Свои громкие военные победы, одержанные при значительном численном перевесе противников, Константин приписывал провидению Божьему. Евсевий отмечает, что в размышлениях Константина частенько проскальзывала та мысль, будто Всевышний творит историю через отдельных своих избранников, и одним из них является он сам, Константин.

Сознание своей богоизбранности временами приводило его к явным оплошностям. Не стоит забывать, что Константин прежде всего был воином. Его познания, особенно в таких сложных сферах, как теософия, были весьма скудными. Тем не менее он дерзко решил вмешаться в первый же крупный конфликт, возникший внутри христианской Церкви. Это был так называемый донатистский или донатов спор.

Здесь необходимы некоторые пояснения. Во времена гонений на христиан было немало священников, которые отреклись от веры, отдали на поругание церковные сосуды и священные книги. Их называли отрекшимися. Но были и те, кто стойко перенес все испытания. Они образовали как бы особую церковь — церковь мучеников. Во главе ее стоял карфагенский священник Донат, красноречивый оратор и страстный публицист.

Донатисты поставили под сомнение действенность церковных таинств, если их проводил священник, некогда предавший веру. Этой бескомпромиссности «церкви мучеников» противостояло более снисходительное отношение к «отрекшимся».

Спор между «донатистами» и их противниками охватил все общины Северной Африки, бывшей теперь в подчинении Константина. Конфликт, однако, мог бы вскоре затихнуть, если бы не вмешался Константин. Не долго думая, он принял сторону противников Доната. Непримиримость донатистов была ему не по нутру, он предпочитал решать споры путем компромисса.

Спор со вступлением в него императора разгорелся с новой силой и принял характер настоящего раскола. По инициативе Константина Донат был отлучен от Церкви.

В начале 316 года (как свидетельствует Оптат Милейский в трактате «Против донатиста Пармениона») Константин в своем послании к викарию Африки Цельсу просто учит священников, как надо служить Всевышнему, и откровенно угрожает им:

«Я покажу своим приговором этим донатистам, какое почитание подобает Богу и какой вид богослужения доставляет ему радость… Я выведу на свет Божий, что скрывают эти глупые и неразумные люди. Тех, кто совершает дела, противные воле Божьей, я уничтожу и раздавлю. Для меня нет ничего более важного, чем разрушить все заблуждения и заботиться о том, чтобы все исповедовали истинную религию».

Право решать, что есть «истинная религия» и что таковой не является, Константин оставляет исключительно за собой.

Не очень-то большая терпимость проявлена им в отношении к донатистам — тем же христианам, только имеющим дерзость остаться при своем мнении.

Вообще говоря, это удивительное по откровенности послание. Наверняка тот же Евсевий знал о нем, но утаил от потомков. Это и понятно: он был панегиристом Константина и сильно идеализировал императора.

* * *

Дальше — больше. Искра, раздутая Константином в пожар, привела к серьезным беспорядкам в Северной Африке. Императору пришлось вести свою линию до конца. Донатистские церкви были закрыты, епископы изгнаны. Это был первый в истории случай применения механизма преследования со стороны Римского государства в пользу христианской Церкви. Окончился он провалом.

К донатистам примкнули странствующие монахи. Донатисты захватили в свои руки многие церкви, в том числе базилику в Константине — городе на севере Африке, названном в честь императора. Сам Донат стал национальным героем. Его рукописи переписывались и передавались верующими по цепочке. Одна из них была озаглавлена так: «Что общего имеет император с церковью?»

Сегодня, с высоты XXI века, так легко произнести: это было очевидное фиаско императора.

А если бы он одержал победу?

Или нет, лучше другое «если» — если бы он вовсе не встревал в этот спор? Тогда (дерзну предположить) вся история большой части Евразии могла бы сложиться иначе. Могла быть не столь кровавой…

Но есть и третье «если» — самое, может быть, важное. Если бы в Империи победил донатизм, главная идея которого — отделить Церковь от государства?.. Впрочем, История не знает сослагательного наклонения.

* * *

Да, полководец и политик Константин на той стадии своего восхождения на Олимп Истории не был готов к роли первосвященника Империи, которую он столь решительно на себя взял. Империя потом долго платила по его счетам: религиозные споры стали тяжким грузом для внутренней государственной политики.

Но поражение, которое Константин понес в донатистском споре, многому его научило. Он всегда умел извлекать уроки из собственных ошибок. Как-то вдруг, для многих неожиданно, он стал терпимее по отношению к донатистам. Он позволил вернуться из ссылки многим их епископам, возвратил отобранные у них церкви.

Чересчур велеречиво (что, впрочем, и говорит о его смущении) он попробовал обосновать свою неожиданную линию поведения в послании к епископам Африки:

«К чему обязывает вера и что может творить чистота, я, как вы знаете, попытался сделать в своей службе человечеству. Поэтому по нашим законам мир священного братства, милость которого Бог вложил в сердца своих рабов, должен всегда сохраняться благодаря всеобщему согласию…»

Всеобщее согласие — вот чего он ждал от христианства. С самого начала он был под гипнозом силы и власти Церкви. Церковь для него была прежде всего Организацией. И он хотел поставить ее на службу своей Империи, своей власти. Легенда приписывает Константину слова: «Приставь лестницу и взбирайся один на небо».

* * *

Известный критик Константина, немецкий историк XX века Эдуард Шварц, писал о нем так:

«Его государственный ум признал в строгой организации Церкви уже готовый инструмент, который нужно было только взять, чтобы получить подданных и помощников своей монархии, которые бы служили императору как человеку Божьей воли».

Шварц (как, впрочем, и многие другие) отрицает искренность религиозной веры Константина и подчеркивает чисто прагматический его подход к христианству. За два века до него ту же мысль высказал и Вольтер.

«Лучшим адвокатом Константина был и остается Евсевий. Для него первый византийский император — самый что ни на есть верный слуга Всевышнего, божественный из божественных. Он писал о Константине, что тот «видел свою великую цель в обновлении мира через религиозное обновление».

Если так, то, забегая вперед, скажем, что Константин своей великой цели не добился.

Наоборот, сделав внутренние проблемы Церкви делами государства, он сильно усложнил и без того непростую жизнь Империи. Мало ей было своих светских раздоров и бесконечных наскоков варваров со всех четырех сторон света. Тут еще добавились религиозные споры, сложнейшие по своей философской сути и малопонятные для широкой публики.

Пожалуй, и для самого Константина, с его поверхностным теологическим образованием, философия этих споров не до конца была ясна.

Критики Константина правы: решая церковные проблемы, он ставил превыше всего политическую актуальность, а отнюдь не религиозную суть вопроса. Но чего иного можно ждать от человека, который политическую актуальность ставит не только выше религиозных споров, но выше интересов своих детей и своей семьи?

* * *

Жизнь Константина была исканием Истины. Нашел ли он ее? Не знаю. Но уверен, что главное его открытие человечество упорно не желало признавать в течение многих веков.

Веротерпимость, толерантность — вот фундаментальный итог духовных исканий Константина. Главный его завет. Его автограф на скрижали мироздания.

Признав, уже ближе к смерти, христианство главной религией Империи, Константин не позволял (за редкими исключениями) притеснять сторонников других культов. Он помнил, что сам не так давно поклонялся древним римским богам. Язычество и христианство при Константине мирно уживались. Пройдут столетия, и мир узнает, что такое ужасы межрелигиозных конфликтов. Но, увы, даже познав их, упрямое человечество не захочет вспоминать завет Константина. Не хочет оно вспоминать его и сегодня, семнадцать веков спустя…

* * *

Константина мало трогали выпады его критиков. Он продолжал активные преобразования в своей Империи.

В своей налоговой политике Константин исходил из все возрастающей потребности в деньгах для армии, администрации и двора. Кроме привычного подушного налога он ввел целевые подати для всех трудоспособных. Сенаторов он обязал платить налог в зависимости от размера их землевладений. Высшая городская знать каждые пять лет, к юбилею его правления, платила так называемое коронное золото в виде золотых венков или золотых монет. А торговцы тот же коронный налог вносили золотом в зависимости от товарооборота.

И только низшим слоям были даны серьезные послабления. Константин старался быть их заступником. В его указе 316 года сказано:

«Если сборщик налогов или прокуратор жестоко обойдется с кем-то, тот должен без раздумий подать жалобу на его издевательство и грабеж. Если эта жалоба соответствует действительности, мы предписываем, чтобы чиновник, который позволил себе нечто подобное в отношении провинциала, был публично сожжен».

Иногда в своей активной законотворческой деятельности Константин выглядит романтиком. Один из его указов гласит:

«Любой человек, какого бы сословия и ранга он ни был, который сможет доказать, что мои судьи, высшие чиновники, друзья или придворные совершили что-то неправедное и несправедливое, пусть безбоязненно приходит и обращается ко мне. Я лично сам все выслушаю и расследую.

Если выяснится, что это правда, я сам отомщу тому, кто до сих пор меня обманывал. Того же, кто представит доказательство, я вознагражу званиями и имуществом. И этого, да хранит меня всемогущий Бог, я буду придерживаться для счастья и процветания государства».

Историки, к сожалению, умалчивают о том, много ли жалобщиков обращались лично к Константину и много ли дел он сам сумел расследовать.

* * *

Весьма интересен рассказ историка Либания о нравах времен Константина, в частности о том, как население пыталось спастись от уплаты непосильных налогов:

«Есть большие деревни, и каждая из них имеет над собою много господ. Жители таких деревень прибегают к помощи воинов, что размещены у них на постое… Воинам они платят продуктами либо золотом… Обретя такую защиту, деревенские жители покупают себе полную свободу творить произвол: нападают на соседей, захватывают их участки земли… уводят скот… Хозяева, видя это, льют слезы, а эти насмехаются… и даже угрожают захватить остальное. И все это благодаря тому, что они содержат у себя воинов, которые большей частью сидят в деревне и предаются сну после обильной мясной трапезы и выпивки…

А законы в таких случаях не значат ничего.

Когда в такую деревню являются для сбора податей люди, коим это вменено в обязанность, то сначала они требуют подати спокойно и тихо, но встречают презрение и насмешки. Тогда сборщики… изрекают угрозы в адрес деревенских властей, но бесполезно. Наконец, они хватают их и тащат за собой, но те… пускают в ход камни. И вот сборщики возвращаются в город с ранами вместо податей… Несчастные сборщики узнают, что если они подати не доставят, то подвергнутся бичеванию.

Тогда они… со слезами продают своих рабынь и рабов, которые тщетно обнимают колени продающего их хозяина.

Затем они продают свои поместья… И цена за землю идет на уплату податей. И, наконец, когда нет уже никаких возможностей, они вынуждены просить милостыню. Так сенатор или член городского совета вычеркивается из списков по причине отсутствия имущества…»

Налоги в Империи часто были поводом для народного гнева. А иной раз и для настоящих бунтов, для свержения цезарей и августов. Константин на долгие годы обрел общенародную любовь одним своим указом — хозяева земель и те, кто их обрабатывал, освобождались от земельных податей каждый четвертый год. Это касалось и всех их потомков. Не одно поколение земледельцев и землевладельцев будет вспоминать Константина добрым словом.

* * *

В 316 году Фауста снова родила, и наконец-то мальчика. Константин расценил это как знак одобрения Небес его государственных усилий. Младенца назвали Константином. На радостях счастливый император провозгласил сына будущим цезарем, пока без территории. Тем самым была заложена традиция передачи власти в Империи по наследству.

Минуло несколько лет. Константин все яснее понимал, как был прав покойный уже Диоклетиан, говоривший, что с каждым годом пурпурный плащ становится тяжелее.

Теперь он частенько обращался за советами к Библии, а когда чего-то в ней не понимал, просил Евсевия объяснить. Священник часто бывал рядом с императором, став его духовным наставником. Однажды, после чтения Священного Писания, Евсевий сказал:

— Ты законченный христианин, доминус.

— Нет, я еще не готов им стать, — ответил Константин. — Я очень многим обязан милости Бога и хочу быть достойным его учеником. Это значит следовать его заповедям не только на словах, но в делах и мыслях. А до этого мне еще далеко.