На четвертый день к вечеру основные работы по благоустройству лагеря были закончены. Присланные шефами электротехники проверили проводку и подключили ток. На просеках загорелись яркие фонари, в палатках зажглись лампочки. Мощные динамики сухо защелкали с фонарных столбов. Голос капитана Дробового начал проверочный отсчет: «Раз. . . два. . .
три. . .».
Все работало нормально.
На штабной поляне уже высилась мачта для флага, укрепленная в злополучной катушке. Тут же стояла небольшая трибуна.
В расположении первого взвода была оборудована спортивная площадка, а за мастерской – плац для военных занятий.
Быстрота, с которой обживался лагерь, объяснялась просто: за что бы ни принимались мальчишки, все трудоемкое, тяжелое было уже сделано шефами. Ребятам оставалось выполнить завершающие работы.
Была проведена и граница, за которую переступать мальчишкам не полагалось. Капитан Дробовой самолично, без помощников занимался этим делом. Привязанная к кустам и деревьям тонкая бечевка на уровне груди опоясывала со всех сторон территорию лагеря. Желтые флажки висели на равных промежутках по всей длине веревки.
– Череп нас, как волков, обложил! – говорили мальчишки.
Черепом они звали капитана Дробового за бритую голову,
а про волков говорили без злобы – понимали, что граница эта условная, рассчитанная на добровольное подчинение.
Утром на следующий день, до завтрака, все четыре взвода стояли на штабной поляне. Флаг был уже поднят, и подполковник Клекотов заканчивал короткую речь, посвященную открытию лагеря.
– Моя мечта, – говорил он, показывая всем пачку каких-то листов, – чтобы эти рапортички взводных командиров стали краткими и содержали две фразы: «Все в порядке. Происшествий и нарушений не замечено. . .» Но пока – вот полюбуйтесь! – Клекотов под общий негромкий смешок вытащил из пачки и расправил исписанный целиком лист с приклеенной внизу дополнительной полоской бумаги. – Видите – места не хватило на ваши художества! . . Если б с самого начала действовала утвержденная вами шкала наказаний, я думаю, мы ходили бы уже не по земле, а по ковру из волос, срезанных с голов провинившихся!
Смех усилился, а Клекотов, выждав, продолжал:
– Моя мечта – вернувшись вместе с вами в город, услышать приблизительно такой разговор. «Что это вдруг так спокойно у нас стало?» – спросил бы кто-нибудь из нашего района. А Другой бы ответил как нечто само собой разумеющееся: «Разве не знаешь? Лагерь вернулся!» Это про наш лагерь пусть так скажут ! Про наших ребят, которые не только сами больше не нахулиганят, но и другим не дадут!
Еще громче засмеялись мальчишки – такой неправдоподобной показалась им мечта начальника лагеря.
– Не верите? – удивился Клекотов. – А я верю!.. Верю, потому, что вижу ваши смеющиеся лица. Вы от души смеетесь над собой. А кто так смеется, тот будет хорошим человеком! . .
После завтрака ребята столпились у стенда, на котором в то утро были вывешены расписание обязательных военных занятий и график коллективной работы. Здесь же перечислялись различные кружки. Ребят записывали в них по желанию, и только в одном случае принцип добровольности был нарушен. На объявлении саперного кружка кто-то приписал: «Ефима Сокова и Дмитрия Волкова просим явиться обязательно».
Фимка озадаченно хмыкнул.
– Мы ж ему сказали – неинтересно!
– Пойдем откажемся, – предложил Димка. – До него тогда не дошло.
Они разыскали комиссара Клима. Высказывать недовольство мальчишкам не пришлось. Увидев их, Клим сразу понял, зачем они пожаловали, и встретил ребят неожиданным сообщением:
– Нашел я для вас динамит! Будете копаться в минах и трястись от страха!
– Ну да! – Фимка не поверил, но заинтересовался. – Шашка какая-нибудь с дымом-вонючкой?
– Не угадал.
Димка был доверчивей.
– Настоящая взрывчатка?-спросил он. – И пальцы оттяпать может?
– Если б только пальцы! – Клим таинственно прикрыл рот бородой. – Она в самую голову метит!
Совсем заинтриговав мальчишек, Клим раскрыл свою тайну:
– Сапер ошибается один раз,- это вам давно известно. Так вот, мы с капитаном Дробовым решили: если вы на занятиях допустите роковую для сапера ошибку, быть вам без волос. Острижем! Такое наше условие!
Заметив у мальчишек некоторое разочарование, Клим нажал на них с другой стороны:
– Неуверенных в саперы не берут. Если вы не уверены в себе и боитесь за свои скальпы, откажитесь сразу!
Фимка с Димкой задумались и поняли, что условие комиссара не такое уж простецкое. Обритая и выставленная на всеобщее осмеяние голая, как свежий пень, голова – опасность достаточно серьезная.
– Попробуем? -спросил Фимка у Димки, а комиссару сказал:- Вы на наши скальпы не надейтесь!..
После подъема флага вступили в силу все лагерные правила. Распорядок дня становился законом жизни. В 9.30 должны были подъехать машины и увезти ребят в колхоз. Им предстояло работать там до обеда.
Кончился ознакомительный период. По тому, как пройдет этот день, можно было судить, удалось ли лагерному руководству, сержантам и юным дзержинцам хоть немного повлиять на мальчишек, хоть чуть-чуть приучить к порядку и дисциплине. Поэтому все в штабе чувствовали себя так же напряженно, как и в первые часы приезда в лагерь. Обсуждали каждую мелочь, даже сигнал сбора на работу. Сначала думали использовать уже привычный горн. Потом капитан Дробовой вспомнил про динамики и предложил огласить по радио короткий строгий приказ о выходе на работу. Комиссар Клим не согласился. Ему хотелось в веселой, шутливой форме рассказать ребятам о предстоящем деле. Он набросал на бумажке несколько фраз.
– Литература! – неодобрительно отозвался Дробовой.- Вы заигрываете, уговариваете, а надо – как по выстрелу! Приказ- сбор – посадка – и марш-марш на работу!
Прочитал текст и подполковник Клекотов. Ему показалось, что комиссар, придумывая это обращение, опять вспомнил пионерский лагерь, – слишком уж прекраснодушно и наивно-романтически звучали некоторые фразы. Но не это главным образом тревожило подполковника. Он по-прежнему считал, что прополкой, выдергиванием сорняков мальчишек увлечь нельзя.
– Испытайте свое красноречие, – сказал он Климу.
– Только сейчас начинайте! – процедил Дробовой, недовольный тем, что начальник лагеря поддержал не его. – Немедленно начинайте, а то вы со своей розовой водицей не раньше обеда их соберете.
– Сейчас еще рано. – Клим верил в свою правоту и поэтому был спокоен. – Придут ребята, а машин нет. Нехорошо получится. ..
Было минут двадцать девятого, когда из-за леса послышалось приближающееся урчание моторов. И сразу же ожили, заговорили динамики на всех просеках.
– Внимание! Внимание!-раздался приветливый голос Клима. – Ребята! Помощь ваша требуется! Поля соседнего колхоза заполонили сорняки, и правление просит нас подключиться к борьбе с ними. В нашем лагере четыреста крепких ловких рук. Никакие сорняки не устоят против такой силищи! . . На сборы дается пять минут! Машины уже подходят к нашему лагерю! Через пять минут ждем вас у штаба! . . А ну-ка, покажите, какой взвод самый оперативный! Засекаю время! . .
Нельзя сказать, что речь комиссара всколыхнула, зажгла и подняла лагерь. Когда горн пел «Бери ложку, бери хлеб», мальчишки собирались и строились значительно быстрее.
Прошли назначенные пять минут. Подъехали машины. Шоферы выжидательно посматривали на руководителей лагеря, стоявших на крыльце штабной избы, и, не получив никаких указаний, начали выключать моторы.
Ни один взвод пока не вышел на штабную поляну. С просек долетали сердитые крики командиров.
Клим одернул рукав куртки – прикрыл бесполезные теперь часы, на которые все это время смотрел с надеждой. Он чувствовал себя так, словно ему нанесли личную, ничем не заслуженную обиду. Не меньше Клима переживал и капитан Дробовой. У него и в мыслях не было торжествовать по случаю неудачи комиссара.
– Встряхнуть их надо! – Дробовой крепко сцепил челюсти.- Так встряхнуть, чтоб запомнили надолго!
– Надо найти другую работу, – сказал Клекотов.
– Встряхнуть! – запальчиво произнес Дробовой. – И я, кажется, придумал – как!.. Что, если…
– В первую очередь прошу подумать о другой, более интересной работе! – не дослушав, повторил Клекотов и, видя, что капитан все-таки хочет сказать, как он собирается встряхнуть мальчишек, добавил строго: – Примите это, пожалуйста, как приказ!
– Слушаюсь! – вытянулся Дробовой, но в его лице было столько упрямства, что подполковник понял: разговор о «встряхивании» не окончен.
Прошло минут двадцать. Первым на штабную поляну вышел взвод Славки Мощагина. Затем с большими интервалами появились и остальные. Еще через десять минут машины тронулись.
– Песню! – крикнул с переднего грузовика капитан Дробовой, но никто не запел.
Мальчишек привезли на земляничную плантацию. В колхозе считали, что здесь они если и не принесут заметной пользы, то и навредить не смогут. Кусты земляники ни с каким сорняком не спутаешь и попортить их трудно. Чтобы куст погиб, надо его нарочно срезать или выдернуть с корнями.
Ребятам объяснили, что нужно делать. Работа несложная, но утомительная и нудная: выдергивать сорняки, обрезать усы и взрыхлять землю вокруг кустов земляники.
Солнце палило нещадно, и все мальчишки разделись до трусов. Сержанты тоже поснимали старенькие, выцветшие гимнастерки. Один капитан Дробовой ни одну пуговицу не расстегнул. Отведя каждому взводу по участку и проследив за началом работы, он пошел в правление колхоза.
Дробовой не разделял виды работ на интересные и скучные. Любая работа приносит пользу и потому должна выполняться безупречно. Но приказ есть приказ, и капитан шел в правление, чтобы еще раз переговорить с председателем и представить на
выбор подполковнику Клекотову список всех работ, которые колхоз может доверить мальчишкам. Пусть начальник лагеря сам решает этот праздный, по мнению Дробового, вопрос.
До первого перерыва, который объявили, как в школе, через сорок пять минут, мальчишки работали с некоторым интересом, потому что многие не видели раньше, как растет садовая земляника. Но после второго перерыва мальчишки все чаще стали разгибать занывшие спины и хмуро поглядывать на бесконечные ряды земляничных кустов.
Теперь отвлекало все: и навозный жук, выползший из-под листа, и обычная оса, пролетевшая над головой. А когда Забудкин панически завопил, увидев самую обыкновенную лягушку, многие воспользовались этим и бросили работу.
– Что там у вас, сачки?! – закричал Сергей Лагутин с Другого конца участка к побежал к ним, чтобы навести порядок.
Но раньше к ребятам подошел Гришка Распутя.
– Я вам помучаю!-рыкнул он и влепил пару подзатыльников подвернувшимся под руку мальчишкам.
Остальные не стали ждать своей очереди и разбрелись по местам. А Гришка накрыл смертельно испуганную лягушку ладонями и понес к зарослям лозы, зеленевшим вдоль канавы.
– Ты куда?-Сергей Лагутин не знал, что произошло.- Распутин! Назад!
Напеченная солнцем спина Гришки невозмутимо удалялась, неторопливо шагали длинные ноги.
– Обождешь, – долетело до Сергея и вывело его из себя. -
– Назад! – заорал он. – Я тебе…
Тут пересохшее от жары горло не сработало – Сергей пустил петуха и закашлялся.
– Лопнешь! – засмеялся Богдан.
Сергей не ответил – боялся, что вместо командирского голоса опять раздастся унизительный писк. Но от насмешки, которую пришлось проглотить молча, с новой силой вспыхнула неприязнь к Богдану.
Гришка выпустил лягушку на свободу и пошел назад. Сергей сердито потер горло и вернулся на свой конец участка.
Славка Мощагин и Кульбеда помогали мальчишкам других отделений. Сержант слышал вопль Забудкина и видел, что туда побежал Сергей Лагутин. А когда тот вернулся, Кульбеда решил все-таки сходить и проверить, не обидели ли Иннокентия.
Мальчишки из отделения Сергея Лагутина, отдуваясь и отфыркиваясь, лениво выдергивали осточертевшие травинки и обрывали бледно-зеленые ползучие усы, поругивая весь земляничный род.
– Чтоб я хоть когда-нибудь еще съел одну ягоду! – ворчал Фимка.
– А я и раньше ее не любил! – Вовка Самоварик скривил рот, будто попробовал полыни. – И зачем ее только разводят!
– Ничего, ребятки, ничего! – сказал Кульбеда, удостоверившись, что Забудкин жив и здоров. – До перерыва пять минут осталось.
Он хотел еще как-то подбодрить мальчишек, но сегодня это у него не получалось.
Богдан приметил, что настроение у сержанта кислое. Ни в первый, ни во второй перерыв он никуда не отлучался, все время был на виду. «Сигареты кончились», – догадался Богдан.
Во время третьего перерыва он проследил за сержантом. Тот не подошел к своей одежде, аккуратно сложенной под кустом. А сигареты могли быть только там, не в трусах же он носит их. Богдан подозвал к себе Фимку и Димку.
– Микропора скис! . . Долги отдавать нужно.
– Да мы уж думали!-Фимка сразу понял, о чем говорит Богдан. – У него на сегодня одна осталась – бережет на после обеда.
– Думать мало! – Богдан прищурился. – Добыть надо!
Димка затряс головой, заранее отказываясь от предложения
Богдана, а Фимка сказал:
– Магнитофон больше не пойдет. . . Засыплемся! . .
Оба они ждали взрыва, но, к их удивлению, Богдан принял отказ спокойно.
– Ладно. Будут тугрики. . .
Он еще не знал, где достанет деньги. С сожалением подумал, что зря перед отъездом в лагерь отказался от них. Ведь мать не виновата. Собирая сына в дорогу, она положила ему в карман двадцатипятирублевку. Богдан выбросил ее на стол. После суда он принимал от родителей только то, без чего не мог бы прожить.
Как всегда, вспомнив про отца, Богдан почувствовал душную волну злобы. И невольно всплыли в памяти все, кого он презирал и ненавидел: и Кремень, и гривастый, и даже Шуруп. Отец и остальные были далеко, а Шуруп рядом. Богдан свистнул – заставил его оглянуться.
– Подь сюда!
Тот покорно подошел и вынужденно заулыбался.
– Лыбишься? -прошипел Богдан. – А я не забыл, как вы под дождь меня выпихнули! Шавки продажные!
– Чего лаешься, чего? – залепетал Шуруп. – Ну, было! . . Так кому охота под дождь?
– Вам не охота, а мне?
Напрасно Шуруп вертел головой: никого из командиров поблизости не было. Лежали в тени под кустами его же приятели и делали вид, что ничего не замечают. Пришлось выкручиваться самому.
– Ну, хочешь – отдам мороженое в обед?
– Откупиться вздумал?-еще больше рассвирепел Богдан и раздвинул два пальца вилкой.
До этой минуты он не собирался использовать Шурупа для того, чтобы добыть деньги. Но, сказав с презрением про откуп, Богдан подумал, что, пожалуй, это единственный способ собрать рубля два-три.
– Деньги есть?
– У меня м-мало. . .
– Соберешь со своих шурупчиков!-решил за него Богдан. – Три рубля после обеда – как из пушки! И без фортелей, смотри! – Он приблизил растопыренные пальцы к лицу Шурупа.-Запомни! А то плакали твои глазки!
– А больше приставать н-не будешь?-осторожно спросил Шуруп.
– Нужны вы мне!
Злость уже схлынула с Богдана, оставив усталость и ка-кую-то неудовлетворенность. Он знал, что деньги теперь будут, но для покупки сигарет сержанту предпочел бы иметь свои.
Незадолго до обеда вернулся из центральной усадьбы капитан Дробовой. Он был не в духе – чувствовал, что подполковник Клекотов не найдет ничего интересного в новом перечне работ, предложенных председателем колхоза. Настроение капитана еще ухудшилось, когда он издали осмотрел участки, прополотые мальчишками. Словно на очень наглядном графике было отчетливо видно, как падало у них желание работать и притуплялось внимание. Там, где ребята начали прополку, кусты земляники ярко выделялись на темном фоне взрыхленной почвы. Но чем дальше, тем больше зеленела земля от невырванных сорных растений.
Дробовой заставил бы мальчишек заново обработать участки. Не было бы никакого обеда, пока хоть одна былинка торчала бы среди земляники. Но ни Клекотов, ни комиссар Клим не одобрят это решение. С трудом поборов свое желание, капитан подал сигнал к отъезду в лагерь, а себе дал зарок: что бы ни придумал начальник лагеря, а мальчишек не переведут на другую работу, пока они не сдадут колхозу идеально обработанную земляничную плантацию.