Как всегда, в девятом часу утра к воротам особняка Митряева подъехал Карпыч. Ждать ему не пришлось. Вышел сам Платайс.
— Садитесь, господин Митряев! — Карпыч снял шапку. — Эх, и прокачу! Беру недорого — везу быстро!
— Спасибо, Карпыч! Но мне сегодня ломовой извозчик нужен.
— Лапотник! — догадался старик. — Это можно. Прислать?
— И поскорей! Мусор надо вывезти… И подальше — за город.
Через час приехал на телеге Лапотник. Ворота были открыты, и он направил лошадь к крыльцу.
— Вас папа зовёт! — крикнул Мика из окна.
Лапотник вошёл в дом, а Мика наоборот — вышел во двор с куклой и стал играть у самых ворот, чтобы видеть всю дорогу.
Платайс с Лапотником вынесли какой-то длинный предмет, завёрнутый в старые половики, и уложили его в телегу.
— А если закричу? — послышалось из половиков.
— Вы же неглупый человек, — ответил Платайс. — И вилы рядом с вами лежат. Острые!… Зачем кричать?
Оставив связанного управляющего на телеге, они вернулись в дом. Здесь Платайс отдал Лапотнику деньги, тоже завёрнутые в какое-то тряпьё, и объяснил:
— Успел продать кое-что митряевское… Партизанам пригодятся. А это, — он вынул из тайника вновь написанное донесение, скрученное в небольшой шарик, — самое главное!
Они пожали друг другу руки, и Платайс почувствовал в его пальцах такую силу, что не смог скрыть удивления.
— Не рассчитал! — произнёс Лапотник и ухмыльнулся в бороду.
Подойдя к телеге, он бросил деньги на связанного управляющего и подвёл лошадь к большой куче мусора за флигелем. Поплевал на ладони, взял вилы и нагрузил порядочный воз. Спросил, пригнув голову к борту телеги:
— Хватит иль добавить?
— Иди ты!… — управляющий выругался замогильным голосом.
— Хватит! — решил Лапотник. — Ещё подохнет в дороге.
Он взялся за вожжи и выехал со двора. Мика закрыл за ним ворота и кинулся к дому, будто там должно произойти чудо. А все чудо состояло из груды старой рваной одежды, лежавшей в кабинете на диване.
— Переодевайся! — разрешил Платайс и улыбнулся, видя, с какой радостью сын стаскивает с себя платье.
— Ты жалеешь, что взял меня? — спросил Мика, натягивая дырявые широченные брюки, грубо подрезанные внизу ножницами.
— Об этом поговорим, когда вернёмся, — ответил Платайс и подумал, что начальник дивизии все-таки был прав.
Мика не смог стать безупречно похожим на девочку, потому и пришлось расстаться с ним. Разгадал Ицко, может разгадать и ещё кто-нибудь. Пусть лучше Мика снова станет мальчишкой. Со своими друзьями он не пропадёт — это уже проверено жизнью. И ещё одна мысль заставила Платайса ускорить расставание с сыном. Из-за Бедрякова могла произойти катастрофа. Так пусть хоть Мика уцелеет.
Переодевание заняло не больше минуты. Вместо нарядной, но угловатой и грубоватой девчонки в кабинете у стола стоял мальчишка-босяк с сияющими от радости глазами.
— Хорош! — похвалил Платайс. — Садись… Ты все запомнил?
— Наизусть!
Платайсу было жалко расставаться с сыном, хотелось приласкать его на прощанье, но он сказал нарочито сурово и сухо:
— Никаких собственных выдумок! Только то, что я сказал, — не больше! Так и передай своим дружкам! Ни одного шага без моего разрешения!
— А разве плохо с Бедряковым вышло? — вспомнил Мика.
— Не знаю, — ответил Платайс. — Хвалить не буду. Это дело не окончено. Как оно ещё повернётся?…
— Да его уже, наверно, кокнули за листовки! — вырвалось у Мики.
— Не так все просто! — возразил Платайс и встал. — Пора, сынок! — Он прижал Мику к себе. — Будь умницей!… Скоро холода настанут — не простынь. — Платайс поцеловал сына и долго смотрел ему в глаза, точно хотел запомнить навсегда. — Уйдёшь через полчаса после меня!
Он широко раскрыл дверь сейфа и вышел из кабинета, прихватив с собой платье, туфли и все, что осталось от маскарада.
Мике было радостно и тревожно. Больше радостно. Он подрыгал ногами, не чувствуя на них ни туфель-колодок, ни чулок. С непривычной лёгкостью помахал руками, не обтянутыми надоевшим шёлком. Тряхнул головой
— волосы разлетелись, как им хотелось. Он тихо рассмеялся, представляя, как явится к своим друзьям и как они удивятся, увидев прежнего Мику.
Потом он подошёл к окну, чтобы проводить отца. По двору шагал офицер, а Платайс стоял на крыльце. И Мика услышал разговор, от которого его радость померкла.
— Доброе утро, господин Митряев! — приветливо сказал офицер. — Боялся, что придётся вас будить!
— Я встаю рано, — ответил Платайс. — С кем имею честь?
— Адъютант подполковника Свиридова!
— О-о!… Разведка!
— Контрразведка! — поправил его офицер.
— Эти тонкости не для меня! — улыбнулся Платайс. — Впрочем, в любом случае — я к вашим услугам. Прошу! — он отступил от двери, приглашая офицера в дом. — Рад гостю!
— Спасибо, но… разрешите в гости прийти в другой раз… У нас произошла одна история… Короче — подполковник Свиридов просит вас приехать!
— Сейчас?
— Коляска — у ворот!
Мика видел, как отец, улыбающийся и спокойный, сел в коляску с офицером. Солдат-ездовой погнал лошадь.
Что-то оборвалось внутри у Мики. Мыслей было много, но все обрывочные, бестолковые, суматошные. Они, как насмерть перепуганные цыплята, суетились и толкались, мешая друг другу. Вежливый тон разговора не обманул Мику. Ему хотелось немедленно предпринять что-то, но что? Хотелось бежать куда-то, но куда? Позвать кого-то, но кого и зачем? Ему казалось, что все пропало, погибло. Злое и бессильное отчаянье охватило его. Взорвать бы, уничтожить семеновцев до единого! Подпалить бы этот город со всех сторон! «Подпалить! Подпалить!» — про себя повторял Мика, чувствуя в этом слове какую-то надежду.
На этой наивной мальчишеской мысли и остановилась карусель в его голове. Запалить этот проклятый дом! Нет! Дом нельзя! А флигель можно!… Мике представилось пламя до небес, дым на всю Читу, шум, переполох, бегущие в страхе люди… Неужели отец не воспользуется этой паникой? Не может быть! Он умный! Он смелый! Он догадается!…
Подполковник встретил Платайса с большим почтением: встал из-за стола, подвёл к дивану и сам сел рядом, подчёркивая этим неофициальный характер предстоящего разговора.
Платайс был спокоен, потому что подготовился к самому плохому — к провалу. Если Бедряков назвал фамилию Митряева, то подполковник, конечно, воспользуется такой отличной возможностью ещё раз проверить токийского богача, который почему-то вызвал подозрение у своего управляющего. Свиридов ничем не рисковал. Стоит устроить очную ставку — и все решится. Если Бедряков узнает Митряева, подполковник извинится за беспокойство. Если не признает — тем лучше! Платайс предвидел такой ход и знал, что в этом случае ему останется лишь одно: успеть с толком разрядить свой пистолет.
— Я слышал, что вы завершаете свои дела в городе? — сказал подполковник.
— В городе — да, — ответил Платайс. — Но у моего брата оказался склад и на станции Ага. Кровельное железо. Никак не могу найти покупателя!… Прошу вас поверить — ни одного лишнего дня я здесь не пробуду… Мне понятно, что вас тревожит: город прифронтовой, посторонний человек — помеха и лишняя вам забота!
Подполковник высоко поднял брови.
— Мне?
— Может быть, я и ошибаюсь, — произнёс Платайс. — Но вы сами показали осведомлённость в моих делах, а всякая осведомлённость требует затраты определённого времени.
— Вы преувеличиваете! — рассмеялся подполковник. — Никакого времени! Обычное чисто формальное ознакомление!
— Но это формальное ознакомление, — улыбнулся Платайс, — стоило жизни моей овчарке.
Подполковник отшатнулся, но понял, что разыгрывать удивление — глупо.
— Проверю! — произнёс он бархатистым баритоном. — А вас я все-таки не отпущу! Даже когда все дела закончите — не отпущу… без хорошего дружеского ужина!
— Заранее примите моё приглашение! — любезно сказал Платайс. — День уточню попозже.
— Приятно иметь дело с таким человеком! — воскликнул Свиридов и доверительно положил свою руку на руку Платайса. — А теперь разрешите по существу… Напоминает ли вам что-нибудь фамилия Бедряков?
«Начинается!» — подумал Платайс и сделал кислое лицо.
— Напоминает… В среду мне предстоит скучная встреча с этим господином.
— Почему же скучная?
— Человек он… Как бы вам сказать? — Платайс помолчал, потом махнул рукой: — Вам можно!… И даже нужно, наверно!… Он торгует опиумом. А я, знаете, не люблю грязное ремесло!
Подполковник вздохнул, погладил усы.
— Понимаю вас… И все же, раз уж начали, позвольте до конца… Этот Бедряков попал в непонятную, в какую-то нелепую историю… Но мы готовы отпустить его под ваше поручительство. Он сам об этом просит. Вот письмо. Прочитайте, пожалуйста… Его почерк?
— Почерка его я не знаю, — ответил Платайс и прочитал письмо.
Бедряков слёзно умолял Митряева заступиться ради их старого знакомства. Клялся, что листовки ему подсунули какие-то негодяи. Письмо заканчивалось так: «Ваше высокое поручительство спасёт меня и сделает верным рабом до гроба».
Платайс долго не отвечал подполковнику, перебирая в уме возможные варианты и стараясь выбрать самый лучший.
— Хочу уточнить, — произнёс Свиридов, видя его затруднение. — Речь идёт не о коммерческом лице Бедрякова. В этом смысле, уверен, и мать родная за него не поручится. Речь идёт о его политической благонадёжности.
Платайс нерешительно вертел в руках письмо Бедрякова.
— Для меня — это тесно связанные понятия. Он живёт торговлей опиумом. Почему ему не поднажиться на листовках?
— Но кто их купит?
— Ему могли заплатить за распространение.
Это предположение заставило подполковника рассмеяться вполне искренне.
— Я сказал какую-нибудь глупость? — догадался Платайс.
— Просто вы не знаете большевиков!
— Согласен, но…
— Нет, нет! Это невозможно! — Свиридов перестал смеяться. — Итак, отказ?
— Безусловно!
— Тогда — лично моя просьба…
Понимая, что последует за этим, Платайс незаметно напрягся, подтянул ноги поближе к дивану, чтобы вскочить в любой момент.
— Я её выполню с удовольствием!
Подполковник склонил голову набок и просительно, почти умоляющим взглядом ощупал лицо Платайса.
— Взгляните на него!… На Бедрякова. Тот ли это человек?… Его сейчас приведут.
— Пожалуйста! — воскликнул Платайс с таким облегчением и с такими чистыми радостными глазами, что Свиридов подумал, стоит ли затевать эту комедию, разве не видно, что это настоящий Митряев, которому нечего бояться ни контрразведки, ни Бедрякова.
И все-таки подполковник, вероятно, приказал бы привести арестованного. Но с улицы долетели тревожные выкрики. Надсадно ударил и зачастил пожарный колокол.
— Что такое? — Свиридов недовольно поморщился и, перегнувшись через спинку дивана, посмотрел в окно. — Дым!
Платайс тоже повернулся к окну.
— Пожар, кажется…
— Пожар! — крикнул, вбегая в кабинет, адъютант Свиридова. — И говорят… — Он как-то по-особому взглянул на Платайса. — Говорят… ваш дом, господин Митряев!
— Что-о? Не может быть! — подполковник распахнул окно и выглянул, но ничего, кроме далёкого дыма, не увидел.
А Платайс покачнулся, схватился руками за голову.
— Деньги! Мои деньги! — пролепетал он помертвевшими губами и ринулся из кабинета, удивляясь счастливой случайности, которая пришла ему на помощь.
— Коляску возьмите! — крикнул ему вслед подполковник и приказал адъютанту: — Посадите его в коляску! И помогите — соберите солдат с вёдрами!
Офицер побежал за Платайсом, а Свиридов остался у открытого окна. На улице происходило что-то непонятное. Дым виднелся далеко справа, а люди и здесь суетились, метались и кричали, словно пожар был совсем рядом. Потом все бросились врассыпную. Часовые, охранявшие дом контрразведки, побежали в ближайший переулок. У подполковника мелькнула мысль: не ворвались ли в Читу партизаны? Но выстрелов не было. Слышался приближающийся грохот колёс, дикий перезвон и трубный яростный рёв.
Свиридов вышел на крыльцо.
По узкой улице мчалась обезумевшая тройка лошадей, запряжённых в длинную пожарную линейку. Все в пене, кони задирали головы, ржали и неслись с такой скоростью, что тяжёлый экипаж подпрыгивал, как игрушечный, а колокола, прикреплённые к деревянным стойкам, и ведра, висевшие на крюках, трезвонили на всю Читу. Пожарников на линейке не было. Вожжи волочились по земле. А сзади в клубах пыли, поднятой колёсами, бежал слон. Он остервенело размахивал хоботом и, прихрамывая, гнался за трезвонящим экипажем, приняв его за врага, увешанного свернувшимися в клубок змеями пожарных рукавов.
Напротив дома контрразведки вожжи зацепились за врытую у ворот тумбу и натянулись. Коренник, скаля жёлтые зубы, резко бросился влево, увлекая за собой пристяжных лошадей. Хрустнули и сломались оглобли, полетели разорванные ремённые постромки. Линейка с грохотом подмяла под себя забор, врезалась в сарай и остановилась.
На секунду наступила тишина. Но слон был уже рядом. Он настиг своего врага. Затрещали доски забора под его ногами. Забренчал колокол, вырванный хоботом вместе со стойкой. Взвился в воздух пожарный рукав. Заскрежетали ведра. Слон бросал их под ноги и превращал в железные лепёшки.
Подполковник опомнился и выхватил пистолет, но, взглянув на громаду слона, не выстрелил.
— Часовые! — крикнул он.
Никто не ответил. Многие солдаты впервые видели слона и попрятались от страха.
А слон продолжал крушить пожарную линейку.
— Не стреляйте! Ради бога, не стреляйте — услышал подполковник.
К крыльцу подскакал на статной холёной лошади какой-то бритоголовый человек в ермолке.
— Не стреляйте! Умоляю! — повторил он, спрыгивая на землю. — Это же тысячи! Многие тысячи!
— Цирковой? — спросил Свиридов.
— Так точно! — заторопился человек, боясь, что подполковник передумает и выстрелит в слона… — Сегодня приехали… Он смирный!… Но в дороге цепью натёрло ногу… Рассердился! А тут пожарники! Звон-перезвон!…
— Забирайте его! — сердито приказал Свиридов, кивнув на слона, который тужился перевернуть линейку.
— Оло! Оло! — закричал человек, боязливо подступая к задним ногам слона.
Подполковник с любопытством ждал, что будет дальше, но вдруг лицо его изменилось. Он вспомнил, что в этом полуразрушенном сарае был заперт Бедряков. Держась подальше от слона, который начал успокаиваться, Свиридов подошёл к противоположной стене сарая, где находилась дверь. Её заклинило перекосившимися досками. Подполковник отодвинул засов и с трудом вырвал дверь из гнёзда.
Бедрякова в сарае не было. Когда слон выдернул бревно из развороченного линейкой угла, в стене образовалась большая дыра, и Бедряков сумел выползти наружу. Это он сделал от страха. Сарай мог завалиться и придавить его. Но оказавшись на свободе, Бедряков решил, что глупо самому возвращаться в руки контрразведки. На поручительство Митряева он не очень рассчитывал, а на правосудие семеновцев — тем более…
Деревянный флигель пылал весело и ярко. С колокольни было видно, как упругое пламя вырывалось из окон, точно внутри горел гигантский примус.
— Керосину плеснул? — поинтересовался Трясогузка.
Мика не ответил. Перевесившись через перила, он смотрел не на пожар, а на дорогу, по которой увезли отца. А там, внизу, от окраинных домов бежали люди с вёдрами, с баграми, с лестницами.
Трясогузка уже все знал и понимал, куда смотрит и кого ждёт Мика. Командир обнял друга за плечи.
— Ты не думай… Твой батя знаешь какой? Да он и без пожара выкрутится!
Но Мика так ничего и не сказал, пока не увидел ту же самую коляску, на которой увезли отца. Тот же солдат-ездовой нахлёстывал гнедую лошадь. Сзади сидели отец и офицер, который приходил утром.
Мика с шумом выдохнул воздух и, схватив Трясогузку, чуть не поднял его. Трясогузка обрадовался не меньше Мики.
— А я что тебе говорил?… Твой батя — он такой!…
Коляска промчалась мимо забора, который уже начинал дымиться, и влетела во двор.
— Слава богу — дом цел! — дрожащим голосом произнёс Платайс и спрыгнул на крыльцо.
Адъютант Свиридова выскочил за ним.
В кабинете, увидев распахнутую дверь сейфа, Платайс застонал, боязливо, бочком приблизился к нему, взял лежавший на виду лист бумаги, пробежал глазами и, обессилев, опустился в кресло. Офицер подхватил упавшую на пол бумагу и прочитал записку управляющего Алексея Ицко.