Узнав о заключении этого политического брака, старший август Востока Даза счел его предательством со стороны своего соправителя Лициния. Даза дождался, когда Константин увел свою армию на север Галлии, где в очередной раз восстало одно из племен франков, и предпринял молниеносное наступление на земли Лициния. Дазу не смутило даже то, что время для ведения такой масштабной войны было самое неподходящее. Стояла зима, и из-за ливней, грязи и холода погибли почти все вьючные животные в его армии, когда она еще была на своей территории. Несмотря на это, Даза переправился через Босфор и осадил Византий. Город-крепость, защищаемый горсткой солдат, продержался одиннадцать дней.

Лициний тем временем, не слишком торопясь, привел свое войско к Адрианополю во Фракии (ныне турецкий город Эдирне). С ним было тридцать тысяч солдат, у Дазы имелось семьдесят тысяч.

Как пишет Лактанций, Даза назначил битву за день до майских календ, то есть на 30 апреля. На следующий день он хотел отпраздновать свою победу над Лицинием одновременно с восьмой годовщиной наречения его самого цезарем.

Накануне битвы Даза «дал такой обет Юпитеру, что если он одержит победу, то истребит имя христианское и уничтожит его до основания».

Наступление первым начал Даза. Две армии разделяло пустое и голое поле, которое называли Серены (поэтому сражение вошло в историю под именем битвы на Серенских полях). Когда воины Дазы достигли середины того огромного поля, навстречу им выехал Лициний с небольшой свитой и попросил вызвать императора Дазу для переговоров. Оба августа остались наедине, и Лициний предложил заключить мир. В ответ он услышал решительный отказ:

— Нет, у меня совсем другие планы — сегодня победить тебя, предатель, а завтра — усилить свою армию твоими солдатами и двинуть дальше, на этого ублюдка Константина…

И вот с обеих сторон загудели трубы, взметнулись знамена, засверкали мечи, полетели стрелы. Как ни странно, при явном численном превосходстве солдаты Дазы стали вскоре отступать. Видя это, Даза принялся кружить по полю сражения и склонять воинов Лициния на свою сторону, одаривая их щедрыми подарками. Эффект вышел обратный: солдаты Лициния, придя в ярость и негодование от такой наглости, стали сражаться с еще большим воодушевлением.

Понеся большие потери, войска Дазы бежали с поля боя, многие сдались. Историки объясняют это странное, казалось бы, поражение тем, что солдатам Дазы никто не объяснил, за что они сражаются и почему они должны убивать своих недавних союзников.

Сам Даза, увидя поражение своей армии, снял с себя порфиру и, облачившись в одежды раба, бежал. Он переправился через Босфор и уже через день был в Никомидии. Там он взял с собой жену, детей, небольшую дворцовую свиту и умчался в сторону Евфрата. Только достигнув Каппадокии, провинции на восточной окраине Империи, он решился вновь облечься в царские одежды и принялся собирать новое войско.

* * *

Лициний тем временем собрал под свои знамена солдат Дазы и с умноженной вдвое армией преследовал врага. Он настиг его в Тарсе, городе на юго-востоке Малой Азии, на берегу Средиземного моря, и взял его немногочисленное войско в плотное кольцо. Далее свидетельства историков расходятся: одни уверяют, что Даза был отравлен кем-то из приближенных; иные — что он отравился сам. Но и те и другие сходятся в том, что Даза принял ужасную смерть.

Яд убил его не сразу, но боль была столь нестерпимой, что в течение четырех дней он рыл руками землю и пожирал ее, дико ревя, подобно зверю. И бился головой о стену, пока глаза его не вылетели из орбит…

Говорят, что перед смертью он помянул имя Христа и прорычал нечто вроде раскаяния, после чего испустил дух.

Описывая жуткую кончину Дазы, историк Лактанций проводит ту же мысль, что и в рассказе о смерти Галерия: это кара Господня за непомерные грехи.

Константин, по свидетельству Евсевия, расценил смерть Дазы как очередной знак свыше.

— Ваш Бог защищает меня, — сказал он священнику.

— НАШ Бог, император, — поправил тот.

В целом всю военную кампанию своего родича Лициния Константин воспринял с одобрением, но он был поражен известием о необъяснимой жестокости своего союзника по отношению к родне Дазы.

Лициний приказал казнить даже восьмилетнего сына и семилетнюю дочь Дазы, а их мать велел утопить в реке — той самой, где по ее приказу часто топили целомудренных женщин, отказывавшихся отдаться ее распутному мужу, императору Дазе. Такие были времена…

Заканчивался 313 год. Из шести прежних соправителей Империи остались двое.

* * *

Имея в своем подчинении огромные территории, Константин вскоре понял, что один он не справляется. Крисп подавал большие надежды, но ему еще не было и двадцати — маловато для цезаря. И Константин стал подыскивать себе помощника. В сенате ему назвали имя богатого и знатного римлянина — Басиана, род которого был известен многими политиками и сенаторами. Константин приблизил к себе Басиана и пообещал ему титул цезаря. Но для начала назначил его исполняющим обязанности правителя Италии и Африки. Басиан очень скоро показал себя дельным руководителем, и Константин, желая еще более упрочить их связи, выдал замуж за Басиана свою единокровную сестру Анастасию, дочь Феодоры. Вскоре Басиан был провозглашен цезарем.

Однажды во время шторма в Черном море императорская галера спасла от гибели тонущий корабль. Он принадлежал брату Басиана, торговцу, который вез товары из Италии в восточные края. Солдатам удалось спасти деревянную шкатулку с документами и письмами. Капитан тонущего корабля почему-то пытался утопить ее в море. В шкатулке было найдено письмо Басиана к Лицинию.

Когда Константин прочел его, он понял, что против него готовится заговор. В письме оговаривались детали. Итак, заговорщиками были… мужья двух его сестер — Констанции и Анастасии. Константин велел арестовать Басиана в Риме и привезти его к себе. Через две недели тот в цепях был доставлен к императору. Но еще раньше во дворец стали приходить доносчики и называть имена других участников заговора. Их было немало. Лициний и Басиан в случае успеха многим обещали награды и должности.

Для Константина все это оказалось полной неожиданностью. Говорят, именно после этого потрясения его характер стал портиться, а его подозрительность, даже к самым близким людям, стала чрезмерной.

На допросе Басиан поначалу вел себя дерзко. Ему зачитали строки из его собственного письма о золоте, которое должен был прислать Лициний для подкупа армии Константина. Но и после этого Басиан продолжал спорить с императором.

— Чего тебе не хватало, Басиан? — спросил Константин. — Я сделал тебя третьим человеком в Империи. Но как быстро ты забыл, что еще совсем недавно был никем…

— Я никогда не был «никем», в отличие от других, — опять Константину намекали на то, что он считался незаконнорожденным.

— Но почему твое знатное происхождение позволило тебе с такой легкостью стать предателем?

— Страной должны править те, кто имеет благородное происхождение, — все еще горячился Басиан. — А ты набрал в сенат простых крестьян и торговцев.

— Да, Басиан. И пока я здесь сижу, эти крестьяне будут сенаторами. Потому что они благороднее тебя. А ты отправляйся на эшафот. — Константин кивнул секретарю: — Занеси в протокол — бывший цезарь Басиан приговорен к смертной казни.

Басиан изменился в лице. Он кинулся императору в ноги, вымаливая прощение. Но тот был неумолим…

* * *

Как же теперь Константин должен был поступить со своим родственником и соправителем Лицинием? Долго размышлять над этим не пришлось, Лициний сам все решил за обоих. Узнав о казни Басиана, он сразу же повел себя дерзко. Лициний приказал разрушить статуи Константина вдоль границы между их владениями и вместо них поставить свои изображения. Это был откровенный вызов, и Константин принял его. Он приказал десятитысячной галльской армии, возглавляемой Эроком, незамедлительно подойти к Сирмию, резиденции Лициния, с севера, а сам с таким же по числу отрядом кавалерии стремительно зашел с юга.

Лициний встретил их с сорокатысячным войском. Как всегда, Константин вступал в бой в меньшинстве. Но умно выбранная позиция (среди холмов, до поры скрывавших часть конницы) дала ему преимущество. Неожиданно окруженная с трех сторон армия Лициния была загнана кавалерией Константина в овраг и уже вскоре после начала битвы в беспорядке отступила.

Сын Константина Крисп блестяще проявил себя в бою. Его конный отряд был лучшим. После сражения Константин торжественно присвоил ему звание первого трибуна. Сын был возведен в этот высокий ранг на два года раньше отца.

Преследуя остатки армии Лициния, Константин часто встречал разоренные церкви. Из разговоров с прихожанами он сделал вывод, что христиане на востоке подвергались гонениям при Лицинии с той же жестокостью, что и при Галерии.

Догнать противника в его столице Константину не удалось. Из Сирмия тот улизнул, захватив все самое ценное. Было ясно, что Лициний ушел на восток, чтобы собрать новое войско. Это он мог сделать в Египте или Сирии. Константин на чужой территории такой возможности был лишен.

* * *

Перед тем как повернуть свои войска назад, он вместе с Криспом заехал в Наисс, город, в котором родился и провел детство. Его родной дом почти не изменился. Ту ночь он провел в своей комнате. Воспоминания юности нахлынули на него. Он понял, что еще любит свою первую жену Минервину, мать его первенца, который сейчас спал в соседней комнате. Константин вошел к сыну, слегка коснулся его мягких, пшеничного цвета волос, и они напомнили ему Минервину — нежную, ласковую. Только сейчас Константин осознал, что мать Криспа обладала редкой добротой, умела тонко понимать чужую душу, всегда была искренней. Ах, как сильно на ее фоне проигрывала Фауста — с ее жеманством, неуемным самолюбием, с патологической, абсолютно неженской жаждой власти…

Здесь, в своем родном доме, он понял, что тогда, двадцать лет назад, он, простой солдат, влюбленный в простую девушку, был счастливее, чем теперь. Не много же он приобрел, став владыкой чуть ли не всей Римской империи.

Когда поутру Крисп проснулся, он услышал от отца, что с сегодняшнего дня назначается цезарем Британии, Галлии и Испании.

— Ты рад, цезарь? — с улыбкой спросил Константин.

Ошеломленный Крисп не знал, что ответить. Он хотел было кинуться к отцу в объятья, но сдержался. Император сам привлек его к себе и потрепал золотые кудри сына, пряча от него глаза, в которых блестели слезы радости и в то же время огорчения. В эту минуту он горько сожалел, что судьба оторвала от него любимого сына и большую часть жизни они проведут порознь.

Крисп, как и требовала в этом случае традиция, встал перед отцом на колени, положил его руку себе на голову и торжественно поклялся:

— Именем Аполлона обещаю доказать, что я достоин твоего высокого доверия, доминус!

Константин послал к Лицинию гонца с предложением мира. Условием мира он ставил передачу ему во владения Греции, Македонии, Дакии, Далмации. Лициний принимал его условия. В тот же день был подписан договор. Этот непрочный мир позволил на несколько лет отсрочить еще одну большую войну между востоком и западом.

Побежденный Лициний, однако, осмелился к условиям договора прибавить одну свою просьбу — чтобы ему было позволено провозгласить цезарем своего сына Лициниана. Константин не возражал. Во-первых, он сам только что провозгласил своего сына цезарем. А во-вторых, сыну Лициния не исполнилось еще и двух лет.

Но именно с этого момента римский престол станет передаваться по наследству. Эпоха Диоклетиана, когда император выбирал себе преемника, кончилась.

Шел 315 год от Рождества Христова. На девять лет между двумя августами — Константином и Лицинием — установилось хрупкое перемирие. В эти годы под властью Константина были три четверти Империи. И он занялся активными преобразованиями в подвластных ему территориях.

* * *

Он разделил страну на префектуры, а те — на провинции, поставив во главе их префектов и проконсулов.

Он ввел первую в истории «табель о рангах» — деление высших чиновников и аристократов на сиятельных, почтеннейших и светлейших. В первую категорию попадали самые высокие чины: патриции, префекты, дворцовые магистраты.

Он разделил гражданские и военные должности. Военное дело теперь было в ведении двух магистров армии: магистра конницы и магистра пехоты.

Он поделил армию на пограничные и маневренные войска.

Он узаконил самое суровое наказание за взятки и вымогательство вплоть до сожжения на костре.

Для похитителей детей и для отцеубийц он придумал весьма радикальное наказание — преступников зашивали в мешок с ядовитыми змеями и бросали в море или пропасть.

Он отменил казнь через распятие.

Константин издал указ, дававший право городскому населению во время цирковых представлений выражать свое одобрение или неодобрение деятельностью властей. (Указ этот сыграл важную роль в создании целой системы так называемых «димов» — партий цирка, ставших, по сути, политическими организациями.)

Он запретил привлекать крестьян в страдную пору к чрезвычайным работам.

Он ввел наказание за ложные обвинения.

Он отменил наказание женщин за безбрачие.

Он узаконил отпущение рабов, производимое в церквах, как это делалось раньше в языческих храмах.

Он запретил разделение семей рабов при их продаже.

Он освободил священников от личных повинностей, а Церковь — от многих податей.

Он наделил священников правом вершить гражданский суд, если обе стороны были согласны на это.

Он запретил насильно привлекать христиан на языческие празднества. Но так же запретил и какие-либо репрессии против язычников. Еще долгие годы в Риме существовали культы Аполлона, Геркулеса, Адониса и Митры. Язычники по-прежнему беспрепятственно могли занять любые, самые высшие должности. Это и было истинной веротерпимостью.

Константин ввел закон, ограничивающий право хозяина раба на его убийство и на чрезмерно жестокое обращение с рабом.

Еще одним законом он отменил запрет на браки между рабами и свободными гражданами. Но одновременно ввел суровое наказание за любовную связь замужней женщины со своим рабом.

Он взял под императорское покровительство детей-сирот.

Он запретил кровавые игрища в цирке.

Ввел праздник воскресного дня — в честь воскрешения Христа…

В его указе 315 года читаем:

«Если кто к рудникам приговорен, не должен получать клеймо на лице. По подобию небесной красоты созданный лик не должен быть испорчен».

В том же году Константин издал закон, который позже был назван одним из самых прекраснейших законов вообще. Он предписывал, что каждый заключенный имеет право хотя бы раз в день видеть солнечный свет.