В теплый солнечный день сосны, как огромные желтые свечи ярого воску, курят по бору смолистое благоухание. Мох мягок и ласков, нога тонет в нем, как в бесконечном, раскинутом по земле пушистом ковре.

В бору не бывает жарко: снизу, от мха, тянет холодком, мох всегда влажен и прохладен. Темно-зеленый потолок хвои местами прорывается, оттуда падают на землю прямые солнечные лучи, яркими пятнами играющие на мху и стволах сосен. Воздух наполнен щебетами и присвистами: вверху, на грани бора и неба, — там живут птицы, невидные, но слышимые.

Охотник шел легкой быстрой походкой привычного к долгой ходьбе человека. Его ружье висело на ремне; от прищуренных глаз охотника не ускользали ни свалившиеся сосны, ни молниеносный скачок белки.

Охотник шел прямо, не сворачивая, его ноздри с наслаждением втягивали острый смолистый запах.

Был охотник невелик, коренаст; он сдвинул на затылок смятую кепку, открыв огромный бугроватый лоб, уходивший под кепку лысиной. Видно было, что наслаждение ходьбой по моховому настилу еще не уступило место охотничьему задору. Уже раза два охотник скидывал ружье с плеча, но, после секундного раздумья, снова вешал его на ремень — и шел дальше.

Неожиданно вдали замаячила чья — то фигура. Она была едва различима меж сосен; человек стоял неподвижно.

Охотник, не сворачивая, шел прямо на встречного; прищуренные глаза всматривались в открывавшееся из-за стволов поднятое кверху лицо человека в подраной куртке деревенского сукна. Человек стоял, подняв голову и за чем-то следя. За его спиной висело старое шомпольное ружьецо, борода человека, жиденькая и чернявая, приподнялась вверх, открывая буровато-красную жилистую шею.

Охотник подходил неслышной походкой. Но человек с бородой оглянулся, присмотрелся. Затем показал пальцем вверх, светло и открыто улыбнулся, и тихо проговорил:

— Глянь-ко, до чего чуден! Ну впрямь, как с разумом. Тук-тук, долб-долб — и глотнет. Чуден!..

Охотник подошел вплотную к человеку и тоже поднял голову.

Вверху, на высоком стволе сосны сидел дятел. Он неутомимо долбил кору, постукивая клювом, и изредка, запрокидывая голову, глотал добычу.

Человек снова заговорил:

— И до чего люблю смотреть на божьих пташек, до чего люблю… И не боится он человека, никак не боится, ровно актер. А ты откуда ж, с города? — внезапно осведомился он.

— Да, из города, охотничаю, — весело ответил охотник.

— Вижу, что охотничаешь. Теперь мало кто из ваших тут бродит. А раньше много бывало. Что ж, ай без почину?

— Еще не стрелял.

— Ну-ну, твое дело такое, походишь-походишь — и домой воротишься… охотники! — качнул бородой человек.

— А что?

— Да так, неча вам делать, ну и шалаетесь. Небось, служащий?

Охотник еще веселее ответил:

— Угадал, служащий я. Да ведь и ты тоже вот шалаешься.

— Я по службе. Лесник я. Мне на роду так положено по лесу ходить. Я птиц не бью, жалко. Ружье у меня для острастки. Ихняя птичья доля певчая, за что их стрелять? У меня вот дома дрозд есть, то-есть до чего хорош! — снова заулыбался лесник.

— Что ж, поет?

— Да еще как! Всех дразнит, пересмеивает, чуден — конца нет!

Дятел шумно взмахнул крыльями и скакнул выше, скрывшись за ветвями. Лесник почесал в затылке, нерешительно оглянулся на охотника. Тот предложил:

— Ну, идем вместе, что ли. Я тут и мест не знаю.

— Пойдем, пойдем, мил человек. Как прямо пойдем, так до моей избы и дойдем. Я тебе и дрозда покажу.

Оба зашагали рядом. Лесник, видимо был рад встрече с городским человеком и начал суетливо рассказывать о лесном житье-бытье. Охотник слушал внимательно, иногда отрывисто покашливал. А лесник расходился больше и больше, добираясь до главного.

— Власть наше село забижает, вот что скверно. Прямо хоть и не говори, — наконец, сумрачно сказал он.

— Как же она обижает?

— Так, с лесом. Это тут лес казенный, а дальше пять делянок было обчественного. Ну, а с революцией весь лес объявили казенным, и обчественный туда же ввернули. А по крестьянскому делу лес — ой, как нужон! Мы всем миром и туда и сюда, — никак нет толку, один ответ. "Государственный лес"! — и все тут.

Охотник, видимо, заинтересовался делом о лесе и слушал очень внимательно. Его глаза смотрели под ноги, на мелькавший мох с редкими брусничными зелено-желтоватыми кустиками.

— Теперь одна надежда у нас и осталась — в Москву с этим делом пойдем, там требовать будем. Мы по правде… Как же это так, чтоб власть у нас же да и отобрала лес? Не должно быть!

— Верно, верно, — ответил охотник, — обязательно посылайте в Москву, там разберут.

Меж стволами завиднелся двор, изба — хмурая и древняя.

— Тут я и живу. Заходи, мил человек, поснедаем, дрозда покажу.

В избе было просторно. Охотник снял кепку, сумку, вынул платок, отер им лысину. Потом снял ружье, поставил его в угол. Лесник принес воды из сеней:

— Да ты б умылся, мил человек, небось, устал, лысину — от трешь?

— Это дело, — отозвался охотник и, быстро скинув пиджак, заплескался в свежей струе, выбегавшей из подвешенного на веревке чайника. Лесник тем временем открыл печь, вынул оттуда глиняный горшок, налил в миску жидкого кулеша и поставил миску на стол. Положил две деревянные ложки.

— Садись, поснедаем что бог послал, Хлебца вот нету, а пшенцо еще осталось, кулеш варю.

— Ничего, хлеб у меня есть, — ответил охотник, вытирая руки и лицо серым полотенцем. Он вынул из сумки кусок черного хлеба и положил на стол.

— То-то, и у вас — черный хлебец!.. Ну, садись, хлебай кулеш. Оно и в городе у вас, чай, не сладко?

— Да, голодно, — сказал охотник. Он взял деревянную обкусанную ложку, зачерпнул ею кулеш и отправил в рот.

— Ты с сольцой, с сольцой, оно вкуснее. Соль для человека пользительна. Ах, — окаянная, забралась одна! — вскрикнул вдруг лесник. Он погреб ложкой вдоль края миски, зацепил сварившуюся муху и выкинул ее. Потом, смеясь, сказал:

— Ничего, вкуснее будет, с наварцем!..

Охотник улыбнулся и продолжал быстро есть кулеш. Ложки погружались одна за другой, опоражнивая миску.

Лесник, словно не желая упускать времени, рассказывал дальше и дальше об "обчественном" лесе. Охотник кивал головой, кой-что переспрашивал. Наконец, он спросил:

— А какая же это деревня?

— Стрижевка, мил человечек. А лес наш отвели в Задольно-Боровое лесничество, это самое…

Кончился кулеш; лесник тотчас взялся за мытье посуды:

— Один, бабы нет, надо смыть, я то заскорузнет…

Охотник сидел, прислонившись к бревенчатой стене избы и, видимо, наслаждался отдыхом в непривычной обстановке, смотрел на медлительно двигавшегося лесника и, оттопырив ладонью правое ухо, вслушивался в тонкую песенку дрозда.

Лесник кончил, подсел к охотнику.

— А, дрозд-то! Погодь, мы его на другой лад построим…

* * *

… Заглянувший в избу человек застал бы странную картину: лесник, стоя на корточках перед большой клеткой с дроздом, щелкал языком и "перестраивал" дрозда; охотник, щуря глаз, помогал леснику в щелканьи, это выходило у него неумело — и он сам, и лесник весело и беззаботно посмеивались над этими неудачными попытками.

А дрозд, — дрозд пытался передразнить людей, у него не получалось — и охотник, подталкивая лесника пальцем в бок, указывал на дрозда, смеялся до изнеможения, потирая лысину рукой…

…Когда лесник вывел охотника снова в бор, показав ему все свои примечательности, в том числе и карточку сына-красноармейца, — солнце уже зашло за полдень. Тени хвойных вершин переменили направление. Воздух потяжелел, напоенный ароматом смолы.

Лесник указал охотнику дорогу. Они дружески попрощались, охотник пообещал еще притти, кстати, принести леснику сахарцу из пайка — и быстро зашагал ровной легкой походкой меж сосен.

Лесник стоял еще несколько минут, смотрел вслед гостю, думал:

— Где-й то, ровно, я его видел?.. Ума не приложу… Схоже будто с кем-то, припомню… Хороший человек, ласковый…

* * *

В одном из домов за высокой древней зубчатой кремлевской стеной, в одной из комнат сидел за письменным столом человек в коротком пиджаке, погруженный в упорную работу.

Он быстро перечитывал бумаги, в которых скрещивались нити жизни страны, делал на бумагах размашистым почерком отметки, склоняя угловатое лицо с огромным буграстым лбом, переходившим в огромную лысину.

Иногда человек ронял вслух одно-два слова из прочитываемого, задумывался — и снова работал.

Какая-то бумага, исписанная неровным почерком, привлекла к себе внимание работавшего. Он отложил карандаш, пробормотал:

— Стрижевка… лес…

И, заложив руки за голову, откинулся на спинку стула.

Человек закрыл на минуту глаза. Откуда-то в комнату тотчас пахнуло смолистым дыханием бора, пролетел еле ощутимый ветерок. Человек в кресле слабо улыбнулся. Кругом зажелтели чешуйчатые стволы сосен, неуловимым шумом наполнила комнату птичья разноголосица.

Из уличного хора выделялся один странный голос — голос дрозда, пытавшегося смеяться по-человечески. Ему это не удавалось. Потом проплыла бородатая чернявая голова лесника, улыбнулась, потом нахмурилась, сказала:

— Мил человечек, хлебни — от кулешу, слушай, как нас забижают с лесом…

И снова смолистое курение сосен, как огромных желтых свечей ярого воску…

Он снова улыбнулся, не открывая глаз. Затем быстро выпрямился, открыл глаза. В кабинете уже не было ни сосен, ни лесника, ни дрозда-пересмешника.

Взял карандаш, склонился над неровными листами бумаги, быстро сделал длинную отметку, нажал кнопку звонка и сказал вошедшему секретарю:

— Отправьте это, пожалуйста, в Наркомзем. Пусть поскорее рассмотрят это дело. Я тут написал, что знаю лично о правильности требований деревни на лес. Пожалуйста, сообщите мне, что будет сделано, — и снова склонился над бумагами, пряча глаза под мохнатыми бровями.

* * *

Журнал «Октябрьские всходы», 1929 г., № 7–8, стр. 10–11.

Иллюстрации Й. Дайца.