Поезд отъезжал от феодосийского вокзала. С левой стороны оставался дом-музей Айвазовского и «Монмартр» с картинами, раковинами, шкатулками и камнями. С правой стороны назад уплывала набережная с лениво текущей толпой курортников и темно-синим манящим морем.
Покидать море было грустно.
Прилепив носы к стеклу, семейство Лученко смотрело в прощальные бархатные крымские сумерки. Оля мечтала: «Вот бы жить на море! Ничего больше и не нужно!» Кирилл смотрел на морской пейзаж и вздыхал: «В первый раз в жизни попал на юг, а отпуск пролетел, как одна секунда…»
Андрей Двинятин размышлял невесело: «Ну вот и кончился очередной отпуск. В этот раз в нем, кроме моря и солнца, уместилось столько всего, чего в моей повседневной жизни не бывает — Вера, надежда на любовь, приключения и даже преступления. Но все пролетело, как молния».
Андрей, ни о чем не жалея, выбрал любовь. Не прощаясь с другом Жаровней, он уехал с Вериной семьей. И это ему еще зачтется, хотя он этого и не знает…
Вера Лученко смотрела на уходившую назад набережную, где еще вчера прогуливалась с Андреем, и с философским спокойствием рассуждала: «Главный секрет сохранности любви состоит в том, чтобы она не имела продолжения. Нужно вовремя ставить последнюю точку. Спасибо тебе, море, город, где было так много событий, и тебе, Андрей… Мы немножко с тобой сошли с ума у этих берегов. Это я говорю тебе как психотерапевт. Таких безумных страстей в обычной жизни не бывает. Пора возвращаться в реал, как говорит моя дочь».
— Мам! Мы еще вернемся сюда следующим летом? — спросила Ольга. Она сказала это с такой детской непосредственностью, что Вера обхватила девушку и прижала к себе.
— Если захочешь, обязательно приедем, — сказала мать, утыкаясь в душистую Олину макушку. — Тем более что в дом-музей Грина я так и не попала.
— А если я захочу приехать? — поинтересовался Кирилл.
— Мое мнение кого-нибудь интересует? — подал голос Андрей.
— Решено. Место встречи изменить нельзя, — сказала Вера, улыбаясь с легкой грустью.
— Мам-Вера, вы обещали, что когда мы окажемся в поезде, вы нам все-превсе объясните и растолкуете. — Кирилл выжидающе смотрел на тещу.
— Да, я свидетель, ты обещала, — поддержала мужа Ольга. — Мы ждем, когда наша собственная мисс Марпл, сверкая спицами, расскажет нам ужастик.
— Хорошо. Я вам все расскажу. Но только Пая на ближайшей станции выведите вы, а я беру отгул от всяких дел до самого Киева.
— Это шантаж! — воскликнула Оля и снова, как щенок, стала тереться о материнские руки.
— Ну и пусть даже шантаж, Веруня заслужила отдых, поэтому мы просто обязаны дать ей возможность побездельничать. — Двинятин заботливо подложил под Верину спину подушку и прикрыл ее ноги простыней.
— Расскажи сперва о том, кто же все-таки творил все эти гадости. А то мы так мчались на вокзал, что я так толком ничего не поняла. — Оля пересела к мужу на колени, и ее юная мордашка сделалась озабоченно-внимательной.
Андрей по-турецки уселся на нижней полке, возле Веры, и сказал:
— Только по порядку. Чтобы все было понятно.
— Начнем с ответов на три главных вопроса, — начала
рассказывать Вера. — Первый: кто все эти преступления совершал? Ответ — Август Феофанов; второй: почему он это делал? Ответ — от зависти к своему родному брату-близнецу Кадмию; и третий: как я до этого додумалась? Ответ — благодаря своей головной боли, пальцу художника и уроку рисования для пятого класса. Ну, и еще кое-каким подробностям.
— Ма! Немедленно начинай объяснять, а то я сейчас лопну от любопытства!
— Поскольку аудитория у моих ног в буквальном смысле слова, — Вера погладила велюровую мордочку Пая, лежавшего у нее в ногах, — я рассказываю. Начну издалека, с шестнадцатого века, с Англии и философа по имени Фрэнсис Бэкон. Он почему-то считал, что главная задача медицины — это достижение гармоничного состояния человеческого организма, который обеспечил бы ему полноценную жизнь. Бэкон говорил, что обязанность врача состоит целиком в том, чтобы уметь настроить лиру человеческого тела и играть на ней так, чтобы она ни в коем случае не издавала негармоничных и неприятных для слуха созвучий. Так вот, когда я в первый раз попала в дом Кадмия, мои созвучия расстроились. Вы же помните, что мы уехали оттуда из-за моей внезапной головной боли, да так скоропалительно, словно за нами гнались какие-то монстры. Я не буду утверждать, что уже тогда все поняла. Но именно в тот день моя голова своей болью просигнализировала мне: «Будь начеку! Опасность!» И все последующие события подтвердили это. Мои размышления шли по правильному руслу.
— Ты, что ли, из-за своей головной боли докопалась до истины? — Андрей хлопнул в ладоши. — Браво интуиции доктора-психотерапевта!
— Ты зря иронизируешь, — вступилась за мать Ольга. — Между прочим, я с детства помню случаи, когда мама предвидела ход событий. И не один раз! Помнишь, ты пришла за мной на продленку в первом классе и сказала, что нужно поскорее бежать домой. А на другой день мы узнали, что в школе был пожар, что-то случилось с проводкой. Ты потом призналась, что у тебя было предчувствие, и поэтому ты меня пораньше забрала из школы.
— Андрюша, а ты как ветеринар наверняка обращал внимание на то, что практически все животные предчувствуют не только какие-то природные катаклизмы, но и настроение или физическое состояние своих хозяев. Уже не говоря о том, что они гораздо раньше человека умеют распознать опасность, грозящую их хозяину. Ты ведь сам мне рассказывал о своих пациентах, животных-эмпатиках.
— Вот наш Пай, например, терпеть не может пьяниц, — вмешался Кирилл и стал чесать за ухом сонного спаниеля.
— Я только хотел сказать, — оправдывался Двинятин, — что ты не только с помощью интуиции распутала этот клубок.
— Это правда… Так вот, есть люди — их немного, но они есть, — которые чуют неладное. К сожалению, я тоже к ним отношусь. Мне от этого жить не легче, а труднее.
Но дело не в том. — Вера задумалась над чем-то, только сейчас пришедшим ей в голову.
— О чем ты подумала? — спросил Двинятин.
— О том, что Август, погубивший четырех человек: своего брата, его жену, свояченицу и нашу соседку Аллу, может выбрать третий вариант.
— А какие были два? — спросила Ольга.
— Тюрьма или больница, — ответил вместо Веры Андрей.
В этот момент мобильный телефон Веры заиграл Let It Ве. Она покопалась в своей сумочке, достала трубку и ответила «да». Услышав абонента, вышла из купе в коридор на несколько минут.
Вернулась и сообщила со странным выражением лица:
— Август Феофанов покончил с собой…
— Это и был третий вариант? — спросил Кирилл.
Вера не успела ответить. Двинятин взял ее за руку и сказал:
— С вами, девушка, опасно дело иметь, вы все знаете наперед! — Ему нисколько не было жаль преступника.
— Ага, мама у нас такая! — с чувством сказал Кирилл, словно Верины уникальные способности были предметом национальной гордости. — Помните, мам-Вера, как вы одному бизнесюге в сентябре две тыщи первого не советовали в Нью-Йорк лететь? А он, дурак, все равно полетел.
— Мама тогда нашу Любаню от этого самого типа выручала. — Оля достала из большого пакета с едой огромное антоновское яблоко и с сахарным хрустом откусила.
— Ничего не понимаю. — Андрей с недоумением взглянул на Веру. — Любаня — это кто?
— Мамина подруга с раннего детства! Они в первом классе сидели за одной партой.
— И на нее наезжал бизнесмен?
— Да.
— Она что, перешла ему дорогу?
Вера наконец решила вмешаться в разговор. Пока в купе беседовали, она переваривала полученную информацию о смерти Феофанова.
— Это долгая история. Как-нибудь расскажу.
— Нет. Так не пойдет. Поматросили и бросили? Давай, колись! — Андрей с притворной угрозой посмотрел на Веру.
— Ладно. Если кратко, то история такая: у моей близкой подруги возникли крупные неприятности с одним бизнесменом, я уладила эти неприятности. И совершенно случайно узнала, что он собирается в Америку накануне одиннадцатого сентября. Я ему посоветовала не лететь. Он меня не послушал и полетел. И погиб в одной из башен-близнецов. Все.
— Ничего себе «все»! А когда дело было?
— В августе.
— Так ты за месяц знала, что в сентябре произойдет?
— Я не знала, Я чувствовала. Знать и чувствовать — это разные вещи.
— Ребята, — сказал Андрей умоляюще, — вы меня не разыгрываете? Все это было на самом деле?
— Иес! — хором ответили Ольга и Кирилл.
— Так это же потрясающе, у тебя гениальные способности! Просто Божий дар! — Андрей от полноты чувств схватил Веру за руку и в порыве восторга поцеловал ее в губы. Вера улыбнулась. Дочь с зятем зааплодировали.
— Вовсе никакой не дар. Это скорее Божье наказание, мои предвидения, — покачала головой Вера. Она снова усадила взбудораженного Двинятина рядом с собой и принялась объяснять: — Представьте себе, что вы спите и вам снится что-то плохое. Что-то настолько ужасное, что нет сил это терпеть, словно душа погружается в кромешный ад. Внезапно вы просыпаетесь, и наступает освобождение. Все вокруг хорошо, а сон — это неправда, какие-то страхи подсознания. Вы чувствуете колоссальное облегчение, так? И вы можете рассказать окружающим свой сон. Вам скажут, что все это ерунда, и вы забудете свой ужас, на этом все для вас закончится. Но часть из ваших снов почему-то сбывается. Вы можете не запоминать и не фиксировать, какие сны вам снятся. Однако это бывает со всеми. У меня все происходит совсем по-другому. Какая-то деталь, предмет, случайный разговор, все что угодно рождает вдруг в моей голове странные картины. Иногда они внятные и связные. Но чаще я ничего не понимаю. Это такое ощущение, словно у тебя совсем нет кожи, как будто ты чувствуешь во сто, в тысячу раз острее, чем обычный, средний человек. И происходит это не во сне, а наяву. Иногда мои предчувствия точно адресованы. Как тогда, в случае с бизнесменом. В его кабинете на столе стоял перекидной календарь, и на одной из страниц был вид ночного Нью-Йорка. А рядом, на следующей странице, была месячная сентябрьская сетка. Я посмотрела и увидела, что одиннадцатое число обведено черным жирным контуром. Хотя на самом деле никакого контура там не было.
— И ты поняла, что одиннадцатое число опасно?
— Да.
— Но как ты связала это с Америкой?
— Я же говорю: рядом, на соседней странице, был ночной нью-йоркский пейзаж. Отдельно эти картинки могли ничего не значить. Но поскольку они находились рядом, я тогда почувствовала что-то похожее на начало гриппа. Головная боль, температура и вообще нехорошо. По опыту я знаю, это состояние — предвестие беды.
— И ты предупредила этого предпринимателя, чтоб он не ехал?
— Именно.
— А если б он принял тебя за городскую сумасшедшую?
— Ну и что? Он, наверное, так и подумал.
— Но он ведь хотел насолить твоей подруге, если я пра-вильно понял?
— Да, он мог сильно подпортить Любе жизнь.
— И ты, тем не менее, решила отвести от него беду? Ты, по сути, пыталась спасти ему жизнь?
— Но ведь не спасла! Он же мне не поверил.
— Странно. Ты врага предупреждала об опасности?
— Что же тут странного, Андрюша? Я ведь врач. И ты тоже доктор, только ты лечишь братьев наших меньших, но должен понимать такие веши. Если твои пациенты тебя кусают или царапают, ты ведь все равно их лечишь. Или нет?
— Все равно, ты удивительная женщина.
Вера провела привычным жестом по своему лицу, словно снимала лесную паутинку.
— Мам-Вера! Мы уже накрыли царский ужин. — Кирилл перебросил через согнутый локоть белое вафельное полотенце.
— Какая красота! — потерла ладони проголодавшаяся мать семейства.
— Ты налегай на еду, налегай! Тебе силы понадобятся, чтоб нам все рассказать про этого маньяка Феофанова, — командовала Ольга.
На столике лежала льняная салфетка, которую Вера всегда стелила, когда приходилось есть в полевых условиях. На ней в прозрачных пластмассовых судках расположились: отварная картошка, утомленная сливочным маслом и густо посыпанная укропом; огромные алые помидоры и сладкий желтый перец, кусочки дыни, а также завернутая в фольгу, но уже нарезанная порционными кусками курица-гриль. Вся эта снедь ласкала глаз, щекотала ноздри вкусными ароматами и сладко томила желудок. Компания принялась за еду с таким энтузиазмом, словно постилась несколько суток. Поездной зверский аппетит дал себя знать.
— Когда вы все это богатство успели сварганить? — изумился Андрей.
— Пока вы с мамой ездили к Кадмию, — гордо ответила Ольга. И добавила, как само собой разумеющееся: — Мама ведь сказала, чтоб Кира взял билеты на сегодня на вечерний дилижанс, не ехать же нам голодными. Пока он метнулся диким кабанчиком на вокзал за билетами, я сочинила весь этот натюрморт. Вкусно?
— Выше всяких похвал! Это получше ресторана будет, — вытирая усы салфеткой, сказал Андрей.
— Моя школа! — гордо вскинул голову ее молодой супруг.
— И мои университеты! — развеселилась Вера.
— В общем, наш кулинарный техникум! — улыбалась довольная Оля, видя, с какой скоростью и, главное, с каким аппетитом исчезает приготовленная ею еда.
Когда с едой было покончено, мужчины выкурили свои законные сигареты, а Пай (после того как выклянчил у Веры самые лакомые куски курицы) получил свою обязательную мисочку мяса с «Геркулесом», все расселись по местам и Вера продолжила свой рассказ.
— После гибели нашей квартирной хозяйки меня не покидала странная мысль, что это как-то связано с нами. В частности со мной. Дальнейшие события подтвердили догадку. Не остановись мы у нее, она, возможно, осталась бы жива.
— Ты что, хочешь сказать, что мы виноваты в ее смерти?! — Личико Оли покраснело, на глаза навернулись слезы.
— Олененок! Ты слишком прямолинейно восприняла ход моих рассуждений. Трагедия все равно случилась бы рано или поздно, просто мы ее ускорили. — Вера отки-нула голову и сидела задумавшись.
— Все-таки паскудная штука жизнь, — подал голос Кирилл, тоже остро воспринявший Верины слова. — Какой смысл суетиться, если в любую секунду любая случайность может это все прервать?!
На несколько минут вся компания замолчала, прислушиваясь к своим воспоминаниям об отпуске. А может быть, к перестуку колес. Андрей смотрел на Веру, любуясь ею и остро чувствуя, как не хочется расставаться. «А действительно, был ли смысл в этой любви, если разлука неизбежна?» — подумал он.
Вера посмотрела ему в глаза и сказала:
— Смысл суетиться есть.
— Мама, — серьезно сказала Оля. — Ты только не смейся. Но все-таки… В чем смысл жизни?
— Ты что, серьезно?
Оля не ответила. Вера заглянула в глаза остальным и увидела, что они действительно хотят услышать ее версию. Как дети, честное слово… Ну что ж, пусть услышат.
— А если так: у жизни много смыслов, а у смысла много жизней. Биологически смысл жизни в том, чтобы жить, продолжиться. Стремление живой материи как можно дольше не становиться неживой. Индивидуально у каждого свой смысл, на своем уровне, в разном возрасте разный. Удовлетворять свой интерес к миру, вызывать интерес мира к себе. Получить полной мерой удовольствий и страданий. Рисковать, щекотать нервы — чтобы чувствовать: «я живу». Узнать свои способности — в чем они, возможности — есть ли у них предел. Нащупать, в чем твое предназначение. Диалог с судьбой путем поступков. Пытаться осчастливить все человечество или одного близкого человека? Или копить состояние? Или выразить свое поколение через какое-нибудь творчество? Или все это вместе плюс собственный вариант? Можно сказать и так, что тут процесс интереснее результата, то есть смысл жизни в его поиске. Иногда это называется поиск цели.
— Подожди, — сказал Андрей. — Ты очень здорово, хотя слишком объективно и осторожно все объясняешь. А если жизнь не получается, какой в ней смысл? Тогда что делать?
Вера поудобнее устроилась на полке, привычно опустила руку на выпуклый гладкий лоб Пая и сказала:
— Играть. Жизнь — игра, учи правила и играй. Как в преферанс, как в рулетку, — с тем же азартом, почему бы и нет? Все играют, даже если они об этом не догадываются. Помните известную эпитафию философа Сковороды, которую он сам себе придумал? «Мир ловил меня, но не поймал». Почему-то все понимают это как то, что жизнь его давила, мяла, порабощала — а он не подчинился, остался самим собой. Возможно. Но это может значить и другое. Ты пришел в мир, и мир пришел в тебя. Вы друг друга не выбирали, так что ж теперь? Как лучше, интереснее скоротать время? Играть, конечно. Мир и философ играли в догонялки, а когда время игры закончилось — разошлись, довольные друг другом. Вот так-то, мои любопытные. Игра — это не репетиция жизни, как пишут в умных книгах. Это и есть сама жизнь. И не нужно слишком серьезно к ней относиться.
— Надо знать меру, — провозгласили хором Вера и Андрей, переглянулись и расхохотались. Молодежь мгновенно присоединилась. Пай, удивившись в первую секунду, радостно запрыгал, норовя лизнуть кого-нибудь в нос, заметался по тесному пространству купе и залаял своим басовитым голосом.
Поезд все стучал, увозил их все дальше от Феодосии, и неприятная история становилась все бледнее, казалась не такой страшной и настоящей.
Андрей попросил:
— Веруня, продолжай, пожалуйста. Я хоть и присутствовал при твоем разговоре с Феофановым, но так до конца многое и не понял. У меня куча вопросов, на которые ты должна дать ответ.
— Задавай свои вопросы.
— Ну, вот, например, главный вопрос: какого черта этот Феофанов угробил свою родственницу, старушку Екатерину Павловну? Неужели этот божий одуванчик представлял для него опасность? И при чем тут наш приезд? И голоса?
— Тебе как лучше объяснять, отвечая на вопросы или с самого начала?
В разговор матери и Андрея вмешалась Ольга. На ее глазах подобная история с «объяснялками» происходила далеко не впервые, и девушка точно знала, как интереснее. Поэтому она попросила:
— Ма! Ты лучше не отвечай ни на какие вопросы, а расскажи все с самого начала. Иначе все равно будет непонятно.
— Хорошо, начнем по порядку. Много лет назад в одной семье родились два мальчика-близнеца. Отец мальчиков был художником-оформителем и человеком с претензиями. Поэтому одного парня он назвал Кадмием, в честь своей любимой краски, если так можно выразиться, а другого — Августом, как римского императора. Вскоре отец-оформитель бросил свою семью, и матери пришлось одной растить двух сыновей. Это было очень трудно, и одного мальчика, резвого, бойкого и непослушного — Кадмия — она отправила в Феодосию, к бабушке. А второго, Августа, более управляемого, оставила у себя. С того момента у близнецов жизнь сложилась по-разному. Крымский близнец был предоставлен сам себе, старенькая бабушка не могла уследить за бойким мальчишкой, он почти все дни проводил на море. Рано начал курить, дрался с остервенением, почти не учился. Словом, рос как придорожная трава. Август же, руководимый матерью, получился полной противоположностью брату. Он прилично учился, был аккуратен, избегал драк со сверстниками, ходил в музыкальную школу и вообше был гордостью мамы. Иногда летом братья встречались, поскольку Августа заботливая мать старалась вывозить к морю после напряженного учебного года. Кадмий кидался к брату как к самому родному человеку. Он учил его плавать, брал на рыбалку, тащил за собой в горы и всем друзьям с гордостью показывал своего замечательного брата. Но Август вел себя с братом более сдержанно. Он считал себя лучшим, более умным, более воспитанным и, уж конечно, избранным. Ведь не случайно мать именно его оставила возле себя и на нищенскую зарплату и бесконечные ночные приработки одевала, обувала и обучала его, не переставая твердить, какой он необыкновенный, талантливый и какое великое будущее ему предназначено.
— Мам-Вера! Получается, один братец рос в полном зефире, а другой совсем голимый, что ли? — Кирилл от рассказа так впечатлился, что снова перешел на сленг.
— Погоди, Кира. Ма! Что дальше было? Я же знаю, сейчас самое интересное начнется, это была только прелюдия. — Ольга от нетерпения заерзала.
— Ты права, моя девочка! Дальше начинается самое интересное. Потому что в жизни всегда интереснее, чем люди себе могут вообразить. Представьте, крымский близнец, босяк и хулиган, познакомился с художником, рисовавшим морские пейзажи. И так ему захотелось научиться рисовать, что он стал ходить в изостудию, бегал на этюды, и это превратилось в главный интерес его жизни. Кадмий оказался очень талантлив, он поступил в Академию художеств в Ленинграде. Более того, его послали потом по обмену студентов учиться в Швейцарию, так что он нашел свое призвание.
— А что в это время делал Август? — Андрей удивлялся, как это Вера, почти все время находясь рядом с ним, узнала о жизни этих людей такие подробности, словно изучала их биографии в каком-то архиве. Когда она ухитрилась все это выяснить? Как? Непостижимо!
— В это время другой брат, Август, прилежно учился в КПИ, стал инженером, поступил на работу в какое-то НИИ, потихонечку делал карьеру, стал завотделом. И тут грянула перестройка.
— И Август оказался на улице, — догадалась Оля.
— Так и было. Никому не нужные конструкторские бюро закрылись, инженеров вытолкнули на улицу, начался капитализм. Городской парень, до тех пор вполне благополучный, растерялся. Он не привык к тому, что его прилежание, его усердие никому не нужны. Мать к тому времени уже умерла. Август пережил острейшую депрессию. Идти торговать он не мог, не умел и не хотел. Начать свое дело? Он не представлял себе, как это вообще делается. Пойти на какие-нибудь курсы, как его бывшие коллеги, он считал ниже своего достоинства. Ведь у него уже было высшее образование, зачем нужны еще какие-то курсы! В общем, у человека нет силы воли. Жизнь начала стремительно проноситься мимо Августа, как скорый поезд мимо захолустной станции. Кругом происходили колоссальные изменения: вчерашние сокурсники уходили в бизнес, быстро богатели, кто-то разорялся, кто-то двигался вверх на топливе собственных мозгов или связей, или того и другого, кто-то открывал киоски, кто-то банки, кто-то спивался, бомжевал. Мир, в котором так комфортно существовал Август, мчался с бешеной скоростью, а он унылым взглядом провожал это движение, никак в нем не участвуя.
— А другой брат? — спросил Кирилл.
— С ним все было по-другому. Кадмий с детства привык к тому, что за место под солнцем нужно бороться. Он был боец. Учась за границей, он понял, что произведения искусства — это такой же необходимый людям товар, как хорошая мебель, дорогие машины, драгоценности. И он не только научился создавать настоящие живописные шедевры. Он изобрел свой собственный стиль и сумел сделать себе имя. Кадмий научился продавать свои работы. Его картины стали покупать сильные мира сего: депутаты, кандидаты, банкиры, бизнесмены, политики. Иметь в своем доме или офисе картину Кадмия Феофанова стало престижно. Крымский близнец сделался состоятельным и преуспевающим человеком.
— Я понял, Кадмий и Август — это как Моцарт и Сальери. Неудачник завидовал таланту.
— Да, Андрюша. Ты попал в самую точку. Он ему смертельно завидовал. Всю свою энергию он обратил в ненависть. С точки зрения Августа Феофанова, жизнь обошлась с ним исключительно несправедливо. Он, в отличие от брата, всегда все получал прилежанием, усердием, корпя над учебниками. А Кадмий, по его мнению, только загорал, купался, дурака валял, бабка им не занималась, и на тебе — откуда что взялось! Успешный и богатый! За что? За какие такие заслуги его картинки покупают? Почему пишут о нем хвалебные статьи, где его называют современным Ван Гогом? Сальери, помните, называет Моцарта «гулякой праздным». Примерно так и Август воспринимал своего брата. Он считал его пустым бездельником, маленьким бродяжкой, неспособным добиться чего-то стоящего, и вот Кадмий имеет все, что по праву должно принадлежать ему — Августу!
— И поэтому он решил убить своего брата?
— Он убедил себя в том, что Кадмий украл у него эту успешную жизнь. Ведь если бы мать отправила его, а не брата к бабушке, к морю, то, наверное, он достиг бы того же, и даже большего. Постепенно началось раздвоение личности. И, решив убить Кадмия, Август словно восстанавливает статус-кво.
— Ну а как же все дальнейшие убийства: жена, свояченица, Алла?
— Ну, с Аллой понятно, не надо было ей надевать мой халат. А жена… Дело в том, что в юности они оба были влюблены в одну и ту же девушку — Любу Эске. Но она выбрала легкомысленного Кадмия. И не ошиблась. Он окружил ее заботой, комфортом и любовью…
— И этого неудачник Август тоже не мог простить своему брату? — Андрей потер переносицу. — Получается, он хотел занять место брата не только в профессиональном плане, но и в личном? Но ведь жена не могла не почувствовать подмены!
— Вначале, когда он вернулся из Киева и объявил о смерти брата, все обратили внимание на то, что у Кадмия Ивановича изменился характер. Из веселого, энергичного и бесшабашного человека он превратился в сдержанного, замкнутого и немногословного. Но все посчитали, что на него так повлияла трагическая смерть брата. Затем, когда жена почувствовала неладное и стала к нему пристальнее присматриваться, он от нее избавился, сымитировав несчастный случай.
— Да, он большой мастер по части имитаций. А зачем ему понадобилось нам делать пакости? Какой вред могли причинить ему мы, совершенно незнакомые люди? Ведь мы же не знали братьев-близнецов. Почему он стал преследовать нас? — Зеленые глаза девушки сверкали гневом.
— Погоди, Оль! Ты же сама хотела, чтоб мама все рассказала нам по порядку. И сама же лезешь «поперед батьки». — Призвав к порядку жену, молодой супруг попросил тещу: — Мам-Вер, мы подошли к тому времени, когда ему начала мешать старушка Екатерина Павловна, правильно?
— Правильно. Но тут есть два хитрых момента. Если помните, дети мои, старушке все время слышались голоса. Она и мне успела что-то сумбурное сказать про «не те голоса», и твердила об этом соседке тете Вале, и Галине с Иваном тоже что-то такое говорила. Но до нашего приезда никто ее всерьез не воспринимал. Почему же Кадмий ее не трогал раньше? — Доктор Лученко обвела слушателей внимательным взглядом. Те молчали, и она стала объяснять свои мысли:
— Дело в том, что Екатерина Павловна Эске напоминала Августу, мнимому Кадмию, его подлинную, предыдущую жизнь, до подмены. Она была учительницей музыки, и очень хорошей. А он тоже учился музыке, кроме того, она всегда очень по-доброму относилась к нему, когда он в детстве с матерью отдыхал в Крыму. Она тогда уже была замужней дамой, но поскольку своих детей у них с мужем не было, Екатерина Павловна уделяла ему много времени и внимания. И он к ней привязался. Именно поэтому он принимал ее в своем особняке, обеспечивал ее, она после смерти матери стала самым близким ему человеком. Но когда приехали мы, наивная старушка рассказала ему, что взяла на квартиру доктора-психотерапевта и теперь сможет наконец разобраться с «голосами». Он понял, что это опасно, и убил ее, обставив все как несчастный случай.
— А второй момент? — Кирилл внимательно следил за нитью расследования,
— Второй момент — это мы с вами. Мнимый Кадмий не знал, что именно успела рассказать нам старушка Эске, и именно поэтому делал все возможное, чтоб убрать нас и с квартиры, и из города. Кража, нападение с доберманом на нас с Андреем, попытка утопить Кирилла, хулиганы во дворе с приставаниями к Оле — это все для выдворения нас из Феодосии.
— А с голосами-то что? — будто проснувшись, спросила Ольга.
— Тут все правильно. Екатерина Павловна, как и положено музыканту, имела тончайший слух. У братьев, несмотря на полное внешнее сходство, были разные голоса. И это понятно. Один жил у моря, курил, пил вина, ел острую пищу. А другой жил в городе, был паинькой, не курил, не пил, мамочка кормила его правильной, но скудной пищей. Главное же — зубы, вернее, зубные протезы. По-врачебному — бюгели. Старушка мне успела пробормотать: может ли человек, которому вставляли зубы, слегка пришепетывать? А потом вдруг резко перестать. И голос его изменился. Я ей сказала: «Конечно, может» — и забыла об этом. Но потом, когда начались наши неприятности, вспомнила. Увидела Феофанова и вспомнила еще, как весной, в марте, по телевизору показывали убитого маклера, копию физиономии художника. Это был брат-близнец. Я задумалась: что могло слышать чуткое музыкальное ухо Екатерины Павловны? Только вот эту разницу в голосах. Кадмий в детстве много дрался, остался без какой-то части зубов, поставил протезы. А год назад, как я поняла, ездил в Киев заменить их на современные удобные бюгели. Потом он с непривычки слегка пришепетывал, причем даже сам этого не слышал. А Эске слышала. Но когда Август подменил Кадмия — перестала, и принялась об этом болтать… Ну, дальше понятно. После поездки в Коктебель я позвонила полковнику Сердюку, попросила его узнать для меня все, что можно, об Августе Феофанове, потом найти стоматолога, у которого пару лет назад покойный Феофанов обслуживался, и взять у него записи в журнале, скопировать и прислать мне по факсу. Кроме того, Федор Афанасьевич сообщил мне, что, поскольку еще весной Кадмий, будучи в Киеве, опознал убитого брата Августа, то вскрытие делалось небрежно. Я убедила его срочно сделать эксгумацию.
— Хм, — усомнился Андрей, — разве может милиция вот так вот просто раскопать могилу по совету знакомой, не имеющей отношения к следствию?
— Это смотря какой уровень знакомства. У нас с Сердюком давняя связь, и он мне доверяет. Так вот, оказалось, что у убитого якобы Августа во рту вместо зубов — протезы! Значит, это крымский брат — Кадмий.
Все слушатели уставились на Веру так, словно она только что на их глазах достала из бумажной салфетки кролика. Она продолжала, потрепав Пая, свернувшегося калачиком у ее ног:
— И еще убедившие меня детали. По картинам художника, по произведениям писателя опытный психотерапевт может кое-что сказать о его темпераменте и характере. А картины Феофанова резко контрастировали с человеком, которого я увидела в особняке. Когда я заговорила о дополнительных и контрастных цветах, Феофанов промолчал, не захотел поддержать разговор о цветовосприя-тии — это странно для художника. Когда говорил о стоимости картин, приплел сюда продажу квартиры — это уже от риэлтора, не так ли? Все раскрывалось постепенно, в беседах. Еще по его намекам я поняла, что он читал книги по психиатрии, в частности о расстройстве внутреннего речевого механизма. Здоровый человек не будет забивать себе голову такими скучными материями. Ну, походка, гримасы — это все долго объяснять.
— А при чем тут палец художника и урок рисования для пятого класса? — спросил Кирилл.
— Это совсем просто. Я заметила, что на многих картинах есть отпечаток пальца, как печать, и намекнула мнимому Кадмию, что можно его дактилоскопировать.
Близнецы-то они близнецы, но отпечатки пальцев у них должны отличаться. Я попросила Феофанова сделать мне набросок в блокнот, и он так напрягся, как будто он глухонемой, а я заставляю его исполнить оперную арию в «Гранд опера». Ясно же, что он рисовать совсем не умеет.
Вера выпила воды. Все молчали, боясь пропустить хоть слово.
— Теперь об ограблении. Воры, влезшие к нам, искали дневник покойной. Наши вещи они прихватили для маскировки. Стало быть, убийца боялся старушки. Я просто размышляла логически. Кстати, о дневнике я узнала от соседки тети Вали, рассказала капитану Кухарчуку, и тут же это стало известно Феофанову. Каким образом? Иван Жаровня рассказывал, что Феофанов рос тут, и у него друзья детства теперь есть «там, где надо». Значит, разведка у него хорошо была поставлена. Знакомые-то не догадывались, что это не Кадмий, а его брат-близнец. Потом мне Август признался, что подручные нашли ему таки дневник в нашей квартирке, в куче тетрадей на шкафу, и он сжег его. Правда, там ничего о нем не говорилось. Так-то.
— Осталось еще кое-что, не совсем понятное, — сказал Андрей. — Почему Феофанов так настаивал на том, чтоб ты его непременно проведала? И кто его отравил? Или это случайность?
— Начну с конца. Это не случайность. Мнимого Кадмия никто не травил, он сам решил немного притвориться, чтоб на всякий случай отвести от себя подозрения. Панкреатитные сильные боли очень легко симулировать, при болезни поджелудки анализы могут быть нормальные. Что касается того, почему он так стремился увидеться со мной, то здесь у меня два предположения. Первое — он инстинктивно хотел поговорить с врачом. Как больной человек, — а Август был не только преступником, но и душевно нездоровым, — он подсознательно стремился к беседе со специалистом. Возможно, рассчитывал, что я помогу ему как-то. Второе — он хотел понять, насколько сможет чувствовать себя в безопасности после нашего отъезда.
— И ты предложила ему два выхода: тюрьму или больницу.
— Я ничего не предлагала, только намекнула… Дело в том, что при наличии явных признаков шизофренич-ности Августа — разорванности, лоскутности мышления, внезапных резких смен настроения и речи, — он большую часть времени был все-таки нормальным человеком. Полагаю, задумывал он свое преступление не в шизофреническом бреду, но заранее подготовил отступление в болезнь: душевнобольных лечат, а не судят. Я совершенно искренне не собиралась становиться ему судьей и стучать куда следует о его делишках. А врачом его быть — нет уж, увольте.
— Потому что знала, что он решит уйти из жизни? — спросил Андрей.
— Как же это можно знать заранее? Его нужно было просто остановить, и я это сделала.
— Я понял, — сказал Двинятин, — он встал на место своего брата, но счастья при этом не достиг, даже наоборот. Вдруг понял, что напрасно убил и его, и его жену, и тетю Катю. Не захотел жить с таким грузом.
— Возможно, — вздохнула Вера.
— Мам, ты у нас просто мисс Марпл какая-то! — сказала Оля. — Значит, все это: убийства, нападения, вся эта безумная агрессия — из-за зависти?
Вера слегка запнулась. Она вспомнила недавний телефонный разговор.
«Вера Алексеевна, вы меня узнали. Наш общий знакомый, художник Кадмий Феофанов, покончил с собой».
«Ну вот, а говорили, что вас это все не интересует и вы тут ни при чем».
«Во ВСЯКОМ случае, к самоубийству его отношения не имею. Вера Алексеевна, я все про вас понял. Вы про меня, кажется, тоже. Нам нечего ходить вокруг да около, не будем тратить время».
«Не будем, действительно. Значит, как всегда, деньги. Картины?»
«Они нужны человеку, моему другу, политику и финансисту, чья власть очень велика. И нам здесь, в этом регионе, совершенно необходима толика такой власти. Незачем вам знать, путем какой сложной комбинации они к нему попадут и что мы получим взамен. А впрочем, вы необыкновенно умная женщина и вполне способны догадаться».
«Значит, человеческие жизни стоили того, чтобы добраться до картин?»
«Знаю, что человеческая жизнь в ваших глазах бесценна. Я, между прочим, тоже ее ценю. А до картин я не добирался, просто использовал удачный момент. Просчитал комбинацию. Художник Феофанов все равно был обречен, имея такого братца, вам ли этого не понимать. Обречен тем, что был удачливее. А тот, кто его заменил, тоже бы недолго наслаждался ролью брата. И подталкивать его почти не пришлось».
«Потому что вы поняли: он больной человек».
«Ну и что? Вам было бы спокойнее, если бы картины достались этой уральской сестрице? Часть бы она продала, остальное разбазарила. Кстати, она получит достойную компенсацию. А тот, кто завладеет этими картинами, поместит их в свою частную галерею. И имя художника станет известным. Оно прозвучит рядом с величайшими живописцами мира, о нем и его творческой манере будут наперебой писать искусствоведы. Он прославит свою страну, сейчас мало кому известную. Это дипломатия».
«Точнее, ее невидимая и довольно грязная часть. Как это ни противно, вы правы. А стране ничего не останется?»
«Из уважения к вам несколько работ художника останутся в местном музее. Через пару лет, вот увидите, киевские музеи будут драться из-за них. Ну что, мы поняли друг друга?»
«Да. Хоть и не одобряю ваш их действий, но я не камикадзе. Под танки я не бросаюсь. Никто и никогда не узнает об истинной подоплеке этой истории».
«Верю вашему слову. Даже близкие?»
«Особенно близкие. Мне и в голову не придет взвалить на них тяжесть такого знания».
— …Да, доченька, — ответила Лученко после паузы. — Из-за зависти.
Оля зевнула, прикрыв рот ладошкой, и сказала изви-няющимся тоном:
— Не знаю, как великая сыщица, но лично я безумно устала и хочу спать. А ты, Кирюш?
Муж кивнул.
— Ладно, — усмехнулась Вера, — спите, дети мои. Обслужу собачку сама.
Поезд подошел к ярко освещенной станции, Вера стала собираться, чтобы вывести на прогулку Пая, Двинятин набросил на ее плечи летний пиджак, сам надел ветровку, и они спустились на вечерний перрон.
Ночь еще пахла Крымом. В воздухе была рассеяна персиково-дынная сладость и одновременно степная полынная горечь. Словно какой-то космический парфюмер-великан составлял сейчас неповторимый аромат под названием «Южная ночь», добавив туда смесь из прелести последних мгновений уходящего лета, горечи разлук и сладости воспоминаний.
Андрей спросил:
— Мы увидимся?
— Зачем? — вопросом на вопрос ответила Вера, чувствуя себя последней идиоткой.
— Затем, что я люблю тебя. — Он сказал это так, словно до сих пор всю жизнь молчал.
— И я тебя. Но поезд везет нас в нашу обычную жизнь, А курортный роман — это праздник, зачем портить праздник? Зачем я нужна тебе в обыденной жизни? Я замужем. У меня взрослая дочь, зять, скоро могут появиться внуки. Столько вокруг свободных молодых девушек, тьма. Ты можешь выбрать любую.
— Мне не нужна тьма. Мне нужен свет. А свет мой — это ты. И ты никуда от меня не денешься, гордячка!
Андрей схватил Веру в охапку, и Пай, наблюдая за их долгим поцелуем, склонял свою белую голову с ушами цвета топленого молока то вправо, то влево. Он думал: «Если я сейчас тявкну, они на меня обидятся, а если не тявкну, мы останемся на станции целоваться и поезд с Олей и Кириллом уйдет без нас. Или все-таки тявкнуть? А может, не стоит? Интересно, чем все это закончится…»