За городом, на берегу реки, чернели развалины сгоревшего дома. Когда-то тут жил богатый купец. После революции он сжёг свой дом, а сам уехал в Японию. В сухую погоду ветер поднимал над пепелищем тучи чёрной пыли и нёс их в лес. Обугленные бревна торчали, как ребра скелета. Уродливо скрученные железные балки топорщились в разные стороны.

Никому и в голову не приходило, что под обгоревшими остатками дома в каменном подвале сохранился склад.

Очутившись зимой в незнакомом городе, Трясогузка набрёл на пепелище, переночевал за грудой кирпича, а наутро случайно обнаружил лаз, который вёл в подвал. Там лежали мешки с сахаром, крупой и сухарями, валялись рулоны белого батиста, висели копчёные колбасы, а в дальнем углу высилась пирамида небольших бочек с порохом.

Не рассчитал купец. Он надеялся, что огонь доберётся до пороха — и тогда от склада не останется ничего. Но каменные своды подвала не обрушились от пожара.

Два дня не вылезал Трясогузка из подвала — отъедался и отсыпался. На третий день он решил создать армию из беспризорников и отомстить за отца, расстрелянного белыми под Харьковом, за мать, умершую от тифа на далёком безымянном полустанке.

Беспризорников в городе было много. Одни уезжали в поисках хлебных и тёплых мест, другие приезжали в теплушках, в угольных ящиках, а то и прямо на буферах товарных вагонов.

Трясогузка не торопился. Он долго и тщательно выбирал будущего помощника.

Однажды Трясогузка бродил по путям на станции.

— Папа! Па-а-па! — долетело до него.

У платформы на деревянном сундучке стояла девчонка и испуганно звала отца. А рядом дрались беспризорники. Двое колотили третьего — самого маленького. Увёртываясь от ударов, он не выпускал из рук небольшой пакет, перевязанный верёвкой.

— Папа! — ещё раз крикнула девчонка. — Скорей!

К платформе спешил мужчина. Два беспризорника исчезли, а третий почему-то не побежал.

«Растерялся! — подумал Трясогузка. — Ох, и будет ему!»

Мужчина схватил мальчишку за шиворот и выхватил пакет.

Девчонка соскочила с сундука.

— Отпусти его, папа! Если б не он, они уворовали бы весь наш хлеб.

Отец отпустил мальчишку. Беспризорник подтянул штаны, окинул мужчину оскорблённым взглядом и молча пошёл прочь.

— Хочешь хлеба? — крикнул мужчина.

Беспризорник не оглянулся.

— Мальчик! — позвала девчонка.

Но беспризорник так и ушёл.

Он очень понравился Трясогузке. Это был Мика. Ему первому командир будущей армии доверил свою тайну и назначил его начальником штаба. Они вдвоём подготовили крушение поезда. Конечно, ни тот ни другой не знали, что под откос свалится состав с карательным отрядом. Но они не боялись ошибиться: по железной дороге ездили только колчаковцы.

Флажки придумал Трясогузка. Надписи делал Мика. Им хотелось, чтобы самому Колчаку донесли о существовании новой армии, которая объявила беспощадную войну всем белякам.

Третьим в армию был принят Цыган.

Его привели к сгоревшему дому, втолкнули в тёмный лаз, и он полз

вперёд, пока не провалился в какую-то дыру. Удар был мягкий — под люком на полу подвала лежала охапка соломы. Даже гитара не сломалась.

Цыган услышал, как один за другим спрыгнули Трясогузка и Мика.

— Это наш штаб! — послышался голос командира.

Вспыхнула спичка. Загорелась свеча. Цыган огляделся. Развешенные по стенам гирлянды баранок и связки копчёных колбас ошеломили его. Он, как слепой, начал ощупывать и нюхать колбасу. Наконец он вцепился в неё зубами, откусил, сколько мог, подпрыгнул, ударил по струнам гитары и пустился в пляс.

— Парад алле! — кричал Цыган. — Оркестр — туш!

Командир и начальник штаба с опасением смотрели на своего бойца: не сошёл ли он с ума? Но Цыган плясал от неудержимой радости, которая охватила его, когда он понял, что больше голодать не придётся.

Не переставая бренчать на гитаре, он вскочил на мешки с сахаром, перепрыгнул на ящик, а оттуда — на бочонок.

— Стой! Не двигайся! — завопил опомнившийся Трясогузка. — Там порох!

Цыган посмотрел вниз и чуть не выронил гитару: его босые ноги по щиколотки погрузились в мелкозернистый тёмный порошок.

Подбежал Трясогузка, снял его с бочки и дал крепкий подзатыльник.

— Если б взорвался, я б тебе голову открутил!

Цыган смущённо шмыгнул носом, но не обиделся.

— Это все ваше? — спросил он.

— Нашей армии! — ответил Трясогузка.

— А сколько в армии едоков?

— Дура! — добродушно выругался командир. — Не едоки в армии, а бойцы! Ты третий будешь… Начальник штаба! Накормить бойца Цыгана!…

Пока Цыган пальцами вытаскивал из кастрюли куски вареной колбасы, Трясогузка и Мика пили чай из жестяных банок, по очереди наливая его из чайника, подаренного Николаем. Рядом весело потрескивала печка, сделанная из ведра. Дым шёл прямо в подвал, скапливался у потолка и постепенно уходил в люк.

Рот у Цыгана был занят, а глаза продолжали шарить по мешкам и ящикам.

— Видать, давно не ел! — произнёс Трясогузка, подмигнув Мике.

Цыган прошамкал набитым ртом:

— С позавчера… Как спёр у солдата краюху хлеба, так и все!

— Спёр? — переспросил Трясогузка.

— Спе-е-ер! — хвастливо повторил Цыган.

— Забудь это слово! — вскипел Трясогузка.

— Хорошо! — согласился Цыган. — Это был номер иллюзиониста Брам-Пур-Пура!

— Бестолочь! — прикрикнул Трясогузка. — Клятву не воровать давал?

— Это до клятвы было, — возразил Мика.

Трясогузка немедленно наградил его подзатыльником.

— Не защищай! Пусть запомнит — воровать нам незачем. Еды у нас хватит до самой до коммунии!

— До чего? — не понял Цыган.

— До коммунии!

— А что это такое?

— Коммуния — это… — Трясогузка запнулся, с надеждой посмотрел на Мику. — Сейчас тебе начальник штаба скажет!

И Мике пришлось выручать командира.

— Коммуния — это когда не останется ни одного живого беляка. — Мика мечтательно посмотрел в потолок и продолжал, взволнованно потирая худенькие ручонки: — Тогда Ленин скажет: «Все, товарищи! Война закончена! Поезжайте кто куда хочет — хоть на Чёрное море! И ешьте кому что вздумается — хоть ананасы!…» Доктор всегда говорил маме…

На глазах у Мики навернулись слезы.

— Хватит! Ясно! — сердито произнёс Трясогузка. — Понёс про свои ананасы!

Командир не любил, когда вспоминали прошлое.