1. Аарон Эстерсон: психоаналитическая феноменология идентичности

Лэйнг редко работал в одиночестве. Многие его книги были написаны в соавторстве. Развивая в теории и на практике идеи социальной феноменологии, он следовал ее духу и в жизни. Он предпочитал коллективные проекты и коллективную работу, возможно, считая, что многократная тотализация в работе приводит к лучшим результатам. Уже начиная с первых проектов, с исследования семей шизофреников, он собирает вокруг себя множество людей, и эта группа будет расширяться вплоть до его самого масштабного в плане командного ресурса проекта – Кингсли-холла.

Несмотря на то что Лэйнг не сформировал никакой школы и говорить о лэйнгианстве невозможно, многие его соратники и коллеги в теории и практике уже после сотрудничества с ним развивали его идеи. Может быть, поэтому британская антипсихиатрия более или менее однородна: в ней акцентирована социально-феноменологическая ориентация, внимание к семье, в тех или иных вариациях развивается концепт метанойи и практика терапевтических сообществ. Все эти моменты первоначально были заявлены именно в коллективных проектах Лэйнга. Он разрабатывал самобытную и убедительную теорию, и в этой теории с ним вряд ли можно было сравниться. Поэтому практическая ориентация ближнего круга коллег закономерна. Единственное исключение – Аарон Эстерсон, самый давний знакомый, коллега и соавтор.

Лэйнг и Эстерсон познакомились в клубе альпинизма Университета Глазго. Эстерсон учился двумя курсами старше, они были людьми с разными взглядами на жизнь и многие профессиональные вопросы, никогда не дружили, но между ними было много общего. Они оба крайне негативно относились к традиционной психиатрии, считая ее постулаты необоснованными и не имеющими реального отношения к человеку. Эстерсон и Лэйнг много читали, вращались в одних и тех же интеллектуальных кругах. Лэйнг влиял на Эстерсона, Эстерсон – на Лэйнга. Именно с подачи своего друга и коллеги Лэйнг познакомился с «Тибетской книгой мертвых».

После университета Эстерсон организовал в Израиле терапевтическую коммуну, кибуц, в котором статус психически больного был упразднен, и коммуной управляли сами пациенты. Вновь они сошлись уже в конце 1950-х, когда решили заниматься изучением семей шизофреников и организовали исследовательскую группу. Сотрудничество длилось около пяти лет, книга по материалам проекта была сдана в издательство в августе 1963 г., а издана в апреле 1964 г.

Разные характеры и мировоззрение дали знать о себе уже в этом проекте. Они постоянно соперничали, их мнения расходились даже в оценке вклада друг друга. Эстерсон настаивал, что вклад Лэйнга был исключительно литературным и что тот не принимал никакого участия в процессе исследования, Лэйнг, в свою очередь, говорил, что Эстерсон не написал ни одной страницы книги.

После завершения проекта они сотрудничали уже в рамках Филадельфийской ассоциации и Кингсли-холла, но и здесь их разногласия продолжались. С самого начала Эстерсон настаивал на жестком управлении коммуной, в частности, ставил вопрос о необходимости должности медицинского директора. Лэйнг же исповедовал принцип отсутствия правил и рамок, должностей и иерархии. Эстерсон боролся за установление в Кингсли-холле порядка, но каждый раз отступал перед обаянием и харизмой Лэйнга. К 1966 г. разногласия достигли предела, и 4 сентября 1968 г. Эстерсон покинул коммуну и ряды Филадельфийской ассоциации.

Однако проект по исследованию семей шизофреников так и не был закончен, проведен был только первый этап работы. Из-за своеобразной незавершенности исследования при прочтении книги создавалось впечатление, что все семьи провоцируют шизофрению, что семья как социальная группа по своей природе шизофреногенна. Сам Лэйнг не придерживался такой категоричной точки зрения. В конце работы Лэйнг и Эстерсон пришли к выводу, что механизмы манипулирования, выявленные ими в семьях шизофреников, встречаются и в нормальных семьях, но происходит это гораздо реже. Такие результаты требовали продолжения исследования. И Лэйнг, и Эстерсон постоянно возобновляли разговор о завершении проекта и книги, но по причине непреодолимых разногласий они так и не смогли работать вместе. Эстерсон продолжил только свою часть. В конце 1970 г. была опубликована книга «Весенние листья», продолжающая традиции «Здравомыслия, безумия и семьи».

Эстерсон развивает начатые вместе с Лэйнгом исследования, дополняя заложенные в них идеи. Если в первом томе, написанном вместе с Лэйнгом, большее внимание уделялось теоретическому аспекту, а анализ шел от разбора случаев к построению обобщенной теории социальной феноменологии, то в самостоятельной книге Эстерсона исследовательская стратегия выстраивается от клинического случая к методологии, теоретический анализ и определение понятий являются лишь дорогой к методу.

В центре книги Эстерсона «Весенние листья» подробный анализ клинического случая, уже представленного и проанализированного в совместной работе с Лэйнгом. Эстерсон использует его для развития собственного метода: он продолжает метод социальной феноменологии, разработанный Лэйнгом, и дополняет его психоанализом. В предисловии, объясняя специфику и цель работы, он пишет: «Эта работа задумана как исследование разрушения связи, синхронизации и превосхождения в новом синтезе социальной феноменологии, как она представлена в ранней работе, и психоанализа опыта». Этот синтез, по убеждению Эстерсона, позволит прояснить переживание членами социальной группы друг друга и группы в целом с акцентом на неосознаваемых паттернах опыта и фантазии.

Эстерсон продолжает исследовать шизофреногенные семьи в понятиях практики и процесса, ряда и связки. Он отходит от понимания болезни как патологического процесса, нацеливая свое внимание на семейные паттерны мистификации взаимодействия и пытаясь вскрыть смысл и значения амбивалентности семейной практики. Шизофрения для Эстерсона – это ответ на социальную практику семьи, в которую включен больной, а отнюдь не проблема одного человека. В запутанной сети взаимодействия, перебирая семейные диалоги и событийные сюжеты, Эстерсон пытается нащупать методы возможного понимания шизофрении.

Стремясь отграничить свой метод от естественнонаучной парадигмы и понимания психического заболевания как процесса, Эстерсон настаивает, что только диалектическое исследование может пролить свет на смысл социальной ситуации. Он дает следующее определение: «Под диалектической наукой я подразумеваю исследование взаимодействия людей и групп людей, противопоставляя его исследованию естественных событий, входящему в предметную область естествознания».

Эстерсон подчеркивает, что основной особенностью человеческого существования, в отличие от существования предметов, является то, что человек принадлежит одновременно системам пассивных и активных отношений. Включаясь как пассивный объект в ход естественных событий, человек вступает в пассивные отношения, к примеру, общаясь и жестикулируя, он двигает руками и ногами как совокупностью мышц, костей и связок. Так понятое поведение человека и предстает, по мнению Эстерсона, как процесс, входя в область исследования естествознания. Однако человек включен и в активные отношения. Он взаимодействует с другими людьми, он жестикулирует, выражая гнев или любовь, соглашаясь или протестуя. В этом случае жестикуляция имеет подтекст и не может быть понята изолированно: она включена в практику социального взаимодействия и сама является социальной практикой. Изучением последнего и должна заниматься диалектическая наука.

Диалектическая наука представляет жизнь людей как пространство межличностных отношений. В этой ситуации взаимодействия люди переживают себя в связи с другими людьми и могут познавать формы и природу этих отношений. Поэтому взаимодействие предстает в диалектической науке как центральное событие человеческой жизни, как конституирующее пространство человеческой личности, пространство формирования идентичности. Это формирование идентичности в ситуации взаимодействия является для Эстерсона узловым моментом теории диалектической науки, и он описывает его через понятие «сущность отношений». «Направленность взаимоотношений, которая формирует идентичность человека, можно определить как сущность (nature) взаимоотношений, в которые он вступает», – пишет он. Это паттерн отношений, включающий в себя формы и способы взаимодействия в группе.

Специфику межличностных отношений Эстерсон совершенно логично выводит из самой ситуации – из взаимодействия людей. Межличностные отношения – это отношения, в которых участники взаимодействия признают и воспринимают друг друга как личности. Поэтому одна из центральных особенностей этого взаимодействия – взаимность, или реципрокность. Каждый, кто вступает в отношения, должен воспринимать как личность другого и быть воспринят каждым другим как личность. Такая же взаимность имеет место и при конституировании идентичности. «В этом взаимодействии, – указывает Эстерсон, – каждый из участников невольно конституирует себя как личность, подтверждающая других и подтверждаемая другими». Ситуация взаимности и приводит к необходимости учета межличностного взаимодействия: поскольку люди постоянно вступают в межличностные отношения, нельзя исследовать личность, не обращая внимания на ее связь с другими личностями. Всякое исследование личности, по Эстерсону, – это исследование отношений, в которые эта личность вступает. Однако исследование отношений – и это центральный момент в разработке Эстерсоном собственного метода – предполагает вовлечение и исследователя. Всякий наблюдатель, исследующий отношения человека, неизменно включается в их сеть. Исследователь одновременно и изучает, и конституирует область исследования.

Такая специфическая ситуация, с которой мы всегда сталкиваемся, погружаясь в пространство межличностного взаимодействия, требует, по Эстерсону, разработки специфического метода и выбора соответствующей формы рациональности. Этот метод должен отталкиваться от ситуации, в которую теперь включен сам исследователь, а исследователь должен благодаря этому методу осмыслять ситуацию, в которой он является одним из реципрокных звеньев, поэтому он должен опираться не на естествознание, а на диалектическую рациональность.

Естествознание, как оговаривается Эстерсон, правда, тоже может выступать платформой для исследования человека и его взаимодействия. Так, на его взгляд, происходит в психиатрии. В этом случае взаимодействие предстает как взаимодействие одушевленного с неодушевленным, неодушевленным при этом становится больной. Он исследуется подобно объекту или вещи, он мистифицируется, что приводит к переживанию им себя самого как не-личности. Объективное исследование способствует пониманию социальной группы как объективного единства, функционирование которого подчинено естественным законам. Возникает представление, что группа движима не собственными членами, а посторонними ей законами, и социальная практика группы подменяется процессом. Все события начинают толковаться в парадигме процесса, в том числе и то, что процессуально называется психическим заболеванием.

Так ведется аналитическое исследование. В противоположность диалектическому оно предполагает внешнего по отношению к исследуемой системе наблюдателя, рассматривающего объекты своего исследования как объективные события. Продуктивная работа в рамках такой рациональности, по мнению Эстерсона, невозможна, поэтому для того чтобы исследовать больного шизофренией, необходимо в корне изменить рациональность. В рамках клинического мировоззрения, даже если мы признаем в больном человека, это невыполнимо. Исследователь в этом случае должен не только рассматривать больного в сети взаимодействия и социальной ситуации, в единстве его опыта и поведения, но и понимать себя и клиническое взаимодействие как часть пространства исследования.

В основе диалектического метода, превосходящего аналитическое исследование, лежит исследование человека как включенного в социальную систему. При этом всякая социальная система существует в единстве лишь в том случае, если все ее члены разделяют основной принцип ее общей практики. Эстерсон подчеркивает: «Все необходимые отношения выражают то, что можно назвать базисной, или основной, практикой группы. Эта практика – паттерн связи, которая конституирует и поддерживает группу как группу. Центральный принцип группы – принцип этой практики». Группа как раз и существует как носитель практики.

Практика группы является пространством ее противоречий, впоследствии запускающих внутригрупповые проблемы и, возможно, даже приводящей к развитию шизофрении. Противоречие при этом Эстерсон характеризует следующим образом: «В социальной системе противоречие может быть определено как опыт одновременной констатации и отрицания проблемы в пределах системы».

Стремясь упорядочить все многообразие противоречий, Эстерсон выделяет следующие их формы, описывая в них структуру противоречий: 1) простые противоречия, где противостоящие стороны очевидны для тех членов общества, которые хотят увидеть проблему; 2) противоречия-парадоксы, в которых одна или обе стороны конфликта сокрыты от членов группы; 3) двойные противоречия, построенные на двойном отрицании негативных эмоций или проблем; 4) множественные противоречия с запутанной структурой и неопределенным, двусмысленным последним элементом. В этом случае неясно, отрицается или подтверждается «отрицание/утверждение». Примером такого противоречия Эстерсон называет описанную Бейтсоном ситуацию двойного послания.

Противоречие, по Эстерсону, не синонимично конфликту: открытая конфронтация еще не означает противоречия, поскольку такое противостояние не всегда вовлекает установки и ожидания его участников. О противоречии можно говорить, только когда в конфликте один или несколько участников взаимодействия демонстрируют неожиданную реакцию на ситуацию или отсутствие ожидаемой реакции, и эта реакция идет вразрез с принятой в социальной группе практикой. В социальной ситуации, как отмечает Эстерсон, противоречие является функцией паттерна неожиданного поведения или функцией отсутствия ожидаемого паттерна. Эти паттерны поведения могут быть межличностными, внутригрупповыми и межгрупповыми, такими же могут быть и противоречия.

Строя здание диалектической науки, Эстерсон развивает идеи, сформулированные Лэйнгом в отношении социальной феноменологии как науки об опыте людей, поведения и взаимодействия как функциях опыта. Он подчеркивает, что опыт при этом всегда является интерсубъективным, поэтому взаимодействие предстает решающей структурой диалектического исследования. Включение исследователя в пространство взаимодействия и является новшеством Эстерсона, и это, по его убеждению, позволяют сделать диалектические парадигма и рациональность.

На основании диалектической теории Эстерсон пытается наметить серию конкретных действий по снятию противоречия социальной системы. В основе методологических наработок положение о том, что противоречие социальной системы – «порождение внутригрупповой практики». Социальная группа устанавливает образцы поведения или межличностного взаимодействия, которые должны разделять все ее члены. Противоречие – результат кризиса этих образцов, поэтому снять противоречие могут только сами члены группы, одному терапевту-исследователю это не под силу.

Терапевт, следовательно, не может каким-либо воздействием изменить социальную систему, не может стать источником изменений, он может воздействовать лишь опосредованно, подталкивая и активизируя внутригрупповые процессы. В сопоставлении его опыта и опыта членов социальной группы можно открыть отличительные особенности внутригрупповой социальной практики, прояснить характерные для группы паттерны поведения и опыта. Диалектическую природу социальных внутригрупповых процессов, по Эстерсону, можно понять только изнутри, поэтому здесь неприменима аналитическая рациональность. И только изнутри группы может быть прочувствовано и вскрыто основное противоречие, которое отягощает социальную ситуацию и требует снятия.

Диалектический метод погружения в группу необходим и еще по одной причине. Как совершенно справедливо подчеркивает Эстерсон, опыт, переживания, в отличие от поведения, не могут наблюдаться и исследоваться непосредственно. Опыт может быть схвачен только в сети опыта взаимного восприятия. Поэтому для того чтобы схватить опыт больного, опыт восприятия его семьей, а также опыт каждого члена семейной системы, нужно включиться в группу и тотализировать весь предшествующий опыт, все предшествующие синтезы и все тотализации. «Диалектика – это изменения и в наблюдателе, и в наблюдаемой системе…», – подчеркивает Эстерсон. Поэтому диалектический процесс исследования носит одновременно и индивидуальный, и социальный характер: он затрагивает индивидуальный опыт исследователя и опыт каждого члена семьи, самосознание, самопереживание и проясняет взаимосвязи и основной принцип практики семьи как социальной системы.

Посредником для социальной группы, на взгляд Эстерсона, может стать психоаналитически ориентированный терапевт. В интерпретациях происходящих процессов он описывает свой опыт; путем сопоставления члены группы могут определить особенности своих переживаний и поведения, своего восприятия внутригрупповых процессов. Интерпретация психоаналитика, таким образом, конституирует промежуточное пространство посредничества, благодаря которому могут быть лучше поняты особенности социальной системы. Снятие противоречия социальной системы и тотализация его в более широкой социальной практике приводит к изменению опыта и поведения всех участников взаимодействия, для Эстерсона «успешный психоанализ, таким образом, – это и терапия для аналитика».

Диалектическое мышление направлено одновременно и на наблюдателя, и на наблюдаемую систему, рассматривая последнюю как социальную и личностную практику и позволяя разделять в этом исследовании и личность, и систему. Его процесс, по Эстерсону, включает три компонента:

1) развитие взаимности между наблюдателем и исследуемым социальным пространством. Исследователь чувствует себя включенным в систему, влияет на нее и испытывает ее влияние, но он не может оценивать эту социальную систему, поскольку погружен в нее;

2) временная нигиляция, отход от активной включенности в систему. Исследователь обращается к своему опыту, сопоставляя его с опытом и событиями исследуемой социальной системы; социальная система становится «фоном» в гештальте опыта наблюдателя, и на первый план как «фигура» выходит динамика собственного опыта исследователя;

3) возвращение взаимности с социальной системой: исследователь, осознав границы собственного опыта и особенности системы, возвращается в нее, чтобы прояснить ее структуру и связи, чтобы наметить пути возможных изменений.

Иногда группа может быть не готова к осознанию противоречия и последующим изменениям, тогда терапевтические отношения могут формироваться только с теми членами группы, которые готовы двигаться дальше, поэтому групповая терапия может включать элементы индивидуальных сессий. Здесь нельзя использовать силу и осуществлять воздействие, поскольку изменение социальной ситуации может быть достигнуто только добровольно и всеми членами группы. Такая же ситуация часто наблюдается и на макроуровне: многие революционные преобразования продвигаются вначале узкой группой людей, осознающих противоречие макросоциальной системы, и только впоследствии в это движение вовлекаются широкие массы. В таком случае залогом успешных изменений могут стать даже первоначальный провал и регрессия. Неудача тогда рассматривается как стимул к повторной тотализации ситуации, и эта тотализация будет включать уже и факт предыдущей неудачи. Процесс должен постепенно развиваться дальше. Эстерсон пишет: «Роль диалектически ориентированного исследователя подобна роли акушерки, терпеливо способствующей рождению нового экзистенциального порядка, уже готового появиться на свет».

Диалектическое мышление, таким образом, привносит в исследование динамизм, позволяя не только наблюдать социальную систему, но и посредством личностных изменений самого исследователя изменять ее. «Это изменение, – подчеркивает Эстерсон, – является неотъемлемой частью метода». Трехэтапный процесс диалектического мышления развивается по спирали, и третий момент представляет собой возвращение к первому на более высоком уровне социального и личностного развития. Сам он предлагает представленную на рис. 3 условную схему.

РИС. 3. Спираль диалектического мышления

Исследователь на каждом из этапов вновь переосмысляет свое видение ситуации и приводит противоречащие ему события в непротиворечивое единство. Этот синтез Эстерсон называет тотализацией. Тотализация включает в себя и саму социальную ситуацию, и опыт исследователя, и возникающие противоречия, единство этих элементов обеспечивает учет всех факторов и постепенное прогрессирование исследования. Нарастающий синтез идет путем последовательного и прогрессивного согласования противоречий, которому по образцу вышеприведенной трехчастной схемы соответствует постоянная тотализация, детотализация и ретотализация противоречивых элементов опыта.

Само движение от тотализации к ретотализации носит, по Эстерсону, регрессивно-прогрессивный характер в соответствии с тремя моментами тотализации: 1) исследователь производит феноменологическое описание ситуации и ее противоречий, а также своего собственного переживания этих противоречий; 2) путем регрессивно-аналитического движения он проводит исторический анализ проблем с позиции истории социальной системы и одновременно с позиции изменения его отношения к ним; 3) в прогрессивно-синтетическом движении исторический анализ объединяется с феноменологически наблюдаемыми событиями и развивается вмещающая их тотализация. В этой тотализации и происходит «раскрытие» (revelation) смысла происходящего.

Диалектическое понимание ситуации, проясняя практику и само являясь практикой, по Эстерсону, предполагает не только диалектическое мышление, но и диалектическое действие (acting), конституирующее в исследовании смысл социальной ситуации. Эстерсон подчеркивает: «Рациональная социальная практика есть деятельность, основанная на диалектически развертывающемся посредством тотализации рефлексивном постижении. В этом и состоит ее логика – рефлексивное познание социальной и исторической практики и процесса посредством и для социального и исторического действия». Поэтому для исследователя в пределах диалектической рациональности рефлексия социальной ситуации и действие в ней неразделимы. Само исследование в этом случае – практика, способствующая экзистенциальной реализации, а диалектическое осмысление – это рациональность, требующая действия и достигаемая посредством действия. Динамизм, а также сочетание осмысления и действия – неотъемлемое и специфическое свойство человека.

Развертывая такую схему анализа и работы, Эстерсон конкретизирует ее составляющие и ставит вопрос о критериях истинности анализа и проверки гипотез и действий. Он сопоставляет макроуровень исторического и социального анализа и микроуровень анализа отношений и личности. При этом первый представляется марксистским анализом истории, второй – психоаналитически феноменологическим анализом семейной ситуации. Он пытается соединить марксизм, феноменологию и психоанализ в продуктивную схему возможной работы с внутрисемейными конфликтами.

На пути от тотализации к ретотализации взаимоотношения исследователя и системы могут быть проверены, на взгляд Эстерсона, в двух узловых точках: на теоретической стадии согласования и на практической стадии эффективного действия. На теоретической стадии основной задачей является вскрытие противоречия, которое представляется как руководящая нить всего анализа и связующее звено всех рассогласований в семейной системе. Это противоречие упорядочивает неупорядоченность социальной системы.

Практическая стадия стартует одновременно с тотализацией. Практические проблемы становятся понятными в синтезе опыта и действия, именно этот синтез делает противоречие окончательно ясным и понятным. В этот момент, по Эстерсону, как раз и возможна ошибка, поэтому он задается вопросом, каким образом на этом этапе избежать неправильного истолкования и неправильной тотализации, как не впасть в ошибку мистификации.

Основной критерий, который предлагает здесь Эстерсон, – это критерий практической реализации. Валидная, истинная тотализация приводит к эффективному и продуктивному действию в социальном пространстве. Так, на макроуровне истинность и валидность оценки Лениным социальной системы царизма измеряется успешностью предпринятой им социальной революции. На микроуровне практики психоанализа эффективность предположений аналитика и эффективность психоаналитической терапии проверяется степенью облегчения реализации ранее блокированного опыта. Процедура такой проверки приводит Эстерсона к формулированию принципа диалектической реализации, описывающего направленность диалектического процесса.

Эстерсон настаивает, что действие на микросоциальном уровне должно быть направлено на радикальное изменение имеющейся социальной ситуации. Он разъясняет: «Социальная система претерпевает радикальные изменения, когда снимается актуальное принципиальное социальное противоречие», а это, в свою очередь, может произойти только посредством расширения социальной практики, включающей имеющееся противоречие в более широкий социальный контекст. На уровне психотерапевтической ситуации это означает осознание неосознаваемых противоречий посредством рассмотрения их в межличностном и внутриличностном контексте.

Проверка тотализации, как мы видим, является ретроспективной, и никакая тотализация не может быть абсолютно правильной. По этим причинам исследователь и терапевт социальной ситуации всегда вынужден двигаться наощупь, он должен быть готов к неожиданностям, поскольку ни одна тотализация не повторяет другую, и ни одно противоречие не является точным ключом к разрешению следующего. Исследователь должен подходить к социальной ситуации без предвзятости и предубежденности, открываясь для настоящего противоречия, дабы снять его в адекватном ему и эффективном для практики синтезе.

Строя такую тактику работы, Эстерсон отмечает, что снятие противоречия не означает его упразднения и исчезновения. Развитие практики приводит к возникновению нового противоречия, которое хотя и будет иметь другие истоки, но представится не менее актуальным и принципиальным, чем предыдущее. По сути, Эстерсон высказывает гегельянские идеи: «Диалектическая практика успешна, когда существующая социальная или межличностная ситуация разрешена так, что в более широком практическом синтезе удалось превзойти имевшееся ведущее противоречие и открыть новое ведущее противоречие, которое основано уже на иных принципах практики».

Противоречие для Эстерсона является ведущим стимулом личностного и социального развития и не всегда представляется разрушительным для социальной системы или для самого человека. Оно утрачивает свой позитивный характер, если становится исторически избыточным, не обусловленным больше социальной или исторической необходимостью, или же если устанавливается табу на его признание, осознание и исследование. В последнем случае противоречие удваивается: нарастает исходное социальное или межличностное противоречие, которое подкрепляется противоречием табу. В процессе работы с социальной ситуацией, по Эстерсону, успех возможен, только если при переходе с одной стадии на другую последовательно прорабатываются существующие противоречия. В противном случае прогрессивное движение становится невозможным.

Диалектическую теорию отклонения и шизофрении Эстерсон строит на основании понятия противоречия. Именно такая трактовка, на его взгляд, позволяет выстроить динамическую диалектическую модель и осуществить эффективную терапию.

Шизофрения, по Эстерсону, – результат неразрешенного внутригруппового, внутрисемейного противоречия. Все без исключения выделенные им разновидности противоречий могут встречаться как на макро– так и на микроуровне и сопровождаются мистификацией. Эта мистификация часто приводит к проблемам с идентичностью, а часто и к формированию шизофрении.

Эстерсон придерживается реалистической трактовки шизофрении. Хотя он и говорит, что необходимо различать шизофрению как диагноз и шизофрению как болезнь, он все же признает, что некоторые люди действительно страдают этой болезнью, в основе которой лежит раскол личности.

Вслед за Лэйнгом он развивает теорию перерождения – пути обретения нового личностного единства и личностного постижения. Этот путь он называет реверсией, и именно о нем, на его взгляд, говорят, когда имеют в виду трансцендентальный опыт. Длиться такой опыт может от нескольких мгновений до нескольких лет, запускает его работа с глубинными слоями личности, проводящаяся в рамках йоги или психоанализа; личностная фрагментация в социальной ситуации, сопровождающаяся мистификацией и неподлинным опытом; а также употребление наркотических веществ вроде ЛСД и мескалина в том случае, если они используются под контролем профессионалов-медиков.

Путь обновления не имеет для самого человека даже изначальной точки, поскольку в опыте реверсии утрачивается всякая способность к дифференцированному восприятию и памяти. И только ретроспективно, уже после прохождения всей этой дороги, сам человек может восстановить его моменты, а также сказать, когда именно его мир и опыт разлетелись вдребезги, а сам он пошел по пути обретения нового взамен вмиг утраченного.

Этот опыт, как называет его Эстерсон, опыт персонального бытия-для-себя-самого (being-for-self), содержит в себе три момента: 1) уровень элементарной нерефлексивной импульсивной активности по достижению желаемого или избеганию нежелаемого; 2) уровень рефлексивного отношения, переживания и выстраивания реципрокного единства опыта; 3) триединство опыта, переживания опыта и опыта этого переживания опыта. В итоге обращение к глубинным слоям опыта приводит к пониманию этого опыта и познанию «животного» я.

Реверсия для Эстерсона основана на регрессе в прошлое, путешествие во вневременный мир, пред-личный и вне-личный. Акцентируется переход между пред-личным и личным, выходят на первый план связи между пред-личностным и космическим, личным и мирским. Основным пространством реверсии становится мир опыта. Он отмечает: «Во вневременном опыте обновления отсутствует всякий опыт “я” и “не-я”, всякое различие между “здесь” и “не-здесь”, нет никакого перцептивного опознания. Поэтому человек беззащитен и социально зависим».

Этот опыт еще пред-эгоистичен: в нем еще нет разделения на личный и общий мир, разделения на «я» и других, поэтому все, что происходит, воспринимается как происходящее с самим человеком, и даже не с самим человеком, а как происходящее в едином и неделимом еще пространстве до-рефлексивного опыта. В этом пространстве с утраченной перцептивной различенностью утрачивается даже первичная матрица опыта, т. е. полностью исчезает «я» человека, утрачивается различие между многим и одним. В итоге, по Эстерсону, все воспринимается одновременно как принадлежащее к «я» и как к нему не принадлежащее, множественный окружающий мир и мир внутриличностный становятся едины и сливаются.

Успешный опыт обновления, разумеется, предполагает и обратное движение к восстановлению. Для Эстерсона это регрессивно-прогрессивное движение. В процессе перехода от регресса к прогрессу дезинтегрированное сознание устремляется к собственной обновленной интеграции. Это сопровождается открытием и осознанием собственных подлинных возможностей с их последующей реализацией.

Процесс прогресса не настолько безобиден и безопасен: он может привести к падению в переживаемый мистический, космогонический, мифологический и прочий опыт: в этом случае не человек интегрирует опыт, а опыт поглощает его. Свидетельством такой поглощенности, по мнению Эстерсона, отчасти является и шизофрения, на макроуровне это также и нацизм как мистическая одержимость. Обновление поэтому не всегда идет благополучно, иногда приводя только к укреплению эгоцентризма и блокированию позитивных изменений личности, а иногда даже к личностной катастрофе. Как всякое рождение, оно несет риск неблагоприятного исхода.

В случае же продуктивно протекающего прогрессивного процесса происходит изменение центра сознания и трансформация модуса опыта на более успешный для человека в его общении с другими и с самим собой. Эстерсон подчеркивает: «Под подлинным центрированием, изменением центра сознания от опыта к взаимодействию доктора имеют в виду не антиэгоцентричный опыт отсутствия “я”. Это означает, что человек переживает преобразованный опыт эго, опыт своего “я”, где эго представляется как инструмент, посредством которого он актуализирует в открытости другим свои подлинные личностные возможности в свете пережитого им опыта личностной деструкции и восстанавливает отношения с истоками этого опыта».

Процесс личностного изменения, изменения идентичности путем реверсии при шизофрении сопровождается и социальными трансформациями и перестройками. И этот социальный смысл понятий диагноза и нормальности, на взгляд Эстерсона, более значим. При шизофрении происходит децентрация от человека к группе и, как следствие, детотализация социальной ситуации и повторная тотализация в новую целостность. Нормальность в этом случае основана на соответствии общепринятым социальным нормам. «Человек признается психически здоровым, если соответствует институциональным нормам», – подчеркивает он. Поэтому психиатры обычно оценивают психическое здоровье людей на основании общепринятых норм поведения и опыта. В случае несоответствия им человек признается больным и ему начинает навязываться помощь в развитии стратегий адаптации к обществу.

Эстерсон настаивает на том, что подобное понимание шизофрении как свойственного исключительно одному человеку эндогенного процесса является следствием ошибочного аналитически-позитивистского мировоззрения. В противоположность такой позиции он сосредоточивает свой исследовательский интерес на шизофрении как социальной ситуации, как стратегии, посредством которой семья формулирует то, что не может быть сформулировано в рамках семейной системы, ее норм и принципов организации.

В семейных группах шизофреников, отмечает Эстерсон, имеет место нарушение восприятия группой самой себя, а следовательно, нарушение восприятия себя отдельными членами, а также измененное восприятие группой отдельных ее членов, в частности, тех, кого называют шизофрениками. Мистифицированные отношения приводят к тому, что группа за сфантазированными ими же самими отношениями перестает видеть отношения реальные: к примеру, супруги могут описывать свои отношения как замечательные, при этом давно перестав быть по-настоящему близкими людьми. Эстерсон пишет: «Если в своей самооценке они не рефлексировали или рефлексировали лишь частично то, что они вместе делали как группа, тогда в своем коллективном опыте они переживали разделяемую ими всеми практику просто как отношения между объектами фантазии, не понимая их. Поэтому группа с разрушенным взаимовосприятием не может развиваться. Она не может конституировать и поддерживать себя как целостность по отношению к окружающему ее обществу. Она не может быть семьей».

Говоря о социальном смысле шизофрении и пытаясь выстроить его по отношению к исследуемому им конкретному клиническому случаю, Эстерсон обращается к ветхозаветной метафоре козла отпущения, пытаясь посредством ее указать всю двойственность, которую несет этот диагноз. Он напоминает, что это явление имеет символический смысл изгнания жертвы, на которой вымещается вся вина и ненависть племени, и описывает функцию этой процедуры как инстинктивную репрессию социальной группы. То же самое, на его взгляд, повторяется и в семьях шизофреников. Стигматизация одного из членов семьи как психически больного является результатом возвращения подавляемого инстинкта в неинстинктивной форме. Социальная группа вымещает на этого единственного «козла отпущения» свои собственные проблемы, проблемы с поддержанием собственной целостности.

Эстерсон напоминает, что у этой церемонии есть и еще один неявный контекст. Эта церемония носила название «азазель, но так зовут и падшего ангела, который совершил тот же грех, что и первые люди: соблазнился знанием и мудростью. Поэтому психически больной в социальном смысле – не только носитель вытесняемого конфликта группы, но и носитель мудрости прогрессивной тотализации, инициатор конфликтов, подталкивающих к рефлексии опыта группы и его структуры».

Диалектическое исследование психического заболевания поэтому должно связать больного со средой, с той социальной группой, в которую он включен. Эстерсон настаивает, что социально-ориентированное исследование шизофрении должно быть последовательно направлено на: 1) каждого члена семьи; 2) отношения между членами семьи; 3) семью как систему. Исследователь-терапевт, таким образом, движется по следующему пути: 1) исследование случая; 2) прояснение паттернов группового поведения; 3) разъяснение паттернов опыта; 4) связывание опыта с поведением, межличностным опытом и межличностным взаимодействием. На протяжении всего движения исследования необходима идентификация и снятие противоречий социальной системы, и только так можно прояснить базовые паттерны социальной практики группы.

Такое исследование опирается на сомнение в диагнозе, в методах диагностики, сомнение в представляемой семьей точке зрения, и вообще сомнение в том, что патологический процесс является внутриличностным процессом, а не результатом социальной практики. Центр исследования при этом смещается от того члена семьи, который считается психически больным, на саму семью как целостность.

Первыми зацепками здесь представляются самоопределение самого больного и особенности идентификации его остальными членами семьи, в рамках социальной группы взаимосвязанные в неразрывном единстве. Как подчеркивает Эстерсон, эти маркеры и позволяют уже на первых стадиях вскрыть особенности групповых отношений, особенности социальной практики группы. Терапевт или исследователь, таким образом, должен погрузиться в сложную и запутанную сеть идентификаций: в сеть взаимной симпатии и антипатии, повседневных отношений и обязанностей, обид и ссор, в сеть взаимных претензий, сеть приятия и неприятия. Такое понимание социальной группы формируется у Эстерсона не без влияния психоанализа и основано на представлении о том, что все проблемы личности коренятся в межличностных конфликтах, в возникших на почве неудачного социального взаимодействия комплексах. Вскрыть социальную связку означает вскрыть и проработать конфликт, а следовательно, минимизировать и сами личностные симптомы. Для того чтобы помочь самому человеку, нужно работать с его социальным окружением – таков основной тезис теории Эстерсона, и этот тезис, как мы видим, он повторяет вслед за Лэйнгом.

Если кратко представлять метод анализа коммуникации, который ведет Эстерсона к вскрытию базисной социальной практики группы, то его можно определить как процесс поиска ответов на три взаимосвязанных вопроса, которые могут быть адресованы как отдельным членам группы, так и группе в целом: 1) почему они так делают; 2) что они делают; 3) когда они это делают. Как подчеркивает Эстерсон, «причина, стиль и темпорализация – все это функции базисного принципа практики человека или группы». Эти функции понятны исследователю не всегда, и почти никогда они не явны для человека и членов его семьи.

Эстерсон логически продолжил начатый с Лэйнгом проект. Теоретическое развитие понятия противоречия и разработки методологии работы с этим противоречием в группах – это то, что вполне закономерно вытекало из социальной феноменологии шизофрении. Однако эти исследования Эстерсона, как и их первоначальные совместные исследования с Лэйнгом, по большому счету так и остались исключительно теоретическими. Он описал пространство работы – противоречие и инструмент воздействия – самого психотерапевта, но конкретных механизмов изменений так и не выделил. Социальная феноменология в том смысле, который вкладывал в это понятие Лэйнг, в принципе этого и не предполагала. Другие соратники Лэйнга и коллеги Эстерсона пошли по другому пути: они продолжили идеи Лэйнга не в теории, а на практике, и, принимая социальную феноменологию как исходную теоретическую и методологическую данность, стали развивать свои терапевтические проекты.

 

2. Джозеф Берк и кризисный центр «Шатры»

Если Эстерсон продолжил идеи Лэйнга в исследовательском пространстве, то Джозеф Берк стал отталкиваться от практики, и все его теоретические идеи вторичны по отношению к его практической работе. Берк познакомился с Лэйнгом еще студентом и, находясь под его влиянием, не испытывал потребности в формировании собственной теории. Они встретились в 1963–1964 гг. во время визита Лэйнга в Америку, а в сентябре 1965 г. Джозеф Берк со своими друзьями Мортоном Шатцманом и Леоном Редлером прибыл в Кингсли-холл.

Лэйнг был об этой компании не очень высокого мнения: «Они были типичными американцами, и я не мог их привлечь ни к какому исследованию. Здесь я мыслил как начальник исследовательской группы Тавистокского института. Они были типичными “нахальными и болтливыми американцами” в худшем смысле этого слова, в особенности Джо Берк и, конечно, в меньшей степени Леон. Они были типичными янки… <…> Они не подходили для участия в исследовании нормальных семей, которое я проводил в Великобритании. Сначала я должен был разъяснить им, как постучать в дверь, как войти в дом, как сесть и как нужно вести себя в семье во время чаепития».

В Кингсли-холле Джозеф Берк вел самую известную пациентку этой коммуны – Мэри Барнс. В 1963 г. на Уимпол-стрит она познакомилась с Лэйнгом. В 1953 г. в течение года Барнс лежала в психиатрической больнице с диагнозом «шизофрения». Через некоторое время после прибытия в Кингсли-холл Мэри стала вновь обнаруживать симптомы шизофрении. Как любил говорить Лэйнг, эта больная нуждалась в терапии 24 часа в сутки. Барнс стала хрестоматийным примером тех идей, которые развивал тогда Лэйнг. Он считал, что психическое заболевание может стать мостом к новому существованию, кризисом, через который при грамотном сопровождении можно пройти и «переродиться». Именно этот кризис Мэри и продемонстрировала.

В конце 1965 г. поведение Мэри Барнс начало вызывать серьезное беспокойство. У нее наметились явные тенденции регресса. Сначала она еще продолжала выполнять свои обязанности медицинской сестры, но, возвращаясь в свою комнату, сбрасывала с себя всю одежду и проводила время, лежа на матрасе, на полу, непроизвольно испуская мочу и кал. В шесть часов утра следующего дня она вставала, принимала душ и вновь приступала к своим обязанностям. Через несколько недель она попросила освободить ее от работы и совершенно ушла в себя, поддавшись захватившему ее регрессу. Она отказывалась от еды, ни с кем не разговаривала и забивалась в подвальное помещение, где, закутанная в грязное одеяло, жила нагишом. Стены подвального помещения, как и сама Мэри, были покрыты ее экскрементами. Ела она только из детской бутылочки, тем самым возвращаясь к состоянию новорожденного.

Постепенно Мэри достигла весьма рискованного состояния. Она катастрофически похудела и превратилась в настоящий скелет. Она не ела, перестала разговаривать и не могла встать. Она на самом деле могла умереть. По ее собственным словам, она возвращалась к внутриутробному состоянию. Лэйнг и его соратники попали в не очень хорошую ситуацию. Смерть Мэри могла стать приговором для Кингсли-холла и любых других подобных проектов. Кингсли-холл только что открыли, и такой исход был крайне нежелателен. Насильно отправить Мэри в обычную психиатрическую больницу также было нельзя, поскольку репутация как психиатров Кингсли-холла, так и самого проекта изрядно пострадала бы.

Нужно было что-то делать. Разгорелся нешуточный спор. Все предлагали свои варианты выхода из ситуации. Наконец, после ночи споров, было решено делегировать Лэйнга, чтобы он вошел к ней и попытался поговорить. Так он и поступил. Он объяснил Мэри, что судьба Кингсли-холла находится в ее руках и что именно она должна принять решение, от которого зависит жизнь других людей. Через некоторое время она согласилась поесть. Кризис миновал, поведение Мэри стало образцом для подражания, и другие обитатели следовали ее примеру. Это были нелегкие времена.

Именно тогда Джозеф Берк сыграл на одном из недостатков Лэйнга: тот строил свои отношения с пациентами по одному и тому же сценарию. Он как никто другой умел внушить революционные идеалы, дать почувствовать надежду и увидеть свет в конце туннеля (вспомним, только он смог совладать с Мэри Барнс), но после этого пациент становился ему неинтересен. Он никогда не доводил пациента до полной победы. Берк подхватил в таком «брошенном» состоянии Мэри Барнс. Она по-прежнему требовала внимания 24 часа в сутки, но уже не получала его. Это именно он стал работать с ней часами и днями, выносил запах ее испражнений, которыми она так любила рисовать, подолгу разговаривал с ней. Позднее эта работа и эта история легли в основу их совместной книги «Мэри Барнс: Два отчета о путешествии через безумие».

Мэри Барнс прошла цикл перерождения примерно за 5–6 недель, и, если бы не было этого хрестоматийного случая, возможно, Кингсли-холл не был бы овеян таким романтическим ореолом. А так, посредством метанойи Мэри Барнс, этот проект, несмотря на то что он продолжал свое существование, уже стал успешным. Мэри Барнс показала, что то, ради чего был создан Кингсли-холл, возможно в его стенах. Она писала: «Кингсли-холл, моя “вторая” жизнь, моя “вторая” семья, он всегда со мной. Жизнь в моей жизни». Как и в некоторых других историях-экспериментах антипсихиатрии, в этой, как утверждают критики, не все было гладко. В 1978 г. Джон Уинг на основании подробного анализа пришел к выводу, что была допущена диагностическая ошибка и что Мэри Барнс была больна не шизофренией, а истерией.

Благодаря Кингсли-холлу Мэри Барнс стала известной, после 1967 г. Джозеф Берк и Мэри Барнс все больше и больше выходят на первый план. В июне 1968 г. в «Sunday Observer» вышла статья под названием «Как Мэри Барнс в 42 родилась заново». Весной (11 апреля) того же года в Центре искусств Камдена состоялась ее первая персональная выставка картин. Ее случай стал хрестоматийным примером эффективности пребывания в терапевтических сообществах, а сама Мэри, вплоть до своей смерти в 2002 г., – культовой фигурой британской контркультуры. Благодаря этому путешествию она стала известна, ее картины продавались, а в 1979 г. Дэвид Эдгар издал пьесу под названием «Мэри Барнс».

Берк тоже постепенно закреплялся в кругу радикально настроенных психиатров и антипсихиатров. В 1967 г. он входит в организационный комитет конгресса «Диалектика освобождения», а после этого антиконгресса, как он его называл, вдохновленный его успехом, он привлекает Лэйнга и Купера к реализации еще одного контркультурного проекта – Антиуниверситета. Институт феноменологических исследований выделяет беспроцентную ссуду в 350 ф. ст., на которые арендуется помещение, печатаются программы и нанимаются секретари. Антиуниверситет открывает свои двери для всех желающих 12 февраля 1968 г. в Шордиче на Ривингтон-стрит, 49.

Учредителями Антиуниверситета выступили Джозеф Берк и Аллен Кребс. В координирующий комитет вошли также Дэвид Купер, Леон Редлер, Джульетт Митчелл, Мортон Шатцман, Стюарт Мантгомери и Эйс Бенвенист. До прибытия в Кингсли-холл Берк принимал участие в организации Свободного университета Нью-Йорка, поэтому здесь он в какой-то мере продолжал опыт экспериментальных и антиинституциональных учебных заведений. Эта идея обсуждалась и на конгрессе «Диалектика освобождения». Посетивший его основатель Свободного университета Нью-Йорка Пол Гудмен критиковал современное образование, настаивал на необходимости возвращения к средневековой университетской модели наставничества, передачи опыта и говорил об университете не как об административной структуре, а как о сообществе ученых и исследователей. Эти дискуссии шли одновременно со студенческими волнениями во Франции, и неудивительно, что среди левой молодежи эта идея получила большую популярность.

Этот проект был подобен другим антиинституциональным и антипсихиатрическим проектам и строился на том же посыле. Джозеф Берк считал, что для того чтобы увидеть негативность структуры, необходимо посмотреть на нее со стороны, однако за рамки этой структуры невозможно выйти, если из нее некуда выбраться. Для университетской системы таким своеобразным наблюдательным пунктом, не-институциональной альтернативой, из которой возможно оценить структуру университетского образования, и стал Антиуниверситет.

Радикализм проекта вписывался в радикализм европейского протеста, возвещая о смерти университета, очередной смерти в череде «смертей» 1960-х. В 1968 г. Берк писал: «Школы и университеты мертвы. Их нужно разрушить и вновь построить так, как хотим мы». Поэтому закономерно, что в первом проспекте Антиуниверситета, выпущенном в феврале 1968 г., обозначалась следующая ситуация его возникновения: «Антиуниверситет Лондона был основан в ответ на интеллектуальное банкротство и духовное опустошение системы образования как в Великобритании, так и по всему миру». По мысли учредителей, университетская система замкнулась на своих внутренних проблемах и оторвалась от социального контекста, в рамках которого она существует. Университет перестал отвечать потребностям и ситуации современности. Антиуниверситет должен был восстановить эту связь с обществом, культурой и политикой.

Антиуниверситет был ориентирован на изменение ролей и отношений: хотя статус преподавателя и лектора по-прежнему сохранялся, приветствовалось активное участие всех присутствующих. Не имели значения степени и квалификации, образовательная среда была потенциально открыта всем желающим. Антиуниверситет стремился возвратить исходный смысл наставничества как передачи опыта от учителя к ученику, а учебные курсы при этом становились пространством встречи. Практически сразу он стал работать по принципам коммуны, и большинство участников проекта проживало там же.

Слушателям предлагались разнообразные курсы, которые читались еженедельно или раз в две недели по вечерам. Курсы по политической теории курировали активисты «New Lef Review»; художники-авангардисты Корнелис Кардью и Джон Лезем отвечали за художественное образование; поэты Джон Кейс и Ли Харвуд разрабатывали концепцию поэтических курсов; Лэйнг, Купер, Берк и Редлер отвечали за курсы по критике психиатрии. Среди курсов были «Экспериментальная музыка», «Демистифицируя медиа», «Психология и политика», «Семья как контрреволюционная сила», «Политика малых групп», «Психология и религия» и проч. Преподавали также Роберта Элзи, Френсис Хаксли, Йоко Оно и др. В первом квартале на курсы записалось около 200 человек. Экзамены отсутствовали, плата за обучение была минимальна – 8 ф. ст. за квартал и 10 шилл. за каждый курс, при этом вместо наличных приветствовалась оплата товарами и услугами, исключения за неоплату обучения не было.

Несмотря на интересную идею, очень скоро этот эксперимент закончился неудачей. Уже с самых первых шагов возникли многочисленные проблемы. На открытии вспыхнули разногласия по вопросу освещения деятельности Антиуниверситета в СМИ: нужно ли доверять СМИ как агенту властного общества функцию продвижения идей Антиуниверситета или оставить эту задачу для тех революционных групп, которые развивали проект. Затем проблемы вызвала назначенная плата и вопрос о том, нужно ли оплачивать работу организаторов и лекторов.

Возникали и другие проблемы. В отставку уже в мае 1968 г., в начале второй четверти, отправился Аллен Кребс, которого сменил Боб Коббинг, оставивший эту должность еще до завершения четверти. Летом накопились долги за аренду, телефон и электричество. Оставив здание на Ривингтон-стрит, 49, Антиуниверситет стал собираться на квартирах организаторов и сочувствующих, хотя проект уже тогда двигался к закату. Еженедельно в «International Times» давалось объявление о том, по какому телефону и адресу можно справиться об очередной встрече. Последнее из них вышло осенью 1971 г. Как отмечает Деннис Дворкин, «Антиуниверситет стал, наверное, единственной британской академической институцией, которую сокрушил май 1968 г.».

Для самого Джозефа Берка Антиуниверситет не стал последним проектом, и теперь на смену политической деятельности пришла профессиональная – терапевтическая. Когда в конце 1960 – начале 1970-х ближайший круг Лэйнга стал раскалываться, Берк пошел своим путем: он отошел от проектов Лэйнга и создал собственный – терапевтическое сообщество «Шатры», которое впоследствии выросло в Кризисный центр «Шатры». В этом проекте он продолжает тот опыт, который получил с Мэри Барнс в Кингсли-холле, рассматривая психическое заболевание как тяжелый кризис, а психически больного – как человека, который нуждается в помощи, причем не в помощи-лечении, а в помощи-сопровождении. Точно так же, как Берк сопровождал Барнс в ее путешествии, он сам и его соратники начинают сопровождать обитателей сообщества «Шатры» на их нелегком пути.

Кризисный центр «Шатры» образован в 1973 г. как сообщество коммунарного проживания врачей и пациентов. Сообщество располагалось в викторианском здании на севере Лондона и было сравнительно небольшим: одновременно в Центре могли проживать шесть – семь клиентов и два – три терапевта. Те, кто переживал психические расстройства, назывались «гостями», так обходили проблему стигматизации, да и само это наименование соответствовало той роли, которую они выполняли. Для гостей не существовало никаких ограничений, они представляли совершенно различные социальные слои: в «Шатры» приезжали простые рабочие и поп-звезды, домохозяйки и психологи, представители религиозных и этнических меньшинств. Попасть в Центр можно было только добровольно.

Название задано центральной концепцией Центра: как указывают Берк и его соратники, «Кризисный центр отталкивался от идеи о том, что личностный кризис может стать осевым моментом как для психического и социального нарушения, так и для продвижения к новым и сущностным горизонтам жизни». Работа центра основана, по признанию самого Берка, на психосоциальном подходе, объединяющем психодинамический (ориентированный внутрипсихически) и социально-динамический (межличностно ориентированный) аспекты.

В основе функционирования Центра стоят три взаимосвязанные системы: окружающая среда, группа и команда. При этом команда включает гостей, постоянно проживающих в Центре терапевтов, руководителя команды (гостевого терапевта) и стажеров. Команда встречается три – пять раз в неделю, и она есть у каждого гостя. Группа – это все, кто живет в сообществе, проживающие там терапевты и гости, которые собираются вместе четыре раза в неделю. Окружающая среда – это среда, в которую человек попадает в Центре, терапевтическая среда, пространство открытого межличностного взаимодействия.

Теоретическую базу практической деятельности Центра составляют по большей части работы и подходы Лэйнга, дополненные идеями психоанализа отношений, отраженными в работах М. Кляйн, У. Биона, Г. Розенфельда и др. Таким образом, акцентируется психоаналитический контекст Лэйнговой социальной феноменологии. По мнению Берка, это позволяет избежать излишней погруженности в социальное и преодолеть невнимание к внутреннему пространству личности.

При таком подходе психоз понимается как защитный экран, стена от окружающего внешнего и внутреннего миров, переживаемых при этом как угроза. Берк и его коллеги оставляют позади медицинскую метафору психического заболевания и социального клеймения и пытаются обратиться к личностному и межличностному смыслу того феномена, который принято очерчивать понятием «безумие». Сама ситуация терапевтического взаимодействия предполагает работу с защитными механизмами личности, включенными в круг социальной ситуации общения. Важнейшим при этом становится механизм проекции.

Процесс терапии сопряжен с пятью стадиями, которые проходят все гости: 1) прибытие (Arriving); 2) обживание (Settling-in); 3) адаптация (Settling-down); 4) отъезд (Leaving); 5) последующая жизнь (Following-up).

Прибытие сопровождается интенсивными страхами перед новым местом и новыми людьми, боязнью утраты контроля над собой, дальнейшего регресса и схождения с ума. Этим страхам сопутствуют ощущения стыда и позора, чувство вины, беспомощность и безнадежность, поэтому на этой стадии часты депрессивные реакции, реакции деперсонализации, дереализации, отказа от пищи и тотального протеста. Задача терапевтической команды здесь – развитие спокойствия и установление первичной структуры отношений на новом месте, включение в коммуникативную сеть сообщества, поддержка и понимание. Команда должна быть озабочена не столько лечением, сколько адаптацией и снятием напряжения.

При обживании происходит снижение напряженности и исчезновение страхов, что создает платформу для развития способности к осмыслению тех проблем, что привели гостя в Центр. На этой стадии формируется терапевтический альянс между гостем и терапевтами сообщества, определяется график встреч, в который в случае необходимости включается работа с семьей и близкими гостя. У гостя развивается терпеливое отношение к той психической проблеме, что привела его в Центр и закладывается платформа для терапевтической работы, происходит мобилизация душевных сил.

Адаптация – стадия межличностного объединения и восстановления внутрипсихической целостности, период внутренней интеграции, развитие самости и творческой идентификации с терапевтами. Именно здесь формируются переносы и контрпереносы, с которыми в последующем работают психологи. Терапевты становятся образцом, по которому строят свое поведение гости, и сами гости начинают активнее участвовать в жизни команды, за ними закрепляются определенные повседневные обязанности. Это стадия основной терапевтической работы.

Отъезд сопровождается амбивалентными эмоциями и переживаниями, которые могут привести к новому кризису. Тоска и нежелание покидать Центр могут неосознанно индуцировать вторую волну патологических симптомов. Сложной эта стадия является и для терапевтов, которые работали с гостем, поскольку теперь они должны отпустить его в большой мир и разорвать сформированные по отношению к нему эмоциональные связи. Чувство утраты значимого человека возникает у всех членов команды, что может привести к коллективной депрессии, поэтому здесь важна роль руководителя группы, который должен помочь всем участникам пройти эту стадию благополучно.

Последующая жизнь составляет от нескольких недель до нескольких месяцев. Покинувшие сообщество гости могут посещать ежемесячные встречи терапевтической сети, объединяющей несколько терапевтических групп, активизируя процесс межличностной и внутриличностной интеграции. Все они проходят подробное анкетирование спустя три и девять месяцев после отъезда из сообщества.

Эти стадии, по мнению Берка, составляют модель терапевтического взаимодействия как в нетрадиционных, так и в традиционных терапевтических объединениях и учреждениях. Весь смысл в том, что чувства и отношения терапевтов, стажеров и других членов терапевтической команды являются самым значимым элементом процесса исцеления.

Суть не только в том, чтобы избавить человека от разрушительного патологического опыта, но и в том, чтобы осмыслить его. В Центр попадают люди, которые не могут больше сдерживать свои мысли, чувства, желания, поступки, поэтому задача персонала – поддержать их и снова научить контролировать себя, а это возможно только путем переоценки и переработки своего внутреннего и внешнего мира. Гости должны вновь обрести целостность и автономию, способность взаимодействовать с реальностью, а также планировать свою жизнь.

Сегодня Кризисный центр «Шатры» продолжает свое функционирование, правда, в 2009 г. Берк оставил пост директора, а сам центр был преобразован в Arbours Association. Ассоциация объединяет три терапевтических сообщества, предлагающих терапевтические программы для людей, переживающих эмоциональные, психологические и социальные проблемы. Сообщества ориентированы на развитие личности и поддержание свободной самореализации, здесь принимающая и уютная атмосфера. Организация сообществ за 40 лет не изменилась. Каждое сообщество состоит из семи – восьми человек и двух сопровождающих его терапевтов-кураторов. В терапевтическом курсе практикуются групповые встречи и индивидуальная терапия. Среднее время пребывания в сообществе около четырех – шести недель. Сам Берк уже давно отошел от политической борьбы и посвятил свои силы терапевтической работе, как в теории, так и на практике. За последнее десятилетие с небольшим он выпустил пять книг и множество статей по технике социальной работы с психозами, взаимосвязи психоанализа и каббалы, ненависти, жалости и зависти и проч. Сейчас его деятельность не менее продуктивна, чем в годы расцвета антипсихиатрии.

 

3. Лорен Мошер и «Сотерия»

Самым успешным и самым признанным из всех ближайших соратников Лэйнга оказался Лорен Мошер (1933–2004), который в своем проекте «Сотерия» предпринял попытку развить его идеи, отслеживая эффективность работы и сохраняя институциональные связи самого проекта с психиатрией.

Мошер родился и вырос в Монтерее (Калифорния), закончил Стэндфордский университет и Гарвардскую медицинскую школу. В отличие от Лэйнга и некоторых его последователей его идеи и деятельность всегда были четко институционализованы: он проходил обучение в Национальном институте психического здоровья, затем там же с 1968 по 1980 г. был организатором и первым директором Центра исследований шизофрении, главным редактором «Schizophrenia Bulletin».

В 1970–1992 гг. Мошер руководит проектом «Сотерия» – терапевтическим сообществом для больных шизофренией, в котором живое общение и феноменологический подход ставятся выше лечения препаратами. После окончания проекта он занимается исследовательской работой, а также занимает должность профессора психиатрии в медицинской школе Калифорнийского университета и директора Службы охраны психического здоровья в Сан-Диего, Калифорния. В 1998 г. Мошер выходит из Американской психиатрической ассоциации из-за несогласия с ее политикой подчинения фармакологическим компаниям, обвиняя ее в том, что под их влиянием она превращается в психофармакологическую ассоциацию.

Исходной точкой своей карьеры, точнее, ее переориентации, Мошер называет собственный опыт экзистенциального кризиса. Это произошло в 1961 г., он вспоминает: «Впервые я почувствовал ответственность, заботясь о людях, которые вот-вот умрут, я был бессилен помочь им, я мог лишь попробовать понять то, что они переживают. <…> Впервые я столкнулся с фактом своей собственной смертности и с тем, что моя смерть сопровождалась бы такими же унижением, дегуманизацией и отсутствием всякой помощи, если бы мне не повезло оказаться в той больнице, в которой я тогда работал».

Этот опыт заставил Мошера искать объяснение пережитого им: он обратился к отредактированной Р. Мэйем работе «Экзистенция», а также открыл для себя благодаря Людвигу Лефебру экзистенциально-феноменологическую философию и психиатрию: труды Гуссерля и Сартра, Кьеркегора и Мерло-Понти, Тиллиха и Бинсвангера. Эти работы, по его собственному признанию, изменили его взгляд на больных, привив непредвзятость, уведя от категоричности к открытому восприятию опыта болезни. Центральной для него установкой стало понимание всех переживаний пациента как онтологически реальных: «Что вы видите, то и есть», – обозначил он эту стратегию.

Этот феноменологический взгляд дополнился для Мошера идеями Г. С. Салливана и Г. Бейтсона, поэтому его внимание устремилось к межличностным отношениям, коммуникации. Одновременно с этими интеллектуальными исканиями психиатрическая больница представляла в его повседневной работе образцы тоталитарных стратегий, авторитаризма и стигматизации. В конце концов он пришел к выводу, что «психиатрические больницы – это не самое лучшее место для душевнобольных». Он начал скептически смотреть и на доминирование медикаментозной терапии в лечении, одновременно осознав, что человеческие отношения могут стать терапевтической силой даже для таких закрытых больных шизофренией.

Мошер никогда не хотел стать обычным врачом-психиатром, да и никогда, подобно Лэйнгу, не работал в психиатрических больницах, он хотел быть и был психиатром-исследователем. С 1964 г. он занимает пост ассоциированного врача в Национальном институте психического здоровья, в отделении семейных исследований. Уже на основании ранних изысканий он говорит о значимости психосоциальных факторов в формировании психоза.

В июне 1966 г. Мошер знакомится с деятельностью Филадельфийской ассоциации и до 1967 г. стажируется в Кингсли-холле у Лэйнга. Лэйнг был для него несомненным авторитетом: он прочитал «Разделенное Я» как только оно вышло, и все, что было там написано, удивительно совпало с его собственным восприятием психического заболевания.

В 1966 г., когда Мошер входит в Кингсли-холл, проект находится в самом разгаре и уже высвечивает ряд проблем. Некоторые проживавшие в коммуне доктора уже покинули ее, поскольку больше не могли 24 часа в сутки жить с психически больными, не имея никакой личной жизни. «Все это напоминало зоопарк, в который приезжали американцы, чтобы полюбоваться на животных в клетках», – позднее вспоминал Мошер. Кингсли-холл дал ему как негативный, так и позитивный опыт. Повседневная жизнь коммуны была организована крайне плохо: здание было в запущенном состоянии, возникали проблемы с приготовлением еды и с финансами. Кингсли-холл впервые показал ему реальную альтернативу обычной институционально организованной и движимой медикаментозной терапией психиатрической больницы, он доказал, что больные шизофренией могут поправиться и в других условиях.

После такого радикального опыта Мошер попадает в совершенно противоположную ситуацию. Он работает доцентом военно-медицинской школы Йельского университета и врачом психиатрического отделения в Коннектикутском центре психического здоровья. Здесь он проводит эксперимент, аналогичный «Шумной комнате» Лэйнга. Отделение начинает функционировать в режиме открытых дверей, пациентам разрешается заниматься тем, чем они желают, и как угодно оформлять свои палаты. Правда, через год администрация решает прекратить эксперимент и вернуть отделение в традиционное русло. Получив подтверждение своим догадкам и осуществив первый опыт организации свободного пространства терапии, Мошер уже не мог остановиться на полпути. В 1968 г. он становится первым директором Центра исследований шизофрении, только что организованного при Национальном институте психического здоровья.

В 1969 г. группа психиатров из Северной Калифорнии обратилась к Национальному институту психического здоровья с просьбой выделить деньги на проведение сравнительного исследования. Они собирались организовать эксперимент и сопоставить эффективность лечения в двух отделениях одной психиатрической больницы: в первом должно было проводиться традиционное лечение нейролептиками, во втором – психосоциальная терапия без использования препаратов. В деньгах отказали, и исследовательская группа оставила эту идею, но Мошеру она понравилась, и он начал обдумывать пути ее практической реализации. Итогом этой деятельности и стала организация терапевтического сообщества «Сотерия».

Исследовательский проект «Сотерия» Мошер запускает в апреле 1971 г., открывая одноименное сообщество (Soteria House); в 1974 г. тоже около Сан-Франциско стартует сообщество-близнец «Эманон» (Emanon), задуманное как подтверждение опыта «Сотерии». Уже в 1974 г. публикуются первые результаты эксперимента, впоследствии они подтверждаются.

«Сотерия» в переводе с греческого означает «спасение», «освобождение». Теоретический и методологический фундамент проекта составили межличностная теория Салливана, традиция морального исцеления американской психиатрии, теория стигматизации, теория индивидуальной терапии (в частности, юнгиански ориентированная), психоанализ, концепция перерождения в психозе, а также имевшийся тогда опыт организации терапевтических сообществ.

Сообщество базировалось в небольшом двухэтажном доме в Сан-Хосе. В доме было 12 комнат, вмещавших одновременно шесть больных, с которыми круглосуточно находились двое добровольцев, другие добровольцы, психологи, психиатры сменяли друг друга и не проживали в здании постоянно. Директор проекта и психиатры координировали его, но не находились с больными круглосуточно.

Эта определенная численность клиентов, которых могла принять «Сотерия», не могла быть ни больше, ни меньше. Если набиралось больше людей, единая группа разбивалась на части, и хотя большая численность клиентов содействовала налаживанию интенсивного общения, в нем исчезала глубина, и связи между членами группы так и оставались поверхностными. Большая численность сообщества приводила и к конфликтам внутри штата. При меньшей численности клиентов возникало ощущение изоляции, внутригрупповые отношения уступали место дуальным межличностным, и клиенты часто высказывали жалобы либо на излишнюю, либо на недостаточную поддержку и защищенность. Внутригрупповые процессы при меньшей численности попросту не запускались. Поэтому опытным путем было установлено, что если около 12–15 или менее шести человек проводят в «Сотерии» более четырех часов в день, начинают возникать конфликты или разрушается пространство внутригруппового взаимодействия.

Участников проекта отбирали по следующим критериям: 1) диагноз «шизофрения», поставленный тремя независимыми врачами; 2) нуждающиеся в госпитализации; 3) имеющие четыре из семи диагностических симптомов по Блейлеру (подтвержденные двумя независимыми врачами); 4) не более одной госпитализации, продолжительностью не более 30 дней; 5) возраст от 18 до 30 лет; 6) не состоящие в браке. В основном обитатели «Сотерии» – это молодежь в возрасте около 21 года, белые, с хорошим образованием, как отмечает сам Мошер, это были представители низшего среднего класса, выходцы из семей синих воротничков из пригородов.

В отличие от Кингсли-холла, который был организован как терапевтическая коммуна и свободное пространство, «Сотерия» имела еще и исследовательские цели. Мошер всегда характеризовал этот проект прежде всего как исследовательский. Как он отмечает в совместной работе с коллегами, «Руководящая для “Сотерии” философия – это то, что шизофреническая реакция есть измененное состояние сознания человека, переживающего жизненный кризис. Предполагалось, что подрывной психотический опыт несет в себе потенциал для реинтеграции и восстановления, и если этот процесс не будет раньше времени прерван использованием в лечении нейролептиков, он приведет к обретению устойчивого смысла своего “я”».

Проект опирался на парадигму социальной феноменологии, стремясь развить в терапевтическом сообществе нетоталитарные, недирективные и активные эмпатические отношения. Поэтому отношения – это основное терапевтическое пространство «Сотерии». «В целом, – пишет Мошер, – метод “Сотерии” можно охарактеризовать как 24-часовую межличностную феноменологическую интервенцию со стороны добровольцев-неспециалистов, обычно без использования нейролептиков, в рамках создаваемой домашней, спокойной, поддерживающей, защищающей и терпимой межличностной атмосферы».

Мошер убежден, что социальная межличностная феноменология, на которой базировался проект, – это не теория, а позиция, метод, подход, который позволяет рассмотреть человека в его целостности. Это требует безоговорочного признания и принятия опыта психически больного человека, уважения к нему и со-бытия с ним. Большинство теорий психического заболевания, по убеждению авторов проекта, рассматривали один из аспектов человеческого функционирования, и только межличностная феноменология позволяла схватить его во всей его целостности, во взаимодействии с другими. Такая стратегия должна была позволить человеку свободно реализовывать свое существование при терпеливом наблюдении, без руководства, без слежения. Мошер отмечает, что в проекте даже не проводились никакие терапевтические сессии, хотя персонал постоянно вел терапевтическую работу, она была свободной и недирективной, по крупицам рассеиваясь в обычной повседневной жизни.

В «Сотерии» всячески культивировалось развитие симметричных и комплементарных отношений. Развитие симметричных отношений подталкивало клиентов к развитию активности: они могли обмениваться взаимной критикой или давать друг другу советы, развивать конкурентное взаимодействие. В комплементарных связях клиенты поддерживали друг друга, развивая амбивалентные отношения власти и зависимости, обучения и научения и осваивая противоположные роли. Таким образом, симметричные отношения дополняли комплементарные, включаясь в целостный комплекс внутригруппового взаимодействия.

Л. Мошер и Л. Сиомпи выделяют следующие критические элементы проекта.

1. Условия:

• малочисленная, базирующаяся на коммунарном принципе группа;

• открытая, добровольная, домашняя атмосфера;

• в совокупности не более 10 жителей, из которых двое (мужчина и женщина) – из числа персонала;

• преимущественно 24–48-часовые пересмены, направленные на интенсификацию общения.

2. Социальная среда:

• уважительная, внутренне согласованная, прозрачная и предсказуемая, способная обеспечить защиту и безопасность, покровительство, сдерживание, контроль возбуждения, поддержку и социализацию;

• с течением времени должно сформироваться нечто вроде семьи.

3. Социальная структура:

• сохранение права личности на автономию, ослабление иерархии, предотвращение развития ненужной зависимости и культивирование взаимных отношений;

• сведение к минимуму ролевой дифференциации (между штатом и клиентами), поощрение гибких сценариев ролевого поведения, сближения и отзывчивости;

• совместное исполнение повседневных домашних обязанностей, поддержание повседневной активности, связывающей с обычной жизнью: готовки, уборки, посещения магазинов, досуга и проч.

4. Персонал:

• это могут быть как дипломированные профессионалы в области психического здоровья, так и отобранные и прошедшие предварительную подготовку непрофессионалы, а также бывшие клиенты;

• весь персонал должен проходить супервизию работы с клиентами и семьей.

5. Отношения (самый важный элемент работы):

• беспристрастный подход к клиентам;

• культивирование позитивной установки на выздоровление;

• опора на положение о реальности субъективного опыта психоза, развитие его понимания посредством «со-бытия» и «содействия» с клиентом;

• отказ от использования психиатрического жаргона при взаимодействии с клиентом.

6. Терапия:

• осуществляется любая активность, которая является потенциально «терапевтической», за исключением формата терапевтических сессий, если только такая терапия не проводится с семьями на дому;

• возникающие проблемы должны решаться немедленно, с привлечением всех, кто имеет к ним хоть какое-либо отношение.

7. Медикаментозное лечение:

• отказ от использования нейролептиков или использование крайне низких доз во избежание интеллектуального и эмоционального уплощения, а также из-за риска токсичности;

• допущение использования бензодиазепинов для регуляции цикла сна и бодрствования.

8. Продолжительность пребывания:

• достаточное время, чтобы посредством отношений осознать события, пережить обычно отрицаемые эмоции и выразить их, посмотреть на них в их собственном свете, в контексте жизни личности.

9. Последующее наблюдение:

• поощрение отношений со штатом и другими клиентами, допущение непродолжительного возвращения (в случае необходимости) и содействие решению проблем клиента в рамках коммунарных социальных сетей;

• доступность этих сетей важна для достижения долгосрочных результатов, поскольку они поддерживают интеграцию бывших клиентов и программы.

Больные в «Сотерии», как и в Кингсли Холле, были самые разные: кататоники, раскачивающиеся по нескольку часов подряд, аутичные шизофреники, непрестанно что-то бормочущие себе под нос, параноики, постоянно слышавшие угрожающие голоса, была и своя Мэри Барнс – 17-летняя девушка, регрессировавшая до младенческого состояния, ходившая нагишом, лепечущая, как младенец, и требующая кормить ее грудью. Персонал позволял всем этим совершенно разным людям вести себя свободно. Было запрещено насилие, наркотики, сексуальные отношения между персоналом и больными и посещение сообщества посторонними (исключая друзей и родственников больных).

Использование медикаментозного лечения не отвергалось полностью. Персонал старался воздерживаться от назначения нейролептиков и транквилизаторов в течение первых шести недель терапии. Показаниями к ним считались неподдающиеся контролю акты насилия, угроза суицида и нестерпимые душевные терзания, лекарства давали пациентам только с их согласия.

Персонал и пациенты исполняли общие повседневные обязанности, совместно проводили время, т. е. просто жили. Добровольцы, которые там работали, стремились создать для больных домашнюю обстановку, они «были исследователями еще неизведанных рубежей, они были там, куда без предвзятости раньше осмеливались войти лишь несколько человек, и они пытались вне всякой властной системы сдерживать безумие».

Одним из основных принципов работы в «Сотерии» в пространстве межличностного общения становится «со-бытие» (being-with), в процессе которого, по мысли руководителей проекта, должно было произойти преодоление кризиса клиента, восстановление индивидуальности и расширение рамок и сценариев межличностного взаимодействия. Это со-бытие реализовывалось в три стадии, которые не обязательно были четко отграничены друг от друга, они накладывались друг на друга и редко были выражены на практике настолько четко, насколько описываются в теории.

Первая стадия – обширный кризис, когда больной больше всего нуждается в лечении. Эта стадия начинается, когда больной поступает в «Сотерию». В этот момент с ним устанавливает отношения один из добровольцев, входящих в штат, тот который способен наиболее адекватно и продуктивно взаимодействовать с этим новым человеком. Его задачей является формирование доверительных и близких отношений в паре, и в проекте считалось, что эти отношения должны стать в будущем основой гармоничных отношений с другими обитателями сообщества, с семьей и окружающими людьми. Особенностью стадии со-бытия является непрерывность формируемых отношений, благодаря ей закладывается прочность связи, поэтому для добровольца и больного это самый сложный период. Для первого это этап непрерывного пребывания с клиентом, непрерывной поддержки, для второго – опыт построения новых отношений. Если успешно складываются дуальные отношения, происходит переход на следующую стадию и их усложнение.

Вторая стадия – преобразование, когда клиент перестраивает свою личность в новых условиях, в которые погружается в сообществе. Здесь происходит расширение сети отношений и закладывается основа работы над собственной личностью, поскольку в «Сотерии» основой всяких личностных изменений является пространство межличностных отношений. Одновременно отношения и само пребывание в сообществе становятся намного более спонтанными и свободными. Клиенты сами выбирают, что они будут делать, с кем они будут общаться, они могут разделять с другими повседневные обязанности и организацию собственной жизни и жизни сообщества. Так происходит формирование оберегающей и гармоничной социальной среды с симметричными и взаимными отношениями и включение в сообщество.

Третья стадия – развитие, когда клиент начинает расширять границы отношений. Знаком перехода на эту стадию являются постоянные жалобы клиента на то, что ему скучно и нечем заняться. Это означает, что он желает заниматься тем, что ему интересно, и необходимость изобрести альтернативу толкает его к внутреннему развитию. Здесь для клиента разрушаются границы терапевтического сообщества, и он начинает строить отношения за его пределами, организовывать отношения с другими обитателями сообщества не как с другими клиентами и персоналом, а как с обычными людьми вне зависимости от ролевой принадлежности. Эта стадия культивирует сотрудничество, планирование деятельности и постоянное общение, развитие взаимных отношений, ролевой лабильности и опыта социальной сплоченности.

Особенности проводимого параллельно с терапевтической работой исследования состояли в том, что «экспериментальная» группа обитателей «Сотерии» сравнивалась с отобранной по аналогичным критериям контрольной группой, которую составляли пациенты обычной местной психиатрической больницы. Результаты первых исследований (1971–1976 гг.), проведенных через шесть недель после начала эксперимента, показали, что у пациентов обеих групп наблюдалось улучшение состояния, несмотря на то что все пациенты контрольной группы получали антипсихотическое лечение (в основном это были нейролептики), а среди обитателей «Сотерии» получавших нейролептики было всего 3 %.

Социальные показатели обитателей «Сотерии» были гораздо лучше, чем в контрольной группе. Те, кто принимал участие в исследовании 1971–1976 гг. (экспериментальная группа по сравнению с контрольной), по показателям за два года после выписки, занимали более престижные должности, чаще проживали отдельно или в парах и гораздо реже подвергались повторной госпитализации. При этом 571 человек против 16 в контрольной группе в течение двух лет после выписки ни разу не получал нейролептиков.

Второй этап исследования (1976–1982 гг.) только подкрепил результаты первого. Состав группы, результаты первых шести недель терапии, а также характер социальной ситуации были такими же, как и на первом этапе. В течение первых шести недель 25 % обитателей «Сотерии» получали нейролептики, впоследствии 50 % пациентов экспериментальной и 70 % контрольной группы получали поддерживающее лечение. По результатам наблюдений в течение двух лет после выписки экспериментальная группа по своим показателям (повторная госпитализация, получение лекарств и проч.) была идентична контрольной группе. Психосоциальные показатели указывали на бо́льшую социальную независимость.

Закончился проект «Сотерия» в 1983 г. по тривиальным и обычным для терапевтических сообществ причинам: из-за нехватки финансирования и административных проблем. По этим же причинам данные 1976–1983 гг. так и не были проанализированы вплоть до 1992 г.

После «Сотерии» Мошер участвовал в нескольких подобных проектах. В 1977 г. в Вашингтоне при его содействии было открыто сообщество «Перекресток», в котором опыт «Сотерии» был использован в терапии хронических больных. Эти больные отличались от клиентов «Сотерии»: в среднем они были старше, большинство из них были чернокожими и происходили из бедных семей. Кроме того, достаточно свободно использовалась терапия нейролептиками. Сообщество функционировало около 20 лет и достигло немалых терапевтических успехов.

В 1990 г. в округе Мантгомери, Мэриленд был открыт проект «Маколифф-хаус». Персонал сообщества проходил стажировки в «Перекрестке», изучал опыт «Сотерии» и философские основания межличностной феноменологии. Это сообщество принимало всех без исключения больных, часть из которых прошла недобровольную госпитализацию. На основании проведенного исследования было установлено, что эффективность лечения в сообществе такая же, как и эффективность терапии в обычной психиатрической больнице (в исследовании использовалась контрольная группа), но само лечение обходилось на 40 % дешевле.

На основании этого опыта и полученных в нем результатов Мошер выделил следующие терапевтические составляющие проектов, которые отличают их от обычных психиатрических больниц.

1. Условия жизни в таких сообществах подобны обычным условиям проживания, сообщество не закрыто от социума, окружающего больного, а, напротив, взаимодействует с ним.

2. Само сообщество малочисленно, предполагает не более 10 постоянно проживающих в нем человек (шесть – восемь больных и двое людей из персонала). Его обстановка должна напоминать домашнюю. Вхождение в сообщество добровольно, индивидуально и основано на сознательном выборе, на этих же принципах основано и лечение.

3. Центральная задача персонала – понимание непосредственных обстоятельств и фона, приведшего к кризису, по причине которого человек и очутился в сообществе. Считается, что посредством штата и его понимания исходной проблемы человек по-новому посмотрит на возникший кризис, что и будет способствовать его совместному со штатом разрешению.

4. Штат объединяет в основном 20-летних добровольцев, выпускников колледжей, заинтересованных в альтернативных методах работы с психотиками. В отличие от персонала обычных психиатрических больниц они гибки, терпеливы, способны вживаться в мир больного, способны быстро обучаться новому и изменяться. Для большинства из них это практика на пути к получению ученых степеней и продолжению карьеры. Они могут советоваться с психиатрами-консультантами и с другими людьми, руководящими проектом. Каждый из них исполняет многочисленные роли – друга и терапевта, медицинской сестры и доктора, при этом отказываясь от четко регламентированной терапии. Поэтому среда проживания пациентов должна как можно больше напоминать естественную домашнюю обстановку, а отношения с персоналом – обычные межличностные отношения.

5. Персонал должен избегать формирования зависимости больного и развивать его самостоятельность в принятии решений, поощрять его привычные отношения со знакомыми, друзьями и семьей.

6. Вхождение в сообщество и «выписка» из него максимально безболезненны, все покинувшие сообщество обитатели могут посещать его один раз в неделю.

Хотя «Сотерия» и стимулировала развитие проектов-последователей, сам Мошер высказывал неудовлетворенность реакцией психиатрической общественности и говорил о недооценке программы. В 1999 г. он писал: «Несмотря на множество публикаций (всего около 37), за пределами действовавших терапевтических проектов, “Сотерия” не задержалась в сознании американской психиатрии. Для психиатрии оказалось слишком сложно понять, принять и использовать ее идеи. Она не вписалась и в развивающуюся научную, описательную, биомедицинскую традицию американской психиатрии, и, фактически, поставила под вопрос почти все ее принципы. В частности, она демедикализировала, дегоспитализировала, депрофессионализировала, денейролептилизовала то, что в 1976 г. Сас назвал “священной коровой психиатрии”. Что касается господствующей традиции американской психиатрии, то и по сей день этот эксперимент, который, казалось бы, является объектом исследований, игнорируется. Ни один из двух самых недавних “всеохватывающих” критических обзоров по теории и лечению шизофрении не упоминает этот проект. В США нет ни одного проекта-последователя “Сотерии”».

Ситуация в Европе, правда, была более благоприятной. В мае 1984 г. под руководством профессора социальной психиатрии Люка Сиомпи проект «Сотерия» был возрожден и продолжен в швейцарском Берне. В здании с 12 комнатами в центре Берна разместились восемь пациентов и две медицинских сестры. Так же, как и оригинальный проект, этот отталкивался от положения о недооценивании факторов среды в формировании и течении шизофрении и в процессе ее лечения. При этом была акцентирована важность эмоционального компонента: признавалось, что эмоционально напряженные отношения могут провоцировать коренные перестройки, могущие привести к психозу. Этот проект не задавался целью освободить терапию от медикаментозной составляющей, он пытался построить лечение, комбинируя известные психо-, социо-, биологические подходы к терапии психозов и направляя все силы на снижение эмоциональной напряженности.

На основании опыта Мошера и своих собственных наблюдений команда «Сотерия-Берн» сформулировала восемь терапевтических принципов успешной практической работы, на которых они основывали практику своего сообщества.

1. Расслабляющая, стимулирующе-оберегающая, уютная обстановка, маленькая община из восьми пациентов, образующих вместе с персоналом дружелюбную и открытую семью.

2. Постоянное, персонифицированное со-бытие (being with) с пациентом.

3. Личностная и концептуальная непрерывность – постоянное обсуждение персоналом проблем пациентов, непрерывное пребывание с пациентами.

4. Тесное взаимодействие и сотрудничество с членами семьи пациента и значимыми для него людьми.

5. Полное информирование пациентов, семьи и штата с целью снятия напряженности на всех этапах терапии.

6. Совместная работа над реалистическими целями и ожиданиями.

7. Низкие дозы антипсихотических препаратов, используемых для снятия напряжения у пациентов.

8. Организация посткоммунарного наблюдения и профилактическая терапия в течение как минимум двух лет.

Проведенные исследования пациентов (в течение двух лет после выписки) показали, что процент выздоравливающих больных при таких подходах и методах выше, чем в обычных психиатрических больницах, и это при значительно сниженных дозах антипсихотических препаратов и более низкой стоимости лечения.

Бернская «Сотерия» индуцировала и другие подобные проекты. В 1997 г. в Берне была учреждена Ассоциация «Сотерия» под председательством профессора медицинского факультета Ганноверского университета Вейлэнда Махлейдта. Проекты «Сотерия» открываются по всему миру. Совсем недавно, в 2006 г., подобный проект запущен на Аляске.

В перспективе антипсихиатрической практики группа проектов «Сотерия» оказалась, несмотря на сетования Мошера, одной из самых востребованных и динамично развивающихся. Без сомнения, в будущем появится не одно сообщество подобного типа. Секрет успеха здесь в удачном сочетании «альтернативности» содержания и институционализации направленности проекта. Индивидуальная и групповая социально-феноменологическая работа здесь по возможности включены в предписываемые психиатрической помощью рамки. И несомненный плюс – отслеживание результатов: «Сотерия» – один из немногих антипсихиатрических проектов, который изначально имел исследовательские цели и был направлен на получение показателей эффективности работы. Этот проект более других его близнецов похож на до-антипсихиатрическую практику терапевтических сообществ. Возможно, именно за таким сочетанием будущее, и именно оно будет способствовать дальнейшей гуманизации психиатрической практики.

 

4. Эдвард Подволл и «Уиндхос»

Эдвард Подволл (1936–2003) является не коллегой и соратником, а скорее продолжателем идей Лэйнга. Его проект «Уиндхос» часто называют одним из самых успешных среди проектов-последователей Кингсли-холла, а его теория метанойи, обогащенная авторскими наработками, представляет красочные примеры душевных исцелений. В теории Под-волла критическая составляющая сокращается до минимума, а на первый план выходит практика обретения себя.

Психическое заболевание для Подволла – не необратимый процесс психической деградации, но циклический кризис, который, хотя и не может быть запущен вспять, но может быть успешно пройден. В своей книге «Вновь обретая здоровье: помогающий подход в понимании и лечении психозов» он приводит примеры восстановления душевного здоровья после погружения в психотические эпизоды: пример аристократа Джона Персеваля, поэта и художника Анри Мишо и других людей, которые, пройдя через безумие, силой собственной воли и интеллекта смогли побороть болезнь.

Особенно примечательным здесь является случай Джона Томаса Персеваля (1803–1876), который открыл в XX в. Грегори Бейтсон. Он любопытен в силу сразу двух причин: во-первых, поскольку полутора столетиями ранее проиллюстрировал теорию метанойи; во-вторых, поскольку продемонстрировал это в те времена, когда даже сама научная психиатрия еще только начинала формироваться. Случай этот имел место в самом начале XIX в., когда господствовала теория дегенерации, психическое заболевание рассматривалось как стремительно развивающееся слабоумие, а психиатрическая больница напоминала тюрьму, вый ти из которой было невозможно, поскольку само безумие считалось неизлечимым. В эту эпоху великого заточения и жил Персеваль.

Грегори Бейтсон, разбирая этот случай, указывает на целебные свойства шизофрении, на то, что сочетание «патогенного» и «целебного» часто ведет к выздоровлению на пути к новому, более полноценному функционированию. В предисловии к этой истории он пишет: «Такова одна из самых интересных характеристик странного состояния, называемого “шизофрения”: что эта болезнь – если это болезнь – иногда имеет целебные свойства. <…> Таким образом, при помощи таинственного бессознательного процесса Персевалю удалось выполнить оркестровку своего внутреннего опыта и привести в исполнение свой проход через психоз». На взгляд Бейтсона, точно так же, как некоторые органические заболевания являются своеобразными попытками тела откорректировать некую глубинную патологию, а сновидения – попытками отреагировать на накопившееся за день напряжение, шизофрения иногда – это стратегия личностного изменения. Обращение к историям, подобным истории Персеваля, по Бейтсону, открывает принципиально новые горизонты во взгляде на шизофрению: «Создается впечатление, что единожды рухнув в психоз, пациент должен пройти определенный путь. Он словно бы отплыл в странствие, которое завершается только с его возвращением в нормальный мир, в который он возвращается с прозрениями, которых никогда не бывает у тех, кто никогда не отправлялся в такое странствие. Кажется, что, начавшись, шизофренический эпизод идет столь же определенным путем, как и ритуал инициации, т. е. путем смерти и возрождения. В этот эпизод новичок мог быть низвергнут семейной ситуацией или случайными обстоятельствами, однако его ход направляется главным образом внутренним (эндогенным) процессом».

Джон Персеваль был английским дворянином, одним из 12 детей премьер-министра Великобритании Спенсера Персеваля, род которого восходил к ирландским королям. Он был красив, получил прекрасное воспитание и образование, обладал великолепными манерами, был ответствен и дисциплинирован. Дисциплинированность эта и сыграла с ним злую шутку. Требовательность к себе и другим, всегда бывшая одной из центральных черт его характера, постепенно входила в противоречие с эгоистичностью окружающей его культуры, с распространенными стремлениями к власти и богатству. Перемены начали наблюдаться где-то в 1830 г.

Тогда Персеваль все больше и больше обращался к религии: молился, читал Библию, но все это только укрепляло его ощущение моральной деградации мира, приводя к устойчивой депрессии. Оставив девятилетнюю военную службу, он двинулся в Оксфорд в колледж Магдалины, дабы посвятить себя религиозным штудиям. Там он с головой погрузился в учебу, почувствовав прилив сил и наконец обретя возможность преодолеть собственные противоречия. Вскоре он прослышал о христианах-евангелистах, говоривших на «языках», и направился к ним, дабы разделить их веру.

Однако жизнь в общине привела не только к укреплению его веры, но и к нарастанию сомнения в том, должен ли он отдаться вере, свидетельства которой наблюдал. Однажды в таверне он разговорился с незнакомым юношей, и они провели весь вечер в беседах на религиозные темы. Юноша сетовал на ощущение брошенности, отчужденности от Христа, и его переживания тронули Персеваля: «Меня терзала мучительная внутренняя борьба: казалось, я движусь непонятно куда: в конце концов, я опомнился и вопреки всему отдался во власть Бога…». Теперь Персеваль ощущал внутри себя «силу Духа», и понял, что может открыть свое тело и свою душу для более глубоких изменений. Он отдался во власть духа.

Персеваль чувствовал, что его мощь начала постепенно нарастать. Теперь духи говорили и пели посредством него, он мог говорить голосами других людей, и эта странная «вдохновленность» отнюдь не понравилась его товарищам по общине: многие считали, что им движет дьявол, и вскоре его попросили оставить их общество. Персеваль направился из Шотландии в Дублин и в это время почувствовал еще одно важное изменение. Он отчетливо ощутил, как вскрылись ресурсы его сознания и души. Одновременно появились и другие признаки изменений: вселившаяся в него сила стала приводить в движение конечности. По ночам какой-то дух стал приказывать ему кричать во весь голос или принимать неестественные позы. Тогда он жил у друзей семьи, приехавший в Дублин его старший брат во время встречи с ним сразу же понял, что с Персевалем творится неладное: тот был больше похож на несмышленого ребенка, чем на взрослого юношу.

Персеваля поручили докторам, и в январе 1831 г. он был помещен в частную психиатрическую лечебницу Эдварда Фокса в Брислингтоне. Его лечили методами того времени: ледяными ванными, кровопусканием, физическим принуждением. Несмотря на лечение, состояние Персеваля по-прежнему ухудшалось. Он понимал, что все, что с ним происходит, и все, что с ним делают, происходило по божественному произволению, дабы наказать его и очистить от всех грехов. Именно это говорили ему слышимые им голоса, и все происходившие с ним события вписывались в эту схему, посредством которой интерпретировался весь мир.

Параллельно с нарастающими изменениями на первый план в душевной жизни Персеваля стали выходить вспышки сомнения, которые часто подрывали его веру в воспринимаемый мир и переживаемый опыт. В моменты охваченности ощущениями, голосами и мыслями Персеваль иногда спрашивал себя: «Я лишь грежу?», и его болезнь тут же отступала: «Я чувствовал, что это или была ужасающая правда, или жуткая и отвратительная иллюзия». Когда он выводил на сцену это сомнение и поверял им реальность, вся его вера в овладение духом и его опыт одержимости духами немедленно исчезали.

Со временем Персеваль начал понимать, что эти моменты сомнения были самым большим препятствием на пути к духовному изменению и обновлению, ведь именно сомнение и колебания препятствовали исполнению им воли голосов. Персеваль поставил своей целью преодоление сомнения, задумал подчинить его вере и окончательно отошел от моментов душевной ясности. В результате он полностью подчинился миру галлюцинаций: все, что он делал, диктовалось ему голосами.

Сами голоса ввергали его в ситуацию противоречия. Грегори Бейтсон, представляя историю Персеваля, писал: «Голоса преподносят ему ложный тезис об альтернативах поведения, из которых он может выбрать ту, которую голоса одобряют. Он пытается повиноваться, делает выбор, но всегда получает обвинение более абстрактного уровня, например, его обвиняют в неискренности. Голоса заключают его в так называемый даблбайнд: даже если он поступает правильно, его обвиняют, что он сделал это по неправильным причинам». Персеваль, таким образом, попадает в ловушку галлюцинаций, из которой практически невозможно выбраться.

В таком состоянии Персеваль провел несколько месяцев. И после этого его состояние начало меняться к лучшему. Удивительно, но он стал двигаться к выздоровлению. К нему вновь вернулось сомнение, и он стал переживать состояния ясного видения, как говорил он сам, «пелена спала с моих глаз». Сначала эти состояния ясности были очень краткими и быстро сменялись погружением в беспамятство, но постепенно они отвоевывали себе время. Персеваль стал способен хотя и чуть-чуть, но управлять своим состоянием: «Я так долго обманывался духами, что теперь, когда они говорили правду, я больше не верил им. …В конце концов, я очнулся на земле, в реальности, хотя и в весьма плачевном положении, в сумасшедшем доме».

Персеваль все больше и больше стал размышлять о своем состоянии, и это помогало ему держать себя в руках. Он стал понимать, что прежняя нерефлексивная открытость сфере ощущений и приводит к полному погружению в нее и порабощению, поэтому мышление и сомнение и выступили тем инструментом, который позволял выстроить барьер между его внутренним пространством и пространством ощущений. Теперь голоса поддерживали его, предостерегали от погружения в ложное состояние сознания и советовали размышлять в течение всего дня и подчинить разум сердцу, а сердце – разуму. Персеваль в течение всего периода выздоровления руководствовался этим предписанием, чтобы поддерживать целостное существование. Он выздоравливал: «…После того, как я стал пробуждаться от того страшного сна, в котором находился, выходить из этой кошмарной реальности, я воспринимал вещи и людей в свойственной им реальности, хотя так было и не всегда, временами…».

Хроника развития сомнения, хроника работы с ним и постепенное улучшение последовательно отражены в воспоминаниях Персеваля.

1. «Однажды я обнаружил, что когда я задумался, я сосредоточился на голосе, который говорил со мной, и мое сознание внезапно перескочило на внешний объект, – звук остался, но голос ушел; звук шел из соседней комнаты или проникал с потоком воздуха из окна или через дверь. Кроме того, я заметил, что, если я вновь погружался в прежнее состояние рассеянности, голос возвращался, и со временем я понял, что форма обращения, как оказалось, меняется в зависимости от моего душевного состояния; далее, продолжая свои наблюдения, я обнаружил, что эти голоса приходят с моей стороны, и иногда я в какой-то мере мог выбрать то, что услышу».

2. «Продолжая свои исследования, я обнаружил, что когда воздух проходит через мои ноздри, особенно в моменты возбуждения, это сопровождается словами и предложениями. Я заткнул уши пальцами и обнаружил, что теперь не слышал слов, – самое большее, я слышал неприятное пение и жужжание в ушах – и что те звуки, из которых часто составлялись слова и предложения и которые могли представляться фантазии реальными криками, сбивающими с толку спорами или укорами духов, я все еще слышу; на основании этого я заключил, что они, хотя и кажутся раздающимися в воздухе или идущими откуда-то с потолка, на самом деле раздаются в голове или в мозге; и я понял, что все голоса, которые я слышал внутри себя как голос божественной силы, имели ту же природу и выражали биение пульса, сокращение мышц, циркуляцию телесных жидкостей и проч., и что сходным образом все голоса, которые я вынужден был воспринимать как внешние, проистекали или от окружающих меня звуков, или от этих внутренних звуков».

3. «После открытия природы иллюзии как проекции остаточного образа я сделал следующие выводы: что ничего из того, что я видел, когда видел людей или призраков или когда я видел предметы, или когда я грезил, не было реальными объектами и не находилось за пределами моего тела…».

4. «Хотя я по-прежнему иногда слышал эти голоса или переживал видения, я не ставил их выше своих собственных мыслей или моих грез, или идей других. Даже более того, теперь я действовал, скорее, наперекор им».

Персеваль понимал, что, возможно, на этом пути выздоровления его ожидает неудача и возвращение в безумие, но его не пугали ни сложный путь, ни неудача, он твердо решил придерживаться выбранного пути. Он продолжал экспериментировать дальше и начал работать со своим дыханием, обнаружив его связь со своим душевным состоянием, и стал отрабатывать технику управляемого дыхания. Он стал заботиться о своем физическом здоровье и начал читать, вытребовав разрешение на хранение присланных из дома книг. Приблизительно тогда же украдкой, втайне от персонала, когда оставался один в палате, он начал вести подробные записи о своем состоянии, благодаря чему и сохранилась его поразительная история.

Параллельно нарастанию сомнения и возвращению к объективности мир Персеваля стал постепенно наполняться объективными другими. Он стал замечать других пациентов и проявлять к ним сочувствие и сострадание. И это сочувствие стало выражаться в нем в жажде борьбы за благополучие, за их освобождение и их права: «Я решил – это было для меня необходимо – направить всю свою силу и свои способности против этой системы, исполнить долг перед самим собой и своей страной; рискуя собственной жизнью, собственным здоровьем или даже собственным разумом, проникнуть абсолютно во все ее структуры, дабы обнажить и побороть поддерживающие ее зло и сумасбродство и разоблачить скрывающееся за благодушием зверство, которое она несет».

После того как он понял, что выздоровел, Персеваль продолжал находиться в лечебнице и подвергался лечению. Борясь с ситуацией, он написал в различные инстанции прошения об освобождении, всего около 10 писем, часть из которых, правда, так и не покидали стен больницы. Его законным опекуном тогда была его мать, и именно она была ответственна за его заключение в психиатрической лечебнице: несмотря на несколько проникновенных писем Персеваля, она так и не поверила в его выздоровление.

После многочисленных требований пересмотра его случая в мае 1832 г. из частной психиатрической лечебницы доктора Фокса Персеваля перевели в лечебницу доктора Ньюингтона в Тайсхёрсте, Сассекс, отличавшуюся более гуманными порядками. Он продолжал добиваться освобождения. Его изредка посещали голоса, но теперь они ратовали только за его здоровье, иногда даже становясь для него проблемой: он хотел избавиться от их навязчивой заботы и наконец взять на себя ответственность за свои поступки. И вскоре галлюцинации прекратились.

Наконец требования Персеваля были удовлетворены и в начале 1834 г., после трех лет пребывания в психиатрической лечебнице, в 31 год он был выписан и переехал в Лондон, где некоторое время жил под присмотром врачей. Через год он женился, и вскоре родилась первая из четырех его дочерей. Жизнь Персеваля вошла в нормальное русло.

Приблизительно в то же время Персеваль принял решение написать на материале своих воспоминаний и дневниковых записей книгу, где собирался отразить не только собственную историю, но и повествовать о психиатрических лечебницах и их порядках, с которыми он столкнулся. Друзья пытались удержать его, предостерегая, что против него поднимется вся судебная система, вся психиатрия и общественность. Однако Персеваль был тверд в намерении исполнить когда-то данное самому себе обещание и продолжал вести борьбу против психиатрической системы.

Основные трудности в написании книги и ее издании для самого Персеваля состояли не в этом. Сам процесс работы над книгой и погружение в воспоминания пугали его. Он боялся возвращения болезни, и часто это происходило, когда он обращался к минувшему, но он успешно держался обретенного вновь разума и благополучно закончил книгу. Тогда он жил в Париже и там пересекся с Ж.-Э. Эскиролем, лидером французской психиатрии и реформатором психиатрической системы. Тот с теплотой отнесся к Персевалю и даже давал советы в организации политических выступлений и стратегии борьбы, но не очень хорошо реагировал на требования Персеваля закрыть все психиатрические лечебницы.

Возвратившись в Англию в 1838 г., Персеваль анонимно издал свою историю. Параллельно он продолжал свою борьбу не только на бумаге. Он прослышал, что некий Ричард Патерностер, клерк, несправедливо содержится в сумасшедшем доме доктора Финча в Кенсингтоне, и стал привлекать внимание общественности к его случаю. Благодаря широкому резонансу случай Патерностера был пересмотрен, и вскоре тот был освобожден, а через некоторое время после выписки поместил в «Times» объявление о том, что ищет сочувствующих граждан, которые хотели бы присоединиться к нему в борьбе против злоупотреблений в сумасшедших домах. Это объявление стало поворотным моментом в жизни самого Персеваля. Они вместе начали борьбу против бесчеловечного обращения в психиатрических лечебницах. Вскоре к ним присоединились и другие бывшие пациенты и их родственники. В 1840 г. вышло второе дополненное издание книги Персеваля, в котором он подробнее описывал условия его содержания в психиатрической лечебнице и свою борьбу за свободу, в том числе против докторов и своей матери. Это издание вызвало еще большую негативную реакцию, чем первое. Персеваль небезосновательно опасался ареста или принудительного помещения в сумасшедший дом.

Персеваль стал одним из лидеров общественного движения против сумасшедших домов и одним из оппонентов и противников готовившегося тогда нового закона о бедных, который облегчал помещение бедняков в сумасшедший дом. Он посещал работные дома и выступал против современных ему порядков со страниц газет и в качестве опекуна стал защищать права неимущих.

В 1846 г. группа, которая когда-то сформировалась вокруг Ричарда Патерностера, расширив свой состав, образовала общественную организацию «Общество друзей объявляемых душевнобольными» (Alleged Lunatics’ Friend Society). Возглавил ее Персеваль, и она просуществовала около 20 лет, защищая бедняков и психически больных от опекунов и от порядков сумасшедших домов. Одним из самых заклятых противников Персеваля стал граф Шефтсбери. В середине 1860-х годов со смертью многих своих деятелей организация прекратила свое существование.

Анализируя историю Джона Персеваля, Эдвард Подволл пишет: «Это история первой в мире – и, возможно, наиболее значимой – организованной попытки реформирования психиатрических лечебниц бывшими пациентами дает всем нам, тем, кто имеет отношение к проблеме защиты пациентов, пищу для размышления. <…> Конечно же, Персеваль убедил бы нас не падать духом. Он напомнил бы нам, что “антипсихиатрия” была не просто движением за реформирование, зародившимся в 1960-х, но что она стала развиваться, как только появилась сама психиатрия. Он сказал бы нам, что на пути подлинной заботы о безумцах всегда возникали громадные препятствия – у каждой эпохи есть свой Шефтсбери».

Для Подволла, в отличие от Лэйнга, погружение в безумие хотя и является циклическим путешествием, которое может вновь привести к здравомыслию, не приносит принципиально нового опыта, не открывает глубин подлинности существования и не рассматривается в позитивном смысле творческого роста. Подволл заимствует представление об активности личности больного в психозе, свойственное теории метанойи, но перестает трактовать этот процесс как перерождение. Больной, проходя через психоз, вновь возвращается к той точке, из которой он вошел в болезнь, – он вновь обретает здравомыслие и разум. Этот циклический круг психоза поэтому для него несет исключительно негативный смысл, поскольку ничего не дает самой личности и приносит ей только страдания и душевную боль.

В самом цикле психотического путешествия Подволл выделяет шесть пространств опыта, шесть стадий со специфическими переживаниями и настроением. Ведущей силой и энергией, которая обеспечивает переход от одной сферы к другой и поддерживает дальнейшее движение, является стремление к душевной полноте. Каждая из них предполагает специфическое мировоззрение, состояние мира и может быть описана как сфера бытия, или экзистенциальная сфера. Эти стадии и сферы, по Подволлу, не являются специфическими и уникальными для психоза, они могут быть прожиты в рамках различных переходных состояний – неврозов, прозрений, медитации, практик работы с сознанием. В психозе они карикатурно преувеличены, и это позволяет увидеть их в четкости и строгой последовательности.

1. Желание – исходное пространство неудовлетворенности окружающим миром и появление желания душевной гармонии, духовно прекрасного. В этой сфере впервые оформляется потребность изменения, развития и вера в возможность преобразования себя и мира, может переживаться первый опыт преобразования и первый опыт кратковременной гармонии вследствие первых изменений.

2. Жажда – пространство нарастания желания духовных изменений, которое переживается как постоянно нарастающая неудовлетворимая потребность в чем-то большем. Каждое приближение к идеалу и душевной полноте здесь оборачивается иллюзией, каждая попытка заканчивается поражением и разочарованием, возникает закономерное сомнение в том, удастся ли когда-нибудь достигнуть идеала гармонии.

3. Принужденность – сфера неустанной инстинктивной устремленности, которая может приобретать форму духовного отчаянья. Отмечена неистовым движением вслепую, отказом от скептицизма и сомнения.

4. Божественное – кульминационная для психоза сфера, в которой окончательно исчезает сомнение и переживается опыт вхождения в «небесные сферы», вечности, разделенности собственных тела и души и переживание исключительно духовного, внетелесного существования. Параллельно нарастает очарованность чуждыми силами и может возникать опыт погруженности в божественное, полной подчиненности божественным силам.

5. Паранойя – сфера борьбы с демоническими силами. Устремленность к душевной полноте окрашивается страхом перед возможной утратой душевного счастья, нарастает агрессивность со стороны подчиняющей человека силы, и его постоянно истязают противоречивые голоса и команды. Возникает ощущение необходимости защищаться и того, что сверхинтенсивная энергия, скорость и сила могут спасти от захватывающего существование кошмарного мира. Для психического заболевания это означает стремительное усиление симптоматики.

6. Ад – заключительная, кульминационная сфера цикла. Нарастание скорости мышления, чувства ненависти и озлобленности, неудовлетворенности собственными желаниями и действиями. Появление агрессии против себя самого и внутренних команд к саморазрушению. Апогей цикла характеризуется внезапной «трещиной», в которой возможно переключение и переоценка ситуации, где существование открывается дружбе и любви, где возможен выход из психоза.

Несмотря на обозначенный вектор «безумие – разум», восстановление и выход из психического заболевания для Подволла не является обособленным событием или определенным этапом, отграниченным от периода болезни. Он подчеркивает: «Безумие и здравомыслие сосуществуют. Помрачение сознания и ясность ума идут бок о бок». На любой ступени психического заболевания имеются так называемые островки ясности, как обозначает это явление Подволл, когда создание и разум словно пробуждаются ото сна и в развертывающемся и нарастающем сомнении прорывают туман расстройства, открываясь объективной реальности. «В гуще безумия, – пишет он, – есть такой момент, когда вещи вновь обретают привычный смысл. И человек ощущает, что вновь стал самим собой». Иногда такие моменты совсем кратковременны, иногда они длятся какое-то время, но в любом случае именно они являются спасительной дорогой к выздоровлению. Поэтому у любого больного в любое время есть возможность исцеления от психоза посредством культивирования состояний ясности и сомнения. Однако может возникнуть и неблагоприятная ситуация: состояния ясности и сомнения могут столкнуться с противоречащей им окружающей средой и отойти на второй план, отступить. Жизнь больного тогда становится непрерывной борьбой за выживание, и он погружается в нарастающий психоз.

Подволл обрисовывает следующую динамику психического заболевания.

1. Фаза «заражения» здравомыслия. Тело и сознание начинают постепенно пронизывать друг друга, и сознание начинает затухать.

2. Фаза расщепления бреда. Проживая и взаимодействуя со здоровыми людьми, человек обнаруживает, что живет двойной жизнью и жизнь его сознания непохожа на жизнь других, что он живет словно в двух мирах.

3. Фаза блокирования бреда. Бред перестает развиваться, утрачивает подпитку, останавливается у определенной черты и перестает вторгаться в отношения.

4. Фаза формирования островков здравомыслия. В расщепленную жизнь человека начинают вторгаться и постепенно разрастаться островки здоровых отношений, в которые он включен и которые он наблюдает.

5. Фаза переключения. В сознании человека происходит словно случайная вспышка, которая освещает весь его мир другим светом, своего рода пробуждение от патологического мира. Он видит здоровье и, не отступая от этого пути, начинает идти за ним.

В этом описании динамики психического заболевания Подволл представляет любопытную трактовку развития психического заболевания, отличную как от классического медицинского описания, так и от теории метанойи Лэйнга. Как уже отмечалось, для него это исключительно негативное состояние, никакой продуктивности Подволл в психической болезни не видит, и здесь он ближе к психиатрии, чем к антипсихиатрии. При всем этом очень важную черту от теории перерождения Лэйнга он все-таки заимствует – акцентирование активности больного, отход от инфекционной метафоры в трактовке психического расстройства.

По Подволлу, успех в прохождении цикла психического заболевания зависит от самого больного, его борьбы за собственное здоровье. Несмотря на отход от трактовки этого процесса как процесса пробуждения, роста и перерождения, Подволл говорит о личностном его характере. Он, как и Лэйнг, рассматривает его не как темное пятно в жизни человека, а как событие, которое он должен успешно пройти. Он акцентирует личностное развитие, личностную работу, работу со своим собственным сознанием. И здесь примечательными являются концепты сомнения и островков ясности.

Сомнение как центральный инструмент работы с личностью и сознанием Подволл акцентирует благодаря обращению к случаю Персеваля. В его книге этот случай является первым и центральным, благодаря ему Подволл разъясняет принципы личностной работы в психозе. Сомнение Персеваля, в свою очередь, напоминает картезианское сомнение, сомнение в достоверности информации, поступающей от органов чувств, сомнение в очевидности наблюдаемых феноменов. Именно об этом сомнении говорит Декарт как о единственно достоверном инструменте работы мышления, мышления объективного и научного. В сознании Персеваля оно становится инструментом, посредством которого он возвращается и обращается к объективной реальности. Удивительно здесь, насколько часто случаи психически больных становятся примерами подтверждения философских теорий.

Культивирование островков ясности, о котором говорит Подволл, – это его аналог сомнения Персеваля. Этот опыт очевидности может служить гарантом объективности воспринимаемой и переживаемой реальности. Он формирует здоровые ощущения и отношения, которые становятся для больного своеобразным мостиком к здравомыслию и нормальной жизни.

Процесс активирования и культивирования островков здравомыслия, по Подволлу, невозможен в пределах структуры и традиции психиатрической больницы. Ее стиль давит на больного, препятствуя раскрытию потенциальных возможностей. Все психиатрические больницы – будь то частные санатории или государственные лечебницы – отличаются специфическим, присущим им стилем. Этот стиль выражает менталитет психиатрической больницы (asylum) как несознаваемый подход к людям, ответ на безумие, и его не могут побороть ни новые формы организации больниц, ни альтернативные проекты, ни терапевтические сообщества. Как подчеркивает Подволл, «всякая создаваемая психиатрическая больница воспроизводит специфическое умонастроение, менталитет, который потом всегда и везде актуализируется и воплощает историю лечебницы».

Менталитет психиатрической больницы проистекает, по Подволлу, от осознания власти над другими людьми, «терапевтической власти». Имплицитно ссылаясь на Саса и упоминая Фуко, он описывает психиатрическую больницу как терапевтическую структуру или терапевтическое пространство со специфическим теоретическим и практическим содержанием. Теория заботы о больных здесь основана на невежестве и неведении, методы заботы отражают безграничную власть над больными. При этом менталитет психиатрической больницы проявляется в нескольких феноменах.

1. Опора на принцип «невзаимного наблюдения»: за одной из сторон взаимодействия ведется наблюдение, а она не имеет возможности наблюдать за другой стороной; наблюдение изначально пристрастно и создает ситуацию, потенциально вызывающую паранойю.

2. Понимание безумия подобно детству. Психиатрическая больница наделяет заключенных в своих стенах чрезвычайно низким интеллектуальным, моральным, юридическим статусом, отказывая им в интеллектуальной, моральной и юридической полноценности. Эта черта уходит своими истоками в теорию дегенерации и закладывает основания практик «исцеления» психически больных.

3. Идея необходимости подчинения и порабощения во благо излечения и выздоровления, которая сохраняется даже в реформистских идеях «морального лечения» С. Тьюка, считающего, что у психически больных есть потребность подчиняться. Так, на место насилия приходят по-прежнему принуждающие мягкость и убеждение.

4. Иерархическая организация, имеющая смысл в рамках буржуазного строя и основанная на иерархическом принципе организации буржуазной патриархальной семьи. Психиатрическая больница, проводящая моральное лечение, основана на этой структуре и пытается представлять себя как семейную институцию.

5. Формирование этического пространства, в котором выздоровление поверяется многочисленными определениями «психического здоровья». Понимание психического здоровья задается доминирующими этическими, религиозными и политическими ценностями.

6. Психиатрическая больница – это приют, пристанище, укрытие. Оно спасает людей от худших условий среды и окружения и дает им более комфортные бытовые и психологические условия. Этот принцип ведет к представлению о том, что психическое заболевание возникает в неблагоприятных условиях среды, и изымая из них больного, психиатрическая больница спасает его, что, в свою очередь, должно порождать с его стороны только благодарность и покорность.

7. Психиатрическая больница в собственных стенах и за их пределами трактует безумие в его различных формах как результат неоправданной самонадеянности и самоуверенности, которые должна пресечь. Такое представление трактует как необходимость всякое недобровольное и жесткое лечение.

8. Психиатрическая больница является главным образом медицинским пространством. В результате своеобразного переворота XVIII в. ответственность за психическое заболевание перешла к врачам, и они приобрели право решать, кто болен, а кто здоров.

Все эти характеристики губительны для больного, поэтому Подволл предлагает альтернативный проект, который бы не наследовал менталитет психиатрической больницы, а формировал пространство раскрытия возможностей больного, который бы вел его к выздоровлению. Он стремится преодолеть каждый из губительных феноменов психиатрического менталитета.

Подволл стремится уйти от невзаимности и терапевтической власти, настаивая на необходимости организации пространства общения со взаимными связями, с соответствующей активностью, со зрелыми отношениями больного и окружающих его людей. Это пространство общения для него – исходное терапевтическое пространство. Оно должно простираться и вне, и внутри стен больницы и сообщества, поэтому отличительной чертой организуемых Подволлом проектов станет преодоление изоляции больных и их сосредоточения в одном месте. Больной, по его убеждению, не должен полностью изыматься из среды, он просто должен перемещаться в другую, здоровую среду, поэтому больные также не должны проживать с больными, поскольку в этом случае они не смогут сформировать здорового общения, здоровых связей с обществом. Если больные живут друг с другом, как это происходит в психиатрических больницах и в большинстве антипсихиатрических сообществ, те связи и паттерны поведения, которые они формируют вместе с терапевтами, оказываются не приспособлены к обычному обществу. Эта среда, к которой они адаптируются, остается искусственной средой, в ее рамках выработка навыков приспособления к среде естественной невозможна. В этом основное отличие проектов, начатых Подволлом, первым и центральным из которых становится «Уиндхос» (Windhorse).

Данный проект Подволл запускает в Боулдере (Колорадо) в 1981 г. В состав управляющей команды в разное время входят также Чарльз Напп, Джейми Эмери, Кэйти Эмери, Джефри Фортьюна. Уже в начале 2000-х последний основывает центр «Уиндхос» в Галифаксе (Новая Шотландия), который до сих пор благополучно функционирует, его центр с 1992 г. располагается в Нортгемптоне (Массачусетс), развивая целую сеть программ. Название проекта происходит от персонажа азиатской мифологии – ветряного коня, живущего на небесах и дающего человеку энергию: «Уиндхос буквально – это энергия тела и сознания, которую можно пробудить в процессе исцеления от болезни или преодоления депрессии», – пишет Подволл.

В основе проекта критическое отношение к психиатрической больнице как к среде, полностью вырывающей человека из привычного для него окружения. Подход «Уиндхос» базируется на включении человека в состав команды, интеграции его в сообщество, одновременно без отрыва его от собственного дома. Подволл и его коллеги работали (и работают) с самыми разнообразными расстройствами и проблемами: с шизофренией и другими психозами, обсессивно-компульсивными и аффективными расстройствами, расстройствами индивидуальности, наркоманией и алкоголизмом, аутизмом и нарушениями развития, старческими психическими расстройствами и проч. Они работают как с острыми, так и с хроническими заболеваниями, предлагая краткосрочную и долгосрочную терапию, а также консультативные и образовательные услуги.

Организация терапии и помощи уже с первых шагов отличалась от таковой в других подобных проектах. Больные проживали отдельно друг от друга в арендованных домах, вместе с ними жили, как правило, два члена терапевтической команды: они помогали организовать нормальный быт и повседневную жизнь. Параллельно клиент проходил курс индивидуальной терапии.

В теории и методе «Уиндхос» нынешний его руководитель Джефри Фортьюна выделяет четыре принципа.

1. Психоз – масштабное разрушение баланса системы «тело – сознание – среда», поэтому программа помощи и восстановления баланса должна включать биологические, психологические, социальные и духовные измерения целостно рассматриваемого человека.

2. Практически полное восстановление – это реальная возможность для каждого, кто находится в психозе. Континуальность сознания может прорвать всякую мглу психоза и вернуть человека к контакту с его телом и окружающей средой. Мгновения такого пробуждения – островки ясности – должны рассматриваться как исходные крупицы восстановления.

3. Восстановление происходит естественным путем, когда развивается подлинно терапевтическая дружба и поддержка в домашней обстановке. Объединение психически больных людей в одном месте может привести к ухудшению здоровья как у клиентов, так и у персонала. Больной человек, напротив, пойдет на поправку быстрее в окружении здоровых людей и в нормальной обстановке.

4. Терапевтическая команда «Уиндхос» должна быть обеспокоена восстановлением клиента, а также самочувствием каждого участника команды, членов семьи клиента и всего терапевтического сообщества. Эта задача сопряжена с терапевтической функцией сообщества.

В настоящий момент функционирование «Уиндхос» основывается на двух центральных положениях: 1) каждый человек здоров и нормален, а психические расстройства развиваются на поверхности этого здравомыслия; 2) здоровье человека неотделимо от окружающей его среды, поэтому если человек налаживает здоровые отношения с окружающей средой, то это активизирует его здоровье и здравомыслие и может привести к восстановлению. Окружающая среда включает в себя три аспекта: 1) физическая и повседневная жизнь; 2) межличностные отношения и эмоции; 3) сознание, включающее мышление, внимание и ощущение своего собственного присутствия и смысла.

Данные аспекты окружающей среды задают три магистральные линии работы: 1) акцент на повседневной активности – терапевтическая команда и сам клиент обращают особое внимание на повседневную жизнь: приготовление еды, уборку, стирку, приусадебное хозяйство и проч., при этом дом клиента – это средоточие командной работы; 2) установление здоровых отношений – первоначальные отношения устанавливаются в пределах терапевтической команды, в дальнейшем они становятся мостом для налаживания общения в социуме; 3) работа по графику с целью стабилизации суточных ритмов – психические расстройства приводят к нарушению ритмов питания и сна, отдыха и работы. Стабилизация этих ритмов приводит к уменьшению напряженности и минимизации конфликтов, к активизации чувства безопасности и защищенности. Эта работа проходит сразу в трех плоскостях: терапевтическом домашнем хозяйстве, терапевтических отношениях в команде, индивидуальной психотерапии.

Все эти сферы работы пересекаются в процессе групповых встреч:

1) домашних встреч клиента, его соседа или соседей по дому и руководителя группы (1 час в неделю), обычно эти встречи происходят за завтраком и на них обсуждаются бытовые проблемы домашнего хозяйства;

2) встречи команды – встречи клиента и всех членов терапевтической команды (1,5 часа в неделю), они акцентируют отношения внутри терапевтической группы; 3) встречи руководителей группы – встречи руководителя терапевтической группы и основного психотерапевта (1–2 часа в неделю), имеют функцию контроля и активизации совместной работы; 4) супервизии – обмен опытом и решение возникающих проблем, их могут проходить все члены команды (1,5 часа в неделю).

Как подчеркивает Джефри Фортьюна, терапевтическая команда «Уиндхос» стремится преодолеть дисбаланс в биологических, психологических, социальных и духовных измерениях человека. Она стремится наладить физическое функционирование человека, укрепляя его физическое здоровье: на это направлены иглоукалывание, массаж, гимнастика, диетическое питание. В рамках психологического измерения работа нацелена на синхронизацию тела, сознания и окружающей клиента среды и достигается в основном в рамках индивидуальной психотерапии. Восстановление социального измерения происходит благодаря проживанию клиента в терапевтическом хозяйстве со здоровыми соседями и взаимодействию с принимающей и понимающей командой профессионалов. Так клиент восстанавливает паттерны жизни в группе и обществе. В обязательном порядке осуществляется отслеживание состояния клиента и после прохождения программы. В рамках духовного измерения происходит активизация творчества и сострадания.

Непосредственная каждодневная работа строится следующим образом. Клиент живет вместе с одним из членов команды в арендованном маленьком домике с двумя спальнями приблизительно в течение 14 месяцев. Задачей члена команды является простое соседство, установление дружелюбных отношений и исполнение повседневных обязанностей. Никакая нацеленная терапевтическая работа на этом уровне не ведется. В «Уиндхос» считается, что дом должен быть домом, а не больницей, в которой происходит хотя и альтернативное, но лечение. Клиент здесь учится строить отношения, быть дружелюбным к другим, продуктивно жить в обществе и просто чувствовать себя в гармонии с самим собой, чувствовать себя дома. Это является основным залогом успешной работы.

Одновременно с этим четверо терапевтов и руководитель терапевтической группы ежедневно по 3 часа встречаются с клиентом в его доме. Никакой специализированной работы при этом не ведется, команда синхронизируется с клиентом, обеспечивает терапию понимания и поддержки, стремясь перефокусировать его внимание. Каждую неделю с клиентом встречаются и другие члены команды: массажист, медсестра и психиатр, которые поддерживают его здоровье и контролируют общее состояние. Основным пространством работы становится индивидуальная психотерапия с терапевтом в консультационном кабинете, проходящая по часу четырежды в неделю. Эта терапия направлена на культивирование межличностных отношений, развитие подлинной коммуникации, а также на восстановление единства тела и души. По Подволлу, корень болезни – десинхронизация сознания и тела, поэтому, чем прочнее соединяются сознание и тело, тем яснее становится видение окружающего мира. Деятельность команды и терапевта при этом контролирует руководитель команды, собирающий ее каждую неделю.

Подволл не стремился создать какое-то особенное терапевтическое пространство, погружая в которое больных можно было бы их исцелить. Как неоднократно отмечалось, такая специализированная среда, на его взгляд, губительна, а не целебна, поскольку неизбежно будет отмечена менталитетом психиатрической лечебницы. Больные живут обычной жизнью, и та среда, в которую они погружены, – это не какая-то особенная среда, а просто нормальная среда, пустое пространство, которое вместе с терапевтами заполняют сами больные.

Обычная жизнь среди нормальных людей, обычные повседневные занятия – вот тот ресурс, который Подволл и его соратники задействуют в терапевтической работе. Не отрыв от повседневности, а включенность в нее. Начиная со своего собственного соседа, с которым он проживает под одной крышей, больной учится вновь выстраивать нормальные отношения, затем распространяя их и на других людей и другие типы коммуникации. Он учится организовывать свою внешнюю повседневную среду, а также обращаться внутрь себя, работать со своим сознанием, меняться и отслеживать эти изменения.

Безусловно, «Уиндхос» – очень дорогостоящий штучный проект, встраивающий новое терапевтическое пространство вокруг каждого больного, уходящий от типичности и универсальности к единичности – к уникальности ситуации, личности и общения. По сравнению с другими антипсихиатрическими проектами этот проект в большей мере развивает идеи социальной феноменологии Лэйнга, работая с неповторимым пространством взаимных связей людей в группах и в обществе, пытаясь таким образом восстановить континуальность коммуникации, а значит, и континуальность мира больного.

 

5. Антипсихиатрические организации

Будучи леворадикальным движением, британская антипсихиатрия в конце 1960-х годов, во время самого интенсивного протеста, объединяла вокруг себя тысячи последователей и сочувствующих. По масштабу теории и практики мало какое радикальное психиатрическое течение могло тогда соперничать с ней, поэтому те, кто мыслил в унисон, объединялись именно вокруг антипсихиатрии.

Антипсихиатрическая практика объединяла людей, множество из которых являлись не только пациентами, но и наблюдателями, включенными зрителями, помощниками, а некоторые даже равноправными их разработчиками и управляющими. За Кингсли Холлом, Филадельфийской ассоциацией, «Виллой 21» и другими проектами стояли не один только Лэйнг и его ближайшее окружение. Гений его был в том, что вокруг своих противоречивых идей он объединил тысячи поддерживающих и оспаривающих их голосов, он раздул пламя, разделившееся после угасания антипсихиатрии на несколько «языков».

Пока антипсихиатрия бурно развивалась, она, как магнит, притягивала к себе все многообразие реакций, и в этом пространстве было почти невозможно вычленить отдельные островки. Когда она пошла на спад, движения, общности и идеи, которые она спровоцировала, испытали дефицит идентификации, поэтому начало 1970-х годов – время реакции на антипсихиатрию, время активного появления самостоятельных движений и организаций, продолживших или оспоривших ее проект. Ник Кроссли, анализируя реакцию на развитие антипсихиатрии, отмечает: «Хотя антипсихиатрия, если говорить об активности и жизненном пути ее основных сторонников, и достигла пика к концу 1960 – началу 1970-х годов, после этого, постепенно затухая, ее воздействие было весьма значительным. Она спровоцировала огромное множество самых различных реакций и запустила множество процессов в пространстве психиатрии».

Одним из первых движений, подобно антипсихиатрии политизировавших психическое заболевание, стал Союз психически больных (Mental Patients’ Union, MPU). Группа появляется в 1972 г. как результат забастовок в Паддингтонском дневном стационаре. Этот стационар по своей организации и структуре был терапевтическим сообществом, в котором царили демократические порядки и использовались мягкие терапевтические методы. Радикально настроенные и политически ангажированные психиатры отвоевали такое право в результате забастовки. Отличительной чертой этого сообщества было активное использование кляйниански ориентированного психоанализа, причем как в терапии, так и в организационном процессе. Обстановка в больнице всегда была неспокойной, и пациенты не раз восставали против такого акцентированного использования психоанализа, но настоящие протесты разразились после сообщения руководства о закрытии стационара и присоединении его к традиционно ориентированной психиатрической больнице.

Угроза закрытия мобилизовала как персонал, так и пациентов. Персонал обратился в парламент и представил 22 подписи под петицией о недопустимости закрытия и перепрофилирования стационара, под ней удалось собрать и 80 подписей врачей общей практики. Еще большую включенность продемонстрировали пациенты. Поскольку им угрожал перевод в обычную психиатрическую больницу и лечение традиционными медикаментозными методами, они включились в борьбу, объединившись и выступив с заявлением, какие методы, на их взгляд, наиболее приемлемы для лечения, и какой должна быть структура больницы. Они требовали оставить их стационар в покое. Ситуация вызвала сильный резонанс и вскоре приобрела политический оттенок: пациенты и персонал выступали против власти и притеснения и требовали предоставить им право на автономию.

Волна протестов и широкий общественный резонанс способствовали тому, что власти пошли на попятную, и стационар был сохранен. Этот опыт единения и борьбы не прошел для пациентов бесследно и привел к созданию группы, которая могла бы объединить их усилия. Так и появился Союз психически больных. Его ядро составили четыре человека, самым активным из которых стал пациент Паддингтонского стационара Эрик Эруин. Он родился в Белфасте в 1924 г., в детстве жил с теткой и страдал от постоянных страхов. Уже с ранних лет он часто лежал в психиатрических больницах Ирландии, Англии, Австралии, посетив за свою жизнь около 17 психиатрических больниц. Впоследствии он вспоминал: «Я присоединился к движению за сохранение дневного стационара, который в 1972 г. грозили закрыть. Однако протест персонала и пациентов был услышан. Уже после было решено, что необходимо сделать что-то более радикальное».

Основным детищем этого своеобразного управляющего комитета стал манифест «Необходимость Союза психически больных: несколько предложений», выпущенный в декабре 1972 г. и более известный под названием «Рыбий манифест». Это неофициальное название было навеяно фразой психоаналитика Карла Меннингера, приведенной на первой странице манифеста: «Человек, испытывающий трудности в своих отношениях со средой, со стороны как будто бы бьется и поднимает пыль. Здесь можно использовать образ рыбы, попавшей на крючок; ее рывки странны для другой рыбы, не понимающей обстоятельств; но это барахтанье – не проявление страдания, а попытка выкарабкаться из беды, и каждый рыбак знает, что эта попытка может закончиться удачно».

Манифест развивал метафору Меннингера: психическое заболевание – это попытка справиться с безвыходной ситуацией, стратегия решения проблемы, а не проблема сама по себе. Вводные абзацы содержали следующие строки: «За прошедшие годы в борьбе против реакционных институций психиатрической больницы и психиатрии возникло множество групп. Содержание радикальных проектов этих групп составили лишь интеллектуальные беседы и профессионально ориентированные споры студентов и психиатров при полном игнорировании пациентов. Пациентам, как казалось, не отводилось никакой роли в борьбе за эти альтернативы. Почти что следуя мифу, что психически больные неадекватны, эти группы совершенно не замечали того, что пациенты, большинство из которых – рабочий класс, вместе с сотрудниками больницы и медсестрами являются единственными агентами революционных преобразований психиатрической больницы».

Движение было организовано по подобию других леворадикальных движений, в частности, тех, что боролись за права женщин или чернокожих. Оно было призвано объединить психически больных для борьбы за свои права, для взаимопомощи и поддержки. Манифест выводил пациента как активную действующую силу не только психиатрии, но и современного общества, как движущую политическую силу классовой борьбы. Психиатрия при этом рассматривалась как механизм репрессии капиталистического общества, агент правящего класса, против которого должны объединиться и выступить психически больные. Психиатры представлялись первосвященниками техницистского общества, а психически больные – его жертвами. «Психически больной – это та жертва, которую мы приносим, продолжая поклоняться богам капиталистической религии», – подчеркивалось в манифесте.

Психическое заболевание – одно из следствий приниженного положения рабочего класса в эксплуатирующем капиталистическом обществе. В манифесте подчеркивалось, что именно представители рабочего класса больше других страдают этим недугом. Они словно загоняются в безвыходное положение, в ловушку, единственный выход из которой – психическое заболевание. Психически больной, таким образом, становится «козлом отпущения для экономики и капитализма». Активисты Союза психически больных заявляли, что настало время для сопротивления, когда пациенты должны осознать свою власть и стать активной политической силой наряду с борцами за права заключенных, профсоюзами, феминизмом, группой «Черная пантера» и прочими левыми группировками.

Пациенты были активной действующей силой группы. Разумеется, в нее могли входить все желающие, но право голоса, право участвовать в руководстве и управлении группой имели только психически больные – пациенты и экс-пациенты. Членом организации был, правда, Дэвид Купер. Поскольку он страдал алкоголизмом и проходил лечение, он смог войти в нее на правах пациента, т. е. активного члена группы. Постепенно Союз психически больных наращивал свою численность, распространяясь не только в Лондоне, но и в Манчестере, Оксфорде, Лидсе, Суррее. Численность активистов в марте 1974 г. составляла 314 человек, в июле 1974-го – где-то около 375–400 человек. Группы Союза психически больных появились и во Франции, Германии, Америке, Канаде, Голландии, Испании. В Германии с Союзом был связан Социалистический коллектив пациентов.

Деятельность группы сосредоточивалась вокруг четырех областей: 1) обличение несправедливости системы, мифов о добровольной госпитализации, оказании помощи и излечении, а также разъяснение пациентам их прав и их защита; 2) борьба за договор о правах пациента в психиатрической больнице и вне ее; 3) борьба с проблемами пациентов: недобровольной госпитализацией, изоляцией, цензурой и отслеживанием звонков и писем; 4) борьба за упразднение психиатрических больниц и институций репрессивной и манипулятивной психиатрии, а также организация альтернатив психиатрии в форме сообществ. Работа во всех четырех областях должна была вестись при обязательном участии и под контролем пациентов. Союз занимался активной юридической помощью, защищая права пациентов.

Многочисленность групп привела к разногласиям, и в 1974 г. на общем собрании Союза было решено считать его не централизованной организацией, а свободной федерацией автономных групп, которые объединялись ежегодными общими собраниями, конференциями и информационным бюллетенем.

В середине 1970-х годов Эрик Эруин, недовольный излишней бюрократизированностью собственной организации, объединил вокруг себя группу «Общественная организация по психиатрическим бедствиям» (Community Organisation for Psychiatric Emergencies). Название организации было несколько раз изменено, но в конце концов через некоторое время прижилось именно это. Эруин и его соратники всячески пытались избавиться от употребления терминов «психически больной», «психиатрический пациент» и проч. После смерти Эрика Эруина группа постепенно стала сокращать свою деятельность и через некоторое время прекратила свое существование.

Таким образом, несмотря на затухание его деятельности, Союз психически больных привел к образованию множества аналогичных ему по духу организаций, родоначальники и основатели которых часто были его членами. Одной из таких групп, организованных уже в 1990-е годы, стала группа «Возвращение Бедлама» (Reclaim Bedlam), рассматривающая историю психиатрии как часть истории человечества, которую необходимо принимать и знать. Другой современной и до сих пор действующей группой является «Гордость безумца» (Mad Pride), основанная на идее о том, что безумие – это важное, поворотное событие в жизни всякого человека, поэтому опыт безумия – это то, чем можно гордиться. Группа организовывает свои собственные фестивали и акции, празднества. Важную роль играет музыка: безумие, на взгляд членов группы, является новым рок-н-роллом.

Еще одним движением, выступившим на той же стороне, что и Союз психически больных, стала группа «Люди за новую психиатрию» (People for a New Psychiatry), впоследствии переименованная в «Люди, а не психиатрия» (People Not Psychiatry, PNP). Одним из ее учредителей стал Майкл Барнетт, автор одноименной книги «Люди, не психиатрия». Это был экспериментальный проект, попытка организовать поддержку и наладить человечную помощь психически больным людям. Ник Кроссли разъясняет: «Центром, как и предполагало название группы, были люди, а не психиатрия. Одни люди помогали другим людям. И во многих случаях это было взаимно: каждая из сторон нуждалась в помощи и была готова помочь другим».

Барнетт пришел в эту сферу благодаря Лэйнгу. Когда-то пережив психическое расстройство, он нашел его точное описание в «Я и Другие» и после прочтения написал Лэйнгу. Затем он познакомился с «Разделенным Я» и «Политикой переживания», после чего понял, что непременно должен встретиться с Лэйнгом. Он добился терапевтической сессии с ним, но при непосредственном контакте тот произвел на него противоречивое впечатление. Он познакомился с Леоном Редлером и Аароном Эстерсоном, отношения с которыми оказались для него более приятными. Вскоре он вошел в круг Филадельфийской ассоциации и получил должность медбрата в одном из ее альтернативных терапевтических проектов.

Движение «Люди за новую психиатрию» возникло в Лондоне в июле 1969 г. и в дальнейшем развивалось в Манчестере, Бирмингеме, Лидсе, Эдинбурге, Глазго, Ноттингеме, Брайтоне, Бристоле и проч. Оно отталкивалось от признания исключительной ценности человеческой личности, опыта и поведения, на этот статус личности и посягает, как считалось в группе, психиатрия. В качестве первоочередных целей группа обозначала следующие: 1) создание сети взаимопомощи, принимающей каждого человека как уникального, с неповторимым жизненным стилем, имеющим значение и действенность для самой личности; 2) организация физической среды (дома или домов), в которой в рамках различных подгрупп, входящих в более широкую сеть, может реализовываться активность человека; 3) демонстрация того, что существуют реальные ценности и образ жизни, не обязательно согласующиеся с предлагаемыми доминирующим обществом.

Организация была задумана как сеть взаимопомощи, не имела никакой формальной структуры и иерархии и двигалась исключительно инициативой входящих в нее людей. Эта было сообщество людей с альтернативными идеями, которые поддерживали переживших и переживающих психические заболевания: организовывали альтернативное лечение, помогали с жильем и деньгами. Первоначально члены группы проживали на квартирах друг у друга, место для совместного жительства впоследствии было найдено благодаря Робину Фаркухарсону, позднее входившему в Союз психически больных.

Группа быстро развивалась, активно сотрудничала с радикальной психиатрией и включалась в контркультурные проекты. В общем, Барнетт шел по пути Лэйнга и антипсихиатрии. К нему присоединялось все больше и больше соратников, были среди них и звезды первой величины, например, Дэвид Купер и Клэнси Сигал. Такой быстрый рост был связан со структурой организации. Кингсли-холл был проектом Филадельфийской организации, которая имела свой организационный комитет и была детищем узкой группы друзей и соратников. «Люди за новую психиатрию» не имела внутри себя никакой иерархии, никто не управлял группой, все помогали всем, и каждый мог почувствовать причастность к общему делу. Благодаря этому очень быстро численность группы достигла 10 тыс. участников и продолжала наращиваться.

Под влиянием бурного развития антипсихиатрии появились не только поддерживающие ее идеи группы и движения, но и те, что активно оспаривали их. Одной из таких организаций стало Национальное товарищество шизофрении (National Schizophrenia Fellowship, NSF). Эта группа развивала сходную с антипсихиатрической практику, но выдвигала отличные идеи.

Национальное товарищество шизофрении появляется в 1972 г. как детище Джона Прингла. Сын Прингла страдал шизофренией, но врачи, не желая губить жизнь молодого человека этим страшным диагнозом, долго колебались и не говорили ничего определенного. Прингл понимал их мотивы, но все же считал, что ранняя диагностика могла бы привести к более эффективному лечению. В письме в «Te Times» от 9 мая 1970 г. Прингл сетовал на эту роковую задержку, а также на то, что в психиатрических больницах он увидел явную дезорганизацию, недостаточную заботу о больных и нехватку прямого общения врачей не только с больными, но и друг с другом. Он указывал на тот факт, что переживание и поведение шизофреника идут вразрез с общепринятыми моделями понимания и межличностного взаимодействия, поэтому важное значение в реабилитации и лечении должно играть близкое окружение пациента, в частности, его семья. Прингл ставит вопрос о ненужности шизофреников обществу, об их брошенности и недостатке организаций и структур, которые могли бы заботиться о них, помочь им не только с лечением, но и с трудоустройством, реабилитацией, адаптацией к обществу.

Это письмо для самого Прингла было мольбой о помощи и попыткой найти единомышленников. В нем он писал, что то, через что он прошел, привело его к вопросу, переживали ли какие-нибудь еще семьи сходные с его собственными проблемы. На письмо пришло гораздо больше откликов, чем он ожидал. Вокруг этого события и сформировалось товарищество. В отличие от «Людей за новую психиатрию» эта группа развивалась медленно: только к началу 1980-х ее численность достигла 6 тыс. человек.

Деятельность товарищества была сосредоточена вокруг выступлений за раннюю диагностику и скорейшее лечение, за разумное использование диагнозов и диагностических категорий, за адекватное медикаментозное лечение. Они оправдывали патернализм и власть психиатрии, аргументируя это тем, что многие больные просто не в состоянии понять, что они больны, и контролировать свое собственное поведение. Они боролись с невежеством общества и с отказами от оказания психиатрической помощи, за развитие современных психиатрических больниц с системой ранней диагностики. Как подчеркивает Ник Кроссли, Национальное товарищество шизофрении «было в некоторой степени обратной реакцией на антипсихиатрические и гражданские либертарианские движения в психиатрии. Оно стало “контрдвижением”».

Товарищество организовывало группы поддержки, принимающие семьи для больных; информационную и консультативную помощь для больных и специалистов; проводило кампанию против стигматизации. В 2011 г. группа была переименована в «Переосмыслить психическое заболевание» (Rethink Mental Illness). Сейчас ее численность около 8300 человек, и 48 тысяч, по собственным данным организации, ежегодно пользуются ее помощью.

Продолжателем критической стратегии Национального товарищества шизофрении стала другая группа – «Шизофрения – национальное бедствие» (Shizophrenia – A National Emergency, SANE). История ее зарождения аналогична истории товарищества. В 1985 г. журналистка Марджори Уоллас опубликовала в «Te Times» серию статей под общим названием «Шизофрения: болезнь, о которой забывают». Статьи получили многочисленные отклики и широкий резонанс, и Уоллас собрала группу единомышленников.

Уоллас поднимала проблемы неоказания медицинской помощи больным шизофренией. Она писала о том, что сокращается финансирование психиатрии и, как следствие, закрываются психиатрические больницы, сокращаются сроки лечения и уменьшается число терапевтических программ. Ситуация такова, что многие психически больные люди перемещались из больниц назад домой, не получив должного лечения, некоторые из них оказывались на улице или в тюрьме. Она говорила от имени семей шизофреников и настаивала на том, что невнимание к психиатрическим пациентам со стороны государства приобретает масштабы национального бедствия.

Одной из причин такой ситуации наравне с государственным сокращением финансирования Уоллас называла губительный радикализм антипсихиатрии. О том, что такое антипсихиатрия, она знала не понаслышке: когда-то она была замужем за психиатром – сторонником Лэйнга. Именно антипсихиатрия и порожденное ею движение либертарианской психиатрии, многочисленные движения по защите прав пациентов, левые радикалы способствовали, на ее взгляд, обесцениванию семейных ценностей и стали представлять семью как врага психически больных. «Идеи Лэйнга, – подчеркивала она, – стали оружием против семьи, и в особенности против матерей, которые превратились в козлов отпущения. Возможно, эти идеи были обращены к страждущим, но в неумелых руках терапевтов и социальных работников они грозили сломить фундамент семейного очага. Теории Лэйнга разбили и продолжают разбивать сердца тысяч матерей, которые вынуждены не только смотреть, во что превратила их сыновей и дочерей болезнь, но и слышать, что это они повинны в этом. Нет никаких оснований поддерживать идеи Лэйнга, но удивительно, как много людей все еще пленены им».

Лэйнг и антипсихиатры, как отмечает Уоллас, были убеждены, что если смотреть на людей как на нормальных, они обязательно станут нормальными. Однако в жизни, по ее мнению, все совершенно не так. Между тем идеи антипсихиатров и других левых активистов стали активно использоваться бюрократами как идеологическое основание, оправдание и прикрытие для сокращения финансирования психиатрии и закрытия психиатрических стационаров. Это она называет основным негативным последствием антипсихиатрии. На взгляд Уоллас, ситуация зашла слишком далеко. Она и ее сторонники считали, что шизофрения – это вызванная органическими факторами болезнь, которую необходимо лечить медикаментозно, необходимо более тщательно исследовать ее причины и развивать программы длительной реабилитации.

Деятельность группы не ограничивалась критикой и пропагандой. При Оксфордской психиатрической больнице сторонниками группы был учрежден исследовательский центр, который был призван изучать биологические причины шизофрении. Пиком деятельности группы стала агитационная кампания, проведенная на железнодорожных станциях, станциях метро и автобусных остановках юго-востока Лондона. Расклеенные там плакаты изображали лицо юноши с надписью «Он считает, что он Иисус Христос. Вы считаете, что он убийца. Они считают, что с ним все в порядке». Эти плакаты обличали радикальных психиатров и антипсихиатров. Многие активисты были возмущены, и плакаты быстро убрали.

Организационные цели группы: 1) уменьшение последствий психического заболевания; 2) совершенствование лечения и заботы через просвещение и получение информации о психических заболеваниях; 3) работа с политическими структурами и общественным мнением с целью лучшего понимания ими психического заболевания. Исходя из этого группа пытается организовать работу по преодолению стереотипов в отношении психически больных, по уменьшению эффектов стигматизации, по просвещению населения и государственных служащих, а также по организации помощи в лечении и информационной поддержке специалистов, больных и их семей. На сайте группы постоянно работает форум взаимопомощи.

Вслед за двумя описанными появлялись и менее многочисленные организации. Поэтому нельзя сказать, что антипсихиатрия так и осталась маргинальной по отношению к официальной традиционной психи атрии. К началу 1970-х годов контркультурные течения, антипсихиатрические проекты, атака на психиатрию саентологов привели к необходимости ответа. Психиатрия, которую жестко критиковали уже целое десятилетие, больше не могла молчать, поскольку рисковала окончательно утратить свой авторитет.

В Великобритании, стране, где сформировалась антипсихиатрия, психиатрия продуцирует одну из первых в мире реакций на антинастроения. В 1971–1973 гг. Национальная ассоциация психического здоровья (NAMH) запускает кампанию «Сознание» (MIND) – группу, призванную активно заниматься политическими, социальными, правовыми вопросами психиатрии. Кампания призвана была решить семь задач: 1) акцентировать проблему психического здоровья и поколебать уже традиционное ее игнорирование; 2) преодолеть характерное незнание причин психических расстройств и методов их лечения; 3) совершенствовать заботу о психически больных в больнице и терапевтических сообществах; 4) обеспечивать помощь и поддержку родственников психически больных; 5) активизировать волонтерскую работу во всех направлениях психиатрической помощи; 6) усилить подготовку кадров для Национальной ассоциации психического здоровья и ее ответвлений; 7) обеспечить финансовую поддержку исследований психических расстройств.

В область интересов группы входили противоречивые терапевтические методы, права пациентов и их родственников, функционирование терапевтических сообществ, психиатрические службы, общественные предубеждения против психиатрии, работа с трудными подростками и многое другое. В целом кампания была призвана изменить отношение ко многим аспектам официальной психиатрии, установить новые прочные связи не только с пациентами и их родственниками, но и с обществом. Кампания была успешна и подхлестнула в рамках деятельности ассоциации дальнейшие кампании, приведшие к гуманизации психиатрической практики, совершенствованию государственной политики в области охраны психического здоровья, развитию сети психиатрической помощи.

Так постепенно в Великобритании антипсихиатрия, в радикальной форме выразив критику и практику психиатрии, привлекла внимание к проблеме психического заболевания. Этой проблемой стало заниматься множество социальных, политических, правовых групп и организаций. Пространство психиатрической помощи и теории перестало быть исключительно медицинским, вобрав в себя множество междисциплинарных, гуманитарных включений. Таким образом, хотя медицина и сохраняет доминирующее положение в этом пространстве (так и должно быть), она уже не является монополистом, тоталитарно навязывающим свою парадигму теории и практики. В этом антипсихиатрия достигла по крайней мере двух целей – гуманизации и демонополизации.