Явившийся в Концертный зал имени Чайковского по приглашению Флюсова Магистр Ордена куртуазных маньеристов Вадим Степанцов выглядел неважно.

Вчера, а точнее уже сегодня, он вернулся в свое гнездышко только под утро уставший после проведенного рок-концерта группы «Бахыт-компот», в которой он имел честь состоять в качестве художественного руководителя.

В руках он держал небольшую книжицу – последний альбом галантной лирики Ордена, включающий в себя новые произведения шести главных маньеристов, воспевающих в своих виршах разноплановые безумства любви и погоню за наслаждениями. Сборник предназначался в качестве подарка писателю-сатирику, с которым Степанцов был знаком большое количество лет, а сколько – он не помнил, да, честно говоря, никогда особенно и не пытался восстановить в памяти тот чудный летний вечер, когда они, в первый раз пожав друг другу руки, уже через некоторое время попали в непростую ситуацию в молодежном кафе с битьем стекол и чьих-то маловразумительных лиц.

Увидев в фойе Сергея Сергеевича, Вадим прибавил шагу и, подлетев к генеральному директору, вместо приветствия с ходу начал читать стихи собственного содержания:

– Привет, менестрель! – Сергей с наигранным умилением прижал к груди кудрявую голову поэта, однако того подобный жест глубокого расположения не остановил. Подумав секунду, он продолжил:

– Тебе необходимо знать, достопочтенная Валерия, что этот поэтический идальго предается чтению своих стихов в течение всех суточных двадцати четырех часов. Так что не обращай на эту его меланхоличную привычку особого внимания.

– Уважаемый немного преувеличивает… – начал было туманные разъяснения Вадим, но, повнимательней рассмотрев раскосые выразительные глаза девушки, резко осекся: – Богиня… Я в шоке! Знавал за свою полную невзгод жизнь многих женщин, может, целую тысячу или две, но такой не видел ни разу! Богиня! Какая фактура лица, какой влажный пленительный взор!

Из-за ближайшей колонны показалась долговязая фигура Ивана Григорьевича. Он вкратце обрисовал шефу создавшуюся ситуацию с отказом музыкантов играть под управлением маэстро Гастарбайтера и вяло резюмировал:

– Теперь я не знаю, что будет…

Сергей задумчиво почесал затылок и нервно спросил:

– А чем конкретно этот заморский козел оскорбил исполнителей?

– Я опросил несколько человек, никто дословно мне ничего не повторил. Судя по всему, смысл сказанного Клаусом был действительно мерзкий. Основной лейтмотив – я гений, а вы все, тут собравшиеся, – дерьмо собачье; будете играть, что скажу, сколько скажу, если будет надо – то до потери пульса.

– Вот скотина! Недоносок! Он же нам своим хамством все мероприятие загубит. Что предлагаешь?

– А в чем дело? – попытался встрять в разговор куртуазный маньерист. – Я могу чем-нибудь помочь?

– Вряд ли. Хотя подожди… – Поглаживая подбородок, Сергей слегка отошел в сторону. – Вадим, у тебя есть лирические произведения? Слушай, у нас тут вышла небольшая заминка. На ее улаживание, я думаю, уйдет минут двадцать-тридцать. Выручай, займи публику своими стихами – ты же профессионал. А в качестве гонорара получишь от моих щедрот девушку Валерию.

– Надолго?

– Не бойся, дружок, не навсегда. На один вечер. Ну, решайся.

– А чего тут решаться, дело для нас привычное. Я готов.

Райлян с Валерией, подхватив Степанцова под мышки, резво потащили его на сцену, а Сергей тем временем опрометью понесся за кулисы, на ходу успокаивая себя: «Только бы не сорваться. Только бы эта боснийская рожа мне ничего не вякнула с самого начала – по его поводу у меня давно кулаки чешутся…»

Перед тем как выйти на площадку, Вадим успел рассказать сопровождавшей его девушке вкратце свою автобиографию, почему-то акцентируя несколько раз ее внимание на фразе, сообщающей о том, что в свое время поэт закончил ведущий факультет Московского мясо-молочного института.

– Хорошо, хорошо… Я все поняла…

Для лучшего усвоения услышанного ею материала Вадим несколько раз одобрительно похлопал тяжелой рукой по Валериным худым плечам и, весело подмигнув, пошел к зрителю.

– Какой он, однако, странный, – потирая немного ноющее предплечье, посетовала Валерия.

– Чего с него взять? Одно слово – поэт…

Иван Григорьевич подошел к краю занавеса и, слегка отодвинув его в сторону, впился взглядом в стройные ряды сидящей нервничающей публики.

Степанцов начал страстно. После первых же произнесенных им строф зал притих.

– Как же мы сразу-то не додумались разбавлять Клаусовскую какофонию высокой поэзией? – бросил в темноту кулис Иван Григорьевич.

Где-то на уровне поясного ремня у него внезапно зашевелился пиджак – это Валерия, согнувшись в три погибели, если по-театральному – на два яруса ниже Ваниной головы также припала к щелке между занавесом и стеной, пытаясь заполучить в перекрестье зрачка коренастую фигуру Магистра куртуазных маньеристов.

Суперагент поймал себя на мысли, что столь близкое нахождение к нему точеной фигуры девушки странно подействовало на его тренированный и, в общем-то, вследствие этого никогда не реагирующий на женские прелести без трезвой, трижды взвешенной команды головного мозга организм.

– Валерия, это вы? – Левая рука Райляна автоматически выдвинулась вперед, а ее пальцы, нащупав что-то округлое и упругое, попытались судорожно сжать ухваченное что-то, но это им, к удивлению Ивана Григорьевича, не удалось.

Когда Флюсов вбежал в гримерную, младший Гастарбайтер важно восседал там на стуле, закинув ногу на ногу и пуская к давно требующему ремонта потолку сизые клубы дыма с помощью дорогущей гаванской сигары.

Сергей перевел дух и сурово спросил:

– Я вижу, почтенный маэстро, вам уже надоело дирижировать полноценным оркестром.

– С чего вы взяли?

– Я делаю выводы из вашего поведения. Вам, по-моему, больше нравится лечиться от венерических заболеваний в одном чудном заведении на улице Короленко. Кстати, вас разыскивает некто господин Топоровский. Он сегодня звонил в офис.

– Зачем?

– Хочет пообщаться с твоим папашей на предмет обсуждения условий по поводу заточения его сына-музыканта в клинику для лечения.

– Мы так не договаривались.

Сергей Сергеевич от негодования подпрыгнул:

– А оскорблять лучших российских музыкантов мы договаривались? Некоторые из них хорошо известны во всем мире, большинство – лауреаты международных музыкальных конкурсов.

– Я не специально. Так получилось.

Это я уже слышал, – не на шутку разошелся писатель-сатирик. – И по поводу приставания к девушкам в офисе, и по поводу лечения триппера…

Ты отдаешь себе отчет в том, что если хотя бы треть от общего числа исполнителей сейчас встанет в позу, – мы вынуждены будем прекратить проведение фестиваля?! Где они сейчас?

– В соседнем помещении.

– Так, быстро пошел – попросил у них прощения и мне доложил.

– Но я не могу. Мне как гражданину западной страны не пристало… – Клаус вскочил с кресла и задрал голову вверх под углом примерно сорок пять градусов.

Сергей молча подошел к музыканту, аккуратно одной рукой снял с него очки, а другую быстро приставил к сияющему каплями пота высокому лбу иностранца и, тихо произнеся: «Тогда получай!», влепил ему увесистый, разухабистый щелбан точно посередине головы в небольшое, микроскопическое углубление сразу над сросшимися почти в единую линию над переносицей надбровными дугами.

– Ой! – закричал Гастарбайтер и пошатнулся.

Двадцати оговоренных с поэтом Степанцовым минут вполне хватило – инцидент после слезливых извинений Клауса Гастарбайтера и небольших финансовых поощрений Сергея Сергеевича был полностью исчерпан.

Увидев, что музыканты занимают положенные им места, а довольный молодой дирижер уже ищет по карманам свой главный атрибут – палочку, Вадим свернул свое экспромтное выступление и, раскланявшись, под оглушительные аплодисменты отправился за кулисы, где встретил еще одного своего старого знакомого – поэта-песенника Ондруха. Песенник был не один и слегка навеселе.

– Познакомься, – представил он Степанцову стоящую рядом с ним блондинистую женщину с одутловатым лицом. – Это – Муза.

– Очень приятно. Вадим.

– Да нет, старик, ты не понял. Муза – это ее профессия, а имени ее я, честно говоря, и не знаю.

– И правильно. И хорошо.

– Старик, оглянись вокруг. Ведь говоря словами песни, правда, не моей: «А жизнь хорошая такая…»

– Ну, ты еще много других песен напишешь.

– Тогда объясни, почему же в таких тепличных условиях вот этим… – здесь он кивнул в сторону своей спутницы, – очень нравится пить, курить, ночевать на вокзале?

– При чем здесь вокзал? – встрепенулась дама. – Я ночую всегда исключительно у себя дома.

– Честно?

– Конечно, честно. Мне столько приходится врать по работе, что если я еще на отдыхе стану говорить неправду, то быстро сойду с ума, – четко объяснила блондинка и зачем-то, посерьезнев, добавила: – Вы знаете, как трудно быть порядочной женщиной?! Нет? А знаете, почему? Потому что ежедневно приходится иметь дело с непорядочными мужчинами.

– Ладно, друзья, я, пожалуй, пойду. У меня здесь еще дела.

Валерию с Райляном Степанцов нашел в буфете. Помятый вид девушки, ее взлохмаченные волосы сразу навели поэта на будоражащие душу сомнения.

– Вы же мне обещали, что сегодняшний вечер полностью будете принадлежать мне, – с обидой в голосе произнес он.

– Выбирайте выражения, молодой человек. – Ваня с пунцовым лицом взял сотрудницу своей организации за руку.

Вадим ухмыльнулся.

– Вот-вот. Так всегда: сначала наобещают с три короба, а потом – обжулят. Ну посмотрите на нее, – окончательно расстроился поэт, – какое у нее сейчас лицо?

– Обычное. Очаровательное, как всегда. – Ваня собрался с духом и чмокнул девушку в отдающую иностранным ненастоящим парфюмом щеку.

– Я не об этом… – продолжил поэт, сделав вид, что не заметил страстного поцелуя. – У нее вид довольный и умиротворенный. Такое бывает сразу знаете после чего?

Здесь взорвалась Валерия:

– А какое, простите, ваше собачье дело, чем я занималась последние полчаса? Может, это мое любимое занятие?

– Ну вы же понимаете, что после случившегося я не могу да и не хочу тесно с вами общаться.

– Послушайте, как вас там… Кажется, Вадик? Не заводитесь! Вы нас, конечно, сегодня выручили – нет вопросов. И мы в некотором смысле в небольшом долгу, но это не дает вам права говорить скабрезности в адрес сотрудниц оргкомитета.

– Поэт грустно вздохнул.

– Ничего вы мне не должны. Я даже согласен на то, чтобы угостить вас пивом.

Иван Григорьевич вообще не употреблял спиртного, за редким исключением, но здесь сдался.

– Дружище, не держи на меня камень за пазухой, в нашей организации есть много приятных девушек.

– У меня никаких камней нет. – Степанцов расстегнул пуговицы на своей курточке, вытащил из брюк нижний край заправленной туда джинсовой рубашки и зачем-то продемонстрировал собравшимся свой пупок. – Но зато они, наверное, есть у вас, – он показал глазами на оттопыривающуюся часть пиджака суперагента.

– Да это никакие не камни, это мое личное оружие, – со смехом пояснил Райлян и достал из плечевой кобуры черный и выразительный пистолет «вальтер».

– Ё-моё, – вырвалось у Степанцова, – он и вправду вооружен.

– Ой, Ванечка, неужели оружие настоящее? – заголосила девушка.

– Конечно.

– А ты научишь меня из него стрелять?

– Разумеется, научу. Из пистолета, автомата, фаустпатрона, огнемета, пулемета. Я научу тебя многим захватывающим и интересным вещам. Ты сможешь минировать железнодорожное полотно, обезвреживать фугасы, мины-растяжки, по запаху определять наличие наркотиков в радиусе двадцати метров, разбивать головой кирпичи и спускаться с шестого этажа по веревочной лестнице без страховки.

– А почему именно с шестого, Ваня?

– Понимаешь, с некоторых пор у спецслужб и Министерства обороны на тренировки, на создание учебных комплексов по подготовке агентов не хватает средств. Раньше, я помню, бывало спускался по канату и с пятнадцатого этажа. Сейчас же все пришло в упадок, и выше шестиэтажных зданий в нашем распоряжении ничего нет.

– Как это, наверное, романтично – минировать подъездные пути какой-нибудь вражеской железнодорожной станции, – не выдержав, съязвил поэт.

– Ты опять?! Вот зачем ты опять говоришь гадости?

– Да ничего подобного. Никаких гадостей я в виду не имел. Просто с детства мечтал быть сначала сапером, а потом минером – вот и все.

– Ты правда хотел быть военным?

– Да не военным. Я хотел быть сапером или минером.

– Так это же армейские специальности! – Суперагент расплылся в улыбке.

– Но я же в то время был маленький и об этом не знал. А когда узнал – сразу расхотел.

– Я вижу, коллеги, обсуждение головокружительного успеха выступления нашего поэта идет полным ходом, – громко сказал подошедший Сергей Сергеевич. – Кстати, Вадим, это – тебе.

Небольшой конверт явно с денежным содержимым быстро перекочевал из одних интеллигентных загребущих рук в точно такие же – другие.

– Пойдемте, друзья, полчаса для свободного времяпрепровождения мы, кажется, заработали. В буфете нас ждет эксклюзивный вариант – доставленный по моему личному указанию из офиса ароматный бразильский кофе.

Степанцов вместо обещанного кофе попросил русской водки. Залпом махнул полный двухсотграммовый фужер и, закусив ломтиком лоснящейся семги, понес:

– Хватит, Вадик, – неожиданно попросил Иван Григорьевич. – Здорово, но хватит. А то под такую лирику и меня что-то на допинг потянуло. В себе-то я уверен, а вот другие, – он нежно посмотрел на Валерию, – могут не выдержать и – начать. И тогда процесс потребления зеленого змия может приобрести необратимый характер.

– Ну да, – поддержал его мысль Степанцов, – как говорится: «Я приду к тебе в номер в пять вечера. Если опоздаю – начинай без меня…» Забота о ближнем – дело хорошее. Несмотря на ваши возражения, я все же прочитаю еще одно стихотворение… Потому что это мой долг. Потому что оно очень актуально.

Егор Данилович в компании поэта Файбышенко и шахматистки Инны Чачава в это время усаживался в автомобиль «Жигули» пятой модели. Евгений Александрович назвал свой домашний адрес, и машина тронулась с места.

– Интересно, вы сначала уселись, а уже потом сказали, куда ехать, – устало сказал водитель. – А если бы мне было не по пути?

– Вы же живете в материальном мире, милейший, и поэтому с денежными господами вам всегда будет лучше ехать в одну сторону.

– Пожалуй, вы правы, – согласился частник и прибавил газу.

Домашняя обстановка квартиры всенародно любимого поэта шахматистке не понравилась.

«Слишком уж пафосно все как-то…» – подумала она.

Войдя в фойе Концертного зала имени Чайковского, Флюсов остановился как вкопанный.

– …В настоящее время в России нет молодежной политики, – усиленный рупором до боли знакомый голос, периодически сопровождающийся грохотом аплодисментов, привел Сергея Сергеевича в состояние радости. – Главная задача молодежной политики МППР – переломить эти негативные тенденции, предложить молодежи полноценную идеологию, открыть ей новые жизненные перспективы, помочь вписаться в современное общество!

Сергей, бесцеремонно расталкивая толпу зевак, окружившую взгромоздившегося на небольшой табурет с велюровой обшивкой политического деятеля, попытался приблизиться к нему, а заодно и поприветствовать.

– Цель нашей партии… – здесь Казимир Карлович сделал паузу. – Вы все представители общества, в котором по моей модели его развития будет обеспечено равенство возможностей между любыми гражданами. Потому что, по большому счету, место, которое занимает каждый индивидуум в социуме, в первую очередь должно зависеть лишь от его умственных, организаторских и, что самое главное, нравственных способностей и характеристик.

– А скажите, – донесся голос из толпы, – какова роль государства в решении этого вопроса?

– Первое, что необходимо сделать, – это принять закон о молодежи, обеспечивающий для нее необходимые права и обязанности. Создать общенациональную организацию под эгидой государства для воспитания детей и молодежи в духе высокого патриотизма, национальной гордости, а также в духе трудолюбия, гуманизма и демократии. Надо восстановить все формы бесплатного образования и вернуть молодежь за школьные и студенческие парты.

– Хорошо! – крикнул абсолютно лысый, с седеющей бородой мужчина, стоящий в первом ряду. – А как быть с армией?

Карлович вытащил из кармана салфетку, на прошлой неделе похищенную им из одного центрального ресторана, и быстро промокнул могучую шею:

– Я утверждаю, что особое внимание следует уделить подготовке молодежи к службе в Вооруженных силах России, качественному улучшению допризывной подготовки юношей и их патриотическому воспитанию. Для этого необходимо развернуть для юношей и девушек систему военно-спортивных лагерей, где они могли бы в летнее время совершенствовать свою физическую подготовку, учиться необходимым навыкам самозащиты и готовиться к службе в Вооруженных силах.

«Ты посмотри, – подумал писатель-сатирик, – вот ведь хитрован! Любое мероприятие – свое или чужое – всегда использует себе на пользу».

Он решил дождаться окончания митинга и выяснить у партайгеноссе, как идут дела со съемками фильма.

Карлович был немногословен.

– Понимаешь, в чем дело, – сказал он Сергею. – Я не могу думать обо всем и обо всех постоянно. Если хочешь, пойди пообщайся с моими помощникам – Финаковым или Махрюткиным.

Сергей Сергеевич решительно отказался задавать вопросы своим недавним стражникам.

– А-а… Я тебя понимаю. Учти, гонор – это дело такое… А вообще-то, поедем-ка лучше со мной в Госдуму, развлечемся.

Сергей недоуменно дернул головой и вскинул брови:

– Казимир Карлович, на часах, между прочим, двадцать один ноль-ноль. Хотя с другой стороны, концерт уже заканчивается и делать мне здесь абсолютно нечего.

– Вот и отлично.

– Ну, хотя бы объясните, для чего в столь поздний час вы направляетесь в главный законодательный орган страны?

– Понимаешь, у одного из моих депутатов в очередной раз кокнули помощника. Конечно, оба они – и депутат и помощник – мне, по большому счету, до лампочки, но надо же поддерживать во фракции жесткую партийную дисциплину.

На первом этаже здания группу под предводительством Златопольского, состоящую из восемнадцати человек из личной гвардии вождя и его самого ближайшего окружения, встретил юный и застенчивый депутат от мануальных партократов – Венедикт Семенов.

– Казимир Карлович… – начал он и заплакал, – уничтожили, суки, четвертого моего помощника. И это за какие-то полтора месяца. Пойдемте помянем беднягу.

– Конечно, конечно, – вежливо согласился Златопольский. – Как же… Помню его, хорошо помню. Он у нас представлял какую группировку?

– Питерскую, – скромно вставил Махрюткин.

– Михалыч, сегодня же распорядись, чтобы послали материальную помощь в колыбель революции. Не забыть никого: жену, детей, любовницу, товарищей по работе.

– А вы сами не поедете туда?

– Венечка, я бы с удовольствием, но у меня же времени в обрез. В том смысле, что никогда его не хватает.

Поминальный сходняк закончился далеко за полночь – офицеры охраны Государственной думы даже не хотели кое-кого из нее выпускать.

– Вы же без всяких документов, да и к тому же пьяные, – объяснил старший из них свое волюнтаристское решение.

Вмешался Карлович, и ситуация разрешилась без осложнений. Хотя на следующий день представители службы безопасности здания все же обнаружили два абсолютно новых кожаных дивана на восьмом этаже, испачканных, по всей видимости с вечера, какой-то засохшей вонючей дрянью, всем своим видом напоминающей обычные фекальные массы.

– Слушай, ну и народ тут у нас работает! Я раньше командовал батальоном внутренних войск, но подобных выходок что-то даже там не припомню.

– А чему ты удивляешься? Народные избранники – не обычные люди. А в меру своей испорченности совсем даже исключительные. Ты вот, к примеру, пошел бы избираться в депутаты?

– Я пока с ума не сошел.

– Вот видишь, твоя мысль – это даже не следствие того, что ты дурак, а следствие отсутствия у тебя активной жизненной позиции.

– Все может быть, – философски подтвердил мудрую мысль второго первый сотрудник СБ, и приятели, решив больше не забивать себе головы разной чушью, отправились в думскую столовую, в которой можно было, вкусив маловразумительный обед, но зато в полной объеме – из трех блюд, заплатить сущие пустяки.

Шахматистка, кандидат психологических наук Инна Чачава не была девушкой легкомысленной, что, безусловно, крайне содействовало ее профессиональной деятельности, значительное место в которой состояло умение самостоятельно мыслить, а затем в доступной форме доводить его до сведения окружающих.

Ее отец – Николай Кириллович Чачава – служил на центральном телеграфе в должности какого-то мелкого чиновника, болел за футбольную команду – тбилисское «Динамо» и частенько играл на бегах, и везде – будь то Большая спортивная арена Центрального стадиона имени В. И. Ленина, ложа Московского ипподрома или же просто рабочее место – всегда с нескрываемой любовью и уважением цитировал свою дочь.

«Как же повезло человеку, – обычно говаривали окружающие. – Все у него хорошо: и машина с дачей есть, и деньги с красавицей-женой, но все же главное достояние Николая Кирилловича – это его дочь».

– Шахматы – это борьба нервов, и главное в ней – что может на первый взгляд показаться спорной и даже парадоксальной мыслью – это сентенция, утверждающая, что умение проигрывать в них гораздо более ценное качество, чем умение побеждать.

Бесхребетный уже звал ее Чачавочкой и ежеминутно просил предоставить ему счастливую возможность сразиться с девушкой в каком-нибудь средней руки гамбите, стремительном миттельшпиле или же во фригидном эндшпиле.

Инна пила мартини и весело смеялась. Файбышенко куда-то ненадолго исчез и явился, гордо неся в писательских руках с многочисленными синими прожилками два экзотических плода – африканских ананаса.

– Ой, какая прелесть!

– Ничего особенного, – недовольно сказал Егор Данилович и налил себе мартини тоже.

– Где вы их достали, уважаемый Евгений Александрович? Сейчас же явно не сезон.

– Сезон, сезон, – довольный собой, успокоил девушку всемирно известный поэт. – Что же, я не могу порадовать горячо любимую незнакомку чем-нибудь необычным?

Егор Данилович вспыхнул, как это частенько бывало с лучиной в бедной крестьянской халупе, где он когда-то родился:

– Вам не кажется, поэт Файбышенко, что вы несете полную чушь?

– Не кажется.

– Как может быть незнакомка горячо любимой?

– Это в твоих сельхозроманах не может, – упрямо заявил поэт, – а в моих виршах это вполне возможно.

– А я и не отказываюсь ни от чего. Ни от своей деревни, ни от опушки за лесом, ни от своего земледельческого происхождения. А вот ты от своего мещанского отказываешься.

Насморк сделал свое гнусное дело – Егор Данилович в завершение своих слов громко захрюкал.

– Ой, какую изумительную музыкальную картинку вы произвели сейчас на свет с помощью своего носа! У вас в деревне, наверно, была не одна свинья, – залепетала шахматистка.

– В их деревне не только животные, но и все люди были свиньи! – громко прокричал поэт и зачем-то побежал в туалет.

Данилыч, сначала хотевший обидеться, вдруг понял, какие выгоды ему сулит быстрое отступление поэта: он упал перед Инной на худые старческие коленки и по привычке замычал:

– Будьте моей натурщицей!

Ситуация прояснилась только к утру. Прозаик безнадежно храпел на диване, поэт – на огромной вместительной кровати в спальне, а Чачава слонялась в одиночестве по квартире, размышляя всего над двумя вещами: по каким причинам бывший чемпион мира Хосе Рауль Капабланка имел небольшое дополнение к своей фамилии – «И-Граупера» – и где спрятана выпивка в трешке поэта.

Когда на часах пробило семь – задремала и она. Оба – и первый и второй ее сны носили исключительно патриотический характер.

В первом грузины изобретали колесо, а когда наконец у них получилось, сразу построили сначала двухколесный велосипед, потом – четырехколесную телегу, а чуть погодя – и целый автомобиль, на котором поочередно катались: сама Инна, Майя Чибурданидзе и Нона Гаприндашвили.

Второй сон рассказывал о покушении на бывшего первого секретаря ЦК компартии Грузии Эдуарда Амвросиевича Шеварнадзе. Во сне враги стреляли в него целых два раза, причем оба раза – в упор. В первом случае спас бронежилет из орденов, во втором его закрыл телом товарищ Главный в Тбилиси телом товарища Главного в Кутаиси. После чего оба упали. Главный в Кутаиси – от обиды, что попали именно в него, а не в кого-нибудь другого из членов Высшего Бюро, а главный в Тбилиси – уже в предчувствии получения звания Героя Грузии.

Однако вскоре выяснилось, что стреляли холостыми. Дым рассеялся, начались прения. Террориста, естественно, скрутили. Это Основной Идеолог Грузии провел ему хук с левой и взял на болевой, а подоспевший Основной грузинский Военный уже лежавшему несколько раз ткнул тяжелым армейским сапогом в мягкий живот. После этого оба сформировали очередь за наградами и словами благодарности «от дорогого».

Однако в дело с криком «Я первый!» вмешался Главный в Тбилиси.

– Первый у нас Шеварнадзе, – резонно заметил Главный в Культуре и хитро оглядел присутствующих.

– Экий негодяй! – ставя почти все на карту, поддакнул Основной грузинский Военный. – Первый, говоришь?

У Главного в Тбилиси засосало под ложечкой, и он вернулся на место.

Следующим решил попытать счастья Ведающий Текстильной Промышленностью, Чачава даже во сне помнила, что в родной республике очень много баранов. Его речь была длинной и витиеватой. Если в двух словах, то факт провала покушения он приписал лично себе.

– Патроны, – сказал он, – специально по моему приказу выпускались и выпускаются не совсем боевые с тех самых пор, как Эдуард Амвросиевич начал свою неутомимую борьбу за мир и разоружение.

На этом закончив, он скромно встал третьим в очередь и затих.

Тогда вперед смело шагнул Высший Начальник Шпионов:

– Все эти разговоры, звучащие здесь, кроме, конечно, Ваших, дорогой и горячо любимый товарищ Первый Секретарь, простите за партийную прямоту, просто вздор.

Чутко дремавший Первый Секретарь, услышав привычное сочетание хвалебных прилагательных, оживился во главе стола, но говорить ничего не стал.

– Высший Начальник Шпионов продолжил:

Акция была запланирована нами как учебная, с одной стороны – способная выявить взгляды присутствующих и как боевая – с другой. Наш сотрудник метил не в Первого Секретаря.

– А в кого? – раздалось со всех сторон.

– А вот это уже государственная тайна. Главное, чтобы Наимудрейший и Солнцеподобный был в курсе, а он как раз в нем и был.

Первый Секретарь приосанился и попытался вникнуть в смысл сказанного, но через секунду забыл, что услышал, сморкнулся прямо на полированный паркет и объявил заседание Высшего Бюро закрытым.

Все присутствующие подошли к троим, по-прежнему стоящим у окна по-военному в затылок друг к другу, и встали аналогично.

– Товарищи, попрошу не расходиться, – предупредил Основной Идеолог Грузии, находящийся в колонне первым, – как проснется и вспомнит, начнем награждения в порядке очереди, согласно принесенной обществу пользе.

– А если не вспомнит? – нервно спросил Главный в Тбилиси с самого конца очереди.

– Да ему по фигу! Он все равно на днях переходит на работу в Министерство иностранных дел Советского Союза. Покрутится там какое-то время – и назад к нам, но уже президентом.

При слове «президент» кандидат психологических наук Инна Чачава вздрогнула и проснулась.