«Товарищи–солдаты! За что нас убивают?.. Ради чего нас заставляют подставлять грудь под пули и превращаться в пушечное мясо?.. Посмотрите вокруг: сколько наших товарищей погибло, сколько было разорвано на куски взрывами, сколько умерло от болезней?.. Нам говорят, что мы защищаем культуру и цивилизацию от большевиков. Но это ложь! Сейчас на нас наживаются капиталисты, чьи фабрики выпускают военное снаряжение и получают от правительств щедрую плату. Если наши тела проложат им путь к победе над Советским Союзом, они вновь получат большие барыши, заполучив природные богатства СССР и новые рынки. Вот для чего нас гонят на войну, вот зачем разрывают на куски снарядами, вот почему подставляют под пули советских войск, защищающих свою страну от нашего нападения… Долой войну, мы не хотим быть пушечным мясом! Да здравствует революция!..»
Прокламации и листовки подобного содержания переходили из рук в руки. Подпольная агитационная работа среди солдат Первой армии приобрела такой масштаб, что с ней уже невозможно было успешно бороться. Маршал Кортуа, презрительно говоривший в свое время — «У нас есть для этого различные средства — от полиции до полевых судов», — очевидно, ошибался. Правда, тайная полиция работала, не покладая рук, полевые суды выносили смертные приговоры всем, заподозренным в разлагающей революционной работе. Но… случаи побегов из тюрем стали массовым явлением, и более того: военным судам порой доводилось устанавливать, что они судят людей, в свое
время уже приговоренных к смертной казни и даже, по официальным сведениям, расстрелянных.
Вот отрывок из официального протокола заседания полевого суда 129–го стрелкового полка. Мы сократили все второстепенные подробности, оставив только самое важное.
П р о к у р о р. Ваше имя — Стефан Фихтнер?
П о д с у д и м ы й. Да.
П р о к у р о р. Мне кажется, однако, что мы уже имели с вами дело. Вы бывали под судом?
П о д с у д и м ы й. Да. Я был осужден вашим судом месяц назад.
П р о к у р о р. За что?
П о д с у д и м ы й. За распространение революционных листовок.
П р о к у р о р. Да, припоминаю. Стефан Фихтнер был приговорен к смертной казни. Вас помиловали?
П о д с у д и м ы й. Да.
П р о к у р о р. Кто?
П о д с у д и м ы й (молчит).
П р о к у р о р. Это ложь, никакого помилования не было. Вы бежали из–под стражи и спаслись от расстрела. Кто помог вам бежать?
П о д с у д и м ы й (молчит).
П р о к у р о р. Дело совершенно ясное. Подсудимый Стефан Фихтнер бежал, будучи осужден на смертную казнь. Я требую от суда нового смертного приговора.
П р е д с е д а т е л ь с у д а. Подсудимый, что вы можете сказать в своем последнем слове?
П о д с у д и м ы й. То, что я не боюсь вас. Сегодня вы судите меня, но я уверен, что завтра мои товарищи будут судить вас. Вы можете меня расстрелять, но мое место займут сотни других. Я не признаю ваш суд — вот и все.
К этому следует лишь добавить, что, согласно официальным отчетам — на отряд, сопровождавший подсудимого Стефана Фихтнера к месту исполнения смертного приговора, было совершено нападение: группа вооруженных солдат окружила отряд и во время завязавшейся перестрелки вырвала Фихтнера из рук конвоиров, убив многих из них. Стефан Фихтнер снова бежал и вновь поймать его не удалось.
Это дело наделало много шума. Неизвестно какими путями сведения о нем попали в американские газеты и стали сенсацией. Однако про Фихтнера вскоре забыли. Телеграф ежедневно приносил все новые и новые известия — из армии в тыл и из тыла в армию. И здесь, и там положение было тяжелым.
Целые части переходили на сторону советской армии
— с оружием, с пулеметами, танками и пушками. Военное командование молчаливо отметило тот факт, что однажды на советскую сторону перелетела целая эскадрилья военных самолетов — а день спустя эта же эскадрилья участвовала в операциях против Первой армии… Фронт стремительно передвигался на запад, откатываясь под неустанными ударами Красной армии. Это отступление кое–где сдерживали только ударные фашистские отряды, составлявшие ядро Первой армии до объявления всеобщей мобилизации. Однако подобных отрядов было довольно мало.
Командованию приходилось распределять такие отряды вдоль всего фронта, чтобы иметь хотя бы небольшие опорные пункты, которые могли повлиять на соседние общевойсковые части. Но и это не помогало: несколько раз повторялись столкновения, первое из которых произошло между 119–м и 167–м полками и 18–м специальным отрядом, размещенным между упомянутыми полками.
18–й специальный отряд, входивший в основное ядро Первой армии, был переведен сюда с целью разделить два полка и укрепить ответственный участок фронта. Солдаты 119–го и 167–го полков встретили фашистский отряд мрачным молчанием. Вооруженные до зубов солдаты специального отряда также посматривали на своих соседей отнюдь не дружелюбно.
Два дня на позициях было спокойно. Полки выполняли свою задачу, сидя в окопах. На холме между ними окопались солдаты специального отряда. Кроме того, как уверяли солдаты второй линии, фашисты заняли третью линию позади окопов двух полков. Но зачем?..
— А затем, чтобы открыть по нам пулеметный огонь, если мы начнем отступать, — уверенно говорили в окопах.
Утро третьего дня показало, что эти разговоры были не вовсе беспочвенными. В то утро советские части начали наступление. После артиллерийской подготовки на окопы Первой армии двинулись тяжелые танки; вслед за ними шла советская пехота. Танки также открыли огонь по окопам 119–го и 167–го полков. Измученные, деморализованные, уставшие солдаты не выдержали этого натиска и начали отступать. Но в ту же минуту навстречу им ударили пулеметы с тыла.
Солдаты оказались между двух огней. Со стороны советских позиций ползли танки, обстреливая позиции первой линии из пушек и пулеметов. С третьей линии собственных позиций солдат поливали огнем пулеметы специального отряда.
Это дикое положение продлилось всего с минуту. Правда, в течение этой минуты почти половина всего состава полков была уничтожена — преимущественно огнем своих же пулеметов. Выжившие оказались в безопасности — по крайней мере, они были защищены от пулеметов специального отряда, так как их прикрывали теперь горы трупов.
С советской стороны приближались танки. Это опять- таки грозило уцелевшим солдатам гибелью. Но именно тогда сказалось воздействие агитационных листовок наподобие тех, о которых мы говорили выше. Несколько групп пулеметчиков развернули пулеметы и начали обстреливать окопы специального отряда, сочтя его злейшим врагом. В то же время другие солдаты, подняв руки вверх, сигнализировали приближающимся танкам о капитуляции. И вновь солдаты Первой армии получили возможность убедиться, что Красная армия не воюет против отдельных солдат, не считает их врагами.
Танки прекратили стрелять по окопам, где стояли солдаты с поднятыми вверх руками, и перенесли огонь выше — через их головы, на третью линию, на позиции специального отряда. Пехота, шедшая вслед за танками, также не обращала внимания на сдавшихся солдат; пехотинцы закреплялись в окопах и разворачивали наступление, просто оставляя пленных в тылу и порой даже не отбирая у них оружие.
Но к пленным уже подходили хорошо знакомые им люди, их товарищи, которые несколько дней назад перешли на сторону Красной армии. Сперва их не узнавали:
— Неужели ты, Иоганн?
— Я. Здорово, Джозеф!
— Ты воюешь в рядах советской армии?
— И очень счастлив. Бери винтовку, пойдем со мной, вместе с Красной армией… Пойдем на тех, кто расстреливал вас!..
Первоначальное удивление сменяется приступом гнева и ярости, направленным на тех, что еще сидели в хорошо укрепленных окопах, на фашистов, присланных сюда выполнять роль палачей. Солдаты, позабыв о том, что всего полчаса назад были официальными врагами советских войск, идут теперь рядом с красноармейцами — развивать наступление, выбивать фашистов с их позиций. И красноармейцы относятся к ним, как к товарищам; очевидно, они уже привыкли к таким сценам…
Но и внутри фашистских специальных отрядов далеко не все было в порядке. До поры до времени командованию удавалось сохранять дисциплину и держать бойцов в узде. Но только до поры до времени. Ведь и люди, носившие на рукавах свастику, крест с загнутыми концами, были не одинаковы. Некоторые до самого конца оставались твердокаменными фашистами и фанатично ненавидели все, что было связано с коммунизмом и рабочими. Однако были среди них и другие.
Это были те, что втянулись в фашизм под влиянием случайных обстоятельств. Те, что все яснее представляли себе общую картину большой схватки, бурно переходившей в гражданскую, классовую войну.
С этой точки зрения вполне типичным можно считать событие, случившееся в 114–м фашистском отряде. Отряд, как и прочие, расположился на третьей линии позиций Первой армии, держа пехотные полки под прицелом пулеметов и не позволяя этим полкам отступить.
Именно в тот момент, когда сдерживаемые отрядом полки все же повернули штыки против фашистов и сквозь ливень пуль ринулись штурмом на третью линию, которую занимал ненавистный фашистский отряд, — в самом отряде неожиданно начались беспорядки. Словно по команде три пулеметчика повернули стволы пулеметов назад. Рядом с ними будто из–под земли выросли фигуры солдат.
С мрачными лицами они смотрели на командиров.
— Что случилось? Что с вами? — удивленно спросил офицер.
— Они сошли с ума, — пробормотал его помощник.
Но вместо ответа заговорили винтовки, посылая в офицеров пули. И уже после раздался возглас:
— Довольно. К черту свастику! Хватит обманывать!
Так кричали восставшие бойцы фашистского отряда.
Это стало сигналом. Через несколько минут позиции отряда превратились в поле боя между отдельными группами бывших бойцов. На ходу срывая свастики с рукавов, — повстанцы бросились на тех, кто поддерживал фашистских командиров. И если прежние стычки были жестокими, то эта схватка была в полном смысле слова борьбой не на жизнь, а на смерть. Здесь не было места для разговоров и агитации. Пулями и штыками, кулаками и зубами доказывала каждая из сторон свою правоту. Здесь не брали в плен, здесь убивали — безжалостно, яростно и непримиримо…
И когда солдаты восставших полков приблизились к позициям, которые лишь полчаса назад занимал специальный 114–й фашистский отряд, — они не встретили здесь ожидаемого сопротивления. Флаг отряда, изорванный и растерзанный, валялся на земле. Вокруг него в предсмертных конвульсиях корчились люди со свастиками на рукавах.
Пулеметы бывшего фашистского отряда отвернули стволы от обычной цели — пехотных полков Первой армии. Стволы их были направлены вверх. И из одного ствола торчала небольшая палочка с красным платком: первый революционный флаг бывшего фашистского отряда…
Люди, на чьих рукавах еще виднелись нитки и следы содранных свастик, встретили восставших солдат Первой армии не оружием, а радостными возгласами. Ведь это были их братья, которые так же, как они, повернули штыки против классовых врагов, против офицеров, против командования…
Вполне понятно, что в таких условиях командованию не могли помочь даже специальные фашистские отряды.
Становилось и вовсе неясно, кто ведет наступление с советской стороны: Красная армия или поддержанные ею части бывшей Первой армии. И это окончательно разлагало остальные части: они видели перед собой не просто врагов, а бывших товарищей, призывавших солдат последовать их примеру и повернуть штыки против командиров…
Фронт стремительно двигался на запад, и не успевало командование закрепиться на новых позициях, как снова наседала Красная армия и заставляла отступать дальше.
А из тыла к командованию доходили совсем неутешительные вести. Правда, командование все время пыталось скрыть эти известия, не дать им дойти до солдат, но — это было безнадежным занятием. Листовки и прокламации делали свое дело, сообщая солдатам новости:
«В Швабии пылает пожар социальной революции. В крупных центрах власть перешла в руки Советов рабочих и солдатских депутатов. Центральное национальное правительство фашистов было вынуждено бежать на юг. Исполнительный комитет Советов рабочих и солдатских депутатов Швабии призывает всех солдат — и прежде всего граждан Швабии — остановить военные действия против Советского Союза и принять участие в гражданской войне против остатков фашистских и офицерских, юнкерских отрядов, которые пытаются сопротивляться установлению советской власти в Швабии».
«На улицах больших городов Остерии идут бои между рабочими и отрядами фашистов. Социал–демократы призывают рабочих остановить кровопролитие и вспомнить о противнике, наступающем на страну — о большевиках. В ответ на это рабочие отряды объявили социал–демократов врагами и выдвинули лозунг:
— “На помощь СССР, за гражданскую войну, за власть Советов в Остерии”».
Паника гигантской волной катилась по Европе. Газеты требовали от правительств решительных мер борьбы с революцией, поднимавшей голову во многих странах. Газеты требовали объявить в европейских столицах военное положение и ввести в них войска для «успокоения» рабочих. Во многих городах военное положение уже было объявлено. Но это мало чему помогало и приводило лишь к дальнейшему бурному развитию революционных событий: так, в некоторых местах размещенные в пределах городской черты военные части отказывались выступать против рабочих и братались с рабочими отрядами.
Биржи окончательно закрылись. В больших городах начались перебои с поставками: в Лютеции, в Брабанте, в Венбурге — не хватало хлеба и продуктов. Сельскохозяйственные рабочие бастовали уже вторую неделю. Против них были выдвинуты войсковые отряды. Забастовщики, в свою очередь, также перешли к активным действиям. Они объединялись вокруг забастовочных комитетов под управлением коммунистической партии и сражались с войсками. Уже звучали лозунги:
«Да здравствуют Советы рабочих и крестьянских депутатов!»
«Долой помещиков! Земля принадлежит трудящимся!»
Фермеры не хотели везти продукты в города, а большие фирмы, которые до сих пор держали в своих руках монополию на снабжение городов продуктами, не могли продолжать свою деятельность из–за всеобщей забастовки рабочих. Всеобщая забастовка охватила несколько стран вследствие дикой расправы с рабочими военного завода в Лютеции; забастовка эта проходила под лозунгами:
— «Долой войну с Советским Союзом!»
— «Отомстим за мучеников Лютеции!»
— «Да здравствует социальная революция!»
Но самое напряженное положение сложилось в Швабии, которая стала плацдармом социальных боев. Было ясно, что Швабия перестала что–либо значить в плане войны с Советским Союзом. Совет Заинтересованных Держав с сожалением вынужден был исключить Швабию из своих расчетов. Однако возникала новая опасность — установление советской власти в Швабии и ее объединение с Советским Союзом в борьбе с Советом Заинтересованных Держав. Эта возможность грозила разрушить все планы Совета, и без того едва ли не полностью сломленные широким наступлением Красной армии. Советская власть в Швабии означила бы начало вступления центральной Европы в состав нового Советского Союза и приближение коммунизма, в качестве грозной реальной силы, вплотную к западной Европе.
Швабия пылала. В ней не осталось сторонних, нейтральных сил; вся страна разделилась на два лагеря — революционный и контрреволюционный.
И ярче всего именно в Швабии заметен был развал старой и некогда крепкой швабской социал–демократической партии.
С самого начала всеобщей мобилизации многие рабочие, старые члены социал–демократической партии, отошли от партии, вернув свои партийные билеты. Ведь позорная роль социал–демократических «вождей», которые откровенно помогали правительству и поддерживали его, наглядно доказывала всю лживость их политики.
А теперь, когда события развернулись так грозно, когда почти вся Швабия, целая страна, пылала в пожаре гражданской войны, — социал–демократическая партия окончательно развалилась; ей перестали доверять даже самые несознательные рабочие. Как могли они верить людям, что в пламени кровавой классовой войны вновь и вновь пытались расписаться в верности фашистскому правительству?..
В начале революционных событий базой контрреволюции некоторое время оставалась южная часть страны. Но так было лишь вначале, поскольку жестокие уличные бои и кровавая партизанская война перекинулись и на юг. Фашистское правительство возлагало большие надежды на рейхсвер, регулярную наемную армию: вместе с фашистскими штурмовыми отрядами она должна была раздавить первые революционные всходы.
Но многие солдаты рейхсвера отказывались воевать с рабочими, с вооруженными рабочими отрядами. Рейхсвер также раскололся, разделившись на революционные полки и те, что по–прежнему повиновались приказам генералов и выступали против рабочих. Между такими полками вспыхивали кровопролитнейшие бои, сводившие на нет ту роль, которую уготовило для рейхсвера в целом фашистское правительство. Рейхсвер был занят своими делами, гражданской войной в своих рядах.
Тревожные вести разлетались по всей Европе, потому что скрывать подобные события было уже невозможно.
У командования оставался лишь один путь: отступая, собирать силы и пытаться влиять на армию и население воззваниями, кричащими о приближении «дикой орды большевиков». Но не помогало и это: мощные советские передатчики транслировали по радио выступления солдат и офицеров, перешедших в Красную армию и теперь вместе с ней наступавших на старую капиталистическую Европу.
Сакские части Первой армии, например, с большим интересом выслушали выступление Тома Даунли. Это случилось весьма неожиданно для командования целого участка фронта и для самих солдат. Командование твердо знало, что солдаты не могут услышать радиопередачи советских станций, поскольку в частях не было радиоприемников, за исключением тех, что принимали передачи официальных радиостанций. Да и кто из солдат стал бы возиться с радиоприемником, сидя в окопах под артиллерийским и пулеметным обстрелом, под угрозой атаки советских войск?..
На этом участке окопы враждующих сторон располагались ближе друг к другу, чем где–либо. Мертвая зона составляла здесь всего метров пятьдесят и была полностью затянута колючей проволокой. И вот как–то днем, около трех — стрельба с советской стороны почти совсем утихла. В ответ на это прекратили огонь и части Первой армии. Наступила небольшая передышка, какая зачастую сменяет период жестокого обстрела и служит для подготовки к новым операциям.
Солдаты в окопах частей Первой армии отдыхали, лежа на земле, в тени, разговаривали и спорили, чья сейчас очередь спать. Только часовые следили за советскими траншеями. Было тихо — так тихо, как может быть на фронте, когда доносится лишь далекий рев стрельбы и одиночные выстрелы людей, не желающих отдохнуть от войны.
И вдруг над окопами Первой армии зазвучал голос какого–то великана — иначе не скажешь, потому что каждый звук этого голоса был слышен во всех уголках траншей:
— Камрады! Товарищи!..
Солдаты удивленно переглянулись: что такое?.. Кто кричит? Некоторые выглянули из окопов — виднелось лишь пустынное поле. А голос продолжал на чистом английском языке:
— Слушайте, товарищи, сакские солдаты! Выслушайте меня, вашего товарища, который перешел на сторону Красной армии и говорит с вами из ее окопов. Думаю, некоторые из вас еще помнят меня. Я — Том Даунли, бывший ваш офицер, а теперь — красноармеец, солдат армии пролетариата, защищающий наше общее отечество — Советский Союз.
В окопах стало совсем тихо. Ни одного выстрела, ни единого слова…
— У меня в руках винтовка, я пойду с ней в атаку. На кого? На вас, солдаты? Нет, я не хочу с вами воевать, так же, как не хотите этого вы. Мы — братья. Мы — пролетарии. У вас ничего нет, нет ничего и у меня. Но я крепко держу свою винтовку, чтобы защищать новую жизнь, жизнь без эксплуататоров. Ради чего гонят в бой вас? Кто ответит мне?
Вы молчите, солдаты. Ладно, я отвечу сам. Некоторые из вас до сих пор верят, что война, это преступное нападение на Советский Союз, было начата из–за смерти тех пятерых туристов, погибших на Черном море. Мол, надо заставить Советский Союз выплатить компенсацию за гибель «невинных туристов». Но — так ли это на самом деле?..
Голос сделал паузу.
— Вовсе не так. Теперь выяснилось, почему эти туристы так поспешно бежали из Советского Союза. Они были шпионами, они везли с собой припрятанные фотографии советских предприятий и железных дорог. Вот почему они не остановились даже тогда, когда пограничники сделали предупредительные выстрелы: им все равно угрожала гибель. Итак — вы сражаетесь за подлых шпионов, солдаты?.. Нет. Этого было бы недостаточно. Это лишь повод для войны. Вас гонят в бой, чтобы и дальше наживались капиталисты и фабриканты, к которым вы снова придете просить работы, если останетесь живы. А я буду сражаться, чтобы уничтожить власть этих фабрикантов и капиталистов, чтобы установить власть пролетариата — такую же, какая победно существует в Советском Союзе…
Кое–кто из солдат начинал уже понимать, что голос доносился из огромного громкоговорителя, размещенного на советской стороне. На артиллерийской батарее зазвонил телефон. Связист сперва не обращал на него внимания, но затем неохотно поднял трубку:
— Батарея слушает.
— Немедленно открыть огонь по советским траншеям! Немедленно!
— Хорошо, — ответил связист — и продолжал слушать голос радиовеликана.
— Товарищи солдаты, выходите из окопов, идите к нам, присоединяйтесь к нашим интернациональным красным отрядам, — продолжал греметь Том Даунли, — и пусть командиры спасаются сами, если хотят и дальше воевать с нами. Выходите из окопов, мы ждем вас, мы принимаем вас к себе!..
Некоторые солдаты снова выглянули из окопов: с со- весткой стороны никто и не подумал выстрелить. Напротив
— вот над ближайшей советской траншеей медленно поднялся большой плакат, на котором было написано:
— Welcome! — Будьте дорогими гостями!
Под лозунгом–плакатом показались веселые лица красноармейцев: они улыбались и, не страшась опасности, не боясь выстрелов, которые могли прозвучать, приветливо махали руками:
— К нам! К нам!
Минуту спустя — из окопов Первой армии хлынула лавина солдат. Они бежали к советским траншеям, взволнованно выкрикивая:
— Ура! Свои!.. Свои!.. Да здравствует советский солдат!..
В толпе солдат бежал и связист, забывший о приказе
командования открыть огонь по советским траншеям. У брошенной пушки тревожно и настойчиво звонил телефон: кто–то вызывал батарею, требуя обстрела не только советских окопов, но и перебежчиков. Кто–то в штабе командования бешено стучал кулаком по столу и ругался, выслушивая телефонный рапорт о неожиданных событиях. Кто–то приказывал пулеметным огнем остановить переход солдат на советскую сторону. Но было уже поздно: первая линия окопов Первой армии опустела, траншеи обезлюдели — и в них были хорошо слышны радостные возгласы, веселый смех и песни, доносившиеся с советских позиций в пятидесяти метрах поодаль:
— Камрады!..
— Товарищи!..