Одна из этих карточек появилась на доске приказов и объявлений вскоре после ужина, когда все командиры и сержанты собрались в штабе на заседание Большого Совета. Прежде чем вывесить ее, Богдан, распаляя себя, припомнил заново все обиды, которые нанес ему Сергей Лагутин, и колкие словечки, которые слышал от Кати. Больше не колеблясь, он написал на фотографии: «Первый поцелуй». От этой надписи снимок приобретал какой-то нехороший, оскорбительный смысл.

Карточку заметили не сразу. Лишь минут через пять пробегавший мимо мальчишка обратил на нее внимание. Он постоял около доски, поглазел, махнул кому-то рукой. Подошли еще двое. За ними – еще несколько ребят из разных взводов.

Наблюдавший издали Богдан не слышал, о чем они говорили, но реакция была явно не та, на которую он рассчитывал. Никто не хохотал до упаду и не кричал во всю глотку, чтобы подбежали другие и тоже покатились со смеху. Мальчишки стояли как пристыженные.

– Узнать бы этого гада!-тихо сказал кто-то.

– Чего тут узнавать! – возразил второй. -Аппарат только у одного. Толстенький такой, коротконогий… Кругом шастает. Его работа!

– Темную бы ему устроить!

– А в каком взводе?

– В нашем, – подсказал мальчишка с Третьей Тропы.- В первом отделении.

Пока ребята внутренне готовили себя к расправе над Вовкой Самовариком, к ним подошла Ната. Один взгляд – и с небывалой для нее решимостью она сорвала карточку с доски, измельчила ее, бросила на землю и скорбно посмотрела на мальчишек.

– Это гадко! Подло!

Всем стало стыдно, словно их застали за унизительным подглядыванием.

– А мы что? Мы ничего! – послышалось из кучки смутившихся ребят. – Мы наоборот.

– Сейчас дадим кой-кому!

– Могу показать палатку! – вызвался мальчишка с Третьей Тропы.

– Пошли! – закричало сразу несколько голосов. – Веди!

И ватага мальчишек угрожающе двинулась к Третьей Тропе.

А Ната осталась у доски, смотрела под ноги – на обрывки фотокарточки – и думала, какие все-таки противные бывают люди.

– Ты напрасно поторопилась, – сказал Богдан, подходя к ней. – У меня есть запасная. – Он показал вторую карточку с такой же надписью. – Все дело в том, что я не умею прощать.

Сначала Ната попятилась от него, даже загородилась рукой, будто увидела что-то страшное. Потом ресницы намокли от слез, она судорожно всхлипнула и, шагнув к Богдану, неумело, слабо ударила его по лицу один раз и совсем уж бессильно – второй. Повязка съехала с глаза и упала. Он не стал поднимать ее. Пощечины подействовали на Богдана меньше, чем рыдания, которые не смогла удержать Ната. Опустившись тут же, у доски, на землю, она горько заплакала. Беззащитно вздрагивали плечи и шея.

– Дура! Нашла чего хныкать! – грубо сказал Богдан, пытаясь скрыть свое смятение. -А как он меня? . . И она тоже! – Он потрогал Нату за плечо. – Да перестань ты ! .. Ну, хочешь – разорву все карточки? . . Хочешь?

Он говорил и чувствовал, что говорит совсем не то и что вообще ни эти, ни другие слова ее не успокоят. И сумел Богдан в эту минуту взглянуть на себя как бы со стороны, взглянуть ее глазами. И понял, почему плачет Ната: потому что уже не надеется увидеть в нем такого человека, какого ей хотелось бы видеть. Так плачут по покойнику.

 – Ты бы и надо мной?-сквозь рыдания проговорила Ната. – Так же бы?.. А если она… любит его!.. А ты…

И как тогда, когда он затаптывал черту, которой Фимка с Димкой навсегда отделили его от себя, как тогда, когда кричал Вовке, чтобы тот убил его, так и сейчас – какое-то исступление нашло на Богдана. Но оно быстро схлынуло, вытесненное чувством полной безысходности. Стало как-то безразлично. Исчезнуть бы. Раствориться.. . Было такое состояние, будто он долго, очень долго работал без сна, без отдыха, до полного изнеможения и вдруг увидел, что его работа никому не нужна, даже ему самому.

– Довольно, – сказал он тусклым, пугающим своей отрешенностью голосом и пошел прочь.

Ната подняла заплаканное лицо.

– Ты куда?

– А знаешь, – болезненно улыбнулся Богдан, оглядываясь, – ногу ему – это тоже я подстроил.

– Ты куда?-настойчиво повторила Ната.

– Туда. – Он кивнул на штаб. – Пусть отправляют. .. Всякие там отсрочечки не для меня… Устал.

Ната вскочила на ноги, но Богдан больше не оглядывался и все быстрей и быстрей шел к штабу. У самого крыльца, где пригорюнившись сидели Фимка и Димка – ждали своей очереди, Богдан столкнулся с сияющим Вовкой Самовариком.

– Чуть в командиры не влип! – радостно выпалил тот.- Еле упросил!

Не отвечая, Богдан поднялся на крыльцо, а Вовка покатился дальше. С трудом удалось ему убедить Большой Совет не назначать его помощником командира отделения. Исчерпав все свои доводы, Вовка в отчаянии встал на руки перед столом начальника лагеря и задрыгал в воздухе ногами.

– Ну какой из меня командир! .. Кто меня слушать будет?

Это подействовало. Члены Совета посмеялись и отпустили

Вовку – очень уж неавторитетно выглядел он с задранными кверху ногами, с опустившимися до колен брючонками.

Фамилию Гришки Распути первым назвал на Совете сержант Кульбеда. Мнения сразу разделились. Все знали, что Гришка – из числа «трудных^. Никто не запрещал назначать командирами таких мальчишек, но не рано ли? Прошла всего неделя – не ошибется ли Совет?

Во время предварительного обсуждения Гришкиной кандидатуры в штабную комнату вошел Богдан. Сидевший рядом с дверью командир первого взвода встал и грудью двинулся на него.

– Здесь Совет! Не видишь?

– Мне сюда и надо.

– Надо, так жди – вызовем!

И Богдан вышел. После встречи с Натой в нем что-то сломалось. Не было сил грубить, спорить, настаивать. Он вернулся на крыльцо и сел на ступеньку спиной к Фимке и Димке. Он слышал, как динамики на Третьей Тропе прокричали:

– Григория Распутина просят прийти в штаб!.. Большой Совет вызывает Григория Распутина! ..

Через минуту кто-то из членов Совета позвал Фимку с Димкой. Богдан остался один. Мысли были какие-то тяжелые и бесформенные – такие, что и не определишь, о чем он думал. И чувства под стать мыслям – притупленные, вялые. Как совершенно посторонний человек, видел он Катю, которая пробежала из кухни в санчасть, Гришку Распутю, шагавшего к штабной поляне.

– Тебя тоже?-спросил Гришка у Богдана и, не ожидая ответа, громко затопал ботинками в полутемном коридоре.

Когда его длинная фигура выросла на пороге штабной комнаты, командир первого взвода, хоть и встал, но не пошел грудью на такого верзилу, а вопросительно взглянул на членов Совета.

– Садись, Гриша!-сказал сержант Кульбеда.

И Распутя невозмутимо и спокойно сел на ближайший стул.

Совет заканчивал разбор «дела» Фимки и Димки. Выступал юный дзержинец – командир одного из отделений. Как беспощадный обвинитель, он задавал вопросы и сам же отвечал на них:

– Был договор о стрижке? Был! . . Дали они согласие? Дали! . . Сами, без принуждения? Сами! . . Мина взорвалась? Взорвалась! .. Так о чем же речь, товарищи? Нету речи! .. Пусть заговорит машинка!

Комиссар Клим хмурился. Он помрачнел еще больше, когда слово взял капитан Дробовой.

– Я был на вводном занятии, – сухо и деловито сказал он.-Два наших воспитанника показали образец смекалки и ловкости, и я не знаю, за что их надо наказывать. Вопрос поднят не по существу, а из чисто формалистического принципа.

Это был камешек в огород комиссара, но Клим, не скрывая радости, заулыбался и разделил бороду на две косицы. Это означало приятное признание в собственном заблуждении – не ждал он, что Дробовой будет защищать Фимку и Димку. И многие не ждали этого. Выступавший до капитана агрессивный командир отделения сказал с места:

– Раз уж сам начальник по режиму против наказания, я снимаю свое предложение. ..

А Богдан все сидел на ступеньке крыльца, опустошенный и уже чужой для этого лагеря. Мимо прошли Фимка с Димкой, сохранившие благодаря капитану Дробовому свои волосы. Занятые минными проблемами, они даже не взглянули на Богдана.

– У нее был донный взрыватель! – убеждал Фимка Димку.

– Не в том дело! – возражал Димка. – Она на неизвлекаемость установлена! К ней так просто не подступишься! ..

Катя вышла из санчасти и, как показалось Богдану, направилась прямо к нему. «Сейчас еще и эта хай подымет!» – с тоскливым безразличием подумал он. Но она легко взбежала мимо него по ступеням и уже из коридора бросила на ходу:

– Кланяйся Нате в ножки, чурбан!

Командир первого взвода и Катю остановил на пороге штабной комнаты. Но ее не так-то легко было остановить.

– Отойди! У меня срочно!

.

– Совет заседает! – внушительно произнес командир. – Большой Совет.

– Это я знаю! – Катя оттеснила его в сторону и обратилась сразу ко всем: -Я другого не знаю! .. Собрали Большой Совет! Очень хорошо! Со всех взводов, из всех отделений есть свои представители. А пищеблок? Это вам что? Пустячок? . . По три раза в день к нам являетесь, требуете, чтоб вовремя, и чтоб вкусно, и чтоб чисто! А как в Совет, так нас нет?

Она могла бы говорить еще долго, с каждой фразой повышая голос, но подполковник Клекотов поднял обе руки вверх.

– Сдаюсь!

Катя замолчала, выжидательно глядя на него, готовая, если потребуется, снова забросать упреками и обвинениями весь Большой Совет.

– Не знаю, как остальные, а я сдаюсь! – повторил Клекотов.- Это наше упущение. Предлагаю включить Катю в состав Совета! . . Возражений нет?

– Пусть только попробуют! – пригрозила Катя и заняла место в переднем ряду. – Можно продолжать.. . Что вы там без меня обсуждали?

Пряча улыбку, подполковник Клекотов объяснил, что Совет рассматривает кандидатуру Григория Распутина и решает вопрос, назначить ли его помощником командира отделения или воздержаться.

– Назначить! – сказала Катя. – Парень он простой и кушает за двоих!-Чтобы продолжать, ей пришлось вскочить и притопнуть ногой, потому что вокруг хохотали. – Оч-чень смешно! .. В здоровом теле – здоровый дух!

– Не горячись, Катюша!-сказал Клекотов. – Никто пока не возражал против Распутина. Ты нас прервала, когда мы хотели послушать его самого… Слушаем тебя, Григорий!

Распутя встал.

– А чего говорить-то? . . Обижать ребят не буду.. . Ну и другим не дам.

– А справишься с отделением?-спросил капитан Дробовой.

Гришка приподнял руки, оценивающе посмотрел на широкие ладони.

– Может, и справился бы, только я ж обещал не обижать их.

– Да не в том смысле! – поправил его Дробовой. – Слушаться тебя будут?

– А чего ж им не слушаться? . . Чего не надо, заставлять не буду.

– Я-за! – Катя подняла руку.

Проголосовали дружно. Подполковник Клекотов взял со стола новенькую звездочку и подошел к Гришке.

– Сходи в мастерскую, пришей и возвращайся – мы тебя тогда поздравим по всей форме!

Гришка взял красную звездочку и, услышав подсказку Славки Мощагина, сказал:

– Есть.

Радости или простого удивления не было ни в его голосе, ни в глазах, и только сержант Кульбеда подметил, что Гришка чуточку подтянулся и без напоминания расправил плечи. Выходя, он не шаркал ботинками по полу, а на крыльце до того расчувствовался, что показал Богдану звездочку.

– Во чего выдали.. . Иду пришивать.

Не ответил Богдан. Может быть, и не слышал. Непонятная Катина фраза о Нате все еще звучала в ушах. Что могла сделать эта девчонка? За что он должен благодарить ее и даже кланяться в ножки? И не то чтобы просвет или выход увидел Богдан из своего темного тупика. Нет! Просто он почувствовал крохотное облегчение оттого, что, значит, не все отказались от него. И неважно, что она там сделала! Пусть мелочь какую-нибудь. Но, значит, не вычеркнула его из памяти, не отгородилась от него, как Фимка и Димка.

– Богдан!-услышал он чей-то отчаянный вопль. – Богдан! . . Скажи им! Скажи!

Несколько мальчишек волокли к штабу Вовку Самоварика – взлохмаченного, растрепанного. Прежде чем тащить его сюда, ребята изрядно намяли ему бока. Двое держали за руки, третий подталкивал в спину. Остальные шли сзади. ,

– Отпустите его. Это я снимал. – Богдан встал и вытащил обе фотокарточки. – Вот доказательство.

Кто-то из мальчишек выхватил снимки. Вовкины конвоиры разжали руки, и он поспешно выкатился из толпы, которая начала надвигаться на Богдана. Никогда раньше он не поверил бы, что есть такие минуты, когда хочется быть избитым. А сейчас он хотел этого. Помешал комиссар Клим. Услышав тревожный шумок, он вышел на крыльцо. Мальчишки передали ему снимки и, перебивая друг друга, рассказали все.

– Это правда?-спросил Клим у Богдана.

Тот не отпирался.

– Я снимал. . . И вас тогда я вывесил.

– А зачем на Совет пришел? Чтобы рассказать про это?

– Не только.

– Ну идем! – Клим пропустил его вперед и в коридоре перед дверью штабной комнаты посоветовал:-Будь откровенным.

Их ждали. Подполковник Клекотов указал на свободный стул.

– Мы тебя не вызывали. Вероятно, у тебя у самого есть просьбы к Совету?

– Да. – Богдан помолчал, а заговорив, удивился, что очень легко, как о ком-то постороннем, высказал страшную для себя просьбу:-Отошлите меня в город, а в суд сообщит^», что отсрочка не помогла. Я должен отсидеть свои три года.

Было слышно, как зашелестел листок бумаги, которую Клекотов взял со стола.

– Мы уже читали, – пояснил он. – Читаю для тебя. Это рапорт твоего командира отделения Сергея Лагутина. . . «Прошу никакие заявления Богдана Залавского не рассматривать до моего выздоровления. Потому, во-первых, что он обращается в Большой Совет, минуя командиров отделения и взвода. И, во-вторых, потому, что сначала нам надо с ним вдвоем определить виновность каждого, а уж потом, если будет нужно, выходить на Большой Совет».

– Просьба командира отделения законная, -сказал капитан Дробовой. – Но у меня несколько вопросов к новому члену Совета. От кого Сергей Лагутин узнал, что Залавский решил прийти сюда?

– От меня, конечно! – ответила Катя.

– А вы от кого?

– От Наты. Она и. . .

Катя вовремя остановилась. Она вовсе не собиралась расписывать здесь, как полчаса назад прибежала к ней заплаканная Ната и со слезами умоляла ее сделать что-нибудь для Богдана, придумать такое, чтобы его не стали слушать на Большом Совете.

– Она и рассказала все, – после паузы закончила Катя. – Богдан из-за какой-то карточки с ней поссорился.

О карточке никто еще из членов Совета не знал, и комиссар Клим не хотел показывать мальчишкам снимок, оскорбительный для Кати. Но ей самой не терпелось увидеть, что же это за фотография, из-за которой возникло столько волнений.

– Пусть он покажет!-потребовала она.

– Карточки у меня, – сказал Клим, – но я бы не хотел…

– Он же меня снял, а я ничего не боюсь! – Катя решительно протянула руку. – Покажите!

Клим дал ей одну фотографию, а другую положил на стол перед подполковником Клекотовым.

– Глупая же у меня подружка! – засмеялась Катя, рассматривая снимок. – Ничего особенного! Да еще и враки сплошные!-Она повернула карточку, показала ее всем, потом под-

несла к самому носу Богдана. – Не целовались мы! Когда надо будет – поцелую его хоть десять раз, а ты снимай себе на здоровье! Меня это не трогает! .. И товарищ капитан правильно тут сказал: просьба командира отделения законная. Пусть

сначала сами разберутся!..

Большой Совет принял это предложение.