Кристиану было куда отрадней думать, что Люси действует по указке Морриса, нежели по собственной инициативе, а потому серьезный разговор каждый раз откладывался на неопределенный срок. «Припереть ее к стенке? — думал Кимура. — Нет ничего проще. Но что, если она сознается? Что, если Моррис тут ни сном ни духом?»

Кристиан боялся разочароваться.

— Когда ты, — спрашивал он за чашкой кофе, — отвезешь меня в штаб? Я бы хотел лично засвидетельствовать Моррису свою признательность.

— Если он не пожелал открыть тебе места своего пребывания, разве посмею я это сделать? — отвечала Люси, искоса поглядывая на него.

Нет, ему решительно не удавалось выведать у сообщницы ничего толкового! О расположении мафиозного логова он знал лишь из ее слов, да и то поверхностно. Точные координаты, пароли, условные знаки — всё это от него благополучно утаивалось. Люси предпочитала не рисковать своей головой, понимая, чем может грозить ослушание запретов «крестного отца». Однако и выслуживаться она не спешила. Ей были до отвращения противны льстивые угодничества пособников Дезастро, и она вернее согласилась бы вонзить кинжал себе в сердце, чем изображать перед кем-либо раболепную покорность. Впрочем, сердце ее и без того уже было пронзено.

Она по-прежнему продолжала приводить в исполнение свой план и безнаказанно вершила злодеяния до тех пор, пока кухарку, как главную подозреваемую, не увезли в тюрьму под вой сирены. В тот же день Кимура остановил Люси в безлюдном коридоре, твердо намерившись если не прочитать ей мораль, то, по крайней мере, вынести ультимативное предупреждение. Однако проявить характер ему так и не удалось: воспользовавшись моментом, она бессовестно обвила руками его шею и поцеловала его прямо в губы. Негодованию Кристиана не было границ.

А Люси так или иначе пришлось выйти из игры, поскольку после ареста кухарки в доме больше не на кого было повесить обвинение в убийстве. Разве что на управляющего, но у него была отменная репутация и столь строгие принципы, что Актеон скорее отдал бы палачам свою «верную» помощницу, чем позволил бы себе усомниться в честности дворецкого.

* * *

— Поверни вправо, раскрой пошире, — по-деловому командовала Джулия, которой было лень залезать на подоконник, чтобы отворить огромное, на полстены окно. Этой проблемой она озаботила Франческо, и тот, кряхтя от натуги, сражался с навороченным механизмом, проклиная все окна на свете. Джейн лежала пластом и была абсолютно безучастна к окружающему.

— Ну, уж если и здесь руку Люси приложила, то не ровен час, мы перемрем друг за дружкой, как мухи, — мрачно предсказывал Росси, возясь со шпингалетом.

— Вот заладил, — отвечала Джулия. — С чего ты вообще взял, что убийца Люси?

— Интуиция, — глухо пояснял Франческо.

— А по-моему, наша Джейн просто подхватила вирус.

— Вирус?! Ой-ой! — вскричал Росси, чуть не полетев с подоконника кувырком. — Почему меня не предупредила? Я бы… Меня в эту комнату и силком бы не затянули!

— Эгоист, — безапелляционно заявила Джулия, прислонившись к притолоке. Она поглядывала то на красную от жара Джейн, то на гардероб возле двери, и ее явно раздирали противоречия.

— Эй, не вздумай дезертировать! — испугался Франческо, повиснув на оконной раме. — С больной должна ты сидеть, ты, а не я! Слышишь?

Но та уже нахлобучила на голову свою широкополую зеленую шляпу и, привстав на цыпочки, шарила на антресоли в поисках калейдоскопа, который Аризу Кей прислала ей на Рождество вместе с веткой-телепортатором и короткой поздравительной запиской.

— Всё, меня нет. Ты меня видишь, но меня здесь нет. Салют! — с такими словами Венто упорхнула на волю.

— Вредина, — процедил Франческо, и у него из ушей чуть не повалил пар. Его подло обрекли на то, чтобы остаток дня провести у кровати Джейн. — Я тебя лечить не буду, так и знай, — на всякий случай сказал он и почти безотчетно приложил ладонь к ее лбу. — Ой, а ведь жар-то усиливается! — встревожено заметил он. — Ладно, ты лежи, а я сейчас. Я мигом!

И Франческо ринулся за дверь, да так, что только пятки засверкали. «В холодильнике на кухне, — судорожно думал он, — наверняка есть какие-нибудь таблетки. А если не таблетки, то порошки. Только б вода не была отравленной…»

По дороге на улицу Джулия едва не натолкнулась в коридоре на «сладкую парочку», когда Кристиан пытался вырваться из цепких объятий Люси. Сделав вид, что ее это не касается, Венто прошмыгнула мимо, поставив обоих в нелепое положение. Кристиан пробормотал скомканное оправдание, Люси часто заморгала, и в итоге они разошлись, подавленные и рассерженные. Вернее, это Кимура был подавлен и рассержен, а Люси, несмотря на неловкость, светилась, как отполированный чайник.

«Ну а мне-то что? — думала Джулия, сбегая по ступенькам в розарий Актеона. — Какая мне разница, что там между ними вспыхнуло или погасло? Моя радость — в километре отсюда, с плывущими над головою облаками, с жужжанием шмелей в душистой траве, с пространством в тысячи акров». Она мчалась на луг, а теплый ветер задувал ей за воротник, свистел в ушах и ерошил волосы. «Весна! Весна!» — пело всё внутри. «Весна!» — заливались птички в кустах олеандра.

Ей в лицо пахнуло эбеном и чабрецом, она остановилась… и шагнула в океан зелени и цветов, в иную вселенную, пестреющую мириадами оттенков, искрящуюся крыльями бабочек и стрекоз, звенящую перепевами жаворонков, полнящуюся гудением жуков и пчел.

Она вдохнула полной грудью, вдохнула так, как будто вынырнула на поверхность воды, так, как вдыхала каждый день после душной лаборатории, после утомительных экспериментов и не менее утомительных чаепитий в доме Актеона. Последнее время и ее, и Франческо стали угнетать нудные и бессмысленные разговоры в гостиной, однообразие, с каким Актеон повествовал о прежних своих успехах и жалел о крушении бизнеса. У него созрел новый план: он вложит средства в больницы и детские дома, он посадит на плантациях табак, он продаст часть своих имений на севере Крита… Его многословные рассуждения нагоняли на Джулию тоску.

Она расстелила под собою кофту, улеглась на нее, чтобы не запачкать волосы, и устремила взгляд в бездонную синеву.

«Как же хорошо, как привольно!» — думала она, медленно втягивая носом почти осязаемый воздух — так он был ароматен. Вдали от шума и суеты, вдали от срочных заданий и пустых разговоров… Ее окутывала нега.

Она приставила к глазу калейдоскоп, повертела так и эдак. Аризу Кей изобразила на корпусе скрепленные печатями свитки, карты первых мореплавателей, компас и лупу, а в узорную камеру поместила янтарные звездочки, сердоликовые крупинки, изумрудные полумесяцы и голубые колечки аквамарина.

«А ведь я могу хоть сейчас отправиться к хранительнице в сад, — подумалось Джулии. — И Кристиан не станет меня преследовать, как делал это всего месяц назад. Конечно, в Саду он обучал меня каллиграфии и боевым искусствам, в которых я весьма преуспела… Но порой так хочется побыть в одиночестве, и сейчас это „порой“ случается всё чаще. Если синьор Кимура переключил свое внимание на Люси, тем лучше. Наконец-то я могу почувствовать себя свободной…».

С тех пор, как Франческо размахивал топором, рубя пресловутое рождественское дерево на мелкие поленья, с тех пор, как Джейн на пару с Люси пела песни у камина, с тех пор, как были вручены подарки и зажжены ароматические свечи, прошла, казалось, вечность. Попав в дом Актеона, друзья словно забыли о своей миссии, и розыски мафиозного убежища к весне не продвинулись ни на йоту отчасти из-за того, что Кристиан был втянут в расследование преступлений, потрясших виллу, а отчасти из-за уроков греческого и лабораторных занятий, которые отнимали драгоценное время и которые из троих студентов не жаловал никто. Прибавить сюда болезнь Джейн, бездействие Джулии и, как она подозревала, увлечение Кристиана помощницей грека — и можно смело составлять отчет о том, почему операция по обезвреживанию мафии потерпела фиаско.

Но если оттепель на Крите и расхолаживала, то в волшебном саду, где всегда стояла одна единственная пора года, о миссии помнили и не уставали напоминать Джулии. Хранительница утверждала, что еще немного — и сад лопнет, как ореховая скорлупка, а Клеопатра делала такой жалостливый взгляд, что сердце кровью обливалось.

— Число спасенных детей, — говорила она, — растет не по дням, а по часам. И у меня попросту не хватает энергии, чтобы за всеми уследить.

На летучем островке Аризу Кей уже нельзя было расслабиться, как прежде: то тут, то там из-за ствола или в зеленой листве возникала черная мордашка, виднелась пара смышленых глаз или чей-то любопытный носик. И постоянно слышалась возня: кто-то сколачивал себе домик, кто-то рыл лопаткой землю, а кто-то карабкался на вишню.

— Ни одно волшебство с ними не совладает, — качала головой японка, и Джулия возвращалась на Крит в самом мрачном расположении духа.

«Сегодня, — думала она. — Сегодня я освежу память Кристиана». Но каждый раз у нее на пути вставало какое-нибудь препятствие, и только проницательный Франческо видел, кто ко всему этому причастен.

— Люси здесь постаралась, я уверен. За нею нужен глаз да глаз, — глубокомысленно говорил он. — Руку даю на отсечение, скоро она себя покажет!

И нет, чтобы остальным последовать его примеру и приступить к слежке за этой эксцентричной особой!

Но Джулия слежкам предпочитала поля и луга, а Джейн, по-видимому, доставляло удовольствие вадяться с температурой. Кристиан же вышел из строя по необъяснимым причинам, и теперь от него было не больше толку, чем от дворецкого: он вроде бы и присутствовал при разговорах, но витал где-то в своих мыслях. От него, может, и исходили мудрые замечания, но, как поется в известной французской песне, то были лишь «Paroles, paroles, paroles».

«Завтра в лабораторию, — думала Венто, не отнимая от глаза калейдоскоп. — Завтра… Опять эти холодные стены, сумрачные коридоры и работники им под стать. Куда приятней выполнять курсовую в Академии».

Она хорошо помнила, как впервые оказалась у заведующего: ту отстраненность, с которой он принял ребят, ту безучастность, с которой он направил их к старшей лаборантке, и ту скупую лаконичность, с которой последняя провела с ними инструктаж по технике безопасности. Хотя, возможно, на впечатление Джулии повлияло своеобразие греческой речи.

Она мысленно представила себе образ Аризу Кей. «Что понапрасну суетиться? — любила повторять та. — О каждой минуте довольно своей заботы. Волнения о грядущем не дают в полной мере насладиться настоящим».

«Аризу, — думала она, — как удается тебе сохранять ум ясным, несмотря на все трудности твоего дела? Ты и каллиграф, и спасатель, и садовник в одном лице. Как великие каллиграфы древности, ты окружена почетом и уважением, а в твои чудодейственные силы верит всякий, кто с тобой знаком. Имея в руках одну лишь кисточку, японские мастера на столетия определяли развитие культуры, а ты одним росчерком кисти способна возродить надежду и обновить самого человека! Как бы я хотела быть твоей и только твоей ученицей…» — замечталась она и закрыла глаза. И в тот же момент кто-то заслонил ей солнце.

— Вы?! — подскочила она, увидав над собою Кристиана. — Что… Как вы обнаружили мой луг?!

— Вообще-то, луг не только твой, — сказал Кимура. — Не нужно жадничать.

— Зачем вы здесь? На Актеона опять было покушение? — в притворном опасении спросила Джулия.

— Нет.

— Тогда, вероятно, Джейн сделалось хуже?

— Франческо не отходит от нее ни на шаг.

— О, знаю, знаю! У Люси весеннее обострение, не так ли?

— Именно об этом я и пришел поговорить. То, что ты видела…

— Не хочу ничего слышать! Меня это не касается! — отмахнулась Джулия. — Разбирайтесь сами.

— Между нами ничего не было! — не сдавался Кристиан. — Ничего!

— Меня это не касается, — нараспев повторила Венто. — Сегодня выходной, и я имею право отдохнуть, в том числе и от вас. Будьте добры, уйдите с моего луга.

Она встала и собралась уже покинуть излюбленный пригорок, когда Кимура схватил ее за руку выше локтя.

— Мне не нравится твоя интонация, — угрожающе произнес он. — Не забывай, с кем разговариваешь!

— Я полагала, что разговариваю с умным, целеустремленным человеком, который не бросает задуманного на полпути! — дерзко отозвалась Джулия. — Кто храбрился, что расправится с мафией не позднее весны?! А весна, вот она, привечайте!

— Не припоминаю, чтобы от меня исходила подобная глупость, — сквозь зубы сказал Кристиан. — Ты выдумываешь, моя дорогая.

— Я вам не дорогая! — вырвалось у Джулии. В спешке подобрав свою кофту, она стрелой взлетела на холм. — Я призываю вас к действиям! Пора, синьор Кимура! — крикнула она оттуда.

Со злости Кристиан топнул ногой, развернулся и зашагал прочь. Он и сам прекрасно понимал, что пора. «Люси играет со мной — от нее не добьешься результата. Но и недооценивать ее нельзя. Шутки с кошкой в темноте добром не кончаются…»

* * *

Мышцы сводило судорогой, Аннет задыхалась в пыли, но всё равно продолжала держаться за седло, к которому была привязана корзина с цветами. До дебютантки долетали аплодисменты, смех и крики — толпа рукоплескала, толпа веселилась, толпа ревела, и сквозь весь этот рев Аннет едва улавливала указания Лионеля, стоявшего в центре левады. Он сочувствовал ей, потому что сам не раз выполнял этот трюк, один из сложнейших трюков, которые ему когда-либо приходилось демонстрировать. Его мать расположилась в углу огороженной площадки, и на ее лице читалось удовлетворение. Аргентинец, напротив, переживал. Его черты скрадывались тенью от сомбреро, которое он специально надел в честь праздника.

«Если она не упадет, если продержится до финального свистка, — думал он, — мы соберем богатый урожай. Сегодня люди готовы раскошелиться, они щедры в преддверии нового года. Может, нам и удастся поужинать на славу…»

Аннет молилась, чтобы не подвести своих благодетелей, ведь в какой-то степени эта семья облагодетельствовала ее, дав ей кров и пищу, пускай скудную, но пищу. Без поддержки аргентинца она была бы сейчас попрошайкой, нищенкой, бродягой на грязных улицах, и уж тогда Туоно точно бы ее сцапал.

Но первому в ее жизни выступлению суждено было окончиться провалом. Кольцо толпы прорвалось, и к загону, яростно работая кулаками, приблизился заместитель директора.

— Ага! — вскричал он. — Я полгорода оббегал, а она вот где развлекается! — этот голос подействовал на Аннет, как ружейный выстрел. Руки ее ослабли, подогнулись, и спустя несколько ужасных мгновений она барахталась на земле, корчась от боли в спине. Лошадь встала на дыбы, и, если бы не Лионель, размозжила бы ей голову. Туоно выволок почти бесчувственную француженку за ограду, невзирая на возгласы возмущения и протесты публики.

— Я тебе покажу, как удирать! — пыхтел он, таща ее за волосы по пыльной дороге. — Я тебе покажу, мерзавка!

Лионель плакал, порываясь броситься ей на помощь, но отец крепко держал его, а мать в смятении твердила, что человек этот сумасшедший, невменяемый и, к тому же, чужестранец. Если девчонка принадлежит ему, тут уж ничего нельзя поделать.

Свернув в безлюдный переулок, Туоно замедлил шаг и повернулся к Аннет, намереваясь ее проучить. Но та пребывала в столь жалком состоянии, что ее в пору было реанимировать, а не наказывать: перепачканная, в рваной одежде, с окровавленными руками и разбитым коленом, она дышала хрипло и прерывисто, как будто ей не хватало воздуха. Серое лицо ее потеряло остатки всякой красоты, она исхудала и была похожа на высохшую иву со спутавшимися лозами волос.

— Ладно, своё ты получила, — смилостивился заместитель. — Через два проулка мой номер, приведешь себя в порядок, а там и обсудим твоё задание. Вставай, доходяга! Пошла! — он еле удержался, чтобы не пнуть ее в бок.

Аннет хотелось умереть. Трижды она пыталась подняться и трижды падала, стоная от нестерпимой боли. Туоно, это чудовище, стоял позади и сверлил ее взглядом, а потом вдруг вздернул за воротник и поставил на ноги. Пошатываясь, как пьяная, она с величайшим трудом добралась до гостиницы, подгоняемая бранью своего истязателя.

Портье изумленно уставился на них, когда они появились в дверях, однако, ни слова не проронив, подал Туоно ключ от номера и углубился в чтение газеты. Он был трус, этот служащий, трус, наученный не вмешиваться в чужую жизнь, какой бы невыносимой она ни казалась.

«Семейные конфликты, провинившаяся дочь, — думал он, пробегая взглядом по строчкам в рубрике новостей. — История стара, как мир».

Не дочь и даже не падчерица — Аннет была рабыней, невольницей, которой предстояло провести взаперти еще очень долгий срок. Где бы ты ни был — в жарких странах с пальмовыми пляжами или же на поясе вечной мерзлоты — ты пленник, если не имеешь возможности насладиться морским бризом или сиянием нетронутых снегов.

«Кимура и компания уже на Крите, — скрежетал зубами Туоно. — Хотел бы я знать, что у них на уме». Он поделился своими подозрениями с Моррисом и получил немедленный ответ, в котором Дезастро просил его ничего не предпринимать, пока не поступит должное распоряжение. И тот вынужден был прокисать в своем заграничном номере, третируя персонал и держа Аннет в черном теле.

Какое-то время спустя, не мудрствуя лукаво, француженка опять задумала побег. Когда ее мучитель спал, мечась в постели, она, окрепшая и отчаянная, прокралась в коридор и забаррикадировала снаружи вход. На сей раз она утрет Туоно нос: ведь у нее и деньги есть, и глобус. Кто при деньгах, тому не страшен голод. А что делать с глобусом, она пока не придумала. Завернутый в пакет или в ткань, он не представляет опасности, но стоит снять защитный покров — и бед не оберешься. Кто поручится, что это чудо техники доставит тебя именно туда, куда следует? Что, если ты, дотронувшись до карты, провалишься в бездонный колодец, канешь в неизвестность?

«Нет, с глобусом лучше поаккуратнее», — рассудила Аннет и решила до поры до времени спрятать его в сквере, на окраине Посадаса, после чего поймала попутку — и была такова, укатила из столицы в заросшие джунглями руины старых иезуитских миссий. Там местные жители приютили ее и напоили лапачо, поглядывая на толстый кошелек, который она сжимала в руке. Она пока и сама не знала, что в этом кошельке, и только потом, когда ее устроили на ночлег в одной из крестьянских хижин, зажгла свечу и вытряхнула его содержимое на кровать. Денег оказалось немного — порядка двадцати песо, а остальное — всё какие-то бумажки, чеки да смятые письма. Развернув первое попавшееся письмо, Аннет вздрогнула: речь шла о Кристиане Кимура, о том, кого она боготворила и за чью жизнь переживала не меньше своей. Когда пришло известие о его спасении, Туоно метал громы и молнии, а она ликовала. А теперь, в письме, этот изверг клятвенно уверял некоего Дезастро, что любой ценой отомстит человеку-в-черном за предательство. Предатель? Кристиан? Аннет снова перечитала строки послания.

«В голове не укладывается, — пробормотала она. — Если Кристиан с ними заодно…»

Ее воздушные замки медленно рушились.

«Необходимо доказательство, подтверждение, — думала она, комкая письмо. — Туоно должен сказать мне всю правду. Но как заставить его заговорить? Как?»

Туоно был поглощен той же заботой: как заставить заговорить Аннет?

— Куда она подевала глобус?! А кошель с бумагами? — орал он на сонного служащего, молотя кулаком по столу. — Не отель у вас, а воровской притон! Ничего не убережешь, всё унесут! — разорялся он, начиная постепенно понимать, что служащий, как на него ни кричи, не выведет его из затруднительного положения. Кругом была виновата эта гадкая девчонка, уродина, как он привык ее называть.

— Ну, попадись мне, душу вытрясу! — рокотал он, содрогаясь от гнева.

А «уродина» тем временем наблюдала из скошенного оконца за древним колдовским обрядом, который местные переняли у инков и проводили в день, когда среди них появлялся чужой, ровно в полночь, под жуткие завывания шамана и не менее жуткие танцы у костра.

— Изгоняют злых духов, — на непонятном языке поведал ей мальчишка индейской наружности, который ночевал тут же, на соседней койке. — Отец говорит, в каждом приезжем их пруд пруди. Но я в это не верю. Я думаю, ты хорошая.

Сказав так, он накрылся простынею и шумно перевернулся на бок. Аннет отчего-то было не по себе. Снаружи трещало пламя и улюлюкали туземцы, она слышала их возгласы через неплотно притворенную оконную створку.

«Что за странный обычай, — думала она, — жечь поленья и плясать, как дикари?.. Ой, а они ведь, и вправду, наполовину дикари. Занесло же меня в глухомань!»

Тут шаман испустил душераздирающий вопль, ударил своим посохом о землю, и тотчас установилась гробовая тишина. Сильный ветер поднялся вокруг, то раздувая, то угашая пламя — люди во дворе не шевелились. Вдруг окно, за которым притаилась гостья, распахнулось настежь. Треснуло и рассыпалось стекло — Аннет едва успела отпрянуть от стены, как вихрь ворвался внутрь.

— Ой-ёй, — сдавленно прошептал мальчишка-индеец и медленно сполз под кровать. Натерпелся он от ураганов в свое время, когда жил с семьей на открытой местности. А тут — нате вам, опять ураган! Однако ветер его не тронул — даже простыня не колыхнулась, — а набросился он на француженку, да с такой свирепостью, что Аннет поначалу не могла даже дышать. И в нос задувало, и в уши. А потом, когда всё кончилось, у нее на зубах скрипел песок.

— Что ж, мы довольны. Ты очистилась, — сказал шаман, просунув голову в окно. Но девушка, конечно, ничего из его слов не разобрала, а если б и разобрала, то вряд ли бы согласилась: отмываться ей теперь от песка и грязи — три ушата воды извести…

… Уж и рассвет забрезжил, а она в деревне так и не появилась, и индеец, который делил с нею комнату, не покривил бы душой, если б сказал, что она малость помутилась рассудком, с тех пор как на нее налетел заколдованный ветер. То полдня плакала и что-то лепетала, то делалась буйной и необузданной, носясь по комнате и сшибая предметы, то садилась в угол, спиной к сожителю, и принималась отрывисто бормотать. Это бормотание отчасти напоминало обрядовые заклинания, только звучало оно еще жутче и неистовей, иногда вспыхивая громогласными тонами, а иногда пропадая в бессвязном шепоте. Порой она становилась абсолютно нормальной, и тогда с нею можно было как-то общаться. И недалеко от истины оказался бы тот, кто предположил бы, что она не помнила, какой была в минуты безумия.

При очередном приступе сумасшествия она запустила в индейца глиняной кружкой — тот насилу успел увернуться — и, выскочив из хижины, помчалась к развалинам на границе между деревней и джунглями, помчалась, что было духу.

— Пропадет, — решил мальчишка. — Хорошая она, а пропадет. И всё-то из-за нашего шамана.

Но вопреки его предсказанию, Аннет не сгинула, и ни одна хворь ее не взяла, а сознание мало-помалу пришло в норму. Она научилась выживать в дикой среде, без людей, и природа ее исцелила. Донеро, на чей авторитет в Академии многие полагались, утверждал, что сумасшедшим можно считаться, лишь пока ты находишься в обществе. Удалишься от общества — и уже некому будет показать на тебя пальцем и заявить: «Вот, полоумный!». Вдали от общественного мнения, говорил он, исчезают всякие понятия.

Однако Аннет не исцелилась полностью: неутолимое желание мести возрастало в ней час от часу, и она не находила себе покоя. Необъяснимая жестокость укоренилась в ее душе и проявлялась даже по отношению к обитателям джунглей, маленьким, беззащитным зверькам, не говоря уже о растениях. Она мстила каждой веточке, каждой лиане, каждому цветку — благо, те были не ядовиты. Змей и пауков обходила стороной и приобрела потрясающую ловкость в охоте на рыжего печникаТак, беспощадно проламываясь сквозь заросли и добывая себе пищу, по прошествии многих недель, она возвратилась в город. Туоно встретил ее с распростертыми объятиями и на радостях чуть не задушил — больно ему хотелось выведать, где спрятан глобус. Француженка тотчас всё ему открыла, а заодно отдала украденный кошелек, вскользь поинтересовавшись о принадлежности Кристиана к мафиозному клану.

— Да, — осклабился бывший заместитель директора, — он с нами. Но он здорово влип, этот пройдоха, этот перебежчик. Шеф уже отдал приказ о его ликвидации.

— Есть у вас план, стратегия? Как вы намерены вколотить его в гроб? — спросила Аннет с крамольническим видом.

— А-а! Я смотрю, ты хочешь быть в деле, — лукаво протянул Туоно, и они обменялись горящими взглядами.

— Я хочу быть в деле, даже если мне не заплатят, — подтвердила Аннет. — Как у вас принято поступать с предателями?

— Мы вливаем им в глотку расплавленное олово, выкорчевываем, как бурелом. Вот, что ждет нашего славного агента!

Вот, кому по-настоящему хотела отомстить Аннет! Кимура не оправдал ее чаяний и заслуживал смерти. Когда ее глазам предстала правда, он был уже обречен. Шпион, лазутчик, враг Деви! Она позволяла себе влюбляться лишь в героев, чьё имя не запятнано, чья репутация кристальна. И каково же было ей узнать, что предмет ее обожаний человек недостойный, двуличный, беспринципный?! Это был удар ниже пояса, и можно было не сомневаться, что она ударит в ответ.

Сколь глубокие перемены произошли в ней после второго ее побега! Сколь цепкие корни пустила в ее сердце ненависть! Туоно новая сообщница пришлась по вкусу.

— В Аргентине мне уже надоело, — сказал он, почесывая затылок. — Самое время переместиться в восточное полушарие. У них там сейчас весна…

— Ага, весна, — подхватила Аннет, — когда цветут луга и критяне распахивают ставни своих пропахших рыбой домов, когда у всех радужное настроение, а сезон пожаров уже не за горами…

— О, я, кажется, улавливаю, — коварно подмигнул Туоно. — Не знаю, что с тобой творилось, пока ты плутала по джунглям, но результатом я доволен. Моя фантазия, увы, уж не способна на такие пируэты.