пожалела Лизавета что замуж за Кукушкина вышла, в первый раз в своей жизни пожалела об этом. А ещё подумала:
«Как же я раньше то этого не замечала?..»
После чего оба притихли: каждый думал о своём; и снова первым молчание прервал Пушкин:
— А вы Лизавета Филипповна обратили внимание, какие у вашего мужа нелепые уши?
— Нет!? — снова испуганно изумилась Лизавета.
— Да это даже не уши – одна насмешка, их даже не видно… А, у меня! Вы гляньте-гляньте… — Пушкин, демонстрируя свои уши перед Лизаветой Филиповной, повернулся к ней сначала одним ухом, затем другим. — Совсем другое дело!
— Да, действительно… — Лизавета по достоинству оценила уши поэта, и второй раз в жизни пожалела, что так опрометчиво, не задумываясь выскочила за Кукушкина замуж.
Надо признать, что уши у Александра Сергеевича действительно были красивыми, и главное большими – как у чебурашки; не меньше.
— А рога!.. Вы Лизавета Филипповна видели какие у вашего Кукушкина огромные рога?
— Какие рога?.. — Лизавета удивлённо посмотрела на Пушкина, — Нет у него никаких рогов, что-то вы напутали Александр Сергеевич.
— Ничего не напутал… Да те самые, которые вы Лизавета Филипповна сами ему и наставили, ну теперь-то вспомнили?
— Не знаю, — Лизавета явно смутилась, она даже кажется покраснела, — не помню… возможно…
— Зато я помню. — не дал договорить ей Пушкин. — В следующий раз Лизавета Филипповна вы к своему Кукушкину повнимательней присмотритесь; и тогда чётко будете знать, что это не просто рога – а ужас!.. Словно у застарелого барана… Или даже лося.
— Да вы что!?
— Да точно!.. — уверил её Пушкин, с хмуро сведёнными бровями в одну поперечную линию.
После чего его взгляд подобрел, и даже очень.
— А у меня рожки! — воскликнул он, — Да вы только взгляните – маленькие, аккуратненькие, можно сказать даже очень симпатичные!..
— Как и у вас Александр Сергеевич тоже рога имеются? — удивилась на то Лизавета.
— А как же!.. — признал Пушкин, — У мужиков они почитай у каждого присутствуют! Лично мне их Наталья Николаевна начала пристраивать ещё за долго до наших с ней отношений, ещё в девичестве… Это сейчас у вас компьютеры, игры разные, по телевизору двести программ; а в наше время кроме секса вообще ничего интересного не было… Так что, чего уж там…
Лизавета внимательно слушала Александра Сергеевича, с полным в глазах восхищением.
— Но я лично о том не жалею, — продолжал поэт, — зато смотрите какие они у меня.
— Да будет вам, Александр Сергеевич…
— Да вы посмотрите-посмотрите Лизавета Филипповна…
Пушкин нагнул голову и с удовольствием продемонстрировал Кукушкиной свои миниатюрные словно у молодого козла рожки, еле заметно торчащие из-за кудрявой шевелюры.
— Ух ты! — удивилась тогда Лизавета.
— Да вы потрогайте их, они даже на ощупь довольно приятные.
Елизавета послушалась поэта, сначала боязливо потрогала данные рожки указательным пальчиком правой руки, затем осмелев ухватилась обеими руками, и подёргала оценивающе: и вот уже осознанно пришла к выводу – что рога хоть и маленькие – но крепенькие, чёрненькие, покрытые превосходной, судя по всему дорогой импортной эмалью.
«Вот оно превосходство Александра Сергеевича над Степаном Никаноровичем! Вот оно!!!» — напросился сам за себя вывод.
И снова, в третий раз в своей жизни, пожалела Кукушкина о скороспелости в выборе своего Кукушкина.
И вот уже из груди Кукушкиной вырвалось неожиданное:
— Ку-ку! Ку-ку!
(Да нет, совсем не то вырвалось… Давай по новой).
И вот уже из груди Кукушкиной вырвалось неожиданное: еле уловимое сожаление:
— Ах…
— Именно!.. — тут же согласился с нею поэт. — Надо признать, что муж ваш Лизавета Филипповна, создан из одних противоречий и недостатков…
— Из чего создан?
— Да к тому же, ещё и является профессиональным... — Пушкин замялся.
— Столяром! — поспешила с подсказкой Лизавета.
— Да нет…
— Краснодеревщиком!
— Да помолчите вы!.. Алкоголиком – вот кем является ваш Кукушкин! Так что следовало бы вам Лизавета Филипповна, это всё намотать себе на ус.
— Хорошо! — согласилась с ним Лизавета.
— Возможно он пьёт, даже не меньше чем вы сами Лизавета Филипповна!
— Ах, какая сволочь! — вырвалось у Лизаветы в ответ.
— Именно!..