На заседании товарищеского суда, собравшегося для рассмотрения персонального дела Егора Даниловича Бесхребетного, – избившего, как известно, двух приятелей своей внучки, – находились его председатель с двумя заместителями, несколько активистов писательского профсоюза и небольшая группа зевак. Кое-кто из них действительно сочувствовал матерому прозаику, остальные же нервно потирали ручонки в предвкушении захватывающего зрелища.

– Вкатят сегодня мне эти суки по первое число, – сказал Бесхребетный, входя со своей немногочисленной свитой в здание Союза писателей.

– А может, пронесет… – посочувствовал соратник.

– Это потом пронесет, как от пургена. Ты что, забыл, как выглядят эти рожи? В любой стае законы – а у этих обезьян особенно – определяются четким пониманием критерия силы. У них сил больше, и мутузить они меня сегодня будут даже не в связи с каким-нибудь своим меркантильным интересом, а так – для развлечения. Наши писаки всегда ориентируются на «внешний знак». Знаешь, что это такое?

– Ну, так… Приблизительно.

– А это когда достаточно сообщить, что перед вами маршал, министр или кто-то похожий на них, как вступают в силу определенные установки восприятия. У меня на этом небольшом принципе построена половина всех написанных романов.

– А почему ты думаешь, что руководство Союза высказалось против тебя?

– А никто и не высказывался. Жополизы из товарищеского суда, профкома или парткома своим задним местом всегда чувствуют мнение начальства априори. Вот скажи мне: что из себя представляет многочисленный отряд писателей нашей страны?

Во всяком случае, не семью – основную ячейку нашего общества. Скорее – многоликий и разноречивый коллектив творческих людей.

– Творческих?

– Ну, творчески настроенных.

– Если бы коллектив, мой милый. Это клика!

Собеседник Бесхребетного нервно оглядел могучую фигуру прозаика и тихо согласился:

– Пожалуй, ты прав – такие загрызут в два счета.

Войдя в комнату, где за столом президиума уже сидели скромные вершители писательских судеб: председатель суда – облезлый литературный критик из толстого журнала и его помощницы – две замызганные дамочки непонятного возраста, одна из которых была сильно пьющая поэтесса, а вторая вообще неизвестно кто – то ли однополчанка одного из бывших членов Политбюро, то ли машинистка начальника первого отдела Союза, – Егор Данилович молча плюхнулся на деревянное сиденье и попросил разрешения закурить.

– Вы не в бардаке! – сразу расставив точки над «и», объяснил ему облезлый председатель.

– Привык, понимаешь, к барским замашкам, – подлила масла в огонь то ли машинистка, то ли однополчанка. – Посмотрите на него – каков наглец! Молодежь нашу замечательную калечить – ему как два пальца. Извините… А тут, понимаешь, – курить задумал. Это же форменное хулиганство!

Сидевший за спиной Бесхребетного «сочувствующий» Файбышенко хмыкнул и бросил куда-то в пустоту:

– Ох уж мне эти полковые жены крупных наших воевод…

Кто-то справа в ответ захихикал и попытался сурово пошутить:

– Полковые вдовы еще страшнее!

– Что ты… вы сказали? – грозно прорычала спившаяся поэтесса. – Да я тебе за такие слова…

«Кто-то», только что уточнивший разницу в статусе приближенных к военным женщин, спокойно встал со своего места и молча, нахально улыбаясь, вышел.

– Это что же делается? – вскипела поэтесса. – Это на кого этот гад руку поднимает? На передовой отряд… – Она уже поднялась было со своего места и хотела броситься наперерез уходящему «кто-то».

– Помолчите, пожалуйста, Аглая Бронеславовна, и сядьте на свое место! – жестко оборвал ее председатель суда.

Поэтесса сначала вяло отреагировала на реплику начальства, однако вскоре все-таки вернула свое грузное тело в исходное положение «позы пулеметчицы», бубня себе под нос: «Ничего не понимаю…»

А понимать тут, собственно, было нечего. Человек «кто-то» был официальным представителем Комитета государственной безопасности в Союзе писателей, и критик из центрального журнала по долгу службы это отлично знал. Теперь он сидел, задумавшись о том, считать ли мимолетное высказывание неизвестного мужчины официальной точкой зрения карательных органов по данному вопросу или же не стоит. В результате серьезный опыт старого интригана позволил ему всего за несколько секунд понять, как необходимо вести себя дальше. Фраза Евгения Шварца «Человека легче всего съесть, когда он болен или уехал отдыхать» была ему хорошо знакома, сколько раз она помогала критику принимать верные решения. Это была замечательная, удивительная, на редкость хорошая фраза.

Решив спустить дело на тормозах до лучших времен полного прояснения ситуации, председатель предоставил слово для выступления нескольким сочувствующим Бесхребетному писателям, после чего, слегка пожурив Егора Даниловича, предложил членам суда вынести прозаику общественное порицание и наконец под одобрительный гул аудитории объявил форум закрытым.

Бесхребетного даже ни о чем не спросили, не потребовали объяснить свой странный поступок, как будто вся страна много лет отлично знала о гнусных пристрастиях Егора Даниловича: ну бьет, калечит, мол, молодежь наш Егорушка – и хрен с ним, так держать…

– Парадокс какой-то, – сказал ничего не понявший Бесхребетный и тут же вспомнил чью-то мудрую мысль: «Жизнь чаще похожа на роман, чем все наши романы на жизнь».

По старой писательской традиции любое значительное событие в жизни каждого из пишущей братии – хорошее или плохое – следует отмечать.

Пригласив в ближайший ресторан нескольких своих приятелей из числа «сочувствующих», дабы спрыснуть с ними удовлетворение от принятого судом решения, Бесхребетный стал спускаться по широкой мраморной лестнице вниз. Здесь он увидел курящего Флюсова, бывшего уже в курсе последних событий, и весело сказал ему:

– Пойдем, Серега, махнем по рюмахе за мою победу над человеческой глупостью.

– Почему – победу, Егор Данилович? – удивился Сергей. – Порицание – это ведь тоже своеобразная оценка вашей творческой деятельности. Причем явно со знаком минус.

– Потому что этим козлам могла прийти на ум абсолютно любая подлость.

– Ну, например?

– Какие тебе еще нужны примеры? – Данилович грустно вздохнул и, схватившись за сердце, пояснил: – Могли даже из Союза исключить.

Через полчаса за круглым столом ближайшего питейного заведения, кроме самого Егора Даниловича и Флюсова – он все-таки пошел, хотя и был несколько ограничен во времени, важно расположились, потребляя коньяк: поэт Евгений Александрович Файбышенко, прозаик, герой Советского Союза Анатолий Карлов и еще четверо старых соратников Бесхребетного, фамилий и имен которых никто, кроме «именинника», не знал.

Ухайдокав для начала по триста грамм «КВ» на писательскую единицу и единогласно придя к выводу, что все в мире суды состоят исключительно из негодяев, собеседники вдарились в личностные воспоминания. Пальма первенства здесь оказалась у Анатолия Карлова, который не менее получаса держал всех в напряжении рассказами сначала о военно-полевых судах, а затем – о героических фронтовых буднях в тыловой армейской газете.

Сергей Сергеевич в результате не выдержал:

– А я ведь тоже был героем Советского Союза. Только не настоящим. И всего около недели.

– Расскажи, старик, – попросил один из «четырех неизвестных», абсолютно незнакомый доныне Флюсову человек. Причиной его крайней фамильярности служил тот факт, что, отлучившись в туалет по нужде, он только что выпил у барной стойки две пол-литровых кружки янтарного немецкого пива. Такая ж у него была многолетняя привычка, и поделать он с ней решительно ничего не мог – ненадолго оставлять пьющий интеллигентный коллектив, чтобы отлакировать втихаря крепкие напитки чем-нибудь более легким.

– Да пожалуйста. Находясь на службе в вооруженных силах как двухгодичник и однажды оказавшись в славном городе Тамбове, я забрел ночной порой на Центральный телеграф.

– Слушай, давай покороче, – попросил Егор Данилович, – а то твоя история выльется в еще более длинную, чем у Тольки Карлова.

– …А допустить мы этого не можем, – подхватил Файбышенко, потому что разница между любыми настоящими и мнимыми героями имелась везде и всегда самая существенная.

– Как скажите, Евгений Александрович. Буду краток как только можно. Как ваша последняя поэма.

– Что? – с угрозой в голосе произнес всемирно известный поэт.

– Я не хотел вас обидеть. – Сергей Сергеевич опасливо посмотрел по сторонам и, быстренько собравшись с мыслями, сказал: – Ну, так вот. Там я познакомился с очаровательными работницами телеграфа. А поскольку ночевать мне все равно было негде, то перед тем как улечься подремать на ленточном агрегате для перемещения и транспортировки почты, какое-то время пил чай в служебном помещении.

– А разве можно в служебном помещении пить чай?

– Конечно можно. Там я и обратил внимание на пачку пустых правительственных телеграмм с красной каймой. Соображал я всегда быстро. Попросил девчонок набить на одной из них приблизительно следующий текст: «Москва – Кремль. Тыры-пыры… Лейтенанту Флюсову следует к нам прибыть для получения звезды Героя Советского Союза за образцовое выполнение специального задания…»

– А разве так можно?

– Можно.

– А для чего это было надо?

– А не для чего. Очередной розыгрыш.

– У нас за такие шутки на фронте ставили к стенке, – грозно сказал Анатолий Карлов.

– Ну вот. Опять пошло-поехало… – заступился за Флюсова Егор Данилович. – Я ведь, Толя, тоже на фронте был.

– Да знаю я.

– Что ты знаешь? Конечно, не в таком опасном месте, как тыловая газета. А отсиживался в окопах на передовой. Но героем почему-то не стал…

Карлов блеснул глазами – замечание Бесхребетного явно его задело:

– С моими стихами на устах люди в бой шли.

– Сдаваться. – Егор Данилович закашлялся.

– Знаешь что? Не зря тебя сегодня судили товарищеским судом. А – зря приняли такое непринципиальное решение, ограничившись общественным порицанием.

– Ну вот – договорились. – Поэт Файбышенко поднял вверх руку. – Брек, друзья!

Карлов вскочил с места, глаза у него сузились, белки приобрели какой-то голубоватый оттенок:

– А он мне больше не друг!

«Странные все-таки люди литераторы, – подумал Флюсов. – Их предназначение не должно ограничиваться рамками самолюбования. А тут – на тебе: чуть слово сказал кто поперек – сразу всплеск эмоций, как же так – меня, любимого, не уважают в той мере, которая мне больше всего подходит. Хотя, наверное, эта черта имеется в наличии у всех, но здесь она принимает какие-то гипертрофированные формы. – И тут же экспромтом выдал для самого себя очередной афоризм: – Уж лучше дуреть от водки, чем постоянно находиться в состоянии опьянения от сознания собственной важности. Ну что… Они сейчас могут и подраться. Зря я сюда пришел».

– Мужики, прекращайте! В одной моей эпической поэме…

– Да засунь ее себе… знаешь куда… – отмахнулся Карлов.

– А вот за это ты у меня сейчас по роже получишь, – спокойно сказал поэт Файбышенко.

«Блин, – подумал Флюсов, – их уже трое. Сейчас еще пару междометий… Встанут «четверо неизвестных» – и тут такое начнется… Чем же вы тогда, уважаемые товарищи и господа писатели, отличаетесь от различного рода маргиналов и другой шушеры? – И сам же себе ответил: – Да ничем».

– Друзья, – Сергей Сергеевич почти перешел на крик, – весь сыр-бор возник из-за моего дурацкого рассказа. Поэтому прошу – не ссорьтесь. Я готов сейчас же извиниться перед всем коллективом в целом и каждым уважаемым индивидуумом в отдельности.

В ответ чья-то дружеская рука, схватив со стола пустую бутылку из-под коньяка, шарахнула ею по голове писателя-сатирика.

– Убивают!

«Ну и нравы у этой богемы, – подумала прибежавшая на крик официантка. – Каждый день дерутся. Благо Союз писателей от нас в двух шагах».

Она обтерла лицо Сергея Сергеевича мокрым фартуком, осмотрела нанесенные мелкие повреждения и спокойно вынесла свой халдейский вердикт:

– Сейчас оклемается. Милицию звать будем?

– Не надо. – Егор Данилович представил себе еще один товарищеский суд и поморщился.

Оказывается, сатирика шарахнул именно любитель потребления «зеленого змия» без свидетелей.

– Зачем ты это сделал?

– Ребята, простите. Нервы сдали. У меня на работе неприятности. И жена пьет. Теща сволочью оказалась, а тесть – подонком.

– Слушай, при чем здесь теща? Что ты нам голову насилуешь? – Евгений Александрович Файбышенко взял его левой рукой за волосы. – Ты знаешь, что тебе теперь за это полагается?

– Не губите!

Бесхребетный грустно оглядел присутствующих:

– Какие же мы все с вами, мужики, дерьмо…

Подошедшая официантка, вполне согласившись с данной сентенцией, что было понятно по ее улыбающемуся лицу, предложила:

– Господа, пора бы и расплатиться. А то вы тут друг друга изуродуете, кто тогда по счету платить будет?

– Не понял… – удивился Бесхребетный. – Ты знаешь, женщина, с кем ты разговариваешь?

Остальные его дружно поддержали, забыв о существовавших всего полминуты назад разногласиях.

– Что за тон?! – возмутился Файбышенко.

– Мы вам что – приятели из подворотни? – разошелся любитель эксклюзивного потребления спиртных напитков.

– Ну-ка, бегом за книгой жалоб и предложений! – заорал Анатолий Карлов. – Я тебе туда сейчас такого понапишу! Ты у меня отсюда вылетишь истребителем с поражением во всех гражданских правах, и на работу в приличном общепите тебя до конца жизни не возьмут.

– Официантка недоверчиво хмыкнула, создав искусственную паузу в надежде уладить конфликт мирным путем.

– Иди, иди. И без книги жалоб не возвращайся.

Вся зареванная, она вернулась через небольшой промежуток времени, держа в руках заветное издание местного значения. Бесхребетный как руководитель проекта, грубо вырвав книгу из цепких рук официантки, приказал ждать. Во время написания чего-то крайне эпистолярного он периодически отрывал взгляд от бумаги, переводил его на бедную женщину, хмурился и сопел.

– Как ваша фамилия? – официальным тоном спросил прозаик. – Иванова? Хорошо. Имя-отчество?

– Александра Петровна…

– Собирай манатки, тетя, – съязвил Файбышенко, в душе уже начиная ее жалеть.

Наконец процесс переноса мыслей на бумагу окончился. Иванова получила на руки книгу и, испугавшись, пробежала глазами первые две строки:

– Это что? Это как? Объясните…

Бесхребетный поднялся во весь свой могучий рост, плеснул в фужер немного коньяка и подал официантке:

– Дорогая Иванова Александра Петровна, спаянный коллектив пропойц-писателей – мастеров высокохудожественной литературы – объявляет вам благодарность и просит руководство заведения отреагировать на сей приятный факт – поощрить вас денежной премией или, на худой конец… – при этом выражении весь стол зааплодировал, – ценным подарком. Мы со своей стороны обязуемся регулярно посещать это образцово-показательное заведение, содействуя тем самым качеству выручки, что в свою очередь должно привести его к победе в каком-нибудь соревновании на звание «Ударник капиталистического труда». Ура!

Иванова остолбенело икнула и сменила горькие слезы обиды на сладкие – умиления и радости.

– Мужчины, да я вам… Фрикасе настоящее хотите? Вырезку телячью? Я – мигом! Я туда-сюда на кухню за пять минут сбегаю. А может быть, каких-нибудь деликатесов? Чего в меню нет…

– Как настоящие русские писатели с многонациональным уклоном, чего в меню нет – мы не хотим.

– А тогда что ж нести?

– Ну, на ваше усмотрение, любезная Александра Петровна.

Обожравшись до отвала и заплатив по счету сущую ерунду, писатели, расцеловавшись, разошлись, выразив общую крайнюю признательность Егору Даниловичу Бесхребетному за его мудрый житейский опыт и высочайшее мастерство человеческого общения.