Глава 1

Три горных хребта — Хидо, Кисо и Акаиси, создают три возможных пути с севера на юг Хондо. Побережье Запада контролировали восставшие против алчной власти крестьяне и монахи Икко-икки. Их оплотом на юге стал храм Исияма, который сейчас осаждала армия Оды, а Такэда и Уэсуга снабжали восставших провиантом и оружием с моря. Часть вассалов Асикага и Оды удерживали проход вдоль западного побережья, с переменным успехом сражались с восставшими, подкреплёнными армией Уэсуги, «северного тигра». Такэда двинул свои войска между хребтами Хидо и Кисо, вдоль верховий реки Кисо-гава, параллельно руслу, где проходила почтовая дорога. Тропа в ущелье меж хребтами Кисо и Акаиси вела к северным границам Токугавы, союзника Оды, и по ней, помолясь горным духам тэнгу, выдвинулся пятитысячный корпус хатамото Ёсисады Хадзиме под командой Хавасана и Накомото. Основная масса войска императора Нинтоку Тоды медленно наползала на сравнительно маленькую армию Токугавы по Восточному побережью Хондо.

Генерал Мицухидэ заканчивал погрузку новобранцев и провианта на многочисленные джонки разной вместимости, среди которых обнаружились несколько больших кораблей — «черепах», захваченных у корейских берегов пиратами вако и отремонтированных в гаванях Уэсуги. Галеон англичан, вооружённый несколькими десятками пушек, в сопровождении старой, но шустрой двухмачтовой развалины карраки, из бухты Эдо уже исчезли.

Мотохайдус в растерянности метался из комнаты в комнату — Суа-химэ, его карающая рука на ложе Ёсисады, сбежала из-под стражи. Как? Куда? А главное — почему?

Да, ПОЧЕМУ?

Почему Такэда, заполучивший Сендэя целым и невредимым, не порвал союзнических отношений с Ёсисадой Хадзиме? Захваченную Ямамото принцессу он вернул сёгуну, а мог оставить в плену как изловленную им разбойницу — в залог. И почему Сендэй не стал преследовать Мотохайдуса! И Кендзо уклоняется от встречи… Неужели его просчитали и как-то исключили из «игры»?

Единственное оправдание — сэппуку… но какой толк? В лучшем случае служанка подметёт кишки с пола и его тело тихо закопают.

Так. Думаем… Сёгун уступил Такэде направление генерального удара по логову Оды Бадафусы, удовлетворившись слабейшим врагом, Токугавой. С одной стороны, это разумное решение: кто же лучше Такэды знает тамошние места? Но и Ода не такой уж дурак, каким его считают. Выход из ущелья заблокирован, скорее всего, там каменные укрепления, что выстроил выскочка Тоётоми, и стрелки с иноземными орудиями. Наверняка с горных склонов на голову Такэды повалится что-нибудь тяжёлое или выльется жидкое, ледяное, и очень много.

Ёсисада Хадзиме послал Хавасана с Накомото вдоль горной гряды Акаиси не на смерть… неужели намерен прорваться к Нагоя первым? А Мицухидэ — куда высадится его крестьянская армия — на побережье в устье Тенрю-гава, как планировалось, для соединения с самурайским войском Хавасана, или где-то ещё? Неспроста ведь Уэсуга выделил Ёсисаде свои корейские трофейные «черепахи»! Эти двое подкармливают икко-икки, бунтовщиков, что связали армию Оды вдалеке от провинции Овари, и услать туда десант Мицухидэ — самое логичное и выгодное решение. Да, скорее всего, эти хитрые интриганы сговорились против Ёсисады. Если так, тогда Накомото рядом с Хавасаном опасен! Играя на ревнивой нелюбви последнего к Мицухидэ, его легко убедить в предательстве этого любимчика сёгуна, и тогда отряд хатамото можно перенаправить на помощь Такэде через горный перевал Кисо. Свернув к западу от крепости Иида, армия окажется в тылу укрепрайона, противостоящего Такэде, и если не поляжет вся и не предаст, войдёт в Нагоя вместе с «горным тигром». Но лавры и фавор у Тоды всё равно достанутся Такэде!

А ему, Мотохайдусу, останется роль личного телохранителя императора Нинтоку Тоды! Того ли он желает? Надо помешать манёвру Хавасана в сторону Такэды! А кто способен его остановить вдали от ставки бакуфу? Лишь горные духи, тэнгу.

— Вот именно! Тэнгу!!! — гениальная идея буквально осветила лик приунывшего было советника императора.

Хватит Кагасиро отъедаться в почётном заточении на курорте Идзу! Покуда и этот не предал, его нужно перепрятать — тогда Саюке и бандитский отряд Рыжего Змея останутся подконтрольными Мотохайдусу. И сослужат службу!

Вышедшая из порта Эдо армада кораблей неумолимо двигалась к сердцу врага. Рёв сильного ветра в снастях доносился до слуха приглушённо, как рокот набегающего на гальку прибоя. Море — тёмно-свинцовое, медленно перекатывалось длинными гребнистыми валами, их вершины ветер обращал в горы пены и раскидывал, как сумасшедший, вызывая ливень водяной пыли, летящий через борта на палубу. Скрипы, стоны шпангоутов, бимсов и пиллерсов смешивались с его протяжным завыванием. Мачта вырывалась из тисков палубных шарниров, её грозное гудение утопало в неистовстве шторма.

Сейсмоопасный залив Сагами остался за кормой. На востоке, слева, темнели очертания острова Идзуосима с вулканом Михара, а справа, на юго-западе, подобно огромному чудовищу, вздымающемуся из тёмно-синей пучины, высились чёрные вершины гор мыса Иро полуострова Идзу — родового гнезда опальных Ходзё, и, по роковому стечению обстоятельств, нынешнего хана родичей кампаку императора Тоды, Мотохайдуса. Плотный слой снега покрывал горные склоны крупными тёмными заплатами.

Свет луны и звёзд не проникал сквозь толщу гонимых ветром штормовых облаков, но светилась вода залива — от многочисленных фосфоресцирующих медуз, поднятых из глубин волнующимися течениями. Жуткое зрелище для крестьян, непривычных к водной стихии, которых моряки к тому же успели застращать россказнями о чудовищах глубин и призраках утонувших кораблей, обречённых век за веком скитаться по волнам с командой живых скелетов на борту, о крабах, выползающих из моря с изображениями на панцире лиц утонувших рыбаков и потерпевших крушение мореходов.

Суда японских корабелов обладали феноменальной живучестью, выдерживали любой шторм. Почти любой… Кроме тех, что насылали демоны, если не получали своевременную человеческую жертву. Впрочем, многие поколения смешавшихся с монголоидами айнов уже не кормили море мясом потомков Аматерасу, а швыряли в волны выструганную щепку, наподобие человека с разрезанным животом, сыпали рис, лили саке.

Боги, как могли, смиряли голодных демонов морской пучины, бросавшихся на корабли — Небеса благоволили флоту Нинтоку Тоды. Иначе не могло быть, ведь на одном из кораблей на корме ожидал решительного броска на берег фаворит сёгуна генерал Мицухидэ. Он, в доспехе из плотных кожаных пластин, обшитых кольцами бронзовой чешуи, резко запахнул накидку из тигриной шкуры, что подарил ему Хадзиме, сняв со своего плеча. Узор — пара белых тигров, готовящихся к прыжку, сверкнул на ней серебристыми искрами. Генерал потянулся, словно сваливал с плеча ношу, безмерно тяготившую его — флот с пятью тысячами вооружённых рекрутов проследовал мимо залива Суруга, в котором, дрожа словно от злобного нетерпения, подпрыгивали на могучих волнах морские хищники — корабли Токугавы. Торговые заморские суда намбадзинов сгрудились там, укрываясь от шторма, забаррикадировали им путь от пристани.

За мысом Иро крейсировали два судна комодзинов, вышедшие из порта Эдо неделей ранее, чтобы запереть флот Токугавы в заливе Суруга и обезопасить проводку десантных транспортов. Теперь галеон и каррака присоединились к ним как основная ударная сила.

Штормовые волны и ветер быстро гнали флот Мицухидэ дальше на Запад. Капитан и матросы флагманского корабля принесли жертву, вылив за борт припасённую ещё в порту Эдо бадью человеческой крови казнённых сёгуном преступников, разведённой ароматным вином. Понемногу шторм стихал, и вскоре последовал доклад вахтенного о том, что близка цель плавания — устье Тенрю-гава, Уста Небесного Дракона.

Генерал надел конусообразный шлем, увенчанный золотыми крыльями, встал во весь рост на корме и пристальным взглядом сверкающих глаз недоверчиво избороздил чёрные пустоты в окнах домов города Хамамацу и смотровых башен замка. Мысленно взвесить и оценить уязвимость плана Хадзиме Мицухидэ не смог — не позволяла нарастающая тревога. Ему казалось, что каждое лишнее мгновение, проведённое в море, грозило флоту неминуемой гибелью. Повернувшись к самураям и оммицу, генерал призвал их душой и мыслями готовиться к битве. Толпа колыхалась, и при каждом движении отблески факельного света рассыпались по наконечникам копий и сверкающим глазам воинов. Мицухидэ подрагивал в предвкушении великолепного боя, горел изнутри. Чем ближе его суда подходили к городу, тем чаще, волнуясь, дышали воины. Дыхание вырывалось со свистом, и свист этот, казалось, не отличить от гула ветра.

— Я тебя заждался, Хийована мягкотелый, — недовольно проговорил Лао, загородив брату выход из каюты. — И что же сказали духи, а-а, Шуи-сан? Ты, верно, сумасшедший, если с ними общаешься перед боем. Тут живут не наши духи, а вражьи. Они обманут, и станешь думать, что ничего не выйдет.

В толстой лилово-синей накидке хаори собачьей шерсти, и ниспадающих из-под неё мешковатых складчатых хаками, мастер Шуинсай выглядел неповоротливым. Узкий кусок рыжей оленьей шкуры спрятал его уши от мороза, а бурая тесьма туго стягивала пучок волос на затылке. Матово блестели нарукавники с острыми шипами на костяшках кулака. Кроме укороченного заострённого на конце клинка, нескольких кинжалов и сюрикэнов, мастер ничего не взял.

— Не услышишь ведь врагов! — подметил Лао, хитро глядя брату в расширившиеся глаза, их индиговый огонь горел, как прежде, перед боем. — Йиро, Чонг-Ву и другие ожидают снаружи, очень волнуются.

— Не доставай, Кибиши, я помню план, — пробормотал Шуинсай. В дрожащем бледно-жёлтом свете каюты лицо младшего Зотайдо — неподвижное, точно маска актёра театра «но». Ничто сейчас не могло вызвать у него эмоции — он запер их в дальний уголок души, словно ненужные вещи — в кладовку, в сундук на колёсиках.

— Узнаю теперь!.. Мой дорогой Шуи-тянь! — Лао обнял плечи брата…

— За вас! За непобедимую империю Белого Тигра-Освободителя — всегда готовы умереть! — гулко разносилось над палубой. Экзальтированные рисоводы и собакоеды, одномоментно ставшие буси, кричали, грохоча выданными сёгуном доспехами, топали, словно разбушевавшиеся кони, потрясали копьями, перекидывая их из руки в руку, покручивали мечами. Оммицу вели себя сдержаннее — как подобало прекрасно обученным воинам-самураям, проверяли состояние, боеготовность смертоносных предметов инвентаря, закреплённого повсюду на внутренней подкладке одежды: за поясом, на груди, за спиной, на боках, на бёдрах и голени. Если вывернуть наизнанку одеяние диверсанта, то несведущий человек примет его за выставочное полотно с оружием, на котором не осталось места для новых экспонатов. Они, недавно прошедшие ступени обучения школы синоби, «смерть, крадущаяся во мраке», ждали момента, когда применят новые боевые навыки, выпрыгнув из-за борта корабля, вкусят сполна удовольствие победы не только сами, но доставят оное и мастерам Зотайдо, ожидающим полной отдачи.

— Артиллерии залп! — скомандовал Мицухидэ сигналом на галеон, приготовившись к решительному броску на берег. — Пусть враг трепещет!

Корабль отважного лорда Энтони Коридвена, словно гонимый демоном, шёл на город: орудийные порты подняты, жерла пушек выставлены, фитили подожжены. Разворот правым бортом, залп! Бабахнуло! Обе окрашенные красным палубы галеона вмиг заволокло пороховым дымом. Большие чёрные ядра вырвались из пушек почти одновременно. Сильно встряхнуло весь корабль — вместе с чугунными ядрами, с яростью, на берег набросился и вновь воспрянувший штормовой ветер, страшно засветились взмыленной пеной в черноте ночи горбатые чудовища-волны, вылезающие из моря — не иначе, сами боги помогают убивать. Обмёрзлые, побелевшие от снега мачты и снасти заревели с остервенелой тоской, студенистые холмы волн перебросились через палубы, окатив матросов.

Леди Коридвен вповалку лежала на тюфяке, на полу капитанской каюты, сине-зелёная, как морская капуста, и проку от неё сейчас было ровно столько же. Лорд Коридвен стоял на мостике, покуривая трубку. Самоубийственный и невозможный для других манёвр, ему, морскому волку, с опытнейшей слаженной командой, представлялся лишь опасным развлечением. Изредка капитан галеона небрежно бросал краткие замечания, которые тут же передавались команде горластыми помощниками, хотя каждому матросу и так был ясен свой манёвр, исполнявшийся с азартом и радостью.

Врезающиеся куда попало тяжёлые чугунные ядра галеона крошили камень пристани, поднимали столбы серой пыли, превращали ближайшие постройки в развалины, в мусор; с хрустом и гудением рушились деревянные дома, валились подрубленные залпом кипарисы и разбитые платаны в садах. Птицы с гомоном резко взмывали в тёмное небо.

— Поворот фордевинд! Сближение…

Пристань загудела, вздрогнула после второго залпа орудий галеона с более близкого расстояния, из руин, перекрывая грохот шторма, донеслись вопли, отчаянные голоса людей. С колокольни, откуда-то из-за развалин, послышались частые и резкие удары колокола, их подхватили гулкие звуки сигнальных раковин.

Корабли Мицухидэ, словно огромные обезумевшие киты бросились к берегу, на ходу убирая мачты, врезались — который в отмели, который в стоящие у пирса суда, исторгая содержимое своей утробы — сотни вооружённых нападающих буси рассыпались по набережной Хамамацу в пылу атаки. Множество их покалечилось или погибло от удара судна о грунт, и не один капитан-японец обречённо казнил сам себя, не посмев ослушаться приказа, недвусмысленно сформулированного Ёсисадой Хадзиме: «достичь и атаковать!».

Опытный капитан Коридвен аккуратно отвёл два своих судна от города в сторону бушующего моря и встал на рейде носом против волн, перезаряжая орудия.

— Тревога! Тревога! — из полуразрушенных зданий с криком выбегали легконогие асигару Токугавы — воины с аркебузами, с луками и нагинатами. В мрачной эйфории боя пристань оживилась, огласилась неистовым гамом. Всполохи искр, пыхающие из длинных стволов аркебуз и мушкетов, озаряли жёлто-красным светом разлохмаченную древесину, разбитые камни городских построек. Из разрывов и разломов осторожно выглядывали узкие рыла десятков ружей. Одни затаились, как соперники над игральной доской в ожидании сильного хода противника, другие нетерпеливо пошли в атаку. Беспрестанная отчаянная пальба, рёв ветра, свист летящих стрел, писк свинцовых пуль и гудение дрожащих развалин — сливались в страшный оркестр войны, в котором дирижёром выступала злость и ненависть.

Флагман Мицухидэ, уронив мачту, точно безумный брандер, протаранил баррикаду, образовавшуюся скоплением кораблей, сдвинув её. Самураи гвардии генерала и оммицу вырвались из него вслед за мастерами и командирами. Диверсанты, подготовленные Лао, сразу разбежались по городу творить чёрные дела.

В пороховом дыму и пыли из трюмов «баррикады» выбирались уцелевшие матросы Токугавы. Оставив их на расправу самураям Белого Тигра, братья Зотайдо и отряд из додзё Ампаруа тоже поспешили через пристань. Шуинсай и Лао бушевали, словно лесной пожар, сражались так, будто утратили страх смерти. Как соскочившие маятники, болтались из стороны в сторону, пьяно, лихо — пользовались своим редким фамильным стилем, неизвестным даже их ученикам — парируя сыпавшиеся со всех сторон удары, вели отряд в глубь узла обороны. И вот портовые развалины и воюющие за них самураи Белого Тигра и союзника Оды остались позади. У отряда братьев Зотайдо — особая задача.

Времени обходить Хамамацу не осталось, отряд направился к цели через город, через пустеющие дома напрямик. Царил хаос, отовсюду слышался стук распахнутых дверей, треск раздираемых в клочья ширм, пахло пороховым дымом и серой. Горящие стрелы визжали, залетая в пробитые ядрами городские стены. Крыши, двери и стены минка, утыканные стрелами, загорались со змеиным шипением. От истошных воплей женщин и детей содрогались нервы. Орали и выли обезумевшие домашние животные. В поисках спасения жители метались из комнаты в комнату, прыгали через перила, бежали по улицам и коридорам, тащили имущество в руках, катили в сундуках с колёсиками. Их яркие одежды — розовые, голубые, белые и пурпурные, походили на всполохи пожара, охватившего городские кварталы там, куда успели проникнуть оммицу. Матери с младенцами, старики, юноши и девушки с плачем покидали развалины, выбирались из-под них, словно раки-отшельники, оставляющие привычное убежище. Смешавшись с ними, братья Зотайдо и группа синоби быстро двигались к цели.

Пули и стрелы впивались в оконные ставни, в колонны, в перила, а в тёмной вышине гулял холодный ветер и пытался растолкать, скатать тучи, прогнать их, но дымный воздух словно застыл, препятствуя ему. Пошёл дождь, но огонь, продолжая охватывать ширмы, полз вверх по деревянным опорам, подобно красному плющу. Стены превращались в пепел, взлетали в небо, словно стаи чёрных ворон. Между ними, как фантомы, проносились мастера и ниндзя Зотайдо.

Ночное небо, иссекаемое бледно-синими длинными бичами молний, опалялось высокими красными столпами огня, перевитыми чёрными лентами дыма. В раскатах ружейной пальбы, в грохоте молний, в то нарастающих, то затихающих криках спасающихся бегством жителей витал злой призрак мрачной безысходности. Дождь перемешался с дымным туманом, стыли под ливнем развалины и ночь напролёт длинные ослепительно сапфировые молнии секли чёрную, как тушь, поверхность волнующегося моря, и грохочущее небо вещало судьбы Устами Небесного дракона…

 

Глава 2

Накомото, генерал «северного тигра» Уэсуги, привычно дремал в паланкине, но его бесцеремонно растормошил прибывший вестовой. Взмыленный вороной конёк топтался и тяжело дышал, пуская пузыри из широких ноздрей, мотал головой. Парень крестьянского вида, практически безоружный, если не считать короткого вакидзаси на поясе, был коню нетяжёлой ношей, но, как видно, путь его был не близок и скоротечен.

— Тайсё! — взволнованно заговорил вестовой, сунув голову за толстую парчовую занавеску. — В устье Тенрю высадился Мицухидэ. Его армия сходу напала на город Хамамацу, сожгла и разграбила его, синоби Зотайдо захватили замок. Токугава ведёт бои против армии сёгуна на восточном побережье и не смог защитить свои тылы. Корабли Мицухидэ все заведены в гавань — на озеро Хамана.

Накомото хмурился. Что-то пошло не так! Мицухидэ должен был убраться на другой берег залива Исэ и там сдаться Бадафусе, влиться в состав осаждающих храм Исияма и повернуть оружие против Оды, помогая монахам икко-икки выстоять и победить. Как теперь убедить служаку Хавасана не идти на юг? Глупо полагать, что ему не донесли… Такэда крепко влип! Не пройти ему сквозь район Накацугава-Эна-Мидзунами лобовой атакой… А и хорошо!.. Уэсуге на пользу ослабление соседа-врага, временно ставшего союзником. И поддержка сёгуна кораблями зачтётся «Северному тигру». Идём НА ЮГ!

В предвкушении страшной битвы на равнине стояла мёртвая тишина, небо над острыми пиками сосен, окружающими крепость Иида, — чернее, чем тушь. Месяц, бледный и маленький, едва обозначивал себя, утопая в лиловых сумерках. С холма, на котором возвышалась сторожевая башня, отчётливо виднелись тысячи огней лагеря двух генералов Белого Тигра. Рыжие, ярко-жёлтые, пляшущие на ветру факельные огни сливались в сплошную лаву, в море… Войско приближалось неумолимо, подобное всепожирающей горящей реке, лавинообразно накатившейся от далёкого Нагано вдоль русла Тенрю-гава, заполняя собою ущелье между восточным склоном Кисо и западным Акаиси.

Своим могуществом оно внушало противнику неумолимый животный страх. Куда ни кинь взгляд, везде огни. Застывшая поверхность реки казалась зеркалом, невидимой рукою опущенным на землю, а вокруг него разрастались тысячи рубиновых мерцающих звёзд, многократно отражаясь в тёмно-глянцевых льдах. На возвышении, представляющем собой громадную насыпь из камней и брёвен, в полыхающем ореоле ясно обрисовывалась фигура генерала Хавасана на коне. Его громоподобный голос разносился по долине, заставлял ближние горы дрожать и гудеть.

Разведчики из вражеской крепости — пяток необученных крестьянских подростков, чьи семьи, заблаговременно спрятав продовольствие и ценности от наступающих, укрывались в Иида — чуть было не лишились чувств, когда со склона высокой горы узрели воинство Белого Тигра. Лазутчики, связанные верёвкой для страховки, ошеломлённые зрелищем, с мерзким чувством подавленности, на ощупь брели по горной тропе, ловя далёкий свет месяца и время от времени чиркая огнивом. Перенервничав, предпоследний оступился, шедший следом тоже поскользнулся. Кувыркаясь и падая, они потянули остальных и скатились с утёса — благо, внизу оказался мягкий сугроб. Свалившись в него, несколько секунд все пятеро лежали бездыханно, словно теперь в их телах — ни одной целой кости. Но никакой боли, лишь головокружение. Опомнившись, разведчики припустили с донесением в крепость.

— Если тело умрёт и превратится в скелет, схоронённый в глубине земли, стоит только господину вспомнить обо мне, как душа воспрянет и станет служить моему Тэнно даже из могилы! — словно мантру повторял каждый воин Белого Тигра, выстраиваясь перед Хавасаном и Накомото.

— Ваши предки и Хатиман будут наблюдать за вами с небес, поэтому держитесь достойно! — произнёс генерал Хавасан, поравнявшись с Накомото на взгорке.

— Страна, наконец, прекратит междоусобицы, поднимется из руин и поприветствует лучезарное утро мира! — воины внимали словам вождя, звучащим раскатами грома, с благоговейным восторгом, и даже новобранцы исполнились гордостью: им посчастливилось служить под началом столь знаменитого полководца. С лихорадочным напряжением отчаянного самурая генерал вскинул боевой веер, гордо задрав подбородок.

Накомото тоже вытащил свой катана, резко поднял над головой. Войско замерло, пристально глядя на генералов, которые вот-вот скомандуют:

— В БОЙ!

На лицах самураев читалось нарастающее напряжение, решительный гомон пронёсся по рядам, нарастая до яростного вихря. Собравшихся охватила эйфория, шальное беспокойство, которое испытываешь на грани жизни и смерти, решаясь на отчаянный поступок.

— Бааанзааааай! — вскричал экзальтированный полководец.

— …ааааааааааааай!!!! — угрожающим рёвом отозвалось прославленное войско.

Хавасан выпятил грудь, Накомото сжал кулаки, двинул вперёд нижнюю челюсть.

Прозрачные воды реки отливали огненным блеском, когда войско стремительным маршем преодолело холмистый участок вдоль неё; ветер развевал множество полковых знамён с эмблемой-моном — свирепым белым тигром, пожирающим оленя.

Первыми спустились с холма ударные отряды конных лучников, копейщиков и мечников, за ними — приданные войску инженерные группы, несущие лёгкие длинные бамбуковые лестницы, по которым атакующие станут карабкаться на верх вала. Третьей волной шли основные полки яри-асигару и лучников, а замыкал арьергард — резерв, доверенный Накомото. Скрип колёс его катапульт, протащенных через многочисленные горные ручьи почти на руках, и потрескивание замёрзших досок, подстилаемых под катки, сопровождал отборную армию хатамото Ёсисады от самого Нагано. Тысячи горячих белых паров дыхания грели воздух; он перестал обжигать щёки холодом.

Издали виднелись полевые оборонительные позиции: ряды бамбукового частокола. Осаждаемые приготовили перед ними ямы, замаскированные, наполненные соломой, пролитой огненным маслом… За частоколом перемещались верхушки множества шлемов — враг поспешно и как-то суетливо занимал места. Казалось, их озадачило даже не большое число воинов Белого Тигра, а напугал неистовый боевой клич, потрясавший окрестные горы.

— Глупцы несчастные, — промолвил Хавасан, вытянув шею. — Неужели думали, что мы пройдём мимо них без хорошей драки? Конечно, они видят нас как на ладони, и перекрыли нам путь на юг, дабы завлечь в западное ущелье, в западню, напав с тыла и обрушив горы. Накомото-сан, мы не можем терять время, обходя ловушки окольными путями!

— Только что донесли: на склоне справа, в роще, во тьме прячутся чужие ниндзя, замышляющие недоброе, — сообщил Накомото.

— Ага! — рассмеялся Хавасан, и, набрав в лёгкие потеплевшего воздуха, скомандовал:

— Залп по роще зажигательными бомбами!

Облитые маслянистой смесью огромные комки из прессованной соломы с пороховыми зарядами внутри, выпущенные катапультами, с титанической силой ударяли в стволы деревьев и разлетались золотыми длинными языками, разжигая тут и там костры. Словно растревоженные красные демоны, вражеские ниндзя заметались, обгорая. Против обнаруженных некстати ниндзя выдвинулась полусотня конных лучников. Меткие стрелы поражали воинов ночи, освещённых соломенными кострами, на расстоянии, не позволяя им безнаказанно применять коварное боевое искусство.

Даже после обстрела не обошлось без потерь: затаившиеся среди трупов выжившие враги ценой жизни отщипывали от полков Хавасана боевые единицы и десятки. Но постепенно их перебили всех до единого. Путь к Иида освободился, и вскоре показались ровные ряды асигару: вооружённых нагинатами крестьян — защитников крепости, перед подстывшей дымящейся водой рва, кое-где отчасти поспешно отбитого ото льда, чтобы проруби ограничивали численность атакующих. Над каменистыми высокими отвалами фундамента крепостных стен высились башенки с воротами, защищённые поверху лучниками и аркебузирами. Где-то за стенами скрывались катапульты и заморские ядрометатели. Среди обороняющихся в поле виднелись доспехи самураев, приданных пехоте, спокойно ожидали приближения атакующих всадники со знамёнами Токугавы.

Полотнища знамён обеих сторон колыхались в клубах дыма; казалось, войско Белого Тигра — древний призрак, которого наслали разгневанные боги. Дым развеялся, сменившись туманом. Он застилал глаза и теснил дыхание, но вооружённые отряды Хавасана двигались твёрдо, уверенно, зная, что предстоит великое дело.

Воодушевлённые неистовым рвением генералов, самураи устремились на противника, им не страшно было умирать, знали, что попадут в Ракуэн. Хатамото Ёсисады Хадзиме безжалостными тиграми вгрызлись в ряды неприятеля, выставившего перед собой острые оленьи рога копий яри и лезвия нагината. Неудержимо, безостановочно продвигались атакующие вперёд, словно их жизненной целью было снести стены крепости. Лёд крепостного рва, кое-где тускло отблёскивавший янтарём, побагровел, и отливал теперь цветом расплавленного рубина. Свежепролитая кровь застывала на доспехах, древках и шлемах, становясь похожей на чёрный лак. Лёд трескался, и воины с криком проваливались в холодную воду, но выбирались на берег, и, невзирая на дикий холод, обмороженные, продолжали бой. В ночи то и дело слышались то высокие, то низкие голоса сигнальных раковин. Неминуемая сдача крепости представлялась делом времени, выдержки и терпения нападающих.

Первая оборонительная линия врага пала. Начала сопротивление вторая — со стен Иида сыпались камни, летели стрелы, лилось горящее масло, раздавалась пальба из мушкетов — из варварского оружия намбадзинов. Хотя отряды вражеского клана и сражались с неистовством отчаянных, но их грозные крики выражали горечь, объявшую даже командира гибнущих защитников крепости.

— Подводим катапульты, зажигаем на них солому, несём лестницы! Выкурим врага! — решал Хавасан, стоя в относительной безопасности напротив крепостных ворот на куче трупов мёртвых воинов. Конь его, лиловый, забрызганный кровью, громко ржал. Валуны, швыряемые вражескими катапультами, и ядра вражеских орудий Сусаноо направлял в сторону от него — удача благоволила храброму генералу! Пропустив солдат, волочивших лестницу, он прикрывался железным веером — множество луков целилось в него, но стрелы достигали на излёте, а пули вообще не долетали — порох китайский, сдобренный сушёными кузнечиками.

Подожжённые катапультами, закурились чёрным густым дымом кровли Иида, дымили и дымили грозно, безостановочно, а ветер гнал едкий дым в крепость, где осаждённые задыхались, слабли, захлёбываясь чёрным и пепельно-жёлтым масляным ядом…

 

Глава 3

Замок в городе Хамамацу оберегали гвардейцы Имагавы Нибори. На это и рассчитывал Ёсисада Хадзиме, направляя Мицухидэ именно сюда, в бывшие владения родичей Асикага, совсем недавно подчинённых Токугавой. Предавший раз, предаст повторно — так рассчитал сёгун. Крестьянской армии с небольшим подкреплением хатамото Ёсисады добавочные сильные и мстительные союзники в этих местах совсем бы не помешали!

Токугава Иэясу достаточно легко управился с Шуззе-дзе, «замком успеха», потому озаботился расширить его и обнести частоколом, и даже переименовал — дал нынешнее название. И сам переехал сюда из Оказдаки, провинция Айти.

До утра город пылал. Армия Мицухидэ грабила и радовалась безнаказанности, наслаждаясь кровавым пиром. Толпы горожан теснились у частокола, но в замок их не пускали. Самураи Имагавы высыпали во внутренний двор из казарм, заняли позиции вдоль валов и перед бойницами, до нервной дрожи сдерживали себя, чтобы не палить в черноту. До зари ситуация зависла в неопределённости: Имагава ничего не предпринимал, не имея ясного понятия о силах и возможностях нападавших, а разбойничающим крестьянам Ёсисады и так всё нравилось. В суматохе таранной высадки с кораблей погибли многие командиры — некому было призвать мародёров к порядку. Только к рассвету якудза Кендзо и бойцы Лао сумели накинуть узду на крестьянское войско, обогатившееся на дармовщинку и отожравшееся до поросячьей отрыжки.

Генерал Мицухидэ объезжал неровный строй своей армии на вороном жеребце. Мрачнее тучи, всматривался в самодовольные гнусные рожи — как же ненавидел он сёгуна за позорное назначение! Свидетели позора — отряд моряков, лишившихся кораблей. Моряки не принимали участия в грабежах, всю ночь они боролись за выживание своих посудин: заводили под днища матерчатый пластырь, откачивали воду, а кто смог оставаться на плаву, уходили в бухту. Захват города мнился им делом решённым.

Но ещё оставался замок!

Мицухидэ ждал условный знак…

Пройти частокол оказалось нелегко — мешала толпа перепуганных горожан, растормошившая охрану. Под видом спасающихся перелезть ограду нереально. Лао долго колотил в ворота и орал, вызывая охранников. Те не спешили открывать ему — то ли не слышали из-за гомона толпы, то ли не верили, что «посланник генерала Мицухидэ» настолько наглый и самоуверенный тип.

— Имагава, выходи, подлый трус! — захлёбывался яростью Лао, колошматя калитку.

Тем временем Шуинсай и группа синоби додзё Ампаруа энергично расчищали пятак непосредственно перед воротами. Только обнаружив за забором некое подобие порядка, охранники заинтересовались настойчивой личностью переговорщика.

— Эй, ты, там! — рявкнул басом хантё воинов Имагавы сверху, с галереи над воротами, разглядев Лао. — Кто таков, собачья твоя морда?

— Отворяй, тупица! — взъярился Лао. — У меня поручение от генерала Мицухидэ!

— Смерть ему! — злобно крикнули несколько ртов с галереи.

— Цыть! — хантё проявил дипломатичность. — Лезь сюда, инуномусуко.

Хантё скинул под ноги Лао узловатый канат. Тот дёрнул, проверяя прочность крепления, и вмиг очутился наверху. В бока ему тут же упёрлись жала яри. Злые настороженные физиономии самураев бледны, но полны решимости — оценили мастерство, поняли, что этот усатый дядька вовсе не крестьянин.

— Уберите железяки, придурки, — мирно посоветовал им Лао. — Я дарю вам жизнь.

Спустя час переговоров через вторые уста, Лао и сопровождающие его ниндзя удостоились лицезреть самого Имагаву Нибори. Заплывший салом полководец выслушал речь Лао, чуть наклонив голову — тугоух.

— Ты понимаешь, шпион, что я с вами могу сделать? Даже не за дерзость вашу, а за сам факт вашего существования — негодяи, не почитающие кодекс Бусидо, вы подлежите жестокой казни и смерти в муках.

— Боюсь, тогда генерал не сможет удержать моих учеников от сожжения замка вместе с вами, тайсё Имагава.

— Вот как? Смеешь мне угрожать?

— Что вы, тайсё, просто ситуация такова — либо вы напрасно погибаете за интерес бывшего вашего заложника и союзника Токугавы, который вас предал и унизил… либо вместе с моим даймё выступаете против Оды, вашего родового врага.

— Ода и так в моих руках, — возразил Имагава. — Но я встречусь с прославленным покорителем эмиси, генералом Мицухидэ, чтобы принять его извинения. Ты приведёшь его сюда, одного и безоружного, а остальные пока посидят в башне.

Цокольный этаж замка служил казармой, он соединялся подземными ходами со складом припасов, с колодцем, куда стекала ключевая вода из источника под замком, с арсеналом. Ниже, прямо под полом казармы, был сооружён ещё один этаж — тюремный. Камеры тюрьмы Имагавы представляли собой каменные мешки, перекрывались сверху коваными металлическими решётками, а на решётки настилались тростниковые маты, по которым ходили воины. С одной стороны, это было практичное решение: нелегко решиться на побег, когда бежать придётся через казарму ёдзимбо. А с другой стороны самим ёдзимбо бывало лихо от такого соседства: заключённые оказывались весьма неприятными — громко и противно стонали, и самураям-христианам казалось, словно так напоминают о себе голоса грешников из их христианского ада. К тому же иногда заключённые засиживались на этом свете, и, ослабевшие духом, оказывались весьма неопрятными засранцами, и такое положение дел в прямом и переносном смысле отравляло атмосферу казармы.

Шуинсая сбросили в одну из камер, отдельно от других. Их вообще всех раскидали поодиночке, понимая, на что способны синоби. Обобрали каждого, раздели до голой кожи. Возиться с осмотром естественных полостей, впрочем, не стали — побрезговали. Ограничились обливанием тростникового пола водой, чтобы не сразу загорелся, если кто утаил в себе воспламеняющие вещества.

— На, укройся… — хриплый старческий женский голос в темноте прояснил, что Шуинсай не один. — Могли бы подумать своими куриными мозгами, прежде чем скидывать ко мне голого мужика.

Мастер Зотайдо торопливо прикрыл наготу какой-то тряпкой. Странно, но тряпица никем не была населена — женская рука и в темнице заботилась об опрятности быта.

— Простите, хаха, — покраснел Шуинсай, чувствуя себя до крайности глупо.

— Устраивайся поудобнее, чичи, — последовало приглашение. — За что, не спрашиваю, надеюсь, что надолго. Скучно тут одной.

Шуинсай поёжился.

— Мы заложники. Нас сегодня выпустят, когда Имагава с Мицухидэ договорятся.

— О чём договорятся? И кто такой Мицу-э-как его там?

— Генерал Мицухидэ захватил город и сожжёт замок, если Имагава не заключит с ним союз.

— Какой город?

Вопрос был задан с интересом, что озадачило Шуинсая. Как же сюда попала эта женщина, коль ей неизвестно, где она, собственно, находится? И кто она?

— Хаха, а кто вы? Почему вы тут?

Женщина в темноте долго возилась у противоположной стены, и наконец собралась в комок, поджав ноги.

— Я его жена… Нибори бросил меня ради дочки Оды. Молодая дура должна была выскочить за Токугаву, а тот передарил девку Имагаве, как наложницу. Думал привязать Нибори к себе с помощью такого подарка.

— Сочувствую вам! — промолвил Шуинсай.

— Да ладно, чего там! Я не в обиде… Мне сюда сбрасывают кое-кого из акуто или проштрафившихся буси… Какая-никакая, а добавка к столу… Ты там, в уголке-то, смотри аккуратнее, не наткнись на черепа да рёбра! Пока вместе доедим последнего, позабавишь меня, чем сможешь, а как наскучишь — я и тебя… в кипарисовый ларчик.

Сумасшедшая! Шуинсай пошарил вокруг, нащупал что-то похожее на берцовую кость, пододвинул к себе несколько рёбер — вооружился.

— Что, боишься? — женщина блеснула единственным глазом. — Зря!.. Это я так, пугаю, чтобы не скучно век коротать. Кости-то остались от прежних жильцов — сгноил их тут ещё свёкор покойный.

Она встала и без боязни подошла к Шуинсаю, уселась рядом. Длинные бледные волосы, белое лицо, выцветший глаз, но как будто ни одной морщинки.

— Ты, господин, не гляди, что крива — вишь, не беззубая ещё!

Наверху затопали охранники, послышалась ругань, затем с потолка полилась вода — видно, кто-то всё-таки изловчился зажечь циновки.

— Эй, мастер, — решётка откинулась, и Шуинсай увидал Чонг-Ву…

В сопровождении телохранителей генерал Мицухидэ въехал во двор замка Имагавы. Вокруг него ещё толпился народ, но уже никто не прорывался за ограду. Большинство беженцев разошлись по домам и как-то обустраивались на пепелище — якудза жёстко восстановили дисциплину в крестьянском войске.

Генерал степенно спустился с коня — ступил сперва на хрустнувший хребет стремянного, затем на землю. Имагава ждал его на втором этаже замка, в приёмном зале. Поднявшись по деревянной лестнице, Мицухидэ увидел вассала своего врага восседающим на мягком футоне. Имагава и не подумал встать. Напротив, весь его вид выражал оскорблённое достоинство и надменность.

— Можешь не падать лицом в пол, — разрешил Имагава, — ты, покоритель эмиси. Но я, потомок рода, владеющего разорённым тобою городом, слушаю твои оправдания, Кено Мицухидэ, слуга прохвоста!

— Владевшего, но не владеющего, — поправил Мицухидэ, ничуть не смущённый. — Встань, склони голову и поблагодари меня за то, что я верну тебе и твоему роду этот город, когда мы заключим почётный союз.

Осмыслив сказанное, Имагава стал наливаться гневом, его жирное лицо покраснело, налилось кровью до фиолетового оттенка. Подбородки задрожали.

— Ты! — пискнул он. — Бандит! Я тебя сгною! Я тебя казню на площади! Голова твоя будет висеть на воротах, а тело пожрут крабы!

Мицухидэ оглядел ряды самураев, выстроившихся по периметру зала с обнажёнными катанами в руках.

— Ты не хозяин даже в этом замке, Имагава Нибори, — спокойно заявил Мицухидэ. — Приведи-ка сюда хотя бы одного из твоих заложников. Знаешь ли ты, где они сейчас?

Спустя четверть часа в зал на четвереньках вполз начальник замковой стражи и упал перед господином, носом в ноги.

— Бежали! — дрожа всем телом, пролепетал он.

— Как бежали?! — всполошился Имагава. — Куда бежали?

— Поищи в арсенале, — посоветовал Мицухидэ. — Там, где у тебя бочки с порохом.

Имагава пнул в лицо горе-служаку, и тот, в кровавых соплях, поспешил убраться. Ещё на четверть часа зал погрузился в молчание, пока злосчастный начальник охраны вновь не появился в проёме дверей — трясущийся, как лист на ветру. Рот его кривило, щёки колыхались, а глаза скакали вразнобой.

— ТАМ!!! С огнём! Двое…

— Двое! — подтвердил Мицухидэ. — Из шестерых…

Имагава Нибори опасливо заозирался. Ему всерьёз стало страшно за собственную шкуру — а ну как вот сейчас, откуда ни возьмись, в его толстую шею тихим плевком вопьётся отравленный дротик! Остро захотелось стать крошечным и скользким. Он сглотнул.

И вдруг…

— Господин! — из-за фусума к Нибори метнулась тонкая девичья фигурка в ультрамариновом кимоно, сверкнули крупные сапфиры на шее и запястьях. — Старая людоедка сбежала! Я видела, она ищет меня в моих покоях! Защити меня!!!

Мицухидэ вздрогнул.

— Кто ты, дева?

— Это моя жена… — почему-то сообщил растерянный Имагава. — Старшая дочь Бадафусы…

— Оды? — тупо уточнил Мицухидэ, теряя самоконтроль.

Вечернее солнце освещало нестройные ряды пеших асигару — копейщиков и аркебузиров, брызгало золотом и бронзой на доспехах самурайской замковой конницы. Новоявленные союзники принимали доклады командиров подразделений.

Надменный жирный Имагава, и рядом с ним прославленный покоритель варваров севера Мицухидэ, предатель.

На рейде, не входя в порт, качалась старая посудина каррака. С её палубы на берег смотрела женщина в синем. Саюке не понимала, как Мицухидэ договорился с Имагавой — кто они теперь, друзья или враги Трёх Тигров? Асахара, следивший за генералом, ещё не вернулся…

 

Глава 4

От поднявшегося ветра сосны скрипели, качались, стонали. Снег сыпался с их ветвей, и, подхваченный холодными потоками воздуха, превращался в белые вихри. Они, жалобно завывая, кружились и морозили обветренные лица самураев, прибывших на заставу защищать подходы в Айти. Безустанно немногочисленные отряды генерала Риозо, одного из военачальников Оды Бадафусы, возводили оборонительную линию в долине между юго-восточными отрогами горного хребта Кисо, над которой господствовали три хирадзиро: с севера — Синсиро, с юга — Тахара, и между ними, практически посередине, Тоёхаси. Мощная каменная твердыня Ниренги стояла подле кипарисовой рощи на холме высотой в сотню сяку. Она величественно возвышалась над снежно-серой долиной, являлась на редкость удачной опорой для броска в любом направлении. Земляная насыпь, соединяющая эти равнинные замки, надлежаще укреплённая, могла сдержать натиск войска любой численности и силы, давала равно прекрасные возможности для нападения издали и вблизи. Потерять форпост оборонительного рубежа Айти — значило лишиться щита.

Воины рыли глубокие рвы, ставили заграждения и возводили насыпи. У них также имелись скрытые ловушки на реке Асакура, которую армии Белого Тигра придётся форсировать не один день. Немолодой, но чрезвычайно усердный Риозо и его новый сподвижник, предатель Мицухидэ не должны были пропустить врага — любой ценой! Самураи роптали по поводу медлительности первого военачальника и не доверяли второму, который имел непривычный северный выговор и разговаривал исключительно с теми, кого знал и кого сдал в распоряжение Оды.

Риозо говорил безостановочно: подбадривал, иногда и журил сотников, они в свою очередь вдохновенно руководили самураями своих тайки, но стоило тому замолчать, уйдя в мысли, на лицах уставших воинов появилось выражение растерянности и досады, они принялись возбуждённо задавать вопросы:

— Сколько дней ненавистному генералу Хавасану идти до нас по северному ущелью?

— Какова оснащённость войска Накомото, давно ли доносили разведчики?

— Как скоро достигнет линии укреплений войско Ёсисады?..

…который гонит отступающего Токугаву, не давая передышки и по пути разграбляя провинцию за провинцией…

Негромкие переговоры воинов Мицухидэ, бывших самураев Белого Тигра, походили на жалобные причитания. Они особенно не желали встречи с Хавасаном и Накомото, а некоторые даже порывались прикончить предателя-генерала, сдавшегося не самому Оде, а всего-то девчонке, дочке Бадафусы. И что на него нашло?!

Роптали, впрочем, одни непосвящённые, а якудза, знающие замысел — подогревали эти настроения, поддерживая градус недовольства чуть ниже точки вскипания.

Под кроваво-красным закатным солнцем воины продолжали работать. Шёлковый плащ лилового цвета, который теперь носил Мицухидэ поверх толстого кимоно на меху, и тот пропитался потом. Мучило нехорошее предчувствие. Мерзким склизким червём оно ползало днями внутри груди и мешало спать по ночам.

Проснувшись снова в холодном поту, Мицухидэ глядел в тёмный потолок хижины и всхлипывал, разговаривая сам с собой. Ему казалось, что давний недруг, Хавасан совсем близко, а лучший друг, Хадзиме, вот-вот нагрянет с холмов впереди оборонительной линии на плечах Токугавы и пронзит сердце холодной катаной. Закутавшись в плащ, прогретый жаром каменного очага, генерал-предатель надел бесшумные кожаные таби, вышел из хижины и побрёл под широкий и длинный навес, где вповалку, кутаясь в шерстяные покрывала, беспокойно дремало на свежем воздухе низшее командование.

— Просыпайся, Сэн! — нагнувшись, Мицухидэ похлопал по щекам молодого самурая, который был его личным слугой. Открыв глаза, цуюхарай по привычке схватился за рукоять катаны, но опомнился:

— Мицу-сама? — сонно уточнил он со смертельной нервной усталостью на потемневшем лице. — Мы погибнем, и чем скорее, тем лучше. Мы — предатели!

— Нет… нет, — резко покачал головой Мицухидэ, глухо зарыдав. — Оннигороши, Онна!.. Я не смог!..

— Скрываться не имеет смысла, нам давали шанс остаться в Хамамацу и смертью искупить бесчестье, но ты не воспользовался им. Не приходи сюда, если не хочешь, чтобы кто-нибудь тебя зарезал!

— Не может быть, мы выживем! — У Мицухидэ почти началась истерика, и он убежал.

Генерал Оды Риозо пил саке мелкими глотками. Служанка, поддерживавшая жар в очаге, торопливо удалилась, едва Мицухидэ переступил порог нока, что предоставил сельский староста. Без приглашения подсесть к очагу Мицухидэ не мог, а Риозо не спешил проявлять гостеприимство. Неловкая пауза длилась и длилась: генерал-предатель скромно стоял у двери, не решаясь ни пройти в дома, ни удалиться восвояси. Позор «потери лица» удерживал его на месте.

Но как бы ни был горд собой Риозо, он не мог презирать тайсё-перебежчика настолько, чтобы относиться к нему, как к мебели. Жестом указал напротив себя. Мицухидэ ступил на деревянный пол, подошёл к очагу и сел на мусиро, скрестив ноги. Служанка поставила перед ним низенький столик и чашку, налила саке «господину Риозо», а затем и гостю.

— Я хотел бы приветствовать вас, как равного, — глухо начал Риозо, — ведь ваша слава покорителя эмиси велика и заслужена кровью. И, может статься, так оно будет… после войны.

Риозо отпил ещё саке, помолчал, тщетно ловя ощущения хмельного тепла в жилах, но то, что подарили организму первые глотки опьяняющего пойла, больше не возникало. Мицухидэ пригубил, а затем резко опрокинул в себя чашу, поморщился.

— Я не понимаю, как удержать моих самураев от бунта. Они готовы растерзать меня — даже ёдзимбо.

— Придётся расформировать ваши полки, по частям передать их другим командирам. А вы получите под начало части асигару Оды и Имагавы. Мне хотелось бы видеть вас эффективным союзником… За что сражается Ода, как вы полагаете? Разве нужна Бадафусе личная власть, как вашему другу Ёсисаде?

— Как же иначе?

— Япония гибнет от раздоров даймё. Виновны в этом безвольные, погрязшие в роскоши родичи сёгуна Асикага, сидящие в Муромати, в самом Киото. Там на улицах баррикады — не только клан на клан, но даже чернь восстала на благородные сословия и громит дворцы! Проклятые икко-икки, их нужно уничтожить, а потомков лишить всех прав — пусть будут вне общества, точно варвары… Когда-нибудь мы переселим их в токусю бураку… И в это время ваш друг, сам же усмирявший варваров ради Камней благого правления, наносит удар в спину армии порядка!

— Ёсисада Хадзиме слуга истинного императора. — Мицухидэ уловил двойственность положения. — Нинтоку Тода восстановит древнюю гармонию в Ямато.

Обе чашки вновь наполнились саке.

— Не уходи, — задержал Риозо служанку, — присядь. Сюда, ко мне, поближе… — приобняв, тиская женщину, генерал Оды продолжал убеждать гостя.

— За вашим Тодой стоят монахи-заговорщики. Это те, кто не захотел сотрудничать с императором Гонара — их называют ямабуси, горные воины. Им, видите ли, претит властолюбие двора… Да они попросту завистники! В монастырях давно поделились на касты — одни священники допускаются к государственным должностям, а других оттирают. Вот такие и кричат о себе: мы, мол, самые святые!.. Ямабуси подобрали среди монастырских сирот каких-то безродных талантливых детей, воспитали в них веру в собственные права на престол страны, обучили и вооружили. А теперь эти выскочки рвутся к власти! И вы один из них. Вам нравится?

Сидеть и слушать такие откровения для Мицухидэ было непривычно. Хмель бродил в его голове, согревал сердце и жёг нутро. Генерал-предатель молча вспоминал раннее детство. Да, он помнил себя в сиротском приюте, больного и слабого. Помнил Хадзиме, с которым было весело озорничать и нестрашно сносить наказания от наставника Сендэя. У Хадзиме была маленькая сестрёнка — он ею командовал, пока девочку не присмотрел Кендзо и не забрал в своё додзё. Вспомнил и Мотоёри, который теперь советник императора — этот всегда был хитрецом и жадиной, но Сендэй любил его за явные способности. Тоду Мицухидэ припомнить не смог.

— Я должен обуздать разговоры! Сам! — просветлённо воскликнул Мицухидэ. — И я сделаю так! Сегодня же построю полки и расскажу воинам о Ёсисаде и Сендэе всё, что помню. Мои самураи пойдут за мною и остановят одураченных этими злодеями товарищей.

— Вот и хорошо, — одобрительно кивнул Риозо, пьяно шаря под кимоно у служанки.

 

Глава 5

Кендзо нашёл братьев Зотайдо за изучением карты города Нагоя. Оба мастера, придавив коленями пергамент, сосредоточенно водили пальцами по линиям, исчертившим шершавую жёлтую поверхность выделанной кожи.

— Это святилище Ацута на вид незамысловато, но охраняется лучше любого замка, — бурчал под нос Лао. — Там сохэев гарнизон и наёмные самураи. В хранилище где-то должен быть и подземный ход, но откуда он ведёт — неясно. Вот в этих значках ты что-нибудь понимаешь, Хийована?

— Без местных вряд ли получится отыскать, — согласился Шуинсай. — Здравствуйте, Кендзо-сама! Очень кстати!

Даже не крякнув, старик присел на корточки рядом с ползущими по карте мастерами, ткнул посохом в одну из линий и провёл по ней до тёмного крестика почти под ладошкой у Шуинсая.

— Вот так идите. В этой минка спросите госпожу Ёри. Она заслуживает доверия.

— Как мы узнаем её? — резонно уточнил Лао.

Кендзо медленно поднялся, опираясь на трость, разогнулся и прошлёпал таби к очагу. Подкинул полешко. Протянул руки к пламени, почти касаясь оранжевого язычка.

— Вы её услышите, но не увидите. То, что надлежит, она передаст вам в руки. Переоденьтесь. Пойдёте вшестером… Твои разбойники, старший Зотайдо, нужнее поодиночке — я уже велел им, э-э-э… «дезертировать» с земляных работ и разгуляться по Нагоя и остальным городишкам провинции Мино.

— Мы, конечно, не сомневаемся, господин Кендзо, — Шуинсай почесал щёку, — что проберёмся внутрь хранилища реликвий. Да люди говорят, будто меча в нём нет. Если правда нет — как нам принести пользу сёгуну и императору? Устроить поджог?

— Да, — поддержал брата Лао, — мы ведь чем-то должны доказать, что не струсили и проникли в Ацута! А не найдя Меча, Разгоняющего облака, чем оправдаемся?

— Меч в святилище! — резко обернулся Кендзо. — Не в хранилище он, а где-то внутри алтарного помещения. Ищите. Без Меча невозможен истинный ритуал передачи власти императору Тоде от богов Ямато.

Переодетые крестьянами, шестеро ниндзя торопливо шли по тропе через горный отрог в направлении Нагоя. Склоны южной части хребта Кисо не высоки, не более двух тё. На той стороне перевала их ожидала первая сложность — родина Токугавы, крепость Окадзаки, находящаяся в тылу укрепрайона, выпускала из ворот отряды патрульных, стерегущих перевал. Проскочить мимо было непросто, очень многие дезертиры уже поплатились головой, и в качестве таковой вернулись на линию обороны. Ежедневно из Окадзаки в замок Тоёхаси являлся всадник с рогожной корзиной и сваливал к ногам бугё Риозо несколько окровавленных мясных кочанов.

Поросшие криптомериями склоны, хоть и невысоки, но белы от снега, а по снегу бежать, оставляя следы — дело гиблое. Братья Зотайдо и не надеялись проскочить мимо бдительного патруля. Им нужно было изобрести и применить какую-то уловку, чтобы подозрительность стражей успокоить, а лучше — как-то изловчиться и получить от одураченных помощь. Не доходя вершины перевала совсем чуть-чуть, Лао остановился.

— Здесь! Вон та орясина подойдёт, — указал он рукой на один их кедровых стволов значительной длины и толщины.

Йиро, Чонг-Ву, Монтаро и Маса вчетвером протоптали дорожку к указанному дереву, утрамбовали снег. Шуинсай примерился и сделал засечку топором. Оно, топорик, для такой работы не особенно годен, но Шуинсай не мог снарядиться нормальным инструментом лесоруба — группе предстояло выдавать себя за плотников, идущих в город. У каждого за поясом торчал подобный «струмент» — на короткой тонкой ручке г-образное лезвие с квадратным затыльником и бородкой.

Стук лёгкого оно глушился расстоянием, и это давало шанс успеть сделать дело до того, как их услышит патруль и проявит к ним нездоровый интерес. Шуинсая сменил Монтаро, того Чонг-Ву… и вскоре ствол толщиной в обхват повалился наземь, хлестанув снежную целину и взвихрив облако колких снежинок. Синоби обступили поваленное дерево и вшестером быстро обрубили ветки, ободрали кору. Монтаро имел плотницкие навыки, ему и доверили тесать начисто. Большой парень старательно выбрал острым топориком зазубрины, срезал на одной стороне бревна продольную полку, а затем высек по нарисованным Лао знакам иероглифы имён и текста молитвы духам. Один конец бревна Монтаро тщательно скруглил, изобразив фаллическую головку.

Передохнув и перекусив, довольные работой, шестеро «плотников» подхватили брус на плечи, и поплыл этот психологический таран вперёд безрогой головой.

К вечеру того же дня они наткнулись на патруль Токугавы. Десять конных самураев, вооружённых луками и копьями, дожидались группу крестьян, деловито несущих с гор какое-то бревно священного вида. Те спокойно приближались к воинам, ничуть не выказывали паники, будто самые что ни на есть законопослушные граждане, занятые делом важным и нужным.

— Стоять! — зычно крикнул басом тайтё. — Вы откуда такие? Отвечать!

Лао тихо скомандовал, и группа, нёсшая святое бревно, остановилась. Командир патрульных, показалось мастеру, слишком молод. Даже юн. Значит, у Токугавы дело туго, все мужчины наперечёт!

— Долгих лет господину военному! А мы как есть плотничали там, в Тоёкава, строили амбары купцам да господину Ито Маширо чинили джонку на реке Тои. А теперь господин Ито Маширо нанял нас срубить и снести в святилище Тагата это вот кедровое бревно с поминальной молитвой предкам рода Ито и благодарностью богам. Этот дар от господина Ито Маширо обязательно надо доставить побыстрее, ведь потом мы должны вернуться назад, потому что господин генерал Риозо строит крепи от вражьего войска, а мы тоже очень хотим защищать нашу землю от проклятого Ёсисады.

Молодой командир патруля одобрительно хмыкнул. Вроде бы не врут, подумалось ему. Не суетятся, не боятся разоблачения и кары… Да и какие из этих дуралеев бойцы! Вон тот, например, ковыряющий в носу и жрущий сопли — урод из уродов. И эти два олуха, чешущие задницы топорищами — ну никак не строевые! И два старых — который говорил, и с того конца «конца»…

— Плотники, значит… — переспросил тайтё. — А не каменщики?

Лао прочёл в глазах юнца надежду, но поспешил разочаровать.

— Не, не могём мы с камнем… Токмо с деревом.

— Ладно, шагайте живее! Боги вам в помощь, — смилостивился тайсё. — А чтобы побыстрее было, вот вам знак, — десятник сунул руку в кисет и швырнул Лао табличку с иероглифами.

Лао чуть не подпрыгнул от такой удачи. Это был пропуск! Теперь не надо тащить клятое бревно с собой аж до самого Тирю, чтобы выбраться из опасной зоны патрулей. Изображая благодарность, Лао снял шапку и отвесил земной поклон, чуть не потеряв равновесие и не бухнувшись на колени. Стражники, не удостоив его и взглядом, пришпорили коней, окатив паломников фаллического культа снежной крошкой из-под копыт.

 

Глава 6

Равнина Кисо плодородна и удобна для проживания, хорошо орошается многочисленными реками, ручьями и каналами: по ней проложено множество дорог, трудолюбивые жители настроили не поддающееся исчислению количество дамб. И в этот район поодиночке и парами через горные тропинки просачивались оммицу — ученики Лао Зотайдо, мастера, оставляя на тех самых горных тропках остывшие и заледеневшие трупы патрульных Токугавы. В замке Окадзаки ежедневно получали неприятные вести со всей округи — то тут, то там вспыхивали пожары, взрывались склады, прорывало дамбы и ледяной водой затапливало хранилища продовольствия. Среди местного населения то и дело закипали драки, нередко перераставшие в побоища, ширились панические слухи о вражеских диверсантах, тысячами орудующих в тылу. Слухи об успехе армии Такэды на севере проникали сюда вместе с дезертирами от Тоётоми, не сумевшего утопить лавинами в ущельях сильного Горного Тигра. Такэда и вправду напирал, потеряв при штурме укреплений Тоётоми треть армии. Правый его фланг угрожал крепости Гифу, левый выскребал с гор Кисо засевших там сохэев, союзных Оде — и в этом деле блистал генерал Такэды Ямамото. А центр армии Горного Тигра застрял на правобережье Кисо-гава.

Из глубокого тыла Накомото получил печальное известие о гибели Уэсуги — Ода подослал к нему во дворец своих ниндзя. Охранники уничтожили группу пробравшихся убийц на этажах дворца, но один, карлик, спрятался в уборной. Он долго, говорят, тренировался сидеть в фекалиях, дыша через трубочку и прислушиваясь… Так или иначе, но Уэсуга погиб, пронзённый пикой снизу. Накомото сожалел о господине, но недолго пробыл ронином. Он в походе сдружился с Иоши Хавасаном и потому легко принял покровительство Ёсисады.

И вот настал день неминуемой битвы. Прибывший накануне Токугава, генералы Риозо и Имагава, вглядываясь в молочную дымку, стояли наверху замка Тоёхаси. С северных холмов к реке, петляющей в долине, спускалось доблестное войско генералов Хавасана и Накомото, по пути в него влились отряды воинственных монахов секты нитирэн, и, наконец, с востока, со стороны берега Тихого океана, показалось воинство Белого Тигра. Мощная волна надвинулась на заграждения противника.

— Только вперёд! — рычал Хадзиме, нещадно стегая коня. Возвышаясь в седле, яростными криками подбадривая воинов, с горящими глазами, он выглядел безумцем.

— Сметём войско Оды, уничтожим крепость! — грозно добавил Хавасан, вскидывая руку с боевым веером. Всё его грузное тело было в белых повязках от недавних ран, голова под шлемом перемотана, но дух по-прежнему неуёмен и непобедим.

— Считаете себя самураями, но Путь Воина вам не знаком! — Накомото не отставал. — Лунный свет наш сообщник. Дыхание неизбежного поражения веет над лагерем врага!

Как три обозлённых демона, вырвавшихся из Преисподней, они вели за собой гигантскую дико ревущую стаю, ощерившуюся копьями, поблёскивающую лезвиями мечей.

— Рассредоточиться! — немедленно скомандовал Хадзиме. Его зоркий прищуренный взгляд выхватил знакомую фигуру, мелькнувшую в вечернем тумане перед рядами частокола у леса. Из груди сёгуна вырвался возглас досады:

— Мицухидэ! Предатель!

Полководец выхватил из-за пояса золотой жезл, и, размахивая им, призвал мчащихся воинов расчистить путь. Несколько тысяч самураев, выкрикивая боевой клич, ринулись за господином. Каждый мечтал биться с ним бок и бок и грезил погибнуть рядом с военным вождём.

Из-за близости реки грохот ружейной пальбы асигару войск Токугавы из-за деревянных укрытий раздавался громче обычного, пороховой дым, слившись с мглой, окутал поверхность льда густой серой завесой. Множество длинных фитилей, спущенных с берега к заложенным под лёд минам, разом воспламенилось, и неугасимое пламя заскользило по темнеющей глади огненными змеями. Десятки легковооружённых лучников один за другим выпускали стрелы по самураям Белого Тигра на противоположном берегу. Каждый лучник целился в сёгуна, но живая стена закрывала его снова и снова.

Мицухидэ, как недавний враг, выставленный Токугавой за линию укреплений, накануне так и не смог убедить воинов ни в правоте поступка, ни в предопределении свыше… В угрюмом молчании внимали ему самураи, демонстративно «считали ворон» по сторонам крестьяне-ополченцы, ехидно ухмылялись рассеянные по их нестройным рядам якудза…

И генерал «сломался». Из остроумного, рационально мыслящего, красиво говорящего любимца буси, фаворита самого Ёсисады, каковым он в одночасье перестал быть, Мицухидэ превратился в слабоумное, неуравновешенное, полное неуверенности жалкое существо.

Полки Мицухидэ расформировали и переподчинили другим командирам. Те выдвинули чужаков вперёд — живым щитом. А Мицухидэ принял командование над несколькими верными Токугаве отрядами — из самых трусливых и ненадёжных, которые больше доверяли собственным ногам, нежели такому генералу. Впрочем, оставалась в его подчинении и небольшая часть самураев Белого Тигра — самые строптивые, их за то подставили под стрелы, лишив возможности повернуть оружие в тылу осаждённых.

Теперь, презираемый своими и непринятый чужими, в страхе за свою жизнь, метался предатель от одного воина к другому, просил, заискивал испуганно, с невыразимым отчаянием:

— Пропустите, Риозо-сан дорожит мной!

Ни один самурай, ни «свой», ни Токугавы, не давал ему укрыться за спиной, никто не хотел собственным телом защищать предателя. В глубине души любого воина, даже штрафника-акуто, живёт врождённое благородство, которое заставляет восхищаться смелым поступком, если его совершил даже враг, но если враг предал своих… то он вдвойне не имел право жить!

— Где Риозо-сан?

Грохнули мины на реке, высоко взвились водяные столбы и опали, разливаясь крошевом по ледяному панцирю, шуга закачалась на чёрной воде выломанных взрывами «окошек». К несчастью для обороняющихся, морозец стоял неделю, и лёд выдержал на значительной площади — по нему в атаку на укрепления Тоёхаси пустилась вскачь конница, вооружённая юми, дальнобойными асимметричными луками. А за конными самураями — пешие яри-асигару, сохэи с нагинатами.

Один из уважаемых генералов Оды, Риозо, вступил в бой с передовой частью войска Белого Тигра.

— Мы справимся, да?! — застонал Мицухидэ, прикусив нижнюю губу так, что пошла кровь. — Ничего, у нас тоже большая армия!

На миг ветер разогнал туман, и перед Хавасаном и Накомото возникло не менее многочисленное войско защитников клана Токугавы.

— Пусть мы погибнем, — осипшим голосом произнёс на скаку Хавасан. — Но погибнем во славе!

— Да, — пробормотал Накомото после недолгой паузы. Признаться, ему не хотелось рано уходить из жизни.

Кони задыхались в пене, стывшей на холоде, лица людей пылали решимостью, доспехи, покрытые кровью, превращались в рвань, стоило попасть под ружейный залп. Самураи Хадзиме мчались так яростно, что клочья снега, мёрзлые комья земли и сухой травы градом летели из-под копыт лошадей. Земля тряслась, кони ржали, воины громко и возбуждённо перекликались. Стрелы конных самураев Белого Тигра выбивали из рядов аркебузиров Оды десятками, не щадили и несчастных бывших однополчан, вынужденных защищать свою жизнь в бою с пешими копейщиками и мечниками. Многие преданные Мицухидэ поворачивали оружие на врага, и под огнём мушкетов и аркебуз Токугавы неслись в атаку на Тоёхаси.

Преодолевая заграждение, пройдя ряды частокола, за считанные мгновения асигару Белого Тигра снова, будто на шахматной доске, встали в боевые порядки, обрушили на противника ливень из смертоносных стрел. Уловив смятение, охватившее вражеский стан, армия Белого Тигра яростнее пустилась на врага, к последней крепости, прокладывая дорогу в Айти — родовую провинцию Оды.

Невразумительно, истошно кричали обе стороны, вечернее небо содрогалось грохотом выстрелов, поле боя оглашалось звуками сигнальных раковин. Пороховой дым и чад, копоть от догорающих заграждений — отравляли воздух, мешая дышать. Закуренными скелетами чернели остовы несложных сооружений, за которыми воины армии Токугавы ждали команды.

Не выдержав ожидания, Мицухидэ приказал войску двигаться на линии врага, не смотря ни на что. Но бывшие самураи Ёсисады Хадзиме расступились, образовав кольцо. В него стремительно ворвался сёгун, за ним прошли несколько элитных отрядов хатамото. Простёршись ниц, бывшие самураи Ёсисады ожидали участи, которая выпадала на долю предателя. Но Хадзиме они сейчас не интересовали. Спрыгнув с коня, он выкрикнул своё имя и вызвал Мицухидэ. Приняв древко со стягом от знаменосца, сёгун воткнул его в мёрзлую землю, орошённую кровью, направил остриё катаны на бывшего друга:

— Кено, есть разговор.

— Я… н-не хотел, — лепетал Мицухидэ, дрожащий, словно от холода. Горечь неизбежной позорной смерти переполняла сердце. Лицо его исказилось и замерло в уродливой гримасе. Руки он непроизвольно нервно тёр одна о другую, не решаясь вытащить клинок, не замечая, как то и дело умоляюще складывал их на серебристом нагруднике доспеха, топтался на месте, бросая полный отчаяния взгляд на соратников. — Разум помрачился!.. Оннигороши заставил!..

Самураи, скинув клинки, встали на колени и опустили головы, молчали.

— Прости, Хадзиме! — зарыдал Мицухидэ, содрогаясь телом. — Мне ничего не остаётся… ничего!

Наконец, выхватив клинок, Мицухидэ с хриплым криком побежал на Ёсисаду. Парировав неловкий удар, Хадзиме оттолкнул нападавшего ногой. Стоял и глядел мерцающими глазами, будто не верил.

— Я приму тебя и прощу! — пообещал Хадзиме, и голос дрогнул.

Спрятав катану в ножны, он широко распахнул руки, ждал, когда же старый друг бросится к нему в объятия, и признается, что как прежде любит своего господина верной любовью слуги. На глазах Белого Тигра проступила влага, и в сердце словно вложили кусочек раскалённого угля.

На миг собравшись с духом, Мицухидэ процедил:

— Не я предатель, пойми! Я люблю Ямато, её собирает Ода… А предаёшь — ТЫ!

Вдалеке от кольца склонившихся самураев сверкнули залпом широкие чугунные жерла пушек, грохнуло гулко и сильно. В вечернее чёрное небо, застланное сизой пеленой, поднялись пороховые дымки. Резкие удары бухали один за другим, ядра, пролетавшие сквозь ряды сражающихся, сметали их, превращая в месиво из окровавленной плоти и рваных искорёженных доспехов.

Мицухидэ стремглав выскочил в образовавшуюся брешь. Выкинув катану, побежал. Хадзиме рванул за ним, не веря своим глазам. Ни один самурай, ни при каких обстоятельствах не расстанется с мечом! Это последнее бесчестие!

— Стой же! — голос утонул в шуме боя.

Множество воинов одновременно прицелилось в предателя из луков и спустило тетивы. Но не от стрелы суждено было погибнуть выдающемуся генералу: в этот момент, поскользнувшись на заледенелой крови, Мицухидэ упал на мёртвые тела, пополз по ним, точно змей. И как только поднялся, в спину врезалось копьё…

Мицухидэ захрипел, завалившись около воды среди мёртвых тел.

— Не-ет! — с невыразимой болью вскричал Хадзиме. Подбежав к любимому вассалу, упал на колени, громко зарыдал. Выдернув яри, посмотрел в лицо поверженного друга внимательно, с надеждой. Лицо Мицухидэ стало смертельно-бледным, в горестных морщинах, осунувшимся. Сёгун тихо придвинул обмякшее тело к себе.

— Лекаря, лекаря! — заорал он, брызгая слюной.

Голова вассала покоилась на коленях у Хадзиме.

— Прощаю тебя!.. Простил ведь! Зачем?..

Мицухидэ искривил губы в горькой усмешке:

— Я… — генерал закашлялся, выплюнув сгусток багряной крови. — Ушёл от войны… рад… вечный покой!

Билось последним торопливым стуком в агонии его искромсанное сердце. В темноте, грохочущей залпами мушкетов и пушек, мертвенно-бледно синело лицо Мицухидэ. Сердце млело, казалось, он плыл в жидком тумане, в предсмертной зыби по мрачной реке Сандзу. Глаза — воспалены, взгляд затравленный. Под слегка вывороченными нижними веками блестели, замерзая, хрусталинки — генерал не сдерживал слёз от боли, а Хадзиме — от жалости.

— Не уходи, слышишь! — потребовал сёгун, тормоша умирающего друга за плечи. — ПРИКАЗЫВАЮ!

Широко открытые глаза покосились на голос и не нашли того, кто говорил. Губы шевельнулись, беззвучно складывая какие-то слова. Хриплое дыхание становилось громче, прерывистее…

Рождённые на рассвете умирали до заката, рождённые вечером — до рассвета. Это вполне соответствовало буддийскому пониманию гармонии сущего, поэтому невольные свидетели из стана Оды, плохо знакомые с реалиями Эдо, были удивлены тем, что смерть обыкновенного вассала повергла его господина в пучину отчаяния. В конце концов, Мицухидэ был воином и находился на поле сражения, где каждое мгновение вёлся счёт павшим, где люди уходили в мир иной, теряя жизнь легко, будто осенний ветер срывал с ветвей листья. Горе Ёсисады Хадзиме настолько явно и сильно отражалось в его согбенной фигуре и на лице, что подоспевшим соратникам показалось, будто ранили самого императора; они почувствовали себя вдруг оглушёнными и подавленными, на волосок от поражения.

Немалое время прошло, прежде чем Хадзиме пришёл в себя. Словно после приступа болезни он опомнился внезапно, оглядев озадаченные, обеспокоенные лица хатамото. Поднял невесомое тело медленно, бережно, со своих коленей, и, двигаясь, точно слепой, опустил его на белое покрывало, которое появилось в руках у воинов словно ниоткуда. Не замечая войны, он отрешённо продолжал нашёптывать усопшему другу какие-то слова, но разве тот мог услышать?

Печаль Белого Тигра словно передалась его войску, оно заметно потеряло волю к победе, и, перейдя к обороне, засело за разрушенными бамбуковыми крепями и неровностями рельефа.

С вала грянул мощный мушкетный залп, в звёздное небо взвилась туча порохового дыма. Поскольку у ружей были примитивные фитильные запалы, на перезарядку даже у искусных стрелков уходило значительное время. Стрельба велась двумя шеренгами: пока в первой перезаряжали, вторая стреляла. На воинов Ёсисады обрушился непрерывный огонь. Ряды Белого Тигра дрогнули перед огневой мощью войска Оды. Множество убитых и раненых на земле, пороховой дым затянул их тела. В долине стлалась густая пелена.

— Белый Тигр застрял на берегу! — горлохватом кричали командиры. — Захватить!

— Резервный отряд, покинуть позиции! — скомандовал Токугава, отправив две тысячи гвардейцев из родни Имагавы вдоль берега. — Отрезать врагу пути к отступлению!

Севернее Ёсисады к укреплениям Тоёхаси рвался Хавасан. Смяв и опрокинув всадниками вражескую пехоту, расстреляв из луков конных мечников Токугавы и оставив сохэям нитирэн добивать их нагинатами, отважный генерал развивал успех. Но, заметив слева приближение многочисленных отрядов противника к реке, генерал Хавасан забеспокоился:

— Что там происходит? Где Накомото?

Несмотря на то, что уже не вдали, а гораздо ближе — на расстоянии броска — ясно виднелись крутые земляные стены крепости, и дорогу к ней, как ни странно, не тронул туман, Хавасан повернул туда, где засели остановившиеся полки Ёсисады. Пользуясь замешательством противника, хитроумные полевые командиры асигару Бадафусы, вооружённых аркебузами, луками и нагинатами, окружали отряды, направляющиеся на помощь Белому Тигру.

— Тайсё, что делать? — заголосили командиры. Судя по выражению лиц, опьянение первой победой миновало. — Пропадём!

— Отходим?!

— НЕТ! — рявкнул Хавасан, по-волчьи щерясь. — Никогда моя душа не будет спокойна, если бросим повелителя. Ударим в лоб и выберемся из кольца, чего бы нам это ни стоило.

С ликующим безумным кличем, генерал стегал коня, скача галопом на врага. Задыхаясь в испарениях, исходящих от мёртвых тел и стывшей крови, отчаянно повёл он за собою конных самураев, опустивших копья, напролом — навстречу пулям и стрелам вражьих асигару, на копья и мечи гвардейцев Имагавы. Непрерывно гремела пальба из мушкетов. Получив пулю, Хавасан не удержался в седле. К врагу прибежал только его конь. Пелена тумана скрыла тело генерала. В эйфории боя самураи Белого Тигра не сразу поняли, что лишились одного из генералов.

— Где Хавасан? — прорываясь сквозь ряды врага, кричал Накомото. — Конь есть, но нет тайсё.

Самураи, якобы видевшие смерть предводителя, с трудом удерживались от отчаяния. Весть о том, что Хавасан пал смертью храбрых, подобно ледяному ветру пронеслась по полю боя. Победы и поражения естественным образом сменяют друг друга, но эта потеря означала невосполнимый урон для воинства. Всеобщее негодование, громогласные выкрики и горькие восклицания воспламенили дух отважных хатамото.

— Удалось уберечь тело Хавасана? — печаль на лице Накомото сменилась ожесточением. Резко выкинув вперёд правую руку с катаной, он разом спустил на врага стаю в сотни отточенных стрел.

Внезапно стало темнее, облака на небе превратились в клочки. Закрыв звёзды, они громоздились одно на другое, тяжело нависали над широкой долиной смерти. Битва пошла вслепую. На миг войскам привиделось, что горы сдвинулись и выросли, загородив весь небосвод. Казалось, что отчаянная схватка кипела в узком ущелье, и с обеих сторон теснины доносилось лишь ржание коней, и лязг мечей, и стук и треск копий.

— Видели генерала Хавасана… — добрая весть воодушевила сражающихся. — Он жив и защищает самого сёгуна!

— Да, наш тайсё получил ещё одно ранение, обыкновенное, таких у него не счесть!

— Что буре дротик!..

Попавшие было в безнадёжное положение отряды генерала Хавасана, в едином порыве навёрстывали упущенное время. Они брали верх над врагом. Повернувшись лицом к противнику, прекратив жаться в кучу, они встретили неприятеля частоколом копий, прокладывали дорогу мечом в гуще самураев Имагавы. И перед тем, как пронзить грудь врага, воины выкрикивали свои имена, их грозные голоса сотрясали землю и небо.

Долина продолжала гудеть ропотом войны два дня. Обескровленное, измотанное, охрипшее от крика воинство Ёсисады Хадзиме понесло большие потери. Подход в Айти оказывался труднее, чем планировали военачальники Белого Тигра. Но воины Имагавы бежали в крепость, и там готовились принять последний бой. Исход предстоящей схватки зависел от полководческого дара генералов, присущего обеим сторонам.

Заняв долину, Белый Тигр приказал отдохнуть. Ёсисада выглядел мрачнее тучи, молчалив, словно немой, постоянно пребывал в отвратительном расположении духа.

Рано утром, когда ветер согнал с небосклона свинцовые тучи, расчистив широкое бледно-синее небо, зазвучали вольные разговоры, исчезла и усталость. Засохшие следы своей и вражеской крови на одежде пьянили и будоражили вышедших из боя людей.

В тени навеса, облачённые в пробитые доспехи, безмятежно храпели предводители дерзкого воинства Хадзиме. Большие красные чашки из-под коварного напитка валялись возле их походных стульев.

Иоши Хавасан давно проснулся, его рана в плече болела. Делал перевязку не выспавшийся многоуважаемый лекарь Изя.

— Как вам удалось, раненому, выбраться из кольца врагов и помочь сёгуну? — вопросы Изи громоздились один на другой. Кивая с видом человека разгадавшего судьбу, генерал молчал.

— Почтенный генерал… — чувствуя хорошее расположение духа господина Иоши, лекарь не унимался.

Надменно глядя на суетящегося с примочками войскового коновала, Хавасан заколыхался от безудержного хохота. Лишь так он загасил боль — не давал себе возможности распуститься.

Изнурительный марш и тяжёлая долгая битва утомили воинов. Утолив голод и жажду, армия Белого Тигра вновь воспряла духом. Лишь часовые в полной тишине несли службу, остальных охватило забытьё, но каждый смутно чувствовал, что близок уж исход.

В теплеющем воздухе долины витало нечто страшное. Ни единой вражеской вылазки, но стоило подумать о нападении на крепость, как по спине бежали мурашки. Нет, мало кто из армии Белого Тигра страшился атаковать врага, однако генералы и командиры многочисленных отрядов находились в задумчивости.

— Преследование приводит к новым разрушениям, истреблению, — собрав командный состав в своём шатре, начал Хадзиме. — Чрезвычайно велико различие в состоянии духа наступающей армии и отступающей.

После смерти тайсё Мицухидэ сёгун Ёсисада сильно изменился, в глазах стоял неописуемо злой блеск, холодный, напоминал сверкание рыбьей чешуи в тусклом свете зимнего солнца. Речи сёгуна не потеряли пыл, но его рассудок словно помутился. Укреплённый на спине Хадзиме бамбуковый шест с боевым знаком, отливал свежей лиловой краской. С тех пор как умер друг-предатель, Ёсисада не расставался с этим знаменем, твердя, что сам внесёт древко в крепость.

— Дорога наша опасная, как переход озера по тонкому льду. Радость и командира, и рядового воина заключается в том, чтобы первым отрубить голову противнику, но тайное удовлетворение к полководцу приходит, когда сознаёт, что его дальновидные расчёты — правильные, а хитроумные замыслы — осуществлены.

— Искусство войны — не азартная игра, — резонно заметил осторожный Накомото. — Имеем ли мы право рискнуть, поставить свою жизнь на кон в ходе одной лишь схватки, не имея представления о том, как она может завершиться? Срывать плод следует тогда, когда сама судьба благословляет вас протянуть к нему руку.

Пожалуй, сказанное генералом стало последним словом перед долгой тишиной, воцарившейся в шатре.

— У нас по-прежнему большая армия! — Хадзиме брызнул слюной. — Мы потеряли много воинов, но враги лишились большего — надежды на победу!

Необычная тишина отозвалась дрожью в нервах. Пролетая над долиной, дико вскрикнула одинокая птица.

— Что с вами такое? — прошипел сёгун, недоверчиво осматривая командиров.

Чуть передохнув, Хавасан всегда стремглав бросался в бой, но теперешняя неторопливость беспокоила, настораживала. В задумчивости полководец застыл, неподвижно глядя в одну точку на земле. Ждали решения командиры, выстроившиеся в ряд за его спиной.

— Накомото, когда лучше напасть? — раздражённо бросил Хадзиме.

Уста присутствующих будто опечатаны сургучом молчания.

— Или вы размякли, ничтожества? — подскочив к двум генералам, Ёсисада вдруг схватил одного из них за грудки, остервенело потряс. Острие речей верного соратника императора Тоды нацелилось в самые сердца, но не достигало целей, лишь бамбуковый шест за спиной Хадзиме завибрировал.

Наконец, решив незамедлительно напасть на крепость Тоёхаси, полководцы Белого Тигра засобирались в бой. Каждый яро настраивался на битву и понимал, что падение крепости означало для противника потерю важного района. Её близость к ненавистному Нагоя много значила в войне против клана Оды. Владеющий перевалом держал в руках верховья реки Кисо — границу между миром севера и миром юга Хондо, а также первостепенного значения развилку дорог, уводящих в Кансай.

Одна подобная крепость стоила сотни других.

 

Глава 7

Не один раз за месяц плавания Суа приходилось наблюдать, как орудия галеона «Princess Scota» несли разрушение и смерть её соотечественникам. Лорд Коридвен, словно бешеный ненасытный крокодил, терроризировал юго-восточное побережье. Корабли Токугавы и Оды многократно окружали галеон то в заливе Исэ, то во Внутреннем Японском море, самураи безуспешно пытались взять его на абордаж, но против «Скоты» трёхмачтовые джонки всякий раз оказывались бессильны. Коридвен, хохоча, дефилировал между громоздкими боевыми платформами, безнаказанно разнося их в щепки орудийными залпами. Португальские купеческие транспорты пытались лишь отстреливаться мушкетным огнём, изредка у кого-то имелась возможность огрызнуться парой мортир, но и только.

Команда «Скоты» состояла из закоренелых головорезов. Суа пришлось убедиться в этом на себе — даже в статусе «леди капитана» её неоднократно пробовали домогаться отчаянные моряки. Поползновения, впрочем, прекратились после того, как Суа отправила на тот свет пару настойчивых ухажёров. Энтони Коридвен пытался чем-нибудь занять подопечную, направляя Суа то на камбуз, то в прачечную, но ни там, ни там от неё не было никакого проку — принцесса, damn it! В итоге Суа оказалась взаперти в капитанской каюте.

Привычная к тверди под ногами, девушка трудно осваивалась с качающейся палубой, но её уже не тошнило, как в тот раз, во время свирепой атаки на Хамамацу. Суа нашла себе собеседника — судовой лекарь, лысый бородатый коротышка с длинными руками, понимал на кансайском диалекте и даже умел образно выражать свои мысли. Звали этого человека смешно — Ли Колдуэлл. «Ли» — это первая буква японского алфавита — «ие», что по-английски значит «ухо». Вот этот мистер Ухо с благословения капитана один и навещал Суа в невольном заточении, отгороженную пресловутым «языковым барьером» от окружающего общества.

Девушке очень хотелось многое узнать о той далёкой реальности, что станет новым её домом, а мистер Ухо оказался замечательным рассказчиком. Он многое знал из истории Британского королевства, доходчиво и ярко изображал словами картинки из тамошней жизни, и Суа запросто могла представить всё, что ожидало её на другом конце океана. Там был совсем другой мир — грешный, храбрый, очень похожий на разорванный горными хребтами мир Хондо. Оказывается, в тех краях женщины главнее мужчин, их почитают как родоначальниц и цариц. Суа всегда считала себя «неправильной» — слишком крупна телом, слишком развита фигура, чрезмерно чувственна и притом самолюбива. Идеал японки совершенно «не её» — мелкая, плоская, глупенькая скромница-жертва…

Нетерпение снедало Суа — когда же ветры моря Токай погонят «Скоту» прочь от этих мест? Она старалась разузнать у мужа планы, но лорд Коридвен не мог сказать ничего вразумительного. Наверное, никаких планов у капитана галеона не имелось и в помине. Кем он был на родине? Бунтовщиком-папистом, и ему грозила виселица… Суа с трудом понимала, почему Коридвен воюет с иезуитами, ведь и они, кажется, являлись почитателями Ватикана. Не так давно к Папе Римскому отправилась миссия японских христиан с приветственным письмом и дарами от Оды. Неужели их божеству нравится смотреть, как его дети убивают друг дружку? Когда она попробовала уточнить этот момент у мистера Ли, тот рассмеялся и заявил, что Господь милостив, он любит кающихся, а как угодить Господу, если человек безгрешен — в чём тогда каяться?

В кладовой у капитана хранились европейские одежды, украшения. Суа получила доступ к сундукам после того, как однажды вырядилась в капитанское платье и в таком виде обратилась к мужу на ломаном английском:

— She is like captain in european dress?

Коридвен заржал, и этим сильно обидел Суа. Девушка опешила, расплакалась, резко подурнела. Лорд попробовал ей объяснить, что именно она сказала, но вышло ещё хуже. В конце концов, капитану пришлось вызвать лекаря и через него утрясать инцидент. Так Суа стала обладательницей волшебного ключика и огромного гардероба. Платья англичанок были тесны, но великолепно подчёркивали фигуру Суа — узкая талия, зажатая корсетом из китового уса, декольте, оборки, открытая спина. Коридвен опешил, увидав свою азиатку в таком наряде. Она же держала себя с достоинством, словно королева. Но пышные юбки не нравились ей. Суа перебрала все доступные сочетания, пока не остановилась на варианте весьма облегчённом: кофточка, оголяющая шею и плечи, гармонировала с короткой складчатой юбкой чуть ниже колен, синие блестящие сапожки и нарукавники, а поверх всего кожаный доспех с металлической чешуёй. Ремни, чёрная тугая коса, меч на поясе… Ну совсем не салонная леди! Зато и не скромница-мико в мешковатой одежде, скрывающей фигуру.

Когда она с дозволения капитана стала появляться на шканцах для выполнения своих ката, команда приветствовала её, отдавая честь. Отчаянным морякам импонировало, что на «Принцессе Скоте» обосновалась истинная принцесса-воительница под стать имени галеона, который в разговорах мало-помалу начали называть «Принцессой Суа», а девушка получила прозвище — Скота. Мистер Ухо объяснил Суа, кто эта славная дама — мифическая прародительница скоттов, шотландцев, одна из дочерей фараона, на которой женился то ли греческий, то ли скифский принц Гойдел Глас. Суа толком не поняла, но всё же интуитивно оценила, насколько пунктов подросло её реноме.

Ещё больше подтянулся авторитет Суа-Скоты, когда она стала принимать участие в атаках на португальцев. Нахально заходя в кильватер торгашу, Коридвен ставил дополнительные паруса и оттирал каботажника мористее, его пираты закидывали за планширь судна-жертвы энтер-дреки, подтягивали корабли борт о борт и лезли на абордаж. Вместе со всеми на палубу торговой посудины яростно врывалась и «капитанша», приёмами зотай-до расшвыривая защитников, которые слабо понимали, как надо противостоять необычному стилю атаки этой сумасшедшей фурии. Суровым пикто-шотландцам нравилась и манера Суа отрезать головы поверженным ею противникам — то, что было естественно для горцев Ямато, так же практиковалось и предками горцев на другом берегу моря Токай — в далёком родном Хайлэнде. Но команда состояла не только из горцев, значительная часть её была выходцами из Уэльса и Британии, которых подобная манера оказывать честь павшему врагу не то, чтобы шокировала — коробила.

— Дорогая, — сказал однажды после удачной атаки пьяный лорд Коридвен. — Не могли бы Вы быть менее кровожадной? В собственной постели я ощущаю себя несколько стеснённо…

Лекарь, как обычно, перевёл… Он вообще в последнее время дневал и ночевал у дверей капитанской каюты, превратившись в «интимных дел поверенного» этой необычной четы. Слух мистера Ли Колдуэлла обострился настолько, что прозвище «мистер Ухо» прилипло теперь к нему накрепко.

— Хорошо, — удивилась Суа неуместной щепетильности тайсё морских «головорезов», — я буду вынимать у них только печень.

— Только не кушайте её… у меня на глазах! — попросил мужчина.

— O’kay! — отозвалась юная дева. — I'll do it behind your back.

— Ты говоришь как Мотохайдус! — рассмеялся Коридвен.

Суа загадочно улыбнулась.

Говорят, будто мастеру следует опасаться вовсе не равного себе мастера, а новичка, не знающего азов — творческий дилетант отчебучит такое, чего не может быть, и невероятным образом поразит мастера. Мудрые подметили эту ахиллесову пяту искусства и постановили: пешка становится ферзём, шестёрка бьёт туза. Нашлась «хитрая бухта» и на везучего капитана Коридвена.

Погрузив припасы для осаждённого войском Оды Бадафусы храма Исияма, Коридвен привёл галеон в порт Сакаи. Сюда доставлялись пожертвования «прямодушным» от доброжелателей, среди каковых числились и Такэда с Уэсугой-младшим. Под покровом ночи были сброшены сходни, и началась разгрузка припасов в портовые склады. Когда же трюм «принцессы Скоты» опустел, взошедшие на борт дружественные монахи секты дзёдо-синсю обнаружили истинное лицо. Под рясами у них были надеты самурайские доспехи хатамото самого Бадафусы. Застигнутые врасплох корсары заперты в трюм, лорд Коридвен и его супруга пленены. Случилось непредвиденное: неудачной вылазкой защитники Исиямы раскрыли перед хитрым и жестоким врагом ворота в сердце сопротивления — Сакаи. Пала и сожжена цитадель, построенная на руинах древнего императорского дворца, двадцать тысяч мятежников сдались коварному врагу. Ода добивал разрозненные группки, пытающиеся просочиться к северу, в провинцию Этидзен.

Связанную Суа в паланкине принесли в Киото. Сестра самого Ёсисады Хадзиме предстала в тронной зале перед ясные маслянистые очи императора Гонары, одесную которого восседал Бадафуса. Гонара смотрел исподлобья. Странная девица в иноземном одеянии стояла перед ним на коленях. Локти Суа были связаны за спиной хитроумным узлом, обводившим шею так, что неловкое шевеление руками приводило к сдавливанию сонной артерии. Искусство Ходзё оценили тут по достоинству, эстеты-извращенцы!

— Значит, это вы невеста Хадзиме, вероломного предателя? — удовлетворённо произнёс император.

— Не имею такого бесчестия, — буркнула Суа, пытаясь размять пальцами затёкшие запястья.

— Что же так неласково вспоминаете суженого? — удивился Гонара.

— Какая честь сестре идти за брата! — вскинула подбородок связанная девушка.

— Вот так новость! — Гонара вытаращился на Бадафусу. Тот кивнул:

— Да, сходство есть: пара глаз, два уха, нос и рот… Определённо, родственнички! Тот бандит и эта разбойница…

— Знаешь ли, безобразница, что полагается по законам благого правления таким, как ты?

Суа опрометчиво кивнула, и петля на шее стала строже. Краска, но не от стыда, залила её лицо.

— А ведь ты ненавидишь Ёсисаду! — подметил Ода. — За кого же ты воюешь? Скажи!

Суа и сама не знала, на чьей стороне её интересы. Да и какие такие у Суа политические интересы? Ей нравится сражаться, побеждать, упиваясь личной храбростью и чувством боевого товарищества. Она хотела быть самодостаточной, независимой, она мечтала оказаться в новом мире, грешном и храбром, как этот мир определил её собеседник Ли Колдуэлл.

В растерянности стояла Суа на коленях перед победителями.

— Мы пощадим тебя, Ёсисада Суа, и отпустим твоих комодзинов восвояси, если ты лично принесёшь присягу на верность императору Гонара. — сказал Ода.

А императору пояснил:

— Сестра Хадзиме сможет нам помочь: она хорошо известна на северо-востоке и многие пойдут за ней. Пусть решит, стоит ли мстить Белому Тигру и его негодяям.

Суа неохотно расставалась со своими мечтами, и даже сейчас, когда путы резали ей кожу и давили горло, не верилось в реальность происходящего. Но что она потеряет? Корабля у неё уже нет, лорд Коридвен на суше не имеет никакого влияния. Старый морской разбойник на суше в чужой стране помрёт от тоски. И Суа приняла решение.

— Я поклянусь в верности императору, но корабль мой!

— А в команду примешь моих офицеров, — удовлетворённо подытожил Бадафуса.

— Нарекаю тебя именем новым, — объявил Гонара, — Ёсида Суа! Пусть благословенный ками Тайгэнсонсин примет власть над твоей душой, достойная Онна-бугэйся.

 

Глава 8

Пролив Ираго невелик, не шире трёх ри. Сюда и направили «Принцессу Суа» новые покровители — обеспечивать переправу. Пока по берегу залива Исэ войска Бадафусы спешили к Нагоя на помощь упирающимся Тоётоми и Токугаве, через узкий пролив, разделивший при сотворении мира богами земли Миэ и Айти, на джонках переправлялась небольшая, но злобная армия синоби провинции Ига. Скапливаясь в эстуарии реки Исудзу-гава близ священной горы Камидзи, отряды синоби, принятых на службу императором Гонарой, получали благословение от Юкио-мико, дочери императора, жрицы святилища Исэ, в котором хранится Лик самой Аматерасу-омиками — драгоценное зеркало.

На другом берегу пролива, на оконечности полуострова Ацуми, имеется удобная бухта, в которой под покровом ночи высаживались синоби Ига. Дальнейший путь их пролегал по побережью мимо замка Тахара, являвшегося цитаделью южного крыла линии обороны, выстроенной Риозо против Белого Тигра. Войско Ёсисады увязло в атаках на Тоёхаси — самый центр района укреплений, преградивших путь в провинцию Айти, а в этих местах пока ещё имелась брешь, через неё и устремились синоби Ига в тыл осаждающих…

Издавна самурайские роды ставили на своих землях, в труднодоступных местах — на горе, в болоте — укреплённые замки. Когда враги оказывались удачливее, и приходилось туго, за стенами можно было отсидеться. Много таких замков понастроено было к XVI веку, и только некоторые приобретали политическое и военное значение впоследствии, перестраивались: каменные стены сменяли бревенчатые ограды, территория расширялась, усложнялась структура фортификационных построек. Но в основном старые укреплённые убежища так и стояли заброшенные.

Одна из таких построек прошедшей эпохи приютила разбойную шайку Кагасиро, руководимую Оннигороши. Месяц назад Саюке вдвоём с Асахарой верховые умчались в Эдо сразу после того, как тётка императора убедилась в переходе Мицухидэ в стан союзников Оды, стало быть, её роль оказалась исполненной. Пробравшись во дворец через тайные тропинки интриганов Ходзё, Саюке встретилась с Мотохайдусом и затребовала возвращения из плена Кагасиро Тэнгу.

Вернулся Асахара один. Что произошло во дворце между нею и советником Тоды, Асахара не знал. Просто Саюке испарилась — и всё. В сообразительности, впрочем, агенту Кендзо отказывать нелепо — от приятелей якудза наёмник узнал, что Идзу Мотоёри, Мотохайдус, содержит особо важных акуто на одном из островов архипелага Идзу, цепочкой вытянувшегося вглубь моря Токай.

За старшую в шайке всё это время оставалась маленькая Каори. Она довольно близко сошлась с новичками — Шиничиро, Хаору, а прочие уже и так относились к ней с пиететом. Она как-то умудрялась помыкать громадиной Бодзу, который прежде слушался только Кагасиро и Саюке. Под чутким руководством Каори шайка Тэнгу наводила шорох по всему Ацуми. Не осталось ни единого рыбацкого посёлка, чьи закрома не пострадали бы от мародёров. Особой кровожадностью Каори не страдала, и потому гарнизон замка Тохара на карательные экспедиции против шайки Тэнгу не отвлекался. Больше того, как с нейтральной силой, с бандитами Рыжего Змея комендант замка пытался наладить контакт. Каори не возражала.

Отмахав немало ри по неровной лесной тропе, сотник Шишио Макото в сопровождении троих самураев добрался в главную цитадель шайки Тэнгу. Дом так и назывался — «главной цитаделью», хотя был всего лишь большой хижиной гассё-дзукури, обнесённой мощным забором. В покоях, являвших собой выгородку с несколькими ширмами, Макото нашёл двоих — веснушчатого юношу с музыкальным инструментом и мальчика помладше, подростка, сына Кагасиро, рыжеволосого Масаши. Юноша и мальчик шумно играли в сёги, и тот, кто проигрывал, всякий раз получал щелчок по носу и сердито им хлюпал, а победитель играл на бива.

— Что надо? Чего уставился? — дерзко спросил веснушчатый, выпрямившись в струну. По резкому выговору ясно: нездешний, но юноша держался так непринуждённо, словно являлся равноправным членом семьи главаря. Смерив незнакомцев высокомерным взглядом, он позвал кивком: — Заходи, садись и говори, только по очереди.

Заряжая маленькую каменную печь сухими кипарисовыми дровами, юноша кратко представился:

— Зотайдо Шиничиро из Ампаруа, самурай.

Имя ни о чём сотнику не сказало — род Зотайдо в этих краях не был известен. Макото следил испытующим взглядом, пробовал угадать, в самом ли деле этот парень кто-то значимый. В ушах Шиничиро, чуть прикрытых засаленными волнистыми волосами, поблёскивали золотые серёжки. На припухших красноватых мочках темнели крохотные сгустки крови — уши проколоты недавно. Подбородок — небритый много дней, лицо осунувшееся, плутоватое. Одежда на нём — шёлковая, недешёвая, разрисованная летними пейзажами, украшенная орнаментами ярко-красных и сине-серебристых лотосов… но не по фигуре — на размер больше. Из имущества — лишь бива в кожаном футляре и никакого оружия на поясе. Ну и «самурай»!

— Слушаю, — повторил Шини, прервав затянувшуюся тишину. И, подождав немного, с видом лидера шайки резко и громко бросил:

— Быстро!

Макото вздрогнул. Набрав в лёгкие теплеющего воздуха, начал излагать.

Комендант замка Тохара предлагал шайке разбойников оставить в покое здешнюю рыбацкую нищету и пошарить по тылам Ёсисады — обозы Белого Тигра везли немало драгоценностей, награбленных в землях Токугавы.

Выслушивая сотника, Шини сидел неподвижно, поджав под себя ноги, а затем, придвинувшись к Макото, ответил:

— Дело серьёзное, одним не решить.

Из полуоткрытого окна прямо на серую тростниковую циновку, вытащенную Масаши на середину помещения, лился бледно-жёлтый свет — эстетично освещал скияки, глубокую чашку с варённым в сое шпинатом, и придавал икре сельди в сладком маслянистом маринаде цвет лепестка цветущей сакуры.

— Э-э, Хау!.. — протяжно позвал Шиничиро, задрав и повернув голову. — Пить-то нечего!

Откуда-то из-за ширмы послышалось ворчание, бульканье, и в проёме между раздвинувшихся фусума возник пузатый парень с глиняным кувшином, от него воняло крепким саке.

— Такисиро, поди позови… — распорядился Шини. Хаору ретировался.

Вскоре с огромной охапкой дров в дома «главной цитадели» размашисто вошёл Бодзу, а следом заглянула Каори.

Предложение коменданта заслуживало внимания и требовало немедленного ответа, но в отсутствии Кагасиро, главаря банды, такие вопросы решить было нельзя. Каори не осмелилась взять на себя ответственность за перемену покровителя и снова послала Хаору вон — отыскать и привести отдыхавшего после недельной скачки Асахару.

Сквозь холодную вечернюю дымку смутно проступала гора. По её пологому бело-серому южному склону сплошным пушистым покрывалом спускался кипарисовый лес. Где-то там, в чащобе, в безмятежности и покое благочинно отправляли вечерний ритуал синтоистские монахи. В сгущающемся малиновом сумраке слышался едва уловимый тонкий перестук бронзовых колокольцев.

В тёплом полумраке хижины появился Асахара и что-то шепнул Каори, та многозначительно глянула на Шиничиро и взмахом руки отправила подальше.

— Нужно отвечать немедленно, болваны! — со двора донёсся знакомый женский голос. И пусть он охрип, ослаб, но Шиничиро поёжился, беспокойно переглянувшись с Асахарой. Бодзу тяжело вздохнул, потупив по-детски добрый взгляд, Хаору резко выскочил из комнаты, только Масаши выглядел беззаботно и радостно. Услышав недовольный усталый голос раздражённой гостьи, которая только что вошла, хлопнув дверью, мальчишка оживлённо объявил:

— Нинтоку Суа снова у нас!

Высокая крепкая, вся в дорогом ярко-синем, гостья внятно и веско поправила Масаши:

— Ёсида Суа, леди Коридвен… Молитесь, что я нашла ваше логово прежде, чем сюда нагрянули Ига! Кто за старшего? Ты, Асахара?

Разноглазый убийца помотал головой.

— Я, — с вызовом сказала маленькая разбойница. — А что?

— Опять ты, — поморщилась Суа. — Каори, кажется?.. Кто за тебя будет выставлять дозорных, недотёпа?! Чем вы тут занимались?

— Так это, — помялся Бодзу, — перебиваемся помаленьку… Саюке ждали…

— Где она?

— На Идзу. Хе-хе… Змея спасает. — Отозвался Асахара. — Рыжего…

— Слушайте! — возвысила голос Суа. — Я теперь владелица корабля комодзинов и глава нового клана. Я принимаю вас в свой клан и требую верности. Обещаю покровительство. Кто против — может уходить, но там, за оградой, несколько сотен синоби Ига, союзных Оде и служащих императору Гонара. Вопросы?

Разбойники, застигнутые новостью врасплох, нерешительно мялись. Первым опомнился Асахара.

— Как мы теперь называемся, госпожа?

— «Пылающий рассвет».

* * *

Горы на востоке в ночи иссиня-чёрные, но вот позади них забрезжил слабый свет, чуть тронул розовым оттенком лесистые заснеженные склоны, разлился по небу, всё холодней, серее, гуще, и, наконец, оставшийся пред самым утром сумрак уплыл, сливаясь с непроглядной мглой, на запад. Над тихим долом потянулись долгие лиловые шлейфы, в которых пряталась от Лика Светлого богини солнца истаявшая ночь. Окрестные холмы порозовели, а на небе уж становилось меньше звёзд, и с каждой минутой окружающий мир делался ярче.

В одной из гёка прибрежного посёлка скрывался Шиничиро. Сон был тревожным, и юноша поутру ощущал разбитость. Плохое настроение нередко сопровождалось тягой к сумасбродным поступкам, и сейчас хотелось как-нибудь набедокурить, ради ощущения полноты бытия.

Друг Хаору, который бесстрашно остался в «цитадели», поскольку Суа не могла помнить в лицо сообщника Шиничиро, ещё с вечера побывал в селении и рассказал Шини обо всём, что тот пропустил. Рассказал и о том, как по настоянию Асахары и Бодзу вся бывшая шайка Рыжего Змея уговаривала новую госпожу выручать Тэнгу и Саюке, и что Суа согласилась, и что назавтра решено отплыть. Шиничиро как-то не очень улыбалось оставаться одному среди чужих и незнакомых, и мало-помалу в голове обретала права тягостная мысль о неотвратимости примирения с этой злюкой. Поэтому Шиничиро не стал бороться с собой на сон грядущий и оставил окончательное решение на завтра.

Юный Зотайдо поверить не мог: сестра императора предала! И весь отряд Кагасиро теперь на стороне врага. Что и неудивительно, ведь Рыжего Змея упёк в каменоломни ярый апологет императора Тоды. Такова благодарность подлеца Мотохайдуса! Да, с подобным «покровителем» и врага не надо!

Что теперь? А теперь они целиком во власти мятежной принцессы…

Над Ацуми висела удивительная тишина. В неподвижном холодном воздухе слышалось только негромкое сухое потрескивание. Серый дым, тонкими струями выходивший из-под крыш, плыл в долину и стлался низко над вершинами деревьев. Отдав сонному охраннику своего скакуна, Шиничиро пригрозил, чтоб не смел проговориться, кто привёл Уму, а то Бодзу пересчитает ему кости.

Снаружи «цитадели» была устроена выгородка для лошадей, и в ней же навалены охапки рисовой соломы, которой проголодавшийся Ума тут же с аппетитом захрустел. На соломе вповалку спали новоявленные родичи по клану Суа. Но Шини одновременно и кололось, и не терпелось, и он решил сокращать дистанцию между ним и ею шаг за шагом, как боги стёжку пошатают — на глазах приятеля через энгаву он направился в хижину, к теплу печи.

— Ты что, Шини-кун? — Хаору потянул друга за руку. — Она ведь внутри!..

— Кухня пустая, вряд ли сестра императора будет ночевать в ней, — прикидывал шансы Шиничиро. — В конце концов, Суа-химэ выросла во дворце…

— Фиг с тобой, идиот. Пойду тоже прижмусь где-нибудь под крышей, — отмахнулся Хаору и сладко зевнул. — Тут полно места.

— Почему наши не переберутся внутрь? — пробормотал Шиничиро, не ожидая ответа, — усталость брала своё, и хотелось прилечь, забыться. — Непонятно…

В просторной дома хижины кто-то только что натопил, и даже раскурил ароматические смеси. Пахло сладким и терпким. На камадо, от которой шёл сильный жар, стоял широкий глиняный чан, в нём медленно плавились куски льда. Вопреки ожиданию, Шиничиро всё же увидал и здесь старых знакомцев.

Бодзу храпел, накрывшись мохнатой шкурой, об его бок, тихо мурлыча во сне, грелась Каори. Здоровяк шевельнулся — толстая меховая накидка, служившая одеялом, сползла, и девушка, заворчав, сжалась в калачик, будто замерзающий котёнок. Шиничиро заботливо поправил накидку — Каори снова растянулась, облизав во сне алые губы.

Хаору от уголька зажёг свечу и прилепил её на высокую деревянную подставку в кружке с водой. Тусклый оранжевый свет замерцал на округлом боку бронзового треножника у входа, заиграл на грубой неотшлифованной меди, осветил Асахару, привалившегося на тростниковую стенку хижины. Приоткрыв правый глаз и рассмотрев Хаору, многоопытный сторожкий наёмник тут же вновь погрузился в сон.

— Как вы кстати, — тихо проговорил кто-то, шмыгнув. В его пухлых, белых, как сахар, руках сверкал серебристый нож и что-то напоминавшее кольчугу. Поднеся свечу ближе, «Бамбуковый мореход» разглядел гостя, который расплылся в добродушной и загадочной улыбке подобно богу Дайкоку. — Рад вас видеть! — Он склонил голову, и, по-прежнему улыбаясь, спокойно глядел на Шиничиро и Хаору.

Приятели были ранее наслышаны об этой, мягко говоря, персоне — мастерски изготавливая огненные и дымовые шары, некто по имени Генбо время от времени навещал шайку Тэнгу, приносил свои поделки и нередко давал прекрасные советы. И сейчас приятели впервые увидели этого человека собственными глазами. Приветствовав гостя радушным поклоном, Хаору внимательно рассматривал его.

В углу хижины на куче дров, широко расставив кривые ноги в заштопанных штанах, сидел маленький лысый толстяк. Голова гостя — круглая, в складках и словно помятая, золотилась. Он проворно чистил рыбу тонким ножом с множеством зубцов и напевал себе под нос. Усы, подрезанные над верхней губой, торчали чёрной щёткой, а от углов рта, обрамляя его, свисали до большого, как тыква, живота, выпирающего из-под монашеского одеяния. Уши — большие и красные, точно острый перец треугольной формы, оттопыривались и на кончиках загибались, словно Генбо на самом деле был инуками. Мочки мясистые, отягощённые крупными золотыми серьгами — лотосами, выглядывавшими из листьев.

Толстый пушистый кот, протянув чёрные лапы, лежал на боку и пристально, не мигая, глядел на рыбу. Шиничиро показалось, что шкура кота светится изнутри…

— Что перед ним склонился, Хау? — недовольно подметил Шиничиро, нависнув над незнакомцем. — Толстяк, не спится что ли? По ночам бродишь?

— Человеку, подобному странствующим по небу облакам и текущим по земле рекам, чтобы идти не обязательно иметь в пути цель, — ответил старик как бы в оправдание. Черты полного лица гостя не изменились, казалось, ничто не могло растревожить его, но вот он, шмыгнул и вымолвил снова:

— Устыдись мнительности мелочной, в доме друзей ни к чему она.

— Язык у тебя есть, и довольно болтливый, — прищурился Шиничиро. Присутствие толстяка здесь и сейчас настораживало, вызывая недовольство и раздражение. Избавиться от смутных неприятных ощущений Шини странным образом не мог. — Чисть свою рыбу и не мешай.

— Рыба может воспринимать мир с помощью водного потока, окружающего её; если не двигаться против течения, а довериться ему, можно поймать рыбу, но не настоящего воина… — толстяк, расширив левый глаз, испуганно уставился на юношу. — Не ходи к ней, не советую! — предупредил Генбо, покачав головой.

— Эй, т-ты зачем?! — от неожиданности у Хаору затрясся подбородок. — Стт-о-ой!!!

Но Шиничиро и слушать не стал. Ни того, ни другого, ни обоих вместе. Его внезапно что-то потянуло в ту комнату, утопающую в мягком синеватом сумраке. Запах ароматических масел успокаивал, усыпляя бдительность, но вялость вмиг покинула юношу, когда увидел её, медитирующую на циновке.

Бледно-синий утренний свет из приоткрытого окна плавно обрисовывал изящные линии крепкого тела Суа под прозрачным ночным юката. Осунувшееся усталое из-за нервного истощения лицо девушки оставалось спокойным, но мрачная тень неблагополучия оставила след — печаль, так сказать, наложила на Суа свою печать.

Очаг в полу, ирори, остыл, а тепло печи, топившейся в дома хижины, почти не попадало сюда, и от свежего воздуха, втекающего через окно, в комнате Суа стало прохладно. Выбрав дрова побольше, юноша вдруг почувствовал, как сердце ёкнуло, он обернулся. Прервав медитацию, она повернулась лицом в его сторону и глядела изумлённым взглядом, чёрно-карим, как деревянное масло, горящим, точно у голодного хищника.

— Не горячись, ладно?! — вымученно улыбнулся Шиничиро, невольно коснувшись левого уха. Утаить смущения и растерянности не удалось. — Я хотел сказать тебе…

— Что делаешь тут? — девушка покачнулась, голос её задрожал. — Как сюда попал?.. Кто ты?

— Ухожу, — глаза Шиничиро бегали, выдавая смятение. Оставив затею натопить печь, он попятился к выходу, ругая себя за неосмотрительный поступок.

Вскочив на ноги, Суа негодующе вскричала и устремилась к нему с несвойственной ей неловкой поспешностью. Сбив юношу с ног, она принялась душить его с остервенением.

В комнату вбежал Хаору и попытался оттащить девушку за шею, но она вцепилась с неестественной силой и не отпускала. Выбиваясь из сил, Хаору громко позвал на помощь. Бодзу, Каори, уже разбуженные криками Суа, спешили вмешаться.

Лёгким рывком здоровяк оторвал Суа от Шиничиро, свалил на циновку и прижал. Частично выпустив гнев, девушка растревоженно дышала, медленно и трудно успокаиваясь. Прикусив нижнюю губу от бессильного гнева, она едва восстановила дыхание. На её только что пылавшем яростью лице проявилась ясность, гнев таял в груди, как лёд на солнце.

— Зачем так кидаться? — с трудом проговорил Шиничиро, исказившись в обиде. — Нельзя спокойно меня выслушать?! — кровь стучала в висках, горели уши, в горле стоял горький ком, который мешал доступу воздуха. — Я сам пришёл и хотел рассказать, помириться…

— Успокоились? — на лбу Бодзу выступили крупные капли пота. Великан, шумно сопя, встал между ними, и все как-то разом замолчали.

Воцарившаяся тишина угнетала, но никто её не нарушал. Глаза Суа сузились, зрачки блестели, словно крошечные чёрные жемчужины. Затем она потребовала от Бодзу ответа:

— Как прохвост оказался здесь?

Но гигант, глубоко вздохнув, молчал; признаться, и сам не знал, что этакого особенного нашёл в парне Асахара и зачем велел забрать его с собою на карраку и позволил остаться. Кстати, почему его не было, ведь спал в соседней комнате?

Бодзу озадаченно потёр затылок, похожий на наковальню. Суа повторила вопрос, не скрывая раздражения, но ответа не получила. Тогда она заговорила, медленно и тихо, будто каждое слово отзывалось в ней болью:

— Я много вытерпела и не смогла удержаться!

— Мы понимаем, — согласился Бодзу.

— Вот, хотел извиниться за прошлое… — повторил Шиничиро.

— Как я могу тебе верить, получив исподтишка по голове? — хмыкнула Суа, уже совершенно беззлобно. — Если бы не твоя выходка, ненормальный болван, всего этого ужаса со мною бы не произошло.

Напряжение спало.

Незаметно в комнате появился Генбо. Придав улыбке почтительность, он произнёс:

— Рыскать в намерениях ваших — равно, что бегать по заброшенному саду среди груд опавшей листвы, отыскивая мышей.

Толстяк, по-видимому, раздражал не только Шиничиро, но и Суа. Девушка нахмурилась, отвернулась. Генбо продолжал:

— Мальчику не свойственно долго предаваться унынию.

— Э-э, я не мальчик! — Шиничиро резво поднялся, окинув присутствующих уверенным взглядом.

— Будем внимательны друг к другу, — воздев указательный палец, призвал Генбо. На лице и в голосе его не проявилось ни малейшего признака криводушия. — Сострадание к попавшему в беду человеку успокаивает и заставляет снять подозрительность, смягчает бушующий в душе гнев. — Сострадание — то единственное, что позволяет надеяться, что не погиб окончательно и бесповоротно.

Суа слушала с большой неохотой, уставившись в пол. Бодзу, Хаору и Каори хранили тишину. Асахары по-прежнему не было.

— Если сумеете принять случившиеся несчастье, не забывая о предопределении, то вынуждены будете признать, что гордость за одержанную победу — шаг на пути к неизбежному поражению, а горечь поражения — другой шаг, однако навстречу предстоящей победе. Вечный круговорот возвышений и падений, которые и есть человеческая судьба, не должен служить поводом для преходящих радостей и печалей… О чём я? — спохватился Генбо, осклабившись.

— Роскошное жильё, излишества в еде, успели, верно, утомить леди Суа! Приглашаю отобедать со мной; я вам, друзья, приготовил кое-что простое, но вкусное. Советую присоединиться, не сдерживая себя, потому что выступать сегодня нельзя. Серые призраки удалятся из Хондо завтра в полдень.

— Туманы… — кивнула Суа. — Ветер нам в помощь!

В углу хижины под спудом из шкур в холодной земле хранились заготовленные продукты. В жаровне на печи форель золотилась в кунжутном масле и пахла ароматно. Каори молола зерно на утренние лепёшки.

 

Глава 9

Туманы в полдень действительно ушли, вот только не пришёл, как ожидалось, галеон, и отплывать было не на чем. Номинально «Принцесса Суа» принадлежала миссис Коридвен, но мистер Коридвен больше не был на борту главным. Ода приставил к нему своего брата, Нобуёри, и тот, нахватавшийся предрассудков от знакомых португальцев, считал, что женщина на военном корабле — к несчастью, поэтому при первом удобном случае оставил Суа на берегу и под предлогом военной необходимости отбыл якобы навстречу новой флотилии из Эдо. Такой поворот событий ошеломил Суа, она терялась в догадках и в сомнениях насчёт надёжности новых покровителей, беспокойно гадала о будущем, нервничала, к тому же её буквально изводил этот придурок, посланный богами ей в наказание за грешные помыслы: всё более напоминала о себе женская натура, разбуженная мужским обаянием Коридвена.

Разговаривать обыкновенно, или хотя бы промолчать в опасный момент, Шиничиро не мог — хоть разорви! Несмотря на уговоры и мудрые советы, несколько дней парень словно напрашивался на беду. Даже силач Бодзу удержать от катастрофы его не смог бы — Шини то и дело привлекал к себе ненужное внимание, бесконечно поддевал и норовил поссориться. Черпая в своей душе из какого-то бездонного колодца новые и новые способы испытания нервов новоявленной госпожи, и пользуясь угнетённым состоянием девушки, Шиничиро её донимал.

— Чего не возвращаешься на корабль? Почему не плывём выручать этого Кагасиро, говорят, знаменитый бандит!

Он скинул с плеча охапку кипарисовых дров сушиться около печи.

— После некоторых событий не удивительно, что вас, милая Ёсида, использовали на всю катушку и свои, и чужие. Если бы я сидел на месте капитана, то, несомненно, отправил бы тебя восвояси.

Испытующе глядя в неподвижное лицо девушки, сосредоточенной, занятой какими-то приготовлениями, он засунул рисовый колобок целиком в рот, и, запив молоком из кувшина, громко жевал, чавкая.

— Скоро Новый год… эй, Генбо! — позвал он с полным ртом, и вдруг закашлялся, выпростав содержимое на циновку. — Дрянная закуска! Генбо, до чего ты глупый, ничем не приправил рис.

— Будь то крестьянин, или благородный, но не пресмыкается за мерку риса и не потакает своему желудку. И призвание самурая — служение господину, а не пузу.

— И не празднуют Новый год кусочком лепёшки… — передразнил Шиничиро.

— Хватит! Вы что, сговорились? — взорвалась Суа. — Один плетёт всякую чушь, второй тупит, как бревно! Ты, Генбо, сам обжора, и вдобавок зануда. Ты, Шидзин, тупая скотина, и, как скотине, тебе место в стойле, не на шканцах.

Снаружи послышались довольные голоса Хаору и Масаши:

— Южное додзё перенеслось.

— Как здорово!

— Этих ещё здесь не хватало! — негодующе вымолвил Шиничиро, дёрнувшись так, словно ненароком обжёгся о печь. — Перенеслись… бодхисатвы!

Сузившиеся глаза девушки вспыхнули хитрыми злыми искорками.

В густых зарослях бамбука, растущих в здешних местах, появилось множество ниндзя семьи «Широй хасу»; смешавшийся с туманом дым разведённых ими костров висел над болотами густой пеленой. Наиболее опытные стерегли подступы к лагерю, а прочие тренировались под присмотром мастера Йитсуро, главы одного из додзё «Белого лотоса».

— Способных держать яри, призвать сюда! — строго распорядился он.

Сэнсэй, прибывший из Миэ по приказу Оды, отправил посланца в каждую рыбацкую гёка и крестьянскую нока. Собрались человек тридцать — от подростков до стариков, не горевшие желанием отдавать жизнь за кого-либо. Йитсуро прошёлся вдоль строя, скептически осматривая рекрутов…

— Эт-то что за обезьяны? А ну-ка привести сюда наших новых союзников! Поглядим-ка на них…

Ниндзя нагрянули в «главную цитадель» Тэнгу аккурат после завтрака, когда разбойники доедали последнюю лепёшку. Саке уже очаровало разум, как дорогая искусная гейша. Бодзу облапал посланника, едва не задушил: монах во хмелю — это страшно. Каори фыркнула, и, мягко говоря, отказалась подчиниться. Шиничиро «плевать хотел», Асахара отсутствовал, остальные отреагировали, в общем, нейтрально.

Но Суа сразу сообщила о надоедливом собеседнике, и осталась довольна, когда его утащили за шкирку, и теперь она могла спокойно приступить к медитации. Суа выпроводила Шиничиро на улицу, предупредив посланца, чтобы не спускали с парня глаз. При этом посланец, хоть и немолодой, но заметно разбиравшийся в людях, оглядев девушку с ног до головы, изумлённо всплеснул руками: Суа обладала прекрасной статью и выправкой.

— Вас тоже приглашаем.

— Я-то не прочь потренироваться, — пожала плечами Суа, — но вам-то какая польза?

На широкой площадке, свободной от поросли бамбука, стоял мастер Йитсуро с бокэном, деревянным мечом, подле покрытого лиловым льдом болота. Некоторое время назад он закончил показ одного из эффективных ката южного додзё, а теперь призвал новобранцев начать упражнение.

На зов мастера пришло немало тех, кто непосредственно входил в шайку Рыжего Змея. Они с особым рвением требовали спарринги, способные внести в их скучное существование без дела толику разнообразия.

— Кто здесь показывает ката? — расхохотался Шиничиро, привлекая внимание множества недоумённых глаз. — Этим-то бандюганам, и вовсе не требуются серии ударов, им только подраться дай.

— Да, — гулко рявкнул кто-то из шайки. — Хотим подраться с вашими хвалёными бойцами, мастер. Посмотрим, как нужно уходить от ударов, как нападать.

— Точно, — басовито просипел другой. — Помериться силой важнее, чем повторять простейшие движения.

Учитель Йитсуро немолодой, невысокий крепкого сложения. Его седеющая голова глубоко утопала в плечах. Одежда из мехов, казалось, придавала фигуре неуклюжесть, сутуловатость, но ловкость нисколько не страдала. Грозно темнело тёмно-коричневое родимое пятно, охватившее, будто огромным сюрикэном, левую половину сурового овального лица. В самом центре этой кляксы, словно из мира мёртвых, зловеще блестел пустым бельмом остекленелый глаз.

После того, как буси больно поколотили друг друга деревяшками по голове, предплечьям и ключицам, он заговорил протяжно, монотонно и невнятно:

— За-запп-омните, о-ол-лухи! Ппф-еремещ-щение яв-вляется боев-ыым элеме-ентом. Мн-о-ггггиие шккк-олы ра-аа-азучивают т-ттт-ттеехнику пферемещения, обббращая вн-внимание на ппп-равильное ппп-оло-ожение ттела в просттт-ттт-транстве и в любом ппп-роцессе…

— Война идёт, — громко оборвал Шиничиро. — Нафига им твоё «пппф-еремещ-шение»! Ты эту деревенщину бить научи… Слушайте меня, дурни! Основная мощь боя — это удары «как следует» и «куда надо».

— Перестань, Шини! — прошипел Хаору, дёрнув друга за рукав. — Не успел выйти из дома, как дерзишь.

— Что з-за нн-на-агггг-лец? — раздражённо спросил мастер. Правая часть лица залилась краской гнева, а левая потемнела сильней, он заморгал покалеченным глазом. — Мможет, встттанешь на м-моё м-место и ппп-родолжишь у-учение?

— Идти лень, а рассказать могу, — Шиничиро кивнул с таким видом, словно обучать новобранцев было его любимым занятием по четвергам после завтрака.

Воцарилось молчание… Не только новобранцы воззрились на него испытующе, с интересом, но и подошедшие старшие, опытные ниндзя «Белого лотоса» удостоили незнакомца внимания. И хоть его одежда отличалась той же безыскусностью, что и манеры, но глаза — как звёзды, горели ярко и таинственно. В этом парне определённо сквозило что-то… необыкновенное.

Дети, подкатив тележки с угощениями, восторженно глазели на недовольного мастера Йитсуро и на дерзкого парня с широкой улыбкой счастливого ребёнка, которому удалось завладеть вниманием взрослого. Горделиво окинув взглядом подтянувшихся синоби «Белого лотоса» и вольно распустившихся разбойников «Пылающего рассвета», Шиничиро начал вещать так оживлённо и непринуждённо, будто находился в кругу собственных учеников. Члены банды — обыкновенные сельские воры, простые горные бандиты, успели полюбить его, и не за прекрасную игру на бива, а как есть: грубого, несдержанного, насмешливого и непочтительного.

— Ага, пусть наш доскажет!

— Конечно, никому ведь худо не станет, послушаем!

Окрылённый поддержкой товарищей, Шиничиро говорил:

— Моя сила лишь отчасти копится внутри тела, и в нужный момент я, конечно, способен направить её целиком для удара… Но на самом деле свою силу боец должен использовать рационально: поражают всегда боги, а буси одним лишь знанием направляет силу инерции мироздания куда и как надо — с максимальным уроном для врага. Это принцип «пустоты — полноты», когда «пустотность» порождает «полноту».

Речь незнакомца мастер Йитсуро выслушивал хмуро, испытывая жгучее недовольство и желание наказать хвастуна.

Шиничиро отличался живым умом и острым языком, заметно превосходя в этом отношении многих присутствующих, которые молча, слушали.

— Запомните, никакого мандража! Никаких сомнений в бою! Только в состоянии полной «пустоты» возможен мгновенный переход из расслабленного состояния в максимально собранное, а это и есть ваше выживание и основа для сильного удара, — заключил Шини с видом великого умника.

— Я ещё и не такое вам расскажу, — покачал он пальцем, поймав изумлённый взгляд Суа. — Вы не представляете, у кого я учусь и кто мой отец! Северное додзё — лучшее, признайте!

Губы юноши скривила тонкая усмешка, словно ему стало жаль простодушных слушателей, но тут Шиничиро спохватился, прикусил язык, поняв, что выдал лишнее…

— К-кто ттт-вой о-отец? — как бы невзначай, но по-прежнему недоверчиво поинтересовался мастер.

Парню было нетрудно удержаться от безоглядного бахвальства, но, дерзкий, он ответил в своей обычной непринуждённой манере, не придавая значения статусу собеседника:

— Слишком знаменитый мастер на севере Хондо, чтобы называть малоизвестным южным додзё.

Шиничиро был отчаянно смел, но в том положении, в которое попал сейчас, силу духа следовало сочетать с терпением, мудростью и осмотрительностью. Парень выдал волнение, прикусив нижнюю губу и коснувшись левого уха.

— Ч-что-о ск-казал? — рассерженно бросил мастер. — А н-ну, нак-казать наг-гглеца!

Синоби юга кинулись на Шиничиро.

— Эй! Вы не смеете, поганцы! Я — сын Шуинсая Зотайдо!

Шини парировал прямой в челюсть правой рукой и ловко ответил первому напавшему коротким тычком в горло, однако не успел увернуться от другого. Сердце прошил спазм от резкого удара в шею, подкосились ноги. Лишь слабо всколыхнулся воздух, и, казалось, никто никого не бил — а Шиничиро лежал на спине на холодном снегу и пытался вздохнуть.

— Помогите, что вы?.. — взгляд Хаору затуманился, от негодования защемило в груди, он бросился выручать друга.

— Э-э, поможем! — тут же радостно раздалось из шайки Кагасиро. — Х-ха, схватка без оружия! Не кусаться, не лягаться, в глаза не тыкать! Все против всех!

Кто-то пинком быстро отогнал врага от лежащего Шиничиро, крепко поддав вдогонку. Начался кулачный бой, в котором участники схватки, бранясь, беспорядочно и задорно колотили друг друга. Разбойники севера на поверку оказались индивидуально подготовленными ничуть не хуже именитых синоби юга — «Белому лотосу» доставалось крепко. Но и шайке Тэнгу приходилось туго: численно их было вдвое меньше. Хотя, значительное число нападавших оттянул на себя Бодзу: словно шатуна его облепили синоби юга — малорослые, злые, худощавые, поджарые.

— Я и вправду хорош! — удивляясь самому себе, итожил Шиничиро с гордым сознанием того, что друзья не оставили в беде.

Куча мала образовывалась то здесь, то там. Громогласный голос мастера Йитсуро не спасал положение, тонул в криках, боевых кличах. Хуже того — и самого его затянули, обозвав проходимцем и залепив снежком рот.

Выбираясь из рукопашной потехи на четвереньках, Шиничиро уже намеревался отсидеться в хижине да перекусить, как кто-то внезапно схватил парня за рукав и дёрнул с такой силой, что тот моментально влетел в помещение, пропахав задницей земляной пол до кадки с водой.

— Так значит, ты не простой ученик из додзё Ампаруа? — уточнила Суа, собой перегородив белый свет, сочащийся сквозь щели в амадо.

— Никто и не утверждал, что орэ-сама прост! — гордо вскинув подбородок, парень удручённо помассировал кисть — потянул при падении связку.

— Говори учтиво, — строго заметила она. — Я старше и по возрасту, и по положению, и вообще…

— Что на тебя нашло? Отойди!

— Видала мастера Шуинсая со старухой… я-то думала, кого ты мне напоминаешь!?

Краска гнева залила лицо парня, обидно стало до боли, зазвенело в ушах, опухших от прилива крови, он зыркнул из-под опущенных бровей и процедил:

— Не старуха, а моя мама! Ты дрянная, напросилась!..

Разогнавшись, Шиничиро остановился на расстоянии вытянутой руки от Суа. Затем резко выпрыгнул, и, слегка развернувшись, хлёстко ударил правой ногой в голову — маваши гери! По замыслу автора приёма, голова должна была тут же взлететь в воздух и упасть где-то далеко. К нехитрой атаке, которую из обычных буси мало кто и ожидал, Шини прибегал, сражаясь с противниками, превосходящими силой. Какими бы ни были накачанными у того мышцы шеи, как бы ни амортизировали уши, всё же пропущенный удар ногой в висок — штука страшная, убойная.

Но Суа успела не только взять уроки у мастеров Ампаруа, а многих уже этой техникой упокоила. Шагнув навстречу, она поймала ногу парня на блок и подсекла другую. Тот упал, больно ударившись о пол затылком. Но не боль, а горечь обиды разрывала молодую грудь. Шиничиро замолчал, боясь разрыдаться.

— Ты наивен и глуп. Я возьмусь за тебя серьёзно! — наклонившись, шёпотом строго произнесла она. Прозвучало, словно приговор, неестественно и сдавленно. Мурашки поползли по спине парня; заворожённо глядя в горящие агаты её глаз, он не спешил подниматься.

— Начнём завтра на рассвете, а пока… — Суа ядовито улыбнулась, прищурив глаза; они превратились в две маслянистые щёлочки. — Твой отец Шуинсай кое-что особенное задолжал мне, и такие долги я не прощаю. Приведи себя в порядок, а то даже смотреть противно, не то, чтобы… Зарос, как макака, и фуро давно не принимал!

Пришлось Шиничиро поработать. Как застрельщик драки, он натаскал льда и натопил воды. Не один он — Суа распорядилась помыться всем, извалявшимся в потасовке с дружественными синоби мастера Йитсуро.

Через некоторое время Шиничиро оказался сам на себя не похож. Его шевелюра пушилась и пахла свежим, его подбородок и щёки, обсыпанные пёстрой крошкой веснушек, матово поблёскивали. В ясных глазах его то и дело вспыхивали искорки недовольства, но своим покорным видом, кротким и успокоившимся лицом, юноша вызывал умиление. Переодетый в свежее кимоно жемчужно-серого цвета из гардероба Суа, он помогал мудрецу готовить ужин.

— Жаль отважных и самоотверженных воинов, полагающихся лишь на ярость. Такие воины рвутся в бой, как одержимые, не считаясь ни с собственными силами, ни с замыслами и возможностями противника, — сказал Генбо, сидя на дровах возле разгоравшегося очага.

Он чистил рыбу серебристым ножиком и с интересом глядел на парня. Кот, по имени Энно, ластился, неустанно тёрся о коленку толстяка своей вспушённой шёрсткой.

— Ты про меня, Генбо-сэмпай?! — поднял голову Шиничиро. Как ни странно, язвить не хотелось.

— Красавец парень! — похвалил толстяк, иронично улыбнувшись. — Стоило ветру сильней взъяриться, как отныне ты не хозяин себе и ничего не сможешь поделать. Скоро Суа, пользуясь поддержкой Бадафусы, станет влиятельней многих даймё. Пожалуй, самой влиятельной… Только твои друзья… Не будет места им, а что касается тебя… — Мудрец, погрустнев, наклонил лысую голову. — Ты уйдёшь… нет-нет, — быстро-быстро он покачал головой, дабы не напугать парня. — Не из жизни, а из времени. Поверь, так будет лучше и для тебя, и для тех, кому ты не безразличен.

— Откуда знаешь? — с глупой усмешкой, но удивлённо уточнил Шиничиро.

— Не так давно некий Идзавара… самурай, — Генбо покосился на кота, — не живой, конечно, отдавший жизнь за Белого Тигра, начал говорить со мной… странным образом.

— Лишён ума, толстяк, — не глядя, Шиничиро покрутил пальцем у виска. — Как живёшь с таким бредом в голове!?

— О-о, другое дело! — восхитился Генбо, присвистнув. Передавая парню плетёную широкую тарелку, на которой были красиво разложены ломтики морского окуня, палтуса и скумбрии, мудрец глядел по-особенному, как будто знал нечто такое, что не удалось постичь никому.

Вернулись Хаору с Масаши, неразлучные с тех самых пор, как Суа было принято решение плыть на выручку Кагасиро. Хаору мечтал вновь оказаться в привычной стихии — на качающейся палубе, а Масаши воображение уносило в далёкие края, и вдвоём они подолгу беседовали о море, и о кораблях, и об островах…

«Бамбуковый мореход» переживал за друга: никогда тот не выглядел столь подавленно. Но стоило Генбо заговорить, как тревога ушла сама собой, и Масаши держался удивительно строго. Зная, что отец прозябает где-то в тюрьме или в каменоломне, мальчик не хныкал, уверенный, что с такими друзьями, как Хаору, увидит его снова.

— Завтра украсим жилище к Новому году, — предупредил Генбо, с достоинством усевшись на циновке. — Хао-сан, наделаешь бумажных фонариков столько, на сколько хватит бумаги. Маса-тянь, леди Суа посетит завтра необыкновенное вдохновение, поэтому не вздумай противоречить ей, когда пригласит во двор!

— Э-э, про меня забыл! — недовольно напомнил Шиничиро.

— Не забыл, узнаешь в своё время, — кивнул мудрец, хитро скосив глаза.

Дверь, одо, со скрипом отворилась, и в комнату втекли плавные звуки флейты да разноголосое детское пение. В моду входили европейские обычаи: японская ребятня выпрашивала угощение во имя чужого бодхисатвы Исы.

Суа, наклонив голову, ступила в хижину вместе с белым паром, казалось исходившим от её раскрасневшегося лица. Она тоже принимала ванну и осталась довольна: ничто так не расслабляло гнетомую заботами душу и натруженное тело, как отдых в огромном чане с горячей водой. С точностью чувственных натур Шиничиро уловил настроение девушки и расслабился, но, глядя на него, она вдруг нахмурилась и резким кивком позвала.

Из-под шкур возле пылавшего жаром очага Генбо достал рисовые колобки, завёрнутые в сушёные морские водоросли, и кучу разнообразной закуски из рыбы и мяса.

— Вино, — приказала Суа, скрывшись в темноте жилой комнаты.

— Возьми бива, — напомнил Генбо вослед Шини. — У леди хорошее настроение.

Глубоко вздохнув, Шиничиро принял из рук толстяка кувшин и закуски.

— Куда делись твои бахвальство и наглость? — спросила она, встретив парня довольным взглядом.

— Что? — глухо уточнил Шиничиро, изучая девушку пристально и недоверчиво.

— Ничего, садись, — махнула она рукой.

Длинная свеча, оплывающая каскадом воска, стояла в деревянной ёмкости с водой на старой подставке в форме дракона, изогнувшего тело. Жёлто-рыжий маленький огонёк горел медленно, не колышась, освещая мягким нежно-жёлтым светом фигурку из слоновой кости — пузатого Хотэя, вечно довольного и отдыхающего в любимой позе, на боку.

— Чего изволите, Окугата-сама? — прибегнув к подобострастной учтивости, Шиничиро ощутил холод под ложечкой: Суа не терпела угодливости, и только лень, навеянная магией горячей воды, остановила её гнев.

Оставшись в одном жемчужно-белом юката, широком и пышном, точно облако, долгим глотком она отпила вина прямо из кувшина. Сузившиеся красивые глаза залились золотистым блеском.

— Почему не ешь, не пьёшь, мальчик? — спросила она, придвинувшись. — Догадываешься, что твой отец задолжал?

— Мне всё равно! — с наигранным равнодушием произнёс парень, отвернувшись.

Сидя рядом с нею на циновке, он испытал жгучее волнение. Тело начало трясти мелкой дрожью, желудок норовил завязаться в узел, словно от голода.

— Не имеешь прав распоряжаться мной, — дерзко добавил он.

Поднеся руку к его гладкому подбородку, тыльной стороной ладони девушка погладила парня по щеке, затем пальцами медленно повернула к себе. В его глазах вспыхнули выдающие волнение искорки.

— Ты что, не желаешь доставить своей госпоже удовольствие? — спросила она кротко. Лицо её, мягко тронутое светом свечи, порозовело, выдав забурлившее чувство. — Поешь и попей, станет легче.

— Воин северного додзё не дешёвка какая-нибудь! — резко ответил парень. — Не служит за плотское удовольствие, пусть и сама принцесса выбирает его!

Проглотив рисовый колобок, Суа встала рывком — так, что пламя свечи дрогнуло, испуганное, и Шиничиро съёжился, втянув голову в плечи. Закрыв дверь на затвор, подбросила в очаг сухих дров. Огонь с треском поедал ароматные кипарисовые дрова, в комнате стало жарко, несмотря на приоткрытое окошко.

— Играй! — приказала она царственным тоном, суровым, не допускающим противоречия. Скрывшись за фусума у противоположной стены, зашуршала одеждой.

Неуверенно потянув за кожаный шнур на левом плече, Шиничиро достал бива из футляра.

— Пой, мальчик, — добавила она. И что-то подсказало парню — если ослушается, то ему придётся не сладко.

Мелодия, которую Шиничиро заиграл на бива, разбередила бы душу любого чёрствого самурая, любого искушённого музыкой аристократа. Закрыв глаза, он запел — звонким задрожавшим голосом, но это лишь придало исполнению больше чувства. Он играл и пел, и у него самого возникло такое ощущение гармонии, что слушающий не смог бы не разделить того, что испытывал парень.

Закончив музицировать, он ощутил в тёплом воздухе комнаты тончайший, едва уловимый запах цветков сакуры, с оттенком аромата спелой сливы.

— Госпожа нравится тебе? — спросила она голосом тихим, увещевающим. — Что ты сделаешь для неё?

— Ты… вы — великолепны! — едва ответил Шиничиро, отложив бива.

Она стояла обнажённая, расправив плечи и широко расставив ноги. Очень близко, настолько близко, что Шиничиро вдыхал запах её влажной кожи. Крепкая, идеальная фигура богини предстала перед ним. Чарующее выражение лица, улыбка пленительно-ласковая, от которой сразу тепло и светло становилось в застывшем на мгновение сердце, но молодая стыдливость, стеснение и страх перед неожиданностью, словно заковали в цепи.

— Я… я хочу! — вымолвил он, предвкушая. — Я… и Ты?! — юноша едва совладал с чувствами, бурлившими в груди, настолько сильно оказалось сжигающее нетерпение.

— Сделаешь то, чего заслуживаешь, безукоризненно, — вкрадчиво сказала она, подняв голову так, что резче очертилась линия подбородка. — И признай, что ты мой, Зотайдо Шиничи!

— Что? — пробормотал он недоверчиво.

Насторожённость проявилась в холодном пытливом блеске его глаз, в напряжённой линии шеи и торса. Почувствовав нежеланную перемену в парне, Суа протянула руки и, крепко обняв его горячую голову, встала на колени. Сомнение его растаяло, как лёд под жгучими лучами солнца, когда госпожа прижала Шини к своей груди. Он замер, впитывая каждое прикосновение.

Напряжение схлынуло, она отстранилась, снова став недосягаемой, богиней, залилась безудержным смехом, внимательно наблюдая за благоговейным выражением лица молодого раба. Диковатый смущённый взгляд парня с удовольствием скользнул по сильному изящному безупречному телу, медленно прошёл по её плоскому животу с небольшими выпуклыми мышцами. Взгляд Шиничиро, замерший, заворожённый, задержался на высокой, красиво очерченной груди. Он смотрел на неё так, будто любовался чудом, изысканным божественным цветком. Живые, сверкающие жадным блеском глаза и вздрагивающие ноздри выдавали его страстное нетерпение.

— Поклонись госпоже, — кивнула Суа благосклонно и самодовольно. — И закрой рот…

Склонившись, он едва не коснулся челом её босых ног, но неожиданно вздрогнул… Внезапная волна гнева вспенила кровь! Он — Зотайдо! И потому он не мог позволить даже Её высочеству обращаться с собою, как ей заблагорассудится. Злость и досада овладели душой поэта — слишком высоко и ярко сияла его звезда.

— Нет, Суа… род Зотайдо — не из рабов! — бросил он гневно, задрожав.

— Что? — она резко толкнула его на циновку, придавив руки своими. — Я сожгу твой бива!

— Делай что хочешь, только не трогай его! — попросил он, имея в виду музыкальный инструмент.

— Что хочешь… — с удовлетворением повторила она, вперив пристальный взгляд сверкающих хищным блеском глаз в его глаза, расширенные и влажно мерцающие.

— Расслабься, — слегка сдавив бёдрами грудь Шиничиро, она распрямилась, поправив волосы. Кожа её тела стала тёмно-бурого цвета, а на внутренней части бёдер выступила влага, сильней запахло сакурой и сливой.

— Будь что будет, — расслаблено ответил парень, закрыв глаза. Потрясения настолько измотали, что он устал сопротивляться. И с этого момента, как лёгкие лепестки цветов, подхваченные вихрем насыщенной событиями ночи, он узнавал девушку, вкушая созревший плод.

Прошло немало времени, прежде чем утихли страсти и начал остывать очаг. Она лежала на толстой подстилке из оленьей шкуры, и, глядя в темноту низкого потолка, молчала. Он пустился в многословные рассуждения о том, что хлебнул немало лиха, находясь в додзё, и, ворочаясь без сна, прижимался к тёплой Суа. Но потом, когда уже не слышались голоса, ни снаружи, ни в другой комнате, оба покорно отдались сну.

Генбо, пройдя на цыпочках, подложил дров в печку, и, наклонившись над сладко спавшим Шиничиро, погладил его по голове. Сунув в кармашек на поясе парня бархатный свёрток, неслышно ушёл.

 

Глава 10

Бросив свою столбовую священную ношу в снег на склоне горы, отряд Зотайдо продолжал путь быстрым маршем. Неприступные каменные укрепления родового гнезда Токугавы высились по правую руку. Замок Окадзаки, стерегущий дорогу в центр провинции Овари, был одним из цепочки подобных, менее мощных сооружений, разбросанных по равнине вдоль русла Кисо-гава и её многочисленных притоков. Пропуск, тот, что полупочтительно полубрезгливо бросил к ногам Лао молодой тайтё остановившего их на перевале отряда, не пришлось показать ни разу, хотя на пути «артели плотников» встречались и самурайские патрули, и полиция с мицудогу. Легальный документ внушал уверенность синоби из Ампаруа, оттого их вид не вызывал ни у кого сомнений. Многие разбогатели на морской торговле, поэтому спрос на рабочие руки в обновляющейся стране нынче высок, как никогда — даже низшим существам вроде эта и хинин позволено свободно перемещаться по стране, если только они умеют строить и латать.

Ближе к Ацута полил дождь с мокрым снегом, а народ стал попадаться более нервный, все куда-то спешили, разговаривали, срываясь на крики и оскорбления, палками лупили тягловых животных. Из обрывков фраз стало ясно: Такэда прорвался к городу Нагоя первым. В городе орудовали диверсанты, часть из которых засланы Кендзо, другая их часть — подчинённые Ямамото.

Перед стенами Нагоя сновали потрёпанные отряды растерянных асигару и остатки конницы самураев противника. Земли Оды атакованы с двух фронтов, а многие командиры погибли в бою с армиями Ёсисады и Такэды. Закутанные в серые дождевики воины Бадафусы выглядели призраками, которым божества синто позволили сновать по земле лишь ночью. Они неуверенно проходили в город, исчезали в густом тумане из дыма и водяной пыли слабеющего дождя, разлетающейся от изогнутых черепичных фронтонов. В центре Нагоя раздался громкий взрыв. Казалось, грохнула добрая сотня громов, кучей дымящихся обломков разлетелись в разные стороны камни от стен и гигантские куски черепичной крыши. Взорвался склад варварских боеприпасов — чьи-то синоби проникли в замковые кладовые.

На застывшей реке Кисо началась резня. Группы людей, переодетые в толстые шерстяные балахоны сохэев, монахов-воинов, длинными мечами-нагинатами вырезали убегавших из города, отбирали скарб и корзины с провиантом.

— Не отвлекайся, Мягкотелый! — Лао, крепко схватил брата за локоть. Шуинсай пристально глядел на мародёров полным ненависти взглядом, порывался отстать и ринуться на помощь несчастному мирному населению. — Мы не сможем остановить грабёж, а до замка Инуяма ещё топать и топать.

В Инуяма их отправила таинственная Ёри, жительница деревни Ори-мура, которую рекомендовал посетить Кендзо.

Отвернувшись, Шуинсай свирепо стиснул зубы, но последовал за братом в кипарисовую рощу. Нырнув под низкие кроны, засыпанные снегом, группа ниндзя двигалась безостановочно, их сердца колотились в такт быстрому ходу. В груди билось неуёмным гонгом, горело огнём стремление любой ценой выполнить миссию. Затихающие крики боли и злой смех, казалось, преследовали их даже в лесу. Затем наступила тишина, прерываемая хрустом снега под ногами, дыханием загнанных ниндзя и редкими шепотками бегущих братьев-мастеров.

Услышав голоса с протяжным южным выговором, отряд Зотайдо с разбегу залёг в сугроб. Подле пещеры, занесённой снегом, — кучи отобранного скарба, бандиты, опустив коричневые капюшоны, жонглировали зажжёнными факелами, издевательски смеялись над связанными плачущими женщинами. На тропе, ведущей в Нагоя, время от времени появлялись злодеи — из тех, что порабощали беженцев, скручивая их, связывая и скидывая, словно мешки, на множество настилов из кипарисовых ветвей.

— Сейчас, дождёмся главаря!

— Точно.

Бандиты издевались над пленными, мерзко похохатывали, скакали вокруг них, словно демоны, ногами подкидывали снег. Удивительно, но среди истязателей находились и женщины; и онни глумились с особым пристрастием.

— Выходить из леса нельзя, — пробормотал Лао, внимательно следя то за реакцией брата, то за напряжёнными ниндзя. — Топор пристыл, тёплая кровь не помешает, — он рывком вынул оно из-за пояса, приготовился вскочить. — Чонг-Ву, Маса…

Хмуро глянув на старшего, младший Зотайдо жестом подозвал Йиро и Монтаро.

Окружив бандитский лагерь, они без промедления атаковали. Грабители, сами превратившиеся в жертв, не успевали понять, что происходит вокруг. Соратники замертво падали, кровяные полосы, брызги появлялись на снегу внезапно, исчерчивая сугробы багровыми линиями, словно крестами. Опомнившись, некоторые бандиты ринулись из леса, и там, на дороге, на них обрушилась оружейная стрельба аркебузиров Токугавы — те приняли разбойников за прорвавшийся вражеский отряд Ямамото.

Из леса группа Зотайдо выбралась осторожно, и лишь в ту минуту, когда услышали гнусавый вой раковин. В долине напротив холма, на другом берегу Кисо-гавы, виднелись бесчисленные знамёна передовых частей войск Горного Тигра Такэды и обороняющихся генералов Оды во главе с Тоётоми.

Кипарисовая роща, тревожимая снежными вихрями и криками разбуженных птиц, повторяя контур излучины реки, подковой огибала холм с замком Инуяма на вершине, уходила далеко в сторону хребта Кисо.

Внизу, на берегу реки Кисо-гава, лёд которой сверкал янтарём в свете высунувшегося из облаков полумесяца, сражались пёстрые отряды в красно-жёлтых ореолах разбросанных факельных огней. Беспорядочный гомон и выкрики со стороны вражеского стана выдавали настроения безнадёжности. По трусам, убегавшим с поля боя, открывалась мушкетная стрельба со стен крепости, окружающей замок Инуяма. Командиры из огромной каменной смотровой башни сыпали на бегущих воинов упрёки, секли их укоризной.

На взрытом ногами речном берегу чернела мёрзлая земля. Обагрённая кровью наледь, похожая на ежей с гигантскими колючками, лиловела среди множества мёртвых тел, утыканных стрелами и копьями. Самурайские клинки, разбросанные по льду с кровавыми разводами, отливали жемчужным блеском, по ним, натыкаясь и звеня застывшим металлом, ползали и стонали раненые, пытались схорониться под вздыбленным льдом.

— В БОЙ! — громко и навязчиво призывали раковины атакующего войска Горного Тигра. — ТОЛЬКО В БОЙ!

В большой тени холма, куда спускался отряд Зотайдо, отсиживалось несколько раненых самураев со значками одного из вассалов Такэды. В широкой кожаной сумке, подвязанной верёвками, стояли несколько массивных ружей, из дул торчали длинные стрелы с гранатами на конце. Напрягшиеся было при виде незнакомцев, раненые успокоились, распознав в них плотников, людей невоенных.

— Вы, дровосеки, куда идёте? Куда вас несёт, дураков? — просипел старший.

— Притихни, — авторитетно ответил Лао. — Мы союзники. Вот вы почему тут? Спасаете шкуру?

Старший самурай не вспылил, как ожидалось — видно, за крестьянской внешностью распознал в Лао «тёртого калача».

— Нас атаковали из засады. Там, ниже по склону и левее, где куча трупов… Мы шли взорвать каменную вышку с генералами врага, но теперь от ран едва можем шевелиться. Возьмите огненное оружие и сделайте это за нас. Очень важно!

— Я ни разу не стрелял из мушкета, — испуганно признался Маса, и присел на корточках.

— Что ты сказал, юнец? — приподнявшись на локте, хриплым недовольным голосом спросил другой раненый самурай. — Зря тащили, что ли?

— Выйди и посмотри, как там! — вытолкнул его из тени пожилой. На широком лбу темнела жирная полоса запёкшейся крови, а на правом бедре — длинная рана. Левая нога у него онемела, и волочилась, словно бревно.

— Стреляли, стреляли мы из мушкетов, — успокоил самураев Лао, вместе с братом раздавая ружья и пояснив недоумевающим ученикам: — Всё равно теперь не пройти к замку, пока крепость не падёт.

— Эй, мастер! — кто-то слабо схватил Шуинсая за ногу. — Выслушай последнее желание умирающего…

На боку, испачканный в мокрой снежной грязи, лежал тяжелораненый; куски материи, которыми товарищи перевязали его раны, обильно пропитались кровью.

— Мой сын… — превозмогая боль, вымолвил он свистящим шёпотом.

Шуинсай нагнулся к дрожащим потрескавшимся лиловым губам.

— Татсу-тянь… возьмите в ваше додзё моего мальчика, очень прошу. И ещё прошу за детей двух погибших буси… девочку Аямэ и Рикиморо… его отец не из Ямато, он намбадзин… но отдал жизнь за Горного Тигра. Они остались без отцов… В деревне Синдзё, в Каи.

Положив на его губы два пальца, Шуинсай кивнул:

— Обещаю.

Вымученно улыбнувшись, умирающий поглядел в небо, и взгляд его застыл.

— Всё, пошли! — громко объявил Лао, прижав к себе длинный ствол мушкета. — Вперёд!

Длинными змеями потянулись к Нагоя отряды Сайто Хидеаки, союзника Такэды в этой войне. Огибая холмы, поросшие кипарисами, они обходили вражеское войско с флангов, оставляя центр на растерзание огромному Тигру с длинными когтями — обнажёнными мечами и копьями, другому славному генералу Такэды, Мураками. Самураи, опережая друг друга, вскачь неслись к боевой славе.

Основное войско, подобное неудержимо накатывающейся горной лавине, по команде перестроилось клином. Острия копий и мечи блестели в тёмно-синей мгле под лучами слабого месяца. Полки копьеносцев двинулись наперегонки, за ними неслись мечники и лучники.

Войско бесстрашного генерала Мураками обрушилось на врага, точно камнепад. На берегу реки, усыпанном замёрзшими телами, снова схлестнулись две волны, несущие оружие, доспехи, кровь и смерть. Натыкаясь на выставленные копья, ударяя в ответ, воины Горного Тигра неудержимо надвигались. Несколькими мощными рывками самураи Такэды оттеснили противника на лёд, который раскалывался, и холодная вода поглощала раненых, не давая возможности выбраться. Дух защитников Нагоя заметно слабел.

Лао и Шуинсай спустились по распадку и вышли к самой насыпи, над которой возвышалась высоченная каменная башня. Понятно, почему встреченную только что группу самураев-диверсантов вооружили тяжёлыми мушкетами: вблизи башня оказалась неприступной, и лишь гранатами имелся шанс уничтожить вражеский командный пункт. Вот бы кто-то ещё отвлёк засевших наверху! У самой стены опасно: сверху открытые склоны холма просматриваются, как на ладони.

Дождавшись в кустах приближения дружественных отрядов лучников и копьеносцев, синоби Зотайдо, неотличимые от простых ополченцев, влились в их беспокойный поток. Вместе с командирами сотен, самураями-новобранцами, они бежали вдоль восточной стены крепости вплотную к смотровой башне, на которой располагался генералитет Оды.

Отправив лучников обстреливать стену, сотники подгоняли штурмующих, помогали нести мечникам лестницы, обитые широкими металлическими щитами.

Первая волна ударилась о насыпной вал, длинные бамбуковые жерди упали на стены, и по ним быстро карабкались взыскующие славы. Сверху вниз посыпались стрелы, полетели пули. Тела смельчаков падали, как переспелые плоды. Но и лучники Мураками не оплошали: всё реже рисковали высовываться из-за венца стены осаждённые, стреляли неприцельно.

Генералы на башне орали благим матом, истошно, а сигнальщики высоко вздымали стяги с вымпелами-командами, энергично потрясали ими, едва удерживая на ветру, в надежде привлечь внимание своих полевых командиров. Впрочем, в свете факелов сигналы всё равно были неразличимы на фоне ночи.

Неожиданно те, кто бежал с поля боя, повернули обратно. За их спинами выросла стена сверкающих нагинат. Во фланг Мураками ударили подоспевшие сохэи Ацута.

— Принять бой! — заголосил монах-воин, выскочивший из леса. Он присел на колено, отвернувшись вполоборота и натянув тетиву юми, направленного в небо. Наконечник стрелы, которую он собрался выпустить, искрил и переливался ярким красно-синим огнём. Перед тем, как Шуинсай поразил его сюрикэном, монах успел выстрелить — подал световой сигнал.

— Сейчас сюда сбежится вся их армия! — пробормотал Лао.

— Поторопимся, — согласился Шуинсай.

Отряд Зотайдо свернул под стену и зажёг фитили мушкетов. Высоко над головой в бойницах показывались вражеские воины, прицеливались из ружей и луков, но, поражённые снизу стрелами, сваливались. В лесу пылали множество факелов: верные Бадафусе здешние монахи-воины гурьбой навалились на самураев Горного Тигра.

— Умрите! — кричал раненый сотник, отбиваясь катаной от насевшего врага.

Самураи стояли насмерть, плотной стеной, копейщики и мечники прикрывали лучников, которые целились в стрелков на валу. Боясь выпустить оружие, Йиро напрягся, мелко дрожали и руки Чонг-Ву: малейшая оплошность — и в крепость будет не пройти! Грохнули два выстрела, пороховым дымом обволокло сражающихся внизу, и тут же высоко вверху — двойной чудовищный взрыв опустошил верхний ярус смотровой башни. Полетели обломки деревянных стен, балюстрады, потолочных перекрытий, клочья знамён и щепки от сигнальных мачт. Оборонявшиеся на стене самураи Оды взвыли болью и отчаянием. Сохэи из Ацута внизу прекратили нападение и только защищались.

На стену взобрались мечники Мураками, там закипела схватка. Сайто Хидеаки тоже вскоре продавил сопротивление по фронту и вплотную подступил к стене крепости Инуяма. Отдельные разрозненные и обезглавленные группы врагов вяло отбивались в окружении армии Такэды, командиры прикидывали, кому почётнее сдаться в плен и потом поменьше заплатить выкупа. Отряд братьев Зотайдо вместе с вооружённой толпой спешил по улице к четырёхэтажному замку на самой вершине холма над речной долиной.

Крюки, заброшенные снизу, перелетев через стену, звонко стукнулись о камень, заскребли, зацепившись, чей за край стены, чей за одежду попавшегося по неосторожности защитника. Быстро-быстро шестеро «плотников», вооружённых топорами, вскарабкались по земляному валу, а затем по булыжной кладке, невзирая на опасность быть замеченными и атакованными. Если их и заметили защитники, то, занятые отражением приступа каждый на своём посту, не посчитали нужным отвлекаться на каких-то глупых крестьян.

Со стены, затянутой пороховым дымом ружейных залпов, лазутчики поспешили сойти на покатую черепичную крышу второго этажа. Казалось, десятки луков нацелены на них, и любое промедление угрожает смертью. Подавив страх, заперев его в тёмный уголок души, четверо ниндзя устремились за мастерами, используя выбоины в стене.

Стрелы и пули пролетали настолько близко, что слышалось резкое шипение. Командир сыпал на лучников упрёки, орал руганью.

По скользкой поверхности пёстрой ребристой черепицы синоби медленно скатились на самый край карниза. Их гибкие фигуры слетели на длинный балкон чёрными совами. Пропустив брата и остальных ниндзя в коридор, Лао сорвал со стены витую масляную лампу, пинком оттолкнул тесовую перегородку и, забежав внутрь, разбил на полу. Огонь остервенело въелся в гладкое дерево, рыжее пламя стремительно поползло по шёлковому материалу ширм, расписанных золотыми и красными лотосами. Разбивая лампы, которыми освещались коридоры, Лао громко орал:

— Помогите, спасите, пожар!

Расчёт его был прост: отражая внешнее нападение, охранники и не подумают вмешаться, но постараются поскорее исчезнуть из опасного пылающего замка. Чудилось, будто красные лотосы пожирали золотые, перекрашивая их в чернь, превращая в пепел.

Мастер Шуинсай прикрывал брата, ничего не выпуская из вида; сея панику, синоби распахивали двери комнат, из них с воплями и плачем выбегали служанки; немногие сопротивлялись — мужественно, с криками и бранью. Лишь получая смертельные раны, защитники дома падали. Атакуя издали самураев метательными кинжалами и сюрикэнами, спрятанными под полой крестьянских одежд, отряд Зотайдо бежал от огня, который был уже повсюду: охватил половину третьего этажа, лизал верхние балки и спускался ниже. Серый едкий дым клубами поднимался к потолку, через балкон выкатывал наружу тяжело и густо. Массивная внутренняя лестница на четвёртый этаж была перекрыта огромными золочёными дверями, декорированными драконами.

— Проберёмся в помещение снаружи, — решил Шуинсай. — Обойдём по балкону.

Услышав шорох в соседней комнате, боковым зрением мастер заметил длинные тени, тянувшиеся по сёдзи, указал Йиро и Маса.

— Приключения продолжаются! — приготовив топор, мрачно отозвался старший Зотайдо и нырнул прямо сквозь бумажную перегородку.

И вовремя! Через огромное распахнутое окно влезали двое, на плечах тёмно-серой одежды их тускло желтели иероглифы буси южного додзё. «Широй хасу»!

Из-за спины Лао, резко вскочившего на ноги, шагнули Чонг-Ву и Монтаро с оно наперевес.

— Убрать! — Лао, не глядя на врага, жестом отдал право боя ученикам.

Приказ мастера — закон, и его следовало выполнить без промедлений. Чонг-Ву и Монтаро напали на ниндзя «Белого лотоса», завязался скоротечный бой, в котором южная школа проявила себя не с худшей стороны. Большой парень Монтаро был на волосок от гибели, но тут вмешался Лао и поединок мигом завершился.

— Медленно ходите, — фыркнул Лао, позвав учеников. — Мягкотелый не научил пошевеливаться?

Они вылезли в окно, забрались на крышу балкона, где снова передвигались ползком, и, заметив погоню, пятерых появившихся на крыше, заторопились выбить закрытые ставни ближайшего окна.

В комнате на четвёртом ярусе замка уже натянуло дыма. Бился в клетке и ругался, отчётливо выговаривая слова, большой разноцветный попугай. Горела единственная оплывшая свеча. Её держал мастер Шуинсай около бледного лица пожилой женщины в изящной шёлковой одежде. Откинувшись в богатом кресле, она невнятно бормотала. Подставив ухо к её губам, Шуинсай внимательно слушал, пристально глядя на усевшегося на пол Йиро; ученик сконфуженно перетягивал левую руку в локте и всхлипывал.

Лао приказал Чонг-Ву, Маса и Монтаро стеречь окна, а сам быстро бесшумно подошёл к брату. На сосредоточенном лице младшего Зотайдо, багровом и мрачном в тусклом свете свечи, застыло выражение небывалого отвращения, а в немигающих глазах — безнадёжность и тоска. Дышал он быстро и тревожно, как зверь, но ранен не был, чёрная кровь на одежде — чужая. Редко Лао видел брата в столь угнетённом состоянии…

— Тысяча ужаленных осой волов! — с напускной бравадой кинул Лао. — Ты совсем испортился, мой Мягкотелый брат, как плохой тофу!

Переступив толстые сваи ног мертвеца — растянувшегося поперёк входа элитного охранника тётушки врага, — Лао потрепал за ухо корчившегося Йиро:

— Никто тебя не будет волочь на своём горбу, встал живо!

— Да, сэнсэй, — кивнул Йиро, блестя влажными от слёз глазами. — Руку отбил, онемела!

Шуинсай, переведя прояснившийся взгляд на брата, подал знак: потребовал немедленно покинуть дворец. Две дрожащие тени нависли над подоконником, Чонг-Ву и Маса приготовились рубить, а младший Зотайдо, задув свечу, показал — за большим пробковым шкафом, за шторой, подвязанной красной лентой, находился потайной лаз.

Странности архитектуры на этом не закончились. Устроители потайного хода с четвёртого этажа замка Инуяма оказались хитроумными гидротехниками. Ход не просто выводил обитателей апартаментов за пределы замка, заканчиваясь где-нибудь в окрестном лесу, он соединялся с каналом, по которому протекала подземная река далеко на юг…

Спустившись по шахте межстенного пространства, рискуя сверзиться с высоты и разбиться насмерть, шестеро синоби из додзё Ампаруа очутились в сыром неосвещённом колодце с чёрной водой. Вода была холодная, но ощущалось плавное течение. Наверное, это был один из рукавов реки Кисо-гава, стремящий небольшой, но неиссякаемый поток к устью, в направлении Нагоя.

— Ого! Отсюда добрых семь ри, не меньше! — прикинул Чонг-Ву.

— А вон там, у колышка, что-то привязано, — разглядел глазастый Маса.

На поверхности ручья плавал деревянный челнок, наподобие большой байдары эмиси. Внутри на дне обнаружились два весла с лопатками на концах. Само собою! Ни жрец, ни императорский родственник сам грести не станет, поэтому байдара многоместная — человек на восемь, чтобы сменяли друг друга. Но это же означает, что как минимум для нескольких доверенных обитателей замка ход не является тайной!

Однако второго челна видно не было — верили, что секрет не раскроется? Ну, ведь прознала как-то деревенская жительница Ёри, которая направила их в этот замок? Или она не деревенская? И совсем не «Ёри»? Ведь так и не показалась из-за двери там, в Ори-мура… Неужто есть среди жреческого сословия кугэ отступники, заинтересованные в успехе императора Нинтоку Тоды?..

Расстояние под землёю измеряется временем, а не шагами. А время в кромешной темноте измеримо лишь ударами сердца, но их никто не считал. Гребли попарно, часто сменяясь. Байдара то и дело скребла бортами о каменные своды, но ни разу не царапнула днищем. Маса обнаружил у себя талант видеть в темноте, он сидел на носу, направляя гребцов. Свободная смена спала, восстанавливая силы после изнурительного лесного марша и лазания по чужим балконам. Всем хотелось и есть и спать — одновременно, и непонятно, в чём организм нуждался больше, во сне или в сытости.

Слабое по первым прикидкам течение очень помогало гребцам. Спустя несколько часов байдара мягко ткнулась в песок в месте назначения.

Лао и Шуинсай, разминая ноги, выбрались первыми и почти на ощупь обследовали небольшой грот. Маса позвал:

— Сэнсэй, выход тут!

Сквозь двустворчатую дверь синоби прошли в святилище.

Это был сарай. Обыкновенный доисторический амбар для хранения зерна, ничем не примечательный, никак не обставленный внутри. Сооружать для молений даже простейший буцудан синтоисты не сочли необходимым. Кипарисовые стены, сваи, изогнутые балки пахли живым деревом — по обычаю храмы дзингу перестраивали заново каждые двадцать лет.

— Жрякать хочется, мочи нет! — нарушил священную тишину Монтаро. — Аж ноги затекли.

— Вкушай духовное молча, — сказал Лао. — Не то из тебя ками душу вынут и слопают как есть, без специй и без риса.

— Где же меч? — искал Шуинсай. — Где он может быть?

— Везде. В стене, в полу, в воздухе. «Ищите!», — передразнил интонацию Кендзо брат Лао.

Четверо учеников внимательно разглядывали сарай, тыкались носами в стены, ползали на карачках, но — ничего!

— Меч, Скосивший траву… — бормотал старший Зотайдо. — Меч, Разгоняющий облака… — Лао скользнул взглядом по потолку.

— Мягкотелый… «левая нога делает шаг вперёд, на север, правая рука с мечом выполняет сметание вперёд до положения перед грудью, смотреть на остриё»… Пэндао ши!

Шуинсай моментально понял. Лао рассказывает технику исполнения упражнения с мечом в китайском искусстве Багуа дао. Приём «фуюнь чжэдин». Он встал лицом к северной стене — Святая Святых храма. Вообразив, будто держит перед собой меч, взглянул на «остриё», и, сильно отклоняясь назад, крутанул кистью, завершая приём горизонтальным оборотом «меча» перед лицом…

На потолке, под самым венцом, изображающим хребет дракона, покрытый чёрной черепицей, словно в среднем хвосте Ямата-но ороти, темнел аккуратно врезанный в древесину продолговатый шов. Извлечь из щели священную реликвию теперь было делом техники. Топорики плотников оказались кстати.

Меч, опознанный как Кусанаги-но Цуруги, был прямой, заточенный с двух сторон, не особенно длинный. Шуинсай смотрел на реликвию и ждал чуда. Рассказывали всяко. Якобы этот меч, будучи телом ками, сам себя бережёт. Его нелегко вынуть из ножен, точнее, из футляра, куда его укрыла сама Аматерасу, и невозможно вынести из святилища — с вором непременно случится катастрофа. Лао вертел в руках синтай, но его почему-то не поражала молния.

— Не настоящий, что ли? — усомнился Чонг-Ву.

— А зачем так сложно прятать, если он подделка? — возразил Маса.

— Ну, как будто меч должен храниться в каком-то футляре, его ведь выносят напоказ…

— Копию и выносят. А настоящий — вот он.

— Похоже, так… — заключил Шуинсай. — Лао, как тебе, не дурно?..

Снаружи рассвело. Скоро явится священнослужитель и обнаружит воров. Но одно дело проникнуть в святое место, а как выбираться? Обратно плыть к Инуяма далеко и опасно: отсюда погонятся наверняка, а в узком русле подземного потока да против течения трудно скрыться от преследования возмущённых святотатством монахов Ацута. Прорываться через все заборы святилища напролом? Тоже опасно, зато к пристани ближе. И в самом деле, очень хочется кушать…

За дверями послышались скрип лестницы и шаркающие шаги. Синоби Зотайдо метнулись к стене, в которой были потайные ворота. А створки захлопнуты наглухо!

В святилище ворвался солнечный свет, белая фигура согбенного старика появилась в дверях. Пару минут жрец медлил войти, быть может, привыкали глаза, или терпеливо ждал, что ками подадут ему знак.

— Приветствую вас, благие предки… — прошептал старый монах. — Ты явился за своим оружием, Повелитель ветров? Я вижу святыню у Тебя в руке…

От священника разило саке. Он поставил кувшин и блюдо ароматного варёного риса у ног.

Монтаро шумно сглотнул…

 

Глава 11

— Ждать на втором этаже, не выходить! — строго произнёс Лао, стрельнув прищуренными глазами в ниндзя. — Проследите, куда направится жульё, когда мы с Шуи-саном их всполошим. Двигайтесь и не выпускайте из виду человека в синем эбоси. Он тут вроде старосты, только частенько связывается с местными шайками и скорее похож на плута-соглядатая, чем на честного госи. Как убедитесь, что проныра добежал к господину, возвращайтесь. На глаза им не лезьте.

Шуинсай и Лао, настроившись на серьёзное дело, спустились по лестнице, и вышли из недорогой приморской ночлежки.

— Думаешь, клюнет? — беспокоился Шуинсай. — Даже Кендзо не стал бы так рисковать.

— Ирё? Ха-ха! Да я знаю этого говнюка ещё по Ампаруа! — рассмеялся Лао. — Спесив и вспыльчив, что бык. Помнишь, ещё до того, как он подался на вольные хлеба, в наймиты, вся деревня боялась его задирать? А теперь тем более — важным стал, торгаш гнилыми овощами…

Ирё был старше братьев Зотайдо, и хотя приходился сыном досина, всего лишь дзи-самурая, держался заносчиво, лелея мечту выбиться в «большие люди». После похищения священной реликвии Лао нужно было где-то её спрятать. В самом деле, не носиться же по Хондо с краденым Мечом в руках! Усадьба-крепость Ирё подходила как раз кстати: недалеко от Ацута, охраняется не простыми наёмниками — отпетыми бандитами, преданными главарю, опытными бойцами. К тому же у Ирё был транспорт — крепкая двухмачтовая посудина, пригодная для плавания и по заливу, и по реке. Да и лишние руки не помешают, ведь Священное Зеркало весит немало — бронзовое, однако. И ещё одно соображение заставляло Лао обратиться к старому знакомцу, земляку. Он был христианином, и все его акуто также. На этом «криминальное единство» держалось крепче, чем камни его усадьбы на рисовом клею.

«Только злодеи и чародеи могут быть христианами» — сказал когда-то на совете бакуфу сёгун Ёсисада Хадзиме в присутствии братьев Зотайдо, и только христиане способны нарушить мир и спокойствие в Святилище Исэ-дзингу, где никогда не бывает траура — даже по усопшему императору дочь его, жрица, не имеет права грустить.

— Не проще ли было бы всем нам сразу войти в изакая и выбить у жуликов местонахождение их главаря? — молодой и самонадеянный, Йиро недооценивал осторожность старших, и, конечно, получил по больной руке от Монтаро:

— Зря сэнсэй Лао не стал бы ничего пояснять.

— Верно, наблюдаем, — согласился Маса, следя за входом с парой красных фонарей.

В харчевне, пропахшей рыбой, подогретым саке, варёным рисом и жареным пряным мясом, собралось не меньше дюжины наёмников-ронинов. Они все без исключения носили лёгкий кожаный доспех поверх утеплённого многослойного кимоно, любому не составило бы труда отличить их от работяг и торгашей, заглянувших попить в дружеской компании.

Появившись внутри просторного помещения, Шуинсай и Лао сразу привлекли к себе внимательные взгляды. За длинным низким столом, за которым на циновках посетители, большей частью бандиты и наёмники, ожидали обильный обед, расположился и смуглый человек в пёстром колпаке. Взор его маленьких маслянистых глаз задержался на плавном изгибе талии симпатичной молоденькой разносчицы, которая, обнажив ровный ряд белых, как жемчуг, зубов, изящно держала кувшин для саке. Основание кувшина было завёрнуто в красную парчу, а кадка, из которой вторая девушка-разносчица накладывала рис для гостей заведения Ирё — укутана в яркое полотенце, сшитое из отдельных маленьких кусочков муслина с пурпурными цветами. По обычаю таких заведений, блюдо риса было подано как угощение только что вошедшим «крестьянам» — Лао и Шуинсаю, девушка стояла рядом, ожидала их заказа.

С видом рассерженного клиента, недовольного качеством еды, Лао демонстративно плюнул на пол возле крайнего от него самурая, и сказал:

— Хозяина мне сюда, живо! Прикончу вора!

Харчевня погрузилась в мёртвую тишину, в ней кто-то закашлялся, кто-то сглотнул. Несколько секунд за столами молчали, удивлённо переглядываясь.

— Кто ты таков, чтобы разевать тут свой поганый рот? — раздался возглас из-за длинного стола. — Жизнью поплатишься, глупец!

Одни встали, схватившись за катаны, другие, поражённые дерзостью «крестьянина», по-прежнему недоумевали. Человек в колпаке-эбоси подскочил и внимательным испытующим взглядом исколесил незнакомца, пытаясь понять, опасен ли тот. Лао был безоружен — только обычный для мужчин любых сословий короткий нож висел на поясе.

— От рождения дурень, наверное… не трогай его, Мито-хан, — заключил он, и сел, отвернувшись к соседу.

Мито, плечистый, мощный воин с квадратным подбородком и высоким лбом, усмехнулся, отпив поданный суп из глиняной чашки. Взмахом руки усадил разгорячившихся сотрапезников, у которых на лицах стали появляться снисходительные улыбки.

Как ни бычился, как ни топорщил усы, никто не боялся Лао, да хуже того — сочли за лишённого ума! Хохотали не только наймиты Ирё, посмеивались и крестьяне. Никогда ещё суровый Лао не находился в столь мерзком и позорном положении.

— Спокойно, Кибиши, спокойно, — промолвил Шуинсай, улыбаясь украдкой.

Лицо старшего Зотайдо покраснело от злости, казалось, опухло от прилившей к щекам крови. Набухли веки, широко раздулись ноздри, оттопырились губы. В его низком утробном голосе чувствовалась досада:

— Вы — мертвецы!

Лао вскочил и выхватил нож. Харчевня огласилась криками испуга, отчаяния и невыносимой боли. Из неё выбежали обе разносчицы, ринулись вон крестьяне. Некоторых наёмников Лао оставил в живых, и не тронул Шуинсай.

Дагу, так звали старосту, потеряв колпак, в ужасе выскочил из окна, свалился на дорогу, как выброшенный мешок с испорченным содержимым, и, сиганув в проулок, быстро обежал хозяйственные постройки, направляясь прямиком в кипарисовую рощу. По бокам его, с испуганными глазами, сверкая обнажёнными катанами, неслись без оглядки трое наёмников.

— Кто они такие? — пробормотал Дагу, запыхавшись. — Откуда и зачем в Токонамэ?

— Господин Ирё рассердится…

Четверо двигались по тропе настолько стремительно, что слёзы на ресницах превратились в сосульки.

В лесу у озерка, взявшегося грубым льдом вокруг чёрно-бурых валунов, взбиравшихся лесенкой на крутой горный склон, стоял небольшой, но красивый, в иноземном «готическом стиле», каменный дом, обнесённый высокой бамбуковой изгородью. Увидев бледного, испуганного до смерти Дагу, охранники расступились. Алые закатные облака бросали призрачные тени на их тёмные фигуры.

— Ну, и зачем ты убил моих людей, Лао Зотайдо? Свалился, как обезьяна с дерева.

В европейской одежде уроженец Канто выглядел комично, но Ирё чихать хотел на мнение о нём этих двоих аборигенов. Трое земляков сидели в том самом заведении, спешно отмытом от японо-христианской крови нежными девичьими руками.

— Дык, это… Окуня на креветок ловят. — Лао тоже умел беседовать поговорками.

— Ишь ты! — Ирё отпил саке. — Слепые не опасаются змей?

— Не умничай, давай! — шевельнул усами Лао. — Мне проще было тебя сюда вызвать, чем разыскивать непонятно где. А твоим бандитам следовало вести себя вежливо.

— Ладно, не горячись, Кибиши. Наши отцы никогда не враждовали, и нам не пристало. Так значит, хочешь спрятать у меня что-то, а что — не говоришь? Поручишь собаке закуску сторожить? А какой интерес мне ввязываться? Если победит Тода, я ничего не теряю, если Ода — остаюсь при своём. А если узнают, что я тебе помог — головы лишусь, но прежде мне кишки вынут и на моих глазах зажарят.

— Не попадайся и не болтай — жить будешь. А не поможешь — у тебя под задом циновка вспыхнет. Ты же знаешь Кендзо!

Ирё наклонил голову вбок и долго так сидел, пристально, испытующе, но без вызова глядя в глаза Лао. Тряс сухой правой кистью… он крестился потому, что иезуит-лекарь пообещал чудо исцеления.

Мастер Шуинсай проснулся. Но вспомнил сон не сразу, а лишь когда услышал голос брата:

— До чего нынешние главари шаек трусливы и скаредны!..

Сон будоражил мысли назойливо, подобно оводу, который неизменно возвращался, сколько ни гони его прочь: сын, Шиничиро, перешёл на сторону врага и там ему гораздо лучше, чем в родном доме.

— Единственное, чем проныра поможет — странным изобретением синоби провинции Нара, позаимствованным у южных варваров. Не такие они и варвары, как слывут, верно, Хийована?

— Неплохо, — Шуинсаю не хотелось острить, одолевали тягостные мысли.

— Ты со мной, или в Ампаруа, братец? Запомнил, где хранятся хангугурайда? Надо поторопиться. Торговля заморской дребеденью в гавани Тюбу заканчивается через два дня и намбадзины, с кем якшается Ирё, отчалят. Надо успеть перетащить из города пару «крыльев» — нам с тобою, «мягкотелый» брат, придётся свалиться на Исэ в качестве камикадзе — демонами ночи. Никогда не летал с горы как батто?

— Не летал… — уныло отозвался Шуинсай. — Это ты у нас «Повелитель ветров»…

Двадцать человек выделил Ирё из своего бандитско-христианского окружения в помощь опасным землякам, но священную реликвию спрятать у себя отказался наотрез. Лао нёс Кусанаги-но Цуруги за спиной, словно простецкую катану.

В городе Токонамэ у разбойника-негоцианта имелся специальный дом, и в двери этого жилища постороннему лучше было не входить. Хозяин минка молча осмотрел шестерых пришлых, принял записку, и только убедившись в наличии особого знака, впустил гостей. Широкая дверь манила распахнуть и войти, но хозяин остановил Монтаро, ухватив за рукав. Покачал головой и указал направо — узкая неудобная створка совсем как в христианской мудрой книге вела «в жизнь», а широкие врата, оказалось, были смертельно опасной ловушкой: там, за дверью, на дне ямы неосторожного поджидали острые колья. Шаг в шаг протопали Зотайдо и ученики за хозяином дома и поднялись по приставной лесенке на чердак. И вот они, «крылья»! Два незамысловатых неказистых серых свёртка валялись на полу. Хозяин присел над ними, быстрыми экономными манипуляциями раскрыл один свёрток, словно веер, сунул распорку.

— И как летает? — спросил Маса. — Как китайский змей? Надо за бечёвку тянуть?

Только теперь хозяин разлепил губы.

— Браться так, поднимать вот так, бежать туда, — в дальней стене чердака светилось широкое окно. — Не бояться. Понесёт в сторону — подвиньтесь, куда сносит, выровняете. Спускаться — задирайте нос, но не резко — чувствуйте дао ветра.

Он показал, как нужно всё правильно исполнять и остановился на краю.

— Поняли?

— Не совсем, — усомнился Шуинсай. — Посмотреть бы в деле…

Хозяин хангугурайда покачал головой, мол, нельзя выдавать секрет этого дома случайным свидетелям. Но он ручается!

Разумеется, для того, чтобы их приняли на борт, пришлось переодеться в ронинов. Вполне обычные с виду одеяния самурая были изнутри нашпигованы снаряжением синоби — сюрикэны, заострённые короткие штыри, которые можно метать, а можно использовать для лазания, огненные хисякэны, трубка с отравленными дротиками, Чонг-Ву доверили трость с потайным крючком на бечёвке: — Рыбу ловить, — пояснил ему Лао.

Корабль торговца вышел из гавани Тюбу под флагом Оды, и замаячивший было на траверзе галеон «Принцесса Суа», разглядев его, отвалил. Галеон двигался встречным курсом, удаляясь от устья Исудзу-гава, ловя боковой ветер, дующий со стороны моря.

Горные тропы узкие, скользкие, извилистые, а кое-где крайне неровные, то резко поднимались, завиваясь под скалами, то круто обрывались. Снег в горах Кии удивительного цвета: бархатистый, розовато-белый — на склонах, и похожий на бледно-синий мох — на тропах, иногда имел твёрдую серебристую корку, по которой будто бы можно легко пройти, но вдруг оказывался очень влажным внутри и ноги глубоко вязли. Благо, отшельник Окура — один из бесчисленного множества обитателей здешних святых мест — угостил саке, и теперь во флягах булькал напиток. К развилке на Асама отряд продвигался с мокрыми ногами, но чуть хмельными головами. Пронизывающая сырость и нарастающая ярость западного ветра предвещали бурю.

Вихри с мокрой белёсой крошкой настигли отряд Зотайдо на развилке. Кружащиеся снежные хлопья неприятно застилали глаза пеленой. Двигаться вслепую стало неимоверно трудно, но мастера шли и шли, а за ними, прищурившись и наклонив головы, двигались ниндзя. Крепко запахнув тёплые накидки, мастера искали пещеру сквозь зыбкий воздух, в котором неистово ярились миллионы белоснежных частиц. Наконец нашли грот, куда и протиснулись через узкое отверстие.

Из долин с кипарисовыми, бамбуковыми рощами ветры нанесли в ущелье столько обломанных ветвей, что развести костёр не составило труда. Спокойно полакомившись снедью, которой их снабдил в дорогу кормчий господина Ирё, Шуинсай вытащил лист рисовой бумаги и развернул. Жёлто-оранжевый свет огня высветил на карте лиловым пятном залив Исэ, тонкую кривую линию реки Исудзу-гава. От реки на юго-восток располагалось святилище, а над ним, в одну ри южнее, возвышалась гора.

— Свалимся прямо в ограду! — проворчал Лао, громко втянув покрасневшим носом теплеющий сыроватый воздух пещеры. — Как варвары! Даже ноги не омыв и рот не прополоскав… Признаться, раньше я этакие вот «крылья» глазами не видел и даже не слышал о таких, — зыркнул он неприязненно на Йиро и Чонг-Ву.

— Не нравится мне эта затея, — хмуро согласился Шуинсай, покачав головой. Резкие черты его волевого лица, обветренного и погрубевшего, были неподвижны.

Чонг-Ву, скрывая тревогу под маской задумчивости, мягко пожурил обоих:

— Род Зотайдо — старинный, слишком горд и мудр, чтобы падать духом.

— Ну да, — широко улыбнулся Шуинсай. Он обнял Йиро и Маса за плечи.

Ученики вдохновенно молчали. Тени от костра бродили по их сосредоточенным лицам, скакали, дрожа, по расправленным плечам.

От мастеров, уставших и теперь сидящих в задумчивости, исходила мощная аура, которая не подпускала ни страхи, ни сомнения. Рядом с ними молодые синоби нашли в себе и силу, и волю не падать духом. Отрядом владело прекрасное чувство, рождающееся во время ладной, дружной работы. У каждого загорелся в груди особенный огонь — неиссякаемый источник… Это сама Аматерасу-омиками улыбалась им, заглядывала в души.

Буря утихла, громкий и заунывный вой превратился в протяжное пение ветра, вихри ослабели, сойдя в убелённые снегом лощины.

Первыми поднялись на ноги мастера, за ними — ученики. Общими стараниями расчистили выход от снежных наносов и выбрались на яркое солнце к лёгкому свежему морозцу. Тревога и смятение остались в гроте рядом с потухшими углями костра.

Путь по лесистым горам с нетяжёлой, но громоздкой ношей на плечах продолжался до позднего вечера. Каменные исполины принимали тысячи разнообразных очертаний, расступались, смыкались, словно Святая земля Исэ рождала миллионы непобедимых каменных воинов-полубогов. Отчётливо слоились серо-фиолетовые уступы последней горы — Асама, у подножья которой простиралась лощина, приютившая целый город построек храма Исэ-дзингу, огороженных высокими заплотами из бамбука и кипариса. Издалека, в полупрозрачных сумерках, она походила на озеро огней, рыже-красных, золотисто-жёлтых, колыхаемых ветром. Наконец лощина раздвинулась, превратившись в поросший лесом амфитеатр, где покачивались ветвями кипарисовые рощи и подрагивала щетиной жёсткая бамбуковая поросль на холмах.

По широкой тропе, идущей поперёк лощины, беспрестанно взад и вперёд бродили многочисленные отряды патрульных. Из-за длинного высокого ограждения, освещённого множеством ламп и факелов, выглядывали белые верхушки шатров и шесты с яркими знамёнами клана Оды. Из долины доносился запах жареного мяса и рыбы — слуги растапливали походные котлы.

— Готовится оборона? Ишь, как притихли!.. — со злой иронией проговорил Лао. — Со дня на день поотставшая армия Белого Тигра соединится с победоносной армией Горного Тигра, переправится сюда, хатамото и гокэнины под командой Хавасана заполонят долину и нападут на это войско.

— Раскладывай «крылья», — прервал доморощенного пророка Шуинсай. — Ночной туман вот-вот поднимется. Ветер будет нам навстречу.

Сопровождавшие братьев Зотайдо в качестве носильщиков ученики по плану должны были вернуться к храму до полуночи и только тогда с горы ринутся две крылатые тени. Если за заборами начнётся суматоха — синоби вмешаются, отвлекут на себя погоню и приведут в расставленную ловушку. Если всё пройдёт без сучка — отлично! Мастера найдут их сами. В засаде уже сидят приданные отряду разбойники господина Ирё. Если не наделали глупостей…

Оставшиеся вдвоём, столь разные, братья ощутили одинаковую душевную тяжесть. Нельзя сказать «внезапно» — нет, она давно висела смертной тенью за спиной, и оттого наигранной казалась бодрость Лао, трагически глубокой была печаль и Шуинсая. Нырок с высоты, полагаясь лишь на честное слово незнакомца и собственное здравомыслие — впервые в жизни предстояло им исполнить то, что побуждало из глубины существа животный ужас. Подзабыты ими уж «тоннели Хатимана»…

 

Глава 12

Острова Идзу считались местом нехорошим: часто волновалась сотрясениями земля, гневались огненные горы, сжигая заживо всякого, кто рискнёт поселиться на этих камнях. Самый воздух на островах ядовит испарениями серы, и те, кто рисковал селиться там — матерчатые маски носят, не снимая. Туда, на остров Удонэсима, третий по счёту в архипелаге Идзу, ссылали врагов государства — самых закоренелых акуто.

Вначале этой тюрьмой владели Ходзё, но после известных событий хозяева были вынуждены из политической целесообразности уступить права небольшому клану местных, и теперь тюрьмой единолично распоряжался кампаку Мотохайдус — до посвящения в «горные воины» он звался Идзу Мотоёри.

В огненной горе имелась несложная система рукотворных туннелей, их создавали, в общем, без необходимости, поскольку камень не был особенно нужен для построек — на удобренной пеплом почве рос неплохо чай, и урожай обменивали на древесину. Но ссыльных ведь нужно чем-то занимать — им и вручили кайло. Добытый стройматериал использовали для возведения цитадели — прямо над каменоломней возвышалась башня с обширным внутренним двором. На вершине башни устроили маяк, денно и нощно палили костёр.

Морская трасса проходила западнее Удонэсима на расстоянии в один ри и соединяла два более крупные населённые острова Тосима и Ниидзима, откуда прибывала смена караула.

За одиноким утёсом на северной оконечности острова с подветренной стороны спряталась в ночи одномачтовая бамбуковая джонка. Нанятая команда контрабандистов сидела тихо, как мыши. Асахаре не удалось ничего разузнать про Саюке, Суа и кое-кто из новичков остались в Ацуми.

— Они нас не ждут, конечно не ждут, хе-хе, — мертвенно-бледное лицо Асахары белело во тьме штольни — сырого коридора, ведущего в туннели каменоломни под тюрьмой.

За Асахарой шли товарищи.

Бодзу терпеливо тащил на широкой спине бочку с порохом, тяжёлую, точно каменная глыба. Верёвки, крепко удерживающие пороховую мину на спине великана, сдавили бока и грудь так, что он похрипывал, словно старый бык, впряжённый в механическую молотилку. От солёного пота натёртые раны щипало.

Наклонившись вперёд, Асахара сделал знак всем замереть, прислушался. Бодзу, наконец, сел. Каори перерезала верёвки, и, вынув пробку, вставила фитиль.

— Сео, Танзан, — скороговоркой распорядилась она. — Прячьтесь за стеной и откройте рот. И остальные слушайте: когда выберемся… не геройствовать! Теперь с нами нет Оннигороши, и Суа не помогает.

Сео и Танзан Хайроми — братья имбецилы, наёмные убийцы, остались в шайке Рыжего Змея даже когда им перестали платить — ни в одной банде с ними не обращались как с людьми. А тут — прикипели, увечные.

Заряд, взорванный в замкнутом пространстве, создаёт давление, способное размазать по стенкам всякого, кто окажется рядом. Но есть особенности распространения ударной волны — она отражается от изломов стен и гасит сама себя. Воспламенив запал, Бодзу встал за укрытие вместе с Каори, Асахарой, Джюндзи и прочими. Взрыв прогремел оглушительный, туннель встряхнуло, затянуло едким пороховым дымом, смешанным с пылью.

Первым из прорехи в потолке выбрался Бодзу. Приняв факелы, помог выбраться другим. В туманных сумерках ночи раздавались тревожные крики, охрана не успела сориентироваться, откуда началось вторжение, поэтому десятники отдали приказы прочесать всю местность вокруг каменоломни и темницу.

Из тумана, затянувшего каменное сооружение серой пеленой, выбежали охранники с нагинатами и катанами. За огромными валунами во дворе, острыми камнями и телегами, обитыми железом, спрятался отряд Тэнгу. Неосторожные самураи, показываясь в поле зрения, получали сюрикэн. А самые неудачливые — смертоносный кинжал.

У входа в темницу собралось множество самураев, колокол на вершине башни бился, как ошалелый, оповещая звоном соседние острова.

Прорываясь сквозь многочисленную охрану, Бодзу размахивал огромным мечом, косил самураев Ёсисады, словно траву, ни одна катана не выдерживала натиска бисэнто, что серебристо сверкал лезвием. Он смаху разламывал тонкие самурайские клинки, а вместе с ними разрубал на части и тела охранников. Руки великана, мощные и длинные, с лёгкостью владели здоровенным мечом — рассекая холодный воздух, меч гудел, как живой. Неистово крутя им над головой, Бодзу никого не подпускал к себе, и, стоило самураю попасть под удар, как добротный доспех превращался в груду окровавленного железа. При своей огромной массе, гигант двигался проворно. Его спину прикрывали трое — братья Хайроми, да Асахара.

Ценой жизней нескольких воинов Каори и Джюндзи проникли внутрь тюрьмы. Из темниц слышались выкрики, возбуждённо, отчаянно горланили заключённые, стучали по стальным прутьям клеток, колотя по камням стен, призывали освободить их.

Наконец в затхлый коридор, слабо освещённый редкими факелами, вломился Бодзу. Пробегая вдоль клеток, он с криком разбивал замки, не жалея меча.

— Где Кагасиро? — его чуть охрипший грубый голос эхом катился по коридорам, из которых по двое, по трое выбегали охранники.

— Убить! Не отступать! — приказывали десятники, не решаясь напасть на гиганта.

Из-за могучей спины Бодзу выглядывали Каори и Асахара. Немой Джюндзи раздал соратникам взрывчатые шары, изготовленные Генбо. Братья Хайроми, раненые, истекающие кровью, зажгли по одной гранате от огней факелов и забросили на лестницу, на ней мгновенно появились самураи Ёсисады, и, заметив металлические шары с горящими фитилями, завопили.

Среди шума, лязга, криков, стонов умирающих, беспорядочного стука, чуткий слух буддийского монаха уловил голос:

— Я знаю, где Рыжий Змей!

Глаза заключённого сверкали из темноты, как два тонких алмаза. Наполовину просунув лохматую, обросшую скатавшимися грязными волосами голову между прутьев клетки, он пообещал:

— Освободи, верно служить буду!

Срубив замок, Бодзу выпустил дрожащего от холода заросшего долговязого очень худого человека.

— Тсенг, — склонил он голову. Подобрав с пола катану, стянул с мёртвого самурая меховую накидку.

— На втором этаже… в третьей камере от входа… ему не сладко пришлось — пытали много дней.

Исхудалые грязные руки-плети подрагивали, скрюченные пальцы беспрестанно сжимались и разжимались. От многодневного голода живот его втянулся настолько, что со стороны долговязый казался плоским, точно меч. Рваная мешковатая одежда обтягивала выпирающие рёбра, держалась на отощалом теле, как на рейке. Мешки под глазами — лиловые, большущие, овальные, глаза в них тонули, словно в лужах. Он производил впечатление мертвеца, погибшего от голода, но внезапно ожившего. Впалые щетинистые щёки округлились, он слабо улыбнулся:

— С минуты на минуту с Ниидзимы охране прибудет подмога — команда синоби, тренированная самим Кендзо. Они искусны и быстры, не как наёмники Ёсисады…

— Свободны, свободны! — визжали заключённые, содрогаясь от нервного смеха. — Уходим! — снимая одежду с поверженных охранников, подбирали копья и клинки.

— Часть — внутрь, другие — на крышу, — скомандовал им Асахара, приготовив бамбуковую трубку и отравленные дротики.

Из тюрьмы сворой выскочили заключённые в окровавленной одежде охранников, закричали:

— Подходите, псы позорные!

Освобождённые преступники, горные бандиты, ронины, решившиеся на убийство тех, кого не следовало, некоторое время служили прикрытием — их мстительность и отчаяние замедлили приближение подоспевших специальных отрядов Ёсисады. Облачённые в лёгкий доспех воины в чёрном двигались молниеносно, атаковали технично, метко кидали сюрикэны и кинжалы.

Кагасиро Тэнгу оказалось не узнать. Он стоял ссутулившийся, держась за клетку, единственное, что осталось в нём неизменно — чёрная кожаная повязка на глазу и рыжие волосы. Змей невероятно исхудал, превратившись в скелет, обтянутый кожей. На миг Бодзу да остальным показалось, что перед ними какой-то бедный замученный бродяга. Синяки, ссадины покрывали костлявые плечи, руки, тонкую шею, бледное лицо. Братья Хайроми, зажимая раны, недоумённо переглянулись. Каори, Асахара недоверчиво вгляделись в худое лицо Рыжего Змея, и только голос Тсенга, подобный шелесту ветра в тростниках, заставил поторопиться:

— Выручаете друга, или как?

— Пришли! — вымолвил узник вымученно. Кагасиро не верил глазам, слезившимся, потухшим; нервно затрепетали его опухшие губы, тёмные от крови, потрескавшиеся. Но лицо сияло, разгладившись от морщин. Отчаяние, беспросветный мрак и горечь заточения — исчезли.

— Думал, больше не увижу вас, родные!

— Отойди, Кага-сан, — Бодзу поднял меч, на его широком лезвии виднелись зазубрины. Из глаз великана невольно полились слёзы:

— Не прощу никогда, они поплатятся!

— Ого-го, — протянул Тсенг, глядя на гиганта в изумлении. — Чересчур впечатлительный.

Благодарно улыбнувшись друзьям, Рыжий Змей проводил неприязненным взглядом сбитый замок, который Бодзу остервенело пнул подальше от камеры. Замок звякнул. Кагасиро встрепенулся, как мокрый воробей, ожил: в глазах сверкнул огонь надежды, расширились ноздри, он даже выпрямился, облегчённо вздохнув. Но силы будто покинули его, Тэнгу оказался слишком замучен голодом и холодом. Оступившись, он потерял сознание. Упал на мощную руку великана. Бодзу подхватил его, точно плащ, взвалив на плечо, и выглядел гигант при этом невероятно счастливо, прямо-таки освобождённо.

— Выбираемся через крышу? — беспокоился Бодзу, переложив меч из одной руки в другую. — Одежду!.. Он замёрзнет.

Предсмертные стоны и крики затихли в тумане, но затем над головой послышались глухие удары металла о камень, затем скрёб…

— На крыше смерть найдём! — предупредил Тсенг, корёжась, словно от сильной внутренней боли. — Как вы сюда прошли?

— Через туннель под каменоломней, — ответила Каори. — Возвращаемся, они про дыру ещё не знают и там не пойдут. Танзан, чего встал, Танзан?..

Танзан, младший Хайроми, свалился без чувств — в спине торчала рукоять кинжала. На разбитой дымящейся лестнице показались двое чёрных вражеских синоби. Один, обнажив катану, побежал вдоль стены, второй приотстал, чтобы метнуть кинжал. Толкнув Джюндзи к какому-то складу, раненый Сео зарыдал на теле умирающего брата.

— Идите! — простонал он вслед.

Прикрывать отступление с ним остались трое. В последний раз переглянувшись с ними, громадина Бодзу, кривоногий Асахара, маленькая разбойница и немой разведчик бежали без оглядки. На складе мешки с провиантом лежали кучами на стеллажах, грудами у стен.

— Верхние… те, что меньше остальных… в них молотый перец, — указал Тсенг, ядовито улыбнувшись. — Я тут пару дней работал.

Асахара, заскочив на стеллаж, разрезал несколько и распылил лилово-серую смесь в прохладном воздухе склада. Перебравшись через груды мешков, посильней оттолкнулся, сделал кувырок над головой одного из преследователей и на лету воспользовался кинжалом.

Сам вдохнул, и чихал, бранясь. Глаза слезились — жутко! Сознавая, что удачно отвлёк погоню, но попал в окружение, Асахара ринулся в кучу бочек и закрытых корзин, перекатился через них. У самого уха зловеще звякнули два сюрикэна, и с гудением сухого ветра в тростниках пролетел шар с горящим фитилём — немой Джюндзи умело кидал взрывчатку, редко промахивался.

Облако едкого дыма, смешанного с перцем, отравило воздух продовольственного склада. Довольный, Асахара рванул за метнувшимся из помещения немым бомбистом.

Немало трудностей отряд преодолел прежде, чем выбраться из здания тюрьмы, заваленного трупами союзников и врагов, заполонённого синоби с Ниидзимы, к пробоине в туннель. Израненные, потерявшие многих друзей, они некоторое время сидели при свете слабого огня чарога, облокотившись о холодные стенки сырого подземного коридора.

Джюндзи, заматывая обрывком одежды кровоточащую рану на ноге, глухо стонал. Каори, обработав свои порезы целебным травяным настоем, напилась саке из тыквенной фляжки — жжение было нестерпимым и вскоре переносить его «на трезвую голову» стало невозможно. Каори помогла Асахаре туго замотать плечо, и, обессилев, через некоторое время потеряла сознание. Бодзу воспринимал свои многочисленные ранения стоически. Боль и негодование ни разу не исказили крупное лицо монаха; годы служения Будде научили его угашать ненужные эмоции. Только Тсенг, погладив свои самурайские трофейные штаны и накидку, улыбался устало, но удовлетворённо.

— Хе-хе, не кричи только! — предупредил Асахара.

Придвинувшись к великану, он открыл лечебную мазь. Взял нож, чтобы отрезать полоску от подобранной накидки. Но Бодзу, чувствуя, как ровно и мерно вздымалась грудь Рыжего Змея, уже пришедшего в себя, волноваться и не думал. Достав из походной сумки рисовые колобки, завёрнутые в сушёные водоросли, подобрал фляжку саке, что выронила Каори, и вложил в слабые руки Кагасиро. В темноте туннеля, слабо озарённого потухающим огнём чарога, стояла тишина, прерываемая тревожным дыханием и шумной работой челюстей.

Возвращению Кагасиро Тэнгу в Ацуми искренне порадовались лишь сын и друзья. Масаши долгое время не отходил от отца, который день ото дня крепчал и веселел. Здоровье Рыжего Змея восстановилось быстро, помогали снадобья Генбо.

В честь воссоединения закатили пир. Их осталось настолько мало, что вся шайка целиком поместилась в хижине. Каждый любил главаря братской любовью — иначе быть и не могло, ведь Кагасиро всегда заботился о соратниках, понимал их тревоги, не бросал в трудную минуту. Не будучи якудза, нуждающимся, однако, он протягивал руку и мог приютить. Среди лихих рубак не выделялся Кагасиро ни грубостью, ни вспыльчивым нравом, и хоть было время, когда Рыжий Змей окружал себя шайкой тёмных личностей сомнительной репутации, выгнанных, по большей части, с военной службы, он никогда не терял благородного человеческого достоинства.

Тем обиднее было ему отношение того, чьи государственные замыслы он исполнял самоотверженно и честно. Мотохайдус, советник императора Нинтоку Тоды, воспользовался близким знакомством Кагасиро Тэнгу с родственницей императора, Саюке-химэ. Оказывая покровительство Рыжему Змею, пользуясь его услугами в политических играх, кампаку в удобный момент передал его давним врагам — Ходзё. Родичи сёгуна Ёсисады Хадзиме по материнской линии, наторевшие в интригах в период правления прежнего, Камакурского бакуфу, подкапывались под Мотохайдуса, отобравшего у них земли Идзу, и тот просто вынужден был откупиться, спасая свою жизнь. Начальник личной охраны кампаку при дворе в Эдо, Зотайдо Лао из Ампаруа, отсутствовал, и оберегать покой Мотохайдуса было некому.

Ходзё приняли подарок с удовлетворением. Кагасиро Тэнгу немало им попортил крови — ещё тогда, когда Нинтоку Тода был никем. До сих пор непонятно, кто именно затеял эту долгую многоходовую шахматную игру с переходами из лагеря в лагерь, с резкими внезапными вбросами на поле и превращениями коней, пешек, колесниц в золотого генерала, а слонов и ладей — в королевского дракона…

И теперь, немало выстрадав, обозлившись, Кагасиро сидел в окружении настоящих друзей. Осторожно поджав искалеченную ногу, главарь приготовился выслушать каждого. Передавая из рук в руки глубокую глиняную чашу саке, все оживлённо делились наболевшим.

— Па-ап, она совсем распоясалась! — жаловался Масаши, прильнув к зарумянившейся щеке отца. — Целыми днями только и мучает Шиничиро, Хаору и… меня.

Кагасиро погладил сына по голове, благоговея, приложился к чаше.

— Злюка заходит сюда так, будто тоже важная, как император… Тогда толкнула меня и заставила принести воды. Я попытался защитить Шиничиро, когда она закрывала его в дальней комнате и душила там.

— Что ты говоришь, сын? — Кагасиро расхохотался и умилённо поглядел на Масаши. — Суа-химэ посвятила и тебя в мужчины?

— Так Злюка ударила мне по голове, — Масаши, наклонив голову, пальцами пошарил в лохматой рыжей шевелюре и показал шишку. — И Хаору она всегда только и лупит — он перестал её слушаться.

Выждав удачный момент, когда Рыжий Змей прожёвывал нигири, Бодзу рассказал о принятии в банду двоих. Обычно Кагасиро проверял новеньких членов группировки, используя старый безотказный разбойничий метод, но сейчас Змей лишь неопределённо кивнул.

— Сестра императора о своём существовании объявила, — сказал Генбо как бы в оправдание.

Недолго помолчав, наблюдая недоумение главаря, мудрый старик оттянул длинные усы, прищурился и добавил:

— Теперь принята Суа в клан из Киото — Ёсида, священников, и всемилостивую поддержку Оды Бадафусы получила. Предупреждал тебя ведь я, Тэнгу, не связывайся с ней — через неё погибнете все вы. Ты думаешь, сидят безродные бродяги вокруг, которых ты приютил? Увы. Увы! Друзья твои с недавних пор принадлежат все клану единому — «Пылающий рассвет». А сам ты?

— Если в Киото Суа поддержали, значит, выгода нашлась, и немалая, — нахмурился Кагасиро, игнорируя вопрос о непростом для него выборе. — Ты, мой друг мудрец, ни в чём не виноват. Раньше я удивлялся твоим речам, а теперь надо быть недоумком, чтобы не внять им.

 

Глава 13

Празднование продлилось недолго — раздался звук раковины, исполненный угрозы, предвещающий жертвы. Дворы быстро опустели, лишь в сухих зарослях тростника, что окружали тающий лёд болот, прятались дозорные. Вблизи заброшенного замка в горах заметили отряды самураев Белого Тигра, в лесах — ниндзя северного додзё. Вероятно, отчаявшись пробиться к перевалу в лобовой атаке, Ёсисада направил часть армии в обход с флангов.

Мастеру Йитсуро от коменданта замка Тахара прибыл приказ стоять насмерть и не пропускать врага. Тысячи стрелков и мечников из Киото спешат к Нагоя, сражаясь с Такэдой, поэтому жизненно важно отстоять Ацуми, а именно болотистые тропы, обходящие крепость Тоёхаси с юга.

— Лисьей хитрости не хватило бы справиться с теми, кто руководит северными додзё, — монотонно проговорил Кагасиро, поднявшись. — Я испытал мастерство одного из виртуозов севера на себе.

Тонким ремешком собрав копну огненных волос на затылке, он поправил повязку на глазу.

— Присоединимся к «Широй хасу»! — приказал Кагасиро. — Выбора нет.

Прихрамывая, он двинулся к выходу. В силу давнишней привязанности, соратники, похватав оружие, бросили недоеденные куски, отправились за ним.

— Генбо, забери Масаши… уходите в Осаку.

— Папа, папа… — зарыдал Масаши, кинувшись к нему в объятья. Детский голос задрожал: — В Ацуми много воинов… они… справятся!

— Лишь сила свыше справится с Белым Тигром, — поднял указательный палец Генбо.

Раковина загудела снова, со двора послышался конский топот и знакомый строгий женский голос:

— Бездельники! Я прикажу вас высечь, выбить бамбуком, как пыльный хлам!

Вместе с высокой крепкой женщиной в доспехе из кожаных пластин, плотно скреплённых между собой, быстро зашли два потрёпанных паренька. Оба выглядели затравленно и замученно. Их помятые лица горели с холода, а на волосах серебрился тающий снег. Первый, веснушчатый и на вид шальной, точно осенний ветер на Хоккайдо, увидел Кагасиро и восторженно улыбнулся:

— Рад, что выбрались, а то без вас начали раскисать, как снег под солнцем.

— Ага, — кивнул второй, выпрямившись и втянув не по-молодецки большой живот.

— Я вам дам болтать! — пригрозила Суа кулаком в чёрной меховой перчатке. Выйдя на свет, ровно падавший из открытого окна, демонстративно повернулась спиной и показала несколько красно-синих иероглифов на шёлковой тёмно-серой накидке. Они складывались в причудливый знак, напоминавший солнце, выглянувшее из-за гор.

— Бросайте лишнее, берите необходимое и за мной! — скомандовала Суа. — Галеон снова мой, и мы отплываем в Осаку.

Некоторое время Кагасиро недовольно молчал, в хижине повисла гнетущая тишина.

— Мы — шайка грабителей, — гордо подняв подбородок, ответил он. — Но не трусов!

Повернувшись к Бодзу, который глядел на главаря внимательно и не без восхищения, Рыжий Змей решительно махнул рукой.

— Госпожа, мы остаёмся, — звонко отчеканила Каори, глядя с вызовом на Суа.

— Да, — нерешительно молвил бывший монах, — мы, это, конечно, не против состоять в клане, но ведь Змей снова теперь с нами.

— Вы погибнете! — сплюнула леди Коридвен, нахмурившись. — Бессмысленных смертей и так великое множество.

— Папа, пап, уйдём с ней! — взмолился Масаши, не отпуская руку отца. Крепко сжав её двумя своими, рыдал.

Пристально посмотрев в заплаканные глаза единственного сына, Кагасиро жёстко проговорил:

— Честь и мужество выше страха. Надеюсь, со временем поймёшь. И когда это случится, ты будешь гордиться мной.

— Почему никто не спросил меня? — вдруг подал голос Тсенг, сверкнули две маленькие злые щёлочки. — Я не для того выбрался из темницы, чтобы пропасть.

— Вижу, ты бывалый, — сказала Суа, оценивающим взглядом окинув незнакомца с ног до головы. — Тебе незачем погибать.

— Леди Коридвен, — выпалил буси, заглянувший в хижину. — С минуты на минуту начнётся атака.

— Увы, — поклонился Генбо. Глаза толстяка повлажнели, он поджал пухлые губы. — Время наше заканчивается. Никогда мы больше не увидимся.

Голос мудреца задрожал, взгляд замерцал, остановившись на Каори. Скрыв уши под тёмно-серой тёплой повязкой, она проверяла, насколько хорошо укреплены кинжалы на поясе.

Хижина опустела, дотлевали угли в ирори и Энно, толстый кот, насторожившись, наблюдал за входом.

Бледно-синее полотно неба роняло в свободный полёт жемчужные крохи снежинок. В похолодевшем вечернем воздухе закружились, засвистели белые вихри. По дороге, спускающийся с холма, медленно шёл невысокий худой старик с головой белой, точно лунь. Одетый в меховой плащ с высоким воротом, он опирался на чёрную трость и неуклюже передвигал ноги в широких штанах, туго затянутых поясом. Старик уныло глядел под ноги и что-то напевал.

— Папапароверить, кы-кыто он, оттк-уда пппришёл, — скомандовал Йитсуро, и сердце мастера забилось чаще, мысли заметались в голове, как муравьи, растревоженные прутиком лакомки-макаки. — Отттку-уда в Аццц-уми, н-ана нищего момомомо-наха не пппп-охож… ны-на м-мастера?..

Два ниндзя «Широй хасу» подбежали к старцу, остановили.

Сомнение Йитсуро — как маленькая лужица на дне колодца, но разум недвусмысленно подсказывал, что колодец-то пересох!.. Давление стиснуло виски, на лбу проступила испарина.

— Эээ-верни-итесь! — запоздало крикнул он, но свист метели поглотил звук. Йитсуро поёжился, будто после дурного сна. — Ве-ернуть их!

Ближайшие синоби Ига ринулись из тростника наперегонки. Ими тоже владело неприятное предчувствие.

Подняв голову, путник иронично поглядел на двух молодых ниндзя, остановивших его. Усёк краем глаза и тех, что бросились наперехват. Катана появилась в его руках моментально и одним резким движением вскрыла раззявам животы. Получив смертельные раны, двое молодцов даже не успели вскрикнуть, свалились. Рыхлый снег под ними окрасился тёмно-багровым. От негодования мастер Йитсуро выругался — старик, словно исчез в метели, остались лишь два мёртвых ниндзя.

Бой вспыхнул мгновенно. Схлестнулись две волны синоби, две сильные школы — южная и северная. В докучливом протяжном вое ветра, в белой холодной снежной пыли, молодые ниндзя погибали один за другим. Шелест сухого тростника, хруст тонкого забрызганного алыми каплями дымящегося кровью льда, глухие предсмертные стоны — утопали в заунывном вое метели. Выяснилось, что Ацуми атаковало не только северное додзё, но и монахи-воины из секты нитирэн. Люди в лиловых балахонах с опущенными капюшонами яростно набрасывались на воинов «Белого лотоса». На фоне снежной пелены, застилавшей воздух, копошились большие чёрные пятна, словно в комья земли вселились злые духи.

Среди ниндзя южной провинции Ига, облачённых в тёмные одежды, не на жизнь, а на смерть бились остатки банды Рыжего Змея. Как необычная светло-коричневая родинка на щеке, они бросались в глаза своим босяцким видом, и казалось, что даже буракумины, бродяги с большой дороги, помогали отстаивать Ацуми семье «Широй хасу». Враг притиснул воинов Йитсуро вплотную к домам, схватка кипела уже и внутри хижин.

Бодзу получил множество ран, и ниндзя, видевшие его, удивлялись, какой живучий и сильный всё-таки этот монах. Защищая друзей, он растратил последние силы, и, наконец, отравленный вражеский сюрикэн повалил гиганта.

— Эй, ты что, великан? — Шиничиро припал к нему, словно к родному. — Поднимайся и дерись! Друзья в беде! — он схватил Бодзу за огромные иссечённые плечи, потряс, что нашлось сил, из глаз невольно хлынули слёзы. — Эй, я только с вами был свободен, с вами жил так, как мне хотелось!

Губы Бодзу побелели. Блуждавший взгляд говорил, что монах не расслышал и половины сказанного.

— Что? — переспросил умирающий, приподняв лохматую голову. — Ты где, Шини-тянь?

Печаль расставания с миром заставила монаха вспомнить прошлое, на миг ему почудился буддийский храм в Киото, где он провёл детство, и вкус тёплого молока. Солёные капли, лившиеся из глаз Шиничиро, падали Бодзу на поцарапанные щёки и скатывались, исчезая в разбросанных по снегу волосах. Большое сердце великана стучало тише, тише, ти… Хаору, едва отбившийся от очередного врага, подскочил и потянул Шиничиро к «Главной цитадели».

— Брат, вставай! — впервые Хаору так его назвал. — Спокойно!

Шиничиро не мог сохранять спокойствие, его лицо выражало гнев и неподдельное горе. Он почувствовал, как ёкнуло сердце, близость гибели сводила с ума, но впервые не лишила самообладания и храбрости.

— Они не могут умереть, они — мои друзья! — крикнул Шиничиро отчаянно, ощутив боль в голове, огонь в груди, негодование и ярость в сердце. — С ними… с ними, понимаешь, я ощутил полноту жизни, был самим собой!

— Каори и Джюндзи бьются бок о бок, Кагасиро с ними, ранен! — рычал Шиничиро.

— Асахара укрылся в хижине. Не уберёмся, погибнем! — возражал Хаору.

Бушевавшая в душах ярость заставляла их сражаться неистово, но вражеские ниндзя превосходили числом, окружили и заняли посёлок.

— Мы не сможем помочь никому! — кричал Хаору. — Где обещанное подкрепление? Что она там бормотала перед уходом?

— О-ооо-отпусти-и меня-а!

Вырвавшись, Шиничиро оказался около Кагасиро и Каори, встал и закрыл их, подняв тот самый фамильный клинок дома Зотайдо, сверкнувший холодным блеском в малиновом сумеречном свете.

— Северное додзё! — орал Шиничиро, глядя на знакомых ниндзя. — Убирайся отсюда!

Кендзо, двигавший отрядами, словно шахматными фигурами, не поверил глазам. Своим писклявым голосом он остановил нападающих, некоторое время вглядывался в похудевшее веснушчатое лицо парня.

— Не может быть, — медленно покачал он головой, и, словно страшное привидение узревший, отступил на шаг. — Единственный сын Шуинсая… Предатель. Перебежчик!

— Шиничи!.. — изумлённо воскликнула Морико. — Опозорил нас, отца!

— Старый дуралей! — смачно сплюнул Шиничиро, махнув фамильным рюкозукой. — Катитесь в Ампаруа!

Кагасиро, Каори, Джюндзи и остальные поражённо наблюдали картину из-за спины сына одного из лучших мастеров северного додзё.

— Зачем? — тихо спросил Кагасиро, вздохнув.

— Взять… его! — от напряжения писклявый голос Кендзо сорвался, и старик закашлялся, словно болен был смертельной хворью нищих.

— Вы уверены, сэмпэй? — спросил Сотан из додзё Кендзо. — Сын мастера Шуинсая… этот?

Синоби Ампаруа стояли в замешательстве, оставшиеся Ига, в том числе и мастер Йитсуро, готовились к бою насмерть.

— Никаких сомнений, — нервозно кинул Кендзо, брызнув слюной. — Схватить… живого!

Подобную наглость мог позволить себе лишь безумец: Шиничиро, взметнув клинок, напал на Кендзо. Промахнулся, и почувствовал, как сосёт под ложечкой, колени задрожали мелкой дрожью, сердце затрепетало, как листва кипариса, но парень понимал безнадёжность положения, и потому вновь ринулся в атаку. Мастер Кендзо уклонился и пропустил дерзкого мимо себя, не причиняя ранения. Развернувшись, Шиничиро с криком побежал на старика снова. Кувырком перепрыгнув тех, которые перегородили путь, парень яростно замахнулся рюкозукой. Пульсировали жилы на его шее под ухом, на висках. Проворно вскинув катану, Кендзо с трудом парировал повторный удар.

Впервые за много лет Кендзо испугался за свою жизнь! Этот древний изогнутый меч в руке мальчишки — словно несытый ками… Фамильный клинок сам искал жертву!

Старик пискляво заголосил что-то маловразумительное с яростью, бушующей в груди. Ученики никогда не видели наставника столь обеспокоенным.

Сотан, вытащив духовую трубку, дунул, и поразил Шиничиро усыпляющим дротиком.

— Не подходите, прочь, прочь! — сын Шуинсая не подпускал к друзьям недавних однокашников, ставших теперь врагами.

Яд был не смертельным и действовал замедленно. Ноги парня отяжелели, а рассудок помутился. Язык стал непослушным и едва ворочался. Оступившись, парень завалился назад, упал на руки немого. Натянуто улыбаясь, Джюндзи благодарно глядел на Шиничиро. Сквозь шум снежной круговерти парень услышал отчаянный голос Кагасиро:

— Бейтесь насмерть!..

Лишь забытьё поглотило разум, и жестокая реальность растворилась, Шини увидел себя под высокой раскидистой сосной, сидящим на циновке, и перед его счастливыми друзьями служанки расставляли узкогорлые бутыли саке да кипарисовые подносы с едой. И они вкушали, а не ели — неторопливо, церемонно, а не так, как в жизни — по-домашнему. На Шиничиро они не смотрели… не видели его. И он хотел присоединиться к трапезе, а не мог: друзья были рядом, и всё же оставались недосягаемы… отчего так?

Видевшие сражение со стороны поняли бы, что каждый воин, стремясь навстречу вечности, мечом куёт свою судьбу, такую непохожую на чужие. Алые и багровые цветки расцветали под бездыханными телами воинов. Кагасиро, рыжея священной шевелюрой, лежал ничком с широкой раной на животе, рядом Бодзу, исполосованный, с синюшной кожей. Каори разметалась по снегу, пол-лица отсечено и отвалилось ломтем, обнажены кости скул, кровавые зубы. Джюндзи застыл с удивлённой миной, глядя внутрь собственной грудной клетки, вскрытой мечом, словно крабий панцирь — ещё при жизни довелось ему увидеть собственное сердце.

— Никто не спрятался? Отвечай, а то поплатишься! — синоби Ампаруа забегали в дома, угрожали дрожащим рыбакам, искали укрывающегося врага.

В гассё-дзукури за Асахарой Кендзо зашёл сам. Упитанный кот, увидев незваного гостя, встал дыбом, зашипел. Задрав большой пушистый хвост, попятился к остывшему очагу. Не мигая, горели из полумрака крупными изумрудами два круглых глаза.

— Выходи, предатель! — спокойно процедил мастер, приподняв окровавленный меч.

— Иду, иду, добрый человек, — отозвался Асахара наигранно испуганным голосом. Мешковатая одежда висела на теле лохмотьями. Он криво посматривал на Кендзо и покашливал. Из-за слабого освещения лицо разноглазого казалось почти мертвецким; если бы не влажный блеск зрачков, то можно было подумать, что он живой мертвец.

— Унылый беспросветный труд наложил тяжёлую печать на моё лицо, — исказившись, бормотал Асахара. — Тяжкая жизнь согнула спину моей жены, искорёжила руки. Вот посмотрите!..

— Шаг назад, если дорога жизнь, руки не поднимать, паяц! — бросил Кендзо, готовый зарубить лукавого. — Как ты посмел не выполнить последний мой приказ? Зачем увлёк мальчишку в стан врага? Его отец…

— Зачем?.. Хе-хе, миссионеры принесли… какой-то вид простуды, при ней горит нутро, мутится в голове, — голос слегка подрагивал в ночной тишине. — Озноб давно уж мучает меня, о сэнсэй! Хе-хе, ладно-ладно, — отхожу, — говорил Асахара осторожно, примирительно.

И резким движением высвободив кинжал из драного рукава, захрипел — катана Кендзо насквозь пронзила грудь недавнего соратника. Старик владел исключительной, завидной ловкостью.

— И всё-таки, — пробормотал старый якудза, — почему ты так поступил? Кто запугал тебя, что даже на пороге гибели не захотел открыться, Асахара-сан?

Сегодняшним вечером в Новом Году Дракона банда Кагасиро Тэнгу перестала существовать. Метель прекратилась. Снежинки медленно опускались на мёртвые тела и не таяли. Подкрепление из Киото опаздывало.

 

Глава 14

Вопреки ожиданиям, ночной ветер поднимался с моря, он не давал взлететь — задувая в хвост, переворачивал «крылья», вырывал из рук мастеров Зотайдо. Братья намучились с ним, и, разобрав в отчаянии летательные приспособления, повалились между камней, тяжело дыша. В долине поднимался туман.

— Нифига себе, полетали! Что будем делать, Мягкотелый? Побежим?

— Больше трёх ри… полтора часа… в темноте, по неизвестным местам…

— Мимо военных, прямо в лапы храмовой стражи, — слабый тонкий голосок, неуместный здесь и теперь, заставил вскочить двоих здоровых и опасных мужчин.

Из-за валуна вышла девушка, небольшого роста, хрупкая, одета в кимоно белого цвета, выглядывающее из-под плотной бурой накидки.

— Конничива!

— Ты кто, дева, ками этой горы? — Лао не боялся духов.

— Я ждала вас, Повелитель ветров.

Братья переглянулись с недоумением и тревогой. Девушка уловила это.

— Окура, отшельник, у кого вы отдыхали, ради святости места прервал одиночество и явился в Исэ. Вы затеяли бесчестное, мастера, нельзя нарушать гармонию в Исэ! Священные горы, священные деревья, камни… их нельзя осквернять!

— Ты одна? — Шуинсай прислушивался к ночи, но никаких шорохов уловить не мог. — В ночи, и без охраны?

Девушка, нисколько не смущаясь, подошла к ним и распахнула ворот накидки. На шее блеснули яшмовые бусы.

— Аматерасу моя защита. Кто может причинить мне вред в Её владениях?

Лао подскочил на месте. Священные подвески! Он глазам своим не верил, такая удача! Но как?

— Назови себя! — потребовал он. — Назовись, или я тебя задушу! В объятиях…

Шуинсай неодобрительно поморщился, но намёк уловил.

— Неужели ты ничего ещё не понял, Повелитель ветров? — с укором отвечала гостья. — Всякий ваш шаг и жест известен и предопределён. Ты не станешь лишать меня жизни и не сможешь лишить чести.

По спине старшего Зотайдо пробежали крупные холодные мураши.

— Древняя традиция ёбай не для меня, ведь перед вами — Юкио-мико…

— Кто рассказал тебе, юная, о традиции любви по-японски? — поинтересовался Лао. — Если ты жрица Аматерасу из Исэ, значит с раннего детства тебя, дочь императора Гонары, настраивали на безбрачие. Такие мирские реалии, как ночное посещение девушки юношей — ёбай — и их культурное романтическое времяпрепровождение не должны были запятнать твоё девственно-чистое сознание!

Юкио простодушно рассказала всё более обалдевающим братьям о том, как во сне ей явилась таинственная женщина из шаманского рода, когда-то давно, ещё в период Нара, бежавшая на соседний южный остров Иё.

Женщина представилась именем Саюке, и заявила, будто бы «эпохе дерева» настал предел, и теперь настаёт «эпоха горячей воды». Саюке во сне была убедительна, надменна, и требовала послушания от Юкио. Именно она, а вовсе не отшельник, побудила жрицу святилища Исэ нынешним вечером тайком покинуть храм и привела сюда — девица, никогда в жизни не покидавшая человеческих построек, в диком лесу и диких горах даже не плутала.

— Я должна быть с вами, — заявила дева убеждённым тоном. — Так велит Мать богов.

Повисла пауза.

— Скажи, юная посвящённая, поможешь ли ты нам добыть Зеркало, если мы поверим и примем тебя? — спросил Лао.

— Вам не нужно этого делать, — заявила девушка. — Зеркала в Исэ нет.

— Вот как? — изумился Шуинсай. — Всё уже украдено — до нас!

— Но…

Их ждали на побережье. Троих. Словно впрямь каждый их поступок был предначертан. Лао попросил одного найти учеников и спровадить восвояси, и передал свою любимую костяную нэцкэ — удостоверить приказание.

В ущелье Иё стояла тишина, свежий воздух над секретным пристанищем воинов Тайра невероятно прозрачен в эту пору. Оттуда, с вершин, открывался великолепный обзор на долину, в которой виднелись разбросанные по склонам далёкие огни очагов. Но проникнуть в ущелье непросто. Единственный подвесной мост, сплетённый из виноградной лозы, соединял затерянный мир с внешним.

Джонка, доставившая троих «шимо но хито» на остров Иё, растаяла вдали. На берегу, в бухте, их встретил моложавый мужчина, приветствовал на незнакомом наречии.

Проводник был одет в соломенный плащ поверх старинного вида самурайских доспехов. Он поклонился до земли, увидав Священный меч, висящий на спине Лао, он упал на колени лицом в песок, разглядев яшмовые подвески на шее у Юкио.

— Скажи, э-э-эээ, любезный, — поинтересовался Шуинсай. — Ларец уже доставили?

— Священное Зерцало, хранящее Лик, на пути к Авадзи.

Тропа вилась по краю пропасти на головокружительной высоте. Где-то внизу шумел стремительный поток, но туман приглушал звуки. Зима на остров Иё приходила с холодными дождями и туманами, серебрила снегом только горные вершины.

Странная местность — тени скрывали дно ущелья, ни малейшего пологого участка, годного для земледелия, не просматривалось. Жители здесь редки, разрозненные дома малы размерами и скрыты в зарослях папоротника и бамбука.

Шаткий подвесной мост, перекинутый через ущелье, открыл пришельцам «снизу» затерянный мир, в котором остановилось время. Четыреста лет назад в долину Ии укрылись осколки могущественного самурайского рода Тайра, творившего Историю. Тогда род Тайра и род Минамото тоже делили Японию на северную и южную, причём Тайра Киёмори даже посадил внука на императорский престол, заявив следующее: «Человек ничего не стоит, если не принадлежит к дому Тайра». Он впервые попытался оттеснить род Фудзивара от трона, присвоив их привилегию отдавать дочерей за императоров.

Тайра занимали многочисленные государственные посты и поначалу были сильнее мятежников, укрепившихся в Камакуре, но однажды войско южан попало в западню — выйдя из ущелья Курикара, они были растоптаны стадом быков с привязанными к рогам горящими факелами, и в беспорядке бежали обратно в теснину. А затем на них набросились воины Минамото и погнали к столице. Финал был неизбежен — морское сражение во Внутреннем море привело к окончательному изгнанию Тайра на остров Иё и к утрате Трёх священных реликвий в морской пучине.

И вот теперь Священные реликвии возвращались…

Одинокий, крытый соломой дом среди бескрайних гор встретил троих «снизу» скромно, но приветливо. Под толстой высокой кровлей из снопов сусуки, пришитых к бамбуковой решётке, на простом деревянном полу, намытом до черноты, не застеленном даже циновками, путников ждал горячий чай и трубка с табаком. Табак стали выращивать тут совсем недавно — занесли португальцы, а местные распробовали новое удовольствие, и теперь под высокой крышей в каждой хижине сохли пучки экзотического зелья.

Проводник оставил их одних, пожелав «оясуми насай».

— Ну, давай, выходи! — позвал Лао в пустое пространство нока. — Чай ведь горячий, — пояснил он Шуинсаю, озирающемуся по сторонам и ничего не замечающему.

Из-за ширмы робко вышла старуха и упала на колени лицом в пол.

— Да вы что здесь, все такие дремучие? Вставай, мать, садись ужинать с нами.

— Я не смею, повелитель, — пролепетала хозяйка, или кем она тут была.

— Хм, опять «повелитель»… Я разгневаюсь, если ты не перестанешь вылизывать эти доски! Велю тебе быть с нами на равных!

— Как скажете, повелитель!

Женщина аккуратно присела к невысокому столику. Она оказалась так миниатюрна, что уместилась на самом дальнем его уголке, никого не касаясь даже одеждой. Юкио поклонилась ей, женщина ответила поклоном.

— А скажи нам, достойная, — Лао достал фляжку и капнул саке в чай, на что женщина вытаращила глаза. — Скажи нам, кто в долине сюго?

— Мы почитаем Великого ками, покровителя рода Тайра.

— Да не, я о живых — кто староста в деревне?

Женщина погрела руки чашкой и отпила терпкого чаю. Вскинула неожиданно проницательные глаза на Лао, имевшего наглость воссесть во главе застолья.

— А я и сказала… Он жив — ками Сигэёси.

— Это который? — иронично уточнил Лао. — Из Тагути, что ль?

— Ты знаешь, — удовлетворённо кивнула женщина.

— Да в уме ли ты, достойная? — хохотнул старший из мастеров. — Этот вождь помер лет четыреста тому как! И был он предателем, а не покровителем рода вашего.

— Ками, бывший Тагути Сигэёси, не может обрести упокоения, покуда не исправит последствия своего бесчестного поступка, — сказала женщина. — Поэтому он самый верный роду Тайра покровитель. Его хижина находится восточнее, у водопада высотой с гору… Отпейте чаю, прошу вас. Таков наш обычай.

Юкио поднесла чашу ко рту и припала алыми губами. Медленно отпила горячее — лицо её порозовело, а глаза подёрнулись дремотной пеленой. Шуинсай ничего не почувствовал — только терпкость, свойственную тем сортам чая, что собирали в высокогорьях и добавляли цветочные почки. Лао замахнул чашу разом, пожал плечами и запил чай рисовой водкой.

— А что делают с этим? — указал старший брат на трубку.

— Это заморская дурман-трава, — пояснила женщина. — Нужно поджечь и вдыхать дым через рот.

— Зачем?

— Чтобы предстать перед ками Сигэёси.

— Я вижу Его… — Юкио сидела с закрытыми глазами, неестественно прямо, чуть раскачиваясь. — Вижу мужчину, старца… Он сидит… на возвышении в центре комнаты, на красном татами… Красный — цвет Тайра, но старик — не Тайра…

— Это он, — кивнула женщина. — Девушка ёри?

Шуинсай покачал головой.

— Задавайте вопросы, гости, — транслировала дева-медиум.

Лао скептически покрутил усы, глотнул ещё горячительного.

— Зачем вы притащили нас сюда?

— Вы изначально служите нам, и ваша миссия заканчивается здесь, — был ответ.

— Какая миссия?

— Ваш род — ветвь Тайра. Вы хранители реликвии.

— Вот как! — расхохотался Лао. — Ты понял, мягкотелый? Дальше в лес — толще дровосеки.

— Священный Меч носит один из вас, потомки Абэ Юудая, — вещала Юкио в трансе. — Но это не тот меч, что принёс ты, крылатый человек. Тот, кого избрал Кусанаги-но Цуруги, молод и дерзок. Он с вами одной крови.

Шуинсай похолодел, заподозрив неладное. Шиничиро?! Но как?

— Меч спас господин вашего предка, Тайра Мунэмори, который в морском сражении при Дан-но-ура укрыл Кусанаги-но Цуруги на своём теле и сделал вид, что сдаётся врагам. Он сохранил реликвию и передал роду Абэ. Юудай последовал за Ёсицунэ в Корею, храня Меч, но Ёсицунэ отправился дальше, к монголам, возглавил их и завоевал половину Вселенной. Абэ Юудай, великий герой, остался неподалёку от Ямато, и вскоре вернулся на Хондо. Меч, Скосивший траву, века жил рядом с вами, и не было места надёжнее вашего дома!.. Ведь никому не придёт в голову искать реликвию в логове Ёритомо, бывшем владениями Тайра.

— Что-то дева не то вещает, Хийована, ты не находишь? — сморщился Лао. — Курнуть ли самому заморского зелья?

— Дева говорит истину, — вмешалась хозяйка нока. — Она чужестранка и не может знать наших преданий. Ками Сигэёси действительно говорит с вами через её уста.

— Ага… Я курну… — сказал Лао и с трубкой в зубах потянулся в ирори за угольком.

Обжигаясь, он уронил тлеющую частичку костра в чубук, потянул, прикуривая. Закашлялся, но, утерев слёзы, вкурил повторно. Дымок выпустил из ноздрей. Покуда Лао экспериментировал, все молчали. Замолкла даже Юкио — вероятно, ками Сигэёси тоже стало любопытно, подействует ли дурман на этого собакомордого скептика.

Шуинсай тоже потянулся за трубкой, но хозяйка дома слабо коснулась его руки, предупреждая движение. Она встала, просеменила за фусума и вынесла оттуда горячий тэцубин — чугунный чайник с носиком. Разлила чай. Разбудила Юкио — просто положив на лоб и глаза девушки маленькую сухую ладонь.

— Вы останетесь, — сказала она. — А он вернётся. — Женщина кивнула на Лао, пребывающего в глубокой прострации.

— Почему, добрая мать? — спросил Шуинсай.

— Он должен привести… — женщина поймала его взгляд, — … твоего сына.

— Что с моим мальчиком, достойная? Скажи, ведь ты тоже «видишь»…

— Вижу… но не скажу, — заявила она. — Лучше следите за девушкой. Она одержима — будет вести себя странно. Берегите её.

Лао очнулся, и долго, слишком для него долго, был сумрачен. Кажется, на его широком лбу прибавилось задумчивых складок, и седины в шевелюре стало гуще.

— Никогда не возьму в рот эту дрянь! — сказал он. — И ты не кури! Сдохнешь… И так мягкотел — до безобразия.

Утренней тропой шли они к водопаду. Стена воды низвергалась с высоты не меньше трёх сун. Неподалёку, за валуном, чернела дыра, пролом в горе. К ней-то Лао и привёл Шуинсая с Юкио.

— Выходов два, — напомнил старший Зотайдо, испытующе глядя в недовольное лицо брата. — Один через потолок, с помощью тобибашиго…

Шуинсай недоверчиво отдал её: таково распоряжение ками Сигэёси.

— Второй через лабиринт, через сырые запутанные коридоры. Шуи-сан, слушаешь меня?

Лао настороженно и напряжённо разговаривал с братом после того, как младший нынешней ночью закричал во сне. Сейчас Шуинсаю показалось, что Лао знает нечто особенное и относится к нему, словно к человеку, заболевшему душой.

— Выведи мою семью из Ампаруа! Поклянись, что сделаешь!.. — перед тем, как достать карту, и сверить местонахождение, повторял Шуинсай. Всё более становился он озабоченным, напуганным и подолгу молчал. Может нервы сдавали, ведь они выполнили трудную миссию, и не знали, остались ли в живых ученики. Но младший действительно вёл себя странно.

— Обещаю, — хмуро кивнул старший. — Сколько можно одно и то же спрашивать?

Признаться, и сам Лао испытывал мерзкое предчувствие, будто нечто страшное должно произойти, но по обыкновению не решался поделиться с братом.

Замерев у круглого огромного камня на склоне, они огляделись. Вокруг ничего, кроме сереющего снега и камней, выступающих из неровной поверхности, точно шишки на теле великана. Покрепче взяв Юкио за руку, Шуинсай покачал пальцем перед лицом принцессы-жрицы:

— Ты будешь в безопасности, и тебе нечего бояться.

С той минуты, когда девушка очнулась после сеанса общения с ками, она вела себя странно — Юкио впрямь словно чего-то испугалась! Она ничего не помнила и ничего не понимала в происходящем, и по дороге предпринимала несколько попыток удрать от мастеров, но всякий раз её ловили, и в последний раз Лао с досады отшлёпал принцессу.

— Наверное, болит задница, да? — по-мальчишески задорно расхохотался Лао, глядя на хлюпающую носом девицу. — Шуи-сан, можно расслабиться, мы пришли. Расчистим снег вокруг камня.

Под слоем мокрого грязного снега нашлась бурая гниющая верёвка, скатанная в бухту, размякшая, как большой нарост мха после многодневного ливня. Вдвоём потянув за неё, братья Зотайдо обнаружили вход в убежище. В нескольких шагах от валуна отодвинулась квадратная тростниковая крышка, снег осыпался в чёрный открывшийся проём.

— Куда вы тащите меня, грубые старики? — лепетала Юкио, дёргаясь, как угорь, которого жарили живьём. — Мой отец придёт за мной и накажет вас! Куда тащите, в подземелье храма?

— Поблизости видишь храм? — усмехнулся Шуинсай.

Возведённый на зыбком предположении воздушный замок в одночасье рухнул, девушка замерла, не веря глазам. Холодный ветер с воем продолжал метать снег в тонкое тёмное жерло пещеры, открывшейся в горе. Попадая внутрь, ветер глухо гудел, словно глубокая раковина.

— Не пойду туда! — занервничала Юкио, зарыдала от негодования, вцепившись в противную верёвку. Она лепетала с презрением к похитителям, кричала отчаянно о готовности спрыгнуть со скалы, и так далее в том же духе. Девица походила на зверька, которого собирались запереть в тесноте.

— Лучше умру, замёрзну, — взор её пылал огнём, щёки горели, а на душе словно кошки скребли. Она дрожала, как птенец, вылупившийся только что, по всему видать — очень страшилась заточения.

— Три месяца с Шуи-саном испор… исправят кого угодно, знаешь, сколько историй знает?! — Лао, хитро вглядевшись в побагровевшее лицо девушки, будто наслаждался вызванными эмоциями. — Завоешь с ним, как волк… Почему, думаешь, у меня такая мор… выражение лица?

— Хватит, Кибиши, — не без труда оторвав руки девушки от верёвки, Шуинсай дождался, когда старший закрепит лестницу и проверит сцепление на прочность.

Трос упал в темноту.

— Там неглубоко, — коротко предупредил Лао. — Хватай девку и спускайся. В ближайшее время не жди никого, Шуи.

Юкио упиралась что было сил, но Лао столкнул её. Девушка, повиснув на Шуинсаевой шее, попискивала, точно мышь.

— Гонара убьёт вас! — зло сверкали в темноте расширившиеся глаза Юкио, в голосе — безысходность, безнадёжность. — Нельзя со мной так обращаться… Я не здорова.

— Сейчас наговорит девка… — усмехнулся Лао. — Конечно, кому понравится сидеть в пещере?! Хотя ты, брат, сумеешь её обаять — почему-то в тебя всегда влюбляются женщины.

Шуинсай с грузом на шее спускался медленно, осторожно ступал ниже и ниже. Бледный свет, квадратом падавший на пол, частично захватывал окружающие предметы. Как только ноги Шуинсая коснулись мягкого пола, и мастер осмотрелся, из груди вырвался возглас удивления, и Лао не остался равнодушен:

— Довольно-таки неплохо! Можно пожить, ага, Мягкотелый, понежиться?!

— Будто не пещера, — согласился младший Зотайдо, отпустив Юкио. Девушка резко отстранилась и ещё долго хранила недовольное молчание. Пещера ей не нравилась.

На ровном полу, накрытом сшитыми между собой шкурами, в ряд стояли большие и маленькие ширмы, обтянутые бело-розовой тканью, разрисованной на буддийский манер одухотворёнными вином монахами, драконами, погрузившимися в нирвану, медитирующими во время боя воинами в балахонах.

— Разувайтесь, а то натопчите! — глуповато напомнил Лао, наблюдая за реакцией девушки. — Вам тут, может статься, не один день жить!

— Лао-сан, убирайся к свиньям, — посерьёзнел Шуинсай. — Дел не убавилось.

Скрепя сердцем, Лао вытянул лестницу. Подождал, когда младший зажжёт свечу, и закряхтел, с усилием закрывая вход.

Забившись в угол, Юкио, прикрыв глаза ладонями, глухо рыдала. Сальная свеча на высокой подставке дрожащим ярким пламенем тускло освещала принцессу. Скинув толстую меховую одежду, она стонала, будто в беспамятстве. Трудности и тяготы длинного пути давно смыли белую пудру с её лица. Руки приобрели прежний смугло-золотистой цвет. Шёлк, свободно обнимавший молодое тело, пропах потом и потемнел, походя на поникшие лепестки цветка.

— Где белила? — простонала она, подняв заплаканные глаза на мастера. — Принцессам не подобает выходить на глаза челяди без них.

Кожа женщины, тем более принцессы, должна быть белой, как снег, потому издавна изготовлялись белила высшего качества. Лицо и выступающие из-под кимоно части тела имели жемчужно-белый цвет, одну из отличительных черт благородства.

— Что молчишь, язык проглотил? — девушка отвела глаза. Лёгкая тошнота, словно от полуобморока, стесняла грудь. — Нельзя мне тут находиться!

— Стань сильней, Юкио-тянь, — холодно ответил Шуинсай. — Есть вещи не подвластные нам. Прими и живи. Ты не первая принцесса, которую я вижу без прикрас.

За ширмами Шуинсай нашёл низкий стол и просушенные циновки, сложенные одна на другую, подушки для сидения. В дальнем углу за каменной перегородкой широким провалом чернела выбоина в полу, из которой вдоль стены тянулся канал во вторую впадину, похожую на фуро. Очень кстати!

Мастер держал свечу перед собой, оберегая пламя рукою от колыхания воздуха. Озарив глубокую выбоину, вдруг услышал шипение, бульканье воды, которое приближалось с нарастающей силой. Запахло ароматом влажной земли и горячих камней, из огромного отверстия в стене пошёл густой пар.

Шуинсай отскочил, едва не ошпарился. Обрадовался. Горячий водяной поток ударил, едва не достав до потолка, наполнил выбоину до краёв. Прохладный сумрак пещеры сменился влажным тёплым паром подземного источника, холодные своды густо покрылись каплями и потёками. Странно, как тут всё не сгнило?

— Я не маленькая! — раздражённо крикнула Юкио, обидевшись на «-тянь». — Сказала: верни свет! — Из темноты доносился её охрипший истеричный голос.

— Тёплая вода, — тихо и с вдохновением проговорил Шуинсай, улыбаясь. — Рядом гейзер. Не капризничай, лучше воспользуйся случаем. Кто знает, когда снова будет кипяток?!

Юкио замолчала и через минуту вылетела из темноты. Мастер Шуинсай перетащил ширму, и, раздвинув, прикрыл девушку. Зашуршав одеждой, она тихо произнесла:

— Жутко горячая!.. Темно, дай свечу.

Облегчённо вздохнув, мастер вложил догоравшую свечу в тонкую нежную руку, поискал другую и нашёл в соседней комнате, в которую проникал лунный свет через небольшие отверстия в стене.

Исследовав пол, Шуинсай обнаружил склад продуктов. Попробовав несколько подсохших рисовых колобков и копчёной рыбы, радостно установил, что продукты заготовлены недавно, а красная и жёлтая краска на глиняных сосудах, закупоренных пробками — свежая. Наслаждаясь минутами тишины и спокойствия, он оживлённо осмотрел комнаты и пришёл к выводу, что не соскучится: здешние монахи не теряли время зря. Толстые свитки, чистая одежда, два очага и жаровня, а также большой запас дров, оружие и многое другое — имело своё место.

Пещера представляла собой несколько каменных комнат, выдолбленных в горе; заканчивалась узким чёрным туннелем, ведущим глубоко вниз.

Прихватив объёмный короб с принадлежностями для купания, одежду, мастер вернулся. Увидев девушку, неохотно забравшуюся в прежнее одеяние, он заметил перемену в ней. Страх, смешанный с неприязнью, отступил, и теперь на её кротком лице проявлялся некоторый интерес. Приняв из рук мастера чистую юката, она облегчённо вздохнула и поклонилась, не отводя пытливого взгляда. Слабую и робкую, как птичку Юкио словно подменили.

Под пристальным взором девушки Шуинсаю даже изменило его обычное хладнокровие.

— Неспроста тебя упекли в святилище и держали взаперти, — проговорил он, испытующе вглядевшись в девицу. — Бешеная.

Не ответив, она лишь слегка улыбнулась и спряталась за дальнюю ширму в темноту.

— А может, я мечтала, чтобы кто-нибудь выкрал меня из тюрьмы! — призналась она с вызовом. — Ты первый, кто не пытается мной командовать.

Выглянув, принцесса звонко расхохоталась, но мастер уже пропал в каменной бане. Слышался плеск воды.

Проходили дни спокойного ожидания. Юкио освоилась и хозяйничала в пещере как дома, перебрала всё имущество и перевернула вверх дном по собственному вкусу, и Шуинсай нашёл себе занятие по душе.

В соседней комнате горела масляная лампа из разноцветного заморского стекла. Мягкий сине-оранжевый свет падал на два развёрнутых свитка на столе, пересекал покрытые лаком футляры из бамбука, мерцал на прямом гладком лбу Шуинсая, сидящего неподвижно. Изучая старинные документы, читая путевые заметки бонз, путешествовавших в Корею и Китай, мастер и не подозревал, насколько сильно привяжется к Юкио, и сколь круто повернётся колесо судьбы. Волнения и тревожные мысли, казалось, ушли вслед за уставшей бурей, вслед за уходящей зимой, но неясные клочья тумана время от времени плыли над землёй, и неприятное предчувствие возвращалось к мастеру снова и снова. Грусть, словно тонкий слой налёта на камнях, отпечаталась на его лице, хранившем спокойное выражение. Особенно после ночного сна он выглядел взбудораженным. Уходя в дальнюю комнату к туннелю, произносил напутственное слово самому себе и трудился на тренировке с присущим великому воину рвением, не делая себе поблажек. Как художник, заворожённый созданием новой картины, Шуинсай чертил узоры кулаками и ногами в полумраке комнаты. Не останавливаясь, громко вдыхая и выдыхая, он двигался резко и плавно, выполняя ката. Крепкий обнажённый торс переливался от пота, толстая коса, в которой алела тонкая лента, металась то к левому плечу, то к правому. Сжимая в правом кулаке кожаный ремешок, каким недавно были схвачены волосы на затылке, исполнял хаотический танец воина.

— Ты почти не спишь, Шуи-сан?! — грустно сказала она, вспомнив, что прошлой ночью он снова бормотал во сне.

— Я в смятении и только тренировка да медитация помогают жить! Разве не чувствуешь приближение страшного?

Несколько недель сблизили их настолько, что они разговаривали, словно старые друзья.

— Звездочёт в Киото предсказал приход немилостивого, но никто не верит, — глуповато усмехнувшись, ответила Юкио. Сидя на высоком пороге, она беззаботно болтала ногами. — Шуи… мне тоже снятся сны!..

Продолжая тренировку, он сделал вид, что не услышал.

 

Глава 15

С юго-запада сильными, как дыхание великана, порывами дул ветер, тёплый, солёный, влажный, а с гор Акаиси, ограничивающих с севера широкую долину, еле виднелись в сине-матовом тумане огни обоза — изрядно ощипанного бандитами Суа, но всё ещё длинного «хвоста» Белого Тигра. Осада крепости Тоёхаси длилась несколько месяцев, и Такэда не мог пробиться к ней с тыла — подоспевшие войска Оды, опираясь на замок Окадзаки, теснили его обратно к северным горам Хида и Кисо.

Ёсисада Хадзиме методично разбивал отряды подкрепления, направленного Одой Бадафусой, и одновременно закидывал крепость дымящимися шарами, пропитанными особо вонючим маслом. Жители Тоёхаси не выходили из домов, закупоривали окна и отверстия настолько, что сами могли задохнуться от недостатка свежего воздуха. Прячась от едких испарений, осаждённые превратились в травленых крыс. Долго прячась в домах, люди в крепости заболевали от вечной сырости, от постоянного недоедания. Белый Тигр, расположившись под самыми стенами, неустанно замышлял и замышлял самое что ни на есть недоброе, перебирая флаги захваченных ранее городов и провинций. И только душевная боль от смерти фаворита, Кено Мицухидэ, не отпускала сёгуна.

Лиловое знамя должно воспарить над твердыней! Как знак победы духа, как искупление поруганной чести отважного сподвижника и любимого человека! Всех жителей проклятого города Хадзиме осудил и обрёк на смерть, чтобы возрадовалась душа Мицухидэ… ками Мицухидэ! И всех, кто против, — казнить. Всех!

Атака следовала за атакой, но стены крепки, а защитники отчаянны. Риозо сполна использовал возможности заморского огнестрельного оружия, орудийным и мушкетным огнём останавливал, рассеивал колонны, спешащие на приступ. Но дух Ёсисады Хадзиме, сёгуна северного двора, Белого Тигра, вцепившегося в олений окорок, было не сломить никак. Только само время могло явиться препятствием его замыслам и свершениям.

Накануне последнего штурма хатамото привели перебежчика с той стороны. Этот воин был одним из якудза, что привёл Мицухидэ. До разделения его армии на мелкие отряды и переподчинения верным Имагаве командирам, предатели поневоле принимали участие в строительстве здешних укреплений. Затем, когда враги подошли, часть строителей выдвинули за стены навстречу Белому Тигру, других отвели в тыл — на всякий случай укреплять стены Тоёкава, расположенной, словно пробка в бутылочном горлышке, перед самым перевалом двумя ри севернее.

И как ни брезговал генерал Риозо, пришлось ему привлекать ненадёжные резервы… Вот и оказался в лагере северного бакуфу перебежчик с ценными сведениями.

Ноги Собуро сдался хатамото Ёсисады в одной из ночных вылазок, что предпринимали защитники Тоёхаси, тревожа бессонного Хадзиме. Ноги Собуро сказочно повезло — ему встретились в ночи знакомые рожи: соседи по улице, приняли и накормили, иначе лежать бы ему трупом там же, под стеной, где уже валялись сотни, спаянные последними ночными заморозками, окоченелые. Так осаждающие прознали о сюрпризе, который якудза приготовили врагам. Оказалось, под стеной, аккурат напротив центральной улицы, ведущей к пристани на реке и рыбному базару, подручные Кендзо злодейски зарыли несколько бочек пороха, а фитилёк провели через стену наружу. Торчит такой хвостик сиротливо среди бодыльев, и никому в голову не приходит его подпалить…

Поутру, сразу после завтрака, начался штурм. Лениво и скучно переходили самураи и прочие буси Ёсисады Хадзиме границу у реки, дежурно шагая на очередной приступ. Сыто переваливаясь через бугры, перешагивая ямы. Лестницы из бамбуковых жердей давно валялись под самыми стенами, а кое-какие так и стояли, прислонённые с прошлого раза. Самураи с противной стороны, привычные отбивать атаки, давно пристрелялись к местности и поэтому спокойно доедали пайки на позициях, покуда осаждающие вальяжно приближались.

Мощный, но тихий, приглушённый оттаявшим грунтом чудовищный взрыв стал неожиданностью для всех. Словно для возящихся в песке малышей, которых обидел мальчишка-здоровяк, пинком развалив понастроенные стены не из злобы — только из вредности. А Хавасан и Накомото только и ожидали этого — в брешь, как один, петляя по полю словно зайцы, рванули сбросившие ленивое обличье атакующие. На самом деле Хадзиме настрого запретил кормить своё воинство! И пока сытые осаждённые хватали и наводили орудия, а лучники пыжились натягивать свои асимметричные юми, голодная и злая толпа хатамото и гокэнинов северных даймё, сохэи секты нитирэн — все были уже внутри крепости Тоёхаси, разбегались по городу, поражая на ходу каждого встречного и поперечного…

Рваная густая лиловая туча, через которую жёсткими разрозненными жёлтыми световыми столбами продиралось ярчайшее светило, зависла над покорённой твердыней. Настало время судить и показательно карать предателей!

В темнице, где давно ожидали своей участи Шиничиро и Хаору, сегодня оказалось меньше охранников. Старшие синоби из отрядов учителя Кендзо, имеющие высокий дан, повели воинов по лесам, чтобы вычистить те от скрывшегося врага. Ведь вражеские самураи, потерявшие хозяев, представляли не менее серьёзную угрозу для обозов Белого Тигра — они становились ронинами и примыкали к заново сформированному бандитскому клану, имя которого начало внушать страх — «Пылающий рассвет». И хотя Суа находилась за тридевять земель, в Осаке, здесь, в Ацуми, оставалось немало её верных псов.

— Кендзо из ума выжил! — зло сквозь зубы цедил Лао, пронзая сверкающим взглядом Сотана, лучшего шпиона северного додзё и старшего помощника Кендзо. — Отдал Шини-тянь на расправу самураям Ёсисады… Не посмотрят на его происхождение, казнят, как предателя! Ты виноват! Твоя отрава его свалила. А с мастером Кендзо у меня будет отдельный разговор… Вот что, Сотан, держись теперь подальше отсюда: тебе ни в коем случае нельзя видеться со мной!

Поклонившись, Сотан скрылся во мраке леса.

— В лодки! — скомандовал Лао.

Темница, в которой держали Шиничиро и Хаору, находилась в Косай на западном берегу озера Хамана. Лао доложили верные люди, что этим утром самураи решили наказать предателей, казнив каждого второго, поэтому времени почти не оставалось.

Накануне друзья принесли Лао весть о взятии Тоёхаси, но тот не разделял общей радости. Серьёзность нынешнего положения мастер понимал, как никто другой. Переодевшись в сотника армии Ёсисады, на коне племянника, Уме, он спешил в Косай. За ним мчались несколько ниндзя, тоже верховые, в одежде воинов северного двора. В тюрьму отряд Зотайдо попал быстро и без труда. Охрана, ночью увидев сотника и самураев, на одежде которых красовался мон одного из гокэнинов Белого Тигра, открыла вход. Ни у кого не возникло сомнений, что этот сотник выполняет приказ сюго, который устраивал показательную казнь предателей.

— Дядя Лао! — глаза Шиничиро ярко загорелись в темноте застенка.

— Датэ Лао, сотник армии Белого Тигра, — повторно и жёстко представился Зотайдо, глядя, как недоверчиво блеснули глаза сопровождающего охранника.

Забрав двоих приговорённых, они тычками и угрозами погнали их, словно готовились перевести в подвальное помещение около площади. На выходе похитителей встретил тот, кого они не ожидали. Мастер Кендзо с отрядом якудза стоял во дворе и ждал объяснения. Сложив руки на худой груди, старик высокомерно ухмылялся:

— Ты предсказуем, Зотайдо Лао.

Лао не обижался на это — он находил естественным, что человек более высокого положения позволял себе плевать через губу на нижестоящих. Тем не менее, отдать на расправу племянника не мог.

— Кендзо-сама, ты ведь умный человек… — проговорил Лао в глаза старому мастеру. — Будет мудро отпустить сына Шуинсая. Не усугубляй положение.

Кендзо только усмехнулся в ответ, и, положив руку на рукоять катаны, посерьёзнел.

— Твой родич чуть меня не убил, мастер Зотайдо. Он постоянно мне дерзил и путал карты в игре нашему общему знакомцу, советнику императора Мотохайдусу. Он виновен и в том, что стал бандитом — по своей воле! Твой племянник — враг империи. И он неисправим! Вы, Зотайдо, не оправдали доверия, и должны быть наказаны — и этот щенок, и ты, и твой брат, — брызгал слюной Кендзо. — Ты объявился один, и без реликвий… Ты предал!

— Они забрали мою бива, — шёпотом пожаловался Шиничиро, искоса глядя на Кендзо.

Повернувшись к юноше, Лао прошептал:

— Отец в горах Иё. Мне рассказал… ками Сигэёси, что он отправится на остров, Сотворённый Первым — Авадзи. Как найдёшь, передай, что случилось то, что должно было!.. Меч, наш фамильный, древний, где? Найди и не теряй!!!

Ками Сигэёси не дремал! Внезапный порыв священной ярости обуял Зотайдо Лао. На глаза одержимого наползла пелена, влага проступила на разгорячённой коже. Он заорал, как сумасшедший:

— Убить якудза, никто не уйдёт!

В ночном сумраке на площадке, засыпанной гравием, сверкнули бледно-синие лучи. Скрестились катаны двух лучших мастеров севера Хондо. Бой закипел стремительно — схлестнулись в жестокой рукопашной дружественные отряды. Бочком-бочком, осторожно, как влюблённые ёжики, Шиничиро и Хаору сняли с мёртвых самураев тёплые накидки да штаны, и сбежали.

Отсиживаясь до рассвета в заросшей бурьяном балке около озера Хамана, беглецы-приятели услышали скрип телеги. По дороге ехал одинокий человек в капюшоне.

— Давай его заломаем, Шидзин! Оголодал я на тюремных пирах… — признался Хаору. — Видишь, живота почти нет?!

— Ох, какая потеря! Наверняка этот — ниндзя, огребём по полной, — покачал косматой головой Шиничиро. — Легче попросить…

Монах оказался мирным. Когда на его пути из сумрачного пространства материализовались две фигуры, он спокойно остановил пегого бычка, впряжённого в телегу. Друзья расслышали его бормотание: «…встретив архата беседует с архатом. Встретив прета беседует с претом. Он свободно странствует по землям разных государств, повсюду спасая наставлениями живые существа, и где бы он ни был, он никогда, ни на одно мгновение, не отходит от своей истинной природы. В любой ситуации он остаётся совершенно чистым, пронизывая сиянием этой чистоты десять сторон света и проникая в единую и всеобщую самоидентичность всех дхарм».

Пришлось монаху прервать декламацию священной сутры. Вызывать жалость Шиничиро не умел, поэтому рассказал, как есть, но приукрасив, умолчал о нескольких компрометирующих моментах. Оказалось, что монах вёз провиант из деревни — братьям в монастырь. Не дослушав историю, он добродушно поделился с незнакомцами и предложил подвезти.

— Убираться отсюда надо! Возвращаемся… — Хаору дьявольски не хотел попасть в темницу или сгоряча быть убитым бродящими по округе ронинами. Жадно кусая рисовый колобок, запивая сладким травяным настоем из кувшина доброго монаха, «Бамбуковый мореход» походил на того самого грешного прета с громадным пузиком и тонким, как тростинка, горлом.

Взор Шиничиро горел ярче звёзд, казалось ни многодневный голод, ни страдания — нисколько не подавили его мятежный дух. Грусть прошлых дней затихла, потеря друзей лишь закалила парня.

— Ты, Такисиро, как знаешь. Можешь возвращаться, если трус, но я отыщу отца! — пылко бросил Шиничиро, забравшись на телегу к монаху. — Есть вещи, которым лучше не сопротивляться, а то пожалеешь!..

Вскрикнув от негодования, Хаору залез в телегу и молчал, рассерженно поглядывая на беспечного друга.

Тем временем в ставку сёгуна в паланкине на двуногих рысаках примчался собственной персоной Мотохайдус. После того, как соратники отбили Кагасиро у тюремщиков, Ходзё сочли это происками Мотохайдуса и советник Тоды только чудом пережил несколько покушений подряд на свою персону. Советник счёл за лучшее сбежать из столицы под крыло сёгуна. На Тоду Ходзё нападать не рисковали даже втихаря — какая-то тайная сила сдерживала их аппетиты.

Пройдя огромное расстояние, кампаку лично прибыл к Белому Тигру с прошением покинуть долину. Советник пришёл не один, с ним находились дворцовый звездочёт и какая-то дряхлая сельская шаманка. Они в три горла молили Ёсисаду Хадзиме вернуться, мол, район опасен: каждые сто лет здесь происходит землетрясение, и со дня на день оно должно случиться, но тот, очарованный успехом своих побед, лишь надменно посмеялся. С холма, с высокого помоста, возведённого из трупов и брёвен, сёгун глядел на покорённую твердыню, щурясь от яркого солнца.

— Мой повелитель, молю, прислушайтесь к пророчеству, — обратился звездочёт. — Неминуемо пришествие джисин. Ямато ждёт страшная кара!

Но Хадзиме не слушал, глубоко вдыхал свежий воздух и вдохновенно смотрел вдаль.

На предгорьях зеленела трава, люпин и маки одели влажную землю в лазурь и рубины. Шумели высокими кронами кипарисы, их мелкая зелень шуршала на ветру, милее места на свете не существовало, красоту юго-запада Хондо не перестанешь замечать, даже когда она привычна. От неё сжималось горло утром и сладко теснило в груди в полдень. От аромата весенних цветов и трав дышалось сладко и свежо. Изумрудно-рубиновые, словно палитра художника, склоны лоснились от изобилия пастбищных кормов.

Насладившись пейзажем, сёгун направился в шатёр. Следом за ним просеменила свита — генералы, Накомото и Хавасан, высокопоставленный столичный гость Мотохайдус и сопровождающие его лица, командиры сотен, лекарь Изя… Пылали факела, исходила ароматами подогретая рыба.

— Леса одичали, животные ушли… — монотонно проговорил звездочёт, в отчаянии охватив длинную лоснящуюся бороду.

— Что мне за дело до ваших глупых знаков? — настроение Хадзиме в последние месяцы менялось резкими скачками. Только что он любовался окружающим миром и наслаждался победой над упорным врагом, и вот — внезапная разительная перемена!

Похудевшего, измученного боями сёгуна сейчас было нелегко отличить от обыкновенного буси. Одежда — лохмотья, доспех — груда железного хлама. Взгляд его приобрёл нездоровый блеск. Блеск душевнобольного.

— На границе территорий нашли мёртвое тело посланца Оды, — с ужасом произнёс Мотохайдус, зашуршав чертежом крепости в руках. — Киото предлагает перемирие, и армия Оды уже прекратила войну, но есть один клан, которому не выгоден мир. «Пылающий рассвет» хозяйничает в тылу и на границе сёгуната.

— У сёгуната Белого Тигра нет границ! — раздражённо рявкнул Хадзиме, глядя обезумевшим взором на дрогнувший огонь факелов.

В шатре повисла тишина. Ни Хавасан, ни Накомото, не прекословили — Ёсисада не принимал возражений. Последних возражавших военачальников обезглавили.

— Мы потеряли связь с кланами Эцуми и Годо, — сокрушённо доложил советник, опустив голову. — После того, как Суа покинула Эдо, атмосфера подкопов, интриг, наносных речей и клеветы отравляет воздух, не давая дышать более чистым, бескорыстным людям…

— Глубокие тайны и закулисные затеи недоброжелателей зачастую всплывают на свет, — холодно отрезал Хадзиме, прикусив нижнюю губу. Пренебрежительным жестом руки, он отправил звездочёта и старую шаманку вон из шатра. — Эцуми и Годо не самые бесполезные и слабые кланы на северо-востоке Хондо, но они вассалы негодяев Ходзё, и постоянно прикрывали себя личиной преданности, пропитывали ядовитые наветы угодливостью раба. Я держал их около себя лишь в качестве псов, которые выполняли грязную работу. Но ты, мой верный друг, Мото-сан, другой, и никогда меня не предашь!

— Никогда, мой господин, никогда! — после этих слов на глаза советника навернулись слёзы. Он бросился в ноги сёгуна, обнял их:

— Послушайтесь, прошу вас, о, великий! — взмолился он, подняв искажённое лицо.

Хавасан и Накомото, сидя на циновках, вздрогнули, словно их окатили ледяной водой — никогда они не видели советника таким.

— Отдайте приказ…

Настроение сёгуна вновь резко переменилось, он вдруг ощутил приступ брезгливого недоверия к этому хорошо знакомому самураю, близкому вассалу, посмевшему настаивать, к чему-то понуждать его, победоносного Белого Тигра.

— Как ты смеешь, глупец? — во внезапной злобе бесноватый Ёсисада скрипнул зубами, покраснел. Хадзиме пнул просителя в лицо. Левый глаз Мотохайдуса остекленел и слезился, зрачок не двигался, будто провалившись. Но покалеченный советник молчал, стиснув зубы, быстро моргал, и наконец, глухо промолвил:

— Будь по-вашему, оякатасама!..

Над лагерем серой струёй продолжал тянуться дым походных костров. Вокруг сожжённого холма стоял шум. Каменщики и плотники перестраивали крепость по плану Мотохайдуса, слышался звук обтёсываемых валунов разрушенного замка.

По долине стелился солнечный свет, лился за холмы далеко на восток. Погожий день, не предвещающий бури…

Белый Тигр, построив генералов на помосте, объявил о выступлении на рассвете.

— Даю день, чтобы приготовиться к последнему бою. Киото просит мира? НИКОГДА!!! Поставить врага на колени! — прокричал Хадзиме. — Приказываю забыть старые раны и воспрянуть духом!

Отослав советника, звездочёта и шаманку в обратный путь, сёгун готовил армию к молниеносному броску на северо-запад, к Окадзаки.

Кони не слушались, ржали и вставали на дыбы, не позволяя подойти. Охранники доложили, что животина не спала целую ночь, топталась на месте, громко храпела. Но сомнений Хадзиме не допускал, от задуманного не отступался. В мире существовала сила превыше бабских предрассудков, суеверия и предсказаний — ЕГО ВОЛЯ к победе, и в эту силу, как ни во что иное, Покоритель айнов и Объединитель Ямато свято верил.

 

Глава 16

Снега сходили с гор талыми ручьями, и на кончиках ветвей нежно зеленели молодые побеги, на вершинах стройных бамбуковых стволов трепетали мелкие изумрудные листья. Солнце набирало силу и приятно щекотало спины крестьян, освободившихся от лишней одежды. Каменные холмы с крутыми склонами, расселины и водомоины держали реку на сухом пайке, и теперь в дождливую весеннюю пору каменистые склоны впитали мало воды, остальную сбросили чёрными стремительными ручейками. Они выбегали из ложбин, росли и впадали в ручьи побольше, а те выливались в долины, в озёра, подпитывая их.

Весна почувствовала себя полновластной хозяйкой. Певуче перекликались перепела в горных селениях. Нежно-зелёные верхи предгорий делали водные зеркала у берегов малахитовыми. По долинам разносился сладковатый запах тления старой листвы и сухих ветвей.

Тёплая лунная ночь действовала магически, едва не сводила с ума. Полусветом озаряя пробудившиеся ото сна леса, луга, долины, обливала прозрачным серебром пики гор, заставляла сердца биться чаще.

В комнаты попадало множество яркого света. Луна светила так, будто решила ослепить.

— Что ты сделал? — процедила Юкио. — Открой!

— В последнее время много болтаешь, — хмуро заметил Шуинсай.

Убрав кусок войлока со стены, он открыл небольшую прореху — в комнату захлестал свежий тёплый воздух и вылетели мелкие кусочки льда. С возгласом радости она кинулась собирать холодные льдистые легко тающие жемчужины, смотрела, как быстро они превращались во влагу на её бледно-розовой горячей ладони.

— Не говори то, за что потом будешь корить себя! — строго ответил мастер. Профиль его был невозмутим, отмечен печатью властности.

— Что с тобой происходит ночью? — раздражённо бросила Юкио, тряхнув мокрыми руками. — Нельзя по-другому излить эмоции, успокоиться? — глядя на то, как мастер Шуинсай тренировался до изнеможения, она делалась несчастной и скучающей. Стоило ей увидеть хотя бы малейшее проявление горя, она, потрясённая, искренно сочувствовала, лила слёзы, старалась прийти на помощь, утешить и развеселить. В то время, как девушка трепетала от избытка жизни, радостно глядела расширившимися глазами, ласково улыбалась, он доводил себя тренировками до полуобморочного состояния.

Между тренировками он готовил еду.

Весна разбудила в Юкио неистовую жажду общения, она тормошила Шуинсая, заваливала вопросами. Ответы получала краткие, скупые, и после них воцарялось молчание — девушка, с интересом наблюдая за ним, грустила. Сегодня она перестала задавать вопросы. Вскочив с порога, разразилась упрёками:

— Я здесь не живу, а прозябаю!

— Столкнуться с истиной и ложью, испытать избыток чувств и душевную пустоту, пережить горе и радость, проникнуться верой и смятением — означает жить на свете.

Сосредоточенно выслушав эту чушь, она посмотрела на него так, словно случилось нечто страшное. Лицо исказилось, будто в приступе мучительной боли; девушка закричала:

— Ты обязан развлечь меня! Или ты старик? — она упала на колени и подняла раскрасневшееся лицо с горящими глазами. Волнение сделало её прелестной, но одновременно и ничтожной. Красота молоденькой девушки сроднилась с красотой зацветающей сакуры.

Несколько секунд Шуинсай молча наблюдал, не находя слов. Его захлестнуло острое ощущение вины, она обладала удивительной способностью заставлять других чувствовать вину за свои поступки. Он почувствовал это не сразу, а лишь когда она попыталась спрятаться в лабиринте туннеля, но потом заблудилась. Послышался плач, полный безвыходного отчаяния. Не сразу отыскав, мастер невольно обнял девушку, успокоил. И тогда она ощутила силу и желание в каждой выпуклости его мускулистого тела, обозначившегося под кимоно. Будущий избранник жил в её мечтах — пусть не из кугэ, не знатного происхождения, и не самураем, но благородным, сильным духом и телом. Женщина проснулась в ней намного раньше, чем уснула романтическая девочка. Лишь прикоснувшись к ней, дрожащей, мастер почувствовал, что его жизнь утратила обычную чистоту. А нетронутое тело Юкио трепетало от романтического предвкушения ё… В темноте пещеры её влажные глаза отливали зеркальным блеском, горели, словно лунным светом, родившемся в полной тьме. Она стояла неподвижно, наслаждаясь близостью с ним. От неё веяло пряным благоуханием гиацинтов, и этот запах мог одурманить кого угодно.

— Не сопротивляйся, Шуи, — попросила она еле слышно. Жадно схватив его грубые руки, она сильно потянула к себе, повернулась, изогнувшись так, чтобы одной рукой он мог беспрепятственно ощутить её грудь, а пальцы второй окунуть в распущенные волосы. Наконец-то она осмелилась на крохотную долю своей сокровенной жизни и ждала понимания.

— Что… вытворяешь? — спросил Шуинсай не своим голосом. Оттолкнув девушку, он потащил её за руку из туннеля:

— Замёрзнешь!

Осознание того, что желание не исполнится, вызвало разочарование и гнев. Вырвавшись, она побежала вглубь туннеля, кричала, рыдая:

— Ненавижу тебя! Слышишь? Болван!

Поймав, Шуинсай залепил ей пощёчину, чтобы привести в чувство. Но не помогло.

— Не понимаешь? — не без помощи выбравшись из туннеля, выкрикнула она снова. — Я — женщина! И ты… — она горела жарким румянцем смущения, голосок её сорвался, договорить дыхания не хватило. Но вздохнув, Юкио хитро скосила глаза, её полураскрытые влажные губы затрепетали. Наконец, она вымолвила:

— Убедился в моей женственности!.. Те ночи, когда тебе снилась какая-то Шина… кто она?

— Шина!.. — повторил Шуинсай, и, словно охваченный холодом, вздрогнул.

Загадочная улыбка Юкио и взгляд искоса не оставили сомнений в смысле слов. Разные мысли заметались в голове, как мечутся в сумерках летучие мыши. Он вспомнил ночи, когда снилась жена. Плавая в мягкой мути сна, видя жену, ощущая её ласки, Шуинсай бормотал, как в бреду. Ему чудилась Суа, затем Юкио. Их неспокойные души, сливаясь воедино, пели ему о святой, бесконечной, возвышенной любви, способной на самопожертвование. И мастер ощущал во сне настолько болезненное желание обладать ими всеми, что желудок завязывался узлом. А проснувшись, он чурался своих сновидений, уговаривал себя, что верен только Шине, любит лишь её, мать своего сына.

— Несколько раз ты позволял мне готовить ужин… — с обидой сказала Юкио. — Я нашла сушёные грибы. Я не девочка… и ты помог мне, сам не зная… — и вдруг, не договорив, она замерла, побледнела.

— Что такое? — предчувствуя нехорошее, Шуинсай подскочил к ней.

Она вытянулась в струну, запрокинула голову, мускулы шеи напряглись, одеревенели. Лицо, вмиг осунувшееся, исказилось судорогой, гримасой боли, открытые глаза застыли. На миг показалось, что она умерла. Поймав обмякшее тело, Шуинсай отнёс её на циновку. Девушка дышала прерывисто, глухо стонала, казалось, вселившийся демон терзал Юкио изнутри.

Фитиль заморской лампы, утопая в масле, медленно горел сине-жёлтым огоньком, отбрасывал зыбкий свет, мерцал тусклым кругом на взмокшем теле Юкио.

— Где… я… ты не… ушёл?! — с пеной на устах она выдавливала слова. Приподняв опущенное веко, Шуинсай убедился: зрачок не реагировал на свет.

— Грибы нашла… — вспомнил Шуинсай. — Дурочка.

О шаманской болезни мастер знал немногое, но этого хватало, чтобы моментально предпринять действия. Освободив почти бездыханную Юкио от одежды, он внимательно осмотрел её тело. Девушка впала в беспамятство. Следовало прибегнуть к особой точечной терапии, с помощью которой ассистенты возвращали в чувство шамана, заблудившегося в мирах. В китайских свитках он находил описание, и вот несчастный случай, чтобы опробовать. Чем таким монахи здесь занимались? Грибы…

Осторожно перевернув её на живот, Шуинсай, волнуясь, двумя руками нащупал несколько точек на пояснице и выше. Надавил, забормотал заклинание возвращения силы и духа. Девушка внезапно дёрнулась, цепко ухватилась за его вспотевшую руку. Отцепив её, мастер отошёл в темноту.

Она упиралась локтями в циновку и хрипела. Руки сжимали задравшиеся края циновки, сворачивали их, рвали. Козлиные грудки метались так, словно демон-великан тряс девушку, точно игрушку. Переламываясь надвое, она снова падала навзничь, бросалась от одного края циновки к другому. Уловив момент, когда Юкио вновь впала в забытьё, мастер вышел из темноты и надавил на три точки под грудью вокруг родимого пятна, формой напоминающего крупный четырёхконечный сюрикэн. Положив руку на её мокрую и липкую грудь, ощутил биение сердца: успокоилась. Через недолгое время лицо принцессы приняло здоровый цвет, а тело перестало гореть. Накрыв девушку, мастер устало сел на циновку рядом с ней, облегчённо вздохнул:

— Обошлось.

Шуинсай не отходил от неё до рассвета, и всё утро, и весь долгий день, и каждый раз, когда её дыхание сбивалось, он с тревогой готовился к худшему.

Очнулась Юкио под вечер. Она долго глядела на мастера, который дремал, сидя, ссутулившись. Подставив руку под щёку, сопел.

В прорехи пещеры, освобождённые от войлока, лился малиновый свет, напоённый свежестью горного воздуха. Каким-то редчайшим везением ветер задул в пещеру несколько лепестков сакуры.

— Вишня! — вдохновенно проговорила Юкио. — Хороший знак! — Не стесняясь наготы, она вскочила и обняла мастера. Он проснулся и тоже заметил несколько залетевших лепестков, но взгляд его был насторожен.

Долгожданная пора пробуждения природы началась с внезапной буйной вспышки цветения вишни. Её розовые соцветия волновали и восхищали не одно поколение ценителей красоты — не только пышным цветением, но и недолговечностью жизни они дарят вдохновение людям, живущим на вулкане в трагически изменчивом мире. Лепестки сакуры не знают увядания, но живут очень короткий век — одно мгновение. Кружась на ветру, словно розовый тёплый снег, они иногда падают в чашу саке эстета, наслаждающегося ханами, и это считается благоприятным знаком. Лепестки нежны и предпочитают опасть совсем свежими, чем хоть сколько-нибудь поступиться своей красотой.

— Я знала, мой Шуи! — Она гладила его по щетинистой щеке и преданно глядела в глаза. — Прости, я не хотела… я — женщина, понимаешь?..

— Не говори ни слова, — покачал головой Шуинсай, положив палец на её раскрытые губы. — Что сделано, то сделано.

Встав, он опрокинул принцессу навзничь. Закрыв глаза, она покорно ждала и дыхание её участилось. В полной тишине они взобрались на вершину наслаждений и скользнули с неё, как падающий снег.

Обновлённый, словно после купания в чистом источнике, душой он по-прежнему был не спокоен, озабочен.

— Нам нельзя тут находиться! — вдруг строго предупредил он, и по глазам Юкио поняла, что мастер знал то, чего не мог объяснить.

Запретив девушке тревожить его, он ушёл к туннелю и постелил циновку. Очистив разум от гнетущих мыслей, Шуинсай сел и поджал ноги. Глубоко вздохнул, и, закрыв глаза, предался размышлениям, удалившись в мир, где не существовало ни врагов, ни союзников. Вырвавшись из круга земной жизни, он ощутил себя сердцем вселенной и всмотрелся в его глубину, чтобы прочесть волю Небес. Взволнованные голоса умерших и ныне живущих, слышавшиеся отовсюду в серо-синем воздухе астрального мира, перемешивались и сбивали, но Шуинсай сосредоточился на главном — ощущении тревоги. Перед ним, будто призрак, возник расплывчатый белый образ помолодевшего настоятеля Бенйиро. В серебристой ауре он плыл по воздуху, и казалось, вот-вот исчезнет.

— Что с тобой, старик? — Шуинсай чувствовал присутствие монаха.

— Моё время подходит, а твоё закончится раньше, если не поспешишь.

И они летели над землёй, Бенйиро и Шуинсай, и смотрели одними глазами…

С высоты птичьего полёта они увидели уползающих из лесов гадов и грызунов, убегающих животных, бушующий вдали океан. Тучи тянулись обрывками, ватными клочками висели на небе. Сливаясь в сплошную пелену, мешали узреть…

— Не увидишь, и я не могу! — покачал головой Бенйиро. — Белый Тигр бросил вызов Небесам, не услышал предостережений свыше. Поплатится!

Густая лиловая пелена затянула долину, заволокла крепость Тохара. Нара, Удзи, Идзуми, Оцу и мелкие города утопали, словно в болоте.

Образ Бенйиро расплылся, растворившись в серо-синем астрале, но мастер ощутил теплоту, словно кто-то развёл рядом костёр. Разведя руками неясную муть, он увидел старшего брата в окружении верных учеников. Чонг-Ву шёл с ним уверенно, хромая, двигался Маса, за ними торопливо поспевали два отряда. Йиро, Монтаро мастер не чувствовал — и на душе стало грустно.

— Привет! — мотнул головой Лао, оглянувшись. — Шина в безопасности…

— Брат!.. — в душе Шуинсая будто разлился солнечный свет, и стало спокойней. — Иду к тебе…

Лицо старшего Зотайдо ничего не выражало, точно оледенело. На недавно побритых висках выступили багровые жилы: он что-то усиленно обдумывал.

— Учитель Лао? — спросил Маса.

— Закрой рот, — ответил тот, ускорив шаг.

Ученики переглянулись, пожав плечами.

— Душа, душа… — взволнованно звал кто-то мудрый. Шуинсая словно вихрем унесло от брата. Он перенёсся в полумрак хижины, где звездочёт напряжённо вглядывался в шаманку, медитирующую старуху Казуми-ёси. В астрале её дух излучал чистый белый свет, и, впитав его, мастер удостоверился: уходить следовало немедленно, и чему быть, того не миновать.

Покинув астральный мир, Шуинсай распрямил затёкшие ноги, их покалывало мурашками. Около него Юкио тихо сидела на подстилке из медвежьей шкуры. Обрадовалась, когда он посмотрел на неё.

— Мы должны идти, девочка.

Снаружи их ждала женщина, та самая, поившая чаем. Синяя накидка кутала худенькое хрупкое тело, глаза подведены чёрными угольками.

— Великие зовут вас, — торопливо сказала она. — Время пришло; целитель Таро поведёт вас в Землю Перворождённую.

 

Глава 17

Раннее утро выдалось великолепное, свежее. Солнце не встало, и над лесистыми вершинами гор протянулась яркая полоса горизонта, излучавшая нежно-синий свет. Трава на скатах, усыпанная сверкающими бриллиантами росы, — удивительного цвета, — не зелёного, но и не синего. Мягкий блеск исходил от поверхности оживающего океана. Мелкие волны, медленно перекатывающиеся, расплывались по индиговой глади, и, казалось, приобретали очертания лица. Нечеловеческого, седого и сердитого.

По равнине к горам Кисо вдаль от побережья двигалась несокрушимая армия Белого Тигра. Замки Майдзуру, Аябэ, включённые Риозо в линию укреплений к северу от Тоёхаси и теперь обойдённые с тыла, широко открыли ворота, их управляющие вместе со свитой стояли на земле на коленях, склонив головы. Они, готовые без боя сдать крепости, в знак смирения преподнесли Ёсисаде драгоценные дары.

Груды подношений, красиво оформленные под ярко-алыми навесами, сверкали издали маленькими пёстрыми очагами.

На противоположной части горной тропы, на пологом склоне горы Коа, около буддийского храма появились многочисленные отряды самураев Токугавы. Мчась галопом, они нещадно рубили сдавшихся соратников, кричали:

— Позор предателям!

Через некоторое время ворота со скрипом затворились.

Самураи Токугавы, в серых и тёмно-зелёных доспехах, стремительно приблизились, встали в несколько рядов у стен ровными линиями. Ощерившись копьями и нагинатами, они отчаянно пошли навстречу авангарду Хадзиме, ведомому Хавасаном. В сравнении с армией Белого Тигра, их насчитывалось немного — гарнизон Окадзаки заметно оскудел людьми. Около бурливой горной реки, пересекающей ничтожную Аябэ с потемневшими от времени деревянными стенами, скопились жалкие остатки воинства, которое по приказу генерала Риозо спешно отступило из Тоёхаси. В болтавшихся на ветру бинтах хромые усталые воины мужественно ожидали скорой гибели. Вот они, последние защитники, а дальше, где-то далеко на запад, за полупустыми крепостями, от страха тряслось Киото в ожидании последней осады, предчувствовал гибель Ода Бадафуса.

Подняв золотой жезл, Хадзиме привстал в стременах и окатил Хавасана и Накомото взглядом надменного владыки, раскрыл рот, намереваясь отдать приказ, и тут… его пыл резко угас. На некоторое время он словно лишился дара речи, страшное, леденящее жилы предчувствие беды сдавило дыхание, кровь в теле точно застыла, и Хадзиме мгновенно озяб, почувствовав себя ничтожным, беспомощным. Мелкая дрожь в ногах и сильное волнение в груди на мгновение лишили сознания. В глазах потемнело, сначала он подумал, что теряет зрение, но потом, услышав сдавленный голос Хавасана, понял: погода резко переменилась.

Тучи потянулись с океана длинными разлохмаченными волосами, а в разрывах заплескалась тёмная синева, и по ней поплыли клочья пепельного цвета кучевых облаков, несущих угрозу. В лиловой вышине гулял штормовой ветер, растаскивал, скатывал тучи. Остро и резко запахло мокрой травой, оттаявшей и разогретой землёй.

— Всех убить! — бросил Хадзиме, и земля под ним вздрогнула.

Будто некий великан, заточённый в подземную темницу, попытался выбраться наверх, ударив в потолок могучими руками. Конь Хадзиме еле удержался на четырёх ногах, завалившись крупом на знаменосца. Генерал Хавасан рядом бормотал древнюю молитву, и храбрый воин Накомото, озираясь на своих самураев-мечников, тоже выглядел крайне подавленно. Боевой задор погас, как светлячок днём. Панический страх охватил армию Белого Тигра, остановились в замешательстве и цепи защитников Аябэ.

Скалы задрожали над головами, загрохотали, точно по ним забили огромным молотом. Крупные камни, сгустки грязи невероятных размеров и сосны посыпались с вершин вместе с пылью. Разбиваясь о выступы, камни раскалывались, грязь лилась потоком. Бурое месиво и расколотые стволы сбивали самураев дюжинами. Раздавленные, сломанные, будто игрушки, тела сползали в низины вместе с грязевым селем. Выбивая из деревьев мокрую пыль, ломая ветви, они исчезали в жидкой хлюпающей земле.

Гигантские трещины и провалы образовывались на тропах, а горы, рокоча, дрожали, как ледяные исполины. Каменные стены кренились, словно неимоверная тяжесть внезапно навалилась на их выносливые хребты, с них бесконечно спадали груды грязи, обломков и валунов. Дикий многоголосый крик обеих армий потонул в мощном громыхании, растворился в тумане и пыли. На глазах Ёсисады Хадзиме и его генералов пропадали сотни самураев, пыльное марево поглощало их вместе с доспехами. По разрушенным горным тропам и крутым склонам, превратившимся в овраги, стлалась густая пелена. Из неё доносились глухие стоны и мольба о помощи.

— Землетрясение! — кто-то возбуждённо кричал в тумане. — Мото-сан уберёг бы нас. Живые, поднимитесь!

— Живы, живы! — как в бреду повторял каждый услышавший.

Услышав знакомый голос, Хадзиме очнулся. Он лежал в грязи среди мёртвых тел, их измазанные руки и ноги торчали из каскадов бурого месива, словно коряги, яркие накидки сотников, скрученные, точно водоросли, и рваные, накрывали искорёженные доспехи, сплющенные шлемы.

Сёгун шевельнулся, и понял, что чувствует только руки — грязь засосала половину тела.

— Придите… — отчаянно позвал Хадзиме.

Хавасан вынырнул из серой мути. Чумазый, что добытчик угля, он хромал. Его правая рука болталась в плече, как чужая, левой он опирался на копьё.

— Мой повелитель не ушёл! — произнёс он вдохновенно, и, споткнувшись о мёртвого, свалился. Глаза генерала сверкали, озаряя лицо.

— Сюда, на помощь! — заголосил он, протянув руку кверху и размахивая какой-то яркой тряпицей.

Грохот ослабел, но земля ещё подрагивала. И после того, как пыль опала, они увидели бушующую стену морской воды, фосфоресцирующую, вышедшую из берегов, поднявшуюся настолько высоко, что в ней утонули не только прибрежные скалы, но и весь полуостров Ацуми, превратился в архипелаг.

— Н-не… может быть, — лишь проговорил Хавасан, не отводя слезящегося взгляда. — Отсюда невозможно увидеть море.

Могучие валы, переливающиеся сине-зелёным пламенем, блистающие крошечными огоньками мириад микроскопических животных, обрушились мощным тараном на горы Кисо и Акаиси, сметая все города и селения на пути, и только вал укреплений Риозо ослабил натиск океана, сработав волноломом. Разъедающая раны солёная пыль моря Токай маревом плыла над толстыми змеями густой бурой и лиловой грязи, над руинами, осколками гор. Но это была только первая волна!

Где-то далеко в океане землетрясение на Хондо вызвало худшую катастрофу: взорвался вулканический остров. В мгновение ока многотонная масса земной тверди ухнула под воду, всосала гигалитры морской воды и выстрелила в стороны такой мощью, словно вода была порохом. В самом очаге волны были плотны, но невелики, потому что толща воды поглощала мощь взрыва, но ближе к побережью Японии, набирая высоту на шельфе, блестящие валы росли, увеличиваясь. Выше и выше, толще и громадней, становился гребень волны по мере того, как она изгибалась, готовясь к прыжку. И вот она с грохотом обрушилась на Ямато массой черноты и тонн воды! На глазах громадные острые скалы смыло, будто тории.

Не помня себя от ужаса, Белый Тигр, подгоняемый выкриками охромевшего Хавасана и Накомото, которого нашли целого и невредимого под стволом разбитой сосны, бежал вниз по склону холма вслед за выжившим остатком своего воинства.

Гигантский вал второй волны цунами вырос до небес, приблизился, закрыв солнце, погрузил горы во тьму. Во мгле, холодной и пронизанной солёными морскими брызгами, разносящимися ветром, стало не видать земли и неба. Парализованные страхом, самураи и военачальники спотыкались и падали, вставали и снова неслись со всех ног, бросая всё — оружие, доспехи, шлемы… Выкатываясь со склонов на тропы, точно камни, они не думали ни о чём, кроме спасения своих жизней. Когда дикий ужас до безнадёги берёт верх над человеком, он готов пожертвовать чем угодно, лишь бы выбраться из беды, отдалить миг того страшного забытья, откуда не бывает возвращения. И сейчас, не щадя себя, выжимая последние силы и калеча кости, люди спасались бегством.

Волна издевательски нависла над бегущими, но ещё не захлёстывала, её громкий шелест и морозные пары достигали несущихся самураев. Застыв на миг, она едва не смыла Белого Тигра с окрестными горами вместе, едва не уничтожила тысячи миров, ведь смерть каждого человека — это смерть одного мира. Триединый грозный лик океанского владыки Сумиёси, восседающего на черепахе, почудился сёгуну в бурунах волны…

Потеряв надежду, обессилев, Хадзиме упал в мокрую землю и отчаянно молился Сусаноо, тоже владыке ветров и морских пучин, — страстно, как никогда в жизни. Душа вот-вот лишится тленного тела, вот-вот растворится в бесконечно мрачном забытьи. Он бормотал, ощущая себя плывущим в предсмертной зыби. Руки слепо и судорожно ощупывали тело, будто пытаясь удостовериться, живо ли оно.

Такого не могло быть, но ветер внезапно гулко завыл, его порывы хлестнули по вершине нависающей волны, вмиг обратили её в гору серебристо-серой пены. Огромные клочки серо-белой и зелёно-синей бороды вместе с водорослями полетели врассыпную. Поглощая поднятую после землетрясения пыль, становились тяжёлыми, точно валуны, и падали на землю с шумом, с чавканьем, как огромные медузы. Нарастающий ветер сдувал всё на своём пути, и если бы Белый Тигр оставался на холме, ему пришёл бы конец.

Но случилось чудо: боги договорились. Море успокоилось, и весёлым хороводом понеслись в бешеной пляске высокие волны, оставляя на земле миллионы морских обитателей на поживу пернатым. Трепеща крыльями, медленно взмывали вверх, навстречу лёгкому бризу, огромные птицы; бакланы, буревестники расклёвывали рыбу, креветок, осьминогов. Птичий гомон усилился, когда над водой появилась стая раздражённо каркающих морских глупышей. Выделывая причудливые пируэты, они метались на солнечной дорожке, где волны, большие и малые, капли да брызги походили на расплавленное серебро, а вода потеряла зловещий цвет и превратилась в сверкающий поток. Земля перестала грохотать и трястись. Природа ожила и наполнялась звуками мира.

Словно очнувшиеся от кошмарного сна, самураи медленно поднимались, оглядывались настороженно. Повсюду мусор, камни, сплошные обломки и развороченные строения бывшей линии укреплений. На месте одиноких хижин и селений — руины.

— Мы — живы! — радуясь, крикнул Хавасан, и вдруг спохватился — рука жутко болела.

— Да, да! — поддержали оставшиеся в живых. — Хвала богам!

Как безумные, люди, причём недавно бывшие смертельными врагами, плясали от счастья, обнимались, хохотали и подбирали с земли и подбрасывали шлемы, потрясали брошенным недавно чужим оружием.

— Что с вами, оякатасама? — взволнованно проговорил Накомото, наклонившись. Хадзиме, тяжело перевернувшись на спину, бессмысленно глядел в небо. Мертвецки бледный, он шевелил губами и прерывисто дышал. На худом лице, шелушащемся от сухой грязи, застыло неопределённое выражение.

— Что с вами, господин? — припал к нему Хавасан. — Ответьте! Лекаря, лекаря!..

Белый Тигр, словно лишённый рассудка и сил, лежал и молчал, а полуденный ветер трепал его длинную смоляную чёлку.

Через несколько дней склоны холмов предгорий хребта Кисо, омытые солёным гневом океана, густой зеленью встретили пилигримов — монахов из Этидзен, отправившихся в странствие по новым святым местам, где богами было явлено чудо.

Первые виноградные усики на узловатых лозах каскадом спадали по стволам бамбука. Маленькие змеи заползали на камни, и, разводя мелкую зыбь, мягко скользили в стоячую воду и плавали в заводи, выставляя головки, как любопытные дети. Боящиеся солнца москиты слетелись в тень, и громко звенели над водой прудов, появившихся тут недавно.

 

Глава 18

Много дней Шиничиро и Хаору, чудом успевшие вовремя смыться из Ацута в Исэ через пролив, следили за группой буси, которые под моном «Пылающего рассвета» ограбили разорённую стихией территорию Ацута и теперь везли добычу в Осаку. Самураи леди Коридвен двигались по провинции Ига на юго-запад, со стороны Набари в посёлок Уда. Горная страна здесь проходима, но сильно изрезана долинами, поэтому местные кланы вели вполне независимое существование, стараясь не очень высовываться на политическую сцену. Свежо ещё впечатление от нашествия армии Оды Бадафусы и последующего после разгрома искоренения смутьянов икко-икки.

— Куда ты суёшься? — как безумный шипел Хаору, не успев поймать друга за руку. — Не дойдём до Осаки, погибнем! Вдруг опять землетрясение, обвал.

— Утихни, трус! Я чувствую… я должен… Только с ними я найду своего отца, — отмахнулся Шиничиро. — Нужен дружный отряд, к тому же… не задавай лишних вопросов, Бамбук! Не высовывай пузо, и не погибнем!

Буси в пещере развели костёр и жарили мясо, стерегли добро, отнятое у слуг Белого Тигра. Укрывшись в темноте у самого входа в провале стены, Шиничиро разрабатывал план внедрения в банду мародёров, но шальные крики и пронзительный хохот, доносящиеся из глубины пещеры, мешали сосредоточиться.

— С чего бы начать, с чего? — полушёпотом повторял Шиничиро. Пощупав своё небритое лицо и косматую голову, удостоверился: на бандита похож.

— Госпожа Коридвен будет довольна! — гордо произнёс кто-то охрипший.

— Глядишь, поставит нас во главе полусотен, станем управлять.

— Придётся отдать награбленное…

Ломая голову над планом, парень не заметил, как в пещеру торопливо вошла остальная часть группы.

— Кто ты, и что делаешь? — бросил высокий и крепкий самурай, готовясь выхватить из ножен катану. — Назовись!

Выход оказался закрыт, их насчитывалось не меньше дюжины. Любое колебание вызовет у них недоверие, сомнения… Шиничиро растерялся, уши его дико зачесались, выдать себя означало погибнуть. По привычке он засунул руки в карманы и закивал, как Генбо, с кротким выражением знатока всего сущего.

В одном кармане нашёл крошки от недавней рисовой лепёшки, а во втором — нечто шелестящее. Не обращая внимания на бандитов, достал. Свёрток. Развернул и вытащил серебряный медальон на цепочке, не то золотой, не то позолоченной. Лик луны, взглянувшей на медальон, высветил изображение пылающего рассвета, что сверкнуло отполированным серебром.

Демонстративно покрутив находку в руках, Шиничиро улыбнулся. Яркое и слепящее отражение висящего над горой полукруга солнца, от которого отходили прямые лучи, запрыгало по удивлённым лицам и доспехам воинов, заметалось по стене. Хорошая мысль пришла неожиданно, лицо Шиничиро просияло, зарумянилось. Надев медальон на шею, он испытующе поглядел прямо в глаза здоровяка. Тот отнял руку от катаны и ждал объяснений.

— Кендзо если не мёртв, то тяжело ранен, — подняв указательный палец, назидательно сказал парень. — Слышали про резню в Косай? Откуда, думаете, на мне штаны охранника тюрьмы?

Они удивлённо переглянулись, интерес к незнакомцу резко возрос.

— Жаль Тэнгу и его банду, хорошие пали воины, — покачал головой Шиничиро, грустно вздохнув.

— Кто ты? — нетерпеливо спросил здоровяк. Угроза отсутствовала. Напряжение спало.

— Да, теперь можно и поговорить, — согласился новоиспечённый дзёнин-самозванец. — Расскажу, только заберу своего друга. У парня потенциал… Не слышали о человеке по имени Хаору, перевозящем на старой джонке контрабанду?!

Через минуту Шиничиро заволок Бамбукового капитана в пещеру и рассказывал, придумывая, каким образом оказался в пещере и откуда на шее столь замечательный медальон.

— В банде Рыжего Змея я владел сотней горных бандюг! — с напускной важностью выпалил Шиничиро. — Вместе мы сопротивлялись, когда наступал Кендзо, мерзкий старикашка… — искусство рассказывать интересно и завораживающе парень унаследовал от отца. Буси леди Суа, а по сути, мародёры и грабители с большой дороги, слушали внимательно. — Когда шайки не стало, Суа-химэ велела проследить за старшим Зотайдо, который Лао. Именно он представлял опасность для нашего дела…

— Верно, после старого якудза самый опасный человек, это дрессировщик полицейских и диверсантов. Ну, и как он?

— Вне игры.

Гостям любезно предложили подкрепиться около костра, запастись едой и сменить гардероб — потому что в прежней одежде они походили вовсе не на членов «Пылающего рассвета», а на босяков буракуминов.

Здоровяка звали Эги, бывший сотник, его поставили во главе небольшой шайки, которая следила за тропами и двигающимися по ней обозами. Он поделился новой информацией, полученной из уст приближённого леди Коридвен.

— Шпионы доносят, будто враг рыщет в этих местах. С ним удрала из Исэ мико. Говорят, она спала с мужчиной…

— Эх, что теперь будет с Ямато?! Мать богов огорчится…

— На побережье возле деревни Кайнан пала дюжина отборных воинов, а так же нашли сломанный катана, принадлежащий известной семье синоби севера. Объявлено гигантское вознаграждение тому, кто найдёт и остановит убийцу.

— Полезная информация, — похвалил Шиничиро, похлопав Эги по плечу. Незаметно для себя и остальных он стал в группе «своим человеком».

— Лучше никому не ссориться с младшим Зотайдо! — вырвалось из груди ликующим дисконтом. Неожиданно!

В душе сына засиял блеском силы и славы образ отца.

— Откуда знаешь, кто там, Шин-сан? — недоумённо спросил сотник, оглядев соратников. Хаору съёжился от страха: сейчас обман раскроют — и конец, но поглядел на спокойного друга, который медленно потягивал саке.

— Жулики вы, ага?! — Шиничиро рассмеялся собственной дерзости, как смеётся над своими подчинёнными чиновник, не меньше. — Если банда Кагасиро разбита воинами Кендзо, а сам старик неизвестно, выжил ли в резне, затеянной старшим Зотайдо, то, наверное, в одиночку разделаться с дюжиной, как вы назвали «отборных воинов», под силу только младшему из двоих…

Парень жалел, что допустил оплошность, поддался магии невероятного прилива сил и проболтался. Теперь главное не попасться на глаза леди Коридвен… Суа ведь думает, что они дезертировали, коль не казнены — не поверит, и не помилует.

— Может, знаешь, куда Зотайдо направляется? — Эги приблизил к нему синий большой шрам на щеке.

— Так… — задумался Шиничиро. — Есть догадки. Для начала идём в Уда, поговорим с полицейскими, а там видно будет.

— Дело говоришь, парень — кивнул Эги, обняв Шиничиро за плечи. — Наверняка тамошняя деревенщина что-то уже пронюхала.

— Ага, — поддержали остальные. — Через два дня госпожа Коридвен будет недалеко от Осаки, в Сакурае. Встретим, сдадим добычу, и доложим…

— Нечего докладывать, — недовольно оборвал Шиничиро, сплюнув. — Мы что, нашли и схватили врага? Боюсь, что с таким легкомыслием вскоре присоединимся к дюжине «отборных» мертвецов.

— Опять ты прав, недаром молодой, но уже дзёнин — задумался Эги, подкинув в костёр сухих поленьев. — Отдохнём и прямиком в Уда, поклажу спрячем у торгашей и — наперехват этой парочки. Леди Коридвен пока не нуждается в нас.

Тюки с награбленным добром манили Шиничиро так, словно он был миссионером-иезуитом. Сам не понял, как очутился рядом со связкой мечей. Юноша, от себя не ожидая такого, на глазах у всех вытащил из груды металла старый бронзовый клинок. Тот самый!

— Брось этот, — посоветовал Эги, внимательно следивший за телодвижениями Шиничиро. — Мы прихватили его только из жадности. Бронза! Если тебе нужен меч, возьми тати.

— Не, не надо. — Шиничиро ощущал в груди родное тепло. — Этот, кажется, мой. Когда мылся, его выкрали. Я этим старичком едва Кендзо не располовинил… А бива у вас нет?

Понемногу сумятица от неожиданного знакомства утихла, и соратники расположились на отдых. Выставив около входа в пещеру пару дозорных, усталый сотник крепко заснул. «На боковую» отправились и прочие воины отряда, распределившись по закуткам в пещере.

Под утро тихие шорохи качнулись в осоке украдкой. Серой тенью у пещеры неслышно возник большой пушистый кот, сверкнул на людей с катанами двумя зелёными радужками. Следом за животным мрак ночной выпустил из утробы приземистую фигуру.

— Эй, кто там? — обнажив мечи, насторожились дозорные. — О, Генбо-сама!..

Толстяк, откинув капюшон, приложил палец к губам:

— Тсс.

Его пропустили. Разбудив Шиничиро, взбрыкнувшего со сна, мудрец предупредил:

— Мальчик мой, уходи, не то будет поздно.

— А-а, это ты, надоеда, — прошептал парень, зевнув. — Я решил… и не испугаюсь ничего. Докажу. Всему миру и папе, что могу… Пусть, пусть я, как ты сказал, уйду Дорогой Цветов, зато родные станут мною гордиться… Спасибо, толстяк Генбо, красивый медальон! — отвернувшись к стене, Шиничиро засопел.

Ночью шёл дождь, и на утро он поредел, отряд видел с дороги светло-жёлтые водовороты в широком потоке и раздёрганные, завивающиеся ручьи грязной пены. Впереди дорога лезла на косогор, а наверху жёлтый обрыв, почти утёс, и дорога шла под ним.

В ушах Шиничиро трелями журчала бегущая вода. Из небольшой расщелины, через которую тянулась дорога, на него накинулся крепкий ветер, взъерошил волосы, парусом вздул наброшенную меховую накидку.

— Поторопимся! — оглянулся Эги, ускорив шаг.

Несколько дней потратили на то, чтобы обойти огромные овраги да невероятно большие запруды. Наконец, перевалив отроги Кисо, неподвижного Хадзиме доставили в Айти. Врачевал сёгуна целый консилиум: лучшие лекари севера Хондо. Несмотря на то, что на территории окрестностей замка Окадзаки оставались только самураи Белого Тигра и строители, существовала угроза нападения. Усилив охрану, Хавасан и Накомото три дня не отходили от повелителя, и когда тот очнулся, они с горечью осмыслили, насколько в безнадёжном положении находился тот.

— Паралич, — осторожно, боясь за свою жизнь, прошептал лекарь Изя генералу Хавасану. — Душа истощилась, истратила силы.

— Что с ним будет? — жёстко спросил генерал, схватив лекаря за грудки одной рукой. — Отвечай, не то порву, как зайца!

— Будем благоразумны, — вмешался Накомото. — Хватило бессмысленных смертей.

Остудив гнев, Хавасан смолк. Теперь, когда нервничал, делая резкие движения, рука начинала болеть. Расположившись на соломенной циновке, он вытянул больную ногу на солнце.

Лекарь Изя отдышался, понимая, что гроза миновала, поклонился и ушёл наблюдать за Хадзиме. Готовя травяные настои, он теперь подолгу не выходил из шатра.

— Что со мной? — не открывая глаз, пробормотал сёгун. — Когда я смогу ходить? Когда почувствую руки?

— Скоро-скоро, — только и отвечал лекарь, храня неопределённое выражение на лице.

Смириться с горькой судьбой и умереть Ёсисада считал себя не вправе. Великое дело, которому посвятил жизнь, не состоялось и наполовину. Скорбно потерпеть поражение на полпути к цели. Жаль, если придётся умереть нынешним утром или следующей ночью. Мысли о том, что он, могучий Белый Тигр, беспомощен и жалок как младенец, сводили с ума. Просыпаясь, он каждое утро оплакивал горькие всходы, семена которых сам посеял. Ему снилась мать, она о чём-то заботливо и тихо его увещевала. Умиротворяющий голос не мог ни избыть, ни хотя бы умерить чувство глубокой обиды, безысходности, которое испытывал он, когда вспоминал предостережения советника. Почему я не послушался Мотохайдуса? Почему не внял предупреждениям звездочёта? Мысли роились в голове, не давая покоя. Скоро праздник нарождающейся жизни, Ханами, а его тело неподвижно, как надгробная плита.

— Приказываю убить дочь Оды! — закричал он. — Она виновна!.. околдовала Мицухидэ!

Жена Имагавы, молодая женщина, была пленена в замке Хамамацу, когда Имагава и Токугава бежали за стены Тоёхаси. Вместе с Одой Харуко попалась и старуха-людоедка, первая жена Имагавы, сумасшедшая.

— Посадить их обеих в клетку и не кормить… — велел Хадзиме, истекая слюной. — Хочу посмотреть, как…

В шатёр осторожно на четвереньках вполз Мотохайдус. Увидев сёгуна беспомощным, прослезился. Припал к нему, поцеловал руку и с красноречием придворного начал разговор поздравлениями по случаю одержанных побед, доложил, что крепость Тоёхаси перестраивается по его плану, расписал строительный процесс на холме яркими красками. Но Ёсисаде было не до праздных бесед, он побагровел от гнева:

— Оглох, что ли? Я велел прикончить девку!

Советник ретировался в худших чувствах, чтобы передать приказ Накомото.

— Да-а, — неопределённо промолвил боевой генерал. И ушёл.

Вскоре из расположения арьергарда прибыл вестовой, доложил:

— Узилище завалено и залито водой до краёв. Наверняка и старуха, и дочь Оды похоронены под камнями.

— Жаль… хотелось послать эту тварь Бадафусе в коробочке — кучей фекалий… — безразлично отвернулся сёгун.

Успокоенного господина слуги приподняли на руках и переодели в ночную юката. Он тихо продолжал сходить с ума.

Оставшись в темноте шатра под присмотром слуг, Хадзиме вспомнил лепет Мотохайдуса; ему показалось, тот говорил, что строительство замка-гробницы героя Мицухидэ вот-вот завершится, а вкруг неё заложен город доселе неслыханных размеров.

— Знаю, — сказал Хадзиме, — что не жить мне… Я умираю… Мото-сан, проследи, пусть они похоронят меня рядом с ним. Мы любили друг друга… как братья…

— Знаю, сёгун, — отозвался советник императора. — Обещаю!

Ему было видение. Бамбуковые и кипарисовые рощи исчезли за ночь, уступив место тщательно спланированным городским улицам. Не успели люди опомниться от землетрясения и разрушительной волны, как на вершине холма появились контуры высокой главной башни с медным щитом, отражающим небесный свет. Цитадель, напоминающая храм, имела несколько башен, сориентированных по сторонам света, а в середине возвышался очень высокий многоэтажный каменный замок. У подножия стояло внушительных размеров здание с многочисленными, более сотни, сообщающимися друг с другом пристройками. Туда шли кузнецы, каменщики, кровельщики, плотники, ткачи. Прославленных художников из Киото пригласили расписывать двери, ширмы и потолки. Великие мастера на сей раз не пытались копировать китайские оригиналы, а взяли лучшее, что создали творцы из местных монастырей, и, переосмыслив, создали блистательные работы, вдохнули новую жизнь в искусство, пришедшее в упадок за годы междоусобиц. Мастера облицовки без устали надраивали, полируя до блеска, стены и полы красивого чёрного дерева. Привезённый из Китая художник по керамике трудился, не покладая рук. Дым над его печью для обжига клубился днём и ночью. Крепость строилась с ошеломляющей быстротой… Иллюзии были ярки, впечатляющи, и они ещё долго не покидали воспалённый разум парализованного.

Несколькими днями позже шпионы принесли известие, что в деревне Уда группа воинов, принадлежащих к «Пылающему рассвету», интересовалась загадочным мастером единоборств из северного додзё, и мало того — кто-то невероятно болтливый проговорился, что найден сломанный меч младшего Зотайдо…

— Почему Шуинсай не вернулся? — истекал слюной Хадзиме. — Где Лао и Кендзо? Найти и распорядиться…

Сердитый парализованный безумец — зрелище жалкое, потешное, и некоторые не выдерживали, прыскали смешком. Их сразу казнили. Так сменилось множество слуг и сотников. Сёгуна стали бояться, словно очередного наводнения, лишний раз не навещали ни Хавасан, ни Накомото, даже Мотохайдус поймал себя на мысли, что Хадзиме стал ему брезгливо неприятен. Злость немощности сжигала Белого Тигра. Просыпаясь ночью, он судорожно дышал, лицо подёргивалось в нервной судороге, вместо голоса из глотки вырывался страшный хрип. Хадзиме звал то генералов, то советника, ему казалось, что они вот-вот предадут его, оставят противнику.

— Приказ выполнен, отвечайте? — цедил Хадзиме, скрежеща зубами. В покрасневших уголках рта скопилась слюна, вытирать её новый слуга боялся — не желал повторить самоубийственный опыт прошлых двух.

— Отряд лучших ниндзя разыскивает предателя, — доложил Хавасан. — Но мой господин, даже недели не хватит, чтобы добраться в Ига, а ваш приказ отдан два дня назад.

— Два дня? — удивлённо повторил Ёсисада. Минуты, не то, что дни — казались вечностью для парализованного человека. — Отправьте туда ещё несколько сотен, пусть прочешут леса и горы!

— Да, мой господин, — поклонился Хавасан и вышел из шатра угнетённый, раб недостойного хозяина.

 

Глава 19

Долгое время Шуинсай и Юкио, переодетые нищими, обходили гигантский овраг, занятый воинами из бандитского клана леди Коридвен. Когда, наконец, обошли, встретили на пути… отряд самураев Белого Тигра! Но Шуинсай обрадоваться не успел: едва узнав младшего Зотайдо, «свои» без предупреждения напали. Схватка была скоротечной и жаркой. Шесть ударов — шестеро покойников.

Выстояв, мастер долго тряс головой, покуда не осознал: по какой-то причине врагов добавилось, и действовать отныне следовало быстро. Схватив девушку за руку, Шуинсай тащил её подальше отсюда. Они бегом покинули тропу, ушли в густой бамбуковый лес, в тень высоких скал, выросших во время землетрясения незаметно и стремительно, как тростник.

В преддверие дождя затихли на деревьях птицы. Шорох крыльев, когда они внезапно сорвались с насиженной ветки, нарушил настороженное молчание.

— Я не позволю никому прикоснуться к тебе! Небеса испытывают мой дух, посылая трудности, и ценою жизни я одолею преграды. Мы идём в Авадзи, в древнее место.

Затянув жгут сильней на раненой левой руке, он заторопился.

— Устала, Шуи, подожди, — попросила она.

— Скоро…

Начался ливень, и мрачное небо не обещало расчиститься и до завтрашнего дня. Найдя узкую расщелину, мастер и девушка спрятались в сырой темноте под скалистыми громадами. Замёрзшая, она дрожала, как мокрый котёнок, торопливо распотрошила тюк.

— Холодно, — едва слышно сказала Юкио, прижавшись к влажной тёплой щеке мастера. — Не чувствую ног…

— Мы прошли множество ри, ты — молодец, сильная! — глаза Шуинсая горели в темноте влажными топазами. Освободив белые ноги принцессы от намокшей обуви, он грел их под балахоном, просунув и под кимоно.

— Ты ведь замёрзнешь…

— Саке, что огонь, согреет не хуже, — улыбнулся Шуинсай, приняв из рук Юкио флягу и рисовые колобки, завёрнутые в сушёные листья бамбука.

— Шуи, почему ты не собрал тогда своё сломанное оружие? Бандиты идут по пятам.

— Катана, как человек; когда ломается — умирает навсегда. Я не терял времени на старый меч. Если бы промешкали, увязалась бы погоня. Оружие ценно, но жизнь ценнее…

— Катана необычный… старинный… фамильный? — Юкио смахнула с лица мокрую прядку волос. — Я уже не слышу ками Сигэёси… Ночью мне снова являлась Саюке.

— Что сказала?

— Улыбалась. И молчала… Потом я видела мальчика, очень похожего на тебя, Шуи. Он тебя ищет, скоро мы встретимся… Но знаешь, лучше бы не встречаться!

Принцесса крови, единственная дочь Гонары, императора, эта девочка с яшмовыми бусами на нежной шее перевернула жизнь Шуинсая, незаметно став её неотъемлемой частью. Юкио — невинная душа, попавшая в смертельный водоворот междоусобицы, и мастеру казалось, он ведёт её на расправу… Шуинсай чувствовал, что потеряет частицу себя, и совесть не даст покоя до скончания дней.

— Ты любишь меня? — вздыхала она, наслаждаясь лёгким прикосновением его дыхания к своей щеке. Её губы дрожали; чтобы унять дрожь, он мог только накрыть их своими губами.

— Однажды я пообещал и не защитил дорогого мне человека, — глаза мастера замерцали. Он отвернулся, негодующе вздохнул. — Хоть её отец давно умер, но мне до сих пор не по силам навестить родственников… Втайне я жду, когда смогу встретиться с ней и попросить прощения.

— Нельзя думать об этом, — с ласковой грустью произнесла она, и глаза девушки расширились: — Как её звали, Шуи? Неужели я похожа на неё?

— Киёко, — проговорил он, и голос дрогнул. Мастер вгляделся в идеальный овал лица Юкио, и на миг замер, словно чертами её завладело некогда дорогое его сердцу существо. — Надо же, как вы похожи! Даже по имени…

— Ты слишком горд, крепок, и не будешь плакать… тогда я поплачу за тебя! — пообещала Юкио, шмыгнув носом. — Я ведь слабая девушка! — и улыбнулась.

Неизвестная река, пересекающая рощу магнолий, с шумом неслась, везде зияла воронками и водоворотами. Встречая камни, пенилась, бурлила; исхлёстанная крупными каплями дождя, снова яростно катила волны между искривлённых от ветра стволов.

Чувствуя на губах тёплую соль слёз Юкио, мастер не останавливался, гладил с безумной настойчивостью её руки и спину, пытаясь согреть. Она начала дикую и своеобразную прелюдию, которая прекрасно сочеталась с шумом дождя и вздохами ветра в шелестящей траве. Юкио стала мастерицей соблазнения, и Шуинсай не сопротивлялся. Мысли о предстоящей ночи наполнили страстным томлением обоих.

Ночью дождь на удивление ослаб, и звёздное небо расчистилось наполовину. Высоко блестел в прозрачной небесной пустоте острый серпок только что народившегося месяца. Завораживающее сияние луны порождало разные мысли после того, как… и лёгкий ветерок, залетая в расщелину, холодил и освежал разгорячённые лица.

— Ты научишь меня сражаться, я помогу тебе! — подняв голову с груди мастера, звонко сказала принцесса. Луна сверкала в её счастливых глазах.

— Юкио, суки! Сила духа не способна восполнить такой природный недостаток, как слабое здоровье.

— Мог бы и согласиться!

Не желая хвататься за реальность, они дали сну околдовать себя. Ни холод, ни страх не вторгались в их обособленный мир. Девушка во сне мурлыкала, а мастер время от времени бормотал и похрапывал.

С первыми лучами солнца Шуинсай и Юкио покинули расщелину. Утром их отдохнувшим взорам предстала зелёно-алая панорама речной долины, за ночь ветер перемен покрыл изумрудные склоны коврами из лепестков сакуры. Долина встречала слезящиеся взоры серыми полосами огородов, влажно-серебристыми квадратами рисовых полей и густыми зарослями бамбука, тянувшегося вдоль реки. Её делили несколько богатых самурайских кланов, издавна осевших на плодородной земле. Удивительно, но землетрясение Токай не тронуло дальнюю провинцию западной части Кии, огибающей по побережью океана горную Ямато словно подкова. Благоухая, будто лавка парфюмера, она манила Шуинсая и принцессу, но появиться там, среди людей, значило погибнуть.

Нелёгкий путь сэнсэя и мико лежал к старому шаману, настоятелю небольшого местного храма. Старик Таро, старейшина Великого круга шаманов Ямато, жил на отшибе горного селения и по зову крестьян приходил в долину их лечить. Из хижины Таро открывался сакральный путь на остров Авадзи. То есть приплыть туда мог любой желающий, но ничего особенного там бы не обнаружил: невысокие холмы, болотистые пустоши, щебнистые россыпи береговой линии. И только шаман Таро знал, куда именно с небесной Нагинаты стекали первые капли Творения.

— Нас прикончат если не твои земляки, так здешние самураи! — стонал Хаору, затянув ножны с катаной и вакидзаси на поясе… Накинув серый плащ с багрово-синей нашивкой клана на спине, он затравленно озирался, глядя исподлобья, то на Эги, то на коротышку Кина, который, покручивая кинжалом, зорко оглядывался по сторонам. — Просто так заявиться в логово злющей бабы!

— Замолчи, следить надо в оба! — прошипел Шиничиро, больно схватив друга за плечо. — Другого выхода нет. Кто знал, что тут повсюду только самураи Ёсисады и ниндзя северного додзё?! Проклятый Ода — всё очухаться не может!

— Уходим, парни, а то потеряем гораздо больше людей, — здоровяк, настраиваясь на худшее, выглянул из-за дотлевающей хижины. — Ни черта не видно… столько дыма…

Сотник закашлялся.

Самураи Ёсисады и синоби из Ампаруа лютовали в провинции Ига. Вчера они вырезали полсотни воинов из местных, остальных разогнали. Догорала деревня Тайго-мура, карательные отряды уничтожили одно из прибежищ «Пылающего рассвета».

— Уходим! — надрывая горло, закричал самурай, но… Из дыма, стлавшегося по чёрному тростнику и остовам сгоревших хижин, выпрыгнули на тропу несколько ниндзя. Кинжал, метко пущенный одним, утихомирил крикуна навсегда.

Заметив знакомые лица, Шиничиро вернул оружие в ножны и нырнул сквозь мокрые густые заросли хаги. За ним последовали трясущийся Хаору и остальные.

Долгое время они безостановочно передвигались по лесу. С лучами закатного солнца выбрались из зарослей и уже ночью продолжили под открытым небом путь в Осаку.

— Ты мог метнуть парочку клинков, показать мастерство, — укоризненно произнёс Эги, — ведь леди Коридвен не зря передала второй медальон тебе…

— Что сказал? — с нарастающим гневом отрезал Шиничиро. — Ты стал бы атаковать друзей? Я — предатель, как вы?!

— Какие они тебе теперь «друзья»! Не горячись, братец, — устроив лежанку из охапки папоротника, Эги примирительно поднял руки. — Мы — не предатели, мы — другие.

— Шини-сан не прост, верно?! — коротышка устало покосился на Хаору, тот пожал плечами и отвернулся. — Я бы глядел в оба и не рассматривал листочки, или скоро захрипишь в предсмертной муке!..

— Так гляди, коль вызвался, — огрызнулся тот.

— Мы печёмся о своей шкуре и думаем, как прожить хотя бы до завтра, — грустно сказал Эги. — Надоело…

— Не хнычь, здоровяк, — обронил Шиничиро, вглядываясь в темноту леса. — И так тошно. Спите, мы с приятелем покараулим.

Храпел Эги, коротышка Кин спал, как мёртвый, не издавая ни звука, братья кузнецы Татсуро и Чинтаро забылись тревожным сном, откинувшись на ствол большого кипариса. Яркий свет месяца освещал их отрешённые усталые лица.

Спящий ночной лес поражал беззвучием. Ни скрипа, ни стука, ни шуршания, только тихий трепет листвы на слабом тёплом ветру. Усевшись под навес, сооружённый наскоро из перистых листьев огромного папоротника, Хаору пообещал, даже поклялся, смотреть в оба, не смыкать глаз, но Шиничиро, по шуршанию накидки друга, понял, что надеяться можно лишь на себя. Слыша громкое сопение утомлённого приятеля, различил шорох осторожных шагов среди шелеста листвы и травы. Невысокий человек, облачённый в тёмный костюм синоби, двигался со стороны оврага, заполненного водой до краёв. В его поднятой левой руке что-то блестело серебром. Шиничиро, оживившись, узнал дружественный жест, которому учили в додзё. Тоже вытащил медальон, подставил лунному свету. Приблизившись почти вплотную, гость немедленно представился:

— Я — Хигэми, Лао велел отыскать тебя. Ты меня помнишь, Шиничи?

— Долго выслеживал? — Шиничиро питал отвращение к гостям, крадущимся в ночи, но услышав, что старший Зотайдо приказал найти его, попридержал карающую руку.

— Предостережение от Лао-сана: возвращайся на север, в Итикава, в дом тётушки Фукуё. Твоя мать ждёт тебя там.

— В безопасности, — облегчённо вздохнул Шиничиро. — Где мой отец?

— Не следуй намеченного.

— Где мой отец? — парень поглядел на ночного гостя, как безумный, и, схватив за плечи, тряхнул.

— Если тебе станет легче, знай: миссия Зотайдо сорвалась, сёгун приказал…

— Что приказал? — сердито оборвал юноша.

— Найти живым или… мёртвым.

— Живым или мёртвым… — машинально повторил Шиничиро. Отойдя от Хигэми, помолчал. — Не-ет, за что? Мой отец верен господину Ёсисаде, он никак не мог нарушить обязательства, а если и нарушил, значит, следовало…

Мысли в голове Шиничиро громоздились одна на другую, словно камни при обвале.

— Куда сейчас направляется отец, отвечай?

— Если верить шаманке, — в Авадзи, в Каменную Старину.

— Большего бабка не сказала, а звездочёт?..

После предсказанных землетрясения и наводнения доверие к ним увеличилось. Но Хигэми, пряча глаза, продолжал лгать.

— Звездочёт, старуха Казуми-ёси, и другие, кто посмел не понравиться Ёсисаде, были расстреляны из луков. Вас ищут, чтобы убить именно тебя, иначе отряд Лао не задержался бы на враждебной территории. Мы заметили несколько горящих сигнальных стрел, пущенных с холма на север поочерёдно. Одну группу мастер Лао-сан отправил на холм, других повёл в обход озера.

— Дядя Лао ищет меня, чтобы убить? И присылает тебя ночью, чтобы… чтобы я в одиночку отправился куда-то на север? Мне же сам Лао велел идти искать отца… Ты подлый лгун, Хигэми!

Шиничиро пребывал в сильном возбуждении и сомнении. Этот человек, возможно, не осмелился напасть только потому, что был обнаружен. Но не нападает и теперь! Убить его — не узнаешь, откуда грозит неведомая опасность.

Шпион понял, что просчитался, но скрываться не стал.

— Да, Хадзиме послал твоего дядю, чтобы схватил тебя! — вскричал он. — Кендзо злодейски убит, и теперь Лао в ответе за тайные акции. Он вынужден тебя ловить, иначе умрут и твоя мать, и семья тётки. Их прикончит Ёсисада!.. Шини, тебе нельзя встречаться с отцом. Случится непоправимое! Так сказал звездочёт…

— Плевать я хотел и на твои предупреждения, и на твоего звездуна! Иди к свиньям, и не рыщи вокруг, иначе увижу — убью! Если Лао меня не поймал — и не поймает. Потому, что не намерен этого делать. И ты сгинь, доброхот.

Отпустив «почти покойника», Шиничиро обернулся на пост, увидел Эги. Здоровяк стоял около храпящего Хаору и недоверчиво глядел, готовясь выхватить катану и ринуться — то ли карать изменника, то ли на подмогу.

— Если дорога жизнь, не следует идти дальше вместе, — строго предупредил Шиничиро. — Дядя Лао вас не станет преследовать, если уйду. Прошу об одном: позаботьтесь о моём друге.

Он подхватил бронзовый меч и двинулся в ночь один.

— Стой, — поднял руку Эги, улыбнувшись. — В Осаке живёт мой брат Зиро, у него есть корабль. Небольшой и старый, но до Иё дойдёт. Спросишь там, подскажут. Покажешь медальон и передашь наилучшие пожелания от меня. Торопись!

До Осаки — не близко. Рванув со всех ног, Шиничиро ни разу не остановился, даже нужду справлял, как учил отец — на бегу. К утру, сильно измождённый, юноша, сопровождающий МЕЧ, приплёлся на пристань.

— Где… Зиро? — в горле пересохло настолько, что вместо голоса вырывался свист.

— Во-он там… скоро отойдёт, — пожал плечами моряк, пересчитывая короба с грузом. — Эй, крикните Нацумэ, чтобы задержался.

Нацумэ Зиро, суровый немногословный вако, увидев медальон, допытываться ни о чём не стал. Не сомневался, что не взять парня на борт — великий грех, а когда услышал о возвращении с добычей отряда Эги, повеселел. Расщедрился на кормёжку. Шиничиро налопался незатейливой рыбацкой снеди и свалился спать прямо на палубе, благо ночь — как молоко.

С восходом солнца поднялся ветер, барашки волн неслись по морю, как бешеные. Развеялась туманная дымка, нависшая над водой около берега, и проступили бамбуковая роща, и неровная, но чёткая линия гор. Воздух — влажный и солёный, зябкий точно около горного источника, холодил. Спрятав уши под повязку, одолженную Зиро, Шиничиро набрался терпения. Для обогрева и развлечения ради выполнял ката. На борту старого рыболовецкого судна, команда которого не брезговала пиратским промыслом, юноша исполнял танец воина, а Нацумэ Зиро и его маленькая команда с восторгом наблюдали невиданный в здешних краях стиль Зотай-до.

 

Глава 20

— Мерзкие животные, варвары! — процедила Суа, вытерев клинок об одежду мёртвого намбадзина. — Выкинуть!..

— В доспехах Небес госпожа Коридвен выглядит сногсшибательно! — раболепно произнёс Тсенг, склонив голову. — Предлагаю показать трупы остальной команде в качестве доказательства вашей власти.

С некоторых пор поредевшую команду галеона приходилось пополнять португальцами. На борту вспыхивали стычки, кровавые разборки между англо-шотландцами и южанами, не желавшими оставлять дурных наклонностей.

— That's horrible! — замерев от страха, по-варварски резко выдавил одноглазый пират. Опьянение грогом прошло мгновенно, стоило испытать жестокую силу хозяйки. Не решаясь покинуть каюту, он испугано стоял у стены. Другой, споткнувшись об опрокинутый стол, не вставал, пристально глядел на окровавленный меч в руке женщины.

В каюту вбежал пожилой намбадзин попугайского вида: в разноцветном кимоно и широкополой шляпе с длинным пером.

— Просить они и команда извенения… — Он проголосил виновато на ломаном кансайском диалекте. — Они напились виски… подобного более не повторится.

Мистер Ли Колдуэлл, к сожалению, лишил Суа своего приятного общества — доктор подхватил пневмонию и тихо умер в одну из снежных ночей. Жёсткая, яростная и властная воительница, Суа, словно дочь, оплакала славного «мистера Ухо» горькими слезами…

— Вам не хватило золота?.. — сплюнула леди Коридвен, исказившись в гневе. — Вы насилуете женщин!

— Нет, нет… — кланялся толмач. — Забыли, забыли случай, наши огромные прощения… Drop these dirty mongrels out!

В блестящем индиговом доспехе из плотно скреплённых кожаных пластин Суа выглядела неотразимо, и некоторые негодяи, оказавшиеся на борту, решили позабавиться. Увидев, на что способна капитанша, нанятые разбойники трепетали, последними словами кляли себя за бестолковое желание овладеть «азиаткой».

Несколько месяцев назад леди Коридвен осталась без мужа. Она вернула галеон при обстоятельствах трагических — команда взбунтовалась против Оды Нобуёри, но самурай успел зарезать капитана… Офицеров Оды моряки-комодзины перебили и пригнали галеон в Ацуми — как раз тогда, когда из заточения вернулся Кагасиро Тэнгу… Теперь после Суа самым старшим на борту был Тсенг.

— Позвольте, госпожа Коридвен, наказать их? — попросил Тсенг.

— Кто потом сражаться будет? — вскинулась Суа, проводив гневным взглядом двух португальцев. — Тех воинов, что доставили трофеи из Ацуми, слишком мало. Проклятый Лао!

— Сын Шуинсая, предатель был в наших руках! Как он смог бежать? Почему Эги не преследовал беглеца?

— Замолчи! — оборвала Суа, наблюдая за раскачивающимся фонарём. — Советчик не нужен. В последнее время ты наглеешь не по заслугам, Тсенг.

Тот, сузив глаза до маленьких злобных щёлочек, взглядом мазнул по фигуре мудреца Генбо, неспешно идущего в гальюн, скрылся в темноте под лестницей на полубак.

Начинался шторм. Бешено раскачивающиеся фонари освещали каюту ярко-оранжевым дрожащим светом, превращая капли на стекле иллюминаторов в малиновые бусины.

— Я должна защитить его от Лао! — тихо молвила Суа, отослав Тсенга. — Шуи поймёт и оценит мою любовь… А эту мерзавку — уничтожу!

Два корабля отчаянно летели на крыльях Сусаноо сквозь тьму и водяную пыль.

Жёлто-белый песок подходил почти к самой воде, затем его сменяли водоросли, измельчённая прибоем ракушка, и кусочки извести от хитиновых скелетов морских членистоногих. В песке копошились крабы, на отмелях среди битой ракушки то выскакивали, то снова прятались по крохотным норкам маленькие омары. Осторожно, с опаской перепрыгивая через них, Юкио визжала, и каждый раз хваталась за руку мастера. Шуинсай, отдёргивая незаживший локоть, шипел, как змей. Наконец, поймав девушку, шлёпнул по ягодице, как взбалмошного ребёнка:

— Что с тобой сегодня?

Она не успокоилась. Запрыгивая на камни, сбрасывала с них раков, и прыгала на спину старика Таро. Шаман, опираясь на толстую трость, кряхтел и замедлял ход, но не бранился, терпеливо сносил девичьи шалости.

— Шуи-тянь останется со мной? — капризно сложив губы, спросила Юкио. Щурясь от яркого солнца, девушка улыбалась беззаботной улыбкой. Но мастер знал: она боялась предстоящей ночи. Обняв девушку, он ощутил, как часто билось её сердце.

— Храбрая, славная, — не переставал хвалить Шуинсай. Таро только кивал.

— Хочу в Корею! — мечтательно закатив глаза, Юкио облизала пересохшие губы. Вытащив флягу из тюка шамана, сделала несколько долгих глотков.

— Тёплая… — скривилась она и побежала. Спрятавшись за огромным камнем, с которого спорхнули жирные бело-чёрные чайки, игриво глядела на мастера, ждала, когда пустится за ней и шлёпнет.

Взволнованно переводя взгляд то на скачущую по берегу принцессу, то на согбенную спину сосредоточенного шамана, он молчал.

Через каменную гряду на берегу перекатилась волна, потревожила и вспенила гладкую, как стекло, заводь. На выступавших из воды камнях забулькали усоногие раки. Прячась под панцирями, они высовывали круглые лиловые шары глаз и наблюдали за рыбаками. Резкий йодистый запах, источаемый водорослями, и миазмы разлагавшихся ракушек смешались во влажном солоноватом воздухе.

К береговой линии стекала небольшая река с заросшими осокой и камышом заболоченными берегами. Свет играл на поверхности воды радужными дорожками. В тихих заводях плескались мальки, на тёплых кочках грели зелёные спинки лягушки, островки курчавились густыми папоротниками. Река проточила ложе под невысокой скалой, в струях купались плети дикого винограда, лианы свисали в зелёно-коричневую от прели и водорослей воду. В тени скалы спряталась песчаная отмель, манящая отдохнуть, развести костёр и сварить пищу.

— Переждём солнце, отдохнём… а вечером выйдем, — объявил старик. — Ночью будем в кольцах Каменной Старины. — Шаманы доставили ЗЕРКАЛО и приготовили необходимое для ритуала. Сэндей уже прибыл, очищает разум в глубокой медитации… МЕЧ на подходе, штормовые волны вскоре разобьют корабль о скалы, и выживет лишь один юноша, Избранник.

Юкио заплакала.

— Тише, маленькая, — взялся успокаивать её шаман, притянул к себе дрожащее в ознобе тело. — Очень скоро твоё служение этому жестокому миру закончится.

Старик Таро относился с нежностью к принцессе, будто видел в шаловливой Юкио-мико родную дочь. Не выпуская из объятий, гладил по голове, причитал, сетовал на тяжёлую ношу, выпавшую на её долю. Большая щётка седых усов щекотала Юкио, она куксилась, недовольно ёжилась, но терпела, перебирала на шее янтарные БУСЫ тонкими пальцами.

— Нынче ночью решится судьба Ямато, — после паузы тихим голосом пробормотал Таро. — Три священные реликвии призовут Нерождённых, и воспылают Камни благого правления. — Ссутулившись, он глядел в темноту под скалой. Лицо старика, мятое, точно после тягостного сна, застыло: шаман ждал.

— Можете рассчитывать на меня! — жёстко произнёс Шуинсай. Сердце мастера забилось чаще, в груди кольнуло. Предчувствуя беду, сам не свой, он крупно дрожал. Как морское дно кишело ползающими обитателями и водорослями, так сомнения и тревожные мысли переполняли его.

— Приготовить еду никто не собирается? — посмотрел Таро на добровольного помощника.

Некоторое время Шуинсай отсутствовал. Когда вернулся, принёс раков и форели, сварил. Разморённые жарой, наевшись, все трое до вечера отдохнули, а чуть стемнело, неохотно покинули благодатную тень и направились в глубь острова. Туда, где высились два каменных столба; за этими Мировыми столпами встречались Идзанами с Идзанаги…

Поздней глухой ночью путников прохватила холодная дрожь — незаметно стёрлись очертания дальних гор и лесов, растворившись в облаке густого морозящего тумана, в котором, плавая, сверкали сотни необычных больших и маленьких зелёно-синих светлячков.

— Пусть моё тело закалится, как вечная сталь, а дух, чистый, как родник, воспрянет, ни страх, ни сомнения не одолеют. Нервы мои, что струны, звонкие и крепкие… — забормотал Шуинсай заклинание. — Я вас догоню.

Он потёр рука об руку и перетянул плотнее нарукавники, присел, поджав ноги. Веки опустились, дыхание участилось. Поля круглой плетёной шляпы из осоки скрыли глаза. Вытащив катану, он положил её на колени и отрешённо проговорил:

— Мало времени.

— Шуи, не уйду без тебя! — голос Юкио дрогнул. Девушка хотела броситься к нему, разрыдаться, остаться во что бы то ни стало, и не выпускать его тёплую грубую руку. В груди неприятно защемило, она умоляюще подняла глаза на Таро. Старик выпрямился и встал в позу злого стражника, охраняющего священную обитель. В глазах замелькали искры, окаменело лицо.

— Больно, отпусти, — ойкнула принцесса, ощутив цепкие пальцы старика на своей руке. — Глупый, пусти!.. — она ударила его, затем другой раз, но шаман, глядя в туманную пустоту, словно не слышал. Вскоре показались люди в чёрных балахонах и капюшонах. Они окружили принцессу, повели вглубь по склону по мягкой болотистой земле.

— Я стану храброй! — произнесла она шёпотом, сжав кулаки. — Ради моего Шуи…

Мир Камней, сложенных древними людьми вокруг двух Столпов Творения, был одним из старейших тайных синтоистских святилищ. С высоты птичьего полёта он выглядел широкой овальной чашей с каменными краями, через которую за века проложила себе русло речка, залила и превратила заросшее осокой и камышом пространство внутри в болото.

Для синто подобные сооружения из камня необычны. Там всё из соломы и дерева — амбары-храмы, тории, ограды… Но духи не всегда бывали «травоядными», довольствовались рисом и саке. Во времена первооснов им требовалась кровь. Саке они совсем не принимали — позднее уступили глупости их почитателей, а может быть, распробовали… Кровь требовалась, чтобы не иссяк источник жизни, и чтобы люди получили право принимать от духов этой земли помощь, ведь кровью роднятся. А те, кому хватало риса, лишь обещали не вредить.

Луна кое-как выбралась из дымчатой паутины, и катилась по небу, точно отрубленная голова. В её неверном свете тёмная поверхность руин то приподнималась, то опускалась, будто могучая грудь уставшего воина. Река, вдоль которой вёл спутников шаман, начиналась из бурного родника, заполнявшего суглинистую природную чашу, затем в своём вихревом течении огибала болото и срывалась через край, образуя невысокий водопад. Полосы, косо брошенные ночным небесным ликом, подрагивали на бурлящей воде, растягиваясь, высвечивая торчащие хищные каменные клыки порогов.

Слушая шорохи, Шуинсай в который раз проверил содержимое карманов, размотал и снова крепко затянул пояс на старых протёртых крестьянских штанах, присел у стены. Вытащив катану, сверкнувшую яркой сине-янтарной молнией, уткнул в землю. В расширенных глазах стоял немерцающий холодный блеск, подобный сиянию кристалла, омытого в студёной воде горного источника. Он сидел, не шелохнувшись, точно Будда под шелковичным древом, сосредоточенно внимая.

Зотайдо Лао и Ёсида Суа на остров Авадзи прибыли одновременно, словно демоны назначили им встречу. Последнюю.

Отряд синоби добирался вплавь через пролив в пару ри шириной, половину расстояния занимали мелкие удлинённые островки. Йиро и другие плыли, надувшись, как пузо лягушки — перед тем, как оттолкнуться от берега, они наполнили воздухом плотные ткани своих бурых мешковатых костюмов. Течением их вынесло южнее. На щебнистом берегу отряхнулись и рысцой потрусили в направлении, ведомом только сэнсэю Лао.

— Я должен защитить его от Суа! — твердил себе Зотайдо Лао. — Пусть Ёсисада Хадзиме казнит меня потом, но брат исполнит Миссию! И водворится в мире Истина Небес… Ками Сигэёси, я освобожу тебя от проклятия!

Тем временем к острову в северной его части причалил шлюп с галеона, бросившего якорь на рейде Авадзи. Провинившиеся португальские наёмники леди Коридвен взошли на холм, с которого виднелись пропадающие в тумане остовы Каменной Старины. Суа вовремя заметила приближение ниндзя со стороны залива, и не сомневалась, чьи это люди. Она отправила навстречу Лао своих варваров.

Три сокровища сходились вместе, пробуждая Нерождённых. Влекомые неясной чуждой волей, и Лао, и Суа явились сюда ради одного и того же: ценой собственной жизни защитить Шуинсая… друг от друга. У каждого для этого нашлись свои причины, и каждый считал другого предателем и врагом…

Демоны готовились к Игре, делили фигурки…

Намбадзины толкались и гоготали на бегу, одурело неслись в беспорядке, гурьбой, как привыкли в абордажных атаках.

Обученные, опытные, но малочисленные синоби северного додзё Ампаруа уверенно рассредоточились и ожидали натиска спокойно и уверенно, с бесстрастием бойца, сознающего, насколько он опасен для врага.

— Что смогут жалкие остатки?! — расхохоталась Суа, наблюдая за своей кричащей оравой. — Старший Зотайдо порядком подпортил ряды… Уничтожить его немедленно!

— Варвары… Желания выслужиться — хоть отбавляй, но Путь Воина иноземцам не знаком, — задумчиво подметил Тсенг, потерев длинные руки. Всякий раз, когда наёмник наблюдал чью-то смерть или слышал хладнокровный голос госпожи, он загадочно улыбался, и глаза его сужались до злобных щёлочек.

— Ими можно пренебречь, — согласилась Суа, окатив убийцу удивлённым взглядом. — Ты не так прост, как кажешься…

— Всегда приходится играть чужую роль, — ответил он, приняв из рук соратника несколько зажигательных шаров — от затейника Генбо.

— Пленных не брать! — приказала леди Коридвен, воззрившись на многочисленный отряд своих вассалов.

— Слушаемся, госпожа, — в один голос ответили они.

Суа казалась им ужасным и прекрасным духом Дзигоку — возродившейся Оннигороши. Индиговые доспехи главы «Пылающего рассвета» переливались, окрашенные в лунный блеск. Необыкновенное одеяние притягивало взоры, и, глядя на них, воины видели в индиговом глянце собственное отражение, расплывчатое и тёмное. Латы идеально сидели на крепкой сильной женской фигуре. Суа внушала уважение вооружённым опытным мужчинам одним лишь голосом, решительным и властным.

Пиратские навыки подвели нападающих. Отряд Лао встретил ревущего противника в упор, Шуинсаевы воспитанники поумерили их пыл меткими сюрикэнами. Но европейцы сумели достичь рубежа, занимаемого синоби, и противники схватились врукопашную. Прямые крепкие и лёгкие палаши, изящные гардой скьявоны пиратов с хрустом и лязгом ломали гибкие, но тонкие катаны и вакидзаси. Ниндзя лишались оружия, но не защиты. Тем не менее, даже пустив в ход ловкость и хитрость, ученикам Зотайдо пришлось нелегко: пираты леди Коридвен стреляли из пистолей.

Давешний сон Шуинсая частично сбывался: вещие сны всегда расходятся с явью в деталях. Пал сражённый пулей Монтаро. Получил тяжёлое ранение Чонг-Ву, но продолжал биться с двумя врагами. Одного заколол, забрав с собой в загробный мир…

Старший Зотайдо косил нападавших, словно его существом владел подселившийся в тело мё-о — воин из числа просветлённых военачальников, не ставший Буддой, чтобы защищать людей от демонов. Непривычно и удивительно было Лао такое состояние. Он словно ничего не делал, только наблюдал себя со стороны, тараща глаза откуда-то из ватного междумирья. Он успевал среагировать не только на разящие уколы и удары палашей, но — чудо! — и на пули, выпущенные в упор.

Воин из пирата по меркам Лао — неискусный, не применяет ни изощрённую технику, ни хитрость. Но, закалённые в абордажных схватках, выносливые и злые, намбадзины лезли напролом. Не останавливали их раны от кинжалов и сюрикэнов, фигуры иноземцев, крупные и долговязые, кровоточили, и, словно зачарованные, продолжали бой, не то, чтобы «не смея» — не умея отступить. Крестики на их телах плавились, дымилась кожа, прожигаемая оплывающим металлом до рёберных костей. Лао видел искажённые ужасом лица пиратов, против воли лезущих на рожон, видел смертельно раненых, встающих на ноги и незряче подбирающих оружие, чтобы быть превращёнными в кровавую окрошку.

— Безумные бусо, точно! — оставшись без катаны, Лао вырвал у мёртвого противника скьявону — непривычную в обращении, с витой корзинкой вокруг кисти. Отрубленную кисть противника Лао выдернул из гарды и воткнул пальцами в глаза кому-то из врагов. Вскоре заныли мышцы предплечья, не приноровившиеся к такому хвату — фехтовал вяло, как тяжёлой палкой, но чудом успевал отбиваться и разить.

Суа и Тсенг наблюдали схватку с возвышенности. Ниже по склону, образовав кольцо оцепления, расположилась сплочённая группа телохранителей, рядом торчали двое офицеров, за их спинами прятался пузатый трус Хаору.

Внезапно издалека донёсся грохот взрыва, взметнулось огромное серое облако дыма. Послышался многоголосый крик, на холм взбежали двое моряков-англичан, подгоняемые самураями сотника Эги, но тут же были остановлены.

— Нас предали, — горланил коротышка Кин. — Где леди Коридвен?

— Who’s that man with medallion? — орал боцман, худощавый человек, бородатый, в полосатой майке и треуголке. Его покатые плечи и длинная изогнутая шея блестели от пота. Схватив англичанина за грудки, Эги запустил кулаком ему в челюсть, спутник боцмана бросился наутёк, но вскоре оказался схвачен и предстал перед охранниками.

— Что за паника? Кто-нибудь поймал лазутчиков? — крутили головами самураи-телохранители. — Сколько их?

Японцы не знали языка британцев, а те, хотя всё понимали, но не могли сказать. К несчастью, толмач остался в горящем корабле.

— Only one! — кричал боцман, тряс своего спутника, — Where's he?

— Не пойму их, — зло сплюнул Эги. — Доложить леди Коридвен о происшествии!

Коротышка Кин ринулся исполнять приказание.

— Что случилось? — недоумевал Тсенг. — Пираты сожгли собственный корабль?..

— Чёрт их разберёт!.. Варвары проклятые!

— Варвары проклятые! — усмехнулся Лао, глядя на горящий комодзинский галеон. — Сами себя спалят.

— Хигэми оповестил, что по тропе Тёгукай за нами двигались ещё отряды Белого Тигра, — напомнил Маса. — Наверняка увидят дым и явятся сюда.

— Несомненно, увидят, — прикрывшись скьявоной, мастер не выпускал противника из поля зрения. — До этого времени вы должны продержаться. Ухожу один, помогу брату!

Силы покидали ниндзя Зотайдо Лао, а моряки Суа словно не знали усталости. Будто бы, лишившись корабля, озверели вовсе. Окружив маленький отряд северного додзё, одержимые демонами, пираты продолжали нападать, изматывая оставшихся в живых.

Отчаянно, из последних сил рванув в направлении чернеющих вдалеке валунов Каменной Старины, мастер исчез в ночном тумане.

Путаясь в стеблях вереска, спотыкаясь на кочках и проваливаясь по щиколотку в заболоченную землю, Лао добрался до каменного кольца, остановился, тяжело дыша и харкая кровянистой пеной. Там, за невысокой оградой из булыжника, лежали на вязкой земле наёмники и воины «Пылающего рассвета», посланные Суа на поиски Шуинсая. Одни застыли в предсмертных позах, другие стояли на коленях, заколотые собственными мечами, третьи агонизировали последними конвульсиями и похрипывали. Кровь на камнях, не успевшая почернеть и засохнуть, отливала багрянцем. Перемешались испарения мёртвых тел и резкий прелый запах болотистой почвы.

Сердце гоняло кровь мощными толчками, в ушах Лао гулко шумело, но мастер слышал, где-то совсем рядом не прекращался топот, а крики ежеминутно сменялись стонами. Сквозь журчание реки и сиплое дыхание умирающих, Лао различил чавканье быстрых шагов и запалённые тревожные голоса. По камням он тяжело взобрался на остатки стены и успел заметить, как добрый десяток рослых фигур в тёмных балахонах промчался вслед за двумя варварами в синей необычной одежде без рукавов. Махая в беспорядке палашами, рубя тени вокруг себя, комодзины рычали, и, сталкивались, мешая друг другу бежать.

Неслышно перейдя по стене на ту сторону болота, Лао заметил тёмный силуэт, окружённый светлячками. Словно призрак, вырвавшийся из мира духов, он мелькал в обманчивом сумраке ночи. Молниеносно перемещаясь вокруг камней, встречал разбредающихся противников по одному. Ожившим тёмным изваянием он восставал между мечущимися в панике пиратов и взмахом клинка лишал никчёмной жизни. На мгновение воин, блестя топазами глаз, выплывал из туманной загадочной тьмы, как молния, сверкал его разящий катана, и он отступал, и снова тонул во мраке.

Ни за камнями, ни в тени кустов, ни под ними, не могли укрыться бандиты из «Пылающего рассвета», не понимающие, откуда их атакуют и кто несёт им смерть. Длинная тень загадочного воина то мелькала на камнях, то спадала со стены, и всякий раз бандиты, зажигая фитили аркебуз, направляя пистоли, выстреливали в туманную пустоту, дымом распугивая загадочных светлячков.

Теряясь в догадках, старший Зотайдо слез по выступам стены, спрыгнул на большую хлюпнувшую подушку мха. Пошёл медленно, приставными шагами, держа наготове варварский меч.

— What a hell?.. — в ужасе проговорил моряк, заметив собрата с глубоким порезом на горле. — This is horrible dream! I am… here… the last time! Damned JAMATO! — как безумный, он замахал клинком в разные стороны, рубя болотную траву и ветки бузины. Выбившись из сил, упал на колени и заплакал горько, жалостно. Рядом с ним моментально возник человек в широком коническом шлеме из осоки. Воздев меч, внезапно присел на корточки, покосился влево и прислушался. Затем, вскочив на камень, кувырком оказался за спиной Лао. Встав на одно колено, Лао подставил меч для защиты, но удара не последовало. В его расширенные глаза смотрел невероятно знакомый человек. Младший брат, спрятав клинок за спиной, сиял как ребёнок, радуясь встрече. Старший немедленно крепко обнял младшего. Сдерживая в груди звонкую струну, не давая воли возгласам, быстро огляделся по сторонам.

— Многого не скажу — времени нет, но ты — безумец, сожри тебя гаки!

— Хэ, — выдохнул младший, — впервые такое — чувства, как во сне! Видал серых, в балахонах?

— Там, на берегу, твоих мертвяки атакуют! Что за остров проклятый?

— Этот туман, болото, камни… Полнолуние… Если останемся живы — мы ли это будем, а, Кибиши?

Раковина загудела громко и протяжно, на некоторое время окружающее погрузилось в кромешную тишину, гнетущую, как опасная неизвестность. Оба мастера, избегая человеческих фигур, несущихся вдоль построек, пробрались в прореху меж двумя заваленными гребнями стены. Там, в темноте под огромной глыбой, они засели и чутко прислушались. Обширное пространство оглашали звуки выстрелов и взрывы, пронзительные крики, вызывающие почему-то ответный свист и нечеловеческий хохот. Остро пахло дымом пороха и раскалённым камнем, и чем-то ещё, пыльным и терпким.

— Enemy hasn't got any guns, keep them on distance! — зычно повторил кто-то несколько раз.

Через узкую брешь виднелись огни, вспыхивающие множеством искр. Поджигая фитили огненных шаров, пираты неслись к стене, и, выглядывая, забрасывали далеко в болото, откуда наступали, судя по флажкам на спинах, самураи Белого Тигра. Разрываясь, шары выстреливали металлической крошкой, и кусочки металла, иссекая лёгкий доспех, впивались в тела, подобно осиному жалу. Воины Ёсисады валились и стонали.

— Время подошло… — забеспокоился Шуинсай. — Мне нужно к жертвеннику.

— Тебя-то чего туда несёт?!

— Юкио… ей страшно!

— …! — процедил Лао, нервно покрутив головой.

— Пошли! Отвлечёшь их. Туман и тьма в помощь, прошу!..

Младший будто обезумел, не понимая, чем грозило открытое пространство. Он задышал громко, воздух вырвался из горла тяжёлым сгустком, окатил неподвижное лицо Лао. Жилы набухли на шее и висках, Шуинсай решался на отчаянный бросок сквозь расположение врага. Старший едва узнавал его, с лихорадочным блеском в глазах и с дрожащим голосом.

— Мы уплывём в Хирадо! — кинул через плечо Шуинсай, выбравшись в прореху. — Оттуда в Корею.

— Думаешь необходимо? Ёсисада — парализован, а Ода… на нём несмываемый позор, закрылся в Киото… с мыслями о разгроме. И кто это «мы»? А твоя жена, Шина?

Младший, сосредоточившись на предстоящем, не ответил.

Вывернув из-за валунов на открытое пространство, они вдвоём бежали по склону к деревьям, склонившим длинные ветви к бурной пенистой реке. У камней на берегу самураи Ёсисады подняли луки. Заметив беглецов, их тайтё развернулся, закричал, замахал руками, призывая укрыться. Прямо на пути братьев — там, где светлячки метались особенно истово, — группировалась для атаки банда каких-то чернокожих головорезов. Эти не были вооружены ничем огнестрельным — только длинными копьями и палицами. Задние ряды их вставали прямо из болота.

Навстречу жутким тварям двигалась не менее кошмарная армия, облачённая в доспехи и цвета Белого Тигра. Вёл её… Мицухидэ, собственной персоной. В призрачной толпе Лао рассмотрел и старика Кендзо, которого он собственноручно зарубил. Старый якудза не замечал своего убийцы, его группа напирала на чёрных демонов, и по всей болотистой долине кипела схватка. Откуда-то на поле битвы появились самураи Оды в жёлтых накидках. И снова Лао опознал знакомые лица! Лица тех самых офицеров, что взорвались вместе с башней при замке Инуяма. Между восставшими из Дзигоку мертвецами затесались и вполне живые персонажи — в основном моряки намбадзины и комодзины, но за кого они воевали, было непонятно. Похоже, сами за себя — старались держаться кучкой и отбивались ото всех, кто одет не по-европейски, вразнобой орали какие-то свои христианские мантры.

Оставшимися сюрикэнами Зотайдо утыкали ближних темнокожих, но без видимого эффекта. Тогда, разделившись, братья разбежались в стороны. Шуинсай укрылся за деревьями и продолжил путь в глубь Авадзи. Лао, выбросив неудобный чужеземный меч, зигзагами побежал к стене.

Неустанно мотаясь из стороны в сторону, ловко избегая стрел, хищно шелестящих перьями, подныривая под древки копий, Лао приблизился к трупам, утыканным как ежи, искромсанным, около них блестели, такие родные, катана и кинжалы коцука, когда со стены, мелькнув накидкой с моном «Пылающего рассвета», соскочили пятеро воинов: два лучника и три варвара-мечника. В серой пахучей мгле, пронизанной лунным светом, светлячки обрисовали особенно чётко фигуры, целившихся из лука самураев клана Суа. Старшему Зотайдо казалось: сменит направление — получит стрелу в плечо или бок, поэтому, разогнавшись, он побежал прямо на них, с яростным воплем и свирепым видом. Те заволновались, напряглись, поражённые отчаянностью врага, и поспешили спустить тетиву. В этот момент Лао словно нырнул в землю, и, прокатившись возле трупов, схватил вожделенную катану.

Два лучника, поражённые его «негодованием» буквально «до глубины души», рухнули, как подкошенные, но тут из туманной мглы явились новые враги. Шестеро, сомкнувшись полукругом, подошли незаметно со стороны реки. Вытянув палаши, намбадзины наступали, заставляя мастера пятиться. Следом на расстоянии нескольких шагов, наставили юми лучники «Пылающего рассвета». Лао выругался, оценив ситуацию: шестеро сразу — много даже для него, даже при нынешнем сказочном везении. Надо как-то уйти за спины варваров и скрыться из поля зрения лучников. Идеально — кульбит через стену, но вдруг там камни — кости переломаешь… Умирать не хотелось. Сплюнув, Лао дежурно проклял Хатимана, и, слушая стук собственного сердца, напряжённо следил…

— Эй, прекратить атаку! — бросил кто-то уверенно, даже нахально. — Приказ Ёсида Суа — помочь самураям у реки. Оставить старика!

Из мглы вышел невысокий человек, опоясанный старинным мечом. Его худая фигура, осиянная мутными отсветами дальних вспышек, и манера говорить, показались мастеру знакомыми.

— Второй командир «Пылящего светляка» — добавил он самодовольно, широко улыбаясь. Вальяжно обойдя двоих воинов, нерешительно опустивших луки, парень вытащил медальон и покрутил им перед удивлёнными лицами. — Суа-химэ не говорила о Шини-доно? Дрянная баба всё-таки! — покачал он головой.

Наступающие намбадзины тоже обернулись — определить, что стряслось у них в тылу. Разглядев незнакомца, варвары очумело заголосили, как сумасшедшие, узревшие привидение. Тыча пальцем в сторону Шиничиро, топоча и выкрикивая на непонятном языке, они показывали жестами «большой бабах», призывая союзников напасть на беглого лазутчика, который лишил их корабля.

— Кто-нибудь понимает, что бормочут варварские тупицы? — усмехнувшись, развёл руками Шиничиро. В руках блеснули выхваченные из-за пояса два кинжала, юноша молниями метнул их в дальних лучников. Ранил. Подлетев к ближним раззявам, распорол рюкозукой животы.

Враги замешкались — Лао немедленно вступил в бой. Варвары действовали неслаженно, смешались, потеряв прежний запал. Расправившись с ними, мастер подобрал длинный лук и полупустой колчан, переложил в него стрелы из других, выдрал из мертвецов кинжалы.

Подошёл Шиничиро.

— Всё, чисто! — дядя и племянник сплели руки в крепком пожатии, обнялись.

— Где мой отец? — взор парня горел ярче звёзд.

— Там где-то, — махнул Лао в глубину острова.

— Пойду, поищу.

— Нет, мой мальчик, погибнешь! — глаза Лао заслезились. И вдруг, чувствуя неудержимое желание, дядя схватил Шиничиро за шею обеими руками, душил его и не отпускал.

— Обалдел, старик… отвали! — глотая воздух, взвизгнул Шиничиро.

— Это не я! — орал Лао, не чувствуя рук, давивших горло юноши.

— Я докажу… отцу, тебе… и остальным… — напрягшись, изо всех сил, Шиничиро боролся с дядей, кряхтя и кашляя.

— Шини, руби мне руки! — Лао и племянник уже катались по земле, отталкивая друг друга ногами от груди. — Помоги мне, о, Великий! — Лао вспомнил о Сигэёси.

Хват ослаб, и Шиничиро удалось угрём выскользнуть на свободу. Он стоял на четвереньках и кашлял безостановочно, отхаркивая пену. Лао лежал без сил, разбросав руки, страшась даже свести их вместе — не то, что коснуться своего оружия.

Вместе с тем, оставаться на месте было чревато смертельной опасностью! Чёрные тени, вылезшие из болота, сцепившиеся было с самураями у реки, обратили внимание на мелкую стычку у них на фланге и уже обступили боровшихся Зотайдо плотным непроницаемым кольцом. Но подойти вплотную не спешили — что-то их удерживало.

Шиничиро оглядел врагов мутными глазами, попытался встать, но упал на колени. Кусанаги-но Цуруги, «Меч, Скосивший Траву», которым когда-то принц Яматодакэ в болотах Мино сумел отбиться от армии варваров, жёг ему бедро, словно был обретшим плоть лучом раскалённого светила. Рука сама собой потянулась к изогнутой рукояти рюкозуки — как тогда, в пещере, где он был принят в отряд Эги, когда меч приманил его к себе.

И вдруг эта кривая нелепая бронзовая сабля изменилась — выпрямилась, стала длинней и раскалилась добела, цвета кучащихся облаков. Невыразимо ватный, плотный, бесшумный, но ошеломляющий, оглушительный громовой раскат шар-аахнул в ночи, подавил какофонию криков и выстрелов. Так, наверное, рвётся ткань самого Времени… Ослепительно белая молния на миг полыхнула в руке юноши — и тени болотных демонов куда-то отбросило, наверное, на десять тысяч сяку. Скошенная, полегла болотная трава, посекло ветви кустов. Слегка пошатнулись даже камни… Но схватившиеся у реки самураи Ёсисады Хадзиме и воинство Ёсида Суа словно ничего и не замечали! Только как-то наскоро и вместе, на землю попадала изрядная часть бойцов — из тех, что были уже мертвы и сражались, одержимые.

Сам Шиничиро в этот миг как будто не существовал — он тоже НЕ ЗАМЕТИЛ ничего необычного, на краткий миг он отключился сознанием, так же, как и все живые существа! Но что-то сдвинулось в земле, и сотряслись болотные недра — вскипела тина, там и сям прорвался саван грязевых отложений, многочисленные тонкие цепочки пузырьков потянулись кверху, лопались, достигая водной глади, отравляли воздух.

Воины Белого Тигра изрядно потрепали «Пылающий рассвет». Святилище Авадзи кишело и теми, и другими. Кучка ещё живых пиратов пряталась за самураями, которых самих-то оставалось немного.

Тсенг продолжал разбрасывать взрывчатые шары, выстреливающие сотнями жал, и следовать за госпожой. Затаившись в группе бандитов, Суа заметила человека, в высшей степени искусно владеющего катаной. Уходя от самураев Ёсисады, он без разбора парировал и атаки бандитов клана Суа в лабиринте камней. Казалось, противники умирали, лишь встретив холодный стальной блеск его немигающих глаз. Во мгле, насыщенной испарениями болота и вонью мёртвых тел, оглашённой воплями, Суа узнала мастера Шуинсая. И сердце сжалось — её Шуи…

Действуя с ловкостью, какую допускала забинтованная рука, он смело шёл на врагов. Каждое движение — размеренное, точное и решительное. Рана и усталость нисколько не умаляли его достоинств. С умом расходуя силы, он действовал мастерски, настолько быстро, что лезвие превратилось в серебряный луч, направление которого невозможно предугадать.

— Шуинсай! — закричала Суа что было сил. — Объяви себя!.. Ты убиваешь друзей!

Но тот не услышал, продолжая прорубать себе дорогу. Зато услышал Лао.

— Тварь продажная! Змея! — орал старший Зотайдо, рванув прямиком к ней. — Не уйдёшь от меня!..

В предвкушении неминуемой встречи с Лао нутро Суа заныло, она поёжилась, невольно коснувшись холодной рукояти клинка. Доспех пропах потом, и влага выступила меж пластин, пропитав жёсткие волокна. Тсенг, навалившийся на плечо госпожи под натиском воинов Ёсисады, казалось, почуял этот запах, и резко, с отвращением, отскочил. Приказав своим ёдзимбо следовать на помощь Шуинсаю, она смаковала приближение мести. Лао вызывал бурю противоречивых чувств, и загасить её могла только смерть одного из них.

— Окружить этого и стереть в порошок! — приказала Суа.

— Погибнем, Чио-сан! — исказился Тсенг, тряхнув посеревшей от пыли косичкой. — Самураев Ёсисады слишком…

— Как смеешь?.. — Суа ударила его по щеке, оттолкнула. — Приказываю тебе остаться в живых!

Отобрав пятерых лучших воинов, она указала направление.

— Куда пропал? — осознав, что, отвлёкшись на Лао, она потеряла из виду Шуинсая, Суа истерично закричала. В шуме боя услышал лишь Тсенг. Видел, как мастер проскочил под завал, а там — лишь груда мусора, и ничего.

 

Глава 21

Внутрь священного каменного круга, где собрались жрецы, крики издалека доносились приглушённо. Шаманы, завершив подготовку к ритуалу, быстро наносили краску на обнажённое тело дрожащей Юкио-мико. Напоили её одурманивающим зельем. Мановением руки Сендэя ритуал начался с музыкального соло на свирели. Кто-то из «серых балахонов», виртуозно владея инструментом, выводил трели как заправский артист театра кагура. Один за другим вступили два хора, зазвучала священная песнь…

Что-то происходило не так. Сендэй ощутил это поздно, и не успел предпринять мер. Да он и не смог бы! Воля богов…

У северной стены святилища, сложенной из болотного зелёно-коричневого сланца, выбеленной солоноватыми морскими ветрами и дождями, меж двух Столпов, ярко пылало большое бронзовое Зеркало. Перед святыней, на перевёрнутом кверху днищем громадном котле из старинной, патиной покрытой красной меди, плавно и изящно двигалась расписная фигура обнажённой мико. Юкио исполняла танец — легко, привычно, как учили… И хор звучал, и слышались смешки со всех сторон… не от людей уже — то демоны резвились, хохоча и улюлюкая. Так же, как в первый раз, шаманы вызывали любопытство Аматерасу, выманивали богиню, лишившую мир солнца, из тягостного уединения, гася её обиду на Сусаноо предложением весёлого зрелища. И вроде всё шло так, как нужно, но у Сендэя росла тревожность, сгущаясь чувством приближения неотвратимой беды.

Остро запахло гнилым болотом. Действо, практикуемое в святилище Авадзи шаманами, искони освещала луна, и факела тут не зажигались. Никто и никогда не звал сюда огненных демонов — возможно, оттого, что однажды они показали своё недружелюбие. Свет исходил от самого Зеркала, и, возможно, как-то участвовали Столпы, которые его касались. Бронзовая гладь на миг подёрнулась вуалью, и отворился «грот»…

Но вместо прекрасного лика Аматерасу на участников ритуального действа воззрилось страшное измождённое лицо костлявой женщины. Дзигокудаю обвела безглазым взглядом сборище, и…

Юкио, которая в экстазе танцевала с сомкнутыми веками, ощущая себя единой с Амэ-но Удзумэ, единственной повезло. Прочие — певцы, шаманы, даже демоны — узрели…

Хозяйка ада пропала также — вдруг, и смолкла музыка, и Юкио вдруг оступилась. Она с недоумением глядела на простёртых ниц — у её ног? Это как? Это почему — её? …приветствуют, как божество… Юкио затрясло в ознобе, она поёжилась, потёрла ушибленную при падении коленку.

Каменная дверь с трудом отвалилась, вбежал Шуинсай. Призвав на помощь самообладание, стараясь выглядеть спокойным, мастер увёл девушку, помог одеться и завернул в толстую меховую накидку.

— Немедленно отсюда! Потерпи.

Из-за потери крови мучил озноб. Мастер скрежетал зубами, точно во сне глубокий старик, и подёргивал больную руку.

— Ты ранен… Таро!..

— Не ной, нет времени! — бросил Шуинсай, стиснув зубы. Бинты на руке покраснели, рана открылась. В распоротых хаками на правом колене краснело свежее ранение. — Поднимемся на холм, отдышаться надо… затем по склону, через ограду выйдем на излучину реки, а там недалеко до моря — скроемся в прибрежных скалах.

Серые балахоны отлепились от пола, шаманы привстали, и на коленях, на четвереньках, с пустыми глазами, поползли к Шуинсаю и Юкио, протягивая худые руки с корявыми узловатыми пальцами.

— Не трогайте меня! — взвизгнула мико.

Избегая касаться шаманов, мастер волоком потащил девушку к выходу.

Болотный дух тяжёл. Всплывая пузырями на поверхность топи, он стелется по низинам, заливает лощины, каждую впадину и яму. Дышать становится невозможно, и тошнит, и кружится голова, и людям и животным хочется убежать… а куда бежать на открытом пространстве? Только вверх. Но есть проблема — это понимают ВСЕ, и враги тоже, потому, спасая себя от удушья, оставайся начеку, ожидай встречи…

Выбравшись из стен Адзуми и поднявшись на холм неподалёку, они угодили из огня да в полымя. В обнимку с юной полуголой мико Шуинсая увидала та, кого он никак не ожидал тут встретить — Ёсисада Суа. Мастер сразу спрятал девушку за собой. Невзирая на боль и утомление, он встал прямо, и, вытащив катану, резким движением стряхнул с него коросту засохшей крови.

— Наконец-то встретились! — надменно расхохоталась Суа. Под пристальным осуждающим взором Шуинсая её коробило. Она выдержала нежеланную паузу, и, сознавая, что плошает, сказала нарочито напористо:

— Так вот какой настоящий Шуинсай?! Бегает от службы, обкрадывает святилища… изменяет жене с императорской дочкой-сучкой!.. — сказала, и себя пожалела: «а мне — отворот!»

В груди Суа созрело противное ощущение, что она, урождённая принцесса, испытывала одновременные влечение и благоговейный страх перед каким-то мелким и незнатным Зотайдо. Видя его, даже раненого и обессиленного, тяжело дышащего, не могла не восхититься. Но гнев нещадно терзал душу сестры Ёсисады Хадзиме. Мысленно приписав мастеру грехи родного брата, отвергнутая вновь женщина-воин завелась неистовой злобой.

— Зачем тебе глупая девчонка? — с остервенением процедила она. Запылённая копна волос спадала на левый глаз, правый горел агатом, будто неживой.

— Сама дура! — не удержалась от реплики Юкио из-за спины мастера.

— ЧТО? — не веря ушам, переспросила ошарашенная Суа. Ждали воины по левую и правую сторону от Чио-сан, как называл её Тсенг. — Маленькая наглючка! Взять их!

Самураи «Пылающего рассвета» окружили пару. Шуинсай, шепнув девушке приказание лечь на землю, круговым движением отбил катаной сразу две атаки. Над головой Юкио звякнула сталь. Шуинсай… её Шуинсай!.. ЕЁ герой!

Самураи нападали как-то неохотно, поодиночке, словно сговорившись разыграть приз — славу победителя знаменитого мастера. Захватив руку третьего, неосторожно напавшего воина, «трофей» обездвижил его ударом пальцев в какие-то особые точки на незащищённом латами горле. Обманным манёвром слегка завалился на противника, и, словно в бессилии, замер.

— Нога онемела?! — загоготал четвёртый самурай, и хотел было добить мастера тычком вакидзаси, но Шуинсай развернул и толкнул на него остолбеневшего бандита. И тут же сам атаковал. Пронзив обоих насквозь, подхватил чужой валяющийся катана и метнул в нападавшего пятого…

Поражаясь слабости воинов «Пылающего рассвета», Суа, словно фурия — сама решительность, вступила в бой. Синее лезвие тати полоснуло Шуинсая наискось. Левое бедро мастера ожгло болью. Рана обильно кровоточила. Он упал на правое колено и сквозь сжатые зубы издал стон.

— Шуи! — всхлипнула Юкио, кинувшись к нему. Выдернув катану из подёргивающегося рядом в судорогах тела бандита, мико отважно кинулась на ненавистную разбойницу, но в безыскусном наивном порыве её явилась лишь жажда мщения. Прыжком оказавшись около принцессы, Суа выбила меч, схватила девушку в замок и приставила лезвие к шее.

— Отпусти! — бросил Шуинсай, поднявшись с трудом и держась за бедро. — Забери что хочешь, но не её!

Наслаждаясь зрелищем раненого врага — такого врага! — Суа почувствовала облегчение. Некоторое время, глядя с умилением на его дрожащее колено и в потухшие глаза, она ядовито улыбалась.

— Даже не надейся! Ты — беспомощен, Зотайдо, — произнесла Суа, толкнув Юкио на землю. — Сучка погибнет у тебя на глазах! Я так хочу — так будет!

— Стоять! Бояться! — закричал кто-то снизу. — Сопротивление бессмысленно!

— ЧТО? Опять этот ненавистный фигляр Зотайдо Лао?! — поморщилась Суа. — Я же велела убить его!

Тсенг, стоящий в нескольких шагах, пожал плечами:

— Он, верно, сумел удрать, не вступая в бой.

Краешком глаза Шуинсай заметил брата и с ним троих ниндзя из додзё Ампаруа — Йиро, Маса и кто-то ещё, кажется, девушка… Морико, — после тяжёлой победы над намбадзинами составляли невеликий его отряд. Двое телохранителей леди Коридвен — Эги и коротышка Кин, а с ними пузатый молодец Хаору, связанные, стояли на коленях в кругу самураев Белого Тигра. Несколько здоровяков, склонившись над ними, словно палачи, допрашивали.

— Вон они, там! Суа-химэ и тайсё Тсенг… — громко заверещал малодушный Кин в надежде на милость.

Приказав своим атаковать, командир самураев Ёсисады зарубил его.

Голова коротышки откатилась прямиком к Хаору, глаза в глаза…

Атака была молниеносной. Воины Белого Тигра рванули в направлении скульптурной группы, каковой издали виделись им вожди «Пылающего рассвета». Но внезапно все остановились на полпути, замерли. Адзуми погрузилось в полную тишину, послышался кашель. Задыхаясь, все переглядывались, из глаз текли слёзы. Казалось, воздух резко улетучился — с таким трудом удавалось людям напитывать лёгкие. Куда там бежать, да ещё сражаться — просто дышать стало тяжело!

На вершине холма изготовился к бою «Пылающий рассвет». Ввысь взметнулись яри и нагинаты, обнажились хищные катаны, нацелились луки, аркебузы. Тсенг зажёг фитиль огненного шара Генбо. Леди Коридвен ткнула кончиком тати в грудь юной мико. Юкио всхлипнула.

— Слышишь, умоляй оставить девку в живых!.. — зашипела Суа… но мастер как будто не услышал — он вглядывался куда-то в направлении её самураев.

В сердце Шуинсая кольнуло, когда увидел невысокого человека, который незаметно появился в кучке бойцов клана Суа за спиной Тсенга. Свет месяца ласкал косматую голову, сверкал на серебряном медальоне, скатившемся на правое плечо. Непроизвольно вытянув шею, мастер всё так же не мог разглядеть лица — парень, будто желая остаться неузнанным, наклонял голову.

Необъяснимое тёплое чувство овладело душой, оживило. Мысли заметались потревоженными муравьями. Если бы парень поднял руку и коснулся уха… Нет, не коснулся, даже не дрогнули руки. Но чувство было настолько сильное, что Шуинсай едва не окликнул его. Интуиция подсказывала: молчи!..

Синоби-профессионал, наблюдательный Тсенг заметил внезапное замешательство атакующих и заподозрил неладное. Втянул воздух и уловил накатывающийся снизу запах… Газ! Нельзя огня!!! Он тут же попытался погасить искрящийся шнур, но пальцы обожгло. Неожиданно пробив бок Тсенга ударом кулака, какой-то парень, смутно знакомый, не позволил затушить фитиль шара. Выхватив бомбу, этот ненормальный швырнул её туда, под ноги командиру отрядов Ёсисады Хадзиме. Панический страх отразился на лицах воинов Белого Тигра, узревших в полёте рассыпающий опасные искры чёрный предмет. Раздался взрыв — неимоверной силы, который раскинул вихрем синее пламя повсюду. Загорелся мох на камнях и на земле, вспыхнули яркими голубыми огнями деревья над рекой. В одно мгновение всё пространство Адзуми превратилось в огромный светоч — и погасло.

Шуинсай опомнился быстро — уже в воздухе. Взрывной волной их троих выкинуло с холма и пронесло над болотистой равниной. Сгруппировавшись, Шуинсай упал в реку. Оглушённый, он последними усилиями вырвался из ледяной воды, и теперь судорожно крутил головой. Туман исчез, но кругом тучи пепла, и ничего не видно.

— Шуи!.. Шуи!.. — расслышал он. Звала Юкио, захлёбываясь. — Где ты?

По плеску и голосу определив местонахождение девушки, он быстро загрёб одними руками: онемевшая нога не действовала. От страшного напряжения из груди вырывался глухой стон, а сильный холод пронзал тело, будто иглами.

— Не увидишь… никогда! — другой злой сдавленный голос донёсся до него… и плеск прекратился.

— Нет, не-ет! — колотя замёрзшими руками по воде, он обезумел. — Убью, Суа!

— Не сдержал обещание! — эта мысль как будто отняла всё то, для чего стоило оставаться в живых, лишила рассудка, и оттого, не в силах больше двинуться, Зотайдо Шуинсай отдался в руки судьбе. Им овладело равнодушие. Мысленно простившись с миром, он плыл и не сопротивлялся воде, заливавшей его лицо, однако жизнь теплилась, не уходила. Казалось, его душа, отыскав укромное место в теле, ненадолго спряталась там. Находясь в странном состоянии, похожем на смерть, в котором ни о чём не жалеешь и ничего не желаешь, Шуинсай увидел перед собой сына, бравого и улыбающегося, возмужалого, окрепшего, словно сталь клинка после закала.

— Помогу тебе, пап! — призрак Шиничиро протянул руки, словно хотел крепко обнять отца. — Пойдём, вперёд! Дорога Цветов — не твоя!

Изумлённо оглядев отца сверху вниз, умерший сын покачал головой, звонко беззаботно расхохотался:

— Совсем на тебя не похоже: раскис, как варёная рыба. Дядя Лао и не узнает!

— Шини… я очень горжусь тобой и люблю, ты — самое ценное, что у меня есть! — признался Шуинсай, наконец. — Прошу, не уходи, мальчик мой.

— Эй, — Шиничиро погладил отца по раненой руке. — Бинты надо бы сменить и меньше нервничать. Выздоравливай, а то дядя Лао не справится один в трёх додзё, и времена-то наступают не простые!

Шуинсай хотел было что-то сказать, но Шиничиро положил палец на его губы, и, осклабившись во весь рот, добавил:

— Только не сердись, ведь я стащил из дома фамильный клинок! На стене висел, помнишь?.. Ого, — вдруг посмотрел он вдаль и помахал рукой. — Пора… Пап, — обернулся мёртвый сын в последний раз, — там, дома, мама ждёт тебя…

Очнувшись на берегу, Шуинсай глядел на звёздное небо. Оно расплывалось — в глазах стояли слёзы. Тумана как не бывало.

— Э-эй, дядька, ты жив? — отложив тяжёлую поклажу, незнакомый мальчик наклонился и с опаской рассматривал его. — Кто тебя отделал? Небось, твой друг, монах с кривой рукой?.. Так он ушёл по склону. Нельзя тут шататься в поздноту!

В синяках, порезах и кровоподтёках, с трудом соображая где находится, мастер тяжело поднялся на ноги. Тепло, но ветер ночи, пронизывая насквозь мокрую одежду, заставлял вздрагивать от холода.

— У тебя и ката-ану забрали, — подметил мальчик, усмехнувшись. — Когда я вырасту, отец подарит мне прекрасный клинок. Я-то никому не позволю взять его… разве что отцу.

Медленно передвигая ноги, Шуинсай поплёлся, сам не зная куда.

* * *

Лао и Шуинсай встретились во дворце, на церемонии Рождения Новой Эпохи, затеянной кампаку императора, Мотохайдусом. Вместе угрюмо веселились, рано ушли домой.

Удивительно, но катаклизмы, сотрясшие Ацуми, прекратились именно на окраине Эдо, словно деревня и додзё Ампаруа поглотили их, спрятав гнев Бо глубоко под землёй. Старики, дети и женщины всю весну разбирали медленно оттаивавшие руины своих деревенских жилищ, и только теперь принимались очищать завалы додзё, заросшие кудрями густого дикого плюща. Убогое зрелище предстало взорам братьев-мастеров.

В напряжённой суматохе рабочие, которых послал Мотохайдус в помощь Зотайдо, копались в грудах дерева, тростника и камней. Цвет лиц у них мало чем отличался от цвета земли, в какой они копошились, точно жуки. Кирки и лопаты застучали: грохот разносился далеко окрест. Строители, вынося обломки, крошили твёрдую почву, насыпали в корзины, потом пересыпали в мешки и уносили на плечах.

Гора Химбэй изменилась, осунулась, точно лицо человека, не знавшего отдыха долгое время. Подземные толчки будто уменьшили её, скинув лишнее. Единственное, что осталось неизменным — на месте изгородей, от которых остались лишь обломки, сидели глянцевые чёрные дрозды с красными полосами в основании крыльев. Они пощёлкивали клювами и отрывисто перекликались.

— Сожри Хатиман этих пернатых! — сплюнул Лао, хлопнув брата по плечу. — Ничего, Шуи, складут хижину, поживёшь пока без излишеств.

Шина стояла около развалин дома Шуинсая задумчивая, отрешённая, глядя сквозь подбежавшую к ней с радостной вестью о возвращении мужа служанку Рёи.

— Лао-сан?.. — обронил младший. Лао напрягся, догадываясь, о чём хотел поговорить брат. Вмиг придумал множество возможных вопросов и ответов на них.

— Когда восстановят додзё Ампаруа… мы их разделим?

Облегчённо вздохнув, Лао удивлённо воззрился на него:

— Не нравится вместе?

— Нравится, но «не моё».

— Тогда… — старший пожал плечами. — Что предложишь?

Глаза младшего Зотайдо повлажнели, а голос изменился тихо и трепетно:

— «Красный лотос» — додзё Ампаруа.

— Как скажешь, — согласился Лао. — Что, «Широй хасу» впечатлили?

При любых других обстоятельствах старший начал бы сердиться, настаивать на своём, но сейчас согласно кивнул.

— Тебя ждут.

Отчасти чтобы приноровить шаг к стремительному потоку мыслей, отчасти чтобы развеяться, Шуинсай пошёл к реке. На покачивающемся от ветра бамбуковом мосту, волнуясь, ждала старая женщина — тётка Шины; тут же, на бережку, играли три ребёнка. Заметив мастера, старуха быстро позвала их. Дети встали рядом и замолчали, глядя на Шуинсая с нескрываемым восторгом.

— Вы отправляли за ними? — под его испытующим взглядом чувствуя неурочность своего вопроса, старуха заволновалась.

— Да, — приблизившись к детям почти вплотную, он выхватил катану и взмахнул перед их лицами так, что дуновение, созданное резким движением, всколыхнуло чёлки. Женщина вскрикнула от неожиданности, но ожидала ответа, затаив дыхание. — Не моргнули, значит, сгодятся!

Наклонившись, Шуинсай всмотрелся в них, оживлённых, и задышавших глубоко и часто, улыбнулся — под глазами сетью пролегли добрые морщинки.

— Я — Татсу-тянь — лучший воин додзё! — заявил черноволосый мальчик, толкнул беловолосого, который в неумелом захвате за руку, попытался перебросить нахалёнка через перила моста.

— Может, хватит, мальчики? — пригрозила кулаком девочка с маленькой родинкой на щеке. — Аяме, — поклонилась она, учтиво представившись, — а это Рики-пён.

— Рикиморо, — серьёзно поправил светловолосый малыш.

Ученики, которым мастер отдал горячую любовь, лежали в земле, сгинули во времени, но, хотя вместе с ними оказалось погребено счастье и радость его жизни, однако не превратил он своего сердца в гробницу и оставил открытым для лучших чувств. Глубокая скорбь только укрепила, очистила душу.

Вернувшись, он увидел неприятно вытянутое лицо старшего брата, который грозно надвинулся на невысокого сутуловатого парня с животом, не по возрасту большим.

— Мне плевать… Хаору ты или нет? — орал покрасневший Лао. — Иди отсюда, ни с кем ты не будешь говорить. Во дворце выдают вознаграждение тем, кто остался в живых из нашего додзё, скажи, что помогал лично мне. Подойди к сэмпэю Йиро… вон он, там! Перескажи мою волю.

Схватив парня за грудки, Лао встряхнул его, будто пытаясь привести в чувства контуженного. — Увижу в Ампаруа, зарублю!

— Кто он? — спросил Шуинсай, глядя парню вслед.

— Босяк с… дороги, и прохиндей, — зло ответил брат, стерев рукавом пот с покрасневшей лысины.

— Сейчас много обездоленных бродит, нельзя их гнать.

— Следующего приютим, — усмехнулся Лао, и вздохнул.

Несколько дней Шуинсай был немногословен и подавлен, неохотно рассказывал о минувших событиях. Рабочие наскоро восстановили жилище младшего Зотайдо, нашли какой-то инкрустированный драгоценными камнями клинок под грудой обломков. Постепенно облагородили и додзё.

Только со временем вернулся давний Шуинсай, открытый и отпускающий шутки невпопад.

Ярко освещённый целым пуком христианских восковых свечей, прилепленных к металлической подставке и пылающих ярко, беспокойно, он лёг на футон рядом с супругой. После долгого молчания Шуинсай первый заговорил с Шиной.

— В хижине почти нечего делать, служанку можно отпустить. Меньшей части от вознаграждения, которое получили Зотайдо от Мото-сана, хватит на то, чтобы Рёи обзавелась собственным жилищем и хозяйством.

Рёи, тщательно выскребая глиняный горшок в прихожей, прислушивалась через тонкие бумажные фусума. Тонким ароматом цветов, посаженных заботливой рукой служанки, был напоён жаркий сумрак. Уйдя в свою выгородку, она и радовалась, и грустила, готовясь ко сну.

— Шуи, — вдруг взволнованно начала Шина. Голос жены дрогнул, а глаза заблестели. — Не видел ли ты нашего мальчика? Он приснился мне в ночь, когда я заболела сердцем и чуть не умерла…

— Видел!.. Такого красивого и сильного! — сказал он с тихим отрешённым плачем. Замотал головой, будто пытаясь отогнать навязчивый образ. — Шини-тянь ушёл Дорогой Цветов… и не вернётся.

Всхлипнув, Шина зарыдала. Прильнув к тёплой груди мужа, несчастная женщина искала успокоение в стуке его сердца.

— Не позволю… слабость… — бросил Шуинсай, поднимаясь. Шина отшатнулась. — Гордись сыном, женщина!

С того дня Шина давала волю слезам лишь втайне от мужа, а Шуинсай не допускал расспросов.

Прошло немало времени, прежде чем в деревне Ампаруа стали тренироваться юные буси. Аяме, Татсумару и Рикиморо отличались от остальных учеников, как отличался сокол от журавля. Подобно художнику, не знающему сна и отдыха, расписывающему залы дворца императора, малыши усердно тренировались.

С холма в центре Ампаруа мастер Зотайдо руководил тренировочным процессом, как прежде вдохновляя юных воинов. Слыша строгий негромкий, но добрый голос наставника, мальчики и девочки спешили исполнить указания, неустанно меняя виды тренировки. Как прежде, собирая учеников вокруг себя, возле костра, Шуинсай рассказывал им захватывающие истории. Морщинки на его лице складывались в затейливый рисунок. Волосы, схваченные ремешком на затылке, покрыты сухим пеплом ранней седины, слегка поредевшие, они подчёркивали решительную, волевую внешность.

Учитель Шуинсай тренировался вместе с учениками, говорил, что истинный Путь Воина бесконечен. Идти по нему следует разумно. Всегда. Вопреки усталости, невзгодам и трудностям. Сильные руки, засученные по локоть, усыпанные шрамами и морщинами, проделывали молниеносные движения. Он владел с завидной ловкостью изощрёнными техниками боя, мало кто решался из других додзё мериться с ним силами… Разве только родной брат: возвращаясь издалека, он так и норовил поддеть и нарваться.

Время от времени клан «Шакурен», или «Красный лотос», пополнял ряды воинов императора новыми ниндзя.

Каждую весну распускались цветы сакуры, и в эту прекрасную пору широкие зелёные холмы становились округлыми, таились в логах низкорослые кустарники в цвету, вытягивали трели зарянки и камышовки, вдоль дорог ри за ри тянулись залитые водой рисовые поля, да грядки — бледно-зелёный салат, кудрявая цветная капуста, серо-зелёные уродцы-артишоки. Коровы и козы лежали сонно в тени деревьев, и только к вечеру брели на пастбища. Налетавший после полудня ветер гнал по долине пыль, и она жёлтым туманом поднималась в небо, высоко-высоко, чуть ли не к вершинам гор, а в предвечернюю пору вода в глубоких заводях рек отливала кармином.