После обеда до занятий по строевой подготовке был свободный час. Каждый распорядился им по-своему. Забудкин валялся на койке в палатке. Вовка Самоварик ушел в лабораторию проявлять пленку. Гришка Распутя стоял под деревом и терся спиной о шершавую кору – чесались поджаренные солнцем лопатки. Потом он прислонился к стволу и застыл. Стоять или лежать неподвижно он мог часами. Уставит круглые глаза в одну точку и думает какую-то свою бесконечную думу.

Фимка с Димкой сидели вдвоем за палаткой. Они тоже думали, но о совершенно конкретных вещах – о минах. Ничего еще не зная о взрывных устройствах и не представляя, как будут проходить занятия, они заранее пытались придумать что-то. Лишиться волос было страшно, а отступать, отказываться от саперного дела стыдно.

– Я читал – собаки динамит по запаху находят, – вспомнил Фимка. – Его хоть под землю, хоть в стену бетонную запрячь, а они унюхают.

– Мы ж не собаки, – ответил Димка. – Вот если б устройство такое, чтоб на запах сигналило.

Комиссар Клим задал им задачку, и она все больше завладевала мыслями ребят.

Славка Мощагин и Сергей Лагутин были на штабной поляне – переписывали в блокноты расписание занятий и график работ. А сержант Кульбеда уединился в своей лесной курилке и вытягивал последнюю сигарету.

Ни денег, ни сигарет у него больше не было. Отправляясь в лагерь, он взял с собой семьдесят рублей. Шестьдесят положил в бумажник и сунул его в шинель, а одну десятку держал поближе при себе на всякий случай. Пропажу бумажника он обнаружил, когда они со Славкой Мощагиным поставили палатку и стали развешивать одежду. Сразу же мелькнула мысль, что деньги украли мальчишки. Но, подумав, Кульбеда не исключил и другую возможность: он мог потерять бумажник еще в городе. Никому не сказал сержант о пропаже, чтобы понапрасну не обидеть мальчишек. Последнюю десятку от отдал в гастрономе за конфеты.

С удовольствием выкуривая оставленную на после обеда долгожданную сигарету, Кульбеда утешал себя общепринятыми рассуждениями о безусловной вредности табака и о легкости, с которой преодолевают дурную привычку. Сейчас, когда он курил, это и не казалось трудным, но знал Кульбеда: пройдет час, другой – и снова потянет к сигарете.

В лагере никто из взрослых не курил – не стрельнешь. Можно занять денег, но неудобно обращаться с такой просьбой. Прошло всего пять дней.

Что же он явился сюда без копейки? . . Не думал Кульбеда, что еще кто-то заботится о его сигаретах.

Богдан долго ждал Шурупа с деньгами. Свободное послеобеденное время кончалось. Взвинченный и грозный, он откинул полог палатки и шагнул внутрь, не заметив, как отделился от дерева Гришка Распутя и тоже пошел к палатке. Мальчишки сидели за столом и раскладывали по стопкам монеты – готовили оброк.

– Ровно три! – угодливо сказал Шуруп и придвинул к Богдану деньги.

Он подставил карман, чтобы смахнуть в него монеты, но Гришка взял его за плечо и отстранил от стола.

– Чего шляешься по чужим палаткам?-он посмотрел на деньги. – Грабишь?

Неожиданное заступничество не обрадовало мальчишек. Им хотелось любой ценой и поскорей отделаться от Богдана. Верили они, что, взяв три рубля, он отстанет от них, и наперебой стали уверять Гришку, что никакого грабежа нет.

– Мы сами!

– Добровольно!

– Мы ему давно должны!

Богдан снова шагнул к столу, сгреб мелочь в карман и вышел. Поведение мальчишек его не удивило. Удивляло другое – собственное отношение к Гришке Распуте. И нагрубил тот, и чуть из палатки не вытолкал, а Богдан стерпел – ни ругаться, ни

злиться не захотелось. Если бы то же самое позволил себе кто-нибудь другой, была бы драка. В чем тут загвоздка, он так и не определил.

Час отдыха кончался. Третий взвод вышел на строевую подготовку. Дело это, безусловно, нужное, хотя и не слишком увлекательное. Но сержант Кульбеда, отведя душу послеобеденной сигаретой, был в ударе. От каждой его команды веселой упругостью наливалось тело. Шагалось и поворачивалось легко, без усилий и раздумий, словно в самой команде заключался приказ, который охотно выполняли ноги без участия головы.

Не боялся Кульбеда и посторонних, вроде бы, реплик.

– Гриша! Короче шаг!.. Ты и бывалых солдат в пот вгонишь!

Это было и замечание и в то же время косвенная похвала.

– Иннокентий! Выше голову! Выше! . . Привыкай! Чтоб в дом войти не с поникшей головой!

И здесь Кульбеда добивался своего – приучал Забудкина к мысли, что надо вернуться домой.

– Нету у меня никого! Нету!-с запозданием пропищал Забудкин.

– Левой… левой! – отбил ногу Кульбеда и продолжал в такт: – Быть… того… не может.. . Раз-два-три!.. Левой! . . Левой!

Попробовал Кульбеда и песню.

– А ну, кто голосистый? . . Заводи песню! – крикнул он. – Под нее и вернемся на Третью Тропу!

– Разрешите за магнитофоном сбегать? – пошутил Богдан.

– У тебя записи не те!-ответил Кульбеда.

– А какие надо?

– Такие, чтоб не шлось, а летелось!

И вдруг откуда-то из середины взводной колонны вырвался разбойничий свист и кто-то залихватски прогорланил:

– «Соловей, соловей – пташечка. . .»

– Отставить! – прервал песню Кульбеда. – Хоть и пташечка, да не нашечка! – И он сам вывел приятным, с хрипотцой, задушевным голосом; нарочно начав песню с известного всем припева: – «А для тебя, родная.. .»

– «…есть почта полевая!» – дружно грянул взвод.

С этой песней мальчишки и вернулись с плаца к своим палаткам.

Богдан пересыпал деньги в карман Фимке.

– На все купите.

– Сигареты мальчишкам тоже не продают, – вспомнил Димка.

– Хороши изобретатели! – Богдан укоризненно покачал головой. – Все учить их надо! . . А дяди на что? Родненькие дядечки!.. Дайте любому – он и купит!

Тайком, пригнувшись, мальчишки по кустам отбежали от просеки. Богдан провожал их до границы – предвидел, что там произойдет заминка. Наткнувшись на бечевку с желтыми флажками, Фимка с Димкой остановились. Они и сами не понимали, что их остановило. Эту условную границу никто не охранял. Флажки и бечевка были простым напоминанием, просьбой не переходить за линию.

Богдану тоже потребовались усилия, чтобы преодолеть в себе непонятную скованность, появившуюся при виде наивных детских флажков. И не о наказании за нарушение границы вспомнили в эту минуту трое мальчишек. Что-то более важное взволновало их.

– Быстрей! – сказал Богдан и, приподняв рукой бечевку, переступил границу. – Бегите, чтобы к ужину успеть!

Фимка с Димкой не под бечевкой, а под его рукой проскользнули на ту сторону.

Никого еще Богдан не ждал с таким нетерпением. Минуты сначала тянулись бесконечно, а потом время побежало, и чем меньше его оставалось до ужина, тем оно все более ускоряло бег. Отсутствие Фимки и Димки на ужине не могло остаться незамеченным. Скандала не миновать, и все будет испорчено.

Но мальчишки не опоздали. Богдан увидел, как они выскочили из кустов на просеку, и помрачнел. В руках у них не было никакого пакета, и карманы ничуть не оттопыривались.

– Ну? – грозно спросил он.

– Порядок! – успокоил его Фимка. – Купили разных – даже дорогих. Пусть побалуется.

– А где они?

– В кустах! . . В столовую ведь не понесешь!

После ужина назначенные в ночной дозор дежурные разожгли на Третьей Тропе традиционный костер. Богдан и Фимка с Димкой нырнули в кусты. Их таинственное и какое-то вороватое исчезновение насторожило Сергея Лагутина. Он пошел за ними и застал их в тот самый момент, когда Фимка с Димкой, раздвинув хворост, показывали Богдану свою покупку – разноцветные пачки сигарет, аккуратно уложенные в ямку под деревом.

– Та-ак! – ноздри у Сергея взыграли. – Курильщики!.. Считайте, что наряда по три вы схлопотали!

Отпихнув растерявшихся мальчишек, он нагнулся, чтобы собрать и унести сигареты.

– Не тронь!

Богдан схватил его за плечо, рванул кверху, а Сергей Лагутин тянулся вниз – к сигаретам. Что-то затрещало. Курточка лопнула у воротника и разъехалась. Пружинисто выпрямляясь, Сергей Лагутин без размаха стремительно повел кулаком, и Богдан грохнулся на землю.

Боли он не почувствовал. Занятый одной мыслью – не отдать сигареты, он перевалился со спины на живот и прикрыл их собой. В голове гудело.

– Ну погоди, к-командир!

Вложив в удар всю долго копившуюся досаду, Сергей Лагутин сразу остыл и уже виновато смотрел на лежавшего Богдана.

– Куртку, вот, разорвал.. . – оправдываясь и не находя себе оправдания, пробормотал он. – И сигареты. . . Курить же запрещено!

– Да не себе мы! – заговорил Фимка.

– Сержанту! – выкрикнул Димка.

Сергей смутился еще больше.

– Сержанту? – переспросил он и, чтобы скрыть свое смущение, добавил:-Я проверю!

Богдан сел. Потрогал назревавший под глазом «фонарь». Заметив, что в правом кулаке все еще зажат погончик от куртки Сергея, швырнул под ноги Лагутину. Потом рассовал пачки сигарет по карманам, встал, пошатываясь. Потряс головой, будто выливая попавшую в уши воду, и побрел к просеке. Фимка с Димкой потащились за ним…

Кульбеда обрадовался мальчишкам. Командиры и юные дзержинцы часто заходили к нему в палатку, а другие ребята то ли стеснялись, то ли боялись. Это был первый визит.

Сразу же заметив «фонарь» на лице Богдана, Кульбеда заботливо осмотрел заплывший, но неповрежденный глаз.

– Где это тебя угораздило?

– Споткнулся! – Богдан скривил в улыбке рот. – Захотел пень головой выкорчевать… Но мы не за тем…

Он начал выкладывать на стол сигареты.

– О-го-го! – обрадовался Кульбеда, но тут же одумался: – Откуда?

– Да все оттуда! – хихикнул Фимка. – С того места, где мы вам задолжали.

Попалась под руку Кульбеде старая газета. Он свернул из нее большой кулек, покидал в него все пачки с сигаретами и решительно направился к выходу, бросив оторопевшим мальчишкам: '

– За мной!

Так они и шли: впереди сержант Кульбеда с кульком, который он держал на отлете, точно боялся запачкаться о него, за сержантом – ничего не понимающие мальчишки.

Гришка Распутя проводил их взглядом и даже привстал со своего лежбища, устроенного на этот раз рядом с муравьиной кучей.

Кульбеда подошел к костру и бросил кулек с сигаретами в самую середину.

– Ворованного не принимаю!

Отчаянно вскрикнув, Димка одной ногой прыгнул на уголья, а другой подцепил задымившийся кулек и выпихнул его из огня.

– Какие ворованные? – укоризненно произнес Фимка. – За деньги, за самые настоящие.

– Не было у вас денег! – сказал Кульбеда.

– У Богдана были, – прогудел Гришка от муравьиной кучи.

Распуте Кульбеда поверил без колебаний. Неловко стало

сержанту. Он мысленно поменялся местами с мальчишками и почувствовал ту глубокую обиду, которую нанес им. Как хлыстом обожгли короткие слова Богдана:

– Эх вы!

Он выдохнул их из самого нутра и пошел прочь. В два прыжка догнал его Кульбеда, остановил, силой повернул к себе лицом.

– Прости, Богдан. – Сержант крепко обхватил его, подвел обратно к костру, сказал Фимке с Димкой: – И вы меня простите, ребята! . . Всякий может ошибиться. Ошибся и я. . . А за подарок спасибо!

Кульбеда принялся собирать разлетевшиеся по траве сигареты. Ребята бросились помогать ему. Обиды как не бывало.

– Курите, сколько хотите! – растроганно сказал Фимка.

Кульбеда в обеих руках держал пачки сигарет и думал, стоит

ли сейчас делать то, что он должен, обязан сделать? Поймут ли его мальчишки? Пойдет ли это им на пользу? Ребята видели, что сержант хочет сказать что-то, и ждали. «Поймут! – решил Кульбеда.- Не дураки, не тупицы бесчувственные!»

– Вы на меня обиду не держите!-вздохнул он. – Поступаю как умею. Стараюсь по справедливости. . . Магазин-то, насколько я помню, за флажками. . .

Богдан вроде бы даже обрадовался и к удивлению Фимки с Димкой закивал головой:

– Все понятно, товарищ сержант!

– Забыл я, – Кульбеда наморщил лоб, – что вы определили за нарушение границы?

– На кухню, – подсказал Богдан.

– Все трое ходили?-уточнил Кульбеда.

– Все! – усмехнулся Богдан. – Там я и споткнулся.

– Тогда, значит, так! – Кульбеда подтянулся, прищелкнул каблуками. – За подарок – еще раз спасибо! За понимание – спасибо вдвойне!.. Ну, а завтра с утра – уж, пожалуйста, на кухню.

– Есть! – весело ответил Богдан.

– Есть, – разноголосо проворчали Фимка с Димкой. . .

Узнав, что Богдан упал где-то и набил себе синяк и что трое

из первого отделения получили от сержанта по наряду вне очереди за нарушение границы, Славка Мощагин зашел в палатку к Сергею Лагутину.

Забудкин валялся на кровати, а Сергей зашивал куртку. Он умел работать иглой. Шов получался почти незаметный. Славка постоял, посмотрел.

– Как же это ты? Зацепился за что-нибудь?

Сергей не ответил и даже голову не поднял, лишь иголка быстрей замелькала в его пальцах. Это молчание и удрученный вид Сергея заставили Славку сопоставить все происшествия последнего часа. Мелькнула тревожная догадка.

– Забудкин!-окликнул Иннокентия Славка. – Ты не спишь? .. Выйди на минутку, очень прошу.

– Ты ударил Богдана?-спросил Славка, когда ушел Забудкин.

– Я, – признался Сергей и, уколов иголкой палец, вскочил, возбужденный и виноватый. – Так ведь выведет же! Будь хоть каменный, выведет из себя! . . Нянькаемся с ними, а они издеваются!.. А с кем нянькаемся? С подонками!.. Сам зарежет в темной подворотне, а тут разнюнился – побили его бедного!

– Он не разнюнился, – возразил Славка. – И никому не сказал. Я сам догадался… Это же настоящее чэпэ! Теперь я должен написать в рапортичке!

– Должен – так и пиши! – взвился Сергей. – Подонок с гривой останется, а твой друг, как уголовник, бритым бегать будет!

– А ты бы, если б был командиром взвода, скрыл, или как?

– Да уж не так! ..

Другой разговор происходил в палатке сержанта Кульбеды. Он увидел одиноко слонявшегося Забудкина и позвал к себе. Усадил за стол, на котором лежал разорванный конверт и длинное письмо на трех страницах. Спросил:

– Плечи-то не нажгло на землянике? . . А то смазать можно- есть у меня мазь.

– Нажгло, – пожаловался Забудкин.

Он не чувствовал боли, но хотелось ему, чтобы сержант повозился с ним, как с маленьким. И Кульбеда стал искать мазь, продолжая расспрашивать мальчишку:

– А ноги-то не сопрели? . . Тут главное носки в чистоте содержать. . . Стираешь носки-то?

– Дыры одни, – захныкал Забудкин. – Стирать нечего.

– Ну, я тебе свою пару дам. Мне они ни к чему – у меня портянки.

Кульбеда достал из чемодана новые носки и тюбик с мазью. Выдавив на ладонь каплю, он расстегнул рубашку у Забудкина, просунул руку за воротник и принялся втирать мазь в его сухонькие плечи и лопатки.

– Письмо вот получил, – как с другом, поделился Кульбеда новостью, не переставая разминать и разглаживать спину Забудкина. – Мне уж сколько стукнуло, а мамка, как с сосунком, в письме со мной разговаривает. . . И все-то ее страх за меня одолевает – не заболел чтоб, не простыл… Ноги, пишет, соблюдай в тепле и чистоте, а голову в холоде и здравии. . . Матери, скажу я тебе, они – загадка природы! Еда пропадет – вытерпят, воды не станет – перенесут, солнце не взойдет – выживут. . . А дети сгинут – зачахнут матери!.. Ты бы хоть весточку подал – мол, жив-здоров, того и вам желаю.. .

И первый раз не взъерепенился Забудкин, не закричал, что у него никого нет и не было. Дремотная, размягчающая теплота разлилась по всему телу и дошла до самого сердца.

А Кульбеда все говорил и говорил:

– У нас за деревней – вышка. Геологи, что ли, поставили. . . Высоченная!.. Как-то полез на нее Петруха – наш соседский парнишка. А мать и увидела. Хворостину в руки – и к вышке. Кричит сыну, чтоб слезал. А он возьми и попугай ее – будто ноги сорвались. И повис на одних руках, качается на перекладине. . . А когда спустился, у мамки одна половина головы, как была, темная, а другая – белая, как у старухи. . . Петруха тот сейчас тоже в армии. Дак, говорят, каждый день по письму матери шлет. ..

Вошел Славка Мощагин, сел на свою койку и бессознательно завертел пуговицу на куртке. Была у него такая привычка – вертеть пуговицу, когда что-нибудь не ладилось или волновало его.

Кульбеда застегнул рубашку на Забудкине, последний раз провел ладонью по его спине и подал носки.

– Смени сейчас же.

– Мне уйти? – вздохнул Забудкин, взглянув на Славку Мощагина.

– Сиди, сиди! – отозвался тот, хотя ему и нужно было поговорить с сержантом наедине, но не выпроваживать же Забудкина и из этой палатки.

Иннокентий почувствовал все-таки, что мешает, и встал.

– Да ладно, пойду.

– Не забудь про носки, – напомнил Кульбеда и улыбнулся Славке Мощагину. – Что, соколик мой, не весел, что ты голову повесил. . . и пуговицу терзаешь?

– Надо посоветоваться. – Славка оставил пуговицу в покое. – Вот провинился человек. . . И даже не просто человек, а друг мой. И от меня зависит, накажут его или нет. .. Вот как тут, по-вашему?

– Значит, не очень-то он тебе друг, если ты меня про него спрашиваешь, – ответил Кульбеда.

И Славка задумался. У сержанта под каждым словом всегда пряталось что-то такое, о чем стоило подумать. Друг ли Сергей Лагутин? В школе они были не разлей вода. А в лагере какая-то тень легла между ними. И не потому, что один командовал взводом, а другой отделением. К мальчишкам они относились по-разному – в этом все дело. Славка Мощагин иногда завидовал хватке, уверенности Сергея Лагутина, но чаще испытывал неловкость за него. Ему бы, как командиру взвода, вмешаться, подправить командира отделения, а он не умел и не знал, как это сделать. Так остались ли они друзьями или нет?

– А если не друг, а просто знакомый?-спросил Славка.

– Я тоже сегодня голову над этим ломал. – Кульбеда подсел к Славке на койку. – Долго думал, когда наряд давал. . . Ведь для чего оно – наказание? Чтоб выправить человека… Если б увидел, что наряд этот только обидит, разозлит их, не дал бы. . . Так что друг ли, просто ли знакомый, а ты от его характера танцуй. Пойдет на пользу – накажи, озлобит – спрячь его вину подальше и не напоминай. Он сам ее не забудет и не повторит. . . Мальчишки – не взрослые. Это кто вырос и заматерел в плохую сторону, того не жалей, над выбором не думай – давай, что по закону положено. А на вашего брата – еще вопрос, как лучше повлиять: казнить или миловать? И всякий раз этот вопрос надо решать заново. . .

Славка Мощагин снова пришел к Сергею Лагутину. Забудкин опять валялся на койке. Не стал его тревожить Славка, при нем сказал Сергею:

– Забудем, Серега! . . Но если ты снова – тогда не обижайся: сам на Совете потребую, чтоб тебя с командиров сняли.

– Есть, чтобы снова не было! – повеселел Сергей Лагутин, натягивая на плечи починенную курточку. . .

Когда стало смеркаться, на Третьей Тропе все собрались у костров.

– Р-р-равнение на комиссара! – шутливо воскликнул Богдан, увидев Клима, спускавшегося со свежей газетой по просеке.

Был Богдан в тот вечер очень возбужден. Получив от Кульбеды наряд вне очереди, он, как ни странно, испытывал безотчетное облегчение. Заплывший глаз не помешал Богдану с искренним радушием встретить комиссара.

– Дождались все-таки политбеседки!-продолжал он в шутливом тоне.

– До чего же ты невезучий! – весело ответил Клим.- Опять не отгадал! . . Самовариков здесь?

– Тут я!

Клим сел у костра и заметил синяк на лице Богдана.

– Эге-е!

– Ага! – подхватил Богдан.-Споткнулся, а там – пень.

– Понятно! – Клим больше не расспрашивал о синяке, развернул газету и прочитал медленно: – В летнем молодежном лагере. Фотоэтюды Владимира Самоварикова.

– Чего? – вылетело из пухлых Вовкиных губ.

– Гонорар пополам – вот чего! – сказал Богдан: он раньше других понял, что там, в газете, напечатано.

Вовка потянулся за газетой и чуть не свалился в костер. Выпучив глаза и надув щеки, он несколько секунд вглядывался в такие знакомые, его собственные снимки, напечатанные на четвертой странице, потом вскочил и колесом завертелся вокруг костра.

Несколько дней назад Клим высмеял робкого фоторепортера, побоявшегося ходить без провожатого по лагерю, а теперь благодарил его. Не сделав ни одного снимка, репортер отобрал несколько готовых Вовкиных фотографий. И вот они – в газете!

И еще одно доброе дело сделал репортер по просьбе комиссара.

– Остановись! – крикнул Клим Вовке, который все еще крутился колесом вокруг костра. – Побереги силы: это еще не все!

Комиссар вынул конверт и вытащил из него фотографию с обнимавшим фонарный столб завучем Вовкиной школы. На оборотной стороне синел угловой штамп какого-то учреждения и шел короткий текст: «Снимок подлинный. Применение технических средств исключено. Экспертизу проводили…» Далее следовали подписи. Все завершала круглая гербовая печать.

Вовку вторая новость обрадовала меньше. Для него она и не была новостью. Уж он-то и без экспертизы знал, что фотография подлинная. Да и боль от застаревшей обиды попритупилась.

– Ты, видимо, не понял, что это значит, – сказал Клим.

– Выгонят его?-спросил Вовка без всякого злорадства.

– Это решит роно, а я только знаю, что теперь у тебя в школе все будет нормально. . . И еще должен тебе сказать. . . – Лицо у Клима стало таким, словно он заранее сожалел о чем-то. – Мы в штабе посовещались.. . Нет у нас права держать тебя здесь. И можешь ты, Володя Самовариков, собрать вещички и покинуть наш лагерь. Завтра машина. . .

– Ни за что! – крикнул Вовка.

– Ты дослушай! В пионерлагере…

– И слушать не буду!

Вовка зажал ладонями уши, надулся и стал совсем похож на кругленький кипящий самовар.

– Так я и знал! – Клим уткнулся лицом в бороду и, как мальчишка, залился счастливым смехом. – Значит, не так уж у нас плохо!

Кто-то еще засмеялся. И все ребята у костра расхохотались. Смеялись потому, что было им здесь совсем неплохо. Над Вовкой смеялись – над его возмущенным отказом уехать отсюда. Смеялись и над собой – над своими страхами, мучившими перед отправкой в лагерь.

– Что еще вам сказать? – Клим лукаво взглянул на Богдана.- Ты все политбеседу от меня требуешь… Я готов! Но не люблю говорить о том, что всем известно. Подскажи мне! Найди что-нибудь такое, о чем я знаю, а ты нет.

Долго молчал Богдан. Мальчишки с любопытством смотрели на него и ждали. Они видели, что он не просто отмалчивается, а действительно думает.

– Не найдешь! – уверенно произнес Клим. – Время не то! .. Это раньше было.. . А теперь перед вами, ребята, академики выступают, дипломаты в гости запросто приходят, крупнейшие умы современности находят часок-другой, чтобы побеседовать с вами по радио или телевизору. . . Что я могу после них добавить? Что могу сказать такого, о чем бы вы не слышали от специалистов, знающих больше чем я?

– Тогда…-начал было Богдан и смутился, прикрыл рукой подбитый глаз. – Нет… Я так!

– Нет, не так! – возразил Клим. – Либо полная откровенность, либо никакого разговора.

– Только… не обижайтесь! – предупредил Богдан.

– Принято!-согласился Клим.

– Тогда зачем сейчас нужны комиссары?

И снова Клим залился мальчишеским смехом. У него даже слезы выступили на глазах.

– Это единственное, что тебе неизвестно?

Он смахнул веселые слезы ладонью.

– Шутки шутками, а вопросик не простой! . . Наверно, каждый из тех, кого вы между собой комиссарами называете, по-своему задачу свою понимает. А я. . . С чем бы сравнить? .. Ну, допустим, артиллеристы народ толковый, грамотный, знающий. Учить их не надо. И все-таки нужен им корректировщик, чтобы по своим из пушек случайно не ударить, чтобы по чужим бить без промаха. . . Так мне кажется. . . Одних знаний, по-моему, еще мало. Их надо откорректировать, нацелить туда, куда нужно. . . Я так свою задачу понимаю. . .

В тот вечер, как всегда, после отбоя Кульбеда и Славка Мощагин вдвоем прошлись по Третьей Тропе. Мальчишки укладывались спать. Во многих палатках уже выключили свет. Все было спокойно. Дойдя до речки, Славка и сержант вернулись к своей палатке.

– Ложись,-сказал Кульбеда. – Я сейчас…

Он наскоро выкурил сигарету и тоже вошел в палатку. Славка встретил его упреком:

– Зачем вы так оставляете!.. Пропадут – что тогда?

Кульбеда увидел на тумбочке свой бумажник.

– Ну надо же! Забыл!-скрыв удивление, произнес он и заглянул внутрь бумажника – все шестьдесят рублей были на месте. – Целы. . . Да кто их тронет!

– Смотрите! – предостерегающе произнес Славка.- Лучше все-таки прятать подальше.

Кульбеда промолчал. Раздеваясь, он радостно посмеивался про себя и без труда разгадал загадку таинственного исчезновения и возвращения денег. «Ничего! – подумал он. – Ты еще будешь человеком, Иннокентий!»