В истории человечества есть незабываемые дни, и самый великий из них — 25 октября 1917 года. В этот день навсегда ушла в прошлое старая Россия — с царями и министрами-капиталистами, с церквами и кабаками, с холодом и голодом. Народ вступил в новый мир, в новую Россию, впервые в истории ставшую свободной.

Дорогу в этот мир указала людям коммунистическая партия.

Наступила пора гигантских преобразований. Надо было строить, создавать свое, первое в мире, социалистическое государство. На счету была каждая пара рук, и все эти руки, даже очень маленькие, совсем детские, совершали большие дела, потому что на них уже не было цепей рабства.

 

Пятая операция

В Питере за Невской заставой Пецу знали многие подростки. Взрослые называли Пецу и его дружков шпаной. Когда нужно было сказать точнее, говорили — «кнутиковская шпана», потому что и Пеца и его приятели жили в большом пятиэтажном корпусе, который принадлежал домовладельцу Кнутикову. Этих ребят побаивались даже городовые, хотя старшему из мальчишек — атаману Пеце — было всего тринадцать лет.

Впервые о нем заговорили осенью 1916 года вот по какому случаю.

Однажды подъехали к кнутиковскому дому три подводы с тяжелыми мешками. Пеца в это время мастерил в сарае дальнобойную рогатку. Большой иглой он пришивал к резиновой полоске кожаный язычок — «пуледержатель». Сами «пули» уже лежали в Пецином кармане. Это были квадратные кусочки чугуна от настоящей гранаты-«лимонки», найденной на заводской свалке. Семянниковский завод в то время снабжал русскую армию оружием, и на свалке валялись бракованные корпуса гранат, «зарезанные» головки снарядов.

Пеца с любопытством посмотрел на подводы. Они стояли поперек узкой набережной, рядом с крутым спуском к Неве.

Возчики подложили камни под задние колеса телег и ушли во двор.

В сарай к Пеце прибежал Венька Шустиков. Он был растрепан. Одно ухо у него подозрительно краснело. Пеца окинул дружка понимающим взглядом и спросил:

— Влепили?

Мальчишеская этика запрещала задавать такие вопросы. Но атаману все разрешалось и все прощалось.

— Мамка! — пояснил Венька. — И хоть бы за что, а то ведь так! Из-за прачечной… Из-за них! — Он со злобой кивнул в сторону подвод.

Оказалось, что в мешках — цемент. Его привезли по приказу Кнутикова, который задумал построить в подвале общую прачечную. Женщины обрадовались, узнав, зачем понадобился цемент. Но Кнутиков меньше всего заботился о жильцах и их удобствах. Старший дворник сказал, что за общую прачечную придется расплачиваться. Хитрый домовладелец на 25 процентов повысил плату за квартиры.

Женщины подняли крик, проклиная и Кнутикова, и цемент, и прачечную. Особенно разволновалась Венькина мать. А тут совсем некстати подвернулся Венька с какой-то просьбой. Он попал под горячую руку. Ухо и сейчас пылало, как в огне, но, увидев у Пецы новую рогатку, Венька забыл про боль. Он подержал рогатку в руках, осторожно натянул тугие длинные резинки.

— Дашь пострелять?

— Сейчас закончу — попробуем! — ответил Пеца и многозначительно посмотрел на подводы.

Венька не понял красноречивого взгляда атамана. А Пеца, орудуя иглой, сердито шевелил тонкими ноздрями и раза два повторил с угрозой:

— Ну, ладно… Посмотрим!..

Закрепив нитку, Пеца полез в карман за «пулей», вложил в кожаный лоскуток тяжелый кусочек чугуна и прицелился в крайнюю подводу.

— Получай, Кнуциков! Привец оц Пеци!

Когда Пеца злился, он вместо буквы «т» произносил «ц». Даже свое имя выговаривал по-смешному: не Петя, а Пеца, потому и прилипла к нему такая странная кличка.

Мягко щелкнув, чугунная «пуля» пробила мешковину. Цемент «потек» тоненькой струйкой. Ветер подхватил его и закружил над телегой темным пыльным облачком.

Венька от восторга и нетерпения запрыгал на одной ноге.

— Дай! А? — взмолился он.

Пеца передал ему «пулю» и рогатку.

— В лошадь не попади! — предупредил он.

Венька выстрелил, но не попал. «Пуля» звякнула о колесо и упала под телегу. Сконфуженный Венька даже не попросил выстрелить второй раз. Он покорно протянул рогатку Пеце. Тот молча, без насмешек, взял рогатку, вложил в нее кусочек чугуна и вернул Веньке.

— Не спеши!

Венька три раза прицеливался и лишь на четвертый решился выстрелить. В мешке зачернела еще одна дырка.

Возчики не торопились с разгрузкой цемента. Крутикова не было дома, и они не знали, куда складывать мешки. Витька-Дамочка — второй дружок Пеци — сообщил, что возчики ушли в кабак и, судя по всему, не скоро выберутся оттуда.

Витька рассказал эту новость с потешными ужимками. В его высоком голосе звучали не свойственные мальчишкам кокетливые нотки, а лицо все время было в движении. Брови то поднимались правильными черными полукружиями, то ломались почти под прямым углом. Свободно двигалась кожа на лбу. Даже уши у Витьки, когда он смеялся, оттопыривались, точно прислушивались к его смеху.

Ребята знали, что Витька может шевелить на голове волосами и складывать длинные тонкие пальцы в невероятные фигуры. Пеца долго учился Витькиному искусству: атаман должен уметь все, что делают другие. Но Витька-Дамочка в этом отношении остался непревзойденным. Единственно, чему научился Пеца, — это двигать ноздрями.

Выслушав Витьку, Пеца выдал ребятам по пять «пуль» и вышел из сарая.

Вечерело. На Неве шуршал молодой ледок, плывущий с Ладожского озера. Недовольно фыркали застоявшиеся лошади. По тугим мешкам пощелкивали «пули». «Стрелков» не было видно. Их возбужденные голоса глухо звучали в сарае.

Одна из лошадей переступила с ноги на ногу и чуть двинулась вместе с телегой. Булыжники, подложенные под задние колеса, откатились, и телегу потянуло по склону, который шел вплоть до самого берега и здесь превращался в крутой откос. Лошади пришлось напрячься, чтобы удержать телегу на месте. Она подалась корпусом вперед и застыла.

Наблюдательный Пеца задумался. Потом он подложил под колеса откатившиеся булыжники и вернулся к ребятам. Вскоре они поспешно выскочили из сарая. Витька-Дамочка побежал за Тимкой, а Венька — домой за кухонным ножом.

Уже вчетвером они собрались вокруг подвод, внимательно обследовали сбрую. Путаясь в узловатых ремнях, Пеца попробовал освободить оглоблю. Но ремни не поддавались. Тогда он полоснул по ним Венькиным ножом. Оглобля упала с глухим стуком. Мальчишки перерезали все гужи, повышибали булыжники из-под колес и отскочили в сторону. Телеги тронулись вниз по склону: сначала медленно, но с каждой секундой все быстрее и быстрее. По откосу они уже неслись вскачь и, как стадо бегемотов, с шумом врезались в воду. А ребята растаяли, словно их никогда и не было на берегу. Только лошади продолжали задумчиво стоять на старом месте, а потом и они, почувствовав свободу, разбрелись.

Утром об исчезнувших подводах говорила вся застава. Упоминалось имя Пеци. Но это были лишь догадки. Ребята не оставили никаких следов и крепко держали язык за зубами.

Зато, закрывшись в темном сарае, они с гордостью вспоминали свою проделку, которую Пеца важно назвал операцией номер один.

История второй операции началась с Тимкиного зуба. Два дня мучался Тимка. Зуб ныл не переставая. В сарае Тимка появился с распухшей щекой и в очень плохом настроении. Он даже отказался идти на заводскую свалку за гранатами. Ребята пошли, а он вернулся домой, уткнулся головой в подушку и глухо застонал. Мать приложила к его щеке мешочек с разогретым на сковородке песком. Но зуб не унимался. К полдню Тимка, забыв о мужском достоинстве, забегал по комнате и завыл во весь голос.

Произошло это накануне получки. У матери не было ни гроша. Но она не вынесла Тимкиного завывания: нахлобучила на голову сына старенькую шапку, засунула его руки в рукава пальтишка и потащила Тимку к врачу.

Зубной врач Блюминау жил на проспекте. Большая бронзовая табличка у парадного входа извещала, что его кабинет находится на третьем этаже в квартире № 12. Надпись была сделана крупными красивыми буквами.

Мать Тимки знала, что деньги нужно платить вперед. Но она надеялась, что врач согласится подождать до получки и выдернет зуб в долг. «Ведь человек же он! Поймет! — успокаивала она себя. — Расписку могу дать».

А Тимка отрывисто мычал и, держась за мамкину руку, вслепую брел по улице, не видя ни домов, ни друзей, которые, сочувственно переговариваясь, шагали поодаль. Он не чуял ног, когда поднимался по лестнице, не слышал, какой разговор произошел между матерью и врачом, холодно принявшим их в просторной прихожей с круглым полированным столом. «Скорей бы! Скорей!» — думал Тимка, отчаянно мотая головой. Но врач не спешил.

— Ну и приходите после получки, — спокойно сказал он. — Деньги будут — милости просим!

И опять, как в тумане, промелькнули перед Тимкиными глазами улица, кнутиковский дом, дверь квартиры, обитая рваным одеялом. В голове прояснилось только тогда, когда вернулся с работы отец.

— Открой рот! — услышал Тимка и увидел в правой руке отца щипцы для сахара.

В нижней челюсти что-то затрещало, оборвалось и боль волнами стала откатываться прочь.

Утром Тимка, небрежно сплевывая розоватой слюной, вошел в сарай.

— Порядок! — сказал он. — Батя мигом вылечил!.. Теперь могу на свалку податься. Вы ходили?

— Что свалка! — ответил Пеца. — Дело есть: доктора лечить будем!

— Какого доктора?

— Твоего! Который вчера выгнал вас с мамкой!.. Шкура!..

— Таких надо вот так! — сказал Витька-Дамочка, надул левую щеку, щелкнул по ней пальцем и одновременно открыл рот. Раздался звук, похожий на револьверный выстрел.

— Скажешь тоже! — возразил Венька. — Надо, чтоб почувствовал! Взять и отнять у него все деньги — он от жадности сохнуть станет! Скрючится, как собака, и сам подохнет!

— Деньги вообще надо отменить! — категорически заявил Пеца. — От них только беда одна! У кого есть, тот нос задирает, а у кого нет, тот как нищий.

— Правильно! — поддержал его Тимка. — Батя мне сказал: «Были бы у меня деньги, — внес бы заранее штраф, а потом пошел бы и набил зубодеру морду!»

— А что бы вы сделали, если бы у вас появилось много-много денег? — спросил Витька-Дамочка, и его брови изогнулись, как два вопросительных знака.

— Я бы открыл зубную больницу и таскал бы всем рабочим зубы бесплатно! — ответил Тимка.

— А я бы накупил пушек и объявил бы буржуям войну! — сказал Венька.

Пеца оказался в финансовых вопросах последовательнее всех. Он по-прежнему стоял за полное уничтожение денег.

— Я бы скупил все, отменил деньги и выдавал бы людям еду и одежду по норме, как солдатам, — всем одинаково!

Эта программа заинтересовала ребят, но Пеца не стал развивать свою мысль. Махнув рукой, он резко закончил:

— Чепуха это! Никогда такого не будет! Нечего болтать! Делать надо.

* * *

Врач Блюминау, как всегда, встал в десятом часу. Горничная подала ему кофе. Он не торопясь позавтракал и, поджидая первых пациентов, принялся за утренние газеты.

Прошел час. Газеты были просмотрены и отложены в сторону, но посетители не появлялись, хотя обычно большинство больных приходило с утра.

Немного раздосадованный, врач прошел в кабинет, перебрал инструменты, заправил спиртовку и все больше и больше удивлялся: что за убыточный день!

Наконец звякнул колокольчик. Блюминау поспешил в прихожую, обрадованно потирая руки. Когда врач не был занят с больным, он открывал сам. Блюминау принял величавую, полную внутреннего достоинства позу и торжественно распахнул дверь.

На лестнице никого не было. Врач постоял секунду в той же позе, потом шагнул за порог. Никого! Пожав недоуменно плечами, он закрыл дверь и вернулся в кабинет.

Минут через десять снова раздался звонок. И в точности повторилась прежняя история.

Выдержки у врача хватило на три раза, а на четвертый он уже не принимал величественной позы. Когда зазвонил колокольчик, он бросился к двери с гневным лицом, выскочил на площадку и успел услышать доносившийся снизу топот: кто-то поспешно сбегал по лестнице.

Блюминау вызвал горничную, приказал сходить к дворнику и сказать, что кто-то хулиганит у дверей.

Горничная вернулась с листом серой бумаги.

— Барин, — сказала она, — дворник обещал принять меры, а это я сняла с вашей вывески…

Горничная протянула врачу бумагу. С одной стороны она была вымазана жеваным хлебом, а на другой виднелась надпись: «Врач не принимает».

— Это… неслыханно! — пробормотал Блюминау. — Я буду жаловаться! Я пойду к самому…

Его прервал колокольчик. Врач схватил со стола круглую палку, к которой прикреплялись свежие газеты, и ринулся к двери. Но на полдороге он одумался. Ведь это мог быть пациент! Швырнув палку обратно, Блюминау одернул пиджак и открыл дверь. Пусто!

— Ну подожди, мерзавец! — прохрипел он, на цыпочках прокрался к столу, сверкнул глазами на растерявшуюся горничную, взял палку, так же на цыпочках возвратился к двери и встал, готовый по первому звонку выбежать на лестницу и обрушиться на хулигана.

Ждать нового звонка пришлось довольно долго. Наконец врач услышал легкие шаги. Ближе… ближе… Колокольчик дернулся! Блюминау распахнул дверь и вскинул палку.

За дверью стояла женщина. Она испуганно попятилась, приподняв к лицу обе руки. Врач узнал в ней жену богатого лавочника Голубова.

— Мадам! Простите! — взмолился Блюминау. — Прошу вас, — входите! Это ужасное недоразуменье!

— Нет-нет! Не-ет! — ответила женщина и заторопилась вниз.

Доходы зубного врача пошли на убыль. Мадам Голубова рассказала всем знакомым о «сумасшедшем докторе». А ее знакомыми были почти все лавочники Невской заставы. Блюминау разом потерял значительную часть богатых пациентов.

Дворник получил от врача хорошую плату и караулил дверь его квартиры, но таинственные звонки не прекращались весь месяц. Потом пропала бронзовая табличка. Блюминау заказал новую. Тогда неизвестные злоумышленники заменили табличку совершенно такой же бронзовой дощечкой, но с другой надписью. Она провисела три дня, пока к Блюминау не явился человек, страдающий хроническим воспалением голосовых связок. Произошел неприятный разговор, после которого зубной врач спустился вниз и с ужасом прочитал на табличке: «Врач Брюлау. Ухо, горло, нос».

Врач Брюлау жил на другой улице. Оттуда и перекочевала табличка.

Блюминау больше не мог бороться с роком. Он снял новую квартиру в другом конце города и навсегда покинул Невскую заставу.

* * *

На второй операции закончилось детство Пеци и его друзей. Пеца пошел работать на завод. Приняли его учеником в кузнечный цех. Вскоре и другие ребята впервые переступили порог грязной заводской проходной.

Жизнь изменилась. По утрам дружки Пецы уже не собирались в старом пустом сарае. Заслышав басовитый требовательный гудок, они выходили на улицу и вливались в поток промасленных фуфаек и тужурок. Мальчишки по-прежнему держались вместе — стайкой доходили до проходной и стайкой же покидали завод. По вечерам, наскоро помывшись и перекусив после работы, они появлялись на набережной и важно прохаживались взад и вперед, чувствуя себя совсем взрослыми.

Чаще всего теперь они обсуждали заводские дела. Врагов у ребят прибавилось. Они познакомились с увесистыми подзатыльниками, на которые не скупились семянниковские мастера, с холодным презрительным взглядом инженеров. Сам Семянников в цехах не появлялся, но мальчишки без колебаний считали его главным врагом.

Нашлись у ребят и друзья, хотя долгое время Пецина компания относила их к числу врагов.

Среди таких непризнанных друзей был Артем Гвоздев — опытный молотобоец с литым мускулистым телом. Пеца попал к нему в ученики. Артем смотрел колко, говорил редко и веско, будто ударял молотом. В первый день Артем сказал Пеце немного, но и этим сумел восстановить против себя гордого парня.

— Вот что, кнутиковский атаман… Все знаю о тебе… Не одобряю… Дурь брось!

— Все бы знал, — я бы в полиции был, а не тут! — ответил Пеца.

— Многое знаю и многие знают, да не все с доносами бегают, — возразил Артем. — В рубашке ты, паря, родился. Только пока даром ты свою счастливую рубашку пачкаешь. Не так надо…

Пеца не понял смысл последней фразы. Отношения между учеником и учителем испортились с самого начала. Они и дальше продолжали ухудшаться, особенно после одного случая.

Пеца с дружками подготовил третью операцию. Они задумали тайком вынести из завода готовый ствол винтовки. Пеце казалось, что, завладев стволом, он сможет смастерить с ребятами настоящее ружье.

Операцию разработали тщательно. В обеденный перерыв Тимка, который помогал складским рабочим, вынес ствол и передал Пеце. Тот побежал в глухой заводской тупик, чтобы перекинуть ствол через забор. За забором была свалка. Там дежурил Венька.

Все шло как по маслу. Но в самый последний момент, когда Пеца добрался до забора и вытащил ствол из-под тужурки, рядом вырос Артем.

— Воруешь? — спросил он.

— Цвое шцо ли? — растерянно зацокал Пеца.

— Настоящий рабочий пачкаться воровством не будет, — прогудел Артем. — Это раз! А два — вот что: на заводе пока ничего моего нету. Но будет! И скоро! Все будет нашим: твоим и моим!

— Чудной ты дядя! — рассмеялся Пеца. Страх у него уже прошел. Он понял, что Артем не собирается тащить его к начальнику цеха или к управляющему. — Пожалел! На — подавись! — Пеца рывком протянул ствол. — Я, может, с этого ружья по Семянникову сцрельнул бы! А ты… Шкура!..

Артем улыбнулся. Глаза его больше не кололи. Они смотрели тепло и капельку насмешливо.

— Проспал ты, паря! Теперь по одному гаду стрелять не с руки. Мы их всех разом сковырнем! В феврале царя спихнули, а к концу года и с остальными покончим!

Пеца чертыхнулся и пошел прочь от забора. Слова Артема не дошли до него. Упрямый парень на другой же день придумал более хитрый способ похищения ствола. Кроме того, «наклюнулось» еще одно дело, и такое важное, что оно целиком захватило ребят.

Как-то после работы, когда усталые рабочие шагали по захламленным заводским проулкам к проходной, навстречу им вывернулся автомобиль. Он шел на большой скорости, разбрызгивая колесами жидкую грязь.

Рабочие поспешно сторонились. Проулок был очень узкий. Им пришлось прижаться к стенам цехов.

— Поехал боров! — громко сказал кто-то вслед машине, чихнувшей едким синим дымом. — Опять какого-нибудь чина из Временного правительства принесло!

— Наверняка! — добавил второй рабочий. — Каждую среду заседают в конторе. Мудрят — как бы обдуть нашего брата!

— Не успеют! — возразил третий.

Пеца, который был в толпе рабочих, узнал голос Артема.

— Не успеют! — повторил Артем. — Скоро им крышка!..

И опять из всего этого многозначительного разговора Пеца уловил только те факты, которые могли ему пригодиться. Он узнал, что какой-то «чин» ездит на машине и бывает на заводе по средам.

У Пеци мелькнула мысль о стволе, но он отбросил ее: за неделю ружье не сделаешь. Потом он вспомнил о дальнобойной рогатке, и план четвертой операции родился в его голове…

* * *

Старик-сторож мирно дремал на рябой чугунной болванке, прислонившись к створке ворот. Но стоило автомобилю визгнуть на повороте тормозами, как старик вскочил, распахнул ворота и вытянулся по-военному. Приехавший оценил быстроту и ловкость сторожа и милостиво бросил под ноги старику полтинник.

— Дура! — презрительно проворчал старик в усы. — Думаешь, для тебя стараюсь? Как бы не так! Привычка такая проклятая! Въелась — туды ее в кость!

Он сердито громыхнул створками ворот, вернулся к полтиннику и носком сапога столкнул его в канаву.

А машина торопливо пробиралась к конторе, объезжая рытвины, наполненные осенней водой. На повороте, когда автомобиль пересекал рельсы заводской узкоколейки, с громким треском лопнуло переднее стекло. На колени представителю Временного правительства упали острые игольчатые осколки и квадратный кусочек чугуна. Представитель ухватился за шофера. В это время лобовое стекло треснуло еще раз. Пеца, укрывшись за остовом полуразобранного ржавого паровоза, бил без промаха.

Машина остановилась. Представитель и шофер выскочили и растерянно затоптались у радиатора, растерянно оглядываясь по сторонам.

Подошли двое рабочих. Потом еще один. И вскоре у машины собралась толпа. Весть о странном происшествии покатилась по заводу.

Когда Пеца вернулся в цех, Артем подозрительно посмотрел на него и спросил:

— Твоя работа?

Пеца сделал невинные глаза и недовольно хмыкнул:

— Хм! Какая?

— Грязно работаешь! — продолжал Артем. — Хотел тебе дело одно поручить, а теперь боюсь: провалишь!

Больнее задеть Пецу было невозможно. Он вызывающе сунул руки в карманы брюк.

— А кцо видел? На пушку ловишь!

— И видеть нечего — знаю! По следу вижу. След — как блоха укусила! А ведь, небось, думаешь, что гору своротил? Героем себя считаешь?

— Цы укажи, где можно кусануц по-волчьи!

— А зубы-то есть?

— Смоцри!

Пеца широко разинул рот. Но Артем посмотрел не на зубы, а в глаза. Они горели у Пеци, как у волчонка. Артем взял его за подбородок, подтянул к себе и сказал внушительно и твердо:

— Бросишь свои штучки — получишь настоящее задание. Уразумел?

И Пеца вдруг почувствовал, что его злость к этому большому спокойному человеку была ненастоящей, обманчивой, как весенний ладожский лед: стукни — он и развалится на длинные тонкие сосульки. Пецина злость растаяла. Вместо нее появилось нетерпение. «Что за задание даст Артем?» — этот вопрос засел в Пециной голове и ни о чем другом не давал думать. Парень с трудом дождался следующего дня и, войдя в цех, спросил у Артема:

— Ну?

Гвоздев улыбнулся, догадавшись, что скрывается за этим «ну».

— Не торопись. Сказано — будет! Значит, будет! Скоро…

Между тем старая Россия отживала последние дни. Рабочий Питер готовился к вооруженному восстанию. Отряды красногвардейцев, сформированные на крупных заводах, проходили срочную военную подготовку. Налаживалась и проверялась связь между районами города. Скрытно прокладывались временные линии полевого телефона.

Одна такая линия тянулась и на Семянниковский завод. Провод часто рвался, приходилось направлять на линию людей, а каждый человек был на счету. И тогда Артем предложил поручить это дело мальчишкам.

— А есть подходящие? — спросили у него в штабе. — Не те ли, что по машине стрельбу устроили?

Артем не скрывал Пециных проделок и, опасаясь, что его предложение будет отклонено, сказал:

— Злость у них хоть и слепая, но настоящая! По-волчьи кусаться хотят! А глаза я им открою!

Артему разрешили использовать мальчишек…

Пеца ремонтировал длинные кузнечные клещи. На его плечо опустилась тяжелая рука, и Артем спросил с легкой усмешкой:

— Где у тебя штаб, атаман?

— В сарае! — выпалил Пеца. — На берегу…

— Ну, великий конспиратор, жди сегодня гостя. Поговорить надо. Гвардия твоя чтоб в сборе была! Приду часов в семь…

С шести часов в сарае на берегу Невы царило напряженное ожидание. Говорили мало. Пеца сам стоял на страже у дверей и наблюдал за набережной. Остальные смотрели на него, стараясь по виду Пеци определить, показался ли Артем.

Кузнец был точен. Он вышел на набережную без пяти семь. Завидев его плотную фигуру, Пеца обернулся к мальчишкам и торжественно объявил:

— Начинается пятая операция!

Артем не любил произносить речи. Но тут был особый случай. Кузнец решил, что без речи не обойтись, и, присев на чурбан в кругу ребят, сказал:

— Жизнь у нас была такой, что и вам и другим хотелось ломать все вокруг. И ломали! Осталось немного. Временных сбросим — и все: конец ломке! А что дальше? Дальше — строить будем! Строить новый мир — наш, свой, рабоче-крестьянский мир! А кто будет строить? Мы, которые ломали, начнем, а вы, которые сейчас в мальчишках бегаете, продолжите! Вот и получается, что основные строители — вы. И задание вам сейчас будет — не ломать, а чинить. Вы назначаетесь связистами — будете следить за телефонной линией. Как это делается, — покажу на месте. Но хочу, чтобы уже здесь вы поняли: провод этот — живой и очень важный! Когда вы будете ходить вдоль линии, может быть, сам Ленин пожелает поговорить по проводу. Подымет он трубку и захочет сказать: «А ну-ка, братцы-семянниковцы, идите на подмогу! Пора пришла! Сокрушим последний оплот контрреволюции!» А провод-то оборванным окажется! Кто виноват? Пеца и его связисты! Да и мне не поздоровится! Поняли?

— Не будец цакого! — гордо ответил Пеца. — За шцо возьмемся — цо сделаем! Давай, показывай…

Наиболее беспокойным считался участок от завода до Невской лавры. Здесь линия проходила пустырем, переползала через железнодорожное полотно под рельсами, потом шла задворками лабазов, пересекала речку и кладбище. Места, казалось бы, глухие, пустынные. Но именно тут провод рвался чаще всего.

Артем провел ребят по всей линии, показал, как надо соединять разорванные концы. Затем линию поделили пополам: первый участок тянулся до Финляндского моста, а второй — от моста до лавры.

— Спать вам придется мало! — сказал Артем. — Двое будут постоянно на линии — каждый на своем участке, третий — на заводе — вроде посыльного при штабе, а четвертый может пока отдыхать.

В первую ночь дежурили Пеца и Витька-Дамочка. Венька пошел к Артему на завод — в штаб, а Тимку отпустили домой до шести часов утра. В шесть он должен был подменить Витьку, а Венька — Пецу.

Витька-Дамочка добровольно вызвался идти на кладбище. Условились с Пецей после каждого обхода встречаться на стыке участков — у Финляндского моста.

Ночь прошла благополучно, если не считать холодной ванны, которую принял Витька. Шел он между могил. Кругом тьма кромешная. Не то, что провод — крестов не видно! Пробираясь вдоль линии, Витька, по совету Артема, держал провод на согнутом локте и слушал, как он шуршит — трется о его куртку. В тишине этот звук казался громким и странным. В нем чудились какие-то голоса. Витька не был знатоком электротехники и подумал, что это телефонный разговор. Он на ходу приподнял провод поближе к уху и… свалился в какую-то ямину с водой.

Витька испугался, но не за себя, а за провод. «Вдруг он оборвался!» Долго ползал Витька на коленях по мокрой земле, ощупью разыскивая провод. Наконец нашел его, потянул в одну сторону, в другую. «Кажется, цел!» Страх прошел, и Витька медленно зашагал дальше, осторожно передвигая мокрые ноги.

Первый разрыв провода произошел утром, когда Венька сменил Пецу, а Тимка — Витьку-Дамочку.

Пеца добрался до инструментальной кладовки рядом со штабом красногвардейцев и улегся на лавку. Его разбудил Артем, который, кажется, не знал, что такое сон, и не нуждался в нем.

— Ну, паря, беги! — сказал он. — Связи нет — оборвалась!

И Пеца побежал. Он миновал пустырь, густо покрытый жухлым лопухом и размочаленными стеблями конского щавеля. Здесь провод не был поврежден. Он тонкой змейкой вился по блеклой траве и вывел Пецу на свалку.

Взбежав на кучу какого-то пахучего гнилья, Пеца увидел Веньку и пять или шесть незнакомых мальчишек. Руки у Веньки были связаны за спиной. Двое мальчишек с наслаждением подгоняли его пинками. Остальные возились с проводом. Самый высокий из мальчишек наматывал его на руку.

Пеца вскипел. С яростным ревом он подскочил к переднему Венькиному конвоиру и сшиб его сильным ударом под ложечку. Второй отпрыгнул, но другие мальчишки поспешили на помощь и с трех сторон окружили Пецу. Длинный парень вертел над головой мотком провода и подзадоривал товарищей:

— Давай! Давай! Заарканим и этого гаврика!

Пеца не отступил. Не спуская с мальчишек загоревшихся глаз, он нагнулся, пошарил рукой по земле, схватил тяжелую палку, которая оказалась большой коровьей мосолыгой, — и ощерил зубы. Угрожающий шепот поразил мальчишек.

— Пе-ц-цу не знаеце! Я вам кишки выц-цану и на кол намоццаю!

Мальчишки никогда еще не видели знаменитого Пецу, но имя его им было хорошо известно.

Длинный опустил моток провода.

— Пе-ца? — переспросил он.

Пеца не удостоил его ответом.

— Ты бы так, понимаешь, и сказал! — совсем другим тоном пробормотал длинный. — Тебе нужен провод? Возьми!

— Разматывай назад! — приказал Пеца и отбросил мосолыгу. — Быстро!

Мальчишки повиновались с такой поспешностью, будто Пеца командовал ими всю жизнь. Конвоиры развязали Веньке руки, а длинный, пытаясь завоевать Пецино расположение, объяснил:

— Мы, понимаешь, идем — видим: провод! Решили, понимаешь, взять — пригодится! А тут этот — твой — не дает, в драку лезет! Мы его, понимаешь, прижали, а он хоть бы сказал про тебя! Сам понимаешь — мы бы его тогда ни-ни!

Когда провод лег на старое место, Венька нашел оборванный конец, срезал стеклом изоляцию и соединил оба конца.

Прежде чем отпустить мальчишек, Пеца сказал им напутственные слова:

— Еще раз оборвете — сживу со света, как того доктора!

— Ну что ты, понимаешь? — обиделся длинный. — Пальцем не тронем!.. А про доктора, значит, не врали?

Пеца самодовольно улыбнулся.

— Пеца не врет! И не то делали!..

Второй раз провод порвали монахи, перегонявшие по реке плот. Случайно они это сделали или с умыслом, — Тимка, дежуривший на втором участке, не узнал. Да и некогда ему было заниматься расследованием. Увидев над рекой оборванный провод, Тимка растерялся. Монастырка — узенькая речонка. Но ни лодки, ни бревен, ни досок под рукой не было.

Проверяя линию, Тимка проходил по мосту и смотрел, цел ли провод, протянутый над рекой метрах в двадцати вверх по течению.

Сейчас Тимка променял бы десять мостов на одну плохонькую лодку. Мальчишка заметался по берегу. «А Пеца что-нибудь сообразил бы!» — тоскливо подумал он, чувствуя свою беспомощность. И вдруг у него мелькнула шальная мысль. Сначала она показалась глупой и невыполнимой, а потом — забавной и, может быть, полезной. Тимка вспомнил, что на краю кладбища у сторожки стоит прислоненная к дощатой стене крышка гроба. И Тимка помчался за ней.

А Пеца в это время второй раз бежал по линии. С Венькой он встретился на середине первого участка.

— Снова оборвали? — спросил он, яростно шевеля ноздрями.

— Нет! У меня — порядок! — ответил Венька.

Пеца, не задерживаясь, побежал дальше. Когда он добрался до реки, Тимка уже отчалил от берега в своей странной лодке и, придерживая конец провода левой рукой, правой усиленно греб обломком какой-то доски.

— Цы куда? — крикнул удивленный Пеца.

Тимка обернулся, обрадовался. Крышка закачалась под его ногами, но он все же удержал равновесие.

— Монахи оборвали! Чинить еду! — ответил он и показал зажатый в руке провод.

— А чцо эцо под цобой?

— Гроб!

Пеце понравилась находчивость дружка. Он молчал, пока Тимка, балансируя в гробу, ловил в воде другой провод и соединял концы. А когда крышка гроба приткнулась к берегу и Тимка благополучно выскочил на землю, Пеца крепко хлопнул его по плечу и произнес:

— Здо́рово придумал!

Обратный путь к заводу показался Пеце непомерно длинным. Усталые ноги не хотели двигаться. На железнодорожную насыпь у Финляндского моста он взобрался с превеликим трудом. На той стороне, на границе первого участка, Пецу поджидал Венька — и не один, а с теми мальчишками, которые утром чуть не уволокли весь провод.

— Пеца! — крикнул длинный. — Смотри-ка! — Парень помахал куском серой бумаги.

Пеца приосанился и съехал на подгибающихся ногах по мокрой насыпи. Длинный почтительно подал ему листовку.

— «К гра-жда-нам России! — по складам прочитал Пеца. — Вре-мен-ное пра-вицель-ство низ-ложено…» Та-ак! Ну и что?

Пеца посмотрел на длинного с таким выражением, будто это известие было для него не новостью.

— Конечно, разложено! А как же еще? Поди-ка, удивил! Ты думаешь, мы с проводом даром возимся? Это линия Ленина! Он нам приказы по проводу шлет! «Гони, — говорит, — буржуев — и точка!» Вот и выгнали! Разложили!

Это разъяснение удивило мальчишек. Но они поверили Пеце. Длинный стал просить, чтобы их приняли в связисты. Пеца категорически отказал. Но длинный продолжал упрашивать.

— Это пятая операция! — загадочно произнес Пеца. — На линию кого-нибудь не поставишь!

— Возьми хоть в помощники! — взмолился длинный.

Пеца подумал. Новое предложение устраивало его. Но он уступил не сразу.

— Посоветуюсь…

Советоваться было не с кем. Артем с красногвардейцами в середине дня ушел в центр города. Дежурный по штабу подозрительно посмотрел на вошедшего мальчишку. Вспомнив, что это связист Артема, он подобрел. Спросил:

— Умаялся?

— Работы хватает! Думаю помощников поискать…

— Терпи, парень! Скоро отдохнешь. А сейчас с линии не слазь! Дело за Зимним! Как эту царскую домину выпотрошим, — так отгул получишь! А насчет помощников — валяй! Найдешь — бери… Дело общее! Сегодня весь честной народ на ногах!..

К ночи на линии собрались все ребята: и Пецины, и длинного парня — всего десять человек. Решили на отдых домой не уходить. Выбрали пустой сухой склеп, натаскали туда хвороста — получилась постель. Спи — кто свободен от дежурства. Но спать никому не пришлось, и не потому, что нарушалась связь. Провод не оборвался ни разу. Просто не спалось.

По проспекту проходили в темноте вооруженные отряды. Ни песен, ни разговоров — шли молча, твердо печатая шаг. Изредка звякало оружие. Чей-то голос подавал команду. Шаги звучали глухо. А когда отряд входил на мост через Монастырку, топот ног напоминал отдаленные раскаты грома.

Несколько раз по направлению к городу проехали ломовики. На открытых подводах везли какие-то ящики и тюки. Промчался извозчик. Седок в потасканной шинели стоял за его спиной и выкрикивал густым простуженным басом:

— Жарь! Жарь, сукин сын! Революция ждать не может! Привык возить господ! Им торопиться было некуда! Жарь!..

На улицах погас свет. Застава погрузилась в темноту. Мальчишки увидели, что и над центром города пропало марево электрических огней. И сразу же царапнул небо луч далекого прожектора.

Свет зажигался и потухал. Потом что-то тяжелое грохнуло и покатилось над городом. Лучи прожекторов заметались. Заухали пушки.

— Царскую домину потрошат! — объявил Пеца. — Зимний берут! На линию! Все! Отдых отменяется!..

Утро застало мальчишек на линии. Они окончательно выбились из сил. Ходили вдоль провода по трое, потому что один мог свалиться и уснуть.

Над городом стояла торжественная тишина. Наступало утро новой эпохи.

Со Старо-Невского донеслась песня. Сначала слов не было слышно. Но вот люди показались у красных лабазов, и мальчишки разобрали страстный призыв «Интернационала»:

 

Мандат

Глебов Антиповых было двое — старший и младший. И похожи они были друг на друга поразительно. Хотя одному уже исполнилось тридцать, а другому еще не было двенадцати лет, — у обоих пересекала лоб глубокая вертикальная морщина. Глаза и у старшего, и у младшего были колкие, прищуренные. Оба Глеба срослись с кожаной курткой и лоснящимися кожаными галифе. На ногах у обоих поскрипывали высокие кожаные сапоги. И у того, и у другого обмундирование завершала черная кожаная шапка.

И горе у них было общее. Не уберегли они от тифа женщину, которая старшему Глебу была женой, а младшему — матерью. Ее похоронили за Путиловским заводом. Старший Глеб последний раз посмотрел на могильный холмик и сказал:

— Спи, Маша, спокойно… Больше тиф не получит от нашей семьи ни одной жертвы! Ну а пуля или штык… Сама знаешь — отсиживаться за углом я не мастак, да и из сына прятунка делать не буду…

С того дня у младшего Глеба на левом боку появилась фляга с керосином, а у старшего — маузер.

Керосином мазали запястья рук и шею, чтобы оградить себя от тифозных вшей. Маузер охранял от других, не менее опасных паразитов, которых в те годы было множество.

Антиповы почти никогда не разлучались друг с другом. Вместе пришли они однажды на Московский вокзал. Вместе проехали половину России и вместе возвращались обратно — в Питер.

Старший Глеб был доволен. Продотряд, которым он командовал, выполнил задание Ленина. Три теплушки, до отказа набитые мешками с мукой, сухарями, крупой и другим продовольствием, двигались на запад — в голодающий Питер. Теплушки прицеплялись к попутным поездам и с каждым перегоном медленно, но все же приближались к родному городу.

Младший Глеб выполнял обязанности ординарца: бегал на остановках от вагона к вагону и передавал приказания, приносил отцу еду из третьей теплушки, в которой была устроена походная кухня, а иногда на глухих разъездах, когда поезд останавливался у закрытого семафора, помогал проверять посты.

В отряде свято выполнялся приказ во время стоянок не дремать. Чуть паровоз тормозил, как двери теплушек открывались, все двенадцать бойцов спрыгивали с двух сторон на насыпь и никого не подпускали к вагонам. Желающих поживиться продовольствием было много. Ухо приходилось держать востро.

Длительные остановки выматывали бойцов. Иной раз поезд стоял по десять — пятнадцать часов. Какая бы ни случалась погода, бойцы бессменно шагали вдоль вагонов. И каждый час старший Глеб выходил из передней теплушки и проверял посты. Младший Глеб появлялся в промежутках между его обходами. На поверку постов отец разрешал сыну брать заряженный наган.

Отдыхали бойцы только тогда, когда пол теплушки успокоительно подрагивал и колеса выводили нескончаемую однотонную дорожную мелодию. В такие спокойные часы спали, вспоминали путевые происшествия, готовили еду. Питались плохо, несмотря на то, что под рукой были и крупа, и сало. Все помнили немногословную речь командира, которую он произнес перед отправкой нагруженных продовольствием теплушек в обратный путь.

— Везем, товарищи, золото!.. Нет! Ценнее, чем золото! Жизнь везем питерским рабочим! Кто возьмет лишний грамм, — тот враг революции! А с врагом разговор короткий! Сам буду и судьей, и исполнителем — и вам, и себе!

Антипов выразительно хлопнул по коробке маузера и спросил:

— Надо еще разъяснять?

— Не надо! Ясно! — ответили бойцы.

— Тогда порешим: мы — питерцы и жить будем на питерском пайке!..

И жили. Утром — кипяток с осьмушкой хлеба, днем — баланда из пшена, вечером — тот же кипяток и кусок хлеба. И никто не спорил, не возражал, даже младший Глеб.

Как-то после скудного обеда сын осторожно спросил у отца:

— Папка, а что, если в Петрограде паек прибавили?

Старший Глеб посмотрел на младшего.

— Что, не наелся?

— Нет, я просто так!

— Понимаю…

Отец взглянул на тугие мешки, громоздившиеся до самой крыши вагона, помешал щепки в железной печурке, сказал глуховато, с горечью:

— Прибавили, говоришь… А откуда? Хлеб на Невском не растет… Таких продотрядов, как наш, десятки. Ездят они по глубинным районам России, и одна у них задача — держать хлебный фронт революции! На них — вся надежда! Мы приедем — привезем продовольствие, другие, третьи… Тогда, может, и прибавят. А пока, ординарец, крепись! Про ремень не забывай! Он хорошо заменяет и хлеб, и масло. Затянись потуже! Сейчас все большевики новые дырки в ремнях сверлят!.. В голод это — первое дело… И фигура, опять же, от этого улучшается. Ну а уж если невтерпеж, — тогда вот тебе еще пища!..

Отец полез в карман гимнастерки и добавил, вытаскивая оттуда сложенный вчетверо листок бумаги:

— Пища для головы… Слушай!

И он прочитал текст мандата, в котором говорилось, что он выдан товарищу Глебу Антипову — командиру продотряда. В документе особо оговаривалось, что местные власти должны оказывать товарищу Антипову полное содействие в приобретении продовольствия для петроградского пролетариата. Далее подчеркивалось, что товарищ Антипов во имя революции уполномачивался применять любые чрезвычайные меры вплоть до силы и оружия. Мандат был подписан Лениным.

Младший Глеб посмотрел на подпись, на круглую печать, прихватившую уголок старой, выцветшей фотографии, вгляделся в нее и сказал серьезно:

— Здо́рово же ты похож на меня!

— Ну-у! — удивился отец и вдруг расхохотался на весь вагон. — А не наоборот?..

* * *

Маломощный паровозик с трудом преодолел крутой перевал. Машинист отлично знал этот участок пути и вздохнул с облегчением: больше подъемов не было. Колея круто уходила вправо и плавно устремлялась под уклон, который тянулся на два перегона. Состав выгнулся на повороте в дугу. Машинист, высунувшись в заоконную упругую темень, окинул взглядом вагоны. В хвосте поезда кто-то отчаянно сигналил фонарем. Привычные руки машиниста молниеносно выполнили приказ. Состав лязгнул, загрохотал и, пробежав метров двести, остановился.

Сигнал опасности подал старший Глеб. Он спал, когда в монотонное перестукивание колес вмешался посторонний звук. Антипов приподнялся с нар и прислушался. Под полом визжало и скрежетало. Вагон подергивало, будто какая-то сила стремилась оторвать его от состава. Антипов схватил фонарь и просигналил срочную остановку.

У теплушки собралась поездная бригада. Неисправность обнаружили сразу же: от левой передней буксы несло жаром. И коробка, и ось раскалились так, что не дотронуться. Горько пахло горелым маслом.

Осмотрев при свете фонаря сгоревшую буксу, машинист категорически сказал:

— Отцеплять будем!

— Может, дотянешь до станции? — хмуро спросил Антипов.

— Не уговаривай! Сам питерский… Дотянул бы без уговоров. Поезд пассажирский… Людей можем загубить…

Договорились, что машинист передаст начальнику ближайшей станции приказ командира продотряда о немедленной высылке дрезины с ремонтниками.

Под колеса продовольственных теплушек, чтобы они не покатились под уклон, подставили тормозные «башмаки» и расцепили состав. Паровоз хрипло прокричал и потащил пассажирские вагоны дальше.

Три теплушки остались на линии. А вокруг сплошной стеной стоял лес, сказочно убранный снегом, тихий, дремлющий и коварный.

Прошло два часа.

«Хоть бы где в поле остановились! — с тревогой подумал командир отряда. — И эта букса… чтоб ее!.. Подозрительно что-то!..»

Антипов подошел к часовому, шагавшему вдоль первого вагона.

— На последней остановке ты на посту стоял?

— Я, товарищ командир!

— Как там — все было нормально?

— Вроде!.. А вот сейчас сомнение берет! — признался боец. — Уж больно долго возился железнодорожник…

— Какой железнодорожник?

— Да тот, что с молотком ходил — по колесам стукал. Может, подлюга, сыпанул песку в буксу!

— А ты где был?

— Где… Здеся, товарищ командир! Глаз с него не спускал! Ничего такого не заметил.

— А не заметил, так и не вини! — грозно возразил Антипов. — За такое дело…

Командир не успел досказать свою мысль. Из леса долетело зычное, чуть смягченное расстоянием:

— Ого-о-онь!

И грянул залп… Падал снег с еловых лап. Падали бойцы — одни мертвые, другие — чтобы не быть убитыми. А огоньки выстрелов переметнулись на другую сторону железнодорожного полотна. По теплушкам стреляли и справа и слева.

Забился в предсмертных судорогах боец, с которым только что разговаривал командир. А сам Антипов, районный в левую руку, залег между рельсов у колеса, палил из маузера по высыпавшим из леса фигурам и хрипло ругался, понимая всю отчаянность положения. Для него теперь стало совершенно ясно, что отряд попал в заранее подготовленную ловушку.

Бандиты, встретив отпор, не торопились приближаться к обреченным на разграбление теплушкам. Усилив огонь, они решили перебить всю охрану, а затем уже без всякого риска завладеть вагонами. Пули чаще зацокали по колесам и рельсам. Полетели щепки. Снег фонтанчиками вскидывался вокруг теплушек.

Ответный огонь заметно редел. У третьей теплушки торопливо палили две винтовки да сзади Антипова хлопали слабые одиночные выстрелы.

Старший Глеб повернул на секунду голову и увидел у противоположного колеса младшего Глеба. Его наган посылал пулю за пулей. При каждом выстреле освещались колесо и кожаная шапка.

Второй раз обожгло Антипову все ту же левую руку. У заднего вагона продолжала отстреливаться только одна винтовка. Конец неумолимо приближался, и чем ближе подходила развязка, тем спокойнее становился Антипов. Он еще раз мгновенно оценил всю обстановку и увидел фантастический невероятный выход.

— Глебка! — позвал он сына.

Младший Глеб переметнулся от одного рельса к другому.

— Держи! — отец сунул ему в карман бумажку. — Марш в вагон! Сейчас поедешь… Один… Действуй по обстоятельствам!

Сын вскочил, уцепился за раздвинутые створки двери, нырнул в темное, еще сохранившее остатки тепла нутро теплушки и распластался на полу — головой к двери, выставив вперед наган.

А старший Глеб, преодолевая тошноту и головокружение от потери крови, с размаха ударил рукояткой маузера по тормозному «башмаку», выбил его, подполз к другому колесу, выбил второй «башмак» и, обессиленный, лег ничком между рельс.

Протяжно визгнула сгоревшая букса. Вагоны тронулись вниз под уклон. И что-то разом изменилось. Антипов даже не понял — что. Только секундой позже он догадался — бандиты перестали стрелять.

Донеслись удивленные возгласы.

Когда над старшим Глебом проходил второй вагон, на насыпь выскочил высокий мужик в распахнутом полушубке. Антипов выстрелил. Мужик упал.

Еще пара колес прошла перед глазами Антипова. Скорость теплушек возрастала. Миновал третий вагон. Антипов увидел, что один из бандитов успел ухватиться руками за поручни задней площадки и пытается впрыгнуть на ходу. Маузер приподнялся, громыхнул. Бандит споткнулся и скатился в снег, а в старшего Глеба впилось несколько пуль.

* * *

Станция подверглась нападению сразу же по приходе поезда, от которого на перегоне отцепили теплушки продотряда. Бандиты окружили остановившийся состав, пристукнули прикладами паровозную бригаду и прочесали вагоны, отбирая у пассажиров ценные вещи. Никто не сопротивлялся. Бандиты без единого выстрела выпотрошили поезд. Убедившись, что теплушки с продовольствием отцеплены, они со свистом и гиканьем умчались на лошадях дальше — по дороге, идущей вдоль полотна.

Покинутая станция оживала. Озираясь по сторонам, вынырнул из густого ельника начальник. Прихрамывая, вылез из подвала телеграфист. Замигали фонарями разбежавшиеся кто куда стрелочники и сцепщики. Из канав, оврагов и кустов стали выползать ограбленные и напуганные бандитами пассажиры.

Трагедия, разыгравшаяся на перегоне у теплушек, долетела до станции далекой беспорядочной перестрелкой. Понять, что происходит, мог убитый машинист да лежавшие вповалку у паровоза старший кондуктор, кочегар и помощник машиниста. Остальные либо ничего не знали, либо ни о чем, кроме своей шкуры, не заботились.

Услышав выстрелы, люди снова подняли панику, окружили маленькое станционное здание и требовали немедленной отправки поезда.

Начальник станции — толстенький человечек, похожий на два шарика, поставленные друг на друга и прикрепленные к двум коротким ножкам, беспомощно разводил руками и на все требования отвечал визгливо:

— Оживить мертвых не могу! Я не архангел!.. А запасной бригады у меня нету!

Когда перепалка между пассажирами и начальником достигла высшего накала, из леса донеслось отчетливое громыханье поезда. Люди бросились на платформу.

И быть бы катастрофе, но старый опытный стрелочник почувствовал недоброе: состав шел без огней, без гудков, не снижая скорости. Стрелочник помедлил секунду-другую и, не дожидаясь команды, перевел стрелку на запасной путь. К счастью, на противоположном конце станции стрелка была открыта на главную колею и три темных вагона пронеслись мимо замершего у платформы состава. В воздухе остался запах раскаленного металла.

Глеб, лежа у открытой двери и все еще сжимая рукоятку нагана, видел людей на платформе, но не подал никакого знака: кто знает, что за люди! Крайнее возбуждение не давало ему возможности полностью осознать случившееся несчастье. Он смутно понимал, что отец погиб. Но ни слезинки не выкатилось из его запавших глаз.

Глеб испытывал только одно желание — мчаться, мчаться, мчаться все быстрее и быстрее. Как в бреду, представлялась ему фантастическая железная дорога с бесконечным уклоном до самого Петрограда и три теплушки, несущиеся без остановок к городу.

Но теплушки, пробежав после станции километров пять, стали сбавлять ход. Скрежет неисправной буксы ослабел. Глеб поднялся на ноги и вдруг совершенно ясно представил всю тяжесть свалившейся на него ответственности. Продовольствие! Три вагона с продовольствием — вот что давило его и мучало! Теперь он один отвечает за сохранность мешков с мукой и крупой, ящиков с салом и маслом! Он должен доставить эти продукты в Питер! А как? Что он может сделать с теплушками, которые вот-вот остановятся где-нибудь в лесу и будут стоять, пока бандиты не разыщут их или поезд не наскочит на них в темноте и не разнесет в щепы?

— Папка! — невольно вырвалось у Глеба. — Что делать?

Вспомнилось последнее напутствие отца — «Действуй по обстоятельствам». Эти два туманных слова ничего не говорили Глебу. «Может быть, в бумаге, которую передал мне отец, — сказано, как надо действовать?» Глеб вытащил сунутую в карман кожанки бумагу, чиркнул спичку. Ветер, влетевший в открытую дверь, тотчас потушил огонек. Но Глеб успел заметить знакомую карточку отца, круглую печать. Это был мандат, подписанный Лениным.

* * *

Шли они так: впереди Юрко, за ним маленькая Грунька, а сзади Нина. Юрко нес узелок с едой. Нина была казначеем. Деньги, присланные отцом на дорогу, лежали в холщовом кармашке, пришитом на уровне локтя к подкладке пальто. Через каждые десять — пятнадцать шагов девочка вспоминала про них и испуганно прижимала локоть — проверяла, на месте ли деньги. Грунька, как самая маленькая, шла налегке.

Дорога петляла лесом. Но Юрко не боялся ни темноты, ни крутых поворотов. Каждая тропка здесь была ему знакома. Он знал, что скоро они выйдут на опушку леса. Оттуда рукой подать до железной дороги. А по шпалам и рельсам любой доберется до станции.

На опушке стоял высокий запорошенный снегом стог сена. Когда две сестренки и брат поравнялись с ним, в предрассветной жидкой темноте кто-то фыркнул и захохотал низким грубым голосом, который постепенно повысился до пронзительного, захватывающего дух ржания. Грунька со страха уцепилась за Юрко и всхлипнула. Нина остановилась.

— Лошадь это, дурочки! — рассудительно произнес Юрко.

Девочки всмотрелись. И верно — у стога виднелось большое темное пятно. Мерно похрустывало сено на лошадиных зубах. Минутный страх миновал. Двинулись дальше и без всяких приключений дошли до железной дороги.

Теперь ребятишкам предстояло шагать по рельсам. Если идти налево, то до станции было пять километров, направо — три. Юрко повернул направо, по какой-то тихий звук заставил его оглянуться. Сзади, поскрипывая, медленно катились по рельсам три вагона. Ребятишки сошли с пути, а вагоны догнали их и остановились. Во всех трех теплушках двери были открыты и ни звука не долетало оттуда.

— А почему они одни — без паровозика? — спросила Грунька.

Юрко еще не успел найти подходящий ответ, как в дверях первого вагона показался человек в кожаной куртке, с наганом в правой руке.

— Не подходи! — закричал он, жутко поблескивая узкими щелками глаз. — Пристрелю!

Увидев, что у вагонов на бровке стоят две девчонки и мальчишка, которые и не собираются нападать на него, Глеб опустил наган.

— Кто такие? — чуть помягче спросил он.

— Мы — Стрельцовы, — ответил ошарашенный Юрко.

— Куда идете?

— На станцию…

— Зачем?

— В Питер к отцу едем…

Нина раньше всех догадалась, что страшный кожаный человечек — всего лишь мальчишка, такой же, как Юрко. Она осмелела и спросила:

— А вы куда?

— Тоже в Питер! — буркнул Глеб.

— Вы нас не подвезете?

Первый раз в жизни Глеба называли на «вы». Это подкупило его настолько, что он спрятал наган в карман и более благосклонно посмотрел на своих собеседников.

— Подвез бы, да не на чем! Вагоны у меня не самоходные!

— А как же вы сюда приехали? — удивилась Нина.

— Под гору и дурак приедет! — ответил Глеб. — А вот дальше как? Мне бы только до следующей станции добраться! Там бы я достал паровоз!

— Так тебе и дали! — грубо возразил Юрко, мстя за минуту робости, которая охватила его, когда в черном провале двери показалась фигура кожаного человечка с наганом. — Какой начальник нашелся! Таких…

— А я верю, что дадут! — прервала его Нина, стараясь предотвратить назревавшую ссору. — Почему не дадут? Раз есть вагоны, — должны дать паровоз!

— И какие вагоны!

Для большей убедительности Глеб потряс кулаком.

— В них продовольствие для рабочих! Знаете, какой в Питере голод! Ваш отец, может, неделю ничего не ел!

Напоминание об отце настроило замерзшую и усталую Груньку на слезливый лад. Она заморгала глазами и заплакала.

— К папе хочу… Где мой па-а-апа?

Ее тягучий жалобный голосок заставил Глеба вздрогнуть. Напряженные нервы сдали, и горе, большое, долго сдерживаемое горе заполнило целиком сердце и вырвалось наружу потоком стыдливых мальчишеских слез. Глеб прижал к глазам кожаный рукав куртки, отвернулся, шагнул внутрь вагона и уткнулся лицом в тугие мешки с мукой. Плечи его подергивались. А перед глазами мелькали обрывочные картины недавней битвы на рельсах: вспышки выстрелов, окровавленная рука отца, его глаза.

— Больной, что ли? — произнес Юрко. — Чудно все это… Один… Вагоны какие-то… Пойдемте-ка прочь побыстрее!

— Ничего не больной! — загорячилась Нина. — Разве одни больные плачут? Горе у него… Подсади-ка меня!

Юрко был старше сестры на год, но кое в чем он предпочитал не возражать ей.

— Давай… Только не очень там задерживайся! — сказал он и помог сестре забраться в вагон.

Глеб быстро справился со своей слабостью. Ласковые руки девочки, ее спокойный, задушевный голосок помогли преодолеть порыв тоски и отчаяния. Он повернул к ней измазанное мучной пылью лицо, и решительная глубокая морщина вновь прорезала его лоб и переносицу. Только в глазах продолжала прятаться затаенная скорбь и еще что-то такое просительное и жалобное. Глеб боялся, что трое ребятишек уйдут и он опять останется один.

— Мне бы только до станции добраться! — повторил он.

Нина понимающе тряхнула головой и подбежала к двери.

— Юрочек, надо помочь ему добраться до станции! — сказала она таким тоном, будто речь шла о самом пустяковом деле.

— Пусть слезает. Пойдем вместе и доберемся, — ответил Юрко. — Тут три километра, не больше.

— Нет, ему с вагонами нужно! — возразила девочка и спросила у Глеба: — Ведь так?.. И как вас зовут, — скажите!

— Глеб я!.. А без вагонов никуда не пойду! Умру — а не пойду! С места не сдвинусь!

— Вот видишь! Я же говорила! — Нина строго посмотрела на брата.

— Что я их — на себе потащу, вагоны эти! — вспылил Юрко. — Не хочет — пусть остается! А нам некогда — нам к отцу нужно!

— К папе, к папе хочу-у-у! — снова пропищала Грунька.

— К папе! — передразнил ее Глеб и вдруг спросил: — А кто твой отец?

— Рабочий! — ответила Грунька. — Он советскую власть в Питере делает!

— И у меня отец рабочий!.. Был… — с болью произнес Глеб. — Он собирал продукты для других рабочих и для твоего отца тоже! Как же я их оставлю тут? Бандиты разворуют и папку твоего буржуи придушат, потому что он ослабнет от голода!

Трое маленьких Стрельцовых внимательно слушали Глеба, а он, поощренный их вниманием, продолжал еще убедительнее и горячее:

— Нам сам Ленин приказал доставить продовольствие в город! Не верите? — Глеб обвел своих слушателей прищуренными щелками глаз. — На вот — читай! — Он протянул Нине мандат отца.

Девочка долго вчитывалась в текст, потом с радостным криком соскочила на насыпь и подбежала к брату.

— Ты только посмотри, Юрочек! Вот это — Глеб! Видишь? — Она ткнула пальцем в фотографию. — А это — Ленин подписал! И печать!..

Маленькая Грунька привстала на цыпочки, потянулась, чтобы заглянуть в бумажку, которую с таким интересом рассматривали брат и сестра.

— Покажи-ите, где Ленин!

— Что ты понимаешь? — одернул ее Юрко. — Это тебе не букварь!

Юрко еще с минуту изучал документ, затем перевел взгляд на Глеба, стоявшего в дверях вагона, как оратор на трибуне.

— Это тебе выдали?

— Ты же читал! — уклончиво ответил Глеб.

— Как будто все в порядке: и печать, и подпись, и фотография похожая…

— Хотите, я вас в свой отряд приму? Будете бойцами продотряда! — предложил Глеб. — И в Петроград вместе приедем! Нам бы только до первой станции добраться, а там!..

— Чудак человек! — возразил Юрко. — Как мы доберемся? Сами вместо паровоза впряжемся, что ли?

— Лошадку можно, — вмешалась в разговор Грунька. — Ту, что у сена стояла.

Юрко оживился. Глаза у него заблестели, но сразу же погасли.

— Лошадь не наша. Это воровство…

— Какое воровство! — воскликнула Нина. — Тут сказано, — она снова взяла удостоверение и прочитала: — Уполномачиваю товарища Антипова… Это твоя фамилия?

Глеб подтвердил.

…во имя революции применять любые чрезвычайные меры, вплоть до силы и оружия, — закончила она. — Никакого воровства! Просто — чрезвычайные меры. А на станции се отпустим… Лошадь и за сто верст дом найдет, а тут всего три километра!

* * *

График прибытия и отправления поездов не был в то время таким точным и нерушимым, как в наши дни. Не хватало топлива, исправных паровозов. Телеграфная связь часто нарушалась. Работе железной дороги мешали бандиты, возглавляемые всякими атаманами и «батьками» из бывших царских офицеров, помещиков, кулаков.

После налета одной из банд на продотряд Антипова железная дорога бездействовала до 12 часов следующего дня. Наконец, связь была восстановлена. Маленький толстенький начальник, похожий на два шарика, поставленных друг на друга, сообщил по линии, что станция подверглась нападению, что задержанный в связи с этим состав отправится через полчаса. Задерганный беспокойными пассажирами, он забыл предупредить, что на линии находится три грузовых вагона, проскочившие ночью мимо платформы.

На следующей станции, приняв это сообщение, обрадовали заждавшихся пассажиров. Слух, что скоро прибудет поезд, поднял всех на ноги. Замелькали корзины, мешки, сундучки, сколоченные из фанеры чемоданы. На платформе стало тесно.

К разношерстной бурливой толпе подошел болезненно-бледный человек в обмотках, неумело закрученных вокруг тонких ног. Полосатая матросская тельняшка виднелась из-под распахнутой шинели.

— Эй, братишки! — обратился он ко всем сразу сиплым голосом. — Скоро поезд?

Пассажиры отозвались вразнобой. Их ответы были бестолковые, противоречивые. Человек послушал, покачал головой, устало усмехнулся.

— Ясно, что ничего не ясно!

После этого короткого заключения он, волоча ноги, пошел по платформе к тому месту, где висел колокол и виднелась покосившаяся набок табличка — «Начальник станции».

— Иван Дубок! — представился человек начальнику, сидевшему за столом и нетерпеливо поглядывавшему в окно.

— Ну и что из того? — спросил начальник.

— Сейчас растолкую, — ответил Дубок и пошире распахнул шинель, чтобы показать свою тельняшку. — Ну-ка скажи, каким курсом и когда пойдет первый поезд?

Увидев матросскую рубашку, начальник подобрел.

— Матрос?

— Балтиец.

— Значит, в Питер?

— Туда.

— А здесь что делал?

— Отлеживался… Ранили тут, недалеко… Еле от смерти удрал!

— Скоро поедешь — жду поезда. А докуда довезут, — не знаю…

— Полку бы, что ли, отдельную… Силы нету еще…

— Полку не обещаю… А что, здорово долбануло?

— Легкие, гады, в двух местах продырявили. Кровью харкаю… Держусь на одном энтузиазме, да и тот по дороге к станции весь вышел… А и пути-то было — десять минут!.. Слаб, как тухлая салака. Крикни сейчас: «Иван, умри за революцию!» — И что ты думаешь? Шиш! Нету Ивана! Одно название! Умереть за резолюцию и то не могу — во до чего Дубок докатился! Без силы даже не умрешь, а только сгниешь, как гриб-поганка!

Он говорил отрывисто, дышал тяжело. Язык от слабости плохо слушался его.

— Сиди тут! — сказал начальник. — Попробую отвоевать для тебя полку. А то на тендере устрою…

В комнату ворвался громкий гул толпы.

— Идет! — произнес начальник.

Гул все усиливался и перешел в громкий хохот. И вдруг — затихла платформа. А минутой позже мимо окон побежали охваченные ужасом люди.

Начальник прильнул к стеклу. На путях показался плотный взмыленный битюг. Выбрасывая вперед большие, в тарелку копыта, отороченные сверху густой рыжей шерстью, он гулко ударял ими по шпалам и двигался вперед, круто изогнув напряженную шею. От лошадиного хомута шли натянутые, как струны, две толстые пеньковые веревки. Они были привязаны к буферам вагона. А на сцепном приборе сидела с хворостинкой в руке девочка.

Нельзя было удержаться от смеха при виде этой неестественной картины. Лошадь тянула три теплушки. Замыкали странный состав двое мальчишек. Они шагали по шпалам, упираясь руками в железную раму вагона. Внимание приковывала страшная надпись, вычерченная мелом на всех трех вагонах с плотно задвинутыми дверями. «Холерные больные», — прочитал начальник станции и съежился.

— Вот так поезд! — прошептал Иван Дубок, облизывая пересохшие губы.

«Состав» между тем остановился. Один из мальчишек, шагавших сзади, забрался на платформу, осмотрелся с видом победителя, надвинул на глаза кожаную шапку и смело вошел в комнату начальника станции.

— Стой! — завопил начальник и выставил вперед руки. — Стой, говорю! Холера чертова!

Глеб будто не слышал — шел напрямик к столу.

— Стой! — снова заорал начальник. — Куда к людям прешь — заразишь!

— Посторонних нет? — спросил Глеб, скосив глаза на матроса.

— Уйди ты, уйди! — взмолился начальник. — Дай сообразить, что делать! Ты же смерть ходячая! Отойди!

— Не бойтесь! — ответил Глеб. — Холеры нету. Это маскировка. Читайте!

Он выложил на стол мандат. Начальник отпрянул от бумажки и издали начал читать, спрятав руки за спину. Матрос приподнялся со скамейки и тоже заглянул на стол. Он первый догадался, что все это значит.

— Молодец, парень!

Глеб не отозвался на похвалу. Он в упор смотрел на начальника и, когда тот прочитал документ, потребовал:

— Паровоз давай и буксу смени!

— Паровоза, дорогой товарищ, у меня нет, — ответил начальник. — Ты лучше скажи… — он сравнил фотографию с угрюмым усталым лицом Глеба. — Ты помолодел, что ли? Больно вид у тебя не солидный… Проверим, что за груз везешь, а потом решим!

Глеб выхватил из кармана наган, пригрозил:

— Прове-е-ерь!

Начальник вскинул правую руку — хотел вырвать наган у мальчишки, но Глеб оказался проворнее. Он отскочил, глаза у него совсем сузились и из щелок брызнуло такое, что начальник судорожно глотнул воздух и вытянулся, боясь шевельнуть пальцем.

— Убери игрушку! — негромко сказал Иван Дубок. — У тебя мандат посильнее пулемета!.. И не ври! Ленин — это, браток, такое имя!.. Вокруг него только правда должна быть!.. Где отец?

— Убит! — признался Глеб.

— То-то!.. А насчет мандата можешь не врать! Он твой — по наследству полученный! У пролетариев одно наследство — задание партии! Отец не успел выполнить — сын обязан доделать!.. Сколько у тебя в отряде штыков?

— Четверо нас…

— Бери меня комиссаром!

Глеб молчал. Не знал он, шутит матрос или всерьез предлагает свою помощь. Но Иван Дубок не ждал его ответа.

— Поезд придет — задержишь! — приказал он начальнику и закашлялся, схватившись руками за грудь.

Сплюнув в угол, он продолжал тихо, но так же решительно:

— Гони рабочих буксы проверять… А ты, — обратился он к Глебу, — сотри с вагонов холеру!

— Очумел ты, матрос! — воскликнул начальник станции. — Куда тебе, полудохлому, в это дело ввязываться!

— Ничего!.. Ошибся я малость… Недооценил Ивана Дубка! — ухмыльнулся матрос. — Есть еще энтузиазм — до Питера дотяну!..

* * *

К станции подошел поезд — тот самый, от которого ночью отцепили вагоны с продовольствием. Составу пришлось ждать, пока сменят буксу на одной из трех теплушек. Страшной надписи на них уже не было. Но люди боялись подходить к ним. Одни ремонтники возились под передним вагоном и обсуждали удивительный случай.

Подшипник в осевой коробке сгорел. Вместо промасленных концов под осью лежал кусок сала. Это сало запихнул в коробку Глеб. И хомут с веревками тоже раскопал Глеб, вспомнив, что у отца в особом ящике хранился всякий хозяйственный инвентарь.

И все же ребят постигла бы неудача. У битюга не хватило бы сил тащить три вагона. К счастью, теплушки остановились не потому, что кончился уклон. Колея продолжала идти под гору. Но спуск на том участке пути был очень пологий, неприметный. Неисправная букса затормозила движение, а то бы теплушки продолжали свой бег и без лошади…

Наконец ремонт был закончен. Три вагона с продовольствием прицепили в хвост состава. Ударил станционный колокол. Паровоз взбуксовал и дернулся вперед. Поезд тронулся.

Продотряд в составе командира, комиссара и трех бойцов Стрельцовых сидел в последней теплушке у весело потрескивавшей печки.

— Есть хочу! — пропищала Грунька. — Тетя давно бы накормила меня!

— Что за тетя? — спросил Иван Дубок.

— Это папина сестра! — пояснила Нина. — Мы у ней жили, пока папа воевал. Сейчас он прислал нам деньги и приказал возвращаться в Петроград. А тетя заболела и не могла проводить нас.

— Е-есть хочу! — снова пропищала Грунька.

Комиссар вопросительно посмотрел на командира. Глеб нахмурился.

— Мы — питерцы! — сказал он. — И жить будем на питерском пайке!

Подойдя к высокому ящику, на котором стояли весы, он положил на тарелку небольшую гирю, развязал мешок с крупой и осторожно поддел на совок горсть пшена.

Поезд набирал скорость. Покашливал в кулак больной матрос. Он старательно вытирал губы ладонью, чтобы не испугать ребят следами крови.

Продотряд продолжал выполнять задание Ленина.