Пустая комната давила на меня своей пустотой.

Даже темная безлунная ночь не пугала так сильно, как эта душераздирающая пустота. Она рвала меня в клочья, выпивая до дна всю меня, уничтожая и раздавливая.

Больно. Как же больно!!!

Больно сердцу. Оно никак не может успокоиться и перестать болеть. Оно, кажется, даже биться стало медленнее.

Мне было больно дышать. Больно плакать. Больно жить. И пустота давила на меня.

Пустая комната.

Пустая квартира.

Пустая теперь моя жизнь.

Не выбежит из комнаты Алька, встречая меня с работы. Не обнимет за плечи, забирая пакеты с продуктами. Не отругает за вновь забытый дома зонт. А ведь на улице уже целую неделю идет проливной дождь! Он словно плачет вместе со мной.

Как же я без тебя?!! Как?!!

Я обхватила себя руками. Стало холодно, озноб прошелся по телу, дрожью отдаваясь где-то в самой сердцевине моего существа, словно щупальцами захватывая меня в плен. Отопление включили несколько дней назад, но мне все равно было холодно. Холодно… Холодно… Теперь мне всегда будет холодно.

Почему так темно?..

Ах, да… На улице же ночь. Темная, безлунная. И фонарь как всегда не горит.

А сколько же времени?..

Я уже потеряла ему счет. Все дни, часы, минуты слились в одно единое мгновение. Когда я ее потеряла.

Я закрыла глаза, сдерживая рвущиеся слезы. Нет… Они все равно полились ручьем, постепенно превращая обычные всхлипывания в настоящее рыдание. Я просто не могла остановиться. Не могла. Я плакала и плакала. Нет, рыдала. Как вообще можно себя сдерживать?!! Как можно?!!

Как больно сдавило грудь… Даже вздохнуть тяжело. Словно огромная черепаха легла на сердце, замедляя его биение, сдавливая грудь, не позволяя вдохнуть спасительный кислород.

И хорошо… И правильно… Правильно…

Лучше не дышать вообще, чем дышать без нее. Жить без нее. Зачем?!! Ради чего?!!

Умереть. Лучше умереть…

Слезы все лились по щекам, в глазах стояла мутная пелена. Я ничего не могла разглядеть не только из-за темноты. Но ничего видеть я и не хотела.

На негнущихся ногах я подошла к окну. Слепая немая ночь посмотрела в мое лицо, обдавая своим равнодушием и безразличием. Своим смертельным холодом.

Дождь барабанил по стеклам, и водяные струйки стекали вниз, сплетаясь в разнообразные узоры.

Небо тоже плакало.

Алька…

Где ты, моя родная? Как ты? Почему же ты ушла, солнышко мое?! Зачем бросила меня?!! Одну! В этом жестоком мире, не способном на сожаление, не знавшем справедливости!!

Справедливость…

Где она была, когда вершилось беззаконие?!!

Я до боли сжала губы зубами и почувствовала, как соленая капля с примесью железа коснулась языка.

Алька…

Я развернулась и сделала нетвердый шаг вперед. Затем еще один, и еще. Я спотыкалась обо что-то, что-то задевала, больно обо что-то ударялась. Но мне было все равно. Я не чувствовала физической боли. Меня словно кислотой разъедала боль внутренняя. Казалось, даже мои органы болят и кричат о потере. Словно от меня оторвали кусочек плоти. Кусочек меня.

Алька…

Я подошла к закрытой двери комнаты и тупо смотрела на нее, не решаясь войти. Я плохо видела в темноте, но дрожащей рукой нащупала ручку и дернула ее вниз. Дверь распахнулась.

Цветочный аромат Алькиных духов наполнил мои легкие. Я почувствовала, как сердце замерло, а затем пустилось вскачь. Все быстрее и быстрее, сильно-сильно, громко-громко, отдаваясь в ушах адской болью.

Стучат часы… Дождь барабанит в окна…

Но для меня нет ничего, кроме этого бешеного стука в ушах. Он оглушает меня. Но мне все равно.

Я сделала шаг вперед… и словно оказалась в другом измерении, на запретной территории. Пространство поглотило меня, время остановилось. Бездна распахнула объятья. Я стояла на краю пропасти.

Что-то подхватило меня, закружило, завертело в сумасшедшем танце и понесло куда-то…

Я кружилась, кружилась, кружилась…

И Алька была со мной.

Она улыбалась мне широченной улыбкой. Кажется, смеялись даже веснушки у нее на щеках и курносом носике. Голубые глаза играли яркими красками. Она так заразительно хохотала…

Алька…

Она схватила меня за руки и поманила за собой. Присоединиться к ней. Вместе с ней танцевать, кружиться, летать. Падать…

Вместе… Вместе…

Рядом… Друг с другом…

Навсегда…

— Алька!!! А-алька-а!!!

Душераздирающий сумасшедший крик сорвался с моих губ, словно вырвался из самых глубин моего существа. Крик боли и отчаяния. Крик потери. Крик души.

Я так сильно кричу. Почему же никто не слышит меня?!!

Алька…

Она медленно отпускает мою руку. Нет… Нет!! Я стараюсь ухватить ее, но понимаю, что ловлю воздух. Снова и снова.

Алька…

— Не уходи… — шепчу я еле слышно. Все силы ушли на отчаянный крик — зов о помощи.

Она отходит назад, словно убегает. Ее глаза уже не улыбаются. Веснушки молчат. Губы сложились в плотную линию. Я с ужасом понимаю, что она растворяется в пустоте. Уходит в пустоту. Бросает меня…

Алька…

Последнее, что отчетливо помню, это боль. От удара о пол.

Боль сковывает тело. Пустота берет в плен. Темнота хватает меня в свои тиски и не отпускает.

И я уже не хочу противиться.

Да, возьми меня!! Я твоя!! Возьми…

Миша нашел меня на полу в Алькиной комнате уже утром.

Первое, что помню — его испуганные глаза. Он хлопает меня по щекам и что-то орет. Я морщусь от его крика, хотя почти его не слышу и не понимаю слов. А он все орет и шлепает меня по щекам.

Я отвернулась от его шлепков, приоткрывая глаза шире.

— Маркова!! Маркова, мать твою!!!

Теперь я отчетливо слышу, что говорит Миша.

— Открой глаза, черт побери!! — продолжает орать он — Немедленно!!!

И чего он орет?!!

Я повинуюсь ему и открываю глаза. Смотрю на него.

Он, кажется, остывает немного и облегченно вздыхает.

— Вот и отлично, отлично, — говорит он и приподнимает меня за спину, усаживая на полу.

Когда я приняла сидячее положение, он снова заорал.

— А теперь отвечай, чем ты себя напичкала?!!

— Ничем… — прошептала я.

Он мне не поверил, я увидела это в его глазах.

— Чего ты напилась, Маркова?!! — повторил он свой вопрос.

— Ничего, — прошептала я и схватилась руками за голову — У меня голова болит.

Миша схватил меня за плечи и прижал к себе.

— Мне вообще очень больно, Миша… Очень больно…

Я уткнулась головой ему в грудь и заплакала. А он сидел рядом со мной на полу в Алькиной комнате и укачивал меня как ребенка.

Миша отвел меня в ванную комнату и буквально приказал умыться. Я отпиралась, сказывалась на то, что устала, но он велел мне заткнуться и впихнул в ванную. Дверь приказал не запирать изнутри. Боится? Совершенно напрасно. Я не вскрою себе вены. Для этого я слишком слабая. А жаль… Как же жаль!!!

Через несколько минут я поплелась на кухню. Так, опять же, приказал сделать Миша.

Он приготовил мне манную кашу, заварил крепкий чай и приготовил бутерброды.

Я утверждала, что не хочу есть, но он настоял, и я все съела.

Он сидел за столом напротив меня и смотрел на то, как я ем. Мне было все равно сейчас, хотя раньше я бы закатила истерику. Пусть смотрит.

— Расскажешь, что случилось? — проговорил Миша, наконец, когда я допивала чай.

Как же я боялась этого вопроса!

— Ничего, — соврала я и опустила голову в кружку.

Миша посмотрел на меня в упор. Я чувствовала его взгляд.

— Ты лежала без сознания в Алькиной комнате, — сказал Миша.

— Ну и что? — я, вздрогнув, пожала плечами.

Миша промолчал, хотя я знала, что его съедают куча различных вопросов. Один из которых звучит так: а не сошла ли ты с ума, девочка?

Я встала из-за стола и понесла кружку в раковину.

Я услышала, что заработал телевизор. Миша включил. Хозяйничает, как у себя дома! Но мне было все равно.

— Надь… — услышала я его тихий голос, но никак на него не прореагировала — Надь!!

— Что?!! — воскликнула я нервно.

— Уже три месяца прошло, Надь…

— И что с того?!! — с вызовом спросила я, не поворачиваясь к нему.

— Пора все забыть…

И тут я резко обернулась к нему лицом.

— Что забыть?!! Альку?!!

— Нет!! — воскликнул Миша — Нет, конечно! — и схватился за голову, взъерошив волосы — Все это…

Я поджала губы.

— Что — это?!! — спросила я с расстановкой.

— То… что произошло… — сказал Миша с сожалением в голосе — Это тебя сломает, Надь! Уже начинает ломать!! Так нельзя жить. Нельзя, понимаешь?!!

Я покачала головой и ответила совершенно серьезно:

— Нет, не понимаю.

Он заходил по кухне туда-сюда, потом остановился и посмотрел на меня.

— Нельзя жить так, как живешь ты, Надя… — проговорил он тихо — Эти три месяца…

Я посмотрела ему в глаза.

— А я и не живу, — сказала я равнодушно — Уже три месяца как я не живу, Миш.

Он всплеснул руками.

— Но так нельзя!!! — закричал он — Нельзя, Надя!! Ты ведь живая!! Ты живешь. Нужно жить дальше!!! Без Алины! Нужно учиться жить без нее!! Нужно учиться… — словно заметив, что я его не слушаю, он замолчал и вопросительно посмотрел на меня — Надя?..

Но я на него уже не смотрела. Мой взгляд был прикован к экрану телевизора.

Миша сделал тоже самое. И тоже замер.

— Скотина!!! — закричала я — Скотина!!!

Лицо злодея. Лицо негодяя. Лицо ублюдка! Он еще смел улыбаться!! Миллионы телезрителей видят, как он улыбается, смеется в камеру, хохочет мне в лицо!!! Наглое, самоуверенное, нахальное и насмешливое лицо!!!

Я сжала руки в кулаки, не замечая, что ногти впиваются в кожу.

— Ненавижу!!! Ненавижу!!! — закричала я — Скотина!! Ублюдок!!

Я бросилась к телевизору со скоростью, которой никогда в себе не знала. Я стремилась разнести черный ящик в пух и прах, чтобы он не показывал лицо грязного животного. Лицо подонка! Лицо убийцы!!!

— Скотина!!

Миша схватил меня за руки, перекрыв путь и не пуская дальше. Я билась в истерике в его руках.

— Ублюдок!! Ублюдок!! Пусти меня!! — кричала я Мише — Пусти…

Миша сдерживал мои руки, пытался успокоить, но я продолжала вырываться и молотила его кулачками.

— Тише… Тише… Успокойся, девочка… Успокойся…

— Ненавижу… — прошептала я тихо, устав бороться, устав кричать — Ненавижу…

Истерика превратилась в громкий гортанный плач.

Я прижалась к Мише и заревела еще громче, в голос, не стесняясь. Он прижимал меня к себе и все шептал в волосы: «Тише, тише, родная… Все хорошо, моя девочка… Тише…»

И я успокоилась. Не сразу, но успокоилась.

Миша усадил меня за стол и отпустил лишь тогда, когда убедился, что я полностью взяла себя в руки. Он накапал мне валерианки в стакан, и я все выпила. Не скажу, что тут же успокоилась, но легче стало. Не намного. Боль все равно сжимала тисками, не отпуская. Никогда уже не будет НЕ больно!

Мы молчали. Миша боялся что-либо говорить. А я говорить вообще не хотела.

Через некоторое время, после продолжительного молчания, я со слепой уверенностью в глазах встала из-за стола и направилась к двери.

Миша стремительно вскочил вслед за мной и перехватил. Он схватил меня за локти и повернул к себе лицом.

— Надя, не делай глупостей! — сказал он мне строго и как-то умоляюще.

Я отстранилась от него и заглянула прямо в глаза.

— Не буду! — пообещала я ему.

А про себя подумала: «Я иду творить справедливость!»

Я никогда не любила осень.

На мой взгляд, нет времени года противнее, чем осень. Проливные дожди, серые туманы, слякоть и грязь под ногами…

Кладбище я ненавидела еще больше, чем осень.

Пустые могилы, заваленные цветами, или же совершенно заброшенные, забытые. Деревья, склоняющие тяжелые ветви вниз, словно страдая вместе с нами, показывая всю свою скорбь. Едва заметные, протоптанные тропинки, тянувшиеся через многочисленные холмики с надгробиями чужого горя.

И моего горя тоже. Теперь.

Ноги сами привели меня сюда. Я хотела быть ближе к Альке. Всегда. Успокаивать ее. Убаюкивать. Рассказывать, как прошел день. Еще один день без нее.

Я знала, что поступаю, как сумасшедшая. Я даже себе казалась умалишенной, что уж говорить о посторонних чужих людях, которым никогда не понять меня?!!

Но мне было все равно. Совершенно все равно. Пусть думают, что хотят.

Больнее уже не будет.

Альку уже не вернуть.

И мне остается лишь довольствоваться этим холмиком, наполненным моим горем, надгробием с ее фотографией, на которой она навсегда останется такой, какой я видела ее в последний раз. Воспоминаниями, разъедающими меня, как кислота. Но такими живыми, такими… нашими… общими.

Алька…

Ноги задрожали где-то под коленями. Я почувствовала, что они наливаются свинцом, тяжелеют с каждым мгновением, становятся какими-то чужими… не моими.

Я двинулась вперед. Медленными неуверенными шагами приблизилась к ограде. Дотронулась до железа дрожащими оголенными руками, чувствуя под покрасневшими от холода пальцами ледяной металл.

Было холодно, но я так и не надела перчатки. Я хотела ощутить эту прохладу, почувствовать холод от прикосновения, дрожь, разливающуюся по телу отравляющим и убивающим раствором. Мне казалось, что так я стану ближе к Альке, смогу почувствовать то, что чувствует она. Смогу уверить себя в том, что она все еще со мной. Здесь. Рядом.

Жива.

Теплая улыбка коснется губ, глаза засверкают как алмазы, веснушки затанцуют на носу…

Жива…

Почему же вместо твоего тепла я встречаю равнодушную холодную улыбку и пустые бездонные глаза, смотрящие на меня так пристально с черно-белой фотографии на надгробии?!!

Алька…

Я сделала шаг вперед, отворила дверцу и зашла на мертвую территорию. Ноги словно не держали меня, я почувствовала, что сейчас упаду, и ухватилась за ограду, налегая на нее всем телом.

Три месяца.

Три месяца отчаяния и боли. Три месяца пустоты и одиночества. Три месяца без тебя.

Как я прожила их?!! Как я смогла?!! Как я посмела?!!

Я закрыла глаза. Слезы вновь полились по щекам. Я зарыдала в голос. Не могла остановиться.

Я отшатнулась от ограды и на негнущихся ногах сделала шаг к могилке.

Такая свежая… Всего три месяца…

Так много цветов… А ты не любила, чтобы было много цветов…

Так мало слов… Они и не нужны, когда молчание может сказать все…

Ноги подкосились, и я упала на колени.

Алька…

— Здравствуй, моя дорогая, — прорыдала я сквозь слезы — Как ты тут… без меня?.. Тебе не страшно? — я уже не кричу, а шепчу — Ведь ты всегда боялась темноты… — слезы текут и не перестают — А не холодно? В этом году осень такая холодная… И зима, наверное, будет холодная, морозная… Ты же любишь зиму!!!

Я подползла к могилке и стала руками разгребать еловые иголки с искусственных цветов и отбрасывать опавшие ветки в сторону.

— Я сегодня опять плакала, — проговорила я — Знаешь, я уже не могу не плакать… Если мне удается заснуть, то посреди ночи я все равно просыпаюсь оттого, что подушка намокла от слез, — не продолжая расчищать могилку, я продолжаю: — И я кричу по ночам. Могу проснуться от собственного крика, — я протерла надгробие замерзшей рукой — Миша оставался ночевать со мной в первые дни, пытался меня успокоить… Давал мне пить какую-то дрянь, и я пила… Ты ведь знаешь, как я ненавижу лекарства! А это оказалось самым противным из всех!! — я посмотрела на застывшую улыбку на фотографии — Но я все выпила. Честно. Наверное, он подсунул мне снотворное, потому что я почти сразу отключилась.

Я провела рукой по надгробию, словно подбираясь к фотографии, но не решаясь ее тронуть.

— А сегодня он пришел утром и нашел меня в твоей комнате, — прошептала я, обводя пальцами контур рамки — И я снова ревела у него на груди. Как ребенок!! А я так ненавижу казаться слабой!!! — шепотом кричала я — Но Миша… Он же друг… Он мне так помогает… — я грустно поджала губы — Но он считает меня сумасшедшей… Нет!! Он не говорит об этом вслух, конечно, нет… Но я все вижу в его глазах. Он так смотрит на меня, словно ждет, что я вот-вот совершу нечто ужасное. И он боится, что не успеет меня остановить… — я вздохнула — Бедный Мишка…

Я посмотрела на фотографию в упор, словно стараясь заглянуть внутрь ее, увидеть то, что было сокрыто от моих глаз до этого времени. Но черно-белое фото по-прежнему молчало. Я отвела глаза.

Алька…

— Мне так больно!!! — прошептала я надрывно — Мне даже дышать больно… Грудь словно чем-то придавили. И сердце болит. Иногда так сильно, что, кажется, уж лучше бы я умерла! — я снова посмотрела на фото — Когда боль становится совершенно нестерпимой, я рыдаю… — я стихла на мгновенье — А еще… — я подползла к надгробию и ухватила его руками — Еще я часто тебя вспоминаю, — я, наконец, провела рукой по фотографии, но вместо заветного Алькиного тепла, на которое так надеялась, которого так ждала, ощутила лишь ледяную пустоту — Так часто, что кажется, будто и правда, схожу с ума!! — я приблизила к фото лицо и зашептала, словно на ухо, будто признаваясь в чем-то секретном — Иногда мне кажется, что ты все еще со мной… Что ходишь за мной, говоришь что-то, смеешься… — я закрыла глаза — Только я не слышу слов. И не слышу, как ты смеешься. Я только помню это…

Я открыла глаза и подняла лицо вверх.

Небо было серым и хмурым. Собирался дождь. Мелкая противная морось уже обдала меня своей сыростью, словно охлаждая и приводя в чувства.

— Я схожу с ума… — прошептала я тихо, глядя в небеса.

Я ждала, что они мне помогут?! Ответят на все мои вопросы?!! Скажут, за что и почему?!!

Небеса молчали.

— В среду мне показалось… — проговорила я, переводя взгляд на фотографию — Всего на мгновение!!! Мне показалось, что ты пришла домой… Я услышала шаги в прихожей, такие легкие и невесомые… совсем как у тебя!!! И бросилась к порогу. А в дверях стоял Миша. Я заорала на него, а он не обиделся… Но поставил пакет с продуктами на стул и ушел, — я почувствовала, что слезы вновь заструились по щекам — И мне стало так одиноко… Я почувствовала себя совершенно безумной.

Я бережно, лилейно, очень осторожно провела пальцами по фотографии, по Алькиному лицу. Обводя каждую черточку, словно прикасаясь к ней, осознавая, что она рядом, чувствуя ее присутствие рядом с собой. Рядом. Со мной. Навсегда.

— Почему так получилось, Алька? — спросила я, не зная, к кому обращаюсь — Почему с нами? За что?!

В памяти всплыло наглое самодовольное лицо безнаказанного убийцы.

Я внутренне напряглась, как натянутая струна, еще чуть-чуть и вырвется на поверхность вся ярость и весь гнев, вся боль и отчаяние. Раздавит пространство пустота, что засела внутри меня. И одиночество остановит время.

Мои глаза сузились и потемнели от ненависти. Губы сжались в плотную линию. Я думала, что сейчас зарычу, как дикий зверь, как мать, защищающая свое дитя.

А он — этот негодяй, подлец, ублюдок, убийца — смотрел на меня с экрана телевизора и смеялся. Нет, он хохотал!!! Хохотал громко, насмешливо, уничтожающе, словно унижая меня этим смехом. Превращая меня в ничто. Смеялись даже его пустые глаза. Глаза зверя. Глаза животного.

Сволочь. Животное. Собака!!!

Я сжала руки в кулаки.

Собаке — собачья смерть!!!

Решение пришло неожиданно, еще дома, когда Миша поил меня валерианой и успокаивал, когда он молчал, и когда я молчала, когда мы боялись что-либо говорить друг другу. Мысль мелькнула, словно огненная стрела, и засела в голове, разгораясь костром, пожаром, оставляя лишь пепелище.

И сейчас пришла вновь.

Уничтожить! Уничтожить!! Уничтожить!!!

Я наклонилась к надгробию и поцеловала холодное фото. Я взглянула Альке в глаза и с твердой решимостью прошептала дрожащими, едва двигающимися губами:

— Пусть это будет последним, что я сделаю в жизни. Но я сделаю это для тебя.

Когда Алька родилась, мне было десять лет.

Я жутко ревновала родителей к своей младшей сестренке. Мне казалось, что теперь они будут любить ее сильнее, а про меня забудут. Но постепенно все изменилось. Эти маленькие розовенькие щечки, пухленькие губки и беззубый ротик, так наивно чему-то улыбавшийся, умилили меня. Я просто не могла в нее не влюбиться. И я уже не представляла себе жизни без нее.

Родители решили назвать ее Алиной — в честь папиной бабушки. Когда я услышала это имя, посмотрела на сестренку, ее сморщенную мордашку, алые щечки, губки, причмокивающие от удовольствия, и заявила:

— Какая же это Алина?!! Это Алька!!!

Родители рассмеялись, но ничего не сказали. А я с тех самых пор называла ее только так — Алька. Моя любимая младшая сестренка.

Все свое свободное время я проводила с ней. Меняла ей пеленки, подмывала попку, купала в ванной, гуляла по парку. Все родные дивились этому и в шутку называли меня ее второй мамочкой. Мне было очень приятно, но я густо краснела и бормотала что-то недовольное.

Я кормила ее из ложечки, читала сказки на ночь, рассказывала смешные истории из своей школьной жизни. А она смотрела на меня своими чистыми голубыми глазками и, казалось, все понимала. Она улыбалась, и мне тоже становилось весело и легко.

Я водила ее в детский садик за ручку, забирала, и мы ходили гулять. Ели мороженое, пили шоколадный напиток, а потом вытирали друг другу губы и смеялись. Мы так много смеялись!!!

Когда Алька пошла в первый класс, я была уже выпускницей. Я завязывала ей огромные белые банты и шутила, что они своей тяжестью могут ее перевесить. Она, нарядная, крутилась перед зеркалом в своей белой блузочке с воротничком и черной юбочке со складочками, а я уговаривала ее повторить стихотворение, которое она должна была читать на линейке. Мама вручила ей два огромных букета цветов. Я приказала ей ни за что не дарить мне один из них, но она все равно подарила. Сказала, что это мне — выпускнице от нее — первоклассницы. Папа смеялся от души, мама качала головой, а я просто молчала. Зато Алька потянулась ко мне, обняла за шею и смачно поцеловала в щеку.

Она рассказала мне, кто был ее первой детско-юношеской любовью. Ее одноклассник Вовка Соколов. Мне он не особо нравился, но Алька всегда поступала, как сама считала правильным.

Когда Альке было тринадцать, наша семья испытала первый удар. В автокатастрофе погибли наши родители. Они ехали из Подмосковья, где гостили у родственников, и поздно возвращались домой, чтобы успеть до полуночи. На встречную полосу выскочила фура, и папина «Лада» превратилась в лепешку.

Не знаю, как мы пережили эту потерю. Только вместе, я и Алька, друг с другом. А еще с Мишей Коротаевым — другом нашей семьи. Сколько себя помню, он всегда был рядом. Единственный сын лучшего папиного друга, он мгновенно стал и моим лучшим другом. Он старше меня на пять лет, и когда был младше, вел себя очень зазнайски и самоуверенно, распустив павлиний хвост, хорохорился. Но потом поутих немного, стал сдержаннее, рассудительнее. Мы могли говорить с ним часами на любые темы. И это без малейшего намека на любовь. Я совершенно не в его вкусе. Миша-то у нас красавец мужчина, а я так — серая мышка.

После гибели родителей я поменяла работу и устроилась работать в банк. Благо еще год назад окончила финансово-экономический институт. Мы не шиковали с Алькой, но и не бедствовали. Да еще Миша приезжал и помогал нам. Алька хитро подмигивала мне, лукаво улыбалась и убегала в свою комнату под каким-нибудь предлогом, «оставляя нас наедине». А я ее за это ругала. Ну, не может у нас с Мишей быть ничего, кроме дружбы! Он — друг. Не больше, но и не меньше.

Как Алька повзрослела и вымахала до настоящей красотки, я даже не заметила. Она всегда оставалась для меня моей маленькой младшей сестренкой. Но однажды я словно взглянула на нее со стороны, совершенно другими глазами и увидела, что маленькая девочка превратилась в очаровательную, просто восхитительно прекрасную девушку, молодую женщину. Высокая, стройненькая, с роскошными рыжими волосами, с кристально-чистыми голубыми глазами, очаровательными щечками с чудесными ямочками и улыбкой кинозвезды. Фотомодель, не иначе.

Но я гордилась ею не поэтому, а потому, что она умудрилась закончить школу с тремя четверками среди пятерок в аттестате и поступить на психфак МГУ.

Мне казалось, что счастливее нас никого не может быть.

Как же я заблуждалась!

Беда подкралась незаметно. У беды было имя. Владимир Михайлович Тарасов. Крупный предприниматель, успешный бизнесмен, завидный холостяк. Он был мне не интересен, я ничего не знала о нем, а впервые увидела только после того, как случилась беда.

Альке было восемнадцать. Она собиралась к подруге на вечеринку. Не знаю, что там была за вечеринка. Алька толком не объясняла, натягивая свое самое лучшее платье. Сердце у меня болезненно сжималось и нестерпимо болело. Даже тогда, когда она крутилась передо мной на пороге, целовала в щеку и просила не беспокоиться. Я закрывала за ней дверь, а руки тряслись. И я не знала, почему.

Она обещала быть не позже часа ночи. Но ее не было и после двух. Не зная, что делать, вся на нервах, бегая по квартире в полной растерянности и ужасе оттого, что ее телефон не отвечает, я звонила Мише. Он призывал меня успокоиться, взять себя в руки и ждать. Молодежь сейчас такая — у них совершенно отсутствует понятие времени. Я кричала на него, но он все равно уговаривал меня не беспокоиться.

И в четвертом часу утра, когда я уже вырвала на себе почти все волосы и выпила всю валерианку, имевшуюся в доме, пришла Алька. Заплаканная, со спутанными волосами, дрожащая крупной дрожью, в порванном платье и с царапинами на ногах и руках.

Мое сердце остановилось. Я бросилась к ней. Как раз вовремя, потому что она, рыдая, тут же упала мне на грудь. Слезы душили ее, рыдания захлебывались в соленых каплях. Я прижимала ее к себе и укачивала, как ребенка.

— Надя-я… — прорыдала она — Надька-а…

— Родная моя, солнышко мое, — шептала я — Что случилось?

— Наденька, что же теперь делать?.. Что же мне делать?! Он меня… он меня… — она не договорила, но я все прекрасно поняла. И слезы хлынули из моих глаз. Я сильнее прижала ее к себе.

— Кто? — спросила я сквозь слезы.

— Я не знаю… Какой-то Владимир Тарасов… — проговорила Алька, рыдая — Его Женька пригласила, это же ее вечеринка. Она так гордилась тем, что он пришел… Так гордилась… Мы… танцевали, веселились… А потом он… потащил меня в комнату. Сказал, что что-то покажет…

— И ты пошла?!! — закричала я.

Кричать было нельзя. Алька посмотрела на меня затравленно, как загнанный зверек.

— Прости, прости меня!!! — я прижала ее к себе и прошептала в волосы: — Почему ты пошла с ним?

Алька покачала головой и снова заревела.

— Я не знаю!!! Я не знаю!!! Он меня… целовать стал, а я отпиралась… Тогда он на кровать повалил… И…

— Не надо! — проговорила я с болью в голосе — Не рассказывай!

Она обняла меня крепко-крепко, а я ее, и мы плакали вместе. Как тогда, когда узнали, что родителей больше нет.

Я проводила Альку в ванную и позвонила Мише. Мне было плевать, что пять утра, а ему вставать на работу в шесть. Я выложила все как на духу, и он тут же примчался к нам. Долго орал из-за того, что я отправила Альку в ванную смывать «вещественные доказательства и биологические следы», а потом вроде бы успокоился.

Вместе с ним мы написали заявление в милицию, не собираясь просто так оставлять это дело.

Но нам не повезло.

Владимир Тарасов оказался очень большой «шишкой», авторитетом в определенных кругах. Адвокат, которого он нанял за огромные деньги, представил дело так, как было выгодно его клиенту. Якобы все произошло по обоюдному согласию, да к тому же девушка была пьяная и накачанная наркотой и вообще не в своем уме, еще и совершеннолетняя. Что же вы хотите, уважаемые?!! Никакого преступления нет, и быть не могло.

Дело против Тарасова так и не завели. Зато информация просочилась в прессу, где «бедного несчастного честного бизнесмена» оклеветала и хотела развести на деньги грязная шлюха Алина Маркова. Вот так, с именем и фамилией. Мы требовали опровержения, но газеты в один голос твердили, что у них есть «доказательства» их правоты и свидетели. Доказательства эти нам не показали, а свидетелей мы так в глаза ни разу и не увидели.

Алина замкнулась в себе, ходила словно тень, мало ела, почти ни с кем не разговаривала. Не ходила в институт, хотя у нее на носу была летняя сессия, где все показывали на нее пальцем и пинали необоснованными оскорблениями, почерпанными из газет, где ее клеймили позором. Я боялась оставлять ее одну в таком состоянии. Мы вызывали врача, но он сослался на нервный срыв.

Да, это был нервный срыв. Как бомба замедленного действия, готовая вот-вот взорваться.

И она рванула. Пятого июня.

Я пришла с работы раньше, но Альку все равно не спасла. Я обнаружила ее в ванне, полной алой воды, с перерезанными венами.

Я дико закричала. Так дико и так страшно, что, казалось, меня услышал весь город.

Больше ничего не помню. Только похороны. Особенно отчетливо осознаю, как прошу Мишу укрыть Альку одеялом, ведь она так чувствительна к холоду! Как она будет лежать в сырой земле?!! А еще в темноте! Она же боится темноты!! Я кинулась к гробу, стояла на коленях и рыдала, а Миша меня оттаскивал, я отбивалась, как сумасшедшая, и рыдала, уткнувшись в его грудь. И продолжала рыдать все последующие три месяца. Не могла остановиться.

До тех пор, пока не поняла, что нужно сделать. Ясно и отчетливо не осознала этого.

И он скоро поймет.

Возмездие уже близко…

Когда я приняла решение, стало намного легче. Я знала, что нужно сделать, и почти до мельчайших деталей все продумала. Дело оставалось за малым. Почти… Нужно было сделать еще кое-что, но для этого, следовало некоторое время подождать. А потом я, наконец, смогу осуществить задуманное.

И Алька будет отомщена!

Я изменилась. Это заметил даже Миша. Он приходил ко мне каждый день после работы и звонил раз по пять за день по телефону. Он говорил, что я, кажется, начинаю приходить в себя и учиться жить заново. Я не спорила. Может быть. Но только к жизни меня толкает ненависть. Ненависть к человеку, который убил мою сестру.

Скоро, совсем скоро он заплатит за все, что сделал!!! И я буду спокойна!

Однажды вечером, когда Миша вновь пришел ко мне, и мы сидели на диване, разговаривая о каких-то пустяках, он внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Надь, а ты ничего не задумала?

Я испугалась. Затем удивилась.

— С чего ты взял?

— Ты странно ведешь себя, и…

— Странно?! — воскликнула я — Миша, ты бы определился уже, какой хочешь меня видеть! Убитой горем или… пытающейся жить? — мой голос сорвался.

Миша стремительно подсел ко мне и руками схватил за щеки.

— Живой! — сказал он — Ну, конечно, живой!!

— Ну, так я… и живу, — проговорила я тихо, запинаясь.

— Надька! — простонал он и, наклонившись, поцеловал меня в лоб — Наденька!!

Я прижалась к нему крепко-крепко и закрыла глаза. Мне было так хорошо и так приятно. Не одиноко. И я, действительно, была живой. Сейчас. С ним.

Он обхватил меня руками. А я положила голову ему на плечо.

— Миша, — проговорила я тихо — Я тебя так люблю!

Он, казалось, весь напрягся. Я почувствовала, что он стал словно каменным. Но потом вздохнул и ответил мне в волосы полушепотом:

— Я знаю, моя девочка. Я знаю.

Он вновь укачивал меня, как ребенка. А я вновь не противилась, лишь наслаждаясь его силой и теплом. И я не плакала. Впервые после Алькиной смерти я не плакала!

Оказывается, я так и заснула у него на плече, в его руках. Когда же проснулась, то увидела, что он смотрит на меня. Я смутилась и покраснела, но взгляд не отвела.

— Я заснула, — проговорила я.

Он лишь кивнул, не отрывая глаз от меня.

Я закусила губу и пошевелилась, желая встать. С большой неохотой, как мне показалось, он расцепил руки и отпустил меня. Я встала и на негнущихся ногах поплелась на кухню.

После того, как я напоила его чаем, пошла провожать его домой. На пороге он обернулся, словно хотел что-то сказать, но в последний момент передумал, и слова так и остались невысказанными. Он попрощался и ушел. Закрывая за ним дверь, я слышала, как стучит мое сердце, и боялась этого стука.

В эту ночь я впервые спала без сновидений до самого утра, так ни разу за ночь и не проснувшись от раздирающих душу рыданий.

Все изменилось.

Я пыталась уверить себя в том, что меня оживляет мысль от предстоящей мести убийце моей сестры. Только для того, чтобы отомстить, я жила, заставляла себя жить. Но что-то внутри меня упрямо шептало, что дело тут совсем в другом.

Миша приходил каждый день, как и раньше, но что-то было не так. Он странно смотрел на меня, я часто ловила на себе его внимательные задумчивые взгляды, и смущалась, краснела, поворачивалась к нему спиной. Мы проводили вместе все свободное время, сидели на диване в гостиной, смотрели старые фильмы, гуляли по городу. Он почти переселился ко мне в квартиру. Только уходил ночевать домой, а так постоянно был у меня. Я больше не плакала, не просыпалась от рыданий и кошмаров, боль становилась в его присутствии не такой сильной. А вот сердце как-то странно сжималось в груди от осознания, что он рядом со мной и в любой момент может дотронуться до руки.

Однажды он задержался на работе, позвонил мне и сообщил, что не придет. Казалось бы, ну и что?! Ладно! Пусть! Он же просто друг! Но я расстроилась, внутри что-то словно оборвалось.

Я не заметила, как он стал для меня кем-то большим, чем просто другом. Заполнил пустоту, поселившуюся в сердце. Заменил одиночество своим присутствием. Рядом с ним боли было гораздо меньше. Иногда не было вообще.

Но даже ему я не могла рассказать о том, что задумала сделать. Он бы стал отговаривать меня. Конечно, стал бы! А я не могла иначе. Я должна была отомстить! И у меня был лишь один шанс на месть.

Маленький, может быть, ничтожный, но он был. Всего один, но он вселял в меня надежду на то, что справедливость восторжествует. И я не могла от него отказаться.

Когда на работу, наконец, вышла моя подруга и коллега Наташа, я поняла, что нужно делать первый шаг на пути к отмщению. Самый важный, самый главный шаг к осуществлению задуманного.

И этот шаг лежал через Наташку.

— Наташ, — проговорила я медленно, когда мы встретились — Помнишь, ты хвалилась, что твой Витька может достать все, что душе угодно?

Она уставилась на меня.

— Ну, говорила. А что такое? Тебе что-то надо?

— Мне бы с ним пообщаться… — уклонилась я от ответа — Ты можешь это устроить?

— Что, водородную бомбу будешь готовить? Нужны ингредиенты? — рассмеялась Наташка.

Я натянуто улыбнулась.

— Я могу ему позвонить?

— Да, конечно, — сказала она простодушно и полезла в сумочку за визиткой — Вот, держи.

— Спасибо, — проговорила я, прижимая визитку к себе.

Я позвонила Вите на следующий день. Мы договорились о встрече в кафе.

— Ну, здравствуй, Надежда, — поздоровался Витя и сел за столик напротив меня — Говори, что тебе надо. Все для тебя достану.

За что уважаю Витьку, так это за то, что он всегда переходит прямо к делу.

Я опустила глаза.

— Вить, — пробормотала я, — боюсь, это тебе не достать.

Он посмотрел на меня удивленно.

— Это еще почему?! Достану!! — уверил он — Говори, что надо!

Я покачала головой.

— Витя, это легально достать нельзя.

— О, душа моя, куда тебя понесло! — вскликнул он и откинулся на спинку стула — И что это? Винтовка с оптическим прицелом?

Я промолчала. Что ему на это можно ответить?

— Хорошо, — протянул он — А что ты от меня-то хочешь?!

— Я знаю… То есть, я думала, что ты… знаешь кого-нибудь, кто занимается нелегальной… продажей.

Он в упор посмотрел на меня.

— Ясно. Ты думала, — он помолчал — Что ты задумала, Надежда?

Я посмотрела ему в глаза.

— Ничего такого, за что мне может быть стыдно, Витя!

Он долго и пристально смотрел на меня. Потом достал из кармана ручку и что-то записал на салфетке. Потом протянул салфетку мне.

— Вот. Позвонишь по этому номеру, тебе укажут место и время встречи. Моего имени не называй. Я тебе ничего не давал. Ясно?

Я кивнула и дрожащими руками взяла салфетку.

— Спасибо, — прошептала я.

— Ох, чувствую я, что еще пожалею об этом! — проговорил он — Ну, да ладно!

Я сжала салфетку в руке, ни за что не собираясь ее отдавать назад.

На следующий день я позвонила по указанному номеру и договорилась о встрече в парке. Я сидела на лавке, когда ко мне, как ни в чем не бывало, подошел мужчина лет тридцати пяти на вид, и сел рядом.

Не глядя на меня, он сказал:

— Надежда?

Я кивнула.

— Что нужно достать?..

— Я не знаю, возможно ли…

— Напиши на листке и покажи мне! — перебил он меня — Листок есть?

Я вновь кивнула, достала из сумки блокнот, вырвала из него листок и написала несколько слов. Протянула листок ему.

Он взял его и взглянул на надпись. Его брови в диком изумлении подскочили вверх.

— Ничего себе заказ! — присвистнул он — Что же ты будешь с этим делать?!

— Не ваше дело! — отрезала я — Достанете или нет?!

Он задумчиво осмотрел меня.

— Достану, — протянул он — Это будет стоить десять штук.

— Десять тысяч долларов? — переспросила я, чувствуя, как в горле встает ком.

— Ну, сама должна понимать, что с таким заказом… — он взмахнул руками.

Я молчала.

— Ладно, — сказал он, словно что-то решив — С тебя возьму восемь! Но только потому, что ты меня заинтриговала! — он достал из кармана куртки зажигалку и поджег листок.

Я, как завороженная, смотрела, как пламя съедает улику моей мести.

— На этом месте, в это же время через неделю! — сказал мужчина, когда листок догорел.

— Так быстро? — удивилась я.

— Я умею удивлять!

— А как я смогу убедиться в том, что вы меня не обманули? — спросила я.

— Успокойся, детка, фирма веников не вяжет! Все будет исполнено в соответствии с заказом! — он встал и взглянул на меня — Не парься и готовь деньги!

Он ушел.

За неделю я оформила ссуду в банке, в котором работала. А через неделю получила свой заказ.

С момента получения моего заказа прошло уже почти две недели. Без дела я сидеть и не думала. Если раньше я не знала о Владимире Тарасове почти ничего, кроме имени и того, что он грязное животное, то теперь я знала о нем почти все. Где работает, где живет, где предпочитает обедать и ужинать, где проводит свободное время. Я узнала даже, какой фирмы он предпочитает носить одежду!!

Наверное, я казалась сумасшедшей, перерывая материал о Тарасове в интернете, собирая вырезки из газет и журналов, где о нем упоминалось даже вскользь, и навострив уши, когда слышала новости светской хроники по телевизору.

Но этим я жила. Чувством мести. Ощущением скорого возмездия. Сладостным ароматом справедливости, ласкавшим мой нос. Я чувствовала его. Я знала, что скоро все будет так, как должно быть. Каждому — свое!! Альке — отмщение и свобода. А Тарасову — плата за грехи!

Для исполнения плана мне приходилось идти на совершенно неожиданные поступки. Мне пришлось сливаться с толпой, чтобы он не выделил меня из нее раньше времени. Мне пришлось учиться жить в том мире, в котором жил он, чтобы не вызывать подозрений и быть среди них «своей». Мне пришлось очень часто бывать в ночном клубе «Орхидея», лишь потому, что в этом клубе Тарасов бывал особенно часто.

Я ненавидела ночные клубы. Но пришлось приказать своему эго заткнуться и ходить туда. Приходилось раскрашивать себя, как куклу Барби, и наряжаться, как новогодняя елка, да еще и платить огромные деньги за вход. Лишь для того, чтобы увидеть глазами человека, убившего мою сестру, и узнать о нем еще больше.

Я приходила в «Орхидею» тогда же, когда там бывал и он: среда, пятница и суббота. Я следила за ним, наблюдала за поведением, осматривалась, искала любые слабые места обидчика, рассчитывала дальнейшие шаги моей мести. И уходила незамеченной.

Никому не сказав ни слова.

План мести был составлен идеально. И дело оставалось за малым — привести его в исполнение. Сыграть как по нотам свою роль, не допустив ни единой ошибки. Отомстить.

Мне так хотелось не быть одинокой в своей мести. Так хотелось обо всем рассказать Мише. Но я понимала, что нельзя. Он не поймет, он остановит. И к тому же эта боль — только моя. А значит, и месть тоже должна быть только моей! Миша не должен ни о чем узнать.

Миша…

Он стал мне так дорог. Так близок. И почему я раньше не замечала, что он такой замечательный?! То есть, я, конечно, знала, что он хороший: добрый, отзывчивый, готовый помочь, утешающий и рассудительный. Но я никогда не знала, что он такой… такой… родной. Да, родной, близкий, дорогой мне человек! Ближе него у меня нет никого.

Раньше была Алька, и в ней я видела все то, ради чего живу. Солнце приходило, когда она улыбалась. Дождь шел, когда она грустила. Другого я не знала. Она была центром моего маленького мира. Дороже, ближе, роднее нее, не было никого на свете.

Миша рядом с ней был лишь искрящимся угольком в пламени костра. Просто друг, который будет рядом, когда это необходимо. Который не бросит и не предаст. Который осадит за ошибки и встанет горой на мою защиту. Дорогой, добрый друг. Просто друг.

Когда же Альки не стало… Именно на нем сосредоточилось все мое существо, вся моя жизнь. Теперь он был моим центром, центром не того маленького мира, в котором я жила, а всей вселенной, всех миров вселенной. Самый дорогой, самый близкий, самый любимый, родной…

Родной человек. Миша.

Я стала кружиться вокруг него, как заведенная. Притуплялась боль, не кровоточило сердце. Я не плакала.

А он был рядом. Всегда. Когда я орала, как ненормальная, когда ревела навзрыд, когда стремилась убить Тарасова, подкараулив в переулке. Меня впору было отдавать в психушку, а не нянчиться, как с маленьким ребенком, но Миша терпел. И всегда был со мной. Словно стал моей тенью. Моим ангелом-хранителем, посланным мне с неба Алькой.

Я уже не смотрела на него, как на старого верного друга. Теперь он был мужчиной в моих глазах. Красивым, целеустремленным, успешным, самым лучшим мужчиной на свете!!

Но я для него по-прежнему оставалась просто подругой.

Мы по-прежнему проводили вместе очень много времени. Почти все наше свободное время. И не уставали друг от друга. Когда он по тем или иным причинам не мог прийти, я пребывала в состоянии, сродни отчаянию. Мне так его не хватало!! Мне хотелось бежать к нему, мчаться, лететь на крыльях, только бы увидеть одним глазком. Мне было мало формального безликого телефонного разговора. Мне нужно было ощущать его присутствие рядом с собой. Знать, что он мой. Пусть и друг.

Поэтому, когда он позвонил мне и сообщил, что не приедет, я чуть голову не потеряла от смеси отчаяния и обиды. Я ринулась на ходу придумывать причины, заставившие бы его приехать, но он меня ошарашил, сказав:

— Надь, я тут… грипп подхватил. Не обижайся, а?

Я запаниковала.

— Как грипп?! Какой грипп?!!

— Ну… не знаю, — он замялся — Обычный грипп… Лечусь вот…

— Чем лечишься?! — спросила я, просчитывая в уме, как поступить.

— Ну… эээ… чай пью. С лимоном и медом…

И тут меня пронзило горячей стрелой, которая называлась ревностью.

— Коротаев, а ты меня не обманываешь?! — поинтересовалась я — Может, у тебя… это… свидание?..

— Надя!! — укоризненно воскликнул он — Какое к черту свидание?! У меня температура тридцать девять с половиной!!!

Я покраснела. Ну, кто меня вообще за язык тянул?! Чего я вообще бешусь?!

— Я приеду! — сказала я в трубку.

— Что? Куда?! Зачем?!! Не надо!!!

Почему он так не хочет, чтобы я приехала?.. Что-то тут не так…

— Я уже еду!! — сказала я, бросая трубку.

— Надя, нет!..

Поздно. Я стремительно надела пальто, почти впрыгнула в сапоги и помчалась к Мише. Он встретил меня в дверях в спортивных штанах и черной футболке с недовольным, ну очень недовольным, видом. И воззрился на меня с высоты своего роста, и явно не собираясь впускать.

— А ты очень гостеприимен, как я посмотрю! — проворчала я, протискиваясь в квартиру.

Он что-то пробормотал, закрыл за мной дверь и прошлепал в гостиную. Я вскоре присоединилась к нему, сев на диван, на котором он полулежал, закрыв глаза.

— Не стоило приезжать, — проговорил он, не открывая глаз — Я бы сам…

— Закрой рот! — приказала я и потрогала его лоб — Ты температуру давно мерил?

Он пожал плечами.

— И как ты себя лечил?! — закричала я — Да ты бы без меня помер тут!

«А я бы без тебя умерла» подумала я.

Миша совсем сник, больше не произнес ни слова, видно, осознав, что отделаться от меня не представляется возможным, а потом и вовсе смирился с моим присутствием и даже предложил остаться на ночь. Я согласилась.

Ночью меня разбудили какие-то стоны.

Мише плохо. Как красный сигнал опасности загорелся в голове. Я накинула халат, который нашла у Миши в шкафу, и помчалась в его комнату.

Миша метался по кровати, я подбежала к нему и схватила за плечи.

— Миша!! Миша, проснись!! Миша!!

Он успокоился и приоткрыл глаза. Кажется, он ее не узнал.

— Надя?.. — пробормотал он — Что ты здесь?..

— Ты стонал… — проговорила я — Тебе плохо? — я потрогала лоб, он был холодным.

Миша следил за моими движениями, как завороженный. Я посмотрела на него.

— Холодный. Температуры нет, — я вздохнула — Тебе что-нибудь принести?

Он покачал головой, не отрывая от меня взгляда. Внимательный, очень пристальный взгляд.

— Останься со мной… — проговорил он, наконец.

Я сглотнула.

— Я… итак здесь, — прошептала я, голос вдруг сел — Ты можешь позвать меня…

— Нет! — перебил Миша — Останься здесь… со мной. Полежи рядом со мной, — сказал он тихо, а потом, а потом, заметив мою нерешительность — Пожалуйста.

Именно это «пожалуйста» меня сломило. Я согласно кивнула. На слова не было сил. Я обошла кровать и легла рядом с ним, отчетливо услышав, как бешено застучало мое сердце.

— Обними меня, — попросил Миша и вновь добавил: — Пожалуйста.

Я повиновалась и обхватила его сзади руками. Он лежал ко мне спиной, и я этому порадовалась.

— Спасибо… — услышала я его слабый голос.

Я глубоко вздохнула и закрыла глаза. Было так спокойно, так хорошо. Миша вскоре задышал ровнее, и я поняла, что он заснул. Я обняла его сильнее.

Мой самый дорогой человек.

В этот самый момент я поняла, что люблю его.

Я знала, что день свершения моей мести изменит всю мою жизнь. Да и как могло быть иначе, когда я задумала такое?! После такого люди обычно меняются, и я знала, что изменюсь.

Но Алька… Моя милая, моя хорошая, моя родная младшая сестренка!! Она заслуживала того, чтобы быть отомщенной. Она заслужила отмщение. И я должна была исполнить ее последнюю волю. Я должна была отомстить. Он будет страдать. Он будет мучиться. Он будет медленно умирать.

И только тогда моя месть дойдет до своего логического финала. Только тогда я в полной мере смогу насладиться страданиями убийцы моей сестры.

Суббота… Накрасилась, в очередной раз, как кукла Барби, размалевала себя так, что узнать во мне прежнюю меня можно было с огромным трудом.

Парик. Волосы рыжие, потому что Тарасов любит экстравагантность и умение удивлять. Линзы. Глаза яркого бирюзового цвета. Красная помада, зрительно увеличивающая объем губ. Ресницы накладные, длинные, черные. Карандаш для глаз, нарисовала стрелки. Глаза стали красивыми, выразительными, пленительными, очаровывающими, у Тарасова слабость к красивым глазам. Мушка в правом уголке губ.

Платье кроваво-красного цвета. Короткое, намного выше колен, едва прикрывающее кружевные резинки черных чулок. На тоненьких бретельках, с глубоким декольте, предоставляющим право любоваться красивый высокой грудью, не втиснутой в бюстгальтер. Трусики стринги, черные, кружевные, какие нравятся Тарасову. На ногах батильоны на высоком каблуке. Поверх платья красный плащ до колен.

Быстрый взгляд в зеркало.

Пленительная, очаровательная, вызывающе прекрасная… Красотка, каких еще поискать нужно.

Я возненавидела себя.

Стараешься для Тарасова. Для убийцы. Для ублюдка. Для грязного животного.

Я скривилась, отвернулась от собственного отражения и бессильно прислонилась спиной к стене.

Совсем чуть-чуть… Нужно пережить. Нужно потерпеть. Нужно отомстить.

И тогда я буду свободна!

Мише, конечно же, ничего не сказала. Ему не за чем знать о том, что задумала его полоумная подруга.

Тем более что просто подруга… И навсегда останусь ею для него.

В то время как для меня все изменилось безвозвратно.

Я осознала, наконец, как отношусь к Мише. Моему доброму, верному, самому лучшему другу на свете. Мужчине, которого я любила. И который считал меня… просто другом. Я не могла рассказать ему правду.

Если бы он узнал, стал бы меня отговаривать. Он бы покрутил пальцем у виска и сказал, что я сошла с ума. Может быть, так оно и было, я сошла с ума. Но на сумасшествие меня толкала ненависть и месть.

У меня было оправдание всем моим поступкам и действиям. И никто не смог бы отговорить меня от того, что я задумала. Никому и не удалось бы уговорить. Даже Мише.

С силой оттолкнувшись от стены, со слепой уверенность в том, что поступаю правильно, бросила на себя еще один быстрый взгляд. Поджала губы, свела брови, стиснула зубы. Так нужно!!

Схватила со стола сумочку, с силой прижимая ее к себе, и выскочила из дома, попросив у Бога прощении за то, что собиралась сделать.

Во имя мести. Ради Альки. Наказать убийцу во что бы то ни стало!

Прошла довольно-таки много от своего дома, заметая следы, прежде чем вызвала такси до клуба «Орхидея». Таксист, молодой и довольно-таки симпатичный молодой человек лет тридцати, настойчиво и рьяно уговаривал меня назвать ему мое имя. И я назвала. Маргарита. Красивое, сейчас довольно часто встречающееся, и подходящее к образу роковой красотки, в котором я пребывала. На имени таксист, конечно же, не остановился. Уже у клуба он попросил меня дать ему номер телефона или хотя бы назвать адрес, где он может меня найти. Я выскочила из машины стремительно и резко, не желая отвечать. Таксист же, не желая отступать, опустил стекло, что-то прокричав мне вслед, но я лишь ускорила шаг, направляясь ко входу в клуб.

Шикарный Мерседес Тарасова я заметила сразу же и мысленно порадовалась тому, что убийца уже прибыл. Значит, не придется его ждать.

На входе широкоплечий охранник пропустил меня, проверив содержимое сумочки, но тем не менее ни о чем не спрашивая и не задавая лишних вопросов. Улыбнувшись ему, я прошествовала внутрь.

Разделась, выступая во всем своем великолепии, и продвигаясь в зал, где обычно отдыхал Тарасов, ловила на себе жадные и восхищенные взгляды посетителей. Скользкие, липкие, противные взгляды, от которых меня тошнило. Пришлось улыбаться улыбкой светской львицы и обольстительницы и заглушать дикий крик, рвавшийся из горла. Крик боли, потерянности, безысходности и ужаса.

Куда я попала?!! Зачем я здесь?!

Музыка почти оглушала меня, а в глазах от обилия неоновых огней рябило, но я все же увидела его.

Он сидел на своем прежнем месте с компании двух красоток и своего друга Артура Ильина, такого же грязного ублюдка, каким был и сам.

Мои глаза сузились, пронзив Тарасова острым взглядом, а губы вдруг растянулись, насмешливо и плотоядно.

Скоро… Уже совсем скоро. Расплата близка.

Так близка, что я уже чувствовала сладкий вкус своей мести на языке.

И вскоре его почувствует и Тарасов.

Он заметил меня. Случайно, лишь на мгновение оторвав взгляд от брюнетки, с которой разговаривал, смеясь, но заметил.

И этого мгновения хватило нам обоим. Мне — на то, чтобы, плавно покачивая бедрами и гордо вскинув подбородок, прошествовать к барной стойке, словно его и не замечая, а ему — чтобы раздевающим взглядом проводить шикарную рыженькую красотку, что посмела не заметить великого и прекрасного Владимира Тарасова.

С этого мгновения хищник ступил на тропу завоевания.

И очень кстати, что хищник и не догадывался о том, что на него самого ведется охота.

Он почти испепелял меня взглядом, я ощущала это кожей. Но пересилила себя, чтобы не оборачиваться и не смотреть на него. Равнодушная и холодная. Этого он снести не сможет.

И он не смог. Подошел. Первым подошел ко мне спустя час после моего прихода.

Подкрался ко мне со спины, вызывая нервную дрожь и холодок вдоль позвоночника.

Наклонился надо мной и, почти касаясь уха своими горячими губами, прошептал:

— Что такая очаровательная девушка делает здесь одна?

Сердце запрыгало в груди, как сумасшедшее. Ярость забилась внутри меня, опаляя своим огнем. Но я, стиснув зубы и до боли в ладонях сжав пальцы, посмотрела на него.

— Вы так считаете? — стараясь, чтобы голос звучал равнодушно, спросила я, вызывающе глядя на него.

— Простите?.. — не совсем понял он, недовольно поджав губы.

Мои брови поползли вверх, губы изогнулись.

— Вы действительно считаете меня очаровательной? — повторила я.

Тарасов тут же расцвел, улыбкой озарилось его лицо.

А я едва сдержала себя оттого, чтобы не выцарапать ему глаза.

— О, да, — проговорил он, вновь наклоняясь надо мной — Вы очень красивы, незнакомка.

— Хм… интересное замечание, — проговорила я — Жаль, что мой приятель вовсе так не считает.

Тарасов нахмурился.

— Значит, он просто слепой, — жестко выплюнул он.

— Да, — пожала я плечами — Именно поэтому он уже бывший.

Тарасов неожиданно рассмеялся.

— И поэтому вы одни? — спросил он гортанным голосом.

— Нет, не поэтому, — ответила я и заглянула ему в глаза — Я одна, потому что хочу быть одна.

Его брови поползли вверх, изумленно приподнялись уголки губ.

— Вы не можете говорить серьезно, — сказал он уверенно и облокотился о стойку бара — Ни одна девушка, тем более, такая очаровательная, как вы, не хочет быть одна.

Я саркастически усмехнулась.

— Так я сейчас не одна. Я с вами, — ему понравились мои слова, я увидела это по улыбке, расплывшейся на смазливом лице — Кстати, — проговорила она, приподнимая уголки губ, — не представитесь?

Мужчина приподнял вверх брови, сделал шаг назад и шутливо поклонился.

— О, простите мне мою нелюбезность, — воскликнул Тарасов и протянул руку вперед — Владимир Тарасов.

— Маргарита, — протянула я ему руку, и он поцеловал мою ладонь.

Заглянул в глаза, улыбаясь, и не отпустил мою ладонь из своей руки.

— Маргарита, — проговорил он, словно смакуя это имя. Оно ему понравилось. — А как вы отнесетесь к тому, Маргарита, чтобы продолжить наше интересное общение в более… уютной и уединенной обстановке.

Я рассмеялась, звонко и весело.

— Не думаю, что я готова к тому, чтобы осмотреть вашу квартиру, — проговорила я, смеясь, а потом добавила, продолжая улыбаться: — Или к тому, чтобы показать вам свою.

— А кто говорит о квартире? — загадочно улыбнулся он в ответ — Мы можем уединиться и здесь.

— Здесь? — выразила удивление я — Вы можете это устроить? — взглянула я на него.

— Я могу все, — клятвенно заверил меня мужчина — И даже больше, — сжимая мою ладонь, он молча велел мне встать — Прошу за мной, Маргарита.

И я последовала за ним, осознавая, что теперь отступать будет некуда.

Месть настигнет его, а освобождение меня.

Комната, в которую он меня привел, была красивой и большой и располагалась в той части клуба, куда мне ни за что не удалось бы попасть, если бы я не была с Тарасовым.

Широкие диваны, столики, телевизор, бар. Картины на стенах, живые цветы, фотографии.

Так вот где развлекается такой ублюдок, как ты?! горько подумала я.

В таких комнатах снимаешь себе шлюх на ночь или же совращаешь невинных девушек?!

Сердце заклокотало в груди, болью отдаваясь в груди.

Стиснув зубы, я переборола дикое желание убежать.

Не сейчас. Еще не все сделано. Нельзя…

— Может быть, вина? — проговорила я, высвободив свою руку из его захвата и направившись к бару — Какое предпочитаете? — я обернулась к нему, сверкнув глазами.

Мужчина недовольно поджал губы, но ничего не сказал.

— Белое, сухое, — проговорил он через несколько секунд и направился к дивану.

Остановившись около барной стойки, я поставила на стол два бокала и потянулась за бутылкой.

— Вы часто бываете в «Орхидее»? — спросил вдруг Тарасов, наблюдая за мной и моими действиями — Я ни разу не видел вас здесь.

Я рассмеялась и обернулась к нему.

— Вы не поверите, но довольно часто, — отвернувшись, незаметно скользнула пальцами по ноге, подбираясь к резинке чулок — И вас, кстати, здесь не замечала, — едва касаясь платья, приподняла его край и достала небольшую пилюлю, зажав ее между пальцами — Вы завсегдатай подобных заведений? — вновь обернулась к нему, послав Тарасову очаровательную улыбку.

Он рассмеялся, откинувшись на спинку дивана.

— Почему вы так решили? — проговорил он — Вовсе нет, бываю здесь постольку поскольку. А вы?

Я пожала плечами, наклоняясь над столом и высыпая содержимое пилюли в стакан Тарасова.

— Я бы не назвала себя завсегдатаем, — проговорила я — Прихожу сюда, как это ни странно звучит, чтобы отдохнуть, — разлила вино по бокалам и направилась к Тарасову — Подобная обстановка, атмосфера… она расслабляет меня, позволяет не думать, забыть о чем-то… — я протянула ему бокал, который он тут же принял у меня из рук, и опустилась на кресло напротив него — Вам так не кажется?

— Что? — зачарованно глядя на меня, спросил Тарасов.

— Что такая атмосфера позволяет полностью расслабиться и отдаться чувствам, — почти шепотом проговорила я, глядя на него.

— Да, пожалуй, так и есть, — выдохнул мужчина, продолжая смотреть на меня — У вас очень красивые глаза, Маргарита.

Я смущенно потупила взгляд, сжимая ножку бокала ледяными пальцами.

— Спасибо, — проговорила я, вновь взглянув на Тарасова.

— За что выпьем, Маргарита? — тягучим шепотом спросил он, не отрывая глаз от меня.

Порочный, гадкий ублюдок!!

— За встречу? — томно проговорила я и, улыбнувшись, добавила: — До дна, на брудершафт.

Он принял мой вызов. Улыбнулся, сверкнув глазами, наклонился ко мне и прошептал:

— Идет.

Я ответила на его улыбку и подалась ему навстречу, заставляя себя терпеть. И этот удушливый аромат его дорогой туалетной воды, и его теплое дыхание на моей щеке, и его прикосновение к моей коже, как удар бича. И легкий поцелуй в губы тоже пришлось вытерпеть, хотя хотелось закашлять.

Оттолкнуть его от себя, убежать, не касаться его, смыть с себя всю грязь его прикосновений.

Но я вытерпела. И его прикосновения, и его поглаживания, и его теплое дыхание, и его сальный взгляд на моем теле, раздевающий, изголодавшийся, жадный взгляд. И касания его губ, скольжение его языка по моим щекам и шее. Стискивая зубы и приказывая себе терпеть, я терпела.

И судьба вознаградила меня за это. Через десять минут Тарасов «отключился».

Снотворное подействовало точно по расписанию.

С отвращением и омерзением сбрасывая с себя его тело, я тяжело дышала, стараясь не сорваться.

Сердце грохотало в груди так сильно, что я не слышала ни одного постороннего звука.

Потрогала его пульс — частый. Дыхание глубокое, но ровное. Посапывает во сне, приоткрыв губы.

Позвала его по имени. Не откликнулся. Тронула за руку. Не отозвался. Ударила по щекам несколько раз. Никакой реакции не последовало.

Решительно загорелись искорки в моих глазах.

Глубоко вздохнув, я немного подрагивающими руками, приподняла платье, обнажая ноги и трусики, и за резинкой стрингов достала лезвие, спрятанное под тканью, и капсулу, которую мне принес исполнитель моего заказа. Подошла к Тарасову, еще раз ударила его по щекам.

Но он так и не проснулся, лишь громче засопел и перевернулся на левый бок.

Стянула с себя один чулок и натянула его на руку, дрожащими пальцами взяла лезвие и, засучив Тарасову один рукав, провела им по его коже, делая порез. Из ранки засочилась кровь.

Я бросила быстрый взгляд на Тарасова, тот по-прежнему спал, лишь дернулся немного, приподнимая раненую руку вверх. Кровь засочилась сильнее.

Дрожащими пальцами схватилась за капсулу, открыла ее и посмотрела на содержимое.

Бордового цвета, густая, теплая… кровь человека, больного СПИДом.

Закрыв на мгновение глаза, словно собираясь с мыслями, я распахнула их и, решительно наклонившись над Тарасовым, вылила все содержимое капсулы на открытую, все еще кровоточащую ранку мужчины.

Единственный шанс, последнее мщение, резкий удар и неожиданный. Болезнь. Чума двадцать первого века. И Тарасов заразится ею. И будет медленно умирать от бессилия и безнадежности.

Как умирала моя сестра.

Слезы застыли в глазах со светящейся внутри зрачков уверенностью.

Я все сделала правильно. Все сделала правильно.

Теперь Алька будет отомщена.

Собрав все, что могло бы напомнить обо мне, я выскочила из комнаты и помчалась к выходу. Схватила свой плащ и, как ошпаренная, выскочила из клуба, пряча лицо и не разбирая дороги.

Всего один шанс на месть. Всего один. Бог должен быть милостив, Он должен наказать убийцу моей сестры. Он должен мне помочь.

Все быстрее и быстрее, прочь от гиблого места, прочь от убийцы, замести следы, убежать, скрыться.

Ноги подкашивались, но я заставляла себя бежать. Все быстрее и быстрее… Шаг за шагом… Прочь…

Кто-то схватил меня за руку так неожиданно, что я не успела осознать, что произошло, и пошатнулась. Незнакомец резко потянул меня на себя, пока я не успела опомниться, и прижал к себе.

Только через несколько драгоценных секунд я стала вырываться и бороться с ним.

Меня нашли, меня опознали. Так быстро!! Как ему удалось?! Он не должен был проснуться…

Пчелиный рой из разных мыслей кружился в моей голове, сводя с ума шипением и гулом.

— Пусти меня!! — выкрикнула я — Пусти, я ни в чем не виновата!! — вырываясь, закричала я — Я не сделала ничего плохого!! Пусти!!

— Надя… — прошептал до боли знакомый голос — Наденька, прекрати…

Я застыла, ошарашенная, и, поднимая глаза вверх, все еще не верила в то, что это его голос.

Облегчение накатило на меня взрывной волной удушающей силы.

— Миша?.. — вырвалось из моих онемевших вмиг губ — Миша… — зарыдала я, уткнувшись ему в грудь и стискивая ее руками, зажатыми в кулачки.

А он, прижимая меня к себе, уткнулся в мои волосы и, целуя их, шептал, как заведенный:

— Что же ты наделала, Наденька? Что же ты наделала, дурочка моя?..

А я стояла в его объятьях, рыдала, как маленька девочка и знала, что ничего плохого не случится.

Пока Миша будет со мной рядом, ничего плохого не случится.

Хватаясь за эту мысль, я приподняла лицо, взглянув на него заплаканными глазами и, приподнявшись на цыпочки, легко коснулась его губ своими губами. А потом прошептала:

— Не отпускай меня, Миш, — со слезами в голосе, тихо, едва различимо — Не отпускай. Пожалуйста.

Приподнимая меня вверх и приникая к моим губам в поцелуе, он клятвенно заверяет:

— Не отпущу. Никогда не отпущу.

Миша отвез меня к себе домой, ни о чем не спрашивая, не задав ни одного вопроса, не сказав о моем внешнем виде ничего, словно и не заметил изменений. Молча снял с меня парик, выкинув его в ближайший мусорный бак, вытер большими пальцами следы слез на щеках, снял мушку, бросив ее под ноги, и запутавшись пальцами в моих волосах, притянул меня к себе.

А я стояла смирно, глядя на Мишу влюбленными глазами и улыбаясь уголками губ, даже не шелохнувшись, боясь разрушить очарование момента, от которого веяло какой-то семейной идиллией, теплом и любовью, которых мне так не хватало после смерти Альки.

А потом, сидя на заднем сиденье такси в его объятьях, я чувствовала себя защищенной, нужной кому-то, готовой выдержать любое испытание, если Миша будет рядом со мной.

А он прижимал меня к себе все крепче, все сильнее, стискивал, сжимал, вдыхал запах моих волос, поглаживал и сжимал мои холодные ладони и что-то шептал на ухо.

А мне было так хорошо, так тепло и уютно. И не страшно. И не одиноко.

Я блаженно закрыла глаза и отдалась во власть тем ощущениям, что дарил мне Миша.

Оказалось, что я заснула в такси, и Мише пришлось нести меня в квартиру на руках. Он уложил меня в своей комнате, снял с меня ужасное красное платье, которое я мысленно пообещала выбросить, натянул на меня свою футболку, бережно накрыл одеялом, а сам лег в другой комнате.

В эту ночь я спала без сновидений, а на утро проснулась, как ни странно, без головной боли.

Только на сердце было тяжело, горько и неспокойно.

Я пошла в ванную и простояла под душем минут двадцать, тупо глядя на узор плитки, украшавшей стену. Наспех вытерлась, вновь надела на себя футболку и поплелась на кухню, где, как оказалось, вовсю уже хозяйничал Миша.

Словно почувствовав мое присутствие, он обернулся. Оглядел меня с ног до головы, словно рентгеном просветил, пробежав глазами по голым ногам и растрепанным мокрым волосам, висевшим паклями вдоль щек, но по поводу внешнего вида, как и вчера, ничего не сказал.

— Проснулась, соня? — проговорил он с улыбкой — Присаживайся, будем завтракать.

Понурив голову и ожидая «серьезного» разговора, я села за стол.

— Чай с лимоном, надо полагать? — проговорил Миша и поставил передо мной чашку.

Я взглянула на него и вновь смущенно опустила глаза.

— Как ты догадался?

— Как долго я тебя знаю? — вместо ответа спросил мужчина и отошел к плите, где, как я догадывалась, готовил блинчики.

— Хм… уже довольно-таки долго, — проговорила я и в попытке согреть пальцы сжала чашку с чаем руках.

Миша ничего не ответил, только поставил передо мной глубокую тарелку с блинчиками.

— Попробуй, — сказал он мне — Скажешь, не мало ли сахара.

— Ммм, Мишка, да за тебя любая пойдет только за то, что ты так хорошо готовишь! — воскликнула я.

Он вдруг застыл и пристально посмотрел на меня, не отводя взгляд.

Мое сердце забилось сильнее, глухо и часто грохоча внутри.

— И ты?

Я сглотнула и, почувствовав, как щеки залились краской, опустила глаза в чашку с чаем.

— Что я?

— И ты пойдешь за меня замуж? — охотно повторил Миша, мгновенно оказавшись рядом со мной.

Шутит?.. Ну, конечно, шутит…

— А ты… разве зовешь меня? — пытаясь отшутиться, выдавила я из себя.

— Да. Зову, — серьезным тоном сказал Миша — Пойдешь?

Я подняла на него удивленные, широко раскрытые глаза.

Какая уверенность, какая решимость плескалась в их глубине!!

Я сглотнула, покачала головой. Не может этого быть!! Не может он говорить серьезно…

— Это, — проговорила я тихо, глядя в сторону, — из-за того, что ты… считаешь себя хорошим другом? Думаешь, что должен теперь заботиться обо мне?! Чтобы мне не было… одиноко и больно?

С горечью, с обидой высказанные слова. Я бы не удивилась, окажись они правдой. Миша смог бы пожертвовать своим счастьем ради меня. Потому что он был хорошим, отличным другом!!

Только друга-Миши… мне было мало.

— Нет, не поэтому, — проговорил мужчина, и я почувствовала кожей, что он улыбнулся.

Подняла на него быстрый взгляд, чтобы убедиться в этом.

— Тогда, — выдавила я из себя, — это из-за того, что было вчера? Чтобы уберечь меня? Чтобы защитить?..

Миша нахмурился, свел брови, поджал губы.

— Я не знаю, что было вчера, — жестко выдал он — Ты мне расскажешь?

Я сжала руки в кулаки, стиснула зубы.

— Я просто… вершила справедливость.

— Надеюсь, ты никого не убила?! — ужаснулся Миша.

Ты недалек от истины, но не совсем то…

— Нет, — прошептала я, — но виновный получил по заслугам.

Молчание, грустное и тяжелое, давящее на мои легкие, мешавшее дышать.

— Расскажешь? — спросил, наконец, Миша.

Я отрицательно покачала головой.

— Нет, — прямой взгляд глаза в глаза — Это только мое дело.

Миша не обиделся, он все понял. Он всегда все понимал. И я знала, что не станет настаивать.

— Хорошо, — выдавил он из себя — Надеюсь, что ты не будешь ни о чем жалеть. Мне бы не хотелось, чтобы ты жалела.

— Я никогда ни о чем не пожалею, Миш! — воскликнула я, пристально глядя на него — О таком не жалеют.

— Я рад этому, — сказал он, опустив глаза — И я не пожалею.

— О чем?.. — удивилась я.

— О своем предложении, — вновь острый взгляд на меня — Даже если ты откажешься.

Мгновенно стало мало воздуха, и я попыталась втянуть спасительный кислород через рот, жадно хватая его глубокими глотками.

— Каком… предложении? — прошептала я, запинаясь — Выйти за тебя замуж?

— Да, — кивнул он — Пойдешь? — прямой взгляд глаза в глаза.

Я перестала дышать. А сердце почти остановилось в груди, а потом вдруг понеслось вскачь.

— Ты это… серьезно? — не веря ему, проговорила я, чувствуя, что к глазам подбираются слезы.

— Более чем.

— Но почему? — прошептала я дрожащим голосом.

Миша как-то грустно улыбнулся, взял мои трясущиеся руки в своих и сжал их. Заглянул мне в глаза.

— Есть только одна веская причина, — сказал он, улыбнувшись глазами — Не потому, что тебя надо спасать из депрессии, иначе ты пропадешь. Не потому, что тебе больно и одиноко. Не из-за того, что произошло вчера, хотя я и не знаю, что там такого вчера было, — его теплые ладони скользнули к моим щекам, нежно поглаживая кожу кончиками пальцев.

— Я вчера сделала что-то очень плохое, Миш, — прошептала я дрожащим голосом и уже не сдерживая слез.

— Мне все равно, — по словам произнес он уверенно — Слышишь?! Все равно, что бы ты вчера ни сделала!! Я верю тому, что так было надо, вот и все, — он стиснул мои щеки и ласково улыбнулся — А причина моего предложения может быть лишь одна… — он наклонился ко мне и я, почувствовав щекой его теплое дыхание, затрепетала.

— Какая?.. — с придыханием прошептала я.

— Я люблю тебя, — прошептал он мне в губы и легко поцеловал меня — Я просто очень сильно тебя люблю.

Неужели он произнес это вслух?! Неужели это не сон?!!

Нет… Я вот-вот проснусь. Похлопайте меня по щекам!!

Но вместо этого такие нежные, такие ласковые теплые Мишины ладони с благоговением касаются моих щек, поглаживают, успокаивают, стирают следы слез.

— Я только хочу знать, — прошептал Миша.

— Что?..

— Ты выйдешь за меня?..

Я зачарованно заглянула ему в глаза и кивнула.

— Я не могу отказать.

— Почему? — выдохнул он.

— Не из-за того, что мне нужен защитник, — проговорила я — И не из-за того, что мне больно и одиноко. И не из-за того, что ты мой хороший друг и лучше тебя никого нет на свете. И не из-за того, что я хочу ощутить мужскую спину, если мне понадобиться помощь, потому что я ее всегда ощущаю, — проговорила я, легко касаясь ладонями его щек — Я потому соглашаюсь, что люблю тебя не так друга и не как защитника. А как мужчину, с которым хотела бы провести свою жизнь, — почти касаясь его губ своими губами, я добавила: — Если ты позволишь мне быть рядом с тобой.

Счастливая улыбка осветила его лицо, глаза засияли.

— О, да!! — воскликнул он и страстно приник к моим губам, словно бы поглощая меня в этом поцелуе, вынуждая забывать боль — Я мечтал об этом, наверное, всю жизнь!!

— Я люблю тебя, — прошептала я ему, уже не боясь сказать слова вслух — Не отпускай меня. Пожалуйста, не отпускай меня.

Он подхватил меня за руки, приподнял со стула и начал кружить по комнате.

— Никогда. Я никогда не отпущу тебя, — наклонился ко мне, касаясь губами щеки.

— Ты мой, — благоговейно зашептала я, сжимая его шею.

— А ты моя…

Только теперь я ощутила себя по-настоящему свободной.

Возмездие подарило мне надежду и любовь. Возродило меня к жизни.

Но без Миши я не прошла бы и половины того пути, что прошла…

Мною двигала любовь. К Альке, к нему…

А сейчас я ощутила, как освобождение наполняет мои легкие кислородом, вынуждая дышать вновь.

Возмездие свершилось. Я обрела новую жизнь…

Пять лет спустя

Несмотря на то, что утром было тепло и солнечно, к обеду пошел дождь. Не холодный — теплый, и не настоящий ливень, который сопровождает май и начало июня, а легкий, моросящий дождь. Словно бы он грустил по той, которой не стало целых пять лет назад, но в то же время говорил о том, что пора перестать грустить и оплакивать прошлую жизнь. Особенно когда в мире есть место настоящему.

Мы приехали на кладбище после двух, вышли из машины и молча стояли под зонтами, слушая, как капли дождя в бесполезной попытке захватить нас в свой плен, ударяются о ткань зонтов и равнодушно стекают вниз, осыпаясь хрусталиками под нашими ногами.

Алька не изменилась за эти годы. Люди на фотографиях не стареют. Все такая же красивая, светящаяся, улыбается, глядя на меня. А я, глядя на нее, не могу сдержать слез.

Некоторые раны даже по прошествии многих лет не затягиваются, не заживают, не превращаются в рубцы и шрамы. Оставаясь все теми же кровоточащими ранами, что и годы назад.

Некоторая боль не уходит бесследно, не исчезает, не смывается со временем. Некоторая боль просто притупляется, становится не такой острой и ощутимой. Но все равно… стоит лишь памяти напрячься и вспомнить, как сердце болит вновь.

Моя боль притупилась. Она не ушла, не исчезла, она просто затихла. И я почти не чувствовала ее.

Потому что рядом со мной были люди, которые помогали пережить. И я пережила.

Глядя на Алькину фотографию, я понимала, что не все еще прошло. И не пройдет никогда, наверное.

Потому что дорогих людей не бывает много, и когда они уходят, что-то внутри тебя перестает жить вместе с их уходом. Словно ломается. Словно душа выворачивается наизнанку. Словно сердце стучит уже медленнее и глуше. И словно боль, такая нестерпимая и острая разрезает тебя напополам.

И пережить эту боль, заставить ее притупиться, отойти на время помогают близкие и родные люди, которые остались с тобой. Которые не бросили, не ушли, не оставили одну.

Те люди, ради которых теперь живешь ты. И те, которые живут ради тебя.

— Дождь закончился, — проговорил Миша, закрывая зонт и отпуская руку дочери из своей широкой ладони.

Я кивнула, не отводя глаз от фотографии.

— Она все такая же, правда, Миш? — прошептала я — Совсем не изменилась.

Какую глупость говорит эта безумная женщина, сказал бы посторонний человек, но Миша просто кивнул, сжал мои плечи, обняв сзади, и прошептал на ухо:

— Хочешь, мы оставим тебя одну?

Я посмотрела на него, потом перевела взгляд на дочку, улыбнулась.

— Да, пожалуйста, — проговорила я шепотом, словно боясь нарушить тишину.

— Как скажешь, — Миша наклонился ко мне и поцеловал в губы — Мы будем ждать тебя в машине.

Я кивнула ему и улыбнулась.

Миша подхватил дочь на руки и вместе со своей драгоценной ношей направился к машине, а я провожала их глазами, чувствуя, что боль опять отступает.

— Папа, а почему мама осталась? — услышала я вопрос дочери.

— Маме нужно побыть одной, — ответил Миша — С сестрой.

— С той, в честь которой меня назвали?

— Да, зайка, с твоей тетей Алей.

Тетя Аля…

В моих глазах блеснули слезы. Я обернулась к памятнику и посмотрела на Алькину фотографию.

— Ты не можешь услышать этого, Алька, — прошептала я — Как она называет тебя тетей. И как наш маленький, — я дотронулась до своего еще плоского живота и погладила его, — как он назовет тебя тетей, ты тоже не услышишь, — я поджала губы и опустила голову вниз — Миша еще не знает, я ему не сказала. Он будет счастлив. Он так хотел еще одного малыша!! — я коснулась ее улыбающегося личика — Прости меня, что я плачу. Я просто очень скучаю по тебе, — я покачала головой и сделала шаг назад — А твой убийца… он получил по заслугам. Как он не старался скрыть, все факты стали известны прессе. Да, он заболел… СПИД, чума двадцать первого века… Заразился. Что уж тут поделаешь? Судьба, наверное, — я втянула в себя воздух и зажмурилась — Лечиться, говорят, пытался. А толку-то? — я грустно хохотнула — Не вышло у него. В Америке живет сейчас, точнее, доживает. Недолго ему осталось, — улыбнулась, приоткрыла глаза — Он получил то, что заслужил.

Я протянула руку и коснулась холодного гранита пальцами.

— Ты не беспокойся, моя хорошая, — проговорила я тихо и, наклонившись, поцеловала Алькину фотографию. — Все теперь у нас будет хорошо. Я верю в это, и ты тоже верь.

— Мамочка, дождь опять начинается! — услышала я звонкий голосок дочери, мчавшейся ко мне.

Я вздрогнула и обернулась.

— Да, солнышко, я уже иду.

Последний взгляд на Альку.

Ее улыбка навсегда останется у меня в памяти. Искренняя, счастливая, живая…

И вдруг моей руки касается маленькая ладошка дочери, привлекая внимание вновь.

— Мамочка, пойдем? — спрашивает девочка, глядя на меня внимательными глазками.

— Да, Алина, — улыбнулась я, — пойдем к папе.

И мы, держась за руки, вышли за ограду и двинулись к машине.

Уже садясь в автомобиль, я бросила в сторону ограды еще один быстрый взгляд.

Алька… Я люблю тебя. И всегда буду любить.

А боль притупляется, становится меньше и незаметнее…

Потому что время, оно лечит. Но лечит лишь тогда, когда рядом есть те, кто помогает ему в этом.

Я улыбнулась, послала сестренке еще один поцелуй и села в машину.

Все будет хорошо. Все у нас теперь будет хорошо.

Как я ей и обещала…