Много веков передается из поколения в поколение миф о фениксе — птице с золотыми перьями, которая сгорала дотла и вновь возрождалась из пепла…

Отгремели громы Великой Отечественной войны, и наша страна, как феникс, возродилась из руин и пепла.

Еще пахло гарью. Еще на дорогах и полях попадались мины. Еще в деревнях колхозники ютились во временных землянках и горожане ночевали в подвалах разрушенных домов. А над возрождающейся землей уже раздавалась дробь пионерского барабана — юные ленинцы вместе со всем народом шли на трудовой фронт. И много золотых перьев выковали они для чудесного советского феникса.

Стремительны и величавы послевоенные годы. Освоение целины, борьба за мир, за добрый работящий атом, полеты первых землян — Юрия Гагарина и Германа Титова — по космической трассе, великий форум в Кремле — XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза — вот исторические вехи последнего десятилетия, которое вплотную подвело нас к коммунизму.

Мы уже видим сияющие вершины будущего, начертанного в Программе партии, того будущего, в которое войдут красивые, смелые, честные, трудолюбивые люди — те мальчишки и девчонки, которые сегодня воспитывают в себе качества, необходимые для граждан эпохи коммунизма.

 

Остров Кленовик

Изота Моржика освободили от должности председателя колхоза, вывели из состава правления, а дело о его злоупотреблениях передали в прокуратуру.

Трудный колхоз достался новому председателю, присланному из области. Это было в тот год, когда партия послала для укрепления руководства колхозами большой отряд коммунистов, знающих и любящих сельское хозяйство.

Новый председатель был человеком напористым и решительным. Вскоре его крепкую руку почувствовали все, даже ребята. Председатель зашел в школу, осмотрел ее, познакомился с учителями, обратил внимание на преподавателя русского языка Степана Моржика — брата бывшего председателя. От Степана несло спиртным перегаром. Это никого не удивляло. Были случаи, когда он по неделе не являлся в школу.

Новый председатель пристально посмотрел на Степана Моржика и многозначительно кашлянул. А через месяц в школу прислали нового учителя. Директор представил ребятам Алексея Александровича и сказал, что он будет преподавать русский язык и литературу.

Весь класс — семнадцать пар любопытных глаз уставились на коренастую, чуть сутулую фигуру пожилого учителя.

— Давайте знакомиться! — сказал он и окинул учеников беглым, но внимательным взглядом.

Так начинали почти все новые учителя. Ребята ждали, что Алексей Александрович подойдет к столу, раскроет классный журнал и начнет вызывать их по алфавиту. Но получилось совсем по-другому.

— Пусть те из вас, у кого есть друзья или подруги, подымут руки! — предложил учитель.

Поднялось семнадцать рук.

— Отлично! — продолжал учитель. — У всех!.. Опустите. А теперь попрошу поднять руки только тех, кто хорошо знает своего друга или подругу.

И на этот раз поднялось семнадцать рук, но уже не так дружно.

— Значит, все могут выполнить мое первое задание. Оно заключается в том, чтобы вы помогли мне получше познакомиться с вами. Откройте ваши тетради и запишите тему сегодняшнего сочинения.

Выждав, когда утихнет шелест бумаги, Алексей Александрович закончил:

— Тема такая: «Мой друг» или «Моя подруга». В вашем распоряжении сорок минут.

В классе удивленно зашушукались. Кто-то хихикнул. С задней парты донесся громкий шепоток:

— Маша! Я — про тебя, а ты — про меня! Ладно?

Учитель не пытался унять шумок. Он подошел к окну, заложил руки за спину и отвернулся от ребят, давая понять, что предоставляет им полную свободу. И шум утих сам собой. Ученики заскрипели перьями…

В этот день было пять уроков: история, география, урок русского языка, на котором ребята писали сочинение, потом арифметика и последний — литература. За свободный час между третьим и пятым уроками Алексей Александрович успел прочитать сочинения и, снова войдя в класс, ошеломил ребят неожиданной фразой:

— Ну вот мы и познакомились!

— Прочитали? — послышалось несколько голосов.

— Прочитал! Вы добросовестно выполнили задание. Отметок я ставить не буду. Мы просто побеседуем о ваших сочинениях. Начнем вот с этого. — Учитель вытащил из стопки нижнюю тетрадь. Сочинение называется «Мой друг», но слово «друг» заключено в кавычки, а это, как вы знаете, придаст слову противоположный смысл. Читаю дальше: «Фамилию моего друга в кавычках я называть не буду. Но если бы я была в два раза сильнее его, я бы обязательно отколотила его, потому что он самый плохой человек в деревне: жадный, как Изот Моржик, и хулиганистый. Маленьких бьет, ягоды и грибы отнимает у них в лесу…» Так начинается сочинение.

Алексей Александрович закрыл тетрадь и спросил:

— О ком здесь написано?

— Свахин это! — загудел класс. — Свахин!

— Встань, Свахин! — сказал Алексей Александрович.

Крышка передней парты хлопнула. Митяй Свахин поднялся.

— О тебе написано? — спросил Алексей Александрович.

— А я почем знаю! — ломким баском ответил Свахин и неуклюже переступил с ноги на ногу.

Алексей Александрович не стал его расспрашивать.

— Садись… А теперь поговорим об авторе сочинения. Он с сожалением пишет: «Если бы я была в два раза сильнее его…» А на самом деле автор не в два, а в десять раз сильнее своего друга в кавычках, потому что все остальные мальчики и девочки на стороне автора. Так ведь?

— Так! Так! — одобрительно зашумели в классе.

— А кто это писал? — угрюмо, в нос спросил Свахин.

Алексей Александрович посмотрел на него, укоризненно склонив голову набок, и ответил:

— Автор сейчас почувствовал свою силу, и, я надеюсь, он не побоится назвать себя. Так кто же это писал?

У стены поднялась из-за парты сухонькая девочка с двумя забавными косичками.

— Это… моя тетрадь, — тихо сказала она и потупилась.

Учитель встал, подошел к ней.

— Вера Никитина, ты написала хорошее, полезное сочинение. Садись. Оно поможет твоему другу снять с себя кавычки!

Алексей Александрович вернулся к столу, отобрал сразу несколько тетрадей. Ребята вытянули шеи, чтобы увидеть, чьи тетради взял учитель. С передней парты послышалось:

— Кукушкин… Петухов…

— Правильно! — произнес Алексей Александрович. — Кукушкин и Петухов. Посмотрим на них… Где они?

Два друга, сидевшие за одной партой, встали.

Учитель разрешил им сесть.

— Ваши сочинения, как говорят литературоведы, типические. Половина класса писала сочинение так же, как и вы: Петухов про Кукушкина, а Кукушкин про Петухова. Очень хорошо, что дружба у вас обоюдная… Почитаем, что же получилось… «Мой друг — Захарчик Кукушкин. Мы никогда с ним не расстаемся и все делим пополам. Мы даже в колхозе работаем вместе — пасем лошадей. А какая беда случится, — у нас есть лозунг: «Не выдавать друг друга!» И я лучше умру, чем скажу про Кукушкина…»

Алексей Александрович сделал паузу.

— И так далее, все в том же чисто дружеском духе… А вот начало из сочинения Кукушкина. «Мой лучший друг и товарищ — Андрюша Петухов. Мы будем дружить навеки, потому что он самый верный человек. У меня от него нет никаких тайн. И он их никому не расскажет до гробовой доски…»

Несмотря на то, что Алексей Александрович не скупился на иронические интонации, ребята не увидели в этих отрывках ничего смешного. Тогда учитель спросил:

— Какую басню Крылова напоминают эти сочинения?

Вопрос был неожиданный. Класс притих. В наступившей тишине отчетливо прозвучал торжествующий голос Свахина:

— Кукушка и Петух! Кукушка хвалит Петуха за то, что хвалит он Кукушку…

Так в классе еще никогда не смеялись — до слез, до колик в животе: уж очень уморительным показалось ребятам совпадение фамилии их товарищей с именами героев басни. Даже Кукушкин и Петухов не выдержали — смеялись вместе со всеми.

— А знаете, почему мы смеемся? — повысив голос, спросил учитель. — Не потому, что дружба Петухова и Кукушкина смешная. Нет! Ома не столько смешная, сколько нетребовательная. Может быть, в действительности это и не так, но, судя по сочинениям, получается: «Ты про мои проделки помалкивай, и я тебя не выдам». Вот она — основа их дружбы! Шаткая, неустойчивая основа! Тут у меня восемь парных сочинений, и все они на одно лицо: сплошные Кукушки и Петухи! Но зато есть у меня для вас настоящий сюрприз! Как вы думаете, у кого в классе больше всех друзей?

Посыпались фамилии. Ребята назвали почти всех. Но ту фамилию, которую надеялся услышать Алексей Александрович, так никто и не назвал.

— Странно! — вслух произнес учитель. — А ему посвящены пять сочинений. И пишут о нем откровенно, не по-кукушечьи! Даже прозвище его сообщают. Прозвище не очень приятное, и я пока не понял, откуда оно появилось… Не догадываетесь, о ком идет речь?

Ребята молчали. У многих были прозвища, и все они не отличались нежностью и благозвучием.

— В таком случае, — продолжал учитель, — я прочитаю не то, что пишут о нем, а его собственное сочинение. Слушайте: «У меня шестнадцать друзей, то есть весь класс. Бывает, мы ссоримся, даже деремся, но это все ничего, потому что мы пионеры. В главном — мы все должны быть друзьями. А главное — это то, что сказано в пионерской клятве. И цель у нас, колхозных пионеров, одна — помочь колхозу встать на ноги».

После короткого молчания Алексей Александрович спросил:

— Догадались?

Ответил все тот же Свахин. Он был старше других, не страдал застенчивостью и не боялся ошибиться.

— Пашка Непутевый — вот кто! Так только он может…

— Да, это сочинение Павла Хрусталева! Встань, Паша!

Хрусталев встал. Это был высокий стройный мальчуган с широко расставленными, немного печальными глазами. Стоял он спокойно, плотно сжав губы, прямо смотрел на учителя.

— Хочу тебя поздравить! — сказал Алексей Александрович. — Пятеро назвали тебя своим другом. Это не случайно! Это надо заслужить! Из сочинений я понял, как ты заслужил дружбу. Одно осталось неясным — прозвище. Ты не обидишься, если мы поговорим о нем?

— Нет, не обижусь! — твердо ответил Паша. — Я привык…

Алексей Александрович стал осторожно с помощью наводящих вопросов распутывать историю появления прозвища «Непутевый». Ученики говорили вначале об этом неохотно, но разговор был такой непринужденный, задушевный, что скоро урок превратился в интересный пионерский сбор, на котором многое предстало перед ребятами в ином, не привычном для них свете.

Паше было двенадцать лет, когда его впервые назвали непутевым.

Возвращались ребята из леса с ягодами. Спорили, кто больше собрал черники, и не заметили, как очутились у сплошной желтой стены ржи.

Один из мальчишек, не колеблясь, полез прямо в колхозный хлеб. Паша остановил его и предложил обойти поле. Крюк был порядочный, и ребята поленились.

— А чего жалеть-то? — сказал кто-то. — Все равно Моржик пропьет-прогуляет!

Подминая колосья, ребята пошли напрямик. А Паша один обошел поле. Мальчишки поджидали его на другой стороне и встретили насмешками. Они успели отдохнуть, пока он добирался по кочкам и рытвинам.

— Эх ты, непутевый! — насмешливо сказал Митяй Свахин. — Черт-та с ней, с рожью! Если бы чья была, а то — колхозная!

В другой раз непутевым назвал Пашу отец.

В тот день запил пастух. Колхозный скот и коров, принадлежащих отдельным хозяевам, пасли двое подпасков. Они не рассчитали время и пригнали стадо с опозданием — после захода солнца. На лесной дороге почти у самой деревни произошел переполох. Коровы почуяли волка и бросились в разные стороны. Волк удрал, испуганный шумом. Скотина разбрелась по лесу. На розыски послали мальчишек. И получилось так, что каждый из них вернулся в деревню со своей коровой, а Пашка пригнал сразу половину колхозного стада. С другой половиной справились подпаски. В лесу осталась одна Краснушка — молодая, ярко-красная корова, принадлежащая Пашкиной матери.

Вот тут Матвей Хрусталев и назвал сына непутевым. Бросив обидное словечко, отец сам побежал в лес за Краснушкой. А словцо вцепилось в парня и все чаще и чаще напоминало о себе.

Осенью колхозники семьями выходили на приусадебные участки копать картошку. А Паша опять делал не так, как все. В деревне жили две одинокие старушки. Он часто помогал им.

— И верно! — вздыхая, приговаривала мать. — Непутевый ты какой-то!

Старухи отблагодарили Пашу — дали несколько царских серебряных рублей. Он был страстный коллекционер и не смог отказаться от такого подарка.

Коллекционирование — как оспа: один заболел — другим не миновать. Вскоре все деревенские ребята стали собирать старинные монеты. Но о такой коллекции, как у Паши, можно было только вздыхать. Мальчишки завидовали ему и часто приходили смотреть рубли, большие медные копейки и деньги петровских времен с непонятными церковнославянскими буквами вместо года выпуска.

Паша недолго оставался хозяином богатой коллекции. Вскоре произошел случай, после которого за ним окончательно закрепилось прозвище Непутевый.

Заболел воспалением легких один из его сверстников. Пришел Паша к нему, посмотрел на пышущее жаром лицо товарища, тихо спросил:

— Чего бы ты хотел, чтобы я тебе сделал?

— Дай мне твою коллекцию! — попросил больной.

Паша мигом сбегал за монетами, вернулся и с радостью рассыпал медные и серебряные кружки на одеяле перед самым носом товарища.

— На! Только поправляйся!

Больной с восторгом вдохнул запах лежалой меди и заснул. Наутро температура у него упала, и он быстро пошел на поправку. А Непутевый Пашка остался без коллекции, которую собирал всю свою сознательную жизнь.

Алексей Александрович выслушал эти рассказы, частично известные ему по пяти сочинениям, и долго молчал. Да и ученики притихли. Они впервые вспомнили все, что знали о Хрусталеве. Каждый факт в отдельности казался им когда-то не то смешным, не то еще каким-то… в общем, непонятным, вызывающим усмешку: экий, мол, парень-недотепа! А теперь… почему-то никому не было смешно слушать и вспоминать разные истории про Пашку Непутевого. Наоборот, собранные вместе факты поразили их. Перед ребятами вдруг раскрылся чудесный Пашкин характер. И они притихли, удивленные своим открытием.

Урок закончился. Ребята разошлись по домам и весь день чувствовали в душе какое-то раздвоение: им было и стыдно, и радостно…

Пашу Хрусталева еще в начале учебного года выбрали в совет отряда. Но об этом уже успели забыть, потому что работал он тихо, незаметно, хотя и больше других пионеров. Когда распределяли нагрузки, Паше поручили заботу о почте.

Доставка писем и газет не входила в обязанности пионерского отряда.

В колхозе был общественный почтальон. За эту работу ему дополнительно начисляли немало — по 15 трудодней в месяц. Но трудодни оплачивались плохо, и почтальон с превеликим удовольствием отделался бы от этой обязанности. Случай представился: почтальон заболел. Правление колхоза долго искало замену, а потом обратилось за помощью к пионерам.

Дело это хлопотное. Надо было каждый день ходить за четыре километра в почтовое отделение, возвращаться и разносить колхозникам письма, переводы, газеты.

Пионеры стали думать, кому поручить такую неприятную нагрузку, и придумали: Непутевому Пашке — он не откажется. Ему, как члену совета, полагалось составить переходящий график и следить, чтобы пионеры по очереди заменяли почтальона. Он так и сделал. Но график часто нарушался: у одного нога «разболелась» как раз в тот день, когда пришла его очередь, у другого открылся «скоропостижный насморк», третий «забыл» о своей обязанности.

Паша не ругался, не грозил «вытащить» симулянтов и страдающих слабой памятью на совет отряда. Он заменял их — сам ходил на почту и доставлял корреспонденцию.

Через месяц график перестал существовать, а Хрусталев превратился в заправского почтальона. Прежний почтальон поправился, но о нем и не вспомнили.

После разбора сочинений на тему «Мой друг» ребята вспомнили и этот факт. А на другой день председатель совета отряда Щекин объявил, что после уроков будет пионерский сбор.

Слушали отчет Хрусталева о выполнении возложенной на него нагрузки. Паша говорил недолго и нескладно. О чем говорить? Все просто, буднично… Ну, ходил на почту… Ну, разносил письма… Продавал марки… Раз десять притащил на спине посылки… Восемь легких, а с двумя пришлось попотеть… Вот и всё!

Но у ребят уже открылись глаза. Они представляли, что скрывается за скупыми словами Паши. Когда он закончил говорить, Щекин так подытожил его отчет:

— Будем разбираться с цифрами с руках! Четыре километра туда, четыре обратно, километр по деревне. Всего девять. Шесть месяцев в среднем по тридцать дней — сто восемьдесят. Помножим на девять — тысяча шестьсот двадцать километров! Их прошел Хрусталев, выполняя пионерское задание!.. Предлагаю вынести Паше Непу… Паше Хрусталеву благодарность!

Пионеры долго хлопали в ладоши. Так же одобрительно приняли они предложение Щекина — сообщить в правление колхоза, что задание выполнено, что почтальон поправился и что пионеры просят снять с них нагрузку.

Неожиданно с возражением выступил Паша. На этот раз он говорил лучше.

— А зачем снимать нагрузку? Мы уже привыкли к ней. В колхозе и так весь народ занят. Если не хотите, я один могу продолжать… И потом: колхоз-то наш! Какая это нагрузка? Это работа для колхоза. И я еще вот что хотел предложить… Вспомните, как плохо у нас с выгоном! Коров гоняют по лесу чуть не за десять километров. Им и поесть некогда… А трава под боком стоит и вода рядом…

— Где? — крикнул Свахин.

— На острове! На Кленовике! — ответил Паша.

— Ты что, коров на лодке туда возить хочешь?

— Не на лодке… Я брод знаю. Там только в трех местах навозить песку — и коровы пройдут свободно…

Уже темнело, когда закончился сбор. Пионеры составили график почтальонов и решили завтра осмотреть и озеро, и остров, и Пашкин брод.

Шумной толпой высыпали ребята из класса. В коридоре они встретились с Алексеем Александровичем, окружили его и вместе вышли на улицу.

От школы к дороге были настланы мостки. Каблуки гулко затопали по доскам. Вдруг впереди грохнуло: кто-то упал. Его подхватили, подняли и со смехом побежали дальше. Еще один зацепился носком за доску и крикнул:

— Алексей Саныч! Осторожно!

Подойдя к опасному месту, учитель перешагнул задравшуюся кверху доску и подумал: «Надо завтра же сказать завхозу, чтобы приколотил». Алексей Александрович пошел дальше, но его остановил негромкий стук, раздавшийся сзади. Учитель обернулся. Над доской склонился Паша. В руках у него был камень. Паша вколачивал гвоздь…

* * *

Ширина озера Степанец достигала трех километров. Ближе к южному берегу зеленел молодой листвой остров Кленовик.

Паша привел отряд к тому месту, где между островом Кленовиком и берегом озера было метров сто пятьдесят. Берег здесь врезался в воду узким полуостровом. А со стороны Кленовика вдавался в озеро зеленый язычок. Остров будто поддразнивал этим язычком: «И близко, а попробуй — достань!»

У берега, зарывшись тупыми носами в мелкий чистый песок, стояли ройки — два утлых челна, соединенных поперечными перекладинами. Паша указал на них Алексею Александровичу.

— Вы на ройках с девчатами, а мы — вброд! Хорошо?

— Как прикажешь! — шутливо ответил учитель. — Ты сегодня хозяин!

Алексей Александрович стал спихивать ройки в воду, а Паша объяснил ребятам, как надо идти по броду.

— Впереди пойду я — на меня и равняйтесь. А потом вот еще примета: брод — он ровный, как стрела. Когда идешь — не виляй: иди прямо вон на тот однобокий кленок. Справа он голый. Видите?

Воду в мае не назовешь теплой. Но Паша первый разделся до трусов, вошел в озеро и крикнул, подбадривая ребят:

— Как парное молоко!

Он боялся, что от холодной воды у ребят погаснет вчерашний энтузиазм. Но он ошибся. Вслед за ним в озеро полезли Петухов и Кукушкин. Ежась и громко гогоча, чтобы разогнать свой страх, спустился с берега Щекин. Он не умел плавать, но председатель совета отряда не мог не участвовать в таком мероприятии. Только Митяй Свахин улегся поудобнее на пригретом солнцем песке, подсунул под бок чью-то одежонку и приготовился наблюдать за ребятами.

Никто не заметил, что Свахин остался на берегу. Было не до него. Перегруженные ройки плыли медленно, осев в воду по кромку бортов. А мальчишки, стараясь не брызгать, осторожно брели за Пашей.

У самого берега дно круто уходило вниз. Шагах в пяти вода дошла до пояса, зато потом начиналось песчаное мелководье. Нащупав его ногами, Паша весело зашлепал вперед. Вода плескалась чуть повыше щиколоток.

— А вот теперь будет глубина! — предупредил Паша, почувствовав, что дно опять стало опускаться. — Я этот самый брод совсем случайно нашел. Пришел с удочкой. Смотрю — цапля между берегом и Кленовиком на одной ноге стоит и не тонет. Увидела меня — подскочила, раза два махнула крыльями — отлетела подальше и опять на воду опустилась — опять стоит! Тут уж я догадался, залез в воду и проверил. Плыть нигде не придется…

Паша не обманывал. Все мальчишки перебрались на остров, не замочив головы. Только в одном месте вода покрыла плечи, а тем, кто пониже, добралась и до подбородка. Щекин пережил неприятные минуты, когда почувствовал холодное щекотание у самых своих губ, но он выдержал это испытание и выбрался на берег Кленовика довольный и собой, и Пашей, и всей затеей.

Ребята раньше плавали на ройках по озеру, заглядывали и на остров. Здесь попадались кусты малины, дикой смородины, росли орехи, осенью вылезали из-под земли ядреные грузди. Но все это встречалось в лесистой прибрежной кайме, а середина острова была царством некошеных трав и полевых цветов — настоящее пастбище площадью в несколько гектаров.

В колхозе знали о богатстве Кленовика, но оно так из года в год и оставалось нетронутым. О броде никто не слыхивал: озеро считалось очень глубоким. Лишь зимой, когда кончались корма, вспоминали про Кленовик, жалели, что летом не заготовили там сено. По льду его легко можно было вывезти с острова. Но приходила пора сенокоса, и снова до Кленовика не доходили руки.

Для Алексея Александровича остров был приятной неожиданностью. Предложение Хрусталева вначале показалось ему интересным только с одной стороны — как проявление настоящего хозяйского отношения к колхозу. Проявление детское, наивное, непрактичное, но чистое и подкупающее. Отправляясь с ребятами на остров, учитель думал, как бы, не обижая Пашу, переключить внимание ребят на какое-нибудь другое полезное и посильное дело…

Осмотрев остров, Алексей Александрович понял, что Хрусталев прав. «Что за парень!» — с восхищением подумал учитель. Даже ему — городскому жителю — стало совершенно ясно, что идея Хрусталева — не детская фантазия. Если коровы смогут пройти бродом, Кленовик действительно станет чудесным выгоном для скота.

Между тем ребята столпились вокруг учителя и ждали, что́ он скажет. Алексей Александрович не торопился с окончательным выводом, чтобы напрасно не обнадеживать своих учеников. У него возникло много вопросов, естественных для человека, не знакомого с сельским хозяйством. Он не побоялся показаться смешным и высказал свои сомнения.

— А пойдут ли коровы в воду? — спросил он.

— Их только один раз прогнать надо, — потом сами пойдут! — ответил Щекин. — Я прошел, а уж они-то пройдут!

— Но ямы надо обязательно засыпать песком, — добавил Паша. — А то побоятся! Нужно, чтобы коровам было не глубже, чем по брюхо.

— Та-а-к! — в раздумье произнес. Алексей Александрович. — А ты, Паша, не знаешь, широк ли брод? Коров в цепочку не выстроишь. Они стадом пойдут. Одни по мелкой воде, а другие на глубину попадут. Утонет какая-нибудь коровенка, — нам председатель спасибо не скажет!

Паша не знал ширину брода.

— Сейчас я проверю! — вызвался он. По Алексей Александрович остановил его.

— Это потом!.. Допустим, — брод достаточно широк. Как же ты думаешь засыпать глубокие места?

Увидев, что учитель одобрительно относится к проекту освоения Кленовика, ребята заговорили наперебой. Одни предлагали таскать песок и землю на носилках, другие стояли за то, чтобы построить большой плот и на нем перевозить грунт. Паша и здесь оказался находчивее своих товарищей.

— Выпросить бы лошадь с телегой! — мечтательно сказал он. — Но нам не дадут! Вот если бы вы…

* * *

Председатель колхоза охотно выслушал Алексея Александровича и сказал:

— С лошадьми у нас туго, но… Под вашу личную ответственность…

Вот так и получилось, что утром в воскресенье к правлению колхоза, где временно в задней пустовавшей комнате поселился Алексей Александрович, подкатила телега. Правил Щекин. Сзади него сидели пять девчат с лопатами. Учителю освободили самое удобное место. Каурый жеребец послушно свернул на дорогу, ведущую к Степанцу.

А на озере уже производились исследовательские работы. Мальчишки, с Пашей во главе, пришли сюда пораньше и «прощупывали» ширину брода. По бокам ставили вешки — втыкали в дно высокие жерди, вырубленные тут же, на берегу.

На острове горел костер. Ребята по очереди подбегали к нему погреться. Из котла, подвешенного над огнем, вкусно пахло ухой. Рыбу еще вчера наловил Паша, а варили уху Петухов и Кукушкин.

— Как только дотянем вешки до острова, так обедать будем! — говорил Паша всякий раз, когда ему казалось, что усердие ребят ослабевает.

Сам он давно не вылезал из воды, и руки у него посинели, но зато работа двигалась споро. Воткнутые в дно жерди образовали довольно широкий прогон, вполне достаточный для прохода стада. До острова оставалось метров двадцать, когда из леса донеслось глухое постукивание колес и на берег озера выкатилась телега. Ее встретили радостными возгласами. Кто-то из ребят замахал вешкой. Остальные тоже вскинули над головой жерди.

У Петухова не было в руках никакой палки. Он схватил с котла крышку, махнул ею, подпрыгнул и… нечаянно стукнул коленом по рогатине, на которой держалась поперечина с котлом. Рогатина покосилась и упала. Котел боком шлепнулся в костер. Уха вылилась и зашипела на угольях.

Петухов и Кукушкин одновременно ахнули и уставились друг на друга испуганными глазами.

В это время Щекин, сложив ладони рупором, крикнул:

— Выходи на берег! Короткое совещание! Все выходите!

— Бежим, — сказал Петухову Кукушкин. — Скажем, что без нас свалилась!

Петухов обрадовался.

— Верно! И никто нас винить не будет! Мы-то здесь при чем? Нас позвали! Скажем — не надо не вовремя от дела отрывать! Щекин и виноват будет! А?

— Конечно! — ответил Кукушкин. — Занадобилось ему это совещание! Бюрократ какой нашелся! Бежим!..

И друзья побежали к броду. Они ловко придумали свалить вину на Щекина, но радости от своей выдумки почему-то не испытывали. Когда все собрались вокруг Алексея Александровича и Щекина, только у Петухова и Кукушкина были довольно кислые лица.

Щекин поднял руку.

— Внимание!.. Будем говорить с цифрами в руках. На работу вышло шестнадцать человек. Нет одного — Свахина! Кстати, он и прошлый раз в воду не полез, а ушел домой, пока мы на острове были. Это я уже потом сообразил! Но о Свахине поговорим особо. А сейчас давайте распределимся. Бригада Паши ставит вешки — девять человек. Двух девочек переправим к костру — пусть уху доваривают. А Петухову и Кукушкину нечего там лодырничать! Они пойдут в мою бригаду — землю на телегу грузить. Ясно? Перерыв в двенадцать часов.

— И обед тогда же! — подсказал Паша. — По две рыбины на брата! А Алексею Санычу — налим! Во какой! Я его вчера под корягой зажал! Еле вытащил!

Петухов страдальчески посмотрел на Кукушкина и вдруг сказал:

— Не будет обеда… И налима не будет… Я пролил все…

Если бы не смиренный вид, Петухову намяли бы бока. Но он стоял с опущенной головой, несчастный, бледный. И гневные глаза ребят уставились на Кукушкина. Он попятился, растерянно посмотрел на Алексея Александровича и заплетающимся языком произнес:

— Так получилось… Разлили… Больше не будем…

Учитель выручил провинившихся.

— Я считаю, что по такому случаю не грех и поголодать.

Ребята не видели ничего такого, что могло бы оправдать Петухова и Кукушкина. Тогда учитель объяснил:

— Вспомните басню Крылова… После сегодняшнего случая мы твердо можем сказать: Нет! Иван Андреевич писал не про наших ребят! Наши Петухов и Кукушкин стали людьми честными, принципиальными. Мы сейчас в этом убедились!.. Что касается обеда, — мы с девочками подумаем…

После этого случая Петухов и Кукушкин работали с большим усердием. Остальные ребята, увлеченные делом, быстро забыли происшествие с ухой, а два друга помнили о нем весь день.

Кукушкина мучил вопрос: почему Петухов сознался? Ведь они так хитро придумали! Не подкопаешься! А он взял и сказал! Но Кукушкин не осуждал этот поступок. Где-то в груди у него жила тайная уверенность, что и он сам сегодня не сумел бы довести до конца задуманное. Не хватило бы духа врать ребятам. Он бы, конечно, не сказал, что котел опрокинул Петухов: вместе варили уху — вместе и отвечать, но и на других сваливать вину не стал бы. А почему? Еще совсем недавно он не только не колебался, но врал с упоением и потом гордился: как он ловко помог другу выкрутиться из беды. Что изменилось?

Петухов не задумывался над этими «как» и «почему». Он сравнил сегодняшний случай с другими неприятностями. Ему часто удавалось скрыть свою вину, а сегодня он сам признался, что виноват. Но именно сегодня он чувствовал себя хорошо. Значит, он поступил правильно! Значит, так и нужно делать! И Петухов, подтолкнув локтем Кукушкина, спросил:

— Ну как?

— Очень просто! — ответил Кукушкин. — Это все Алексей Саныч! Если бы не он, — дали бы нам жизни!

— А может, и не дали бы!

Кукушкин помолчал, поддел лопатой песок, кинул его на телегу и сказал:

— Не знаю… Может, и не дали бы…

До обеда расставили все вешки, подвезли и высыпали в озеро пять телег песку. За это время Вера — та самая девочка, которая писала сочинение о Свахине, успела сбегать в деревню и принести из комнаты Алексея Александровича три банки мясных консервов и несколько килограммов картофеля. В котле забурлил суп.

За обедом вспомнили уху. Кукушкин и Петухов услышали немало шуток по поводу их неудавшейся поварской карьеры. Но шутки были необидные — без зла и насмешки…

Две недели ребята с Алексеем Александровичем в свободное время работали на озере. Брод был готов, глубокие места засыпаны. Наступил день, когда по пастушьему рожку, прозвучавшему в пятом часу утра, проснулся и вышел на улицу весь пионерский отряд. Ребята и девочки были в галстуках.

Стадо, подгоняемое нетерпеливыми возгласами ребят, пыля и мыча, пошло по деревне. Заскрипели ворота хлевов. Женщины выгоняли своих коров, которые паслись вместе с колхозными. Маленькую бодливую коровенку выгнала на дорогу и мать Митяя Свахина.

Щекин подошел к ней.

— Тетка Марфа! Сегодня на новое место идем. Буди Митяя — он должен помочь!

Марфа Свахина спросонья не поняла.

— Чего помочь-то? Пастух запил, что ли?

— Пастух здесь, но гонит стадо на новое место! Осваивать его нужно! Не пришлешь Митяя, — и корову не примем: будет голодная стоять в хлеву!

Свахина поняла, что может остаться без молока. Она махнула рукой и ушла в избу.

Митяй появился на крыльце, когда стадо уже миновало деревню. Корова Свахиных обиженно стояла посреди дороги и сердито мычала, стараясь зацепить Щекина кривым зазубренным рогом. Но Щекин, вооружившись хворостиной, не пускал ее дальше. Увидев Митяя, он сказал:

— Гони свою скотину… Сам гони, сам паси — где хочешь!

Митяй поморгал глазами. До него не дошел смысл сказанных Щекиным слов, но он почувствовал что-то недоброе и зло хлестнул корову. Та заупрямилась. Она уже не видела стада и норовила повернуть в сторону — на привычную дорогу. Ее то и дело приходилось подгонять, и Митяй добрался до озера тогда, когда последние коровы, пугливо косясь на вешки, проходили брод.

Коровенка Свахиных, увидев четвероногих сородичей, перестала упрямиться и торопливо засеменила к воде. Ребята преградили ей дорогу.

— Ты куда ее гонишь? — спросил у Митяя Щекин. — Я же тебе сказал: — Паси, где хочешь!

— А я вот здесь хочу — на острове! — упрямо ответил Свахин.

— Мало ли что ты хочешь! — вмешалась Вера. — Ты брод делал?

— Ну и что? — вызывающе сказал Свахин. — Вся земля колхозная! Не запретите!

Тут уж ребята не вытерпели. Над озером полетели гневные выкрики. Свахин стоял перед товарищами, и лицо его постепенно утрачивало нагловатое, вызывающее выражение. Он пытался еще огрызнуться, но его никто не слушал. И Свахин растерялся. Что же он будет делать с коровой? Гнать на старое пастбище — за семь километров? Больше некуда — кругом лес или засеянные поля! Возвращаться в деревню? Но мать… Крику будет! И отец… А он крутой — вожжи у него всегда под рукою! Митяй похолодел. И вдруг все увидели, что самый большой и самый сильный парень в их отряде — Митяй Свахин — грубиян и забияка, который не раз обижал многих, расплакался и стал маленьким и совсем не страшным.

— Ну куда же я с ней денусь? — запричитал он незнакомым, тоненьким голосом.

Его слезы не были фальшивыми. Это подкупило ребят, и Щекин решил сократить серьезный разговор со Свахиным, заранее обдуманный пионерами. Председатель совета отряда пропустил всю середину, рассчитанную на то, чтобы Свахин прочувствовал свою вину, и перешел прямо к концу.

— Ты не плачь! Ты делом докажи!

Свахин по тону определил, что у него появилась возможность выйти из тупика, и он ухватился за эту возможность с великим облегчением.

— Что хотите, ребята! — взмолился он, пробежав быстрыми глазами по лицам товарищей. — Хотите, я в воду в одежде прыгну?

Девчата хихикнули. Щекин улыбнулся, но сейчас же согнал с лица неуместную улыбку.

— В воду не надо… Ты возьмешь лопату и пойдешь на Высокую Ниву. Там каждый день наши колхозники работают, а пить им нечего. Был ключ, да засосало его грязью — одна муть осталась. Вот ты и очистишь его — один. Тогда поверим.

— А корова? — спросил Митяй и вытер слезы.

Ребята расступились, открыв проход к броду. Кто-то хлопнул коровенку Свахиных ладонью. Она не стала ждать повторного приглашения и захлюпала по воде на Кленовик с такой уверенностью, будто никогда и не паслась в другом месте.

* * *

Высокой Нивой назывался огромный клин поля. Здесь было сосредоточено две трети колхозной земли. До войны на Ниве выкопали колодец. Со временем он обвалился, но родничок еще долго выносил на поверхность холодную чистую воду. В траве бежал ручеек. А сейчас на месте колодца осталась лишь ложбинка с мутной глинистой водой. В сухую погоду и она исчезала. Летом колхозники шли работать на Высокую Ниву с бидонами и кувшинами. К полудню запасы питья обычно иссякали. Приходилось посылать в деревню за водой.

Когда пионеры решали судьбу Свахина, Паша Хрусталев предложил поручить ему очистку родника. Так Митяй ранним утром оказался один на Высокой Ниве. Тяжело вздохнув, он вонзил лопату в мягкую сырую землю ложбинки над бывшим колодцем.

Сначала он что-то ворчал под нос и сердито разбрасывал в разные стороны ломти земли. Потом распрямился на минутку, посмотрел на солнце, на жаворонков, висевших над головой, поплевал на ладони и взялся за работу всерьез. Ритмично опускалась и взлетала лопата. Вскоре Митяй по пояс углубился в землю. Под ногами проступила вода.

— Ведро бы сюда! — произнес он вслух.

— Держи! — тотчас ответил ему кто-то.

Митяй удивленно обернулся. К роднику подходили ребята. Впереди шел Паша с ведром.

— Тут одной лопатой не обойдешься! — сказал он и повторил, протягивая ведро: — Держи! Сейчас мы все подналяжем — достанем до водички!

Вскоре работа была почти завершена. На дне ямы глубиной в два метра обнаружилась жила — забил родник. Грязные и мокрые ребята уселись на куче выкинутой земли и с гордостью смотрели, как поднимается уровень воды. Их внимание отвлек верховой. Он показался на бугре и направился к ним.

— Никак председатель! — удивился Щекин.

И верно, — это был председатель колхоза. Круто осадив коня, он соскочил на землю, подошел к роднику, осмотрел его.

— Вода?

Ему никто не ответил, потому что и так было ясно.

— Молодцы!.. — Председатель потер подбородок и добавил: — Ездил сейчас на Кленовик… Пасутся! Пасутся, леший их подери!

Он зачерпнул в пригоршню воды, отпил несколько глотков, пытливо посмотрел на ребят и спросил неожиданно:

— А что?.. Ведь выправим колхоз, а? Как думаете?

— А то как же? — ответил Щекин.

 

Исправленная ошибка

Год был богат событиями. Два из них особенно радовали восьмиклассников. Первое — это график дней рождения. Лучшие художники класса с любовью разрисовали большой лист белой бумаги, вписали в него все семнадцать фамилий, расставили числа и вывесили график на самом видном месте. С этого дня у пионеров появилось семнадцать новых праздников в году. Вернее, шестнадцать, потому что на третье февраля падало сразу два дня рождения — Вольта Ромоданова и Ани Шестеровой.

Второе событие — это мастерские. Два школьных шефа — паровозоремонтное депо и мебельная фабрика — подарили пионерам по комплекту оборудования для слесарной и столярной мастерской. Каждый вечер в школу приходили рабочие, спускались в подвальное помещение и занимались установкой станков, верстаков и предохранительных сеток.

Мастерские поступали в полное распоряжение всех учеников школы, но основными хозяевами считались восьмиклассники. Было решено, что они организуют комбинат по ремонту школьного инвентаря и возьмут под свою опеку все пятнадцать городских детских яслей и садов: будут чинить старые игрушки и делать для ребятишек новые.

Больше всего разговоров и споров было по поводу кандидатур на руководящие посты комбината. Окончательно этот вопрос должен был решиться голосованием на общем собрании отряда. А пока каждый агитировал за своего кандидата. Чаще других в предвыборных потасовках и перепалках упоминалась фамилия Вольта Ромоданова.

Надо отдать ему должное, — Вольт за себя не ратовал, не шептался в уголках с приятелями, а их у него было порядочно. Но и других кандидатов на пост директора комбината он не выдвигал.

Соберутся мальчишки на переменке, затронут злободневный вопрос, раскричатся, а Вольт стоит, спокойно поглядывает на них: «И чего, — мол, — волнуетесь? Придет время, проголосуете и выберете, кого нужно!»

— Ну, а ты-то как думаешь? — приставали к нему.

— О чем? — спрашивал Вольт, приподнимая красивые, крылатые брови.

— Да о директоре! — злились ребята, не понимая его подчеркнутого спокойствия.

— Кого выберете, тот и будет директором.

— А если тебя?

— Я и буду…

— А может, другого?

— Так он будет! — отвечал Вольт, и в его больших карих глазах загоралась насмешливая искорка.

Увидев эту искорку, мальчишки почему-то переставали спорить. В самом деле: кто из них имеет столько же прав на почетную должность, сколько Ромоданов?

Во-первых, — круглый отличник! Во-вторых, — сам своими руками собрал двенадцатиламповый приемник. В-третьих, — вообще душа-парень: спокойный, никого даром не обидит, а какие подарки он дарит одноклассникам в дни рождения! Ахнешь и закачаешься! В-четвертых… Да что там в-четвертых! И в-пятых, и в-десятых, Вольт неизменно оказывался лучше других!

Даже девочки и те склонялись на сторону Ромоданова. Он нравился всем: и классным модницам, которые восхищались острой складкой на брюках Вольта, и таким, как Шестерова.

У Ани не было возможности часто покупать новые платья и туфли. Но она без зависти смотрела на своих нарядных подруг, а на одежду мальчишек и вовсе не обращала внимания. Вольт нравился ей выдержкой, уверенными ответами на уроках, постоянным ровным отношением ко всем ребятам и девочкам. Это было особенно дорого для Ани, которая иногда чувствовала со стороны других одноклассников этакую холодную снисходительность. Все называли ее Анькой. А Вольт не признавал презрительных суффиксов. Он и ее называл вежливо — Аней и, здороваясь, учтиво пожимал большую грубоватую руку девочки.

29 января монтаж оборудования в мастерских был закончен. Оставалось установить кое-где деревянные перегородки, застеклить конторки, в которых будут работать директор и его заместители. Все это шефы обещали доделать к 4 февраля. На тот же день пионеры назначили выборное собрание. А пока они упросили рабочих пустить их в подвал — осмотреть комбинат.

Вольт первый перешагнул порог. За ним весь класс втянулся в подвальное помещение. Залитый электрическим светом, перед ними раскинулся просторный цех с двумя рядами поблескивающих станков. Каждое рабочее место было заботливо огорожено металлической сеткой. Сомкнув стальные челюсти, ждали хозяев тиски. На верстаках лежали напильники, молотки, дрели, микрометры. В конце комнаты сквозь низкий проход с полукруглым сводом виднелся второй цех — деревообделочный. Там тоже поблескивали станки. В углу громоздился ручной пресс. А рядом, выставив проголодавшиеся по работе зубья, искрился диск электрической пилы.

— Вот это да-а-а! — восторженно произнес кто-то из пионеров.

Пожилой рабочий, руководивший монтажом, растрогался, подметив у ребят неподдельное восхищение.

— Вижу, — сказал он, снимая очки в простенькой металлической оправе, — не зря мы старались! Есть у вас уважение!.. Правильно! Входите сюда, как в храм, но не в божий, а в рабочий храм! И трудитесь!..

Пионеры пошли между станков. Каждый в отдельности станок был знаком ребятам и не удивил бы их, но собранные вместе, расставленные, как на настоящем заводе, они создавали впечатление могучей силы, способной творить чудеса. И, главное, все это богатство принадлежало им — восьмиклассникам.

Вольт, переходя от одной линии станков к другой, по-хозяйски поглаживал станины, крутил ручки тисков и вдруг повернулся к шагавшим сзади пионерам.

— Тут не только игрушки чинить, — сказал он. — С таким оборудованием можно что хочешь сделать! И прибыль будет. Теперь любое предприятие должно быть рентабельным. А на игрушках и амортизацию станков не покроешь!

Вольт любил блеснуть знанием специальных терминов. Но старому рабочему в очках экономические соображения Вольта пришлись не по душе.

— У этих станков трудная задача! — произнес рабочий. — И рентабельность тут особая… Пустил станок, а фреза, она не только по заготовке пошла, а и по душе твоей проехалась! Ты думаешь, болванку на станке обтачиваешь, а на самом деле станок тебя шлифует, человека из тебя делает! Вот она, рентабельность-то где! Ее не в рублях надо считать, а в людях, которые из школьной мастерской выйдут!

— Это само собой разумеется, — согласился Вольт, не уловив скрытого упрека в словах старого рабочего. — Но и деньги не помеха. Создадим общий фонд, накопим, а летом купим туристские путевки — и в поход! Разве плохо?

Пионеры одобрительно зашумели.

— На Кавказ! — крикнул кто-то.

— Можно и на Кавказ! — снисходительно отозвался Вольт.

— Ромоданов! Ромоданов! — позвал Олег Коротков. — Смотри! Это тебе кабинет соорудили!

Ребята гурьбой повалили в угол цеха, где на низеньком помосте высилась легкая деревянная пристройка — еще не застекленная конторка с фанерной дверью, на которой уже красовалась табличка с надписью: «Директор комбината».

— Почему же мне? — спросил Вольт, улыбаясь с легким смущением и радостью. — Это четвертого решится.

— Чего скромничаешь! — возразил Олег. — Проголосуем!.. Верно, ребята?

В ответ полетели возгласы:

— Спрашиваешь!

— Решено!

— Хоть сейчас!

— Нет, сейчас не надо! — рассудительно сказал Вольт. — Потерпите. Придет четвертое — сразу выберем и директора и всех других.

— Неужели всех будем выбирать? — спросил Олег. — Даже уборщиц?

— Зачем же уборщиц! — удивился Вольт. — Это не та номенклатура!

— А кто же тогда пойдет в уборщицы?

Пионеры приумолкли. Потом чей-то приглушенный голос бросил:

— Шестерова!.. Кому же, кроме Аньки?..

Все посмотрели на девочку.

— Я согласна! — ответила Аня. Сконфуженная общим вниманием, она спрятала руки под фартук и зарделась.

А пионеры пошли дальше, осматривая свое обширное хозяйство. И, где бы они ни останавливались, везде слышался спокойный рассудительный голос Вольта. Ромоданов невольно входил в роль директора…

* * *

3 февраля уроки начались с геометрии. Учительница Мария Федоровна неторопливо вошла в класс. Она не удивилась, увидев ребят в полной парадной форме.

Вместо обычного приветствия, учительница подошла к столу, посмотрела на Ромоданова, затем на Шестерову и сказала:

— Сегодня у нас праздник… Двойной праздник… Мне очень приятно поздравить с днем рождения Аню Шестерову. — Мария Федоровна улыбнулась и поклонилась в сторону девочки. — И не менее приятно поздравить тебя, Вольт Ромоданов! Не знаю, что тебе и пожелать! Успехов в учебе… Но в таких пожеланиях ты не нуждаешься!

— Успехов в руководстве комбинатом! — подсказал Олег Коротков.

— Ну что ж… — Учительница улыбнулась. — Прими мои самые искренние пожелания успехов на новом поприще!

В классе зааплодировали, протягивая руки к Вольту. О Шестеровой забыли. Да она и сама в эту минуту, подхваченная общим порывом, хлопала в ладоши, радуясь за Вольта. А тот медленно склонил гордую голову, поднял ее красивым рывком, закинув темные волосы назад, и, неожиданно для всех, тоже зааплодировал, протянув руки к Шестеровой.

Это был благородный жест. Ромоданов щедро делился своим счастьем с Аней. Пришлось и другим вспомнить о девочке. Хлопки усилились. Шестерова расцвела. Она даже стала красивее от нахлынувших на нее чувств. Горячая благодарность наполнила ее сердце.

Все шесть уроков в ее ушах звучало эхо дружного рукоплескания. Она прислушивалась к нему, как к мелодии, отзвучавшей в воздухе, но не исчезнувшей в душе. И никто не помешал ей целиком отдаться светлой легкой радости. Ни один учитель не вызвал ее: по неписаному школьному правилу, в день рождения ученика не спрашивали.

В конце уроков решили так: в шесть часов пионеры соберутся у Вольта, а в девять — заглянут на часок к Шестеровой.

Аня примчалась домой, как метеор.

— Мамочка! Ты знаешь, как мне хлопали! — закричала она, вбегая в комнату.

Мать Ани, тяжело болевшая после смерти мужа, еще не совсем поправилась. Слабыми руками она обняла дочь и спросила:

— Почему хлопали?

— Какая ты смешная, мамочка! Ты разве забыла? Поздравляли меня и Ромоданова! У него тоже сегодня день рождения! Понимаешь, какое совпадение; он у нас самый лучший, а родился в один день со мной!

— Да ведь и ты у меня хорошая! Почему ты так говоришь? — Мать поцеловала девочку. — Значит, поздравляли тебя и хлопали?

— О-о! На всю школу!

— Ну и мы про тебя не забыли!.. Боря, Вика? Где вы там? Алеша!..

Дверь из соседней комнаты распахнулась, и оттуда показалась удивительная процессия. Впереди шел самый младший брат — карапуз Алеша. В вытянутых руках он держал плакат, написанный кривыми красными буквами: «Поздравляем нашу сестренку!» За ним, с трудом сохраняя выражение официальной торжественности, шагал Вика с серебряной ложкой. Неделю назад Аня сломала ее и даже всплакнула от огорчения. Вика спаял ложку и теперь дарил ее, целехонькую, с чуть приметным оловянным пояском на шейке.

И Борис поздравлял сестренку не с пустыми руками. Он переложил свои книжки и тетрадки в старую отцовскую полевую сумку, а новый портфель, купленный совсем недавно, подарил Ане. Собственно, этот портфель и предназначался ей. Но, когда скопили деньги на покупку, Аня запротестовала, потому что Борис бегал в школу с учебниками под мышкой, а у ней все-таки был плохонький портфелишко, требовавший чуть ли не ежедневного ремонта. Борис три недели форсил обновкой, а перед днем рождения сестры сходил в сарай, перерыл груду старья и откопал полевую сумку. «От подарка не откажется!» — решил он.

И Аня не отказалась — не могла обидеть брата. Тронутая до слез, она расцеловала всех троих — Алешу последнего. Но он считал, что еще не все сделано, и требовательно сказал:

— Делгать надо! Делгать!

Аня присела, и Алеша начал таскать ее за уши, громко считая:

— Лас, два, тли…

На седьмом счете он сбился. Тогда все хором стали считать, пока не дошли до пятнадцати.

— А это от меня! — сказала мама и протянула дочери веселое, нарядное платьице.

Аня узнала материал. Он лежал в шкафу с того времени, когда в семье все было хорошо.

— Сама сшила! — добавила мать.

— Мамочка, дорогая, а что врач сказал?

Аня хотела, чтобы в ее голосе раздался упрек: врач действительно запретил матери утомляться. Но платье было таким миленьким, что упрека не получилось.

— Ничего! Я теперь скоро совсем поправлюсь! — ответила мать. — Вместе будем вести хозяйство. Ох, наверно, тебе и надоели все эти завтраки, обеды и ужины! Я-то знаю, что́ значит накормить пять человек!

— Это, мамочка не трудно! А вот сегодня!..

Аня помотала головой и зажмурилась.

— Сегодня одних гостей будет шестнадцать да нас пятеро — всего двадцать один! Но ты не волнуйся и не хлопочи!

— Неужели весь класс придет? — спросила мать.

— А как же! У нас так заведено! К шести пойдем к Вольту, а в девять — ко мне! Я все обдумала: сварим картошечки, а к ней сардельки! Потом чай с конфетами!

— Моложенова бы… — вставил свое словечко Алеша.

— Зима на дворе, глупышок! Кто захочет мороженого!

— А что ты Вольту подаришь? — спросила она у Ани.

Мать не знала, что Аня давно ломает голову над этим вопросом. Выдумки на интересный для пятнадцатилетнего мальчишки подарок у ней хватило бы, но всякая покупка требовала денег, а в семье каждый рубль был на счету. Аня перебирала в памяти все свои вещички, готовая подарить любую драгоценность, которая принадлежала лично ей, но ничего подходящего в ее распоряжении не было.

Вспомнился Ане день рождения Олега Короткова. Тогда тоже были мучительные поиски подарка. Ничего не придумав, она купила коробку конфет. Олег поморщился, принимая подарок, не очень тактично сказал, что конфеты попали не по адресу, и передал коробку девочкам. Те иронически улыбнулись, но конфеты съели, а Аня долго упрекала себя в глупости и краснела, встречаясь с Олегом в школе. Ей все казалось, что она обидела его.

— У нас есть рублей двенадцать до пенсии, — сказала мать, видя замешательство дочери. — Возьми рубля три — четыре… Как-нибудь доживем!

— Нет, мамочка! — возразила Аня. — Не купишь… Надо что-то такое… А три рубля — сама понимаешь… Он же настоящий человек! Подожди-ка, подожди!.. — Аня перешла на шепот, которым говорят, когда делают неожиданное и радостное открытие. — Я подарю ему самую любимую книгу — «Повесть о настоящем человеке!» А? Это будет приятный намек!

Борису не понравилась идея сестры. Он знал, с какой любовью подбирает Аня книги для своей маленькой библиотеки. Повесть Полевого имела еще и особую ценность: отец когда-то читал ее вслух детям. Эти вечера запомнились и Ане, и Борису, и Вике. Один Алеша был тогда еще слишком мал, чтобы понять суровую правду воинского подвига.

— Эта книга нам самим нужна! — сказал Борис.

— А разве дарят то, что самим не нужно? — спросила Аня. — Не жалей! Если бы ты знал Вольта!.. Себе мы потом купим. Вот поправится мамочка, заживем и купим обязательно!

Книгу сняли с полки, завернули в хрустящую белую бумагу, перевязали голубой тесемкой. Потом мать прилегла отдохнуть, а Аня дала братьям поручения. Вика побежал в магазин за сардельками. Борис направился к соседям — попросить вилок и тарелок для праздничного ужина. Даже Алеше нашлась работа — помыть картошку. Аня хотела сделать это сама, но братья дружно запротестовали.

— Ты давай наряжайся! — с грубоватой нежностью сказал Вика. — Без тебя управимся. Нечего руки пачкать!..

* * *

В семье Ромодановых тоже готовились к празднику. На длинном столе, покрытом накрахмаленной скатертью, красовались вазы с апельсинами, краснела на тарелках сочная кета, искрились серебром горлышки бутылок с сидром. В центре стола на широком блюде раскинулся крендель, выпеченный в форме буквы «В». Пятнадцать свечек желтели на нем.

В половине шестого раздался звонок. В прихожую ввалилась толпа мальчишек во главе с Олегом Коротковым. Он первый с жаром потряс Вольту руку и протянул объемистый сверток.

— Клади сюда, — Вольт показал на столик в углу. — Спасибо… Только напрасно вы, ребята!..

Одноклассники уложили подарки на столик, разделись и смущенно затоптались в прихожей.

— Что смутились! — покровительственно спросил Вольт. — Заходите! Сейчас радиолу закрутим, а ровно в шесть — за стол!

Из средней комнаты донесся приятный голос Георга Отса. Минута неловкости миновала. Все оживились. Праздник начался.

А гости все прибывали. Вольт сам открывал дверь и принимал поздравления. Горка подарков на столе росла.

Аня появилась одной из последних.

— Я к тебе с настоящим человеком пришла! — пошутила она, мило улыбаясь. — Вот он!

Вольт взглянул на перевязанный тесемкой прямоугольник, догадался, что в нем, и ответил на шутку шуткой:

— С другим я бы тебя и не пустил!..

Аня посмотрела на груду подарков.

— Как? Прямо сюда?

— Да-да! Клади… Потом разберем эту всячину!

Девочка секунду раздумывала, глядя на небрежно сваленные в кучу свертки, и все же положила книгу на самый верх груды.

В это время большие часы солидно густым трезвоном возвестили о том, что настало шесть часов.

— Товарищи гости! Прошу! — мать Вольта открыла дверь в столовую, где уже пылали все пятнадцать юбилейных свечей.

Захлопали пробки, запенился в бокалах сидр. Отец Вольта произнес короткую поздравительную речь, и после первого тоста родители дипломатично оставили ребят одних.

Аня сидела на краю длинного стола у окна. Ей все здесь нравилось: и богатый стол, и щекочущий холодный напиток, и шутки Олега Короткова, который, обращаясь к Вольту, называл его товарищем директором и строил такую нарочито подхалимскую рожицу, что все покатывались со смеха.

А часы неуклонно отсчитывали время. Они били каждые пятнадцать минут и напоминали Ане, что скоро будет девять и вся эта веселая компания нагрянет к ней. Ее чуточку смущало, что после блестящего приема у Ромоданова ее угощение может показаться слишком скромным. Но опытным хозяйским глазом она подметила, что на столе у Вольта были одни холодные блюда. «Ничего! — успокоила она себя. — Прогуляются на морозе и с удовольствием съедят горячую картошечку с сардельками».

Подумав о морозе, Аня посмотрела в окно. На улице началась метель. Снег сердито бился в стекла. Завывание ветра доносилось даже сквозь заклеенные на зиму рамы.

— Смотрите, какая вьюга поднялась! — воскликнула Аня.

За столом притихли. Повернулись в сторону окна.

— Ну и что из этого! Пусть вьюга! — крикнул Вольт. — Нам тепло! Давайте танцевать!

— Танцевать! Танцевать! — подхватили остальные.

Мальчики и девочки выскочили из-за стола. Снова заиграла радиола. Аня прошлась два — три круга в медленном вальсе, потом выскользнула в прихожую. И здесь, и в столовой не было ни души. Она нашла клочок бумаги, написала: «Жду вас всех в 9», положила записку на нетронутый крендель в центре стола, оделась и потихоньку вышла на лестницу. Надо было проверить, все ли приготовили братья, хватит ли стульев для гостей, не переварилась ли картошка. Выйдя на улицу, девочка окунулась в снежное ревущее море и сразу же исчезла в буране.

А вечер у Вольта продолжался. Никто не заметил отсутствия Ани. Было весело и шумно. Танец следовал за танцем. Подбор пластинок у Ромодановых был удивительный. Свежо поблескивал паркетный пол. Ноги скользили, подхваченные легкой волнующей музыкой. Время исчезло. И только часы по-прежнему отбивали свои удары.

* * *

Двадцать одна тарелка с дымящейся картошкой и пузатыми сардельками тесно сгрудились на круглом столе.

— Остынет, Аня! — говорила мать. — Подожди, когда придут!

— Что ты, мамочка! Знаешь, Вольт такой точный! У него все по минутам рассчитано. Вот увидишь, — он и сюда приведет всех минута в минуту!.. Только мне не понравилось, как он с подарками… Я не так: я буду сама их брать и передавать Алеше. А ты, Алеша, разворачивай и укладывай их сюда — на диван. Всем будет интересно!

Аня птичкой облетела стол, заметила потемневшую вилку.

— Вика! Почисти скорей! Наждачная бумага в левом ящике буфета!..

Вика бросился с вилкой на кухню. Волнение сестры передалось всем.

— У нас стол поскромнее! — сказала Аня. — Но дело не в этом! Важно, чтобы все было чистенько и аккуратно!.. А картошка совсем не плохая… Вот посмотрите — как придут замерзшие, так еще и похвалят!.. А как платьице, мамочка? Хорошо сидит? Там некогда было рассматривать!

— По-моему, хорошо, — ответила мать.

— Хорошо! — подтвердил Борис. — В самый раз.

— Ну и чудесно! — Аня подпрыгнула, закружилась, выбежала из комнаты: — Дверь открою! Сейчас нагрянут!..

* * *

В половине десятого Вольт заглянул в пустую столовую. «Надо попросить маму накрыть стол к чаю!» — подумал он и заметил Анину записку. Прочитав ее, он привычно приподнял брови, прислушался к завыванию ветра за окном, поежился и скомкал бумажку.

В десять сели за чай. Даже сейчас отсутствие Ани осталось незамеченным. Вольт ничего не сказал о записке: не хотелось нарушать праздничный вечер и идти сквозь вьюгу только для того, чтобы поскучать часок-другой. Стоило ли из-за этого ломать ноги?..

* * *

Аня во всем обвинила вьюгу: «Я сама еле добралась, а они, наверно, свернули не на ту улицу!» Она хотела одеться и выйти навстречу, но Борис взял пальто из ее рук, повесил на место.

— Подогревай сардельки… Я схожу.

Снова зашипел газ, забулькала кипящая вода. Стол опустел. Пришлось мыть тарелки. Картошку сложили в кастрюлю и поставили над паром. Алеша вздремнул на диване, отведенном под витрину для подарков. Мать и Вика помогали вытирать посуду.

— Ведь придут! А? — повторила Аня. — Не может быть!..

— Конечно, придут! — утешала ее мать. — Задержались… Когда один, — быстро! А тут сколько их! Пока все оденутся… Пока идут.

* * *

Об Ане вспомнили в двенадцатом часу, когда стали собираться домой. Для Шестеровой были припасены подарки. Они лежали у одних в кармане, у других — под шапкой и невольно бросились в глаза, когда ребята начали одеваться.

Настроение резко упало.

— Когда же она ушла? — негромко спросил кто-то, стыдливо пряча подарок за спину. — Хоть бы напомнила…

— Пошли сейчас к ней!

Никто не успел поддержать или отклонить предложение, — часы пробили полночь. Их трезвон, казавшийся раньше торжественным, величаво-праздничным, сейчас раздражал своей тягучей неторопливостью.

— Поздно… — произнес Олег Коротков. — Ночь… А у ней мать больна… Завтра если… Извинимся, поздравим и… подарки тоже…

— А ты сам поспи ночь оплеванный!

— Не я виноват! — нервно ответил Олег. — Все хороши!

— Не будем спорить! — решительно сказал Вольт. — Зачем искать виноватых? Есть выход!

Он, как всегда, говорил спокойно и рассудительно. Услышав его голос, все почувствовали некоторое облегчение и даже не задумались, правильно ли они поступают, когда, по совету Вольта, стали складывать в чемодан приготовленные для Ани подарки.

Вольт сходил в столовую, принес несколько пирожных, апельсинов, кулек конфет.

— У ней три брата — пусть полакомятся! — объяснил он. — А теперь остается одно — доставить посылку по адресу. Я предлагаю поручить это дело Олегу. Он живет рядом с Аней. А мы проводим его до половины дороги. Кстати, и вьюга утихла. Закончим наш праздник коротким пикником. Как, Олег?

— Приказ директора — закон! Не будет ли еще каких указаний? — Олег изогнулся вопросительным знаком.

Шутку приняли холодно, без смеха. Даже. Вольт недовольно поморщился.

Олег выпрямился, покраснел и, чтобы скрыть это, нагнулся, подхватил чемодан.

— Идемте, что ли!..

На улице было тихо. Снега намело видимо-невидимо. Казалось, что дома́ осели, опустились в землю на целый метр. На углу ветер набросал высоченный сугроб — до окон первого этажа. Звуки тонули в пушистых снежных завалах.

— Как пойдем? — спросил Олег.

— Через карьер, — ответил Вольт. — Там ближе…

Олег свернул налево — к карьеру, откуда вывозили песок для городских строек. По карьеру вилась дорожка — самая короткая между двумя концами города, раскинувшегося широкой подковой. Дорожку занесло вьюгой, но ребята столько раз ходили по ней, что не боялись сбиться с пути. Они растянулись длинной цепочкой и зашагали по глубокому снегу, стараясь ступать в следы, оставленные Олегом.

Вольт надеялся, что на улице ребята снова развеселятся. Он попробовал затеять игру: сгреб мягкий сыпучий снег, швырнул его через голову на идущих сзади и приподнял воротник, ожидая, что в его спину ударит ответный снежок. Но никто не ответил на заигрывание. Только снег хрустел под ногами.

«Промазал… Не заметили!» — подумал Вольт и опять запустил снежком.

— Хватит! — угрюмо сказал кто-то.

Вольту стало холодно от этого недружелюбного тона. Так с ним никогда не разговаривали. Он опустил воротник и прислушался. Ему показалось, что сзади шепчутся. И он испугался: вдруг кто-нибудь видел, как он выбросил Анину записку! Ему представилось, как эта новость шепотком пробегает по цепочке одноклассников. Он не выдержал и обернулся. Нет, никто не шептался. Ребята шли молча, глядя под ноги, подавленные неприятным происшествием.

Вольту полегчало.

— Что приуныли! — крикнул он. — Не такая уж она чувствительная натура!

Ему не ответили.

* * *

Чтобы не расплакаться дома, Аня, несмотря на уговоры огорченной материи братьев, вышла на улицу. Сначала она бродила по сугробам вдоль темных домов, останавливаясь вдали от фонарей и, закусив губы, вытирала катившиеся градом слезы. Потом, увидев какого-то запоздалого прохожего и не желая встречаться с ним, она свернула в проулок и присела на бревно, лежавшее у дороги.

Она никого, кроме себя, не винила. Отец и мать с детства учили ее искать причину любого несчастья в себе. «Что же я такое сделала?» Почему они не пришли? Чем я их обидела? — думала Аня и, наконец, нашла ответ на эти вопросы. — Ну, конечно! Ушла тайком, как дурочка! Спасибо даже не сказала, не попрощалась с родителям Вольта! Ребята подумали, что я не хочу приглашать их к себе!»

Эта мысль ужаснула ее. С какими глазами придет она завтра в школу? Что скажет товарищам? Про записочку?.. Но ее могли не заметить! Слетела и затерялась среди тарелок и блюд! Что делать? Как исправить свой поступок? Бежать к Вольту?.. Но все уже разошлись… Легли спать… Одна мамаша, наверно, убирает грязную, посуду…

Аня вскочила с бревна. Да! Так и надо сделать! Она добежит до дома Вольта, посмотрит, светится ли окно на кухне, и, если свет горит, она позвонит и все-все расскажет! И Вольта попросит разбудить на одну коротенькую минутку…

Слезы у Ани высохли, и она побежала. «Только бы свет горел!» — твердила она про себя.

В огромном котловане карьера снег лежал таким толстым пластом, что девочка не смогла бежать. Идти и то было трудно. На каждом шагу она проваливалась по колено и чувствовала, как холодит ноги снег, попавший за голенищи валенок.

До противоположного обрывистого края карьера по хорошей дороге можно было пройти минут за десять. Но Ане потребовалось полчаса, чтобы преодолеть заваленный котлован. Дойдя до крутого подъема, она остановилась, чтобы перевести дух, и осмотрелась. Вьюга изменила знакомые очертания карьера. Слева и справа от дорожки раньше желтели отвесные песчаные стены. Теперь они пропали. Снизу их закрывали сугробы, а сверху ветер налепил толстый снежный козырек, который нависал над сугробами. Узкий зазор оставался между снегом у стены котлована и козырьком.

«Как он только держится! — удивилась Аня и прислушалась: ей почудилось, что козырек оседает под своим весом и скрипит. — Сейчас рухнет вниз!»

Но снежный карниз все так же висел в воздухе, чудом удерживаясь за верхнюю кромку котлована, а скрип продолжал доноситься до девочки. Что-то подхватило Аню, и она, скользя и увязая на засыпанной снегом дорожке, вбежала на гребень карьера. Навстречу ей двигалась вереница унылых фигур. Они, видимо, потеряли дорогу и медленно брели по целине. Передняя фигура тащила по снегу чемодан.

У Ани от счастья дрогнуло и замерло сердце. Она остановилась. Рой мыслей пронесся вихрем в ее голове. «Картошка еще не остыла — она на пару… Мамочка не рассердится, что поздно… Алешу только будить не стоит… А сардельки? Часть полопалась в кипятке… Сколько же можно их варить! Но ничего! Худые она оставит своим! Да! Еще чай… Это быстро!.. Но какие же молодцы! Все-таки пришли!.. Дорогие мои!»

Последнее мысленное восклицание уже не вместилось внутри ликующей Аниной души, оно вырвалось наружу.

— До-ро-ги-и-е! — закричала Аня, прижав руки к сердцу.

Олег остановился.

— А-анька! — услышала она радостный возглас.

И сразу же закричала, замахала руками вся цепочка. Олег закинул чемодан за спину и побежал к Шестеровой, высоко вскидывая колени. Вдруг он как-то странно уменьшился и исчез вместе с чемоданом. Послышался глухой шум и приглушенный крик. Потом что-то зловеще зашуршало — и большой кусок снежного карниза обрушился вниз. Там, где только что белел снег, — зияла пустота.

Когда на виду у всех гибнет человек, многие теряются, не знают, за что браться. Нужен какой-то толчок, чтобы привести людей в движение. В такие секунды первое слово часто решает судьбу попавшего в беду. Найдется смелый человек, крикнет — и другие бросятся за ним спасать погибающего. Но стоит трусу опередить события и удариться в панику, как страх может передаться и остальным.

Шестнадцать человек замерли у обрыва. Первое слово выкрикнул Вольт.

— Наза-ад! — заорал он и попятился. — Здесь обрыв!

И все отпрянули назад, а кое-кто даже побежал прочь от опасного места.

— Куда-а! — с отчаянием и упреком закричала Аня. — Вольт!.. Вольт!.. Что же ты? Куда?..

Не услышав ответа, Аня скатилась по крутой, почти отвесной стене котлована, обнажившейся после обвала, и, завязнув по пояс в сыпучей смеси песка и снега, разбрасывала, разгребала руками холодное месиво. Она забыла о других. Она думала только о нем — о засыпанном, задыхающемся Олеге. Ее рука задела за что-то твердое. Аня с головой, как крот, залезла в снег, раздвигая его плечами, грудью, носом. Она потеряла валенок и не заметила этого. Не заметила она и то, что вскоре рядом с ней замелькали еще чьи-то руки.

— Вот он! — выдохнул кто-то.

Олега подхватили, отнесли подальше от стены котлована. Аня опустилась рядом на снег, выдернула из-под мокрого пальто подол своего нового платья и вытерла Олегу лицо.

— Дыханье!.. Искусственное дыханье надо!.. — Пробормотал Вольт, стоявший за спинами пионеров.

Аня нагнулась к Олегу и подула в забитые снегом ноздри.

Потом шутили: «Аня, как бог, вдохнула в Олега жизнь!» Но это потом, через неделю, а сейчас все хотели чуда. И оно свершилось: Олег открыл глаза и чихнул…

* * *

Собрание началось ровно в пять.

Старшая пионервожатая от имени пионерской дружины поблагодарила присутствовавших на собрании шефов за оборудование мастерских. Затем перешли к выдвижению кандидатур на руководящие должности комбината.

— Начнем с главного, — сказала она, — с директора. Прошу…

Ей не дали закончить.

— Шестерову! — закричало сразу несколько голосов.

Все вскочили и под отрывистые дружные, как салют, хлопки начали скандировать:

— Ше-сте-ро-ву! Ше-сте-ро-ву! А-ню! Ше-сте-ро-ву!

 

Три „мушкетера“

Плюс и минус, как известно, — знаки сложения и вычитания. Но этим не исчерпывается их значение. В школьной практике плюсы и минусы существуют как дополнительные показатели знаний учеников. Пять с плюсом, например, — это сверхотлично, превосходно. Бывает и такая отметка — три с «вожжами», то есть с двумя минусами. Это даже скорее не отметка, а знак, определяющий отношение учителя к ученику. Такую оценку ставят в том случае, когда знаний нет, а есть симпатия. Она-то и заставляет учителя выводить вместо полноценной заслуженной двойки «вожжастую» тройку.

Салов, Никашин и Орлов или, как звали их в школе, три мушкетера, как раз и были теми счастливчиками, которым вместо двойки часто ставили три с двумя минусами. Веселые и дружные, они отвечали невыученный урок с такой храбростью, что зловещая двойка не решалась усесться в журнале напротив их фамилий.

— Видите ли, — вдохновенно начинал Салов, когда его спрашивали, к примеру, о климате восточной Сибири, — Сибирь издавна славится своими морозами. Не случайно во время проклятого царского режима она являлась излюбленным местом ссыльных.

— Я не думаю, что ссыльные были влюблены в Сибирь, — с легкой усмешкой возражал учитель.

— Вы совершенно правы! — тотчас соглашался Салов. — Не то чтобы влюблены… Просто их любили туда ссылать. Морозы в Сибири доходят до… В общем, с ртутным термометром там делать нечего.

Класс хохотал. Учитель безуспешно пытался скрыть улыбку. А Салов продолжал с прежним вдохновением:

— В наши дни советский характер простых советских тружеников преодолел вечную мерзлоту Сибири. Из места ссылки она превратилась в цветущий край. Мичуринцы-биологи стремятся к тому, чтобы она стала богатым плодоносящим садом. В годы великих свершений, когда мы успешно штурмуем космос, где царствует абсолютный нуль, Сибирь с ее морозами не может являться непреодолимой преградой.

Салов умолкал и выжидательно смотрел в глаза учителю, будто ждал нового вопроса, уверенный, что ответит на него так же блестяще.

Учитель с грустью спрашивал:

— Не выучил?

— Не успел! — чистосердечно признавался Салов и добавлял под веселый шумок товарищей: — Но ведь я не ошибся… По-моему, все точно: и как раньше — до революции, и как сейчас…

— Берись, Салов, за уроки! — внушительно говорил учитель. — Пора! На одном языке не выедешь, хоть он у тебя и хорошо привешен…

Несколько секунд учитель и ученик вздыхали по очереди: учитель огорченно, а Салов с томительным ожиданием. Потом учитель ставил в журнал тройку с «вожжами», а Салов шел за парту.

На уроках русского языка «героем» обычно бывал Никашин. Он обладал внутренним чутьем на язык, и это позволяло ему иногда блеснуть интересной догадкой. Однажды, разбирая слово «берлога», он привел в умиление учительницу, сказав, что берлога происходит от немецких слов: «бер» — медведь и «леген» — «лежать». В другой раз он увидел скрытое родство между словами «неделя» и «дело». С тех пор никакие глупости, которыми часто изобиловали его ответы, не могли поколебать учительницу. Даже в самых катастрофических случаях она ставила Никашину три с двумя минусами.

Третий из «мушкетеров» — Орлов — не обладал ни красноречием Салова, ни чутьем Никашина, но зато он был удивительно догадлив, имел кошачий слух и превосходную зрительную память. Когда его вызывали к доске, он поднимался из-за парты медленно-медленно, успевал найти и окинуть взглядом страницу учебника с ответом на заданный вопрос. Если на странице попадались формулы или даты, он запоминал их мгновенно. Остальное приходило само собой в виде чуть слышных подсказок друзей и наводящих вопросов учителя, из которых Орлов умел извлекать очень многое. Его ответы строились приблизительно так.

— Двадцать шестого мая, шестого июня по новому стилю, тысяча семьсот девяносто девятого года, — растягивая слова, произносил Орлов первую цифру, которую он успел заметить на странице учебника по литературе. А в это время его чуткий слух улавливал шепот Салова: «Родился…» — и Орлов уверенно продолжал: — родился Александр Сергеевич Пушкин. В тысяча восемьсот одиннадцатом году… — следовала подсказка: «Лицей!» — Пушкин поступил в лицей.

— В какой? — спрашивал учитель.

— В царский, конечно! — добавлял Орлов.

— В Царскосельский, — поправлял учитель.

— Да-да! В Царскосельский! Я оговорился… В тысяча восемьсот двенадцатом году…

— Подожди, Орлов! — перебивал его учитель. — Ты о детстве поэта расскажи.

— А что именно? — допытывался Орлов. — Детство юного поэта было большое и интересное.

— Расскажи о том, что помогло стать Пушкину великим поэтом: интересовались ли в семье Пушкина литературой, может быть, у них была библиотека, может быть, к ним заходили поэты и писатели. Расскажи о няне, о ее сказках…

— Все ясно! — живо подхватывал Орлов. — В доме Пушкиных в Москве была библиотека. Родители юного Александра Сергеевича были большими любителями литературы. К ним приходили поэты и писатели. Они разговаривали на литературные темы. Была у Пушкина и няня Арина Родионовна. У нее были сказки…

— Как были? — удивлялся учитель. — Она рассказывала их поэту!

— Да-да! — поправился Орлов. — Она часто вечерами в свободное от работы время рассказывала их поэту… юному, конечно… Он тогда еще юный был…

После мучительного длинного и несвязного рассказа в журнале появлялась очередная тройка с «вожжами».

Двоечников прорабатывали на сборах отряда. Им помогали избавляться от хвостов. А троечники, даже если у них в дневниках красовались жирные «вожжи», не вызывали опасений. В ведомости в колонках оценок за четверть «вожжи» не выставлялись. Там писалось кисло-сладкое словечко «удовлетворительно». Оно обеспечивало переход в другой класс.

Получив ведомости, три «мушкетера» пробегали глазами по сплошным «удочкам», и Салов произносил с облегчением:

— Что и требовалось доказать!

Опасность снова отдалялась на целую четверть, и три друга со спокойной душой отдавались своему любимому занятию — фехтованию.

Эта страсть захватила их давно — в третьем классе, когда Салов впервые открыл книгу Дюма и познакомился с храбрым гасконцем д’Артаньяном. В течение недели отважный мушкетер завоевал сердца еще двух мальчишек — Никашина и Орлова. А через несколько дней самодельные сабли, шпаги и рапиры скрестились в воздухе. Поединки возникали всюду: на лестничных площадках, во дворе дома, в школьных коридорах. Бои шли с переменным успехом. Руки у друзей всегда были в ссадинах и синяках. Но их боевой пыл не угасал, несмотря на раны и постоянные нарекания матерей.

Однажды горячая схватка разгорелась в скверике у трамвайной остановки. Секундантом был Орлов. Бились Салов и Никашин. Шпаги так и мелькали. Разгоряченные мальчишки не заметили, как к ним подошел стройный, подтянутый мужчина. Он постоял, посмотрел и, когда Никашин, сделав неожиданный выпад, ткнул шпагой Салова в грудь пониже ключицы, сказал:

— Хорошо работаете!

Мальчишки расцвели от похвалы. Взрослые всегда их ругали за эти поединки, а тут раздались слова одобрения.

— Мы любого победим! — похвастался Никашин. — Втроем всю улицу вызвать можем!

— Ну-у! — удивился мужчина. — Дай-ка мне твое оружие!

Он взял у Орлова палку, отдаленно напоминающую тяжелый тевтонский меч, и произнес с вызовом:

— Нападайте! Вдвоем…

— Это вы… серьезно? — недоверчиво спросил Салов.

— Самым серьезным образом!

Мальчишки переглянулись и с двух сторон накинулись на мужчину. Первым нанес удар Никашин. Вернее, не нанес, а только хотел нанести, но его шпага, встретившись с оружием противника, выскользнула, как живая, из рук и упала метрах в трех. Через какую-то долю секунды туда же полетела и шпага Салова. Они лежали рядышком на земле, и мальчишки, разинув рты, смотрели на них, ничего не понимая.

— Деретесь вы напористо, смело, но кустарно, — подвел итог незнакомый мужчина. — А фехтование — это искусство! Если захотите заниматься серьезно, — приходите ко мне завтра на стадион. Спросите Скуратова…

Ребята, конечно, приехали и с тех пор стали заниматься в секции фехтования у мастера спорта — Скуратова.

Тренер относился к ним по-отечески, но требовал точного выполнения всех условий. А их было много: утренняя зарядка, ежедневная пробежка на 3–5 километров, занятия различными видами спорта и хорошая учеба в школе. Все, что касалось физкультуры, мальчишки приняли без оговорок. Но последнее условие они встретили без энтузиазма.

— А по-нашему так, — высказался Никашин: — Если на второй год не останешься, — значит, учишься хорошо!

Скуратов понял, что у ребят дела с учебой обстоят неважно.

— Чтобы не было недоразумений между нами, — сказал он, — запомните: за двойку — вон из секции!

— На неделю! — предложил Салов.

— Навсегда! — твердо ответил тренер. — Каждую субботу являться ко мне с дневником. И вообще я что-то не совсем понимаю ваше отношение к учебе. Может быть, вы мне растолкуете?.. Только начистоту!.. Помню, когда я учился, мы дрались за пятерки!

— Было когда-то! — согласился Орлов. — Только теперь это не нужно!..

— Это как же так? Почему? — удивился Скуратов.

И мальчишки попытались объяснить ему свою точку зрения. Говорил больше Салов. Остальные поддакивали.

— Раньше мне каждый день дома твердили: учись лучше — в институт пойдешь, ученым станешь! Да я и сам знал: будешь отличником — примут в вуз без экзаменов. А сейчас пятерки не нужны — все равно на работу после восьмого класса. А там а плюс бэ в квадрате никому не потребуется. Пошел на работу — знай свое дело — вкалывай! И вся школьная премудрость тебе ни к чему!

— По-твоему выходит: на работе никакие знания не нужны? — спросил Скуратов.

— Нужны, да не школьные, — ответил Салов. — Мне отец рассказывал, что он журналистом стал не в школе и не в университете. Там ему только диплом выдали, а писать он научился в газете, когда проработал два года… Или вот, спорт… Ну на что спортсмену физика или химия? Мускулы нужны, ловкость, а не аш два о или формулы всякие!

Скуратов не стал переубеждать трех друзей, потому что видел: слова не помогут. Надо сделать так, чтобы сама жизнь заставила их понять свою ошибку.

Тренер побывал в школе, разговаривал с учителями, посмотрел диктовки трех «мушкетеров» и разработал остроумный план.

* * *

Назначили первые внутрисекционные соревнования. Раньше юные фехтовальщики проводили между собой только учебные бои. Теперь пятнадцать мальчишек готовились к настоящим боевым схваткам, которые должны были выявить самого искусного фехтовальщика. Предположений высказывалось много. Большинство думало, что первенство завоюет Никашин. Шансы Салова и Орлова тоже оценивались высоко. Им прочили место в первой пятерке.

За несколько дней до соревнования Скуратов неожиданно объявил, что в турнирную таблицу будут включены не все.

— Сначала проведем отборочные состязания, — сказал он. — Бег на три километра, прыжки в длину и метание диска. Кто окажется последним, тот лишается права участвовать в соревновании.

Бег, прыжки и метание диска входили в обязательный комплекс тренировочных занятий. Каждый член секции приблизительно знал свои возможности в этих видах спорта. Салов, Никашин и Орлов без волнения выслушали Скуратова. Им ничто не угрожало. Многие уступали им и в беге, и в прыжках, а что касается диска, то трое друзей метали его дальше всех. Преимущество было небольшим — когда метр, когда полметра. Но никому в секции не удавалось преодолеть эти 50–100 сантиметров и догнать «мушкетеров».

В день отборочных состязаний стояла ясная, но ветреная погода. Когда мальчишки выскочили из раздевалки и выстроились, ветер вздыбил им волосы и так нажимал в спины, точно хотел вытолкать ребят из строя, закружить их и унести к заливу, где над пристанью с самого утра висели штормовые сигналы.

Яхтклуб и лодочная станция не работали: море разыгралось не на шутку. Да и стадион был безлюдным. Но ребята знали, что Скуратов не отменит испытание. Не было еще случая, чтобы погода помешала тренеру проводить очередное занятие. Мальчишки бегали в грозу и ливень, ходили на лыжах в любую метель, плавали в холодную погоду. Ничто не могло нарушить железный график Скуратова.

— Воля, как тело! — любил говорить он. — У воли тоже есть мускулы, и их надо тренировать!..

Начали с метания диска.

— Условия такие, — пояснил тренер: — Каждый самостоятельно определяет все, что касается метания, — и место, и направление. Кому как удобно… Метать один раз — никаких проб и повторов! Учтите ветер… Салов, — начинай!

Салов для форса послюнявил и поднял кверху палец, хотя направление ветра было достаточно очевидным. Диск удобно улегся на руке. Взмах, поворот — и тяжелая металлическая тарелка полетела по направлению ветра. Салов рассчитывал на его помощь и надеялся сегодня перекрыть свой рекорд. Но безжалостные цифры рулетки показали, что диск упал на два метра ближе, чем обычно.

В строю зашушукались, а Скуратов сдержанно произнес:

— Я просил учесть ветер… Есть такая наука — аэродинамика. Спортсмену необходимо знать ее законы.

По строю опять пробежал шепоток.

Вторым тренер вызвал Никашина. Тот посмотрел на сконфуженного приятеля, пожал плечами и приготовился метать диск против ветра. Это противоречило здравому смыслу. Но после неудачи Салова и колких слов Скуратова приходилось идти против устоявшихся понятий. Никашин метнул диск и не поверил своим глазам: диск шел по воздуху легко, будто встречный ветер поддерживал его снизу. Рулетка подтвердила зрительное ощущение: Никашин улучшил свои показатели на два метра.

Когда все пятнадцать мальчишек метнули диск, самая маленькая цифра стояла против фамилии Салова.

Скуратов подошел к нему и с беспощадной прямотой сказал:

— До свиданья!.. Приходи после соревнований. Поучи… — он прищурился и закончил: — Аэродинамику в школе не проходят. Но и в школьной физике пытливый спортсмен найдет для себя немало полезного. Вот и поучи ее в свободное время.

Салов обиделся и ушел со стадиона. А состязания продолжались.

— Орлов! Готовься к прыжку! — произнес Скуратов. — Условия те же. Не забудь про ветер!..

Орлов вышел из строя и растерянно огляделся вокруг. Еще вчера он, не задумываясь, прыгнул бы по ветру. Но теперь, после метания диска, который, как выяснилось, необъяснимым образом летел против ветра дальше, Орлов заколебался. Мысли заметались, и он, чувствуя, что тянуть больше нельзя, решился — разбежался против ветра, прыгнул и, ощущая каждым сантиметром своего тела упругое сопротивление воздуха, шлепнулся на песок.

Еще в воздухе он понял, что прыжок не удался. Приземлившись, Орлов даже не посмотрел назад, — на расстояние, которое он пролетел над землей. Безнадежно махнув рукой, он отошел в сторону.

Скуратов вызвал Никашина.

— Прыгай по ветру! — предупредил его Орлов и больше до конца состязаний по прыжкам не произнес ни слова. Он стоял и смотрел на ребят, которые один за другим пружинисто отталкивались от планки и, поджав ноги, проносились над разрыхленным песком. В голове у Орлова роились обрывки каких-то правил, формул, параграфов. Вспоминалось, что когда-то в школе учитель рассказывал о сопротивлении среды, ставились опыты. Он силился восстановить все это в памяти, но она, как испорченный механизм, подсовывала другие, ненужные сейчас сведения.

Скуратов объявил результаты. Показатели Орлова были самые плохие. Тренер подошел к нему и так же, как Салову, сказал:

— До свиданья! Приходи после соревнований.

Орлов был так огорчен, что тренер невольно смягчился и подумал: не слишком ли сурово наказал он ребят. И все же Скуратов решил довести до конца свой план.

— Орлов! Пойдешь сейчас к Салову, — добавил он. — Сидите дома и ждите моих приказаний!

В глазах Орлова блеснула надежда.

— Иду! — с готовностью ответил он.

Трехкилометровую дистанцию последний из трех «мушкетеров» — Никашин — пробежал легко. Испуганный провалом друзей, он выжал из себя все, что мог, и пришел к финишу вторым. Но радости он не испытал. Ему было неловко перед товарищами, отправленными домой.

Когда Скуратов зачитал список допущенных к соревнованиям, у Никашина сжалось сердце. Обида за друзей оказалась сильнее всего, и он, дождавшись привычкой фразы, которой Скуратов завершал занятия: «Если вопросов нет, — разойдись!» — сказал:

— У меня… Хотя это и не вопрос. Прошу не включать меня в соревнования.

Ребята, все двенадцать человек, как один, уставились на него. Удивился и Скуратов.

— Почему? — спросил он.

— Если бы меня вызвали первым метать диск, я бы тоже метнул его по ветру. Вы должны были объяснить, что и как… И вообще, без Салова и Орлова я не могу! Это нечестно!

Скуратов выслушал Никашина, не ответил, но и не распустил ребят.

— Нале-во! — скомандовал он. — В раздевалку ша-го-ом марш!

Когда все оделись, Скуратов усадил ребят вокруг себя.

— Вот теперь поговорим! — произнес он. — Из года в год вы только и делаете, что слушаете учителей. Вам объясняют, как надо писать, считать, рассказывают, из чего состоит воздух, вода, почему движется паровоз, летит самолет. Бесконечные объяснения! И это необходимо. Если бы каждый, без объяснений, самостоятельно доходил до всего своим разумом и опытом, наука не тронулась бы с места. Одной человеческой жизни не хватило бы, чтобы сделать выводы, составить формулы, доказать теоремы, которые вы получаете в готовом виде за одну неделю, а иногда и за один день. Люди поколениями собирали их, выстраивали в систему, записывали, сохраняли для потомства, чтобы ему не пришлось открывать открытую Америку.

Скуратов оглядел приумолкших мальчишек, остановил свой взгляд на Никашине и продолжал:

— Вы привыкли к постоянным объяснениям. Они надоели вам. Некоторые из вас перестали их ценить. Вот почему сегодня я поставил двух ваших товарищей в положение первооткрывателей, чтобы они поняли, какой ценой достается личный опыт, и почувствовали благодарность к тем векам. Результаты вы видели: Салов провалился, метнув диск по ветру, а Орлов, не разобравшись, что к чему, прыгнул против ветра и тоже очутился вне соревнования.

Скуратов снова посмотрел на Никашина и заговорил другим тоном:

— Теперь отвечу тебе. Я ценю твое отношение к товарищам и готов их простить. Можешь написать записку, что я разрешаю участвовать им в соревнованиях, но с одним обязательным условием: ровно в восемнадцать ноль-ноль они должны быть на углу своей улицы — там, где у вас аптека. Придут вовремя — получат амнистию! Подчеркни слово аптека, а то спутают еще.

Никашин сидел и хлопал глазами, а когда понял, что Скуратов не шутит, вскочил.

— Разрешите, — я сбегаю за ними! Скорее будет!

— Нет! Сделаем сюрприз — пошлем твою записку, а мы с тобой пойдем к аптеке и встретим их.

Никашина упрашивать не пришлось. Бумага и карандаш нашлись, и через минуту радостное послание было готово.

* * *

— Ты не спутал? — в который раз спрашивал Салов.

— Нет! — уверенно отвечал Орлов. — Он так и сказал: иди к Салову и жди моих приказаний.

— Почему же ничего нет?

— Почем я знаю… Что-нибудь будет!.. Наверно, он разрешит нам участвовать в соревнованиях.

— Ты думаешь?

— Думаю! Попугал — и хватит! Он ведь нарочно все подстроил, чтобы доказать!

— Слушай! — Салов потупил глаза. — Может, и правда тут эта самая аэродинамика есть… когда диск летит?

— А ты сомневаешься! Конечно, есть! А вот когда сам прыгаешь, — нету! Закон полета разный… Сопротивляемость среды… Помнишь?.. Против ветра я бы никогда не прыгнул… Сегодня просто чушь какая-то нашла… А с диском он тебя здо́рово подвел! На всю жизнь эту аэродинамику запомним! Надо будет почитать про нее…

Кто-то позвонил. Мальчишки побежали к двери. На лестнице стоял незнакомый парнишка. Он протянул записку и молча пошел вниз.

Сначала Салов прочитал послание Никашина, потом Орлов. «Ребята! Виталий Михайлович сменил гнев на милость! Он разрешит вам участвовать в соревнованиях, если вы ровно в 18.00 придете на угол нашей улицы, где оптека. Будем вас ждать. Ура! Главное — не опоздайте, а то все пропадет!»

Мальчишки взглянули на часы и разом улыбнулись. Было без четверти шесть.

— Я говорил! — сказал Орлов. — Он только попугал! Давай скорей!

Во дворе Орлов ухмыльнулся, развернул записку, еще раз прочитал ее и подтолкнул локтем Салова:

— Смотри, какой ляп дал наш знаток русского языка! Слово о́птика он пишет через «е»!

Друзья рассмеялись. Это была непростительная, по их мнению, ошибка. Магазин с вывеской «Оптика» находился рядом с их домом, на углу. Ребята проходили мимо броской вывески раз по десять в день. И после этого не знать, как пишется слово «оптика»!

Без десяти шесть мальчишки подошли к оптическому магазину, с большими синими очками над входом, и, как два швейцара, встали у дверей на углу улицы. За десять минут они до боли накрутили шею, поворачивая голову то влево, то вправо. Прошло еще четверть часа… Ни Скуратова, ни Никашина!

Когда круглые часы над входом в магазин оптических товаров показывали половину седьмого, Салов процедил сквозь зубы:

— Раз он выкинул такую шуточку, — я ему больше не друг!

— Я тоже! — сказал Орлов. — Пошли домой!

Мальчишки в последний раз оглядели улицу и побрели на свой двор. Медленно, точно больные, поднимались они по лестнице, а сверху раздавался отчаянный стук в чью-то дверь.

— «Никак к нам барабанят?

Салов прислушался и побежал наверх. Орлов — за ним. Когда они добежали до площадки второго этажа, стук оборвался и навстречу им, чуть не плача от досады, скатился по лестнице Никашин.

— Где вас носит? — кричал он, потрясая кулаками. — Я думал, — звонок испортился!.. Почему не пришли?.. Записку получили?

Салов сунул ему под нос мятый комок бумаги.

— Мы-то, дураки, пришли, — холодно произнес он. — При-шли! Понял? А теперь убирайся от нас к дьяволу! Мы тебе не друзья!

Никашин выпучил глаза.

— Ку… ку… да вы пришли?

Салов развернул бумажку, поднес ее к глазам Никашина.

— Ты писал?

— Я! А кто же еще?

— Так вот — туда и приходили!

— Не ври! — Никашин ощетинился, как еж. — Не ври! Мы вас ждали до четверти седьмого! И Скуратов ждал — может подтвердить! Ни на миг от аптеки не отходили!

Салов и Орлов переглянулись, а затем оба уставились на Никашина.

* * *

Два дня ребята дулись друг на друга. Салов и Орлов во всем винили Никашина и называли его насмешливо знатоком русского языка. А Никашин огрызался, доказывал, что и они не лучше.

— Оптика пишется через «и!» — убежденно говорил он. — Только дураки могли подумать, что я напишу это слово через «е». Раз «е» — значит, аптека! Осел и тот бы догадался! В крайнем случае, если вы уж такие тупоголовые, одному надо было идти к аптеке, а другому к оптике!

Ругались до хрипоты. А в душе все трое понимали, что Скуратов дал им хороший урок.

На третий день мальчишки помирились. Да и как можно было сердиться на Никашина, который ради друзей отказался от соревнований!

Обида на Скуратова держалась дольше. Но и она постепенно растаяла. После соревнований три «мушкетера» явились на стадион. Скуратов принял их с прежней приветливостью. Он ни словом не напомнил прошлое. Тренер смотрел в будущее.

— Теперь договоримся так, — сказал он: — За тройку — вон из секции!

Ребята не возражали.

 

Морские раковины

Вера Удальнова — звеньевая из седьмого класса — была самой бойкой во всей школе. И звено у нее было горластое и ершистое, особенно девчонки. Чуть что — они мигом сбегались, и тогда обидчику приходилось не сладко.

Вера была дочерью пограничника, погибшего в схватке с врагом. Шпион появился с моря. Вся школа знала место на городском пляже, где произошла трагедия.

После гибели отца девочка долго болела. Но характер у нее не изменился. Она не увяла, не обмякла. Наоборот, — стала еще более решительной и бойкой.

Проходя по пляжу, Вера ревниво смотрела на место гибели отца. Если там располагалась компания, которая почему-либо не нравилась девочке, она без стеснения подходила и говорила прямо и резко:

— Здесь погиб пограничник, а вы расселись! Идите прочь!..

И люди поспешно уходили, конфузливо поглядывая на странную девочку с алым галстуком.

Несколько месяцев назад у Веры появился отчим. Вера отнеслась к этому довольно спокойно и рассудительно.

— Кто он? — спросила она у матери.

— Он, Верочка, тоже вроде пограничника… Нашего папу знал… Другом был ему»..

— Хорошо, мамочка! Только не заставляй меня называть его папой. Если получится само, — пускай получится! А не получится, я буду звать его дядей…

— Петей… — робко подсказала мать.

— Дядей Петей, — повторила Вера.

Так в маленьком белом домике у городского парка снова после долгого перерыва поселился мужчина. Вера сразу же сравнила его с отцом. Сравнение было не в пользу дяди Пети. Невысокий, голубоглазый, с тихим голосом и плавными движениями, он ничуть не напоминал отца — настоящего вояку, с громовым голосом и густыми бровями, нависавшими над серо-стальными глазами. «Какой же он пограничник?» — подумала Вера про дядю Петю и недоверчиво посмотрела на его погоны с тремя звездочками.

Дядя Петя не делал Вере никаких приятных сюрпризов, ничего не дарил и даже не присматривался к девочке. По крайней мере, она не чувствовала обременительного внимания с его стороны.

Первый серьезный разговор между ними произошел на улице.

Звено Веры входило в состав добровольной дружины. Пионерский патруль каждый день до наступления темноты прогуливался по городу и следил, чтобы не топтали газоны, не рвали цветы, не мусорили на пляже.

Однажды девочки заметили маленького спекулянта морскими раковинками.

— Прямо со дна моря! — голосисто зазывал он покупателей. — Побольше — руп, поменьше — пятьдесят копеек! Свеженькие! С морским прибоем! Так и гудят!

Звено Веры окружило продавца.

— Из какой школы? — сурово спросила Удальнова. — Пионер?

Мальчишка увидел вместо любопытных глаз приезжих, падких до экзотических даров южной природы, неподатливые глаза местных девчонок. Руки у него дрогнули, раковины посыпались из холщового мешка.

— Где живешь? — продолжала допрашивать Вера, но голос ее заметно потеплел. Пожалев растерявшегося мальчишку, она наклонилась и стала собирать упавшие раковины. Мальчишка воспользовался удобным моментом. Он подпрыгнул, как козел, и помчался вверх по улице, звонко шлепая босыми ногами по асфальту. Бежал он так быстро, что ни одна из девочек по попыталась его догнать.

— Упустили правонарушителя? — услышала Вера знакомый голос.

К пионерскому патрулю подходил дядя Петя.

— Кто же знал, что он такой скакун! — с досадой ответила Вера. — Ему физкультурой заниматься, а не спекуляцией!.. Все равно мы его не сегодня, так завтра поймаем!

— А других ло́вите? — спросил дядя Петя. — Взрослых, например?

— Со взрослыми труднее, — ответила Инга Внукова. — Мы, как увидим их, так милиционера зовем. Но милиция какая-то вежливая пошла. Дали бы нам власть, мы бы мигом навели порядок!

Дядя Петя заговорщически прищурился, склонил голову, обнял девочек за плечи и сказал:

— Хотите, я дам вам один совет и помогу навести порядок?

Девочки переглянулись и выжидательно уставились на дядю Петю.

— Я достану вам акваланг, научу пользоваться им и покажу, где в море много раковин. Вы их будете раздавать без всякой платы. Вот и кончится спекуляция: никто не выдержит такой конкуренции!

Девочки запрыгали от радости. Даже Вера, поддавшись теплому чувству, ласково прикоснулась к рукаву дяди Пети. Между густыми, как у отца, бровями пролегла морщинка удивления. Акваланг был давней мечтой девочки, но Вера никогда не высказывала ее при дяде Пете. «Что это — случайное совпадение или он сумел отгадать мое желание?» — подумала Вера.

Возгласы подруг не дали ей сосредоточиться.

— Когда?

— А где будем учиться плавать?

— До самого дна можно будет донырнуть?

Дядя Петя не успевал отвечать на все вопросы, но Верин вопрос он не пропустил. Она спросила, будут ли баллоны с кислородом или только одна маска.

— Конечно будут! — ответил он. — И постараюсь, чтобы они никогда не пустовали!..

* * *

В воскресное утро из школы с чемоданчиками в руках вышли пионеры. Можно было подумать, что они собрались на прогулку. Выйдя за школьную ограду, они разошлись в разные стороны. Одни направились к базару, другие на пляж, третьи к дендрарию. Вскоре в местах, излюбленных продавцами раковин, самшитовых безделушек и бутылок, окрашенных под цвет древесного ствола, появились пионерские патрули.

На этот раз они не пытались задерживать малолетних спекулянтов и не звали на помощь милиционера. Они раскрыли чемоданчики с отборными морскими раковинами и вывесили плакат: «Товарищи приезжие! Гости нашего города! Спешите получить на память о Черном море подарок от местных пионеров!»

Патрули вышли рано, когда торгаши еще были дома. Всякому, кто подходил к чемодану, привлеченный ярким плакатом, пионеры задавали только один вопрос:

— Вы откуда?

Им называли самые разные города и области страны. После этого патрульный вежливо предлагал:

— Выбирайте любую и передавайте привет пионерам вашего города!

Запас раковин быстро истощался, но их все-таки хватило до прихода торгашей. Удивленные, они смотрели на плакат, на пионеров, на раковины и уходили. Одним стало неловко раскладывать свой товар, а другие решили переждать: не каждый же день будет повторяться такое безобразие.

Вера Удальнова с Ингой Внуковой раздавали раковины на углу той улицы, где от них убежал маленький спекулянт. Они уже давно забыли о нем. Но мальчишка сам напомнил о себе. Вера издали приметила его холщовый мешочек и подтолкнула подругу:

— Ну уж сегодня я его не упущу! Если придется бежать за ним, — побегу я, а ты оставайся с чемоданом!

Мальчишка, ничего не подозревая, приближался к перекрестку, беззаботно помахивая мешочком. Прочитав плакат, он не сразу понял, что это такое. Зато раковины в чемодане неприятно поразили его. Обычно перекресток никем другим не занимался. Это были его владения. Мальчишка посмотрел на непрошеных конкурентов, узнал их и мигом повернул назад.

Вера бросилась догонять его. Услышав, что за ним гонятся, мальчишка чаще засверкал пятками, свернул с тротуара на мостовую, проскочил под носом у такси и скрылся в аллее. Длинная вереница машин отрезала Веру от мальчишки. А когда улица освободилась, маленький торгаш был в конце аллеи.

«Сейчас обернется!» — подумала Вера и спряталась за стволом магнолии. Беглец остановился, кинул быстрый взгляд назад и вошел в калитку.

Вера внутренне посмеялась над наивным мальчишкой и направилась к той же калитке. Она оказалась запертой. Большая серая овчарка, лежавшая по ту сторону железной ограды, недружелюбно уставилась на девочку. Собака не лаяла, не скалила зубы. Она внимательно наблюдала. Когда Вера постучала в калитку, чтобы вызвать кого-нибудь из дома, овчарка прыгнула на высокое крыльцо и пропала за полуоткрытой дверью. Через минуту собака вновь показалась на крыльце. За ней вышла молодая красивая женщина с кистью в руке.

— Ты ко мне, девочка? — спросила она глубоким грудным голосом.

— К вам! — ответила Вера и добавила: — Может быть, и не к вам. Я пока не знаю… Мне нужно поговорить с мамой того мальчика, который только что вошел сюда. Это вы?

— Ты ошиблась, девочка! — возразила женщина. — Сейчас сюда никто не входил. Я с утра сижу за картиной — никуда не отходила от мольберта. У меня есть сын, но он болен — простудился, третий день не гуляет. Больше никого в доме нет. Ты что-то путаешь.

— Простите, пожалуйста! — сказала Вера. — Наверно, я недоглядела. А вы не знаете, нет ли в соседних домах мальчика с холщовым мешочком для раковин. Он их часто продает. Бегает босиком… И быстро бегает — не догонишь!

— Не знаю, как тебе и помочь! — Женщина улыбнулась. — Мальчиков с морскими раковинами я встречала. Да и мой Николашка часто возится то с крабами, то с морскими раковинками. Ну, а насчет того, что босиком, то ведь летом это не редкость!..

Вера отошла от калитки, совершенно сбитая с толку. Она медленно прошлась по аллее. Слева и справа стояли похожие друг на друга домики с одинаковыми железными решетками, со стандартными калитками на двух петлях…

* * *

Поздно вечером, закончив неотложные дела, майор Драгин вспомнил о донесении одного из постов наружного наблюдения. Это донесение поступило в середине дня и заставило скупого на улыбку Драгина громко рассмеяться. Он и сейчас улыбнулся, достал из сейфа рассмешившее его донесение, перечитал скупые строки и приказал вызвать своего помощника — старшего лейтенанта Петра Смирнова.

Петр Захарович уже собирался домой. Там его должны были ждать приятные новости. «Как-то прошел у Веры этот день? — подумал Петр Захарович. Он знал о всех приготовлениях и даже помогал пионерам составить текст плаката и наметить пункты раздачи раковин. «Будет сегодня рассказов!»

Неожиданный вызов к начальнику заставил Петра Захаровича отложить мысли о доме. Старший лейтенант подтянулся и прошел в кабинет майора.

Драгин встретил его вопросом:

— Помнишь, на днях мы приняли решение — снять наружное наблюдение с одного объекта?

— Помню!

— Долго наблюдали — ничего! Нынче был последний день. И что ты думаешь? Как раз сегодня пост засек интересного визитера!

Петр Захарович привстал. Голубые глаза его потемнели и сузились.

К этому объекту — маленькому одноэтажному домику, а вернее, к его хозяйке, молодой миловидной женщине — тянулась тоненькая ниточка подозрения, возникшего три года назад.

Дело о трагической гибели пограничника Удальнова — отца Веры — и о самоубийстве шпиона вел Петр Захарович. Сведения достались ему скудные.

Друг Петра Захаровича — пограничник Удальнов — был в отпуске. В день своей гибели он с утра ушел на рыбалку. Дальнейшие события Петр Захарович восстановил со слов очевидцев.

Вероятно, Удальнов каким-то образом опознал шпиона и пошел за ним по пляжу. Трагедия разыгралась после того, как в группе местных мальчишек, загоравших у самой воды, раздался восторженный возглас:

— Пограничник идет!

Шпион обернулся и выстрелил в Удальнова. Пограничник бросился на него. Произошла короткая схватка. Шпион выстрелил еще раз. Удальнов упал. Убийцу обезоружили отдыхавшие на пляже мужчины. Они же рассказали, что пограничник перед смертью произнес две фразы: «Он с моря… Ищите женщину…»

Пока перевязывали Удальнова, шпион сумел принять яд.

Вот и все факты, которыми располагал Петр Захарович. После долгого кропотливого труда он все-таки нащупал одну ниточку. Она была очень непрочной. Такая ниточка не могла дать простора для активных действий. Пришлось ограничиться пассивным наблюдением, в надежде получить новые данные. Тщательное наружное наблюдение в течение длительного периода ничего не дало.

Женщина из маленького одноэтажного домика жила на пенсию, которую получала за мужа, погибшего в боях под Берлином. Был у нее и дополнительный заработок. Местная артель, выпускавшая цветные скатерти и покрывала, давала ей заказы на образцы рисунков.

Сразу после войны женщина усыновила безродного мальчонку. Но он умер. Тогда она усыновила второго. Он и сейчас жил с ней. Петр Захарович знал о том, что этот мальчонка торгует раковинками. Больше ничего предосудительного ни за ним, ни за женщиной не было замечено. Наружное наблюдение решили снять. И вдруг — в последний день — интересный визитер!

Вот почему привстал Петр Захарович и глаза у него потемнели.

— Очень интересный визитер! — повторил Драгин. — Его, конечно, не упустили. И вот что выяснилось: побывав на нашем объекте, визитер подошел к мороженщику, купил два эскимо. Затем на углу соседней улицы он встретился с помощником, вручил ему одно эскимо, второе съел сам. Тут же, на углу, открылась настоящая явочная квартира: к ним подходили и подходили разные люди, обменивались шутками, благодарили их за что-то. Ну, а в конце концов этот визитер заявился… Куда ты думаешь?

Петр Захарович смотрел на Драгина недоуменными глазами.

— В твой дом! — закончил майор. — И оказался этот визитер…

— Верка? — спросил Петр Захарович.

— Она самая! Твоя бой-девка!

Оба рассмеялись.

— Это я тебе в порядке шутки рассказал — на ночь, чтобы лучше спалось! — пояснил Драгин. — Наружное наблюдение, несмотря на новые данные, сняли. А ты все-таки ради любопытства поинтересуйся у своей дочери, что ее туда привело.

— Знаю, что́ ее привело. Мальчишка! Однажды этого спекулянтишку заметили, но он убежал. А сейчас, наверно, второй раз попался.

— А ты все-таки проверь! — сказал Драгин и попрощался с Петром Захаровичем. Но тут зазвонил телефон: Москва просила дать справку по срочному делу. Пришлось обоим задержаться.

Петр Захарович пришел домой совсем поздно и все пионерские новости узнал не от Веры, а от жены. Вера уже спала. Утром получилось наоборот. Петр Захарович еще не встал, а за Верой забежала Инга. Они забрали акваланг и пошли к морю: надо было пополнить запас раковин.

Добыча раковин в звене Веры была поставлена на широкую ногу. Работали в три смены по три человека. Двое сидели в лодке, третий опускался на дно. Такая работа никому не надоедала. Другие звенья настойчиво добивались, чтобы их включили в трудовой график. Но Вера была неумолима. Аквалангом пользовалось только ее звено.

В первую смену, кроме Веры и Инги, работала Рая Кленова. Лодка ее отца служила звену экспедиционным кораблем. Когда Инга с Верой прибежали к морю, лодка уже стояла у берега, а Рая в купальном костюме лежала рядом и от нечего делать смотрела на самоходную баржу, медленно выраставшую на горизонте.

— Как вода? — крикнула Вера.

— Теплынь! Двадцать четыре градуса! — ответила Рая. — И прозрачная, как стеклышко! Поехали быстрее! Нам сегодня сто штук норма.

Девочки сели в лодку. Вера медлила. В последнюю минуту она заметила, что на священном для нее месте на пляже раздеваются люди. Обыкновенные курортники, любители солнечных ванн, они и не подозревали, какую бурю поднимают в душе девочки их рубашки, небрежно брошенные на гладкие, обкатанные водой камни.

Пляж пустовал: было еще слишком рано. «Почему именно здесь устраиваются они?» — с раздражением думала Вера и хотела подбежать к ним. Но тут она увидела малыша. Совсем голый, охваченный неудержимым детским восторгом, он попытался попрыгать на одной ножке. Это ему не удалось. Тогда он лег на живот и стал забавно дрыгать в воздухе обеими ногами. Он представлял себя плывущим по волнам моря.

И Вера не побежала. Закусив губу, она перешагнула через борт лодки. Рая села за весла и, задевая лопастями за каменистое дно, сильно гребнула несколько раз. Берег медленно поплыл назад.

На море был полный штиль. Только легкая рябь шла от огороженной буйками купальни, — там уже кто-то плескался. Солнце еще не жгло. Оно ласкало теплыми лучами. Вода серебристо журчала под носом лодки. Вдали резвились дельфины. Они гонялись друг за другом, выскакивали на поверхность, изогнув колесом спину. И казалось, что это не стая больших рыб, а одно длинное живое существо — гигантская водяная змея.

— Приучить бы одного дельфинчика! — мечтательно сказала Рая. — Как человек-амфибия у Беляева.

— Чего захотела! — возразила Инга. Она не любила читать фантастических книг. Беляев не был у нее в почете. — Ты лучше скажи спасибо, что у нас акулы не водятся! А то было бы, как в «Последнем дюйме»!

— Он сам виноват! — ответила Рая. — Из-за денег полез на гибель. У нас так не бывает! И вообще, море у нас ласковое, добренькое. Оно беду не приносит!

— Приносит! — зло сказала Вера.

Девочки поняли, что случайный разговор больно задел Веру. Рая покраснела.

— Прости, Вера! Я не подумала! — смущенно сказала она.

* * *

Больше всего раковин было метрах в трехстах от купальни, принадлежащей санаторию. Здесь, на восьмиметровой глубине, раскинулось настоящее царство моллюсков. Они густо расселились на сравнительно небольшом участке морского дна. Чтобы попасть на это место, надо было плыть по прямой так, чтобы нос лодки смотрел на маяк, а корма — на темную горловину железнодорожного туннеля. Двигаясь этим курсом, лодка достигала точки, с которой открывался чудесный вид на ледяную шапку одной из горных вершин. Тут и нужно было искать раковины.

Рая не сбилась с курса. Как только справа из-за зеленых отрогов гор показалась узкая белая полоска ледяной шапки, она остановила лодку. Подруги помогли Вере застегнуть ремни баллонов, подали сетку, с которой обычно ходят в магазин за продуктами. Девочка спустилась с кормы в воду и ушла под лодку.

На дне Веру окружил удивительный подводный мир. В призрачном свете дремали водоросли. Лениво перебирал угловатыми лапами краб, засевший между двух камней. Вяло двигали жабрами какие-то рыбешки, неподвижно повисшие в воде.

Когда Вера в первый раз опустилась на дно, подводный мир очаровал ее. Она забыла о раковинах и минут десять любовалась таинственными переливами красок. Теперь это было уже привычным. Девочка не стала тратить времени. Она быстро приметила краешек раковинки, спрятавшейся за лиловым бугорком, — и первая добыча попала в сетку.

Вера собирала раковины, как собирают грибы в лесу. Только она не шла, а плыла, раздвигая скользкие космы водорослей. Одни раковинки были пустые, в других жили мягкотелые безвольные хозяева — моллюски. Девочка бросала в сетку и пустующие и занятые раковинки. Она радовалась, что груз с каждой минутой становится тяжелее.

Ничто не отвлекало ее от работы. Под водой стояла тишина. Лишь вверху несколько раз раздавались всплески. По дну, чередуясь, пробегали то светлые, то темные полосы. Вера поднимала голову и видела смутные очертания человеческого тела. Это ее не удивляло. Среди отдыхающих попадались хорошие пловцы. В спокойную погоду они заплывали далеко от берега.

Медленно продвигаясь вперед, девочка достигла невысокой каменистой гряды. В прошлый раз она собрала тут очень много раковин. Казалось, что моллюски задумали переселиться поглубже в море, поползли по дну, наткнулись на гряду, не смогли перебраться через нее и остались лежать около камней.

Но сегодня раковинки попадались реже. Вера поплыла вдоль гряды, а потом решила заглянуть на ту сторону каменистого вала и легонько оттолкнулась от дна ногой.

Когда ее глаза очутились на уровне верхнего камня, она увидела свое отражение: та же маска, те же баллоны за спиной, такие же зеленые ласты на ногах.

На самом деле за грядой плыл другой аквалангист, и девочка через мгновенье поняла это. Она ухватилась за камни и притаилась, сдерживая дыхание.

Вера не смогла бы объяснить, что заставило ее спрятаться. Просто встреча с человеком под водой не так обычна, как встреча на улице.

Прильнув к скользким камням, Вера несколько минут наблюдала за незнакомцем. Он плыл размеренно и экономно, не торопясь, но и не мешкая. Он не заметил девочку, а Вера успела его рассмотреть. Это был мускулистый мужчина с волосатой грудью. Его акваланг отличался от Вериного аппарата большим размером баллонов, между которых вдоль спины проходил длинный металлический стержень с утолщением на верхнем конце.

В метре от аквалангиста и чуть повыше его плыл какой-то круглый темный предмет, привязанный к поясу тонкой бечевкой. Вера долго не могла понять, что это такое. Потом она догадалась: за пловцом тянулся на привязи обыкновенный волейбольный мяч.

Мужчина доплыл до гряды, опустился на дно, поднес к маске руку, на которой блеснули не то часы, не то компас. Он осторожно перевернул несколько крупных камней, снял ласты и бросил их в одно из образовавшихся углублений. Затем он присел на корточки, отстегнул ремни и, не отвинчивая воздушный шланг, положил туда же баллоны с металлическим стержнем.

Вера удивилась: что за странный аквалангист, что он собирается делать? Но, прежде чем она нашла ответ на свои вопросы, незнакомец сдернул с лица маску, положил ее на баллоны, ловким движением накрыл все это парой плоских камней и стремительно поплыл вверх…

* * *

Трудное это дело — ждать. Но девочкам, оставшимся в лодке, скучать не пришлось. Сначала они разговаривали о Вере, о самоходной барже, медленно подходившей к причалу, а потом их внимание привлекла какая-то художница. Ее лодка проплыла мимо. На носу был укреплен широкий подрамник. На специальной скамейке лежал набор разноцветных тюбиков с красками. Холстина, натянутая на подрамник, с одной стороны белела, как парус, а с другой — на ней проступали контуры знакомого горного пейзажа с ледяной шапкой.

Женщина внимательно осмотрела девочек, улыбнулась им и, остановив лодку метрах в пятидесяти, пересела поближе к холсту и взялась за кисть. Ее движения были красивы и артистичны. Сделав мазок-другой, она откидывала голову назад, отводила руку с кистью в сторону и подолгу вглядывалась в полотно.

Девочки не спускали с нее восторженных глаз.

А пляж и купальни постепенно наполнялись народом. Море оживилось. То здесь, то там над водой показывались плечи и головы купающихся. Мимо лодок стали проплывать люди. На девочек смотрели мало. Зато к лодке художницы сворачивал почти каждый пловец: не часто картины пишутся в море.

Рядом с лодкой девочек проплыл какой-то ватерполист. Он и здесь не расставался с мячом. Плывя кролем, он с профессиональной ловкостью подталкивал перед собой мяч. Поравнявшись с лодкой художницы, ватерполист ухватился рукой за борт. Женщина обернулась, что-то сказала. Мяч полетел в лодку. А мужчина подтянулся на руках и одним махом выпрыгнул из воды на корму.

Несколько минут ватерполист и художница сидели рядом и любовались картиной. Потом мужчина взялся за весла, и лодка стала удаляться.

— Помешал он ей! — недовольно сказала Инга.

— А может, это муж? — возразила Рая.

— Ну и что? Мужья только и делают, что мешают! Я, например, никогда замуж не выйду! Очень мне надо подчиняться кому-то!

— А ты в куклы играла? — задала Рая каверзный вопрос, но Инга не успела ответить. Вода забурлила, и около лодки всплыла Вера. Ее подхватили под руки и вместе с полупустой сеткой перетащили через борт.

— Мало сегодня? Да? — участливо спросила Рая, определяя на глаз, сколько в сетке раковин.

Вера сдернула маску. Подруги разом ахнули. Лицо Веры поразило их.

— Девочки! — сказала она. — Шпион… А я — шляпа! Я его упустила… Не догадалась вовремя. Теперь он ушел… Уплыл… И мяч у него, а там — бомба!

— Мяч? — переспросила Инга.

— Волейбольный…

Рая нежно обхватила Веру за голову, прижала к себе и ласково, как больной, сказала:

— Успокойся, Верочка! Ты просто устала! А человека с мячом мы видели. Он, наверно, муж художницы. Во-о-он они плывут! Видишь, картина там белеет на носу?

— Художница? — переспросила Вера и долго смотрела вслед удаляющейся лодке.

* * *

Петр Захарович два раза звонил домой — спрашивал у жены, вернулась ли Вера.

— Как придет, — обязательно пусть позвонит! — попросил он.

Его почему-то тревожил этот пустяк: он не поговорил вчера с Верой, не узнал, зачем она ходила в маленький домик, продолжительное время бывший под наблюдением.

Телефон долго молчал. Наконец он звякнул. Петр Захарович поспешно снял трубку, ожидая услышать Верин голос. Но звонила другая девочка.

— Петр Захарович! Это Рая… Я по поручению Веры. Она просила вам передать, что находится около мороженого у дендрария. У нас тут подозрение маленькое есть. Может быть, вы приедете? Только потом не ругайте нас, если… по-пустому!

— Да! Сейчас! — ответил Петр Захарович, и ему вдруг стало не по себе.

Он созвонился по внутреннему телефону с майором Драгиным, вызвал трех сотрудников — и служебная машина помчалась к дендрарию.

Около кафе, в котором летом торговали мороженым, стояла Рая.

— Петр Захарович, они ушли! — сообщила она. — Было их двое — мужчина и женщина. Мужчина приплыл в акваланге, а женщина — художница. Она поджидала его в лодке. Вера ее узнала! Она вам адрес ее написала. Вот он!

Петр Захарович взглянул на мятую бумажку — это был давно знакомый ему адрес.

— Они пошли по той улице, — продолжала рассказывать Рая. — Вера — за ними. Инга побежала позвонить вам еще раз. А я ждала, когда вы приедете.

* * *

Мужчина и женщина, как старые и добрые знакомые, спокойно шли по улице. Мужчина нес подрамник с незаконченной картиной, а женщина беззаботно помахивала мячом, из которого воздух был уже спущен.

Судя по оживленному, счастливому лицу женщины, мужчина говорил ей что-то очень приятное. Но это была маскировка, рассчитанная на прохожих.

— Прошу вас помнить, что провал Найфа не снят с вашей совести! — говорил мужчина. — Если со мной случится что-нибудь подобное, вас вычеркнут из списка. А что́ происходит с теми, кого Бэн вычеркивает из списка, вы знаете.

— Беспокоиться вам нечего! — ответила женщина.

— Надеюсь! — сказал мужчина. — После того провала прошло три года. Молодчина Найф — чисто вышел из игры! Думаю, вы сумели оцепить его самоубийство и правильно использовали время. Три года мы вас не беспокоили. Вам повезло! В вашей стране такой длительный отпуск — фантазия!

Они помолчали. Мужчина галантно помог женщине сойти с тротуара на перекрестке и с той же изысканной вежливостью поддержал ее за локоть, когда она ступила на тротуар на другой стороне улицы.

— Значит, никаких опасений? — спросил он. — Не было никаких подозрительных вопросов, никаких странных визитов?

— Если быть придирчивой, то… — женщина запнулась. — Но это, право же, смешно! На днях приходила девочка. Вернее, вчера… Она, видите ли, из так называемого пионерского патруля. Заметила, что Николашка торгует раковинами, и решила поговорить с его мамой. Детские глупости! Они не опасны, но с Николашкой придется быть поосторожнее.

Мужчина до боли сжал руку женщине.

— Об этом надо было предупредить сразу же! То, что для вашего ума кажется детскими глупостями, может оказаться роковым!

— Мне больно! — произнесла женщина и указала глазами на его пальцы, впившиеся в руку.

— Дай бог, чтоб не было больнее! — с угрозой ответил мужчина и, дойдя до первого перекрестка, скомандовал сквозь зубы: — Направо!

Они свернули за угол и остановились.

— Сейчас я вам покажу ее! Узнайте и заговорите. Об остальном позабочусь я. Кстати, вы, проницательная женщина, девочка идет за нами от самого берега. После всего этого я не удивлюсь, если у вас в подвале окажется целый взвод пограничников!

Женщина отшатнулась, и маска беззаботности на ее лице пропала.

— В сознательном предательстве я вас не обвиняю, — презрительно добавил мужчина. — Для этого вы достаточно глупы. Учитывая вашу проницательность, пограничники могли устроиться там и без вашего ведома.

Они пошли обратно и на углу столкнулись с Верой. Мужчина почувствовал, как дрогнула рука женщины. Но его сейчас больше интересовала девочка.

Вера смутилась, но не настолько, чтобы это было подозрительно. Первое волнение, вызванное страшной догадкой, успело улечься в ней. Она довольно спокойно шла за мужчиной и женщиной и на всякий случай приготовила несколько невинных вопросов все о том же маленьком торгаше. Когда пара завернула за угол, Вера ускорила шаги, чтобы не потерять их из вида, и… попалась на примитивную уловку.

— Ой, простите, пожалуйста! — сконфуженно произнесла она. — Я за вами иду от самого моря. Но подойти было неловко — вы разговаривали… Хочу спросить, — вы не встретили того мальчика?

— Какая ты упорная! — приветливо ответила женщина.

— Пионеры и должны быть такими! — вмешался мужчина. — Только ты, милая девочка, делаешь одну ошибку. Когда нужно разыскать кого-нибудь, обращаться надо к мужчинам: они более наблюдательны — видят сквозь землю. Я знаю, чего ты хочешь и кого ищешь.

Вера посмотрела на него невинными глазами и спросила:

— Вам уже рассказали?

— Да, рассказали…

Наступило молчание. У мужчины сложилось впечатление, что опасности нет. Поведение Веры и ее ответы несколько уменьшили его страх, возникший еще в кафе, когда он увидел у входа ту же самую девочку, которую приметил на берегу моря. Но осторожность требовала более тщательной проверки. Он колебался.

А Вера не колебалась. У ней рассеялись всякие сомнения. Теперь она твердо знала, что перед ней враг, хотя объяснить, откуда взялась такая уверенность, девочка не могла, да и не старалась. Ее волновало другое: как поступить, если мужчина скажет, чтобы она шла своей дорогой и больше не приставала к ним?

— Вот что! — произнес, наконец, мужчина. — Пойдем с нами. Ты мне расскажешь все подробно, и я постараюсь помочь тебе.

И они пошли: мужчина — справа, женщина — слева, а Вера — посередине.

* * *

Петр Захарович думал догнать Веру, посадить ее в машину и потом решать, как действовать. Но он опоздал. Вера шла между мужчиной и женщиной.

Брать шпиона и его помощницу на улице было рискованно: могли пострадать Вера и прохожие. Петр Захарович подумал и приказал сотрудникам:

— Двое — за ними. Третий — со мной! Скорее всего они идут к дому… Брать будем там! На улице действовать лишь в крайнем случае!

Двое сотрудников вышли из машины, и светлая «Волга» помчалась вперед.

— В доме есть собака и может быть мальчишка, — раздельно, точно диктуя машинистке, говорил сотруднику Петр Захарович. — Ваша задача — отвлечь овчарку ровно на пять минут. Я проберусь через заднее окно. Мальчишку беру на себя. Когда они войдут в дом, — будьте наготове. Мое объяснение с ними не затянется, и ваше присутствие не будет лишним.

К калитке, у которой Вера вчера разговаривала с женщиной, подошел сотрудник. Овчарка встретила его спокойным взглядом. Сотрудник подергал калитку. Собака встала, но к дому не бросилась. «Мальчишки нет!» — с облегчением подумал Петр Захарович, издали наблюдавший за овчаркой, и решительно вошел в соседний двор.

Пять минут ходил сотрудник вдоль железной решетки забора, и умный пес неотступно и беззвучно следовал за ним с той стороны ограды. Когда время истекло, сотрудник исчез. Овчарка улеглась на свое обычное место и сладко зевнула, покосившись на горячее солнце. Раза два она настораживала уши и поворачивала голову в сторону дома: ей чудились какие-то, еле уловимые звуки. Но они были так невнятны даже для собачьего уха, что овчарка успокоилась и встретила свою хозяйку с видом честно выполненного долга.

— Эста! Свои! — сказала художница, отпирая калитку и пропуская вперед Веру. За девочкой вошел во двор и мужчина. Внешне это был все тот же выхоленный, безукоризненно вежливый, приятный человек. Но внутри он весь дрожал от страха и злобы. Пока они шли по улице, он задал Вере много скользких вопросов, которые могли запутать и взрослого. Девочка долго не попадалась в расставленные сети. Она оживленно, с юмором рассказала, как гонялась за мальчишкой, торговавшим раковинами, как пионеры организовали и провели бесплатную раздачу подарков.

— Откуда же вы берете такое количество раковин? — спросил мужчина.

— У нас есть акваланг, — ответила Вера и в ту же секунду поняла, что говорить об этом не следовало. У нее мелькнула мысль — броситься бегом к первому попавшемуся постовому милиционеру. «Но ведь и он побежит! — тут же подумала она. — И может скрыться! Нет, надо идти рядом, идти до тех пор, пока не подъедет дядя Петя!» И она продолжала вести этот неравный словесный поединок.

— Ах, акваланг! — произнес мужчина. — Ну, тогда все ясно! Попалась ты, девочка! Попалась!

— Разве аквалангом пользоваться запрещено? — наивно спросила Вера.

— Нет, не запрещено. Я говорю — попалась в том смысле, что мне удалось проникнуть в вашу пионерскую тайну. Вы наверняка в секрете это держите?

— Никакого секрета! Все знают!

Мужчина продолжал разговор, но думал уже о другом: «Девчонка была в море и подсмотрела! Ее надо ликвидировать! И немедленно!.. А как быть с этой? — он метнул взгляд на художницу. — Прижмут — все расскажет! Даст приметы… Надо и ее убрать!»

Когда мужчина входил во двор, он уже знал, что выйдет отсюда один и к вечеру будет как можно дальше от этого дома.

Вера чувствовала опасность, но упорно шла. «Не может быть, чтобы дядя Петя не успел! — твердил ей внутренний голос. — Приедет! Вот-вот приедет! Ведь адрес у него есть! Надо потерпеть еще минутку!»

— Дверь не заперта! — предупредила женщина. — Входите!

— Нет уж! — усмехнулся мужчина. — Женщине, а особенно хозяйке — дорогу!

Художница пожала плечами, вошла на крыльцо, толкнула дверь и шагнула за порог. Мужчина жестом предложил Вере следовать за ней и сказал:

— Пожалуйста!

Вера переступила высокий порог. Она не оглядывалась, но слышала, что мужчина идет за ней. Дверь захлопнулась. На секунду наступила полная темнота. Неожиданно под ногами дрогнул пол: чье-то тяжелое тело упало сзади Веры. Тоскливо, предсмертно визгнула во дворе собака. Вера обернулась — и одновременно вновь распахнулась дверь. Девочка увидела каких-то людей, ворвавшихся в коридор, и дядю Петю, который склонился над оглушенным шпионом.

— Обыскать! — приказал сотрудникам Петр Захарович и вдруг прыгнул с коротким отрывистым криком, на лету оттолкнул Веру в сторону и ухватился за крохотный пистолет, зажатый в руке художницы. Хлопнул негромкий выстрел. Пуля, предназначавшаяся Вере, вошла в грудь Петру Захаровичу.

Второй раз женщина не выстрелила. Подоспевшие сотрудники обезоружили ее.

* * *

В палату к Петру Захаровичу впустили только на третий день. Первой вошла Вера.

Петр Захарович лежал с закрытыми глазами. Лицо его было землистым, а руки, бессильно протянутые поверх одеяла, — неестественно белыми, бескровными.

Вера на цыпочках приблизилась к изголовью кровати, постояла, прижав к груди ладони, села на краешек стула, прислушалась к тяжелому дыханью. Потом она наклонилась к уху Петра Захаровича и с болью прошептала:

— Папка! Ты не умирай! Нельзя… Дважды терять отца нельзя!

Веки у Петра Захаровича дрогнули, но не открылись. Шевельнулись губы, и Вера услышала:

— Ну, раз… папка… не умру. Обещаю…

Петр Захарович выполнил обещание. В середине августа он впервые без посторонней помощи встал с кровати. Простреленное легкое требовало чистого воздуха, и он с утра до вечера сидел в лодке вместе с охотницами за морскими раковинами. Вера ни на секунду не отлучалась от него. Она даже отказалась спускаться на дно. За все это время она только один раз побывала под водой, чтобы показать водолазу место, где шпион спрятал акваланг.

Веру и девочек мучило любопытство. Но Петр Захарович не услышал от них ни одного вопроса. Он сам завел разговор о пережитых событиях.

— Ну, подружки мои дорогие, есть желание потолковать серьезно? — спросил он как-то. — Секреты вы хранить умеете, а подслушать нас некому: кругом море да солнце. А та баржа, — Петр Захарович кивнул на темное пятнышко вдали, — сегодня не в счет!

— Решай, папка, сам! — ответила за всех Вера.

— Тогда слушайте. На днях ваш старый знакомый — маленький спекулянт опять будет торговать раковинами. Строго наказываю вам — не замечать его! Знаете, как это делается? Смо́трите — и не видите, будто никого и нет! Так надо!.. Он выполняет наше задание… А теперь взгляните на самоходную баржу! Идет она медленно, но каждую пятницу приходит к нашему причалу — возит бензин.

Где-то там, в море, враги сбрасывают в воду аквалангиста с большим запасом кислорода и с особым металлическим стержнем-щупом. На конце щупа смонтирован магнитный присос. Хитрое устройство! Приставишь щуп к днищу баржи, например, — устройство сработает и так соединит щуп с дном, что не оторвать. Держись за стержень и плыви под баржей — никто не заметит!

Когда до берега недалеко, можно отцепить присос, проплыть под водой, сбросить акваланг, вынырнуть и смешаться с купающимися. А еще лучше, если в условном месте ожидает лодка с каким-нибудь приметным сигналом — например, с холстиной, натянутой на подрамник. Тогда спокойно забирайся в лодку, расшнуровывай покрышку мяча, разрезай камеру и доставай оттуда легкую одежду, обувь, документы, деньги и даже специальный облегченный пистолет.

Но, чтобы лодка появилась в условном месте, нужен мальчишка. Он никого и ничего не знает. Он просто торгует раковинами и получает деньги. Его заставили запомнить, что все бумажные рубли он должен прятать в карман и сдачу рублями не давать.

Художница просматривала деньги и находила ту единственную рублевку, на которой имелась скрытая надпись. Так замыкался круг. Он существовал без изменения несколько лет. Только первые два года раковинами торговал другой мальчишка.

Три года назад шпион попытался пробраться в нашу страну. Но его встретил герой-пограничник. Враги на время законсервировали лазейку. Полтора месяца назад второй лазутчик пересек под водой границу. Его встретила дочь героя-пограничника.

Есть предположение, что появится и третий. Вот почему я прошу не замечать маленького продавца раковин. У вас и без него есть с кем воевать.

— Уже нет, папка! — возразила Вера. — Пока ты выздоравливал, спекулянты почти перевелись в нашем городе.

— Ну-у! — удивился Петр Захарович. — Вот так бы и со всякой нечистью!..

 

Беленький-Первенький

Шурика Белова одни звали в школе Первеньким, другие — Беленьким. И действительно, был он какой-то беленький, чистенький. Бледное лицо и руки, казалось, не знали, что такое загар и, тем более, грязь. Светлые волосы послушно лежали на голове, точно прилизанные.

Над такими беленькими чистюлями часто посмеиваются. Но над Шуриком не смеялись. Им гордились. На родительских собраниях, на педсоветах, на сборах пионерского отряда — везде его ставили в пример другим как отличного ученика и лучшего звеньевого.

Пионеры из звена Белова сидели плотной спаянной группой слева от преподавателя. Шурик с приятелем Ромкой — на передней парте, остальные четырнадцать человек — сзади.

После зимних каникул второе и третье звено взяли обязательство учиться без двоек. Пионеры из звена Белова и здесь оказались впереди: они дали слово не иметь ни одной тройки.

Шурик ввел ежедневные летучки. За несколько минут до начала занятий звено собиралось у окна в тупике школьного коридора. Каждый откровенно говорил, чего он «боится», иными словами, — к какому уроку он сегодня не подготовился.

Сразу же намечались экстренные меры. К ученику прикрепляли наиболее подготовленного. На уроках и переменах происходило срочное «натаскивание».

В более серьезных случаях, когда тройка, а то и двойка неминуемо нависала над звеном, Шурик приказывал провинившемуся заболеть. Не думайте, что ученики из звена Белова самовольно пропускали уроки. Нет! Они шли в медицинский кабинет и жаловались на ухо, в котором вдруг застреляло, на зуб, который неожиданно заныл и задергал, на головную боль, подкрепленную намеком на то, что в квартире у них — повальный грипп.

Шурик отлично понимал, что злоупотреблять доверием медицинской сестры не следует. Он применял и другие тактические приемы борьбы за высокую успеваемость звена. В крайних случаях он принимал деловой и немножко скорбный вид, входил в учительскую и там, найдя нужного преподавателя, говорил ему доверительно и веско:

— Ко мне, как к звеньевому, обратился сейчас один пионер. Он не смог выучить урок по семейным обстоятельствам. Прошу вас…

Шурик скромно опускал глаза и называл фамилию своего подопечного.

Такое чистосердечное признание обезоруживало учителя.

И все же тщательно разработанная система однажды дала трещину. Только решительные действия и авторитет Белова спасли звено от позора.

Мария Павловна — учительница по истории — ошиблась самым роковым для звена образом. Вместо Лаврикова, который еще ни разу не отвечал за эту четверть, она вызвала Лаврова. А Ромка Лавров — приятель Шурика — позавчера получил пятерку по Парижской коммуне и никак не мог предполагать, что его вызовут и сегодня.

Когда Ромка встал с постной физиономией, Мария Павловна поняла свою ошибку.

— Я хотела Лаврикова послушать сегодня, — сказала она. — Но раз уж ты встал…

— Я сяду, сяду, Мария Павловна! — торопливо выпалил Ромка. — Мне это совсем не трудно!

— Ничего, — возразила учительница. — Расскажи-ка ты нам о влиянии Парижской коммуны на общественную жизнь в других странах.

Ромке пришлось отвечать. И первая тройка чернильным пятном легла на звено Белова.

Ромка сел. Его лицо пылало жаром, как раскаленная печка. Но Шурик не пожалел приятеля.

— У-ух, ты-ы! — прошипел он презрительно и до конца урока не взглянул на Ромку.

На перемене Шурик демонстративно отвернулся от вопрошающих взглядов пионеров звена и, одернув гимнастерку, пошел в учительскую.

— Мария Павловна! — с достоинством обратился он к учительнице. — На уроке произошел печальный факт. Я не хочу сказать, что Лавров знал историю больше, чем на тройку. Вы были объективны в оценке, но… Передовое вначале всегда с трудом прокладывает себе дорогу. Его легко высмеять и принизить… Мое звено борется за отметки не ниже четверки. Трудное обязательство мы взяли! Подняли важное начинание! И как будет жалко, если оно потухнет из-за какой-то случайной тройки!

На бледном лице Шурика было написано такое искреннее огорчение, так ярко отражалась боль за пошатнувшийся престиж звена, что Мария Павловна посочувствовала звеньевому и подумала: «Какой славный мальчик! Настоящий вожак растет! А как рассуждает!.. Может быть, он даже и прав. Получил Лавров тройку — обязательство не выполнено. Звено потеряет цель — и посыплются посредственные отметки. Никто больше не рискнет дать слово учиться только на хорошо и отлично. И все из-за одной-единственной тройки!»

— Хорошо! — сказала Мария Павловна. — Я поняла тебя. Это незаконно, но в виде исключения я буду считать, что Лавров сегодня не отвечал. Пусть он зайдет ко мне с дневником.

Когда в классе стало известно, что Шурик уладил конфликт, спас честь звена и выручил Ромку, даже в других звеньях не нашлось ни одного человека, который остался бы недоволен. Наоборот, Шурика хвалили на все лады. Ребята высоко ценят находчивость и умение постоять за товарища.

Если бы Белов ликвидировал подобным образом свою тройку, его бы назвали подлизой и не простили бы никогда. Но он вступился за Ромку, за звено. В таких делах прощается многое.

После уроков Шурик оставил своих пионеров в классе.

— У нас произошло чепэ! — звенящим голосом произнес он. — Произошло по вине Лаврова. В чем его вина? В том, что он не сумел выйти из трудного положения. Понадеялся на себя и чуть не опозорил звено! А зачем мы проводим летучки? Чтобы заранее, сообща предотвратить такие случаи!

Ребята слушали его с восторгом. Они видели в Шурике героя.

— Мне удалось ликвидировать прорыв, — продолжал Шурик. — Но где гарантия, что это не повторится? А вот где она: надо честно говорить перед лицом звена о своих слабостях!

Шурик помолчал, испытующе посмотрел на каждого и трагическим голосом спросил:

— Так от кого же надо ждать очередной неприятности? Кто чувствует, что может подвести нас?

Кающихся нашлось немало. Но большинство грехов либо не требовало немедленного вмешательства, либо не вызывало особых опасений. Встревожила Шурика только одна опасность — физкультура. Было известно, что на днях учитель проведет зачетный урок по ходьбе на лыжах на дистанцию три километра и выставит отметки. Два пионера из звена Белова честно признались, что больше, чем на тройку, они не вытянут.

— Увидим! — произнес Шурик и распустил звено, оставив одного Ромку.

Они вдвоем пошли в парк, где зимой проходили занятия по физкультуре, и направились к лыжне, пролегавшей вдоль крайних аллей. Один круг равнялся километру.

— Значит, пойдем три круга? — спросил Шурик.

— Ага! — ответил Ромка.

— Увидим!.. Увидим! — задумчиво повторял Шурик, шагая вдоль скользкой наезженной двойной колеи.

— Ты что-нибудь придумал?

— Наивный вопрос! На то я и звеньевой!

Ромка почтительно посмотрел сбоку на приятеля.

— А правда, что тебя в комсомол скоро примут?

— Чего ж тут удивительного? Всех примут. Только еще не скоро. Показать себя надо! Проявить!.. Стой!

Они остановились у поперечной липовой аллеи, обсаженной по бокам кустами. Голые сучья образовали густую колючую изгородь, присыпанную снегом. Здесь тоже была лыжня.

— Видишь? — спросил Шурик.

— А чего? — не понял Ромка.

— А вот чего: кто плохо ходит на лыжах, будет заворачивать сюда, на малый круг. Основная лыжня — прямо, а они налево. В конце аллеи передохнут, дождутся тех, кто пойдет по большому кругу, и незаметно пристроятся к ним. На каждом кругу метров по триста сэкономят. Догадался теперь? За кустами никто не увидит, что они на малый круг сворачивают. К тому же физкультура первым уроком идет — в девять часов. Темно еще будет!.. Думать надо, думать, а не так, как ты: шлеп в лужу, а брызги на звено!..

Звеньевой рассчитал точно. Зимой светлеет поздно. Когда учитель физкультуры вывел лыжников в парк, еще можно было разглядеть на небе звезды.

— Внимание… Марш!

Заработал секундомер. Заскрипели лыжи. Пионеры один за другим выходили со старта на лыжню.

Шурик не стремился возглавить бег. Он шел хорошо, но не торопился. Сзади него, неловко перебирая палками, шлепала пара, которая могла подвести звено. Их обгоняли, но в спешке никто не интересовался отстающими.

К липовой аллее Шурик и отставшая пара подошли последними. Впереди маячили удаляющиеся фигуры ребят. Белов повернул налево. Сначала Шурик хотел только указать поворот на короткую дорогу, но, свернув в аллею и прикинув, насколько он отстал от класса, Шурик решил и сам воспользоваться малым кругом.

Дойдя до конца аллеи, ребята притаились у кустов и успели отдышаться. Наконец появились первые лыжники. Пропустив человек пять, Шурик снова вывел пару на общую лыжню.

Хитрость удалась и на следующих двух кругах. Все звено показало хорошее время. Для учителя это было приятным сюрпризом.

Когда разгоряченные пионеры сняли лыжи и выстроились, он сказал:

— Молодцы! Особенно радует меня звено Белова. У них были, прямо скажем, слабые лыжники. Я думал, что и к концу сезона их будет трудно подтянуть. А они прошли дистанцию не хуже других.

Учитель секунду помедлил, расправил грудь и торжественно, как на параде, прокричал:

— Лыжникам первого звена — физкульт…

— Привет! — понеслось по парку.

Веселое чистосердечное приветствие товарищей смутило звено Белова, и особенно двух пионеров, которые получили незаслуженную похвалу. У них перехватило дух не от радости, а от очень неприятного, тревожного чувства. Уж лучше бы не было этого торжественного приветствия.

Когда вернулись в школу и переоделись, Шурик подметил кислое настроение ребят.

— Что приуныли? — спросил он. — Радоваться надо — такую опасность миновали!

— Миновали, — уныло согласился Ромка. — Только оно, знаешь, как-то не то…

— Знаю! — нашелся Шурик. — И знаю, почему не то! Нет у вас настоящей целеустремленности. Борьбу украшает победа. А победителя не судят! Во всем нужна не только сила и уменье, а и хитрость! Примеры вам дать? Откуда? Из спорта? Пожалуйста!.. Идет соревнование велосипедистов. Лидер жмет, жмет… Финиш близко. Впереди — никого! А сзади пристроился второй велосипедист — за спиной лидера. Едет себе спокойненько! Ему легко: лидер воздух разрезает, а второй в этой струе и мчится! Лидер устал, а второй силы копит. Перед финишем — рывок! И второй приходит первым… Что это? Хитрость!

— Разрешенная, — буркнул Ромка.

Другого это замечание сбило бы и запутало. Другого, но не Шурика.

— Пушкину верите? — задал он неожиданный вопрос. — Вспомните, как зайка — меньшой брат Балды бесенка обскакал!

Пионеры заулыбались. А Шурик разошелся и пустил в ход все свое остроумие. К звонку на урок он сумел переломить настроение ребят.

* * *

В конце февраля на одном из сборов отряд обсуждал два вопроса: как отметить окончание первого года пионерской двухлетки и чем поздравить мам в день 8 марта.

По первому вопросу договорились быстро, потому что Шурик Белов выдвинул предложение, которое понравилось всем.

— Давайте собирать серебро! — сказал он. — Это не ржавое железо и не грязная бумага. Это драгоценный металл!

Кто-то недоверчиво хихикнул, но на него зашикали. Говорил не кто-нибудь, а Шурик. Он ерунду не скажет!

— Я слышу смех, — продолжал Шурик. — Это смеются отсталые люди, которые не читают газет. Специально для них объясню свое предложение. Да будет вам известно, что на обыкновенной фотопленке и фотобумаге есть соли серебра. Когда проявляют пленку, пластинку или бумагу, часть солей остается в растворе. Будем собирать проявитель и закрепитель и сдавать на химический завод. Там сумеют получить настоящее серебро.

— А где их возьмешь? — раздался в тишине вопрос.

— В фотографиях и на дому у любителей, — ответил Шурик. — Но уговор — наше звено будет обслуживать фотографии. Второе и третье звенья займутся микрорайоном: обойдут квартиры, выявят фотолюбителей и наладят с ними контакт. И не пройдет месяца, как мы дадим стране целый килограмм серебра! А знаете, что это такое? Это большой слиток драгоценного металла! Уверен, что ни у кого дома нет килограмма серебра!

Предложение приняли под аплодисменты. Пионеров не смутило, что Белов поставил свое звено в лучшее положение. Никто не заспорил: Шурик выдумал про серебро, — ему и условия устанавливать.

Прения разгорелись по вопросу подарков для мам. Все сходились лишь в двух пунктах: подарки надо сделать своими руками в пришкольной столярной мастерской и всем мамам подарить одно и то же. Но что?

Одни кричали:

— Вешалку для платья!

— Дощечку, на которой хлеб режут! — неслось из другого конца комнаты.

— Деревянный молоток — отбивать мясо!

— Подставку для цветов!

Но у одних не было дома цветов, у других мамы не увлекались отбивным мясом, а делали котлеты из фарша. Дощечка для хлеба и вешалки показались очень уж примитивными вещичками.

— Суп все едят? — крикнул Шурик.

Конечно, суп ели в каждой семье.

— Предлагаю — подставку для кастрюль!

Опять Белов попал в точку.

— Правильно! — загалдели пионеры, а Шурик выскочил к доске и набросал эскиз подставки.

— Верх круглый из пятислойной фанеры… В центре небольшое отверстие… Внизу четыре фигурные ножки…

— На клею! — послышалась подсказка.

— Нет! На винтах! Фанера будет прогреваться и клей может отстать!..

Присутствовавшей на сборе пионервожатой ни разу не пришлось вмешаться и подправлять пионеров. Все шло удивительно хорошо. И она подумала: «Как приятно, когда имеется в отряде такой Белов! Инициативный, решительный и умный. Есть у него дар — расшевелить ребят, заинтересовать их!..» Вынув блокнот, пионервожатая записала на память: «1. Связаться с химическим заводом — выяснить подробности. 2. Переговорить в комсомольской организации о приеме Белова в члены ВЛКСМ. Пора!..»

После этого собрания начались веселые хлопоты.

По вечерам столярная мастерская наполнялась смехом, шутками, задорными голосами. Работали побригадно. Звено составляло бригаду. Каждый пионер выполнял определенную операцию. Одни чертили на листах фанеры круги. Другие выпиливали их и шлифовали. Третьи вытачивали на станках фигурные ножки, напоминавшие массивные шахматные пешки. Четвертые сверлили в ножках вертикальное отверстие для винта. И, наконец, пятые занимались сборкой — привинчиванием ножек к фанерному кружку. Начальниками ОТК были звеньевые. В их обязанности входила приемка новой продукции.

Первую подставку раньше всех сделало звено Белова.

— Ур-а-а! — во все горло закричал Ромка, привинтив четвертую ножку. — Смотрите, какая пре-лесть!

На минуту пионеры прервали работу и собрались у Ромкиного верстака. Подставка пошла по рукам, вызывая горделивое восхищение. Ее крутили и так и сяк — придраться было не к чему. Шурик поставил ее на пол и уселся на нее верхом, даже ноги приподнял над полом. Подставка выдержала испытание.

— Вот это продукция! — сказал он. — И учтите, — мы первые освоили ее выпуск!

— Давайте теперь посоревнуемся, кто больше сделает подставок, — предложил звеньевой второго звена.

— Принимаем! — ответил Шурик. — Боюсь, что вам не догнать!

— Догоним!

— Сомневаюсь!

— Постараемся — и догоним!

— Зачем спорить! — возразил Шурик. — Ребята! По местам! Нас хотят догнать! — Он презрительно рассмеялся. — Покажем, как с первым звеном тягаться!..

И снова заработали станки, заерзали по фанере пилы. Шутки и смех умолкли.

Наиболее сложной операцией считалось изготовление ножек. Станок требовал умелых рук. Неточное движение — и круглую деревянную заготовку приходилось выбрасывать в брак. Шурик взял эту операцию под свой контроль. Он и сам иногда становился за станок. И все же вскоре выяснилось, что в других звеньях ножки вытачивают быстрее.

В семь часов работа в мастерской прекращалась. К этому времени вторая бригада почти догнала звено Белова. Последнюю в тот вечер, четвертую подставку Ромка закончил одновременно со сборщиком из второй бригады. На счету у обоих звеньев оказалось по четыре подставки. Третья бригада успела сделать только три.

Во второй вечер две первые бригады собрали по шесть подставок, а третья — пять.

Наступил решающий день соревнования. Шурик чувствовал, что победа ускользает из его рук. И все из-за каких-то ножек! Он обдумывал разные способы, чтобы уйти от поражения, но лишь после третьего урока счастливая мысль осенила его. Он подозвал к себе Ромку.

Следующий урок начался без Ромки. Шурик торжествовал. Он представлял, как Ромка, запершись в пустой мастерской, вытачивает ножки. Этот запас, сделанный тайком от всех, должен был решить исход соревнования.

И вдруг дверь отворилась и в класс вошел сконфуженный Ромка. Он извинился за опоздание и сел за парту. Оторопевший Шурик услышал взволнованный шепоток:

— Мастерская занята — там урок у шестиклассников!..

Ловкий замысел провалился. Но Шурик не сдался. Еще одна мысль мелькнула у него в голове. «Только бы не выкинули мусор!» — подумал он и весь урок просидел, как на иголках. Вместе со звонком он выскочил из-за парты и раньше учителя вылетел из класса.

В мастерской шестиклассники сдавали инструменты. Верстаки пустовали. Шурик бросился к рабочему месту сборщика третьей бригады и запустил руки в большую корзину со стружками и обрезками. Он помнил, что вчера звеньевой третьего звена обнаружил трещинки в двух ножках и забраковал подставку. Ножки были заменены новыми, а бракованные выброшены в мусор. Их-то и искал Шурик, роясь в пахучей стружке.

Третье звено работало на совесть. Пять ножек отыскал Шурик, роясь в корзине. Одну из них он с сожалением бросил обратно — она развалилась у него в руках на две половинки. Остальные хотя и имели трещины, но еще держались. «Неделю-другую постоят!» — решил Шурик.

В класс он вернулся светлый и беленький, как обычно. Он даже руки успел вымыть перед уроком. Ни одной соринки не осталось на брюках и гимнастерке, будто и не рылся он в опилках и стружках.

Результат находчивости Шурика проявился в первые же минуты работы в мастерской. Сборщик второго звена, получив фанерный круг, нетерпеливо ждал, когда выточат на станке хотя бы одну ножку. А у Ромки простоя не было. Шурик выложил перед ним четыре готовые ножки.

— Осторожно! — предупредил он. — Не слишком жми! Аккуратненько! Я помогу…

Он приставил к фанере ножку, повернув ее так, чтобы предательская трещинка не бросалась в глаза.

— Привинчивай!

— Где достал? — спросил Ромка с восхищением.

— Где достал, — там нет! — отозвался Шурик. — Побеждать любите, а думать дядя за вас должен! Что бы вы делали, если б не я?

Ромка схватил отвертку и винт.

— Не тот! Бери с широкой шляпкой!

Ромка заменил винт и засопел, усиленно работая отверткой.

Когда шляпка винта подошла к отверстию ножки, трещинка расширилась и Ромка заметил ее. Он испуганно воскликнул:

— Смотри!

Шурик со всей силы сжал ножку. Трещинка пропала.

— Закрепляй!

Ромка подналег на отвертку. Шляпка винта накрепко прихватила ножку к фанере. Шурик разжал пальцы. Трещина не расходилась.

— До восьмого марта продержится! — прошептал он. — А там, в случае чего, починят… Трудно, что ли, заменить ножку!..

Ромка заморгал рыжими ресницами, но Шурик не дал ему задуматься.

— Давай-давай! Время — золото!.. Утрем нос второму звену!

И утерли…

В классе было сорок три ученика. Требовалось столько же подставок. В седьмом часу на столе, куда складывали готовую продукцию, лежало сорок две подставки. Сорок третью заканчивал Ромка. Это была шестнадцатая подставка, сделанная первым звеном. Второе звено изготовило пятнадцать и третье — двенадцать штук.

— Ну как? — спросил Шурик, когда Ромка положил на стол последнюю подставку.

— Фокусник ты какой-то! — раздосадованно ответил звеньевой второго звена. — Счастливчик… И звену твоему везет! Мы, знаешь, как готовились к этому соревнованию? У нас Петька Гаврилов два дня у мастера на фабрике практиковался ножки вытачивать. Думали, обгоним…

— Разве Первенького обгонишь? — крикнул кто-то, и прозвучала в этом голосе не то похвала, не то скрытая усмешка…

Пионеры купили плотную розовую бумагу, упаковали подставки и оставили их до 8 марта в кладовке, где хранился инструмент. Теперь все внимание сосредоточилось на сборе проявителя, который дружно окрестили «серебряной водой».

Второе и третье звено быстро закончили обход домов вокруг школы. Число зарегистрированных пионерами фотолюбителей перевалило за полсотни. Все они очень любезно согласились помочь школьникам и дали обещание не выливать отработанный проявитель в раковину и хранить его до прихода сборщиков «серебряной воды». В некоторых квартирах ребятам повезло уже при первом знакомстве с домашними фотографами. Кое у кого в ванночках остались старые, использованные растворы. Их перелили в пузырьки и тут же вручили пионерам.

В кладовке у школьного завхоза появились две огромные бутыли, оплетенные ивовыми прутьями. В первой на дне уже заплескалась мутная жидкость. По просьбе пионеров, завхоз завел тетрадь и вписывал в нее, сколько граммов проявителя сдает каждое звено.

Утром перед уроками завхоз обязательно шел в кладовку и поджидал, когда появятся ребята с бутылками и фляжками. Уровень «серебряной воды» медленно, но неуклонно поднимался в большой бутыли. И только звено Белова пока еще не слило в нее ни грамма проявителя. Шурик рассчитывал одним ударом догнать и перегнать вырвавшиеся вперед звенья. Но судьба на этот раз зло подшутила над ним.

Зашли ребята в одну фотографию, в другую, в третью — везде им отвечали одно и то же: «Нас обслуживает контора «Вторсырье». У нас с ней договор, и все отработанные химические растворы мы сдаем агенту». Когда и в четвертом фотоателье сказали то же самое, Шурик понял, что ходить по фотографиям бесполезно.

Он растерялся и в первый раз, распуская звено по домам, не смог сказать пионерам ничего обнадеживающего. Даже любимое многообещающее «Увидим!» не сорвалось с его языка. Но ребята настолько привыкли к изворотливости звеньевого, что не очень огорчались.

— Придумает что-нибудь! — уверенно сказал Ромка. — Завтра придет в школу с новой идеей!..

Ромка отгадал. Шурик явился в школу в самом бодром настроении. Но эта бодрость обошлась ему дорого. Вчерашний вечер был для него мучительным испытанием. Никогда раньше он не переживал такого беспокойства и страха. Шурику казалось, что стоит ему хотя бы один раз «провалиться», не выйти в первенькие, как от него ничего не останется. А провал стоял перед ним неумолимый и грозный. Его нельзя было ни обойти, ни перепрыгнуть. Все планы и надежды Шурика рушились и распадались в прах. Какой там комсомол! Конечно, теперь его не примут! А ведь он мог быть первым в классе комсомольцем!.. Да и звеньевым выберут другого. И станет лучший пионерский вожак просто Шуркой Беловым — одним из сорока трех учеников класса.

Пугало и другое. Где-то внутри копошилась мыслишка, от которой Шурика бросало то в жар, то в холод. Когда он не будет звеньевым, что помешает тому же Ромке рассказать ребятам об истории с ножками, о проделке на уроке физкультуры?

В порыве отчаяния Шурик чуть не ступил на единственный правильный путь — трудный, но честный. «Район большой, фотолюбителей много, — подумал он, — можно побывать в домах, где не ходили ребята из второго и третьего звена». Но даже в эту критическую минуту привычка взяла верх над добрым намерением. Подниматься по бесконечным лестницам, собирать по граммам «серебряную воду»… Нет, это не выход! Так не догонишь другие звенья. И снова услужливая и изощренная мысль Шурика подсунула ему рецепт на первенство. Он показался ему простым и вполне надежным.

Воды в кране — хоть отбавляй, а проявитель стоит не так уж дорого. Раствор сделать не трудно. Правда, в нем не будет серебра, но ведь он смешается в бутыли с проявителем, принесенным другими ребятами!..

— Эх ты! Паникер! — зашипел на себя Шурик и радостно хлопнул ладошкой по лбу.

Он не раскрыл пионерам звена свою тайну.

— Сегодня вечером Ромка и еще двое приходите ко мне, — сказал он. — Бидончики захватите!..

На следующее утро в кладовую к завхозу явились три пионера из первого звена с бидонами. Завхоз крякнул от удивления, взял у Ромки бидон и начал переливать проявитель в бутыль, но жидкость бежала широкой струей и попадала мимо горлышка.

— Петр Захарович! Льется! — воскликнул Ромка. — Жалко! Это ведь серебро, а не вода.

Завхоз опустил бидон и проворчал:

— И зачем такую неудобную посуду выбрали? То ли дело другие — приходят с бутылочкой. Опрокинул ее — и ни капли мимо не прольется!

— Мы с бутылочками не возимся! — гордо ответил Ромка. — У нас масштабы другие! Принесем так принесем! Сразу заметно будет!

Продолжая ворчать, завхоз прошел в угол кладовки. Там стояла вторая бутыль с воронкой в горлышке. Туда Петр Захарович и вылил мутную жидкость из всех трех бидонов.

В тетради появилась новая запись — «Первое звено — 6», что означало шесть литров.

Каждый день пионеры из звена Белова приносили то один, то два бидона. И каждый раз завхоз выливал их содержимое в бутыль с воронкой, а бутылочки и фляжки других звеньев опрокидывал в первую бутыль, что стояла у двери кладовой.

* * *

Восьмое марта обрадовало теплой весенней погодой. Ребятам не сиделось за партами. На перемене между пятым и шестым уроками пионеры перетащили обернутые бумагой подставки из мастерской в класс. А когда прозвенел последний звонок, все ринулись вниз — в раздевалку. Через четверть часа школа опустела.

Ромка жил на соседней улице. Он примчался домой около трех часов. Отец в эту неделю работал в ночную смену, а мать до четырех часов дежурила в пункте неотложной помощи. Ромка застал отца в кухне и не удивился, увидев на нем голубой мамин передник. Отец еще вчера сказал ему по секрету:

— Я завтра сготовлю обед, а ты не задерживайся в школе — лоск в квартире наведешь.

— Понял! — заговорщически ответил Ромка и спросил с хитрецой: — А как у тебя с подарком?

— А у тебя? — в свою очередь спросил отец.

— Нет! Вперед ты скажи! — возразил Ромка.

— Почему я? Начни ты — ты помоложе! — не сдавался отец.

Спорили-спорили и решили отложить осмотр подарков на завтра.

Войдя в кухню, Ромка интригующе повертел в воздухе бумажным свертком. Отец усмехнулся и вынул из шкафчика свой подарок, тоже завернутый в бумагу.

Глаза у Ромки заблестели.

— Покажи!

— Сначала ты, а потом я!

И опять они не договорились. Ромка спрятал подставку под газовую плиту и схватил швабру. Генеральная уборка началась.

В пятом часу, когда донесся металлический лязг двери лифта и из коридора долетели знакомые торопливые шаги, квартира сияла чистотой, а в духовке стояли кастрюли с готовым обедом.

Отец помог матери снять пальто, Ромка подал ей домашние тапки. Это был первый подарок — внимание. Лицо матери озарилось счастливой улыбкой. Второй подарок преподнес отец — духи в флаконе, похожем на кукурузный початок.

— Нашей королеве — «Королеву полей»! — Отец галантно поклонился.

Потом Ромка протянул свой сверток.

Мать пощупала, понюхала бумагу, взвесила сверток на руке и спросила, заглядывая в глаза сыну:

— Это трон или корона?

— Ближе к трону! — пошутил Ромка и пояснил: — Трои для кастрюли!.. Сами делали!

Он подал матери ножницы, чтобы она разрезала бечевку.

— Подарки развязывают! — сказала мать и принялась терпеливо распутывать узелки.

Наконец бечевка упала, бумага развернулась и новенькая приятная подставочка с фигурными ножками заблестела отшлифованной ровной поверхностью.

— Кстати ты это выдумал! — похвалил Ромку отец. — Неси на стол свое изделие — пригодится! Сейчас будем угощать нашу королеву царским обедом!

Стол накрывали отец и сын. Мать сидела на своем обычном месте и с ласковой улыбкой наблюдала за их неумелыми руками. Но вот сервировка закончилась. Отец открыл духовку и вытащил оттуда кастрюлю с наваристыми щами. Кастрюля удобно встала на подставку в центре стола. Ромка подал поварешку. Отец снял крышку. И тут что-то хрупнуло, как орех под каблуком, кастрюля накренилась и заскользила с подставки в сторону Ромки. Мать ахнула, ухватилась голыми руками за край горячей кастрюли и удержала ее от падения.

А потом… Потом матери мазали мылом ошпаренные пальцы. Было очень больно. Но еще больнее было Ромке.

* * *

Проводив родителей в Дом культуры на торжественный вечер, посвященный 8 марта, Шурик лег на диван, потянулся к книжной полке, вытащил брошюру и стал читать устав ВЛКСМ. Резкий звонок в передней заставил его вздрогнуть. «Это еще кто?» — подумал он и нехотя пошел открывать. На площадке стоял Ромка.

— Ты… один? — спросил он, странно кривя губы.

— Оди-ин! — удивился Шурик. — А что?

— Так просто!.. Поговорить по душам надо… Без свидетелей!

Он переступил через порог, с треском захлопнул за собой дверь, вытянул вперед руку с подставкой, перевернул ее кверху ножками. Шурик увидел, что одной ножки недостает. Вместо нее торчал покривившийся на сторону винт.

— Узнаешь? — крикнул Ромка. — Это подставка!.. Та-а подставка!

Ромкина рука взлетела вместе с подставкой и опустилась на прилизанную голову Шурика… Еще раз и еще…

— Это тебе за ножку! — выкрикивал Ромка. — Это за твою идею! Это за мою маму!..

Ромка был слабее Белова. Когда Шурик очнулся от неожиданного нападения, подставка вылетела из Ромкиных рук и сам он, получив пару увесистых тумаков, оказался прижатым к стене.

— Бей! — завопил Ромка. — Можешь бить до смерти! Все равно все узнают, что ты за гад!

— Скажешь, да? Скажешь? — хрипел Шурик, тряся Ромку за грудь. — Донесешь?

— Скажу!

Белов ткнул Ромку под подбородок.

— Скажешь?

— Скажу!

— Тебе же, дураку, попадет! Кто привинчивал ножки? Ты!

— Скажу! — твердил Ромка. — Скажу! Скажу!

Это исступленное «Скажу!» лишило Белова сил. Он еще подергал, потолкал Ромку в бессильной ярости. Но страх разоблачения упрямо овладевал им, леденил душу. Белов выпустил Ромку и убежал в комнату.

В квартире наступила тишина.

Ромка постоял у стены, тяжело дыша, прислушался, заглянул в комнату. Белов лежал на диване вниз лицом.

— Ладно… Леший с тобой! — произнес Ромка. — Ничего я не скажу… Только сидеть с тобой не буду и перейду в другое звено! Но ты не радуйся, — сами про тебя узнают! Всё узнают!.. А я руки пачкать не буду!..

Со следующего дня Белов сидел за передней партой один. Ромка пересел на правый фланг к третьему звену. В классе догадались, что приятели поссорились. Высказывалось много предположений о причине ссоры. Но никто не знал толком, что произошло, а Ромка не давал никаких объяснений.

Белов старался держать себя по-прежнему — независимо и авторитетно. Но все, в том числе и он сам, чувствовали, что приближается скандал.

Он разразился в самый неожиданный для Белова момент — на большой перемене.

— Химики приехали! Серебро привезли! — облетела школу радостная весть.

У пионерской комнаты собралась толпа ребят. Комната не могла вместить всех желающих посмотреть на добытое из раствора серебро, но Шурик сумел протолкаться сквозь задние ряды и добрался до дверей. Здесь он и остановился с гордым, спокойным видом. Сейчас все увидят настоящее серебро и вспомнят, что именно он предложил собирать проявитель. Шурик надеялся, что серебряный слиток развеет тучи, собравшиеся над ним.

К столу в центре пионерской комнаты подошла пожилая женщина. Она приветливо улыбнулась, раскрыла желтый кожаный портфель, достала книгу, полистала ее и вынула тоненькую полоску светло-серого металла.

— Вот оно — ваше серебро! — сказала она.

— Так мало? — разочарованно спросил кто-то.

— Не так уж мало! — ответила женщина. — Если каждый класс в школе, в городе, во всей стране соберет столько же серебра, это будет не меньше, чем добывается на большом руднике. И получится так, как будто в нашей стране начал работать еще один рудник.

Ребята оживленно переглянулись.

— Молодцы пионеры! Большое вам спасибо! — продолжала женщина. — Но… должна вас и огорчить… Это серебро мы получили из одной бутыли раствора. А другая бутыль оказалась пустоцветом. Кто-то поступил нечестно. У нас, у взрослых, это называется очковтирательством, а у вас… Но это уж ваше дело — разобраться и решить, как называется такой поступок. А я просто хочу вас попросить — не делать так, не обманывать ни себя, ни своих товарищей, ни нас — химиков…

Пионеры стояли тихо, неподвижно. Никто, кроме Ромки, еще не успел произнести в уме фамилию Белова. Но Шурику казалось, что все глаза с презрением смотрят на него. Он резко повернулся и, опустив голову, стал пробираться сквозь толпу. Выбравшись, он побежал по гулкому коридору, а сзади нарастал рокочущий гневный шум — предвестник большой бури.

 

Клад

Обе половинки дверей кинотеатра распахнулись, и первыми выскочили на улицу ребята. Оживленные и взволнованные, они говорили все разом, и ни один не слушал другого. Фильм «Король Шумавы» — о пограничниках. А пограничная жизнь — любимая тема мальчишек. Здесь есть чем восторгаться, есть о чем спорить. Даже Филя Киреев, вытирая разгоряченное лицо, сплошь покрытое глубокими выбоинками оспы, в упоении выкрикнул какие-то фразы, стараясь, чтобы его услышали. Но кто будет его слушать? Ему ли рассуждать о смелых людях! Молчал бы уж, тихоня!

Вот Яшка Чернов — другое дело!

Яшка знал себе цену. Вначале он тоже, как и все, говорил что-то, тонувшее в общем хоре восторженных голосов. Но потом сообразил, что в эту минуту и его слушать не будут. Тогда он замолчал, уверенный, что последнее слово останется за ним.

Этот момент наступил не скоро. Но все же наступил. И Яшка ухватился за самый животрепещущий вопрос: кто из пограничников «всех смелее».

— Я его узнал сразу, — заявил Яшка. — Как он тарабахнул из винтовки по бутылке, — так и узнал! А потом еще из окна прыгнул не глядя! И вообще смелого человека сразу видно. Я, например, посмотрю — и моментально скажу: трус он или храбрый!

— Это в фильме легко узнать, а на улице не очень узнаешь, — робко возразил Филя.

Яшка мельком взглянул на него.

— Ты, может, и не узнаешь! Чтобы узнать, надо понимать, что такое смелость. Хочешь, я тебе всех людей в два счета рассортирую?

Не дожидаясь ответа, Яшка орлом посмотрел на ребят и крикнул тоном безоговорочного приказа:

— А ну, за мной!

Ребята повалили за ним гурьбой, не спрашивая, зачем и куда ведет он их.

Маленький городок разделялся рекой на две части. На левом берегу высились корпуса керамического завода, стояли новые жилые дома. А на правом — раскинулась старая часть города. Связь между правобережьем и левобережьем была не очень удобная. Раньше левый берег пустовал. Кому требовалось переправиться через реку, тот переходил по железнодорожному мосту, видневшемуся в километре от города, или переплывал на лодке, а зимой шли прямо по льду.

Когда, на левом берегу открыли богатые запасы глины и построили керамический завод, положение резко изменилось. Город разросся. Его центр постепенно переместился к заводу. Движение через реку увеличилось, а удобных переправ по-прежнему не было. Железнодорожный мост находился в стороне от города и мог пропустить только пешеходов. Срочно смонтированная подвесная дорога служила для переброски грузов. Гужевой и автобусный транспорт и большая часть жителей летом переправлялась на паромах, а зимой, как и прежде, по льду. Особенно трудно было весной, когда ледяные дорожки становились опасными.

Яшка привел ребят к одной из таких дорожек. Он помнил, что утром на берегу устанавливали большой фанерный щит с надписью: «Проезд и проход воспрещен».

Было около четырех часов дня. На заводе окончила работу первая смена. От ворот потянулись к берегу толпы рабочих.

— Вот теперь смотрите! — объявил Яшка. — Смелые пойдут по льду, а кто потрусливей, — зашлепает в обход, через железнодорожный мост!

Яшка не раз удивлял ребят выдумкой, но сегодня он превзошел самого себя. Мальчишки даже не нашли, что сказать. Они влюбленно посмотрели на Яшку, расположились по обеим сторонам щита, приколоченного к двум высоким палкам, и стали наблюдать.

Первые группы рабочих, дойдя до спуска к реке, нерешительно затоптались на месте. Кто-то выругался. Часть людей завернула налево — на дорогу, тянувшуюся вдоль берега к железнодорожному мосту. Остальные продолжали стоять, поглядывая на ноздреватый лед и ледяную тропу, заплывавшую жидким месивом.

Из-за угла показался тупоносый автобус. За ним — второй и третий. Горисполком мобилизовал свободные машины для перевозки рабочих к мосту. Набитые до отказа автобусы тронулись. Кондуктор прокричал в открытую дверь:

— Товарищи, ждите! Через пять минут, вернемся! Всех обязательно подбросим!

Появление автобусов смутило Яшку, но, увидев, что машин всего три, он успокоился.

— Кто будет ждать, тот и трус! — уточнил он свое условие.

А рабочие на берегу прибывали. Несколько человек спустились к самому льду. Противоположный берег был совсем рядом, но никому не хотелось рисковать. Лед, как мокрый сахар, крошился под ногами и глухо потрескивал, предупреждая об опасности. И все-таки двое рабочих решили пойти. Они осторожно шагнули на снежный вал. Он образовался зимой, когда дорогу считали от снега, выбрасывая его на стороны. С берега рабочим крикнули:

— Куда полезли? Провалитесь!..

Один из смельчаков махнул рукой, а второй обернулся и ответил:

— Некогда! Тут час, не меньше, прождешь!..

Толпа притихла. Все смотрели на две темные фигуры, медленно пересекавшие реку. Они благополучно достигли противоположного берега. Одновременно вернулись от моста автобусы. Машины быстро заполнились и опять ушли по дороге вдоль берега. А из толпы отделилось пять человек. Ободренные примером, они вступили на лед. За ними пошел еще один. Проходя мимо ребят, он мурлыкал какую-то песенку и пьяно сплевывал под ноги.

Больше смельчаков не находилось.

— Видели? — спросил Яшка у ребят. — Восемь человек!

— А остальные, выходит, трусы? — с сомнением в голосе произнес Филя. — Много что-то… А смелых мало! Со всего завода — восемь человек-..

Сомнение Фили передалось и ребятам. Яшка почувствовал смену настроения и бросился в атаку.

— Смелых, думаешь, как спичек в коробке? Так под ногами и валяются? Восемь человек — это, если хочешь знать, даже много! Но зато это настоящие люди!

— А один пьяный, по-моему, — робко возразил Филя.

— Сам ты пьяный! — обрушился на него Яшка и вдруг выставил голову вперед, как перед дракой, и спросил: — А я пьяный?

— Н-нет! — ответил Филя и на всякий случай отступил на шаг.

— Ну так смотри!

Яшка поддернул штаны, хлопнул зачем-то в ладоши, круто повернулся к реке и побежал по льду, стараясь ступать в лунки-следы, оставленные перебравшимися на тот берег рабочими.

Отбежав метров десять, Яшка обернулся.

— Кто смелый, тот — за мной! — услышали ребята. — Трусам вечный позор!

Попробуй-ка после таких слов остаться на берегу!

Мальчишки один за другим пошли за Яшкой. В самом хвосте растянувшейся по льду цепочки ребят хлюпал по воде Филя. Он не испытывал удовольствия от этой затеи и, наверно, потому вода, просачивавшаяся в ботинки, казалась ему нестерпимо холодной.

— Кто провалится, — раскидывай руки в стороны! — захлебываясь от восторга, кричал Яшка и с подчеркнутой небрежностью расплескивал вокруг себя кашицу из снега, тертого льда и воды. — Главное — не бояться! Раскинул руки — и держись за лед!

Никому не пришлось воспользоваться его советом. Лед выдержал. Ребята выбрались на берег, мокрые до колен. Филя посмотрел на товарищей и рассмеялся: брюки у всех прилипли к ногам, носы посинели. Он и сам выглядел не лучше. Холод неудержимо полз кверху, вызывал неприятную дрожь. Но Филя все-таки смеялся. От этого смеха мальчишкам стало еще холоднее. Непослушными пальцами они выжимали воду из штанин и чувствовали себя прескверно.

— Ты чего? — спросил Яшка. — Рад, что не провалился?

— Н-не! — щелкая зубами, отозвался Филя. — К-как мок-крые к-ку-рицы!

— А там, в кино, в болоте, сухие были?

— Там шпиона ловили, а мы т-так, за зря!

— «За зря»! — передразнил Яшка. — Ты что-нибудь про волю слыхал? Ее закалять надо! Мокро — а ты лезь! Холодно — а ты раздевайся! Страшно — а ты не бойся! Вот так закаляют волю!

До замерзших ребят эти аргументы доходили плохо. Яшка понял, что сейчас нужны не слова, а решительные действия. Он окинул взглядом набережную, увидел двухэтажный дом с новыми цинковыми трубами, из которых вразнобой капала вода, и разом сообразил, как поддержать свой пошатнувшийся авторитет.

— Настоящая воля — это вот так! — заговорил он с обычной важностью. — Трубу видите? Страшно по ней до крыши забраться? А я возьму и заберусь!

Мальчишки дружно запротестовали. Они были сыты геройством. Всем хотелось домой — к теплым батареям парового отопления. Их пугал готовый сорваться с языка Яшки призыв: «Кто смелый, тот — за мной!» Цепляться за трубу мокрыми окоченевшими пальцами… Б-р-р-р!

Не почувствовав поддержки, Яшка не стад настаивать.

— Дуйте домой! — неохотно сказал он. — Простынете — отвечай потом за вас!..

* * *

Старший пионервожатый школы знал, как подойти к ребятам. Его выступление на общем сборе дружины всколыхнуло пионеров.

— Товарищи смельчаки! Товарищи герои! Я принес вам сегодня дело, которое потребует находчивости, смелости, настоящего трудового героизма! Нравится вам такое дело?

Пионеры дружно ответили:

— Нра-а-вится!

— Нытикам и вечно недовольным это дело может оказаться не по душе!

— Таких у нас нету! — крикнул кто-то.

— Тем лучше!.. Тогда ответьте на такой вопрос… В одном из наших советских городов потребовался мост через реку. Потребовался до зарезу! Год не было моста, два года, три… А однажды проснулись утром люди и видят: там, где вчера ветер гулял да стрижи летали, — мост высится, легкий, прочный, широкий! Как бы вы назвали строителей моста?

— Волшебники! — послышалось из зала.

Находчивый пионервожатый подхватил неожиданное для него словечко:

— Правильно! Волшебники!.. Так вот, Городской Комитет партии обращается к вам — юным помощникам коммунистов — с просьбой стать волшебниками и построить городу мост! По плечу вам такое задание?

Минуты три шумел и кричал зал. Кто-то от избытка чувств топал ногами. Другие хлопали в ладоши. А Яшка Чернов выбивал кулаками на портфеле какую-то сногсшибательную дробь. И все эти звуки означали одно: «Да, по плечу!», «Да, хотим!», «Хотим стать волшебниками!»

А пионервожатый продолжал:

— Волшебники вы неопытные! За ночь мост не построите! Но до осени — в самый раз! Требуется от вас одно — металлолом! И даю вам слово — у это такое задание, что каждому придется быть и волшебником и героем!

Если бы не выступление пионервожатого, задание собирать металлолом не вызвало бы особого подъема. Но сейчас это дело на глазах у ребят стало возвышенным и увлекательным. От него повеяло романтикой.

— Сбором лома вы уже занимались. Все, что лежало на виду, собрано. Вам придется пораскинуть мозгами, помечтать, подумать! Вам придется стать разведчиками, геологами и открыть неизвестные запасы металлолома!

В поход за металл включаются пионеры всех школ города. С завтрашнего дня начинается соревнование! Отряду-победителю предоставляется право дать мосту имя по своему выбору!

— Мост Юных Волшебников! — на весь зал крикнул Яшка.

— Название хорошее! Но… — пионервожатый улыбнулся. — Право дать имя мосту еще никем не завоевано!..

* * *

Каждый отряд организовал работу по-своему. Отряд шестого класса, в котором учились Яшка, Филя и другие ребята, разбился на партии. Две состояли из разведчиков, а третью назвали партией силачей. В нее вошли самые высокие и сильные мальчишки. Силачи обязались доставлять на школьный двор все, что найдут разведчики.

Яшка долго колебался. Почетное название силача манило его. Но он смекнул, что эта партия начнет действовать не сразу. Когда еще найдут металлолом! А ему не терпелось: хотелось сегодня же, сейчас же взяться за дело. Это и определило выбор. Яшка пошел в разведчики. Ребята, с которыми он дружил, тотчас примкнули к нему. Так образовалась еще одна — третья — партия разведчиков во главе с Яшкой Черновым.

Первое совещание Яшкиной партии состоялось за школой около сарая, в котором завхоз хранил запасное имущество.

Солнце пригревало. Парила подсыхающая земля. У стены сарая было тепло.

Мальчишки уселись на большое бревно, пофыркивая носами. Вчерашний «ледовый поход» не прошел бесследно: почти все подхватили насморк. А Филя — тот даже покашливал.

— Где искать будем? — спросил Яшка.

Сколько было ребят, столько было и мнений. Как всегда, Филя высказался последним. Да и то о нем чуть не забыли. Раза три он начинал говорить, но его все перебивали, пока до Яшки не долетел обрывок одной его фразы: «… с тонну весом!»

Яшка насторожился, цикнул на мальчишек:

— Что с тонну?

— Я же говорю — труба железная! — повторил Филя. — Никак не меньше тонны. Толстенная — не обхватишь!

— Где? Где? — набросились на Филю.

— В Лягушатнике!

Яшка пронзительно уставился на Филю.

— А не врешь? Может, спутал: увидел самоварную трубу, а показалось, что с тонну?

Филя закашлялся от возмущения.

— Я когда врал? Говорю — толстенная; такая и есть! Торчит у берега из воды. Я с нее летом карасей ловил!..

Лягушатник знали все городские мальчишки. И если там бывали не часто, то только потому, что Лягушатник раскинул свои продолговатые пруды довольно далеко — в двух километрах от города.

Пруды тянулись вдоль высокой насыпи. Говорили, что до войны тут проходила узкоколейка, по которой из леса подвозили в город дрова и строительные материалы. Сейчас железная дорога не существовала. Лес поредел, особенно за время гитлеровской оккупации. Деревья рубить запретили. Узкоколейка больше не требовалась. От нее не осталось ни рельс, ни шпал. Высилась заброшенная насыпь, слева от которой были пруды Лягушатника, а справа — глубокий овраг.

К этой насыпи и направилась партия Яшки Чернова.

Филя был счастлив, чувствуя к себе непривычное внимание ребят. Он даже удостоился чести идти не где-то там, сзади, на обычном месте, а рядом с Яшкой.

Солнце уже слизало весь снег с вершины насыпи. Южный склон тоже освободился от зимней одежды. Но на прудах еще лежал ноздреватый лед, а на северной стороне насыпи и в овраге белел снег. Прислушавшись, можно было уловить негромкое журчание: ручеек бежал под снежным покровом.

— Вот она — моя трубочка! — радостно завопил Филя, увидев впереди темное пятно.

Ребята побежали.

Отрезок трубы длиной около двух метров лежал на боку. Округлая лоснящаяся поверхность чуть возвышалась над льдом и напоминала спину бегемота. Вокруг этой «спины» в талом льду виднелись темные отверстия, заполненные желтоватой, застоявшейся за зиму водой.

— А это что? — спросил Яшка, увидев отверстия.

— Это я не знаю, — ответил Филя. — Колья тут какие-то под водой. Я несколько раз сачок из-за них оборвал: поведешь, и он ка-ак зацепится!..

— Проверить надо! — заявил Яшка.

— Сейчас проверим!

И Филя — тот самый Филя, который вчера с такой неохотой шел через реку под страхом вконец опозориться перед ребятами — сегодня добровольно засеменил по ноздреватому льду.

— Осторожно! — крикнул Яшка. — Руки раскинь!

Филя послушно растопырил руки. Лед под ним прогибался. Вода выжималась из отверстий и растекалась во все стороны. А Филя, быстро перебирая ногами, приближался к трубе. Последние метры он шел уже по воде. Лед опускался все ниже и ниже. Раздался глухой треск. Мальчишки испуганно вскрикнули, а Филя прыгнул и очутился на трубе.

— Молодец! — гаркнул Яшка.

Филя обернулся и заулыбался так, будто получил медаль за храбрость.

— Смотри внимательно! — продолжал Яшка. — Зелень какая-то подозрительная — как ржавчина! Может, тут клад целый!

Филя встал на колени, уперся руками в край трубы, вытянулся, как мог, и заглянул в ближайшее отверстие. Под водой виднелся длинный прямоугольный брусок. Что-то знакомое почудилось Филе в его очертаниях. «Никак это рельсина торчит?» — подумал он и даже испугался. Шутка сказать! Да ее одну с трудом подымут несколько рабочих!

Голова у Фили закружилась от счастья, но он не торопился сообщать ребятам о своем открытии. Вдруг он ошибся? Филя лег на трубу животом, засучил рукав и опустил руку в холодную, покалывающую воду. Пальцы сразу же нащупали скользкие острые углы металла.

— Рельсина! — восторженно закричал Филя. — Железа — на целый мост! Летом вода мутная и ничего не видно! А сейчас — вот она, дорогуша! — Он звонко шлепнул по воде ладонью.

— Я так и знал! — долетел до него с берега голос Яшки. — Тяни ее!

Филя снова сунул руку под воду, ухватился за рельс, потянул, но тот даже не дрогнул.

— Ее не вытянешь!

— Тогда иди на берег! — приказал Яшка.

Окрыленный успехом Филя не побежал, а полетел по льду. Хлынувшая из промоин вода не успела догнать его. Лишь у самого берега ему не повезло: лед проломился под правой ногой, Филя охнул и стал падать. Но ребята подхватили его и выволокли из воды.

— Промочил ноги? — заботливо спросил Яшка.

— Нет, кажется! — ответил Филя. В горячке он не почувствовал, попала вода в ботинки или нет.

На берегу Лягушатника состоялось второе важное заседание партии Яшки Чернова. Обсуждался один вопрос — сообщать ли о находке силачам? Разведчики сделали свое — нашли металлолом. Тащить его к школе — дело силачей. Но предусмотрительный Яшка боялся просчитаться. Кто знает, сколько в этом пруду металла? Они укажут трубу, рельсу, а силачи начнут их вытаскивать и найдут еще что-нибудь. И это «что-нибудь» не будет записано на счет Яшки и его партии.

И решили ребята оставить свою находку в тайне до тех пор, пока они точно не узнают, сколько металла прячется под водой Лягушатника.

— А как узнать, — давайте думать! — сказал Яшка.

Мальчишки почему-то посмотрели на Филю. Такой уж выдался счастливый для Фили денек — день его побед. В третий раз к нему было обращено общее внимание. Может быть, поэтому Филя быстро сообразил, что нужно делать. Он побежал вверх по насыпи. Ребята — за ним. Сам Яшка без всяких возражений и окриков пошел за Филей.

Остановились наверху и, еще не понимая Филиных замыслов, посмотрели туда, куда смотрел он, — сначала на глубокий овраг, потом на Лягушатник.

— Правильно! — догадался Яшка. — Мы спустим воду и увидим, что там — на дне!

Разница между уровнем дна в овраге и уровнем воды в Лягушатнике была большая: метра три — четыре. Стоило прорыть канаву — и вода сама устремится в овраг. Работа предстояла трудная. Но ребята не задумывались над трудностями. А Яшка вдобавок сказал им такое, что мальчишки ошеломленно открыли рты.

— Лом — силачам, а караси — нам! Рыбе некуда деваться, вода уйдет, а караси на дне останутся!..

Вскоре заскрежетали принесенные из школы лопаты. Мальчишки думали к вечеру закончить канаву. Но когда стало смеркаться, до конца работы было еще далеко. Только на пятый день канава прорезала насыпь и тоненькая струйка воды неуверенно побежала из Лягушатника в овраг. Она была такой тоненькой и робкой, что ребята не почувствовали торжества.

— Глубже копать надо! — сказал Яшка и первый спрыгнул с лопатой в канаву. Филя спустился вторым. Но теперь дно канавы стало вязким, как тесто.

— Не так сделали! — произнес Филя. — Надо было оставить перемычку, чтобы вода не проходила… Ребята, подсыпьте сюда глинки!

Мальчишки, стоявшие наверху, бросили несколько лопат земли. Филя утрамбовал ее ботинком. Вода остановилась.

На углубление канавы ушло еще полчаса. Но зато теперь ее дно было на целый штык ниже уровня воды. Когда разрушили перемычку, в овраг хлынул широкий мутный ручей.

На другой день, после уроков, ребята снова примчались на Лягушатник. Запыхавшийся Филя издали увидел свою трубу. Ему показалось, что она выросла, но тут же он сообразил: «Вода ушла!»

Уровень воды заметно понизился. Труба уже на четверть метра возвышалась над поверхностью пруда, а рядом толстыми иглами чудовищного ежа высунулись концы облепленных зеленой слизью рельсов. Их было много — гораздо больше, чем думали ребята. А где-то на глубине угадывались очертания других металлических обломков, переплетенных тросами.

Но ребят ждало и разочарование: ручей уже не бежал по другой стороне насыпи. Вода чуть струилась по дну канавы. Пришлось снова браться за лопаты.

* * *

Каждый день в большую перемену в школе подводили итоги. Командиры партии сдавали рапортички: сколько металлолома собрано вчера. Цифры росли, но не очень быстро. На первом месте была вторая партия разведчиков. Им удалось раскопать на свалке створку старых железных ворот. Шесть силачей с трудом притащили ее на школьный двор.

В графе первой партии стояла цифра 120: столько килограммов потянули три металлические кровати и чугунная печка с выбитым боком.

Только от партии Яшки Чернова не поступало никаких сведений.

На все вопросы он отвечал коротко и неопределенно:

— Ищем! Ищем!

В другой бы раз этот ответ никого не удовлетворил. Но сейчас члены совета дружины отнеслись к Яшке снисходительно. Большие кровяные мозоли на ладонях, ботинки и штаны, наскоро очищенные от высохшей глины, — все это красноречиво дополняло его короткий ответ и охраняло от неприятных разговоров.

На восьмой день старший пионервожатый принес в школу недельную сводку сбора металлолома по другим пионерским дружинам и повесил ее на доске объявлений рядом со школьным графиком. У доски моментально собралась говорливая толпа. Были тут и Яшка с Филей. Последнее время они как-то сблизились и ходили вместе.

Пионервожатый подозвал их.

— Держись! — шепнул Яшка. — Сейчас отчитывать начнет! Не проговорись!

Но разговор получился совсем другой.

— Может, помощь нужна? — спросил пионервожатый и объяснил: — Спрашиваю потому, что вижу — работаете вы здо́рово, а графа третьей партии не заполняется… Ни одной цифры…

— Нужна, Виктор Иванович! — выпалил Филя, не обращая внимания на незаметное подталкивание со стороны Яшки. — Завхоз не хочет дать нам ведра и железную сетку.

— Это что же — вы хотите ведра сдать вместо лома? — пошутил пионервожатый.

— Нет! — ответил Яшка. — Нужны — это точно! А зачем — секрет! На то мы и волшебники!

— Ну хорошо, волшебники! Будут вам и ведра и сетка. А скажите-ка, вы по-прежнему надеетесь дать мосту свое название? Мост Юных Волшебников — так, кажется?

— Не надеемся, а точно знаем! — уверенно сказал Яшка, а Филя добавил: — Только название, может быть, дадим другое — мост имени ППД.

— Это как понять? — удивился вожатый.

— Мост имени Первой Пионерской Двухлетки! Но мы еще не решили окончательно… Спорим…

— Это наше внутреннее дело! — закончил Яшка. — Как решим, так и будет! А графа наша скоро заполнится цифрами — во какими! — Яшка развел руками в стороны. — Только нашим силачам не справиться!

— Пусть это вас не пугает! — отозвался вожатый. — Было бы что таскать. Потребуется — машину пришлю, а надо, — так и кран подъемный!

Когда довольные разговором ребята отошли, у пионервожатого мелькнула мысль, от которой его бросило в холод. «Не наткнулись ли ребята на склад боеприпасов? Раскопали какие-нибудь фашистские бомбы или снаряды! Мало ли страшных сюрпризов оставили гитлеровцы на нашей земле!»

Он хотел вернуть ребят и серьезно расспросить о находке, но, подумав, решил, что такая проверка не успокоит его. Мальчишки могут скрыть правду. Надо посмотреть самому!..

К концу уроков пионервожатый подготовил обещанные ведра и кусок железной сетки. Сразу же после звонка в пионерскую комнату прибежал Яшка. Глаза у него заблестели, когда он увидел ведра и сетку. Но стоило вожатому намекнуть на то, что ему хотелось бы заглянуть на Яшкины «металлоразработки», как блеск пропал и Яшка насупился. И все же вожатый настоял на своем. Яшка согласился, получив твердое обещание, что до окончания работ ни один человек не узнает о «железном кладе».

* * *

После того как партия Яшки Чернова с ведрами, сеткой и лопатами вышла из города и скрылась за бугром, на той же тропе, ведущей к Лягушатнику, появилась первая партия школьных разведчиков. Они шли с видом первооткрывателей. Им и в голову не приходило, что эта тропа топтана-перетоптана ботинками Яшки и его товарищей.

Попали сюда ребята не случайно. Первой партии после кроватей и старой печки долго не попадалось ничего существенного. Пионеры облазили много дворов и чердаков, перерыли все свалки и, наконец, вовлекли в поиски металлолома своих родителей. Так ребята напали на след, ведущий к прудам Лягушатника.

Одному из пионеров удалось выпытать у отца, партизанившего в этих краях, интересную историю. Бывший партизан припомнил, что в годы оккупации фашисты прокладывали за городом новую железнодорожную ветку и подвозили рельсы по узкоколейке. Местный партизанский отряд трижды отправлял под откос составы, груженные рельсами, костылями, накладками.

— Поищите в прудах, — сказал бывший партизан и предупредил: — Будьте осторожны — пруды глубокие! Когда делали насыпь, там такие котлованы понарыли: нырнешь и не вынырнешь!..

Сын пропустил мимо ушей предупреждение и побежал с новостью к командиру партии разведчиков. Был объявлен срочный сбор, и ребята выступили в поход, полные самых радужных надежд.

В километре от города они увидели шестерых мальчишек из партии Яшки Чернова, которые, разбившись по двое, тащили на палках ведра.

Встреча была неожиданной и неприятной. Пионеры подозрительно посмотрели друг на друга.

— Вы откуда? — спросил командир первой партии.

— С Лягушатника! — не очень любезно ответил Филя. — Карасей, вот, и тритонов наловили для нашего зооуголка.

Мальчишки опустили ведра на землю. В них кипела живая уха: в двух ведрах — золотистая, из карасей, а в третьем — темно-зеленая, из тритонов.

Ребята забыли на минуту о главной цели своего похода. Руки сами потянулись в ведра с карасями. До тритонов никто не дотрагивался: движущаяся многоголовая и тысяченогая масса отпугивала.

Командир первой партии поверил, что Филя с ребятами ходил на Лягушатник за карасями и тритонами. Но тут Филя сделал промах.

— А вы куда? — небрежно спросил он и, не дожидаясь ответа, предложил: — Давайте вместе понесем ведра в школу!

Филя не учел, что такая доброта может вызвать подозрение. Кто из ребят добровольно выпустит из своих рук такую добычу и разделит славу с другими!

У командира заныло под ложечкой от страшного предчувствия.

— А где остальные ваши? — задал он вопрос.

Ему никто не ответил. Тогда он кивнул своим.

— Пошли! Пусть они с карасями возятся!

Пионеры двинулись по тропинке. Филя переглянулся с товарищами, и, оставив ведра, они что есть духу побежали к Лягушатнику — предупредить Яшку об опасности. Но этот маневр не удался: ребята из первой партии не отставали. Так они и вбежали на насыпь: впереди Черновцы, а чуть позади — остальные.

То, что они увидели отсюда, заставило всех пионеров из первой партии остановиться. Там, где раньше плескались продолговатые пруды Лягушатника, зеленели пологие скаты широких ям, на дне которых виднелось что-то непонятное, фантастическое. Из темно-коричневого, влажно поблескивающего ила тянулись вверх какие-то скрюченные металлические ребра в красных ржавых пятнах. Бугрились причудливые арки. Скрещенные брусья лежали на боку, как кресты на заброшенном кладбище. Торчал косяк, похожий на угол огромной рамы.

— Рельсы! — простонал командир первой партии. — Это же наши рельсы! Они нашли их раньше нас!

И, точно подтверждая эти слова, откуда-то снизу выскочил на насыпь грязный и взъерошенный Яшка. За ним показались и другие ребята. Позже всех поднялся на насыпь вожатый.

— Виктор Иванович! — закричал командир первой партии. — Как же это так? Это не честно! Мы разузнали, торопились — а тут вон что делается!

Вожатый развел руками.

— Почему не честно? Обидно — это верно! А нечестного ничего не вижу!

— Как же не видите? Ведь все это наше! Нам рассказали, а не им!

Яшка презрительно свистнул.

— А видел, где тритоны зимуют? — вызывающе спросил он. — И вообще, вы зачем сюда пришлепали? Если хотите помогать силачам, пожалуйста, — возражать не будем! Сами их завтра позовем! А разведчикам здесь делать нечего! Справимся без вас! Поворачивай назад!

Не будь рядом вожатого, дело закончилось бы потасовкой. Уже сжались кулаки, но Виктор Иванович встал между враждующими сторонами, аккуратно засучив рукава, принял, к полному удивлению ребят, стойку боксера и спросил:

— А мне на чьей стороне драться прикажете? Тяните жребий!

Пионеры засмеялись, и боевой пыл начал угасать.

Вожатый выждал секунду, не торопясь оправил рукава, сказал негромко:

— По-моему, не драться, а радоваться всем надо: одни нашли настоящий клад, другие чуточку опоздали, но они помогут добыть его из прудов! Чем плохо? Поймите, товарищи разведчики, здесь столько металла, что победа вашему отряду обеспечена! Название моста за вами! Кстати, в партии Чернова уже кое-что придумали… А теперь разойдитесь! Поостыньте… Посоветуйтесь…

* * *

Быстро пролетели и весна, и лето, и даже половина осени. На прудах Лягушатника, вновь наполнившихся водой, у берегов появились первые прозрачные льдинки. Временно ожившая насыпь пустовала. Канавы, прорытые ребятами, обвалились и заплыли грязью. Осенние дожди смыли с насыпи глубокие следы тяжелых грузовых машин, увезших искореженные, согнутые рельсы и обломки платформ.

А в городе по реке шла шуга и недовольно шуршала, кружась в водоворотах за быками моста. Движение по новому мосту еще не было открыто. У высоких железных ферм роились искорки электросварки. Ветер раскачивал недавно навешенные фонари, хлопал транспарантом с белой надписью: «Завершим строительство Пионерского моста к 7 ноября!»

Группа ребят стояла на берегу.

— А помнишь, как мы тут брели по льду весной? — спросил Филя и запросто, как равный равному, положил руку на плечо Яшки.

Яшка не ответил. Ему почему-то не хотелось вспоминать о том случае. Он сделал вид, что не расслышал, и заговорил о другом:

— Все-таки мост Юных Волшебников звучит лучше, чем просто Пионерский! Напрасно мы тогда, на сборе, согласились! Это ты со своим ППД сунулся — вот и вышло не ППД, а одно «П» — Пионерский!

— Коротко зато! — возразил Филя. — И ясно: каждый поймет! А спорить нам сейчас поздно! Ты лучше скажи — правда, что мы будем разрезать ленточку на мосту в день открытия?

— А как же! Сам Виктор Иванович сказал! А уж он не соврет!..

 

Новый дом

Это был светлый шестиэтажный красавец. Он смотрел широкими окнами прямо в парк и ждал новоселов.

В тот день к новому дому подъехали всего лишь четыре грузовых такси с вещами.

Одна из машин остановилась вечером у средней парадной. Из кабины выскочила девочка лет четырнадцати, подстриженная под мальчишку, со вздернутым любопытным носиком. За ней показалась женщина, а с кузова спрыгнул мужчина в комбинезоне с глубоким нагрудным карманом, из которого торчал сверток газет.

Все трое встали около машины, молча разглядывая новый дом.

Шофер откинул задний борт и подошел к счастливой семье.

— Хорош домина! — сказал он. — Какой у вас этаж? Квартира отдельная?

— Отдельная! — ответила женщина и вздохнула, будто только сейчас поверила, что навсегда распрощалась с маленькой комнатушкой. — А этаж четвертый! — добавила она. — Квартира тридцать шесть! Вон наши окна — три, с балконом!

— Будем разгружаться? — спросил шофер.

— Да-да! — подхватила женщина и обратилась к мужу: — Миша, начинай!.. А ты, Люда, подымись в нашу квартиру — узнай, открыта ли дверь? Может, к дворнику за ключом сходить придется.

Девочка подбежала к высоким входным дверям. Они послушно и мягко распахнулись, а потом закрылись за ней. Люда очутилась в просторном коридоре. Широкая лестница вела на второй этаж. Сбоку дремала в своей клетке кабинка лифта.

Все вокруг блестело свежей краской. Тишина на лестнице была удивительная. Шаги девочки разносились по всем этажам, и она невольно пошла на цыпочках. Собственная робость показалась ей смешной. Полная какого-то безудержного горячего чувства, Люда подбежала к лифту, погладила лоснящуюся металлическую сетку и вдруг крикнула, сложив ладони рупором:

— Доми-и-ик! Сла-авный наш! Хоро-оший!..

Сверху через колодец лифта упало отраженное стенами эхо:

— …о-оший!.. о-оший!

Люда повернула ручку дверцы. Лифт по-приятельски подмигнул электрической лампочкой. Кабина осветилась.

— Ты уже работаешь? — удивилась девочка.

Она вошла в лифт и нажала кнопку. Кабина плавно двинулась вверх.

На площадке четвертого этажа было две двери. Над правой белел эмалированный кружочек с цифрой 37, над левой — такой же кружок с цифрой 36. Люда нажала черную пуговку звонка. За дверью мелодично звякнуло.

— Входите, пожалуйста! — торжественно произнесла Люда и потянула на себя незапертую дверь…

Поздним вечером, закончив предварительную расстановку мебели, новоселы сели пить чай. В квартире было довольно пусто. Голоса непривычно звенели в комнатах.

— Миша, наверно, мы сглупили, что не взяли с собой шкаф и комод! — сказала мужу мать Люды. — Смотри, сколько пустого места!

— Обставимся! — ответил отец. — Стыдно везти старье в новую квартиру… И жучки в комоде — ты же знаешь?.. Эти кресла-кровати, — он кивнул головой на потертые раздвижные кресла, — тоже выбросим! Простоят только до первой зарплаты!.. Привыкай жить с размахом! Две комнаты и кухня — это тебе не старая ловушка! Забудем скоро про тесноту!..

Отец вытащил сверток газет, адресованных на старую квартиру.

— Вот последнее напоминание о нашей клетушке, чтоб ей ни дна ни покрышки!.. Почтальон сунул мне в карман, когда я на грузовик влезал. Посмотрим, что тут сегодня пишут…

Он развернул газету.

Всю первую полосу накрывала шапка, набранная большими строгими буквами.

— Программа Коммунистической партии Советского Союза, — вслух прочитал отец. — Проект… Какое совпадение! Здо́рово! В знаменательный день мы переехали!..

Отец пробежал глазами по газетным столбцам и остановился на том пункте, где говорилось о жилищной проблеме.

— Послушай-ка, Маша!.. В итоге второго десятилетия каждая семья, включая семьи молодоженов, будут иметь благоустроенную квартиру. Мы не молодожены, а квартиру уже имеем! — шутливо воскликнул отец. — Выходит, что для нас это уже не проект, даже не программа, а действительность!.. Этот параграф для Люды! А?

Люда зарделась, а мать сказала:

— Ты не прыгай со строки на строку! Читай сначала.

И в новой, еще не обжитой и полупустой квартире с гулкими комнатами зазвучали вещие слова проекта Программы партии…

* * *

Утром отец и мать ушли на работу. Люда осталась одна. Она взяла блокнотик, в котором еще вчера были записаны задания на сегодняшний день. Мама просила узнать, где здесь механическая прачечная, аптека и диетический магазин. Надо было выполнить и поручение отца — отнести в телефонный узел справку о том, что на старой квартире аппарат сдан, а номер отключен. Отец просил еще сходить в домоуправление — выяснить, кто занимается установкой телевизионных и радиоантенн. Но прежде чем заняться делом, девочка решила побродить по пустому дому, посмотреть квартиры.

Она поднялась на самый верх — на шестой этаж — и остановилась, возмущенная и негодующая. На свежих, незатоптанных, недавно отшлифованных каменных плитах лестничной площадки белела меловая надпись: «Я + дом = коммунизм!»

Люда не стала вникать в смысл надписи. Кривые буквы потрясли девочку до глубины души. Новый дом!.. В нем не успели поселиться, а уже чья-то рука испачкала его! Люда порывисто подошла к двери и позвонила. Какое-то неопределенное чувство подсказывало ей, что автор надписи где-то здесь, рядом.

На звонок никто не ответил. Квартира номер 40 еще пустовала.

Тогда девочка с той же решимостью позвонила у соседней двери и сразу же услышала торопливые шаги. Кто-то вприпрыжку бежал по коридору. Дверь открылась, и на Люду посмотрели серые, с искоркой, глаза мальчишки.

— Это ты плюс дом? Да? — задыхаясь от возмущения, спросила она.

Мальчишка взглянул на белые буквы, на которых стояла Люда, смешно передернул носом.

— Ну я!.. А что?

— А то, что с такими, как ты, никогда коммунизма не построишь! — залпом выпалила девочка. — И напрасно ты тут знак равенства намалевал!

Мальчишка смутился.

— Подожди… Подожди!.. Ты думаешь, я такой уж… несознательный? Да я вперед на стенке хотел… А потом передумал… и на полу… Здесь ведь сотрется!.. Это я от радости!

— Стирай! — приказала Люда.

Мальчишка послушно зашаркал подметкой по каменным плитам.

— Не так!.. Тряпку принеси… мокрую.

И опять мальчишка послушался — побежал в квартиру, вернулся с мокрой тряпкой и неумело начал оттирать мел.

— Дай-ка сюда!

Люда выхватила из его рук тряпку и ловко закончила работу.

— Это я от радости, — повторил мальчишка. — Не каждый день в новую квартиру переезжаешь… Я и дома написал…

— Что-о? — с угрозой спросила Люда и выпрямилась.

— Да нет! Не на полу! — торопливо добавил мальчишка. — Хочешь — проверь! Смотри!..

Он пошире открыл входную дверь, шагнул в коридор квартиры и распахнул дверь комнаты, залитой солнечным светом. Люда увидела на полу длинную полоску бумаги и прочитала: «Я буду жить при коммунизме!»

— Заходи! — пригласил ее мальчишка. — Это моя комната… А плакат я повешу над столом!

— Из программы? — спросила Люда подобревшим голосом.

— Ага!.. Отец вечером читал… Мы утром вчера переехали. Я решил в новой квартире начать совсем новую жизнь! Распорядок составлю, чтоб каждая минута на учете была!

— Да что ты все якаешь: «я» да «я»!.. «Я плюс дом, я буду жить…» Если во всей стране не будет коммунизма, так и в твоей комнате он не появится!

Это замечание сбило мальчишку. Он замолчал и обиженно посмотрел на девочку, перед которой так разоткровенничался, сам не зная почему. А она продолжала:

— Уж если начинать жить по-новому, так всем надо. Хотя бы всем домом!

— Всех заставить не могу!

— А заставлять и не надо… Нужно добром!.. Только начать, а другие поддержат!

Еще несколько минут назад никакого плана у Люды не было. А после встречи с мальчишкой у нее мелькнула интересная мысль. Люда недолго держала ее при себе.

— Как тебя звать? — спросила она у мальчишки.

— Игорь.

— А меня Люда… Теперь я скажу тебе, с чего надо начинать! Моя мама попросила узнать, где тут аптека, прачечная, магазины… А ведь это всем потребуется! Давай разузнаем и сообщим новоселам. Потом еще что-нибудь придумаем… Важно начать!..

* * *

На следующий день у всех входных дверей дома появилось по плакату: «Входящий! Вытри ноги и оставь за порогом дурные привычки! Дом объявлен жилищем высокой культуры. ШДУ». А у лифтов висело по два плаката. Один гордый, праздничный: «Нам жить при коммунизме!» Второй деловой, но интригующий: «Пионеры! Срочно зайдите в ШДУ — кв. № 41».

Новоселов ждал и еще один сюрприз. В квартирах на видном месте лежали листки с отпечатанным на машинке текстом: «Если вам потребуется справка по бытовым вопросам, обращайтесь в квартиру № 41. ШДУ гарантирует вам помощь. А пока ставим вас в известность, что…» и дальше следовал длинный перечень. Таинственный ШДУ сообщал адреса и телефоны ближайших магазинов, ателье, аптеки, прачечной, ремонтных мастерских.

По-разному воспринимали новоселы эти сюрпризы. Большинство удивлялось и хвалило инициативу непонятного ШДУ. Но были и другие.

Колину мать, например, — добрую, но ворчливую и беспокойную женщину — плакаты настолько озадачили, что, пока муж и сын перетаскивали вещи, она ни разу не накричала на них, хотя поводов было достаточно.

Она сдерживалась долго. Но когда муж не очень осторожно сбросил в прихожей последнюю ношу, привычка взяла свое.

— Ты что грохочешь? — накинулась на него жена. — Дрова и те так не бросают! А тут кастрюли!

Муж не ответил. Расправив широченные плечи, он огляделся и улыбнулся по-детски — широко и восторженно. Свежие обои голубоватого цвета, матовые абажуры на лампах, паркетный пол — все это радовало его. А Колька — тот уже успел облазать всю квартиру и сейчас обследовал выложенную белым кафелем ванную комнату, самозабвенно напевая одну и ту же фразу.

— Направо хол, налево гор… или наоборот…

Отец, не сходя с места и не переставая улыбаться, затянулся папиросой и выпустил из ноздрей огромное облако дыма.

— Началось мое мучение! — трагически воскликнула мать и бросилась к окну.

От большой фрамуги свисал коричневый шелковый шнур. Она дернула за него. Фрамуга открылась.

— Какую тоненькую веревочку повесили! — запричитала женщина. — Через неделю оборвется!.. Никола-ай!

Колька прибежал, но мать забыла, зачем звала его. Она увидела на окне листок бумаги с текстом. Глаза у ней округлились.

— А какое они имели право заходить в нашу квартиру? — произнесла она, понижая голос.

— Кто они-то? — весело спросил Колька и заглянул в бумажку. Он сразу же увидел три прописные буквы ШДУ. — Это и не они вовсе, а оно — шедэу. Учреждение такое!

Мать вспомнила плакат у лифта и резко изменила тон.

— А ты был там?

— Когда быть-то?

— Беги! Еще неприятности из-за тебя схлопочешь!

И Колька побежал на соседнюю лестницу в квартиру № 41.

Вернулся он через полчаса важный и торжественный.

— У меня задание, — сказал он. — Приду не скоро. Я теперь член шедэу!

Бывает так. Жил человек, как хотел, не очень раздумывая о своих привычках. Но вдруг случайный разговор или неожиданное словечко застревают в сознании — и человек меняется. Таким словечком для Колиной матери стало таинственное ШДУ. Оно поразило ее при входе в новый дом, одернуло в новой квартире. И теперь, произнесенное сыном, оно вновь остановило привычный поток трескучих фраз. А может быть, и не оно, не ШДУ, подействовало на нее. Только мать как-то утихомирилась, стала спокойнее и мягче.

Колька моментально это почувствовал и убежал, даже не объяснив, что такое ШДУ и какое дали ему задание.

* * *

У дома шла веселая кутерьма. Подъезжали машины. Суетились новоселы, сгружая диваны, шкафы, стулья. Груды вещей росли у лестниц. Чего тут только не было!

У левой лестницы раскинулась целая оранжерея кактусов и фикусов. Среди них на складном алюминиевом стуле сидела седая старушка. Она только что отнесла один из цветочных горшков в свою комнату и теперь отдыхала.

— Бабушка!.. Я из шедэу! Помочь вам? — спросил Колька, подбегая к старушке.

— А не сломаешь цветочки?

— Это я-то?!

Колька схватил ближайший горшок с кактусом.

— Кто тут Николай Стрельцов? Ты? — раздался сзади него мальчишеский голос.

Колька обернулся. Перед ним стоял незнакомый паренек.

— Меня к тебе из шедэу прислали — помогать! Что нужно делать?

— Пока цветы таскать надо!.. Берись!

Когда оранжерея была перенесена, помощь ШДУ потребовалась еще двум старикам-пенсионерам. Колька осмотрел их вещи и пришел к неутешительному выводу.

— Нам не справиться! — сказал он своему помощнику. — Сгоняй в штаб — доложи!

Вскоре на улицу вышли Игорь и Люда. На рукавах у них были красные повязки все с теми же буквами ШДУ. Узнав, в какую квартиру въезжают пенсионеры, Люда решительно направилась к лестнице. Колька и Игорь пошли за ней.

* * *

Это был самый первый звонок. Он прозвучал неожиданно и прервал разноголосый крик двух малышей-близнецов, заливавшихся дуэтом в широкой двухместной коляске. Звонок помешал не только им, но и их родителям. Муж и жена переглянулись, оставили посреди комнаты трельяж, который они в десятый раз передвигали из угла в угол, и вместе подошли к двери.

— Откровенно говоря, — сказал муж, интеллигентно кашлянув, — любой гость сегодня… нежелателен.

Жена развела руками.

— Что ж делать… Открывай!..

За дверью стояли девочка и два мальчика.

— У вас будут чудесные соседи — два пенсионера! — сказала Люда. — Не смогли бы вы помочь им перенести вещи?

Муж снова вежливо кашлянул.

— Видите ли, у нас очень много своих дел… День сегодня, знаете ли, особый…

— И день особый, и дом особый! — произнесла девочка. — Дом высокой культуры! У нас все жители будут друзьями. Человек человеку друг, а сосед соседу — тем более! Вы им сегодня с вещами поможете, а они с детьми вашими посидят вечером, когда вы в театр вздумаете сходить.

Муж и жена посмотрели друг на друга. Жена улыбнулась.

— Хорошо, мы поможем! Только…

Она оглянулась на коляску с притихшими малышами.

— Коля, ты останешься — присмотришь за детьми! — приказала Люда и объяснила новоселам. — Мы из шедэу… Так что не беспокойтесь, — все будет в порядке!..

* * *

На лестнице у квартиры № 41 собралось пять или шесть мальчишек и девчонок. Они звонили и стучали в дверь, на которой висела аккуратная картонная табличка «Штаб Добрых Услуг». В квартире никого не было. Но пионеры не торопились уходить.

Наконец щелкнула дверь лифта. Показались Люда и Игорь.

— Здравствуйте, ребята! — просто, как старых знакомых, приветствовала собравшихся Люда. — Спасибо, что пришли! Сейчас думать будем, что еще может сделать наш шедэу!..