ВСТРЕЧА НА «БЕЛОРУССКОЙ»

Никита Ветров дожидался появления странного типа, который назначил ему встречу неделю назад на «Белорусской»-радиальной. Честно говоря, он не очень верил, будто такой тип может хотя бы помнить в течение недели о том, что назначал кому-то встречу. Не говоря уже о том, чтоб прийти на нее и выслушать ответы на вопросы, которые задавал в вагоне. Впрочем, Никита пришел вовсе не за тем, чтоб отвечать на вопросы, заданные странным Николаем, а для того, чтоб довести до него то, что велел Баринов, известный этому самому Николаю под кличкой «Чудо-юдо». Хотя сам Сергей Сергеевич утверждал, что его даже в детстве звали только Барином, и никак иначе.

Ветров помнил, что профессор собирался выделить ему неких «подстраховывающих», которые заодно постараются запечатлеть на фото физиономию этого Николая. Отчего-то ему казалось, что это будут такие же «шкафы», которых ему на этой неделе довелось повидать в ЦТМО. Однако, несмотря на очень и очень внимательную приглядку, ничего похожего Никита не видел. Во всяком случае, ни один из людей, находившихся поблизости от телефонов-автоматов, не походил на громил из СБ ЦТМО.

Вообще-то сам Баринов этой встрече придавал довольно большое значение. В пятницу, когда Никита уже закончил очередное занятие с Глебом и профессором Стюартом из Лондона, его попросили задержаться и пройти в кабинет Сергея Сергеевича.

Баринов задал пару вопросов насчет того, как Никите нравится обучение языкам нетрадиционными методами, получил ответы, которые ему, кажется, понравились, а затем напомнил, что в понедельник у Никиты встреча с этим самым таинственным и странным Николаем.

— Значит, все, что он спрашивал касательно моего семейства, вы можете сказать смело. Ни на какие другие вопросы не отвечайте, даже на самые невинные. Насчет особых примет, дороги в ЦТМО — само собой. Вообще, постарайтесь, главным образом, его выслушать, как следует запомнить все, что он спросит. Я бы дал вам специальный скрытый диктофон, но боюсь, что вы с ним проколетесь…

— Извините, Сергей Сергеевич, — спросил Никита, — вы какое-то отношение к спецслужбам имеете?

— Имею. Но сообщать об этом Николаю не следует. Если, конечно, он такой вопрос задаст, ответьте, что не в курсе дела. По-моему, мы все уже обговаривали. Главное — не волнуйтесь больше, чем нужно, не вертите головой по сторонам и не ищите моих страхующих. Все равно не определите. Они появятся только тогда, когда произойдет какая-нибудь острая ситуация. Например, если вас попытаются похитить.

Перспектива того, что такая ситуация может возникнуть, Ветрова, конечно, мало устраивала. Но не пойти на встречу он не мог, хотя ему никто ничем не угрожал в случае отказа. Правда, Никита и сам ни у кого не спрашивал, что будет, если он откажется. Зато прекрасно понимал, что если этот самый Николай заинтересовался Бариновым не из праздного любопытства и собирается выйти на него через Никиту, то наверняка не отвяжется. Вполне могло быть и так, что после неявки Ветрова на «Белорусскую»-радиальную могла последовать попытка его похитить в другом месте, где не будет подстраховщиков из СБ ЦТМО. Например, из универа или прямо из дома. И хрен его знает, во что это может вылиться.

Тем не менее на аудиенции у Сергея Сергеевича Никита постарался изобразить на морде строгое подчинение приказу. Правда, это выражение лица могло убедить, главным образом, армейских сержантов и лейтенантов, а не высоких чинов бывшего КГБ. В том, что Баринов не просто связан со спецслужбами, а является их кадровым специалистом, по возрасту уже дотянувшим до пенсии, Никита почти не сомневался.

В завершение инструктажа Баринов сказал:

— Если все будет благополучно, как я надеюсь, к 16.30 подъезжайте туда, откуда обычно ездите в ЦТМО. Подождут до 18.00. Как только приедете в Центр — тут же ко мне. Вам, кстати, выписали временный пропуск. Получите у секретаря.

— А если он вообще не придет?

— Тогда поедете домой. На «нет» и суда нет.

В общем, Никита стоял и дожидался Николая у телефонов-автоматов. А время уже на пять минут перевалило контрольный срок — 15.00. Сколько еще дожидаться, интересно? Никаких инструкций насчет этого Баринов не дал. Полчаса или еще час проторчать? Или сейчас свалить? Не ясно.

Кроме того, что небритый Николай мог просто позабыть про то, что назначал встречу, могла быть и более серьезная причина его неявки. Например, он мог, в отличие от Никиты, запеленговать этих самых страхующих. И соответственно привести в действие какой-то другой, резервный план действий, отказавшись от встречи. Если бы этот план включал только это мероприятие, Никита мог бы на него наплевать, но он мог включать в себя и похищение, и даже ликвидацию Ветрова, а на это уже не наплюешь.

Часы показали 15.15. Перебор был уже на четверть часа. Тем не менее уходить Никита не решался. Почему-то ему казалось, будто команду уходить он должен получить от этих самых невидимых подстраховщиков.

Время шло, но ни Николай, ни подстраховщики по-прежнему не появлялись. На часах значилось уже 15.30. Никита начал подумывать о том, что пора проявить самостоятельность и удалиться. В конце концов, те, кто его подстраховывал, могли доложить Сергею Сергеевичу, что он честно прождал лишних полчаса.

Никита уже собрался вытащить свой студенческий проездной и спуститься в метро, когда кто-то осторожно взял его за локоть.

— Извините, — послышался знакомый голос небритого гражданина. — Я опоздал не по своей вине. Давайте спустимся на станцию.

Внешне Николай за неделю мало чем изменился. Правда, щетина у него была на прежнем уровне, следовательно, он, скорее всего, в течение недели успел разок побриться. Одежда была все та же, а ботинки он, наверно, один раз помыл в луже.

— Хорошо, что вы пришли, — сказал Николай на перроне. — Я думал, что испугаетесь. Все-таки с бывшим пациентом психбольницы общаться некомфортно.

— Вы же сказали, что не псих, хотя и лечились.

— Все же знают, что при демократах здоровых людей в психушках не держат, — усмехнулся Николай.

— Черт его знает, — заметил Никита, — кого там сейчас держат… Не бывал.

— И не советую, хотя если будете продолжать работу с Чудом-юдом, то шансы попасть туда у вас сильно увеличатся.

Николай опять упомянул эту кличку, и Никита тут же отреагировал.

— Насколько мне удалось выяснить, Сергея Сергеевича никто и никогда не называл таким прозвищем. Его с самого детства называли только Барином, и больше никак.

— Интересно… — сказал Николай очень тормозным тоном. — Ну а что еще вы узнали о его семье?

— Его жену зовут Мария Николаевна, они с ней ровесники и однокурсники, у них есть сын Михаил Сергеевич, которому 34 года, невестка Таня, а также двое внучат, Сережа и Ира, близняшки, которым по десять лет. Больше ничего, — доложил Ветров дозволенную информацию.

— Невестку Таню, случайно, зовут не Татьяна Артемьевна? — прищурившись, спросил Николай.

— Да… — Никита вынужден был кивнуть.

— А девичья фамилия ее не Кармелюк?

— Не в курсе, — ответил Никита, как учили.

— Кем она работает в ЦТМО, не осведомлялись?

— Нет, — сказал Ветров, — не осведомлялся. Вы об этом не спрашивали.

— А Михаил, ее муж, случайно, не директор фирмы «Барма»? — опять проявил осведомленность Николай.

— Кажется, да… — ответил Никита.

Они спустились по эскалатору и вышли на перрон, где останавливались поезда, идущие в сторону «Каширской». Уселись на лавочку, в мраморной нише под светильником.

— Вы работаете под контролем Чуда-юда? — неожиданно спросил Николай. — Можете не отвечать, я это знаю наверняка. И даже в прошлый раз был уверен, что вы ему все сообщите.

— Вам виднее, — ответил Никита.

— Да, мне виднее. Тогда передайте ему новую серию вопросов. На этот раз более сложных.

— Передам, хотя не могу гарантировать, что он на них ответит.

— Главное — передайте. Что ответит, то и ответит. Итак, первый вопрос: есть ли в ЦТМО подразделение под названием «8-й сектор»? Второй: не было ли среди учеников Сергея Сергевича некоего Сорокина Сергея Николаевича? Третий: не попадал ли ему в руки прибор под условным названием «Черный ящик», «Black Box» или просто «би-би»? Четвертое: знает ли он что-нибудь о препаратах «зет-семь», «зет-восемь» и «двести тридцать один»? Наконец, пятое: не было ли у него когда-нибудь старшего сына по имени Дима? Все, спасибо.

— Боюсь, что я не все запомню, — посомневался Никита.

— Даже если вы запомните только последний вопрос и дадите мне на него четкий ответ, то очень меня обяжете. Жду вас в эту субботу в 15.30 на том же месте. Пока! — И Николай, молниеносно сорвавшись с места, ловко запрыгнул в вагон буквально за секунду до того, как двери закрылись.

Ветров только глазами похлопал. В голове у него от этого разговора осталось, прямо скажем, очень мало.

Тем не менее он прекрасно успевал добраться до знакомого подъезда и двора, откуда ежедневно уезжал на микроавтобусе с тремя галочками, не только до 18.00, но и до 17.00.

В ЦТМО Никиту ждали. Дяденька из СБ — по роже видно! — встретил Ветрова прямо у дверцы микроавтобуса и вежливо пригласил подняться в кабинет Сергея Сергеевича.

Профессор Баринов на сей раз был отчего-то не в духе, и Никита даже подумал, будто ему не понравилось, как Ветров вел себя на встрече с Николаем. Однако чуть позже Сергей Сергеевич стряхнул с физиономии хмурость, всем видом выказывая Никите свое полное и глубокое удовлетворение. Должно быть, настроение у него было испорчено по какой-то другой причине, и ему не хотелось, чтоб у Ветрова были какие-то вопросы на этот счет.

— Ну-с, — Баринов указал Никите на стул, — чем интересовался этот гражданин на сей раз?

Ветров стал припоминать ход разговора и, как это ни удивительно, достаточно точно воспроизвел его, ничего существенного не позабыв. И все, чем интересовался небритый Николай, смог перечислить вполне уверенно. Профессор в это время сосредоточенно помечал что-то на листочке. Когда Ветров закончил, Баринов заявил:

— Странный подбор вопросов, вам не кажется?

— Для меня вообще все кажется странным, — вздохнул Никита. — Мне кажется, если откровенно, что он действительно работал в ЦТМО, и уж наверняка знает о нем больше, чем я. Больше того, он мне сразу сказал, что я работаю под вашим контролем. И не имел ничего против этого.

— Верное наблюдение, — кивнул Сергей Сергеевич. — Для вас все эти вопросы — особенно те, которые касаются деятельности центра, — темный лес. Но я не открою вам большой тайны, если скажу, что на некоторые из них не ответит ни один из сотрудников Центра. Даже я. И не потому, что это столь жуткая тайна, а потому, что не будет знать, о чем идет речь. С другой стороны, есть вопросы, которые, действительно, свидетельствуют об очень хорошей информированности вашего визави. Причем информацию эту он не мог получить из одного источника, скажем, имея агента среди рядовых сотрудников Центра или даже руководителей подразделений. По ряду причин лица, работающие у нас на одном направлении, не знают о том, что делают на другом. Значит, либо таких источников несколько, либо он имеет контакт с кем-то из руководящего ядра. Но круг этих лиц очень ограничен и внимательнейшим образом контролируется.

— Извините, Сергей Сергеевич, — сказал Никита, осторожно подбирая слова, — когда я сдавал тест в кабинете у Татьяны Артемьевны, туда заходил Михаил Сергеевич, ваш сын. Так вот, внешне этот самый Николай очень похож на него. По-моему, то, что он разрешил мне забыть все вопросы, кроме последнего, насчет того, не было ли у вас сына Дмитрия, наводит на мысль…

— Да, наводит, — усмехнулся Сергей Сергеевич. — Тень на плетень. То есть этот товарищ, почти не вуалируя свои намерения, намекает, что он мой сын. Дмитрий, живущий под именем Николая.

— А у вас действительно был старший сын? — полюбопытствовал Никита.

— Был… — помрачнел Сергей Сергеевич. — Но в его смерти у меня нет оснований сомневаться.

— То есть он погиб?

— Да. Совсем маленьким, еще года не было.

— А не могла произойти какая-то подмена или там путаница?

Баринов грустно усмехнулся:

— Жалко, Никита, что вы только по корочкам числитесь корреспондентом! Возможно, из вас неплохой писака получился бы. Из тех, что сенсации придумывают и из мух слонов выдувают. Или сюжеты для «мыльных опер» сочиняли бы… Нет, к сожалению, ничего, что заставляло бы думать, будто Митенька мог остаться живым. Кстати, он ведь назвал его Димой?

— Да, именно Димой.

— А мы с Машей никогда его так не звали. Только Митя, Митюшка, Митенька… Ладно. К сожалению, Никита, сегодня нам уже некогда беседовать, вам пора идти к Глебу, а у меня дел невпроворот. В пятницу, перед следующей встречей, я вам дам четкие инструкции, как вести диалог с этим типом. Всего доброго!

 

РАЗРАБОТКА

Никита отправился к Глебу, а профессор, едва за ним закрылась дверь, нажал кнопку на пульте, с помощью которого обычно управляют кондиционерами. С легким гудением ушла вбок одна из дубовых панелей, которыми был отделан кабинет, и из образовавшейся двери вышел мужчина средних лет, седоватый, с военной выправкой, в отлично сшитом сером костюме.

— Слышал доклад? Все соответствует?

— Да. Парнишка, по-моему, ничего не убавил и не прибавил.

— Ну, это мне судить, — строго сказал Баринов. — Ты мне свои данные изложи. Наблюдение было?

— Нет. Он пришел один.

— Съемку провели?

— Да. Взяли на видеозапись с остронаправленным микрофоном. С трех направлений. Качество нормальное. Никаких передач из рук в руки визуально не наблюдали.

— Скамейку проконтролировали?

— Так точно, прошлись три раза. Это не «ящик». Большие подозрения вызывала урна у входа на перрон.

— Почему?

— Когда они подходили к лавочке, этот самый Николай бросил в нее бумажку. Ветров к ней не подходил, но на всякий случай оставили приглядку до закрытия метро. Никто пока не лазил.

— Уборщицы тоже?

— Доложат, если полезут. Все содержимое будет у нас однозначно.

— Приятного аппетита! — хмыкнул Баринов. — Не обижайся, пока все правильно. Излагай дальше. Где он от вас оторвался?

— На «Маяковской». Хотел, должно быть, уйти еще с «Белорусской», резко оборвал разговор с Ветровым и запрыгнул в вагон последним. Макс успел сесть в другую дверь, но на «Маяковской», когда объект выскочил, опоздал чуточку.

— На сколько, конкретно? — помрачнел Сергей Сергеевич.

— Ну, секунд на десять-пятнадцать. Непредвиденное обстоятельство, бабка с тележкой застряла на выходе. А объект перескочил перрон и втиснулся во встречный поезд.

— Запиши — с Макса 200 долларов штрафа. Он должен был эту бабку на руках вынести вместе с тележкой, но успеть!

— Понял.

— На «Белорусскую» он, конечно, не вернулся?

— Ребята там оставались, наверняка бы засекли.

— Ветров по дороге к месту посадки никаких контактов не имел?

— Нет, нигде не останавливался, ни с кем не заговаривал, к киоскам и лоткам не подходил. Толпы особой не было, наблюдался хорошо. Кроме нас, его никто не вел, гарантирую.

— В общем, все прекрасно, кроме того, что упустили Николая… — проворчал Сергей Сергеевич. — Вас он уже засек, как я дошел своим скромным умишком. А что ты мне скажешь, Владимир Николаевич, если он завтра или послезавтра засветит нас на весь хрещеный и даже нехрещеный мир?

— Застрелюсь, наверно… — вполне серьезно ответил тот. — А вы уверены, что ему есть, что засвечивать?

— Судя по тем вопросам, которые он задал Никите, он знает так много, что дальше некуда. Подбор вопросов просто убийственный для всей СБ. Вы даром хлеб едите, господа бывшие товарищи! Нас как через стекло рассматривают, а вы, извиняюсь, только щеки надуваете!

— Утечка по обычным каналам, Сергей Сергеевич, от нас просто исключена. Сами же знаете. Народ просвечен насквозь.

— Тем не менее вытекли такие сведения, которые даже за пределы этого здания не имеют права выходить. Что предложишь?

— Будем фильтровать людей. Ничего другого не придумаю.

— Ты можешь хотя бы чуть-чуть аналитиком побыть?

— Я оперативник, Сергей Сергеевич. Непрофильная работа.

— Мозгами надо и здесь шевелить. Будем все по полочкам раскладывать. А ты — мотать на ус и прикидывать свои ближайшие задачи.

— Всегда готов.

— Сначала исходные данные на текущий час. Что у нас есть? Ваша видеозапись и рассказы мальчика Никиты. Основная база данных, причем по сегодняшней встрече информация дублированная, по прошлому понедельнику все известно только со слов Ветрова.

— У вас же есть особые средства проверки…

— Есть, но мы можем иметь дело с теми, кто знает об их наличии. То есть я почти убежден, что мы именно с ними и имеем дело, только не знаю наверняка, способны ли они этим средствам противодействовать. Дальше переходим, условно говоря, к противнику. Что о нем известно? Давай, перечисляй.

— Называется Николаем, рост примерно 185, вес в районе 90 килограмм, волосы темно-русые, лицо загорелое, небритое, одевается неопрятно.

— Это внешность. Зайдет к какому-нибудь специалисту вроде нашего Соломоныча, и через часок выйдет румяным блондином с гладковыбритыми щеками или, наоборот, с русой бородой. Насчет одежды можно вообще речи не вести. Завтра увидишь его в костюмчике от Кардена и не узнаешь. Нет, давай припомним, что он уже продемонстрировал.

— Вышел на Ветрова.

— Правильно, это исходное обстоятельство. В описании Никиты все выглядит как стопроцентная случайность. Случайно толкнул под руку, случайно выбил и подобрал визитную карточку, увидел и запомнил номер моего сотового, но последним пока не воспользовался. Затем — опять же, по докладу Никиты, других сведений нет — задал ряд глупых вопросов, сообщил кое-что о себе и назначил новую встречу. То, чем он интересовался, показывало только то, что он обо мне где-то вполуха слышал. Согласен?

— Конечно, только вот насчет клички «Чудо-юдо» придумал.

— И соврал, что когда-то работал в ЦТМО.

— Ни одного такого не помню, — уверенно заявил Владимир Николаевич. — За все время существования Центра, с 1982 года, все, кто увольнялся, были старички преклонных годов. А этому на вид больше сорока не дашь, пожалуй, даже моложе.

— Потом сказал, будто это был «другой ЦТМО». Но другого-то не было, это мы точно знаем. С другой стороны — не ошибся в словесном портрете, назвал точную дату рождения. Кое-какие черты характера верно подметил. А вел себя, по описанию Никиты, как круглый дурак. Плюс доложил, что недавно выписан из дурдома.

— Но это в описании Никиты… — мягко заметил Владимир Николаевич. — Как он подал, так мы и скушали…

— Я лично это не проглотил. Тем более что все это могло идти от Светочки-Булочки.

— Вы ее не поэтому изолировали?

— В частности и поэтому тоже… Вернемся к нашим баранам. Происходит вторая встреча. Часть вопросов задается с явным знанием ответов — насчет девичьей фамилии Танечки и Мишкиной фирмы. В основном блоке из пяти пунктов один вопрос касается структуры ЦТМО, второй — одного из моих бывших подчиненных, третий — штуковины, которую я разыскиваю с 1986 года, но не имею понятия, что она собой представляет, четвертый — трех самых секретных разработок, ведущихся в центре. Наконец, пятый — насчет моего сына Мити, погибшего в 1963 году. Причем Никита утверждает, что этот самый Николай очень похож на Мишку. Вот тебе вся фактура, которая есть. Анализируй, с задачей определить цель разработки противника, если таковая имеется.

— Самая первая версия, которая так и просится, — простой шантаж. Николай — подставная фигурка, которой пользуются, чтобы нас попугать своей осведомленностью и угрозой разоблачения.

— Шантаж — это средство, а не цель, — напомнил Баринов. — С его помощью противная сторона должна чего-то добиваться. Чего, на твой взгляд?

— Это смотря кто за ним стоит… Если господин Соловьев и иже с ним, то, наверно, требованием отступного не ограничатся. Будут навязываться в долю, условно говоря, с перспективой вообще взять дело под контроль.

— Оценка «хорошо», — сдержанно похвалил Баринов. — А если не Соловьев?

— Тогда, скорее всего, цель шантажа — просто содрать деньги.

— Еще версии?

— Возможно, попытка внедрения… — произнес Владимир Николаевич. — Подобрали хлопца, внешне похожего на вас и вашего сына, постараются убедить, будто он чудом выжил.

— «Двойка», — покачал головой Сергей Сергеевич. — Крайне неубедительно. Внедрять таким образом агента могли бы только те, кто ровным счетом ничего обо мне не знает. А они знают, и много. И, пожалуй, если имеют сведения о том, что Митя существовал, могли бы знать и об обстоятельствах его смерти. А они, увы, исключают все версии «чудесного спасения»…

Баринов мрачно помолчал, должно быть, еще раз пережив трагедию 35-летней давности, а потом добавил:

— К тому же они должны были бы догадаться, что даже если б я не разоблачил с ходу этого гаврика, то отодвинул бы его от себя достаточно далеко и уж наверняка не стал бы вводить в руководящее ядро ЦТМО. А внедрять им кого-то нужно именно в верхний эшелон, потому что иметь более-менее полное представление о ЦТМО можно только оттуда. Гораздо проще готовить внедрение не со стороны, а попытаться поднять наверх кого-то из числа тех, кто уже находится в секторах Центра. То, что такие осведомители есть, несомненно, раз они, как показывают вопросы, так много о нас знают.

— Короче, господин профессор, экзамен на аналитика я завалил.

— Если б ты учился тут тогда, когда наше заведение называлось по-другому и состояло на госбюджете, пришлось бы пересдавать. Еще один завал — и отчислили бы по профнепригодности. Не только отсюда, но и из главка. Очень неприятный момент в тогдашней карьере. Из Москвы, если блата нет, как правило, перевод — в погранцы, самых хороших — в штаб округа, похуже — в отряд. Туда, где много солнца и песка. Так что экзамена этого боялись, хотя народ был трижды фильтрованный, отборный. Сейчас такого контингента не соберешь при всем желании. Растеряли, угробили, распродали…

И с укоризной посмотрел на Владимира Николаевича, будто именно он терял, гробил и распродавал кадры. «Наружник» обиженно вздохнул:

— Каждому свое. У вас свои профи, у нас, в «семерке», — свои…

— Правильно, — кивнул Баринов. — Но я тебе мозги полощу не просто так. Потому что, прошляпив отход этого Николая, ты затянул выяснение его личности и уточнение всех других параметров минимум на сутки. А что могут значить сутки — фиг его знает…

— Сергей Сергеевич, это уж партполитработа какая-то… Я ж все-таки полковник…

— На то и надеюсь, и долгих лекций читать не буду. Соответственно и спрошу, если опять выйдет прокол. Подключай столько людей, сколько необходимо, не спи ночей, ищи все зацепки, но ты еще до субботы должен выяснить об этом парне как можно больше. В субботу, возможно, придется его взять. Но это будет зависеть от того, насколько полными будут твои данные.

— У меня вот какая мысль возникла, Сергей Сергеевич, — осторожно произнес Владимир Николаевич. — А не может ли этот Николай просто-напросто работать на репутацию Никиты?

— Ну-ка, развей мысль поглубже!

— Я, конечно, не в курсе, по каким мотивам вы зачисляли этого паренька, но могу предположить, что его вам кто-то рекомендовал.

— Так, примем в качестве допущения. Дальше!

— Соответственно, могли рекомендовать и такие люди, которые неявно работают против вас. Предположительно, скажем, Булочка. Допускаете?

— Вполне. Мы уже говорили об этом.

— Отлично. Положим, что у нее или у кого-то еще есть заинтересованность, чтоб Никита оказался в центре внимания, и желание сразу же его раскрутить. Чтоб он уже в самом начале проявил себя как лицо, заслуживающее доверия. Вот и организовали эту инсценировку с появлением Николая. Сам по себе этот парень — пустое место, кукла говорящая, которую заставляют озвучивать разные отрывочные сведения о ЦТМО, известные его хозяевам, а мы будем всерьез размышлять над тем, как против него играть, потратим время на его поиски, на выяснение того, откуда и что он может знать. Предполагаю, что на третьей встрече они нам покажут какой-нибудь весьма заманчивый крючок с наживкой, например дающей выход к тем людям, чье существование вам мешает. Или к их ближнему окружению. А может, предложат Никите посредничество в заключении какого-то привлекательного для нас союза. Это только варианты, но, так или иначе, он окажется в сердцевине этой игры и станет одним из ключевых элементов, который будет невозможно заменить без большого ущерба для себя.

— Незаменимых у нас нет… — процитировал кого-то из классиков Сергей Сергеевич. — Мысль, конечно, занятная, но, по-моему, слишком надуманная и непродуманная. Не выкристаллизованная, так сказать. Можешь ее на досуге слегка обмозговать, но сейчас сосредоточься на том, что я сказал. Свободен!

Экс-«семерочник» поспешно вошел в ту самую дверцу, из которой появился после ухода Никиты и скрылся с глаз долой. Будто испарился.

Сергей Сергеевич набрал трехзначный номер на диске внутреннего телефона (он был существенно старше возрастом, чем все остальные, кнопочные, стоявшие на рабочем столе профессора, и изготовляли его еще в социалистической Польше).

— Лариса Григорьевна? Ну как там наши пленницы?

 

ПЛЕННИЦЫ ВОСЬМОГО СЕКТОРА

Баринов вышел из своего кабинета минут через десять после того, как его покинул Владимир Николаевич.

— Ася, — сказал он секретарше, выкладывая ей на стол пухлую папку с наклейкой «Завизировано». — Я иду в восьмой сектор. На полчаса, максимум на час. Соответственно, прикинь время и заворачивай всех посетителей. Постарайся за это время рассортировать бумажки. Там на двух или на трех, уже не помню, есть пометка «++». Постарайся их сразу выцедить и обработай в первую очередь.

— Обязательно, Сергей Сергеевич!

Профессор одобрительно кивнул исполнительной даме, после чего, как это ни удивительно было бы для посторонних, если б кто-то из них присутствовал в приемной, вернулся обратно в кабинет и запер за собой дверь.

Затем Баринов вновь открыл нажатием кнопки панель, маскировавшую секретный выход из кабинета, и направился в потайное помещение.

То, что находилось сразу за выходом из кабинета, было чем-то вроде тамбура, в который выходило еще две двери. Нажав одну из кнопок на своем карманном пульте, Сергей Сергеевич закрыл за собой проход в кабинет, а другим нажатием заставил отодвинуться дверцу, располагавшуюся слева, если стоять спиной к кабинету. За этой дверцей обнаружилась небольшая лифтовая кабинка, рассчитанная максимум на трех пассажиров.

Войдя в кабинку, Баринов все так же, с помощью пульта, закрыл за собой дверь, после чего нажал еще одну кнопку, и кабинка стремительно заскользила вниз. Через минуту раздался громкий щелчок, пол кабинки слегка тряхнуло, и она остановилась. Дверь отодвинулась, и Сергей Сергеевич вышел в длинный узкий коридор, где в непосредственной близости от лифта, под потолком, горело несколько ламп дневного света, а дальний конец коридора был погружен в темноту. Однако, когда Баринов уверенно двинулся вперед и миновал освещенный участок, впереди зажглась новая группа ламп, а те, что сзади, погасли. Коридор тянулся метров 50 или больше, его стены были без дверей и без каких-либо обозначений, лишь через каждые десять метров на уровне головы профессора просматривались вентиляционные решетки.

Миновав коридор, Сергей Сергеевич очутился у точно такой же лифтовой кабинки. Теперь ему предстояло подняться вверх.

Когда лифт поднял профессора на нужный этаж, он вышел из кабинки в тамбур несколько меньшего размера, чем располагавшийся около его собственного кабинета. Из этого тамбура Баринов через очередную замаскированную дверцу выбрался в небольшой кабинет, очень похожий по обстановке на кабинет его невестки и заместителя по основной деятельности Татьяны Артемьевны. Тут его ожидала та самая шатенка, которая нашла некие отклонения от нормы в беременностях Светки и Люськи. Она сидела во вращающемся кресле перед компьютером, а более солидное, начальственное, должно быть, оставила для высокого гостя.

— Ну-с, — сказал Сергей Сергеевич, без приглашения занимая кресло, — давай-ка поподробнее о своих проблемах.

— Если можно, я все по порядку. Свете, она же 8-05, введена стандартная доза «Z-8» в 13.47, Люсе, она же 8-06, введен «331» в 13.54, естественно, три дня назад. Сегодня сняли первый цикловой график. Вот что получилось… — с некоторой виной в голосе произнесла Лариса, выводя данные на экран своего компьютера.

— Так… — заинтересованно произнес Баринов. — Очень интересненько! Отчетливые заметные расхождения по всем параметрам с обезьяньим эталоном. То есть процесс развивается совершенно по-иному. Ты это имела в виду, Лариса?

— Обратите внимание, Сергей Сергеевич, у обеих…

— То есть это не случайный выброс. Я уже понял. Очень занятно! Давай-ка поглядим кривые по прошлогодней тройке.

— Пожалуйста… Хотя это, по-моему, не корректно, слишком разные условия экспериментов.

— Разные-то они разные, но мне кажется, что нечто похожее я уже видел.

— Сергей Сергеевич, обратите внимание, что у обезьян начертания кривых очень схожи во всех случаях, а у спецсубъектов при внутригрупповой схожести — и у прошлогодней тройки, и у нынешней пары — четкие межгрупповые различия.

— Эти параметры, Лариса, мы уже как-то определяли, как психозависимые. Они настраиваются по лидеру группы. И чем устойчивее группа, чем ярче выражен ее лидер, тем быстрее происходит эта настройка. То есть поскольку в прошлогодней тройке основной была Эля, Лида и твоя тезка настраивались по ней. Здесь лидер Светка, а Люся — ведомая. Отсюда и внутригрупповое сходство. Обе группы давно устоялись, лидерство практически не оспаривается. С другой стороны, тройка существенно моложе, чем тандем. Те три девчонки рожали в возрасте, близком к оптимальному, нынешние две — собираются сделать это несколько позже, чем положено. Разница в пять-шесть лет между ними — это довольно существенно. А обезьянки, по-моему, были все одного возраста. Вот здесь и ищи различия по кривым… В общем, главное — следи за их физическим здоровьем, чтоб не было каких-либо настоящих патологий. Все остальное, касающееся психики, — внимательно фиксируй и постарайся, чтоб я об этом узнавал вовремя. Таню лучше сейчас не беспокоить, она занята на другом участке.

— Вы будете их осматривать?

— Конечно. Начнем с тройки.

Сергей Сергеевич надел белый халат и шапочку, после чего его внешний вид стал полностью соответствовать профессорскому званию. Затем, сопровождаемый Ларисой, он вышел в коридор, где стоял специфически медицинский запах — чуялись, главным образом, эфир и хлорка. Да и вообще, если те коридоры и кабинеты, где побывал Никита Ветров, больше походили на помещения сугубо канцелярского учреждения, то здесь обстановка была явно клиническая. Отчетливое различие от обычной клиники состояло в том, что тут на глаза не попадалось ни одной бабульки-нянечки с ведром и шваброй. Вместо них в помещениях 8 сектора прибирались атлетически сложенные девушки, несомненно знакомые и со штангой, и с приемами всяких там дзюдо-карате. Те самые, что ловко сцапали Светку и Люську, в синей униформе с нашивками «СБ ЦТМО». Коридор в нескольких местах был перегорожен двойными раздвижными дверями, около которых дежурили эти же грозные бойцыни. Баринов знал, что сотрудники Центра называют их в просторечии «ЦТМОтями», «тетями-Мотями», а чаще всего просто «Мотями».

Конечно, Сергея Сергевича и Ларису Григорьевну пропустили без формальностей, и они, миновав первую пару дверей, очутились в отсеке, где располагалась палата 81, или просто «первая», поскольку «восьмерка» обозначала лишь принадлежность палаты к 8 сектору.

У двери, ведущей из коридора в палату, стояла еще одна «Мотя» с каменным выражением на лице. И она, конечно, директора ЦТМО знала в лицо. Механическим движением нажала кнопку и пропустила начальников на охраняемый объект.

Палата была не очень большая. Справа от входа головами к стене стояли три удобных койки, скорее гостиничного, чем больничного образца, аккуратно заправленные, с чистыми наволочками на подушках. На тумбочках, стоявших между кроватями, не валялись, как это обычно бывает в российских больницах, всякие недоеденные гостинцы или свертки с мусором, который недосуг вынести. Над изголовьями кроватей висело по светильнику, должно быть, для того, чтоб можно было читать по вечерам, а также розетка с наушниками. В ногах у каждой койки на специальной подставке, привинченной к деревянной спинке, стояли видеодвойки «SONY», а рядом с розеткой для наушников в специальном зажимчике был укреплен пульт дистанционного управления. Рассмотрев розетку получше, можно было заметить, что там есть переключатель с буквами «Р» и «ТВ», то есть через одни и те же наушники можно было слушать и радиотрансляцию, и звук от телевизора, если кто-то спит. Должно быть, в палату можно было поставить еще одну кровать, потому что поблизости от входной двери, на стене была еще одна панель со светильником и розеткой.

У противоположной стены находился мощный музыкальный центр с двумя колонками и целой кучей всяких проигрывающих устройств, на которых можно было прослушивать все что угодно: и кассетные записи, и катушечные, и старинные пластинки, и современные компакт-диски. По бокам от музцентра стояли два шкафа: один с книгами, а другой со всякими аудио- и видеозаписями.

Окно тут было только одно, но просторное, хорошо пропускающее свет, несмотря на то что стекла в обеих рамах были матовые, а между рамами была установлена прочная решетка. Кроме той двери, через которую вошли Баринов и Лариса, в палате была еще одна рядом с книжным шкафом, напротив ближней от окна кровати.

Посредине комнаты стоял небольшой квадратный обеденный стол и четыре мягких стула с кожаными сиденьями и спинками. За столом сидели три молодые дамы — старшей наверняка еще не было тридцати — в чистеньких розовых пижамках. Дамы были помечены: на спинах курток располагались крупные надписи голубой краской — «8 сектор», а на нагрудном кармане той же краской по трафарету кто-то вывел цифры — «8-01», «8-02» и «8-03». На спинке каждой из коек, позади подставок для телевизоров, тоже были укреплены пластмассовые таблички с номерами: 01, 02, 03.

Пронумерованные девушки сосредоточенно работали спицами. Судя по всему, вывязывали из мохера свитерочки на детишек. Конечно, Баринов и Лариса ничему тут удивляться не собирались, но любой посторонний гражданин, если б его сюда пропустили живым и здоровым, увидел бы некую странность в поведении юных леди.

Конечно, в том, что молоденькие, румяные, несмотря на пребывание в палате, и явно не страдающие от недостатка витаминов женщины сидят и вяжут, ничего странного не было. Гораздо страннее было то, что они делают это молча, не обмениваясь репликами, не подшучивая, не рассказывая всяких дамских историй о любви и дружбе, не хохоча, не хихикая и даже не улыбаясь. К тому же вязание, как видно, составляло для них не какое-то развлечение от клинической скуки, а что-то вроде боевого задания, которое они должны были выполнить любой ценой.

Действительно, в обыденной жизни молодая мамочка, связав детенышу свитерочек или ползуночки, тут же побежит их примеривать на свое чадо. У каждой из этих дам на кровати уже лежала целая стопка готовых изделий — одинаковых свитерочков из голубого мохера. Впрочем, даже если все это готовилось на продажу и некий строгий хозяин предупредил их, что не сумевшая выполнить норму будет уволена, вряд ли красавицы были бы столь увлечены работой, что не перекинулись бы хоть парой слов.

— Здравствуйте, девушки! — поприветствовал их Баринов.

Вязальщицы дружно встали и дружно коротко, как довоенные физкультурницы, ответили:

— Здраст!

— Садитесь, — разрешил Баринов. — Продолжайте работу.

Нумерованные девушки тут же подхватили спицы и вновь принялись за дело.

— Сегодня они должны сделать не менее чем по двадцать свитерочков, — сказала Лариса Григорьевна. — До ужина, к 19.00.

— А когда начали? — спросил Баринов.

— В 10.30. Восьмичасовой рабочий день плюс полчаса на обед и сцеживание. Продолжают доиться, как ни странно, хотя у детей уже по 28 зубиков, и они уже мясо едят… Так, посмотрим, сколько мамочки наработали, — Лариса пересчитала количество свитерочков в стопках. — Уже перекрыли норму. 8-01 связала 24, 8-02 и 8-03 — по 22.

— Хоть магазин открывай, — хмыкнул Баринов. — Что завтра будут делать?

— Скорее всего, попробую проверить, смогут ли сделать больше. Похоже, это еще не предел.

— Ладно, проверьте. Но не увлекайтесь. Пройдите с ними как можно больше видов деятельности. Причем побольше таких, которые с трудом поддаются механизации. Черт его знает, может, это тоже окажется полезным…

Обязательно, Сергей Сергеевич, соответствующая программа у нас уже составлена. Между прочим, такую скорость вязки они освоили всего за три дня. А до этого спицы держала в руках только «ноль первая». Теперь посмотрим их малышей.

Лариса открыла дверь, находившуюся рядом с книжным шкафом, и пропустила Баринова вперед.

Никто и не подумал бы, что в этой комнате находятся три бодрствующих годовалых ребенка. Впрочем, о том, что им всего по годику, посторонний посетитель ни за что не догадался бы. Потому что малыши выглядели минимум двухлетними. Крупные, мордастенькие, молчаливые мальчишки в голубых пижамках, на спине у которых, как и у мам, имелась надпись «8 сектор» (только алого цвета), тоже были пронумерованы. На кармашках курточек были проставлены красные цифирки: «8-011», «8-021» и «8-031».

Слева от двери в этой странной детской рядком стояли три вполне обычных деревянных кроватки. В ногах у каждой кроватки стояло по стульчику с горшком под сиденьем. А большую часть комнаты занимала сложная конструкция, похожая на модный когда-то детский спортивный комплекс.

Он состоял как бы из трех одинаковых наборов снарядов или препятствий — считай как угодно. Любая нормальная мама, увидев, что вытворяют малыши на этих снарядах, упала бы в обморок. А какой-либо неуравновешенный папа скорее всего поинтересовался бы, какой козел конструировал комплекс, исключительно для того, чтоб, отловив конструктора, начистить ему морду.

«Полоса препятствий» — пожалуй, это будет самое точное — начиналась с гимнастического каната, по которому ребятенок взбирался под самый потолок, на трехметровую высоту, причем без помощи ног. Ножками он охватывал канат только на самом верху, для того чтобы ухватиться ручками за горизонтальную лестницу с десятью ступеньками и, перехватываясь, передвинуться по ней на полтора метра — то есть время от времени повисая на одной руке. Пройдя таким образом горизонтальную лестницу, младенец добирался до конструкции, состоявшей из четырех вертикальных металлических труб дюймового диаметра. Эти трубы служили основой сооружению, напоминавшему не то этажерку, не то опору ЛЭП. Через каждые полметра внутри этой конструкции были устроены площадочки или полочки. Что-то вроде этажей, общим числом шесть. Четыре верхних «этажа» были с двух сторон ограждены решеткой из сваренных крест-накрест стальных прутков, а в двух других имелись лазы — стальные кольца диаметром 30 сантиметров. Перебраться с горизонтальной лестницы на верхний ярус «этажерки» малыш мог, лишь просунув ноги в лаз. Потом он должен был отцепить одну руку от последней ступеньки и ухватиться ею за решетку. Затем перенести вторую руку, всунуться в кольцо, перевернуться на живот и вылезти через другое кольцо. Второй снизу этаж имел только один лаз в боковой стенке, но зато имел лаз в полу, через который ребенок попадал на самый нижний ярус. Оттуда он должен был вылезать по сваренному из оргстекла большущему змеевику, цепляясь за привинченные внутри трубы пластмассовые скобы. Через змеевик малыш опять взбирался на трехметровую высоту, перелезал на качающуюся веревочную лестницу — до нее еще дотянуться надо было! — и спускался вниз. Затем ребенок подходил к маленькой грифельной доске и мелком рисовал черточку. После этого проходил все препятствия в обратном порядке и ставил черточку на другой доске. И все это молча, без визга, писка, топота и беготни…

— Сколько они еще должны работать? — спросил Сергей Сергеевич.

— До 19.00, как мамы. Потом кормятся, какают по команде и в 20.30 уже спят. Ровно до восьми. Господи, был бы у меня такой ребенок!

— На этот счет могут быть разные мнения, — вздохнул Баринов. — Ладно, как я понял, здесь тоже все по программе. Идем к новеньким.

— Может, взглянете на «ноль-сороковых»? — спросила Лариса. — Не хуже этих молодцов получились. Идеальные девочки!

— Овечки Долли… — хмыкнул Сергей Сергеевич. — Знать бы, куда их маму унесло? И на кой черт я вообще решил этот эксперимент ставить?

— Неужели никаких следов?

— Пока никаких.

Тут пискнул телефон, висевший у профессора на руке.

— Баринов слушает!

— Сергей Сергеевич? Санкт-Петербург, Баскаков, — доложила секретарша. — Экстренно! Переключить на кабинет Ларисы Григорьевны? Или попросить, чтоб перезвонил?

— Хорошо, минуты через полторы — переключайте! — взволнованно произнес Сергей Сергеевич. И тут же зашагал по коридору.

— Что случилось? — слегка испуганно спросила Лариса.

— Думаю, что твоя «8-04» легка на помине. Либо Баскаков ее взял в Питере, либо ухватил хороший хвост. Этот не будет попусту беспокоить…

Когда они входили в кабинет Ларисы, телефон уже звонил. Баринов снял трубку, отозвался и услышал:

— Сергеич, я насчет того, чего ты домогаешься.

— Догадываюсь. Есть что-то интересное?

— Так точно. Была она здесь, поступала в продажу. Купил ее один бывший гражданин города Пензы, у которого теперь большие сложности по жизни. Должна быть там, если прислуга по ошибке не выбросила. Вопросов нет?

— Все понял! — весело ответил Баринов.

Однако, когда он повесил трубку, на лице его появилось озабоченное выражение…

 

САММИТ В «ЧИК-ЧИРИКЕ»

Веселых прожигателей жизни в областном центре почти что не водилось. Тем не менее, в казино «Чик-чирик», принадлежавшем Светке, посетителей вполне хватало. И доход от него выглядел весьма и весьма солидно. Правда, что именно попадало в этот доход непосредственно из игорных залов, а что приплывало из других мест на предмет отмывки, разобраться было трудно. Наверно, ежели б кто всерьез взялся, то мог бы прикинуть эту финансовую «неувязку», внимательно приглядевшись к тому, сколько в среднем за день снимается с картежных столов, рулеток, бинго и «одноруких бандитов», сколько фишек продано и сколько рубликов по ним получено. Но таковых желающих что-то не находилось. То ли здешние правоохранители сильно за свое слабое здоровье беспокоились, то ли понимали, что за счет заведения это здоровье приятнее поправлять, чем портить. Конечно, где-то и что-то на «Чик-чирик» и его хозяйку подсобрали, сложили в аккуратную папочку и запрятали в уютный сейфик, чтоб иногда напоминать об этом Светуле, если она уж очень оборзеет. Но Булочка была дама скромная и сверхборзоты по жизни не допускала. Все было в рамках приличий, и центр развлечений ни на одной ментовской карте не отмечался как криминогенная зона. Ни драк, ни трупов, ни наркоты — тишь, да гладь, да Божья благодать. Все культурно: поиграл, сходил в бар, перешел оттуда в варьете, где девочки ножками дрыгают и попки показывают. Уютно и пристойно.

Само собой, что и менты всех мастей, и чекисты, и налоговые полицаи прекрасно знали о том, что «Чик-чирик» — место историческое, прежде всего прославленное знаменитым «Чик-чириковским соглашением» октября 1997 года, которое явилось новым этапом в развитии областной оргпреступности и подняло ее на качественно более высокий уровень, заметно приблизившийся к мировым стандартам. Конечно, мемориальной доски, сообщающей всем посетителям об этом факте, перед входом в казино еще не висело, но вся областная общественность, имевшая более-менее тесные связи или служебные контакты с теневой экономикой, была в курсе дела. И хотя средства массовой информации из ложной скромности недостаточно полно освещали то, как соблюдаются положения «Чик-чириковского соглашения», у многих относительно мирных граждан пробегали мурашки по спине при мысли, что договоренности будут нарушены. Ничего хорошего это не сулило.

Сегодня в «Чик-чирике» должен был состояться солидный сходнячок. Или, культурно выражаясь, «саммит». То есть должны были съехаться и поговорить о своих проблемах наиболее крутые авторитеты от контор-участниц соглашения.

Булочку, находившуюся, условно выражаясь, в «декретном отпуске», на совещании должен был представлять Кныш. Конечно, он немного волновался, признает ли его народ за равноправного и не усомнится ли в его полномочиях. Однако ему придавало уверенности то, что, как и обещала Булка, комиссии, наехавшие на город и область после взрыва «Мерседеса» с Крюком и Струмилиным, стали постепенно разъезжаться. И, судя по всему, безо всяких там нежелательных оргвыводов по линии губернатора, а также тех чиновников аппарата администрации, которые рассматривались Булкой как «полезные люди». Иными словами, для тех граждан, которые страдали феодально-байскими пережитками и утверждали, будто подчинение беременной бабе есть позор на всю Евразию, у него была сильная «домашняя заготовка». Публика должна была убедиться, что Булочка в Москве не только дите сохраняет, но и спокойствие родной области.

Осиротевшую контору Лехи, как предполагалось, будут представлять Зубр и Рома. Вот уже второй день, как господин Суровцев покоился на самом престижном в городе Пролетарском кладбище, неподалеку от могилы героя гражданской войны Михаила Ермолаева. Буквально на следующий день после тризны бригадиры стали выяснять, кто же по жизни верхний, но так ни хрена и не выяснили. Обозначился раскол. Половина бригад требовала Зубра, половина — Рому. Базар мог дойти до стрельбы, но нашелся кто-то мудрый, который сказал, что надо послать на «саммит» обоих, чтоб областная криминальная общественность сама определилась, кого она предпочитает видеть лидером в одной из наиболее прославленных и заслуженных преступных группировок. Как ни странно, но довольно здравое замечание некоего Аршина, что «братаны хотели бы видеть фуфло заместо Лехи, а потому нечего у них совета спрашивать», проехало мимо ушей.

Примерно такие же смотрины ожидали и Веню с Кузей. Буквально за день до «саммита» Булочка позвонила из столицы и потребовала включить в повестку дня вопрос о том, что пора определиться, кто будет все-таки главой «Прибоя». Поскольку оба корешка прекрасно знали, что для одного из них хорошо, непременно плохо для другого, то на «саммите» надо было сделать им суровое внушение насчет безоговорочного подчинения коллективно вынесенному вердикту и недопустимости шмалять друг друга у подъездов.

Совсем в иной роли на заседаловку пригласили Черепана и Тромбона. Им отводилась, в общем, скромная роль. То есть ребята должны были либо признать, что их конторы кончились как самостоятельные, с позволения сказать, «юридические лица», что сулило им быстрое трудоустройство и определенное место в жизни, либо не признать и попытаться упираться, отстаивая независимость. В последнем случае это для них ни фига хорошего не обещало. Обоих предупредили, что неявка на «саммит» будет автоматически признана отказом от сотрудничества, после чего разговор с ними будет вестись тоже… хм!.. автоматически.

Все остальные системы были представлены штатными руководителями, и их полномочия никто не мог подвергнуть сомнению. Однако, как предполагал Кныш, настроения у них могут быть, мягко говоря, очень и очень разными.

Конечно, настроения Коли Бегемота или там Фыры, которым всегда объедки доставались, никого не беспокоили. Их, если на то пошло, можно было вообще не звать. Особенно Фыру, который все еще не мог расплеваться со своим гоп-стопным прошлым и вел какое-то сверхдурацкое многоотраслевое хозяйство — то машины угонял, то держал общак ширмачей, то пытался курировать наперсточников, то сгарбузовал из бомжей артель по грабежу вагонов и вообще явно отстал от жизни. К тому же Фыра редко бывал трезв и в приличное общество не входил. Но на всякий случай Кныш его оповестил, потому что знал, что Фырин голос может пригодиться.

Что же касается Вити Басмача и Шуры Казана, то всякие слухи и слушки, доходившие до Кныша наряду с вполне достоверными агентурными данными, заставляли волноваться.

Например, имелась информация, что один из бригадиров Вити, Медведь, о чем-то толковал с Тромбоном. Сам Шкворень будто испарился, но последний раз его «Паджеро» промелькнул где-то поблизости от Самсонова, то есть на территории у Басмача. С другой стороны, сам Витя пару дней подряд наезжал в гости к Казану и, естественно, никакого коммюнике по этому поводу не опубликовал. Визит Басмача на похороны Лехи, учитывая их серьезные напряги по жизни и очень серьезные подозрения, под которые угодил Витя, тоже смотрелся как-то странно. Тем более что по ходу поминок Басмач почти полчаса о чем-то калякал с Ромой. А не светится ли тут, блин, какой-то заговор? Или хотя бы сговор?! Во всяком случае, народ явно чего-то химичил, причем на хорошем уровне конспирации, и до самого «саммита» оставлял Кныша в неведении, какой именно кирпич может достать из-за пазухи.

Конечно, были варианты с кирпичом-половинкой и кирпичом полуторным. Каждый может сам оценивать, каким удастся крепче вдарить. Правда, ухайдакать можно и тем, и другим.

«Кирпич-половинка» просматривался как сепаратный договор Басмача и Казана с Тромбоном о переходе Шкворневской системы под их совместную юрисдикцию или разделении ее между Басмачом и Казаном, так сказать, на паритетных началах. Это было еще приемлемо и в рамках того, что разрешала допустить Булка. Но Кныш понимал — ухватившись за этот пальчик, могут и всю руку оттяпать. Может быть, конечно, не сразу, а где-то в перспективе, разумеется не очень далекой.

Но был и вариант с «полуторным кирпичом». Ежели допустить, что составился не просто временный альянс для передела Шкворневского наследства, а, скажем, капитальный союз для того, чтоб спихнуть Булку с руководства. Это было уже не перспективой, а, так сказать, суровой реалией сегодняшнего дня. И тогда все разговоры о том, что, мол, Светуля как львица защищает в Москве интересы здешней братвы, могут оказаться в пользу бедных. Тем более что вовсе не доказано, что Шкворень со своими московскими связями совсем ушел за горизонт. Домашняя заготовочка могла не сработать. И тогда Витя, Шура и вся прочая публика дружно насядут на Кныша. Если ему даже удастся отложить серьезный разговор, допустим, до возвращения Светки из Москвы, братки начнут явочным порядком оттирать Булочку от доходных мест. И могут покуситься на то, что ему приказано защищать до последнего — объект на Партизанской улице, оставшийся в наследство от Крюка. То есть поставят Кныша перед очень непростой дилеммой: или драться, имея против себя явно превосходящие силы, или тихо подчиниться давлению, может быть, выторговав для себя какие-нибудь благоприятные условия. При этом, естественно, пришлось бы пойти на разрыв с Булочкой, а это могло быть во всех отношениях стремно. Новые друзья, после того как приобретут все, что нужно, о нем и не вспомнят, а Светуля, даже если ей оставят на прокорм один хлебозавод с пиццериями, предательства не простит никогда. То, что она лично пристрелила Серого и зарезала Саню, в народе было известно. К тому же, сманить от Булочки ее «старых гвардейцев» Кнышу не удалось бы.

Нет, и думать не следовало о какой-либо попытке изменить хозяйке. Такова уж судьба. В конце концов, сами кликухи роднят: и булки, и кныши — суть выпечка.

«Саммит» должен был начаться в семь часов вечера. Начальник охраны «Чик-чирика» только что доложил Кнышу, что все приглашенные уже прибыли и сейчас не спеша поднимутся наверх, а пока еще есть время, разминаются в баре.

Тем не менее Кныш понял, что пора завязывать со всеми сомнениями, собираться в кулак. Морально готовиться, одним словом.

Он дожидался братков в кабинете директора «Чик-чирика», где стоял солидный стол для деловых совещаний. В смежном с кабинетом зальчике был накрыт банкетный стол, на случай, если все завершится дружбой и согласием.

Действительно, народ стал подтягиваться еще без четверти семь. Первым прибежал Фыра, ужас какой гордый тем, что его вообще позвали в такое избранное общество. Он по такому случаю нарядился поприличнее, побрился в меру возможности, а также выпил всего грамм двести. Фыра достаточно адекватно оценивал свою значимость и скромно уселся поближе к выходу.

Потом явились Кузя и Веня. Первый опередил второго секунд на пять. Хотя оба представляли тут вроде бы одну контору, уселись они по разные стороны стола. Сразу после них пришел унылый Черепан, который уселся рядом с Фырой. Любой другой, возможно, посчитал бы сие ниже своего достоинства. Кузя, например, уселся от Фыры аж на два стула ближе к председательскому столу, где восседал Кныш.

Через минуту после Черепана прибыл мрачный Тромбон, который, должно быть, чуял, что у него сегодня есть шанс отсюда не вернуться. Но тем не менее явился, понимая, что, если не явится, то подпишет себе приговор. Он примостился рядом с Веней, но ближе к двери.

Рома и Зубр пришли вдвоем и не демонстрировали враждебности друг к другу. Уселись рядом с Веней, но ближе, так сказать, к «президиуму».

Запыхавшись, без двух минут семь притопал Коля. Действительно, на Бегемота он был жутко похож. У него не только талии не было, но и шеи. Подбородок как-то незаметно перетекал в плечи. Живая иллюстрация назидания врачей: «Вот к чему приводит постоянное переедание!» Он уселся рядом с Зубром, который тоже весил за 150 кило, но все-таки был постройнее.

Казан и Басмач позволили себе опоздать на пяток минут. Знали себе цену. Может, при Булочке, зная ее беспощадный язычок, они не стали бы нарываться, но, поскольку Кныша за равного явно не признавали и считали всего лишь Светкиной «шестеркой», — а Кныш себя меньше чем за козырного валета не понимал! — нарочно изобразили смущение.

— Братва, жутко извиняемся! — Шура приложил перстнятую лапу к галстуку. — Коктейль досасывали — кайф терять не хотели.

Был бы за этим столом Леха Пензенский, он, наверно, прошелся бы так слегка, насчет того, что братанов родных и их драгоценное время надо уважать. Но Леха лежал в могиле и если наблюдал за совещанием, то только по телику с адской сковородки.

— Ну, все вроде? — спросил Кныш.

— Надо было по списку проверить, корефан! — вальяжно заметил Басмач. — А потом доложить народу: «Товарищи, на учете в нашей криминальной организации состоит столько-то рыл! Товарищ Булочка отсутствует по причине декретного отпуска, товарищ Пензенский пал смертью храбрых в боях за денежные знаки. На собрании присутствуют такие-то и такие-то…»

— Вить, — неожиданно строго произнес Зубр, — ты, по-моему, слишком веселый! Леха все же был человек. О мертвых надо бы без зубоскальства…

— Извини его, корешок! — примирительно произнес Шура. — Это все от стола этого. Минералочку выставили, бумажки с карандашиками положили… Ты, Кныш, случайно, комсоргом никогда не был?

— Нет, — отозвался Кныш, напрягаясь, чтоб не нагрубить раньше времени, — не сподобился. Вообще-то серьезный разговор у нас, с шутками надо повременить, наверно…

— Правильно, — деланно поддакнул Басмач, — Булка, понимаешь, на сохранение легла, а мы как-то несерьезно к этому относимся. Нет бы там, скинуться молодой маме на пеленки-распашонки…

— На памперсы еще! — добавил Казан. — Ну, и на коляску, конечно…

— Слышь, Казан, — сказал Зубр, явно недовольный этой клоунадой. — А ты хреново шутишь, по-моему! Витюша, тот понятно отчего радуется, хотя на Лехиных похоронах прилично держался…

— Это кто, братаны? — прищурился Басмач. — Я чего-то не припомню… Может, это вообще мальчик не из нашего детсада? Вы откуда, молодой человек? Рома, это что, у вас такие невежливые подрастают?

— Хорош базар! Завязывай! — сорвался Кныш. — Не хотите здесь культурно говорить — хрен с вами. Будем индивидуальные стрелки забивать.

И посмотрел на Басмача исподлобья. Галдеж стих. Все поняли, что шутки и впрямь могут закончиться. Морды повернулись к Басмачу. Теперь от того, что он скажет, всецело зависело, будет ли существовать «Чик-чириковское соглашение», или с завтрашнего дня по городу и области покатится волна разборок…

— Нет, почему же? — вполне спокойно произнес Басмач. — Культурно говорить можно и даже нужно. Только вот не пойму, почему это ты, Кныш, решил, что Светуля тебя здесь за старшего оставила? Твое дело — сторожить, чтоб пиццу не тырили и сахар с дрожжами на домашний самогон не переводили. Морда у тебя здоровая, кулаки — тоже, но это ни хрена не значит, что мозгов много и что мы здесь тебя за пахана признаем. Свету мы знаем и уважаем, даже готовы извиниться за смешки. Но ты, друг мой, просто хрен с горы. И твое место, извиняюсь, рядом с Фырой!

— А что Фыра?! — испуганно заерзал экс-гоп-стоппер. Он даже принюхался к самому себе, не воняет ли от него чем-нибудь.

Но на него не обратили внимания. Кныш сказал:

— Витек, я конечно, не гордый, могу с тобой местами поменяться. Может, отсюда ты сам чего-нибудь умное скажешь, и людям будет приятно послушать. Но только, как я слышал, ты сейчас не можешь даже своего Васю Хряпа найти, который куда-то слинял с бригадой, не то что решения наших сложных проблем в масштабе области. А то, может, они со Шкворнем вместе испарились? Загодя, так сказать…

— Ты намеки удерживай, кореш, — заметил Шура, — это ж не моча все-таки… Короче, ты хочешь сказать, что тетя Булка тебе прикинула программу действий и ты ее должен до нас довести? То есть ты — как бы магнитофон, который ее словами говорит. Ладно. Заслушаем!

— Без проблем! — развел руками Витя. Теперь все повернулись в сторону Кныша.

— Значит, так, — сказал Кныш, — сегодня днем я с ней разговаривал по телефону. Чувствует себя нормально, всем приветы передает, пензенским — соболезнования и извинения за то, что не смогла на поминки прийти. На девять дней тоже не сможет, а на сороковины обещала быть обязательно.

— Можно и без преамбул… — вякнул Бегемот.

— Дальше, — не обратив внимания на реплику, продолжил Кныш. — Шухер, который поднялся после истории на Партизанской, она из Москвы загасила. Как — не сказала, но комиссии уже сваливают, с понтом дела «ничего не нашли». Вопрос к Вите: ты так можешь?

— Нет, не могу, кореш… — проворчал Басмач.

— Приятно, когда откровенно… Продолжаю. Партизанская — дело Шкворня. Но он не сам по себе. За ним — московские дяди, с большими связями и хорошей силой. Если мы сейчас будем дружно держаться за Светулю — ни хрена они не смогут. Начнем вразброд — положат всех, как Крюка и Леху. Теперь вопрос к Тромбону: ты согласен, братуха, что за Крюка надо отвечать?

— Командир, — мрачно отозвался Тромбон. — Я в этом деле — полный профан. Только сейчас расчухал через Царцидзе, что Шкворень с Конем наняли какого-то афганца, который соорудил мину и поставил в «мерс». Потом то ли сумма не устроила, то ли еще чего-то. Короче, этот взрывник Коня сжег в избе, а сам смылся. Шкворень это место нашел и приехал обратно. Тут Царцидзе узнал, что в ресторане, где Шкворень с Конем этого самого Ерему подряжали, прослушка стояла от Крюка. Вычислили, что это Аркаша поставил, электрик. Но то ли не довел до Крюка, то ли еще как получилось, но мину не нашли, и она грохнула. Тогда Шкворень взял Брыня с бригадой и опять поехал вроде бы в Самсоново, разбираться с этим козлом-электриком. С тех пор Шкворня никто не видел. Ни «Паджеро», ни ребят. Как корова языком слизнула. Конечно, на Витю грешили, но он, если Медведь правду сказал, сам ни фига не знает, к тому же у него на родной земле Вася Хряп пропал. В том же районе. С «Тайгой» и тремя пацанами.

— Самсоновский треугольник, блин, — пробормотал Фыра почти суеверным тоном, — навроде Бермудского…

— Насчет Шкворня я точно ничего не знаю, — сказал Басмач, — а Вася ездил как раз после того, как мне сообщили, будто Шкворень в Самсонове крутится…

— Погоди, братан, — перебил Тромбон, — Шкворень уже сутки как пропал, когда твои искать его поехали. Сам же Медведя посылал со мной толковать. Разве не сказал он тебе?

— Машину его там видели, — нахмурился Басмач. — Через сутки после того, как он у вас пропал.

— Машина — это машина, — сказал Тромбон. — А самого-то видели?

— Самого не видели, — согласился Витя. — Но только ты прикинь, кто мог его из нее высадить, если этого я не сделал? Их там сколько было? Шестеро? И все при пушках, между прочим.

— У тебя там тоже, между прочим, не один Вася пропал, — заметил Тромбон. — И тоже вооружены были, по-моему, даже с автоматом. Конечно, можешь подумать, будто Шкворень ваших там почикал. Но не полез бы он на автомат — я его знаю.

— А это… — воспользовавшись паузой спросил Фыра. — Их там травануть не могли? Чучмек этот, который «Липочку» держит? Налил по 150 метанола — и привет родителям. Машинки и оружие толкнул землякам, обашлился тыщ на пятьдесят баксов. А сам молчит: «Слушай, дарагой, нычэго нэ видэл!»

— На кой хрен ему это делать? — презрительно поглядев на Фыру, хмыкнул Басмач. — Дзобладзе не самоубийца. На хрена ему рисковать, когда мы его на такое доходное дело поставили. Тем более — на хрена травить и Шкворня, и наших? К тому же, это деревня, друг дорогой. Там все насквозь видно…

— Много там твой Швандя увидел? — буркнул Тромбон. — Дзобладзе ни хрена не сказал, мужики только слышали, как Саид: «Стреляли…»

— Уже немало, — веско произнес Казан.

— Мало! — проворчал Басмач. — Выстрелы там слышат, а где стреляли, в какой стороне — фиг поймешь.

— У тебя же начальник райотдела свояк. Пусть бы пошустрил немного, — полушутя предложил Кныш. — Зря, что ли, бабки отстегиваешь?

— Не найдет он ни хрена. Там сейчас паводок, полрайона затопило. И потом, кого искать-то? Трупы разве что…

— У нас, Витя, — вступил в разговор Зубр, — к тебе свой вопрос. Никто в тех местах насчет моторки не слышал?

— Мы с Ромой уже все утрясли. Спроси у него еще раз, если не лень. Не валили мы Леху и даже не собирались. Крест могу поцеловать.

— Да все ясно, братан! — поспешил поддакнуть Рома. — На фига их приплетать? Пидор этот, Женя, навел. И слинял куда-то, сука.

— Что за Женя? — спросил Кныш с интересом.

— Да Леху, понимаешь ли, на экзотику потянуло… — произнес Рома с легкой брезгливостью. — Снял в Питере «голубого», привез на дачу и стал помаленьку дрючить. В одежде — хрен от бабы отличишь. Сиськи — во! Ноги — по ниточке, волосинки не найдешь. Но с прибором.

— Ни фига себе! — восхитился Фыра.

— Леха, блин, прилип к нему, аж противно. Понимаю, конечно, на зонах к «машкам» привык, но на воле, когда баб пруд пруди — на фиг нужно? Сам же говорил, что это западло по понятиям…

— Ладно, короче! — попросил Кныш. — С чего ты думаешь, что он, этот Женя, навел?

— Потому что, блин, он тогда позвонил Лехе и на дачу его вызвал! — произнес Рома раздраженно. — Мол, спасай, миленький, вода подступает, утонуть боюсь! И на берег тоже он Леху вывел. Дескать, погляди, насколько тут залило. А лодка уже ждала. Чпок! — и нету Лехи… И сразу же — фырр! — понеслась. Ну, мы пару очередей дали — для очистки совести, скорее. Но разве в темноте попадешь?! Конечно, Женя этот самый истерику устроил — точно, как баба! Вдова, блин, неутешная! А на следующую ночь его как корова языком слизнула. И сорок тысяч баксов, которые у Лехи в заначке лежали, тоже.

— Вот сука! — простодушно произнес Фыра.

— А ты что скажешь, Зубр? — поинтересовался Кныш. — Что-то у тебя на физии какое-то недоверие читается? Или я ошибаюсь?

— Фиг его знает… — вяло пробормотал тот. — Темное дело. Я этого гомика не видел и не знаю, там Рома ошивался, ему и карты в руки. Только одного не пойму: как этот самый Женя мог наводить, когда он безвылазно сидел на этой даче? И Рома с братками его сторожил как зеницу ока. Ведь он хоть разок должен был за забор выползти, чтобы столковаться со своими и все согласовать! А там, между прочим, даже если люди проспят, фиг от собак уйдешь…

— Интересно, — прищурился Кныш, — а как же это Женя сумел вообще слинять?

— Е-мое! — обиженно произнес Рома. — Я уж объяснял десять раз! Через подвал дачи можно в канализацию вылезти. Пройти по коллектору и через люк — наверх… Так он и на встречи ходил, и навовсе слинял.

— Ром, — серьезно посмотрел на него Зубр, — ты сам-то лазил в канализацию когда-нибудь? Нюхал, какой там запашок?! Неужели б никто, особенно Леха, который с ним спал, ничего не учуял бы?!

— Господи! — изображая полное утомление от надоедливых вопросов, вздохнул Рома. — Да у него, этого козла, целый чемодан всяких шампуней, лосьонов и дезодорантов был. Они какой хошь запах отобьют… А ванну ему Леха предоставил отдельную.

— Ну, хорошо, — продолжал настырничать Зубр, — а как он в подвал-то попадал? Сам же говорил, что подвал на замке держали.

— Откуда я знаю? Может, отмычку имел или ключ у Лехи спер.

— Да, — глубокомысленно заметил Кныш, — дело ясное, что дело темное…

 

ЭМИССАР ОТ БУЛОЧКИ

В это самое время в дверь кабинета три раза постучали. Народ стих. В дверь всунулся один из Булочкиных гвардейцев, охранявших «саммит». Он показал жестом, что ему срочно нужен Кныш.

— В чем дело? Говори, не стесняйся…

— Какой-то тип пришел, говорит, что от хозяйки. Из Москвы. Просил бумажку передать. Морда незнакомая.

Охранник подал Кнышу сложенную вчетверо записку. Кныш развернул, сразу узнал почерк госпожи Булочки и прочитал:

«Парень должен выступить у вас на встрече. Обеспечь. Света».

— Ладно, проведи его сюда.

— В чем дело, я не понял? — поинтересовался Казан. — Ты кого сюда зовешь?

— Светка человека прислала. Должен что-то рассказать.

— А почему мы раньше ничего не знали? — строго спросил Басмач. — Она тебе говорила, что пришлет кого-то?

— Нет, — сказал Кныш, пожав плечами. — Но почерк-то ее, могу поручиться…

— Почерк! Может, она давно в Лефортове сидит и под диктовку письма пишет…

— Это уж нам судить, — ответил Кныш. — Если этот мужик сюда зайдет, это еще не значит, что выйдет. А во-вторых, у нас давно условный знак есть. Если под нажимом написано, я сразу пойму.

Через пару минут охранник пропустил в дверь кабинета плечистого мужика в черном пальто, а сам торопливо удалился.

— Здравствуйте, граждане! — явно не смущаясь незнакомого и отнюдь не дружелюбно настроенного общества, поздоровался пришелец. — Я скину пальтишко, у вас тут не холодно…

— Скидавай, скидавай… — мрачно разрешил Шура. — У нас не воруют.

Незнакомец бросил пальто на свободные стулья у стены и подошел к столу, за которым сидел Кныш. Колючие и любопытные взгляды с разных сторон его, как видно, не волновали.

— Светлана Алексеевна прислала меня с очень важной информацией. Если можно, я бы хотел, чтоб мне дали слово побыстрее.

— Чекист! — прошептал Фыра в ухо Черепану с полным убеждением в собственной правоте. — Бля буду — опер!

— Может, вы как-то представитесь? — иронически спросил Басмач, придав голосу интеллигентное звучание. — Мы вас что-то не припоминаем…

— Да, — кивнул Казан. — Может, вы новый Светин хахаль, а мы не в курсе?!

— Нет, — сказал московский гость, — я не хахаль. Насчет представиться — не возражаю, хотя вам это ничего не скажет. Допустим, меня зовут Борис.

— На Ельцина — не похож, на Березовского и Немцова тоже. Может, Беккер? — покривлялся Шура.

— Можете считать, что так, если удобнее, — невозмутимо ответил Борис. — К сожалению, времени у меня мало. Мне надо утром быть в Москве.

— Извини, Боря, — заметил Казан с неприятной улыбкой, — но когда ты будешь в Москве и будешь ли там вообще — это нам решать…

— Я бы на вашем месте, Шурик, — ледяным тоном ответил «Беккер», удивив Казана тем, что знает его имя, — не брал бы на себя такую ответственность. Конечно, я человек смертный, могу и не вернуться, если у вас тут мозги набекрень съехали. Но больше, чем на пару недель, меня никто из вас не переживет — с гарантией. Причем вас будут мочить как те, кто уже начал эту паскудную работу, так и те, которые сейчас не хотят этого делать. Вот этих последних я здесь и представляю. Надеюсь, товарищ Кныш вам уже сообщил, что Света нашла себе надежную московскую «крышу». Ваше дело — встать под нее или отказаться. То есть жить дальше, как привыкли, или переселиться, куда Господь определит.

— Знаешь, друган, — насупился Басмач, — здесь не любят, когда пугают…

— А я не пугаю, я говорю как оно есть. За прошлую неделю вы схоронили Крюка и Пензенского. На этой неделе должны завалить Басмача и Казана. После них на очереди — Коля Бегемот. Остальные в панике пойдут крошить друг друга, ни фига не понимая, откуда исходит угроза миру. После этого здесь появятся новые люди, которые подчистят вашу «пехоту», перетряхнут ваших «спонсоров», а потом подставят вашего губернатора, и он сядет, но уже не в кресло. Вместо него ваша славная область выберет другого, «честного», то есть крепко стоящего под той «крышей», которую мы тут видеть не хотим. Само собой, что те из вас, кто до этого доживет, будут завидовать мертвым…

— Простите, ваша фамилия не Нострадамус? — интеллигентно поинтересовался Веня, до того не решавшийся вякать.

— Маразм Триппердамский! — хохотнул Фыра, но перехватил строгий взгляд Басмача и мгновенно заткнулся.

— Братан, — сказал Витя, — конечно, эта перспектива неважнец. И, вообще-то, я даже в нее поверить могу. После того как Хрестный звездой накрылся, мы здесь, в родной области, жили культурно и без жертв. Вплоть до того, как некто зачистил Крюка, а потом Леху. Но кто это сделал — мы как-то без понятия. Про Крюка говорят, что его Шкворень заделал, про Леху — на меня косятся. Сейчас ты нам глаза открываешь — мол, тут Москва замешана. А вы, извиняюсь, кто? Тоже — Москва. Что у вас там, денег не хватает? Или мало со всей России туда натырили?! На фига вы сюда лезете? Они, вы… Нам это без разницы, командир. Усек?

— Сами разберемся! — поддакнул Кузя. — Без москалей!

— Ну, это, братки, у вас хрен выйдет, — все с тем же полупрезрительным спокойствием произнес Борис. — Наверно, если б мы на это надеялись, то я бы сюда не приезжал. Еще раз повторяю для тугодумов: если мы сегодня с вами не сработаемся, никого из вас через месяц в живых не будет. А если поведете себя совсем некультурно, то и до утра не доживете.

— Какой ты суровый, а?! — сказал Казан, привстав со стула.

— А ты, Шура, оказывается, жутко недоверчивый тип, — заметил Борис, — подойди к окошку, погляди, если не западло…

— Чего я там не видел? — хмуро буркнул Шура. Но к окошку подошел. И после этого помрачнел еще больше.

Окно выходило на задний двор казино. То есть туда, где стояли автомобили всех участников встречи. Они и сейчас стояли рядком, а около них прохаживались шофера и охранники. Нервно, надо сказать, прохаживались, потому что в арке — единственном выезде со двора — прочно утвердился автобус, вокруг которого мирно покуривало человек сорок омоновцев. В бронежилетах, «сферах», с автоматами, дубинками, наручниками и «черемухой».

— У главного входа то же самое, — скромно сообщил Борис. — Видите, как ведут себя ребята? Тихо, мирно, никого не трогая. Потому что выполняют наш приказ. То есть приказ они от облуправления получили, но это наш приказ. Наверно, кое-кто из вас с этими ребятами дело имел, знает, как они месить умеют…

— Короче, мы в дерьме, а ты весь в белом, — сказал Басмач.

— Витек, если мы сейчас сговоримся, эти ребята тебе на улице козырять будут, как полковнику.

— Ни в жисть не хотел быть полканом у ментов. Но, похоже, ты нас достал. Придется тебя дослушать.

— Уже приятно слышать. Я еще, правда, забыл напомнить, что ваш общак на два с полтиной «лимона» баксов Светуля держит в нашем банке. И хорошие накрутки делает. Так что материальная заинтересованность у вас тоже имеется. Зачем же ссориться, глупости и грубости говорить?

— Ребята, давайте жить дружно! — провозгласил Фыра, но это получилось не смешно.

— Что от нас надо? — спросил Казан, понимая, что этот самый Борис не блефует и не шутит. — Конкретно!

— Основное: никаких самодеятельных разборок. Обо всех переделах территорий забыть навсегда. Спорные вопросы решать исключительно через Кныша и Булочку. Команда Шкворня расформировывается, вся грузинская система и остальные точки уходят к Шуре и Вите. Фифти-фифти. Тромбон и пять парней по его выбору составляют бригаду по контролю за «Кахетией». Соответственно, как Витя и Шура договорятся, кто возьмет ресторан, тот получит Тромбона с бригадой. Территория Крюка передается Коле Бегемоту под обязательство сесть на диету и купить себе тренажер «АБ-шейпер» для убавления пуза. Черепан идет бригадиром к Булочке. Веня и Кузя остаются на «Прибое», пока решено сохранять статус-кво. Фыра завязывает с бардаком и либо идет бригадиром к тому, кто не возьмет Тромбона, либо в 24 часа сваливает из области в направлении на хрен. Нам уркагангстеров не треба.

— Превратим облцентр в образцовый капиталистический город! — заорал Фыра от обиды, но Шура сузил глаза и сказал:

— Помолчи, придурок!

— Продолжаю, — пропустив мимо ушей клоунскую выходку Фыры, деловито сказал Борис. — Самый сложный вопрос — руководство системой Лехи. Как мне известно, есть два кандидата на этот вакантный пост. Но прежде, чем решить этот вопрос, должен передать на рассмотрение присутствующих вот эту фоточку. Сделана, конечно, нелегально, но очень четко.

Первым карточку взял в руки Витя.

— Ну и что? Шкворень и Рома с каким-то фраером. Похоже, что снято в «Кахетии»…

— Так точно. Этот фраер — снайпер морской пехоты. С качающейся лодки попадает за двести метров в чайное блюдце.

— Да вранье все это! — вскричал Рома, вскочив на ноги. — Это ж не карточка, а монтаж! Впечатали они меня… Не ходил я в эту «Кахетию», и со Шкворнем никогда не корешился!

— Тихо! — Басмач выдернул из-за пазухи пистолет и навел Роме в лоб. — Руки на стол, падла! Только рыпнись!

— Да врут они, все врут, от и до! — взвыл Рома, чуя, что хана неизбежна. Но руки выложил на стол, и подошедший Кныш защелкнул на них наручники.

— Хорошо, допустим, что фотография — липовая, — невозмутимо произнес Борис. — А как насчет того, чтоб запись послушать, которую сделал в тот же день электрик Аркаша?! Жалко, что Крюк, зараза, эту запись в сейфе продержал, поскольку считал, будто Леху грохнут, а его не тронут… Только Булочка уже после взрыва на Партизанской добралась. Редкого ума женщина!

С этими словами он положил на стол заседаний репортерский диктофон и нажал на кнопку. Зашуршала кассета, послышались слова.

«— Не очень мне это нравится, братишки! — произнес незнакомый хрипловатый басок. — Река еще толком не вскрылась, а вы уже это дело с лодкой придумали. Чего мудрить, япона мать? Давайте я его в городе укараулю?

— Сынок, — все тут же узнали голос Шкворня, — ты думаешь, если б можно было в городе прищучить, мы бы к тебе обратились? Таких, которые из окон пуляют, полно. И Леха это знает. А ты у нас, ежели не врешь, конечно, умеешь шмалять с воды. То есть с той единственной стороны, откуда Пенза не ждет беды. По крайней мере, весной.

— Ну а если он не выйдет на берег?

— Не беспокойся за это, мореман! Это вот, Ромина забота. Твое дело — достать и смыться. Лодку получишь отличную, мотор — как часы. Вернешься — огребешь вот к этим пяти еще десять кусков. Обманешь, сбежишь — сам себя накажешь…

— Отца и мать, наверно, жалко будет? — эти слова несомненно принадлежали Роме».

Борис выключил диктофон.

— Дальше будем слушать или все ясно? — спросил он.

Витя Басмач чувствовал себя очень неловко. Идя сюда, он был на сто процентов за то, чтоб на месте Лехи оказался Рома. Ведь он, гад, когда они дружески разговаривали на поминках Пензенского, почти что пообещал, что отвяжется и от Введенского, и от Богоявленского рынков. А с Зубром, пожалуй, так легко не столкуешься. Тем более что эта московская контора, от покровительства которой, судя по всему, уже никуда не деться, будет проводить свой «арбитраж». И попробуй не согласись. Даже стрелять не станут. Наведут ОМОН, уголовку, сунут в пресс-хату к «шерстяным» — и оформят смерть от «прободной язвы». Лекаря там такие, что дай им подписать акт о смерти мужика от внематочной беременности — подпишут. А уж не заметить, что эту самую язву снаружи «прободали» сумеют завсегда. Лишь бы бабки вовремя отстегнули.

Поэтому Витя вздохнул:

— Сука ты оказался, Рома. Леху продал, а заодно и меня подставить хотел, верно? Но Бог — не фраер, он правду знает.

— Боюсь, братуха, что навредил ты своему здоровью… — глубокомысленно сказал Казан. — По-моему, до завтра ты не доживешь, такой вот диагноз.

— Нет, Шурик, — возразил Борис. — С летальным исходом торопиться не надо. Он со мной в Москву поедет. Его надо специалистам показать, потому что, судя по этой пленочке, знает он много. И не только о Шкворне, но и о том, кому сюда Шкворень дорожку топтал.

— А если он там на нас собак навешает? — опасливо спросил Фыра. — На разборку потащите?

— Если на ком что висит — еще не поздно покаяться, — заметил Борис. — В том смысле, если кто-то вроде Крюка — знал и помалкивал. У тебя, Черепан, нет такого желания?

— Не знал я ни хрена, — обиделся тот. — Я даже не знал, что Крюк со Шварцем такого стукача, который на кассету пишет, имели. Это ж такие дела, про которые не каждому рассказывают.

— Допустим. Тут логика есть, — кивнул Борис. — Тот же вопрос к Тромбону. Ты со Шкворнем был в команде. Неужели ни шиша не знал?

— Командир, — нервничая, произнес Тромбон, — конечно, я не слепой. Кое-что видел. И даже ушами немного слышал. Но, говорю как на духу, только случайно. Здесь мужики сидят — даже Рома, блин, может подтвердить, что я у Шкворня в первых замах не ходил. Брынь, Коняга — другое дело. Те намного больше знали. Однако то, что я знаю, мне говорить очень не хочется.

— Это почему же? — спросил Борис.

— Во-первых, вас боюсь. Вот бля буду, сказать такое не стыдно — боюсь. Потому что ваша контора уж очень крутая. Скажу, допустим, все, что знаю, а вам покажется, будто не все. Начнете метелить, кишки мотать. Ну, а во-вторых, Шкворня нет и что с ним — неизвестно. Наверно, те, с которыми он корешился у вас в столицах, тоже ребята не простые, раз решили область под себя взять. Ну а вдруг не по-вашему выйдет? Если Шкворень вернется и узнает, что я к Шуре или Вите бригадиром ушел, — он меня, конечно, замочит. Но если узнает, что я вам про его дела хоть малость рассказал, — опять же за кишки возьмется. А я это дело не люблю. Помирать не страшно, а вот когда изгаляются — противно. Идти к вам я готов, заподлянок не допущу — слово даю. Но если хотите за Шкворня пытать — я лучше сам застрелюсь, пока не зарезали.

— Ладно, — сказал Борис. — Я тебе готов слово дать, что если ты расскажешь все, что помнишь, и, перекрестясь, скажешь: «Абзац, братан, больше ни шиша не знаю!» — поверю. Могу даже эту беседу провести не здесь, а один на один, чтоб случайно ничего не утекло.

— Здесь все свои, между прочим, — скромно заметил Шура Казан.

— Да не совсем, — многозначительно произнес Борис, поглядев на морально убитого Рому. — Опять же, у всех души — потемки! Никто больше ничего не хочет сказать?!

— Нет, — торопливо сказал Фыра.

— Тогда у меня один очень конкретный вопрос к Роме. Ответ на него, конечно, особо участь не облегчает, но лучше, если ты его дашь сейчас. Добровольно, без принуждения и откровенно.

— Попробую… — выдавил Рома, потупясь.

— Нам известно, что там, на даче у Лехи, жил на правах бабы один «голубой». Проясни его судьбу, пожалуйста!

— Да уж, — напомнил Зубр, который примерно полчаса назад уже пытался подловить Рому на этом вопросе.

— Сбежал он, — процедил упрямый Рома. Он и не подозревал, что говорит чистую правду…

 

РАЗМЫШЛЕНИЯ В КАРАУЛЕ

В мертвом поселке, негласно именуемом «Призрак коммунизма», стояла тишина. То ли тревожная, то ли блаженная — каждый сам это определяет. Возможно, для тех, кто сейчас дрых в гостиной на втором этаже оккупированного коттеджа, она была блаженной, но для Олега Еремина, который добровольно назначил себя караульным, тишина слушалась тревожно. Половодье заканчивалось, изоляции приходил конец, и теперь нельзя было позволять такой расслабухи, чтоб все дрыхли без задних ног. Поэтому Механик, вооружившись до зубов, нес службу «по охране и обороне», чутко вслушиваясь во всякие мелкие шорохи, которые, в принципе, мог производить и коварный супостат…

За прошедший уик-энд Механик никуда не вылезал с острова и занимался исключительно хозяйственной деятельностью. Пользы от этого, конечно, оказалось намного больше, чем от ночных автомобильных рейдов, плаваний или пеших прогулок со стрельбой и спасением разного рода «утопающих».

Во-первых, Еремин сумел наладить аварийный дизель-генератор, который обнаружил еще на второй день проживания в «Призраке коммунизма», и под потолком комнаты, где они проживали, засветилась «лампочка Ильича». Кроме того, появилось напряжение в розетках, и все, то питалось от сети, начиная с электроутюгов и кончая теликом и видаком, стало возможно в нее врубать. Конечно, солярки было мало, и Механик решил гонять движок только по вечерам, да и то не больше, чем по три-четыре часа.

Впрочем, Олег призадумывался и о так называемых альтернативных источниках энергии. Во дворе одной из недостроек он обнаружил бетономешалку, приводившуюся в движение довольно мощным электродвигателем. Сразу появились идеи насчет сооружения ГЭС на Побегайке, а чуть позже ветряного генератора на крыше. Правда, с реализацией их Механик не спешил. Потому что еще не все как следует продумал и взвесил. Кроме того, у него было достаточно бедное техническое оснащение, даже с учетом тех инструментов, которые удалось найти в автомобилях и собрать по поселку.

То, что строители побросали в недостроенных домах, в основном проржавело и никуда не годилось, а то, что годилось, можно было использовать только на земляных, каменных и плотничных работах. Как ни мечтал Механик найти где-нибудь токарный станочек, хотя бы по дереву, циркулярку или хоть электродрель — тщетно. Такую дорогостоящую технику даже в 1986 году не бросали.

Тем не менее кое-что полезное Олег нашел. Точильный брусок, рубанок, стамеску, несколько молотков, целый набор гвоздей и шурупов разного калибра, солидный моток провода в резиновой изоляции.

Когда он все это собирал, то мало задумывался над тем, сколько еще придется пробыть тут, в поселке, считающемся радиоактивным. Но в воскресенье, когда решил проверить лодку и впервые за несколько дней выбрался за забор поселка, эти мысли у него как-то сами собой пробудились.

Вода заметно спала. Лодка, которую он оставил совсем недалеко от забора, опасаясь, что подступившее половодье отрежет ее от него, теперь мирно лежала на траве. А озеро, залившее было всю болотистую низину с западной стороны забора, перестало существовать. Теперь на его месте было несколько более-менее крупных по площади, но неглубоких и изолированных друг от друга луж, и проехать на моторке по ним никто не сумел бы. Побегайка постепенно входила в свои законные берега, и до того, как она примет свой обычный переплюйский вид, оставалось ждать совсем недолго, максимум три-четыре дня.

Из этого следовало, что остров, на котором Механик с честной компанией прожил последние несколько дней, прекращает свое самостийное существование и становится тем, чем являлся на самом деле, то есть невысоким холмом в излучине Побегайки. И хотя мост, по которому Механик завез джипы в заброшенный поселок, больше не существовал, изолированность этого урочища от остальной местности резко ослабевала. А значит, ослабевала и безопасность здешнего обиталища. Неделя, максимум полторы — и тут, у бывшего моста, Побегайку можно будет перейти вброд. Наверно, еще в болотных сапогах, но вброд. А если май выйдет жаркий, то и заболоченные берега на той стороне станут вполне проходимыми.

Конечно, надеяться на то, что радиофобия у жителей Самсонова оградит поселок от каких-либо нежелательных вторжений, было наивно. Это не Новая Зеландия какая-нибудь, где ежели туземцы сказали «табу» — значит, «табу», и никто ходить не будет. (Механик, конечно, в Новой Зеландии лично не бывал, но где-то об этом читал). В России народ не ходит только туда, куда чисто физически пролезть не может. Впрочем, отдельные представители этого народа неоднократно доказывали, что могут пролезть куда угодно, даже на особо охраняемые дачи Политбюро и ЦК, доставляя массу хлопот бывшей «девятке». Террористы, диссиденты и другие психопаты среди них встречались не часто, а вот бомжи и поддатые туристы — весьма и весьма.

Если поначалу, не осмотрев как следует «Призрак коммунизма», Механик думал, будто с 1986 года поселок никто не посещал, то теперь уже точно знал, что ошибался. Возможно, в первые послечернобыльские годы местные и впрямь боялись растаскивать по домам «радиоактивное», но этот страх уже прошел. Лишь то, что среди обитателей Самсонова и соседних деревушек было мало владельцев автотранспорта и совсем мало водителей способных, как Механик, преодолевать мост по брусьям, и спасло поселок от разборки на кирпичи.

Тем не менее появление местных Механик все-таки считал маловероятным. Потому что моста не стало, и вывезти что-либо из поселка по-крупному представлялось невозможным. Вряд ли нашелся бы чудак, который поперся бы пешком за несколько километров для того, чтоб унести из поселка пару досок или пять кило гвоздей.

Гораздо более реальным представлялось вторжение бомжей. Механик эту публику хорошо знал. Зимой они толкутся в городах, а по весне начинают тянуться к природе. Не говоря уже о лете, когда на полях, в садах и огородах поспевают урожаи всякого витаминного корма, когда по лесам растут бесплатные грибы и ягоды. Причем бомж, как правило, не ищет чего-то конкретного, не определяет цель своего перемещения как-то рационально, а движется по тем не поддающимся предсказаниям синусоидам, которые ему подсказывает случайное стечение обстоятельств, эмоциональное состояние в конкретный момент времени и, разумеется, количество принятого алкоголя. Кроме того, бомжам в определенном состоянии души по фигу и радиация, и сырость, и собственное недержание мочи. Бомж, дошедший до определенной степени совершенства (или падения, как принято считать по традиции), перестает чего-либо бояться, кроме алкогольных чертиков, начинающих плясать вокруг него уже после первого стакана, и, уж точно, окончательно перестает чего-либо стесняться. К тому же такие бомжи дьявольски живучи. Прямо как индийские йоги — спокойно спят на мусорных кучах, где битого стекла до фига, крыс едят сырыми и не травятся, пьют такие «Молотов-коктейли», что ни один Ерофеев не придумает.

Конечно, Механик бомжей боялся намного меньше, чем местных жителей. С одной стороны, он сам в их среде немало покрутился, и психологической загадки они для него не составляли. С другой стороны, как народ пришлый, они редко навязывались на прямое общение с оседлым и не до конца спившимся населением. То есть, ежели, появившись в заброшенном, «радиоактивном» поселке, некий бомж обнаружит там жителей, к тому же вооруженных, то вряд ли тут же побежит докладывать об этом участковому. А вот местный — почти наверняка. Даже если увидит знакомую морду — то есть Райку. Потому что, если в лесу поблизости от твоего дома шляются люди с оружием, это никому удовольствия не доставляет. Сегодня просто шляются, а завтра застрелить могут… Ну а сельские бабки нового поколения, то есть комсомолки 50-х или 60-х годов, которые Библию прочли гораздо позже, чем фантастические романы, могут такого напридумывать (например, о радиоактивных мутантах с двумя головами и шестью ногами), что сюда не только весь райотдел милиции припрется, но и вся мировая пресса. Само собой, Механик к большому паблисити не стремился. Во-первых, лишних ног, а тем более голов, у него не было, а во-вторых, ему очень хотелось сохранить то, что досталось от природы, в исправном состоянии. При встрече с районными ментами все это могло сильно и даже необратимо пострадать. Сдаваться добром Механик не собирался, жажда чистосердечного признания его никогда не посещала, как и муки совести за погубленные души. По его мнению, основная масса граждан, досрочно расставшихся с жизнями по его «путевкам», отправилась в аут совершенно заслуженно. В связи с тем, что менты этой, лично его, Олега Еремина, позиции понять не могли, Механик намеревался драться до последнего патрона, а под финиш долбануться гранатой, чтоб никому обидно не было.

Но то, что местные могут заложить его ментам, было отнюдь не главной опасностью. Сведения о местопребывании Механика и компании могли дойти до бандитов. Иметь дело с этой публикой — с учетом того, какой урон был нанесен криминальному поголовью, — это уже совсем не смешно. Тем более что кроме ребят Шкворня, которые здесь были наезжими и за которых, возможно, Витя Басмач наградил бы Механика почетным именным оружием, Юлька с Райкой пошмаляли Васю Хряпа и еще трех «басмачей». Тут уж куды ни кинь — всюду клин. Менты, если бабы сдуру не расколются, фиг докажут, что обгорелые трупы в колодце имеют к ним какое-то отношение. Если Механик будет мертв, свалить все на него очень даже просто. Да и в живом виде Олег все принял бы на себя, да еще постарался бы убедить следователей, что взял баб в заложницы и таскал их с собой насильно. Правда, мог попортить малину этот самый транссексуал Женя, но он мог опровергнуть только это последнее положение — насчет заложниц и принуждения. Свидетель по убийствам он никакой. Так что Юльке с Райкой светит только пособничество, да и то с большой натяжкой. Если, конечно, они сами не запутаются в показаниях.

С бандитами этот номер не пройдет. Тем более что им все равно, кто именно валил — лишь бы душу отвести. Даже если и не догадаются, что бабы разделались с Хряпом и К°, все равно убьют. Да еще и поиздеваются на славу. Если правда то, что Юльке поведала Райка, то садизм у здешних ребятишек уже пророс до городского уровня. Оставить Юльку на съедение таким крокодилам?! Ну его на фиг! Лучше самому застрелить…

Механик все больше приходил к выводу, что как бы хорошо тут ни было, пора искать способ, как отсюда смыться. Конечно, самое простое было — уйти налегке. Либо, выбрав подходящий денек, перебраться через Побегайку у бывшего моста, либо попробовать перебраться через болото, а потом дунуть куда-нибудь в верховья Побегайки, где через нее можно будет просто перепрыгнуть. Но все это предполагало, что надо бросить к чертовой матери и джипы, и лодку, и самодельные аэросани, не говоря уже о всем ином барахле, Райкином домашнем хозяйстве и об оружии, которое Механику было до противоестественности жалко бросать. О кладе Федьки Бузуна, спрятанном в «коровниках», он уже и не вспоминал. Тем более что найти его можно было только случайно, и там, в навозоотстойнике, ему самое место.

Удивительно, но из того, что они с Юлькой «нажили» за эти месяцы, Механик по-настоящему жалел только автомобили. И вовсе не потому, что это были самые дорогие игрушки — он их угнал, не заплатив ни копейки, — а потому, что без машины Олег себя чувствовал маленьким, ни на что не пригодным, ничтожным человечком. Автомобиль же во много раз умножал силы, позволял везти с собой сотни килограммов груза, перемещаться на многие сотни километров и ощущать себя не полудохлым коротышкой, а крепким таким мужиком, почти суперменом. То же можно было и про оружие заметить. Как бы ни ловок махаться был Механик, но не будь при нем хотя бы кастета — и любой мужик среднего веса может настучать ему по роже. Ну, два-то уж точно. Не без проблем, но уделают. Есаул, царствие ему небесное, любил рассказывать на эту тему анекдот с бородой:

«Приезжает ковбой в салун, заказывает двойное виски, а тут, откуда ни возьмись, карлик подскакивает — хвать! — и выпил на халяву. Ковбой только замахнулся на нахала, а бармен и говорит: „Осторожнее, парень! Этот карлик очень сильный“. Ну, ковбой был в этих краях человек новый, решил не рисковать. Заказывает еще виски, а карлик тут как тут — хлоп! — и еще один стопарь на халяву. Ковбой не вытерпел — бац! — карлик так в окно и вылетел. Ковбой заказывает третий стакан и спрашивает: „Что ж ты, бармен, врал, будто он сильный?!“ А тот отвечает: „Ничего я не врал! Он действительно сильный. Но очень легкий!“»

Вспомнив Есаула, Механик в очередной раз вздохнул. Вот уж кто пригодился бы сейчас! Но чего мечтать о невозвратном…

 

ШЕРЛОК ШВАНДЯ

Басмач прибыл в родной офис похмеленным, без головной боли, но и без приподнятого настроения. Мозги все переваривали вчерашний «саммит». С одной стороны, лезли приятные мыслишки о том, что при такой «крыше», как эта московская, можно офигенные дела делать и никого не бояться, с другой — совсем наоборот, нехорошие предчувствия, что этот самый Боря и те, кто за ним стоят, собираются крепко кинуть весь областной криминал. Рому увез с собой, с Тромбоном почти полчаса хрен знает о чем трепался, раздал всем ЦУ, как секретарь ЦК членам обкома… После того, как этот эмиссар-комиссар укатил, Витя с Шурой Казаном усидели полторы бутылки, пытаясь разложить все по полочкам, но так ни до чего и не додумались. После этого допили еще полпузыря уже просто так, без размышлений.

Усевшись за начальственный стол, Витя вспомнил, что вчера, когда они с Шурой уже были в приличной кондиции, вроде бы кто-то ему звонил по сотке. Поскольку на борту было уже за 800 грамм, не считая того, что было принято до «саммита», Басмач ни фига не понял и послал абонента на хрен. Поскольку звонили далеко за полночь, это мог быть либо очень важный звонок, либо звонок очень поддатого товарища. В обоих случаях с этим надо было разобраться.

— Буня! — Басмач кликнул своего «оперативного дежурного». — Ты мне вчера после полуночи звонил?

— Не-ет, — ответил тот, явившись, как черт из коробочки. — Может, это Швандя?

— Он что, вчера в Самсонове был? — припомнил Витя.

Буня малость замялся, но потом сообразил, что даже неприятные новости надо вовремя докладывать.

— Вообще-то, он еще не приезжал оттуда.

— Не понял… — Басмач угрожающе приподнял левую бровь. — Как не приезжал?

— Да так. Они вчера на обед приехали, а потом опять укатили. Часиков в десять вечера он сюда звонил, сказал, что будет здесь утром, около восьми. Я в восемь ему домой звонил, баба говорит, что не приезжал, сама волнуется…

— Других, кто с ним уехал, обзванивал?

— Конечно. Ни одного дома нет…

Витя смачно проматерился без конкретного адреса. Точно, блин, не село, а какой-то Бермудский треугольник! Даже голова заболела и захотелось собрать всю команду со стволами, посадить на машины и заделать из этого Самсонова какие-нибудь маленькие Самашки… Правда, Басмач был в натуре русским и православным, даже слыхивал, что его фамилия — Басманов — не то боярская, не то дворянская, и гремела не то в XVI, не то в XVII веке. Короче, оголтелости на такой наезд у него не хватило. Витя решил проблему головной боли гораздо проще: достал из сейфа заветный коньячок и дерябнул рюмочку. А тут и радостная весть подоспела — вернулся пропащий…

Сначала, правда, Швандя вышел на связь по рации, должно быть, предчувствуя, что Витя нагнет ему матюков за долгое безвестное отсутствие. Решил упредить.

— Витя, мы всех нашли. На нулевом цикле. Как понял?

Басмач, однако, не стал мат попусту расходовать. И болтать лишку в прямом эфире.

— Ты откуда? — спросил он.

— Возвращаюсь из Самсонова. Тут такие дела…

— Ладно, гони быстрее к дому.

В кабинет Басмача Швандя вошел, пошатываясь от недосыпу, с воспаленными глазами, и тяжело плюхнулся на стул.

— Нашел… — еле ворочая языком, произнес он и умоляющим взором поглядел на пузырь с коньяком, который Витя не успел запрятать в сейф. Басмач был человек щедрый, и для хорошего человека ему дерьма было не жалко. Когда Швандя засосал рюмочку, сил у него сразу же прибыло.

— Ну, рассказывай, чего нашел! — нетерпеливо потребовал Витя.

— Всех сразу нашел… — пробормотал Швандя. — И Шкворня с бригадой, и наших. В одной яме, короче… Даже сейчас черепушки горелые мерещатся! Нажраться хочу!

— Погоди, успеешь! Ты рассказывай толком.

— В общем, так. Я через Медведя и Тромбона вчера договорился с одним парнем из той команды, с которой Шкворень ездил Коня искать. Он тогда их в сауне оставил, которая под «Кахетией», а сам взял бригаду Брыня и поехал в Стожки, где жила баба, с которой крутил стукач Крюка, Аркаша… Поехал и пропал вместе с джипом и еще пятью пацанами. Что там было — хрен поймешь, но ни эта баба из Стожков, официантка, ни Аркан на работу в «Кахетию» не выходили. Царцидзе соображал, что и не должны выйти. На другой день, как известно, Вася поехал разбираться, какого хрена там Шкворню надо. И тоже пропал с концами.

— Ты, блин, так размазываешь — к обеду не кончишь! Конкретней!

— Короче, этот шкворневский парень нам рассказал, что там все начиналось из-за заказа на Крюка. Они этот заказ дали мужику по кличке Ерема. Его еще Механиком зовут, не то сапер бывший, не то танкист, в Афгане был. В Бузиновском лесу у Геры мародерничал. Говорят, они с друганом из-под носа у Булки чуть ли не тонну золота сперли… Клад какой-то, который Хрестный искал.

— Так это он?! — вырвалось у Вити. — А я слыхал, что он из нашей области не то в Беларусь маханул, не то в Хохляндию…

— Может, и маханул, только Тромбон где-то слышал, что он у Шкворня подряжался за загранпаспорта для себя и бабы какой-то. Ну, и за документы на вывоз груза. Чуешь? Он клад вывозить собирался! Значит, он тут где-то!

— Ладно, про клад позже. Ты пока про его дела со Шкворнем толкуй.

— Хорошо. Значит, вчера утром шкворневский парень показал нам место, где этот Механик порешил Коня. Деревня там заброшенная, никто не живет. Один дом дотла сожжен, в золе череп валяется и костяшки. «Копейка» горелая стоит. Должно быть, этот Ерема-Механик просек, что его кинуть собираются, расколол Коня и сжег в избе, а сам уехал и все увез. Ну, я и подумал: а не мог ли где-то Шкворень с этим Механиком повстречаться? А я ведь еще в первые разы, когда Хряпа искать ездил, и шашлыка этого, Дзобладзе, и еще пару мужиков поспрошал. Бабок даже нескольких послушал. И все сошлось, что стрельбу слышали три ночи подряд. Причем первые две ночи палили из автоматов на восток от деревни, а в третью — из пистолета, где-то в противоположной стороне, совсем немного: кто три выстрела слыхал, кто четыре. И вот те две ночи, когда из автоматов шмаляли, как раз те, когда Шкворень и Хряп пропали. Я прикинул: если из автоматов долбили, да еще ночью, то где-то пару гильз могли и не собрать, верно? А то и вовсе все оставить. Опять же, в лес тогда, да и сейчас еще, кроме как на тракторе не заедешь — все раскисло. Так что стыкнуться ребята могли только на асфальте. Дорогу на Самсоново мы по обеим обочинам от и до обсмотрели. Ну а вчера решили тупик поглядеть — асфальт, который на горку, к недостроенному комплексу идет. Вот там совсем немного прошли — и нашарили! Гильзы 5,45 и стекло битое. Смели просто с дороги в кювет, наскоро.

— Ну и кого там пошмаляли?

— Скорее всего, нашего Васю с братанами. Нашли мы его «Тайгу» — вся как решето, все лобовое — в крошку. Из-за стекла и допетрили, где искать. На дороге-то рядом с гильзами машины не было. Ясно, что с собой не увезли — с такими повреждениями самый ленивый гаишник тормознет. Если б ее в лес, за деревья, отпихнули — следы бы остались. Значит, думаю, затянули наверх, и где-то там, в «коровниках», и запрятали. Так и вышло. В самом дальнем от дороги нашли. А под ней — люк, типа канализации. Вот там такая картинка — врагу не пожелаю смотреть! Трупы — навалом, да еще и горелые. Видно, бензином полили и подпалили. Там, короче, десять жмуров лежало. Вася — самый верхний, рожа до черепа сгорела, по куртке и брелку разглядели. Мы его вынуть хотели, а он — фигак! — и рассыпался… И все остальные на самое дно провалились. Предлагаю шкворневскому мужику туда слезть — он чуть не плачет. Мои — вот-вот в обморок завалятся или блеванут. Короче, перекрестился — и сам. Морду, правда, замотал шарфом, но духан-то не отобьешь. Некоторые, которые внизу лежали, не совсем сгорели, а то, что не сгорело, почти что за неделю в такую слякоть превратилось… Лучше не вспоминать! Там и плесень, и черви вроде бы… Брр! Дай еще стакан, Витюша! Не пожалей, а?

Басмач налил Шванде половину чайного стакана, тот хлобыстнул одним духом, нюхнул рукав и закашлялся:

— Бляха-муха, до сих пор от одежды воняет! Чуть с души не своротило!

— Сказал бы — я б тебе лимона на закусь дал, — посетовал Витя. — Шкворня вы точно опознали?

— Парень ихний сказал, что у него, у Шкворня, на большом пальце правой руки рожа наколота. Косоглазый какой-то типа китайца. От него, кстати, порядочно осталось. Похоже, дубасили его перед смертью, и капитально, синяков до фига видели, ребра поломанные, зубы подшибленные… Аркашу этого тоже углядели. А вот бабы не было.

— Так все там и оставили? — спросил Басмач.

— А куда денешься? Гробов не припасли с собой. Хряп, Вельвет, Башмак, Рыжий — все там с ихними перемешаны. На дне там воды немало, замоет как-нибудь. Крысы, опять же, бегают…

— Наших надо прибрать, — строго заметил Витя. — Похороны, может, и поскромнее придется сделать, и свидетельства о смерти в ЦРБ закупить, но бросать не будем. И Тромбон пусть своих прибирает по-тихому, само собой, без лишних бесед с ментами.

— Как скажешь, командир. Но ты дальше дослушай, самое интересное впереди. «Тайга» дырявая стоит, а «Паджеро» исчез. Стало быть, угнали? Куда? Так и не прикинули полностью. Опять же нам выпить захотелось, после таких адовых картинок. Поехали в «Липочку», Дзобладзе нам фирменной поднес, согрелись, побазарили… И тут один мужичонка, который у Дзобладзе на товарной водяре работает, клянется и Богом, и всеми чертями, что видел два джипа, идущих по дороге на запад от села. Туда, где радиация, понял?!

— Так там, вроде, проезда нет… — наморщил лоб Витя. — Дорога в никуда. На шоссе блоки бетонные лежат, а мост перед поселком разобран.

— Блоки, Витек, давно скоммуниздили. А мост, как мужики говорили, до этой весны стоял. Настил сняли, а брусья оставались. Короче, если кто хорошо водит и не трясется, проехать может. У них есть в селе пара шоферюг, которые туда в поселок барахолить ездили. Там же раньше дополна всего было: и кирпич на поддонах, и пакеты досок, и цемент, и краска, и плитка, и сантехника импортная. Машинами тырили и продавали, особенно, пока все в дефиците было.

— Оно же с радиацией?

— Кого это волновало? Никто ж не проверял… А сейчас этот бизнес кончился. Во-первых, все, что было ценного, уже растащили, а во-вторых, сейчас стройматериалов хоть завались, если деньги есть. Кто побогаче — у фирмы купит, а кто победнее — тот много не заплатит.

— Ладно, кореш, мы в сторону уехали. Значит, два джипа, как я понял, ушли в ту сторону, проехали этот мост и обратно не возвращались. Так, что ли?

— Точно! И хотя мужик, который засек этот транспорт, в иномарках не больно соображает, он их мне более-менее толково обрисовать сумел. Один джип — «Паджеро», второй — «Чероки». Ну, «Паджеро» — это шкворневский. А «Чероки», как я уже сегодня утром у Кныша выяснил, — Светкин! На нем раньше Саня раскатывал, друган Серого. Зимой, когда они на озере Широкое Механика поддежуривали, этот джип Механик и угнал! У Булки их раньше три таких было.

— Значит, это все Механик? Один? Что-то не верится…

— А кто сказал, что один? С ним баба и до этого была, может, она и вела вторую машину.

— Все равно, сначала шестерых, потом еще четверых… Даже в паре с бабой — много.

— Ну, может, с ним и еще кто-то есть. Главное — мне почти ясно, что они там, в поселке недостроенном. И те выстрелы из пистолета, которые на третью ночь слышались, оттуда долетели. Но главное, Витек, там золотишко лежит, помяни мое слово! Они его точно туда завезли. А мост льдом снесло… Улавливаешь? Никуда им оттуда не деться. Я карту смотрел. Река с трех сторон огибает, а с четвертой — болото. Летом, когда посуше, наверно, можно проскочить, а сейчас — ни фига! Пешком, конечно, оттуда уйти можно, а на машинах — ни за что. Соображаешь?

— Соображаю, соображаю… — кивнул Басмач. — Перебраться через речку, прищучить Механика, найти все это рыжевье, а потом оставить там. Ты это имел в виду, братан? Чтоб понемногу вылежалось, чтоб забыла про него Светуля и другие посвященные люди. Верно?

— Конечно, Витек! Только так! И не звонить во все колокола, даже внутри нашей конторы. Нет Механика! Не видели, не знаем, испарился, как с яблонь белый дым… — забормотал Швандя.

— Наивняк! — резко оборвал его Басмач. — Думаешь, это все так просто?! Ты хотя бы сейчас, пока еще не поздно, прикинь, кто из ребят, с которыми ты по окрестностям Самсонова шнырял, совсем надежный, а кто нет. Прикинь, нет ли тех, кто знает слишком много для своего возраста. Особенно оцени, насколько в это дело допущен парень от Тромбона. Поговори с ним для начала, если поверишь — возьмем. Если малейшее недоверие ощутишь — постарайся, чтоб он исчез, но очень тихо и без следов. Чтоб как корова языком слизнула — начисто! Только тогда еще можно будет надеяться, в очень малой степени, что ничто лишнее не утечет. И то в первые два-три дня, не больше… Нет, братан! Если там действительно этот самый клад, то надо все проворачивать быстро, пока никто не расчухал. Очень быстро! Максимум — этой ночью.

— Блин, мы же сдохнем, Витя! — взмолился Швандя. — Сейчас мужики в машине спать полегли, вылезти сил нет…

— Ну, часа три пусть вздремнут, часок перекусят — и вперед. Подбадривай их, как красный комиссар, и, главное, сам четко помни, что отвечаешь передо мной от и до…

— Я это все время помню.

— А вообще, поработал ты толково, Шерлок Швандя! — одобрительно улыбнулся Басмач. — Жалко только, что я всего этого вчера, на «саммите», еще не знал. Такую игрушку можно было провернуть! Ну, задним умом все крепки, не хрен вспоминать. Сколько вас туда ездило?

— Четверо, считая меня и того парня, который от Тромбона. Комар его зовут.

— Тромбон много знает, как ты думаешь?

— Пока считай, что ни фига. Комар с ним еще не виделся. Мы ему, конечно, кое-что объяснили насчет жизни. Если понял правильно, то не вякнет лишнего. Вроде на идиота не похож. Соображает, что Тромбону и самому особо много не светит. Кроме того, насчет всяких подробностей с мостом и джипами в курсе только наши. Комар не знает, что джипы из-за речки не уходили.

— Короче, будем проворачивать все это дело как можно быстрее. Дам тебе еще трех бойцов, Комара оставишь здесь. У нас тут баба есть, клофелинщица, она его в два счета обратает. Получите автоматы, боекомплект по три рожка, болотные сапоги, веревку, фонари, сядете в фургон и, как стемнеет, — туда. Как там и что будет — все на твоей совести. Палить не спеши. Хрен его знает, может, сам Механик там, а клад где-то еще. Завалишь раньше времени — потом не спросишь. Учти это дело. Ну, топай отдыхать…

 

ЛЫКО В СТРОКУ

Никита Ветров возвращался из ЦТМО уже вполне привычной дорогой. То есть на микроавтобусе с «птичками» до проходного двора и сквозного подъезда. Потом ему предстояло дойти до метро и ехать до родной остановки.

Выгрузившись из микроавтобуса и проскочив через подъезд, Никита пошел не торопясь. Сегодня было явно теплее, весна чувствовалась вовсю, и было ясно, что никаких зимних рецидивов, которые сыпались на Москву несколько дней назад, уже не должно повториться. Конечно, хотелось лета, солнца, жары, чтоб ходить в одной майке и шортах, загорать, купаться и не ходить ни на какие занятия вообще. Ни на нормальные в универ, ни на виртуальные в ЦТМО.

Впрочем, не признать того, что в ЦТМО учиться куда как плодотворнее, Никита не мог. Его путешествия по виртуальной реальности были просто-напросто занимательнее, нежели слушание лекций в аудиториях или дискуссии на семинарах. Но самое главное, прослушав два академических часа на обычной лекции, он запоминал — во всяком случае, так ему казалось — не более десяти процентов от того, что слушал. Самые общие моменты, да и то не всегда. А прослушав следующую лекцию, забывал примерно половину из предыдущей — опять же, по собственной оценке. Иными словами, у него создавалось впечатление, что полезность регулярного посещения лекций очень и очень эфемерная. А вот занятия в ЦТМО, хотя Никита посетил всего пять занятий, включая вводное, сказались почти сразу. Теперь он понял, что на обычных занятиях с преподавателем в университете он тратил время зря вот уже второй год. Больше того, и семь лет изучения языка в средней школе были полезны практически только тем, что там Никита освоил латинский алфавит.

Все занятия как бы намертво впечатывались в память. Соответственно, все слова, выражения, речевые обороты и прочее становились как бы родными, знакомыми чуть ли не с пеленок, и губы Никиты произносили их именно с теми интонациями и фонетикой, какую употребил бы человек, знающий этот язык от рождения. Точнее, с теми, которые употреблял высококультурный англичанин профессор Стюарт. Но он, однако, не без юмора мог продемонстрировать и то, как произнесет то же слово или фразу нешибко культурный East End cockney, насосавшийся пива в пабе или на футболе. Мог он изобразить и то, как индиец или пакистанец превратит твердое английское «уэлл» в мягкое «велль», а американец, наоборот, произнесет глубокое, горловое английское «r» в конце слова почти как русское «р». Стюарт заодно рассказывал о том, что в Англии адвоката назовут «advocate», а в Ирландии — «counsellor», что «lag» он и по-английски «каторга», что «dessert» — это «десерт», а «desert» — уже «пустыня», и еще кучу всяких занятных вещей, которые прочно впивались в мозг, зацеплялись некими «боковыми отростками» за уже знакомые слова, выражения, понятия и факты, и в результате получалась некая система, где все было прочно привязано друг к другу и мгновенно активизировалось, если требовалось что-то понять по-английски.

Пройдя со Стюартом всего через четыре темы — «Город», «Коммуникации», «Ландшафты» и «Население», Никита всего за 12 часов приобрел такой словарный запас, который раз в десять превосходил все, что устоялось у него в памяти за предыдущие 23 года жизни. В принципе, если бы он в данный момент по-настоящему попал за кордон, то сумел бы довольно уверенно объясниться и в магазине, и в офисе, и в полиции, и в музее, и в ресторане. У него вполне хватило бы познаний на то, чтобы общаться в поезде, автобусе, такси, самолете и на корабле, отправлять заказные письма и телеграммы, понимать прогноз погоды по радио и совершать массу всяких действий, необходимых в быту.

В общем, полезность обучения в ЦТМО Никите была видна воочию. Хотя он уже прекрасно понимал, что это далеко не безобидная научно-учебная организация, а нечто более серьезное, связанное как с криминалом, так и со спецслужбами. А потому надо держать ухо востро и свято исполнять все указания профессора Баринова. Ибо отклонение от них может привести к каким-либо нежелательным последствиям. Как предполагал Никита — вплоть до летального исхода. Причем «последствия» могли последовать не только со стороны Сергея Сергеевича, но и каких-то враждебных ему, но, вероятно, очень могущественных сил. И кто его знает, не вступил ли Никита в контакт с этими силами во время встреч с небритым оборванцем Николаем, который, должно быть, знает о Баринове и возглавляемом им заведении намного больше, чем Никита. Само собой, можно было догадаться, что если эти силы всерьез возьмутся за Ветрова, то могут доставить массу неприятностей и ему, и его родителям. Наверно, не следовало забывать и о том, что есть еще Света-Булочка со своим дружным коллективом (Никита был в полном неведении насчет того, что его госпожа насильно заточена в 8 секторе ЦТМО). Короче, любой на месте Ветрова имел основания, чтобы передвигаться, оглядываясь.

Именно так Никита в последние дни и ходил. Периодически ему начинало казаться, будто за ним кто-то приглядывает, что какие-то подозрительные типы слишком часто оказываются поблизости от него, что он на протяжении нескольких дней ездит в одном автобусе с одними и теми же рожами… Иногда Ветров воспринимал все очень серьезно, волновался. В других случаях — старался отогнать прочь все страхи, высмеивал самого себя: дескать, манию преследования нажил! Но в большинстве подобных ситуаций ему все-таки удавалось удерживать себя и от неоправданной паники, и от балдежного, наплевательско-шапкозакидательского настроения. То есть сохранять хладнокровие и бдить.

Однако в этот вторник Никита под воздействием весеннего воздуха и тепла малость расслабился. Помимо мечтаний о солнце и лете вдруг возникли размышления о всякого рода мирной романтике. То есть о девушках, которые не ругают матом мужиков, не стреляют из автоматов и не содержат пыточных подвалов… Поймав себя на этой мысли, Никита даже испугался, будто его мог кто-то подслушать. Например, Светка. Не то чтоб он очень боялся насчет того, что госпожа Булочка может его сурово наказать за эти изменнические размышления, а просто стало как-то неудобно. Все-таки Светка и Люська, то есть две бабы, которые дружными усилиями научили его любви в физическом и даже частично в нравственном смысле слова, собирались рожать. Конечно, как всякий мужик, Никита имел право сомневаться в своем отцовстве и уж, конечно, при всем благородстве помыслов, сразу на двоих жениться не мог — по крайней мере, официально. Такие браки небось только в Чечне регистрируют, а туда Ветров больше не собирался. Даже если б ему лично товарищ Масхадов гарантировал неприкосновенность личности. Ему и здесь-то, в Москве, каждое кавказское лицо внушало чувство беспокойства.

Впрочем, от него никто и не требовал бежать под венец. Хотя, можно было не сомневаться, что, если б Булочка позвонила сегодня вечером и объявила: «Пять минут на сборы, едем в загс!» или, допустим, приказала: «Завтра распишешься с Люськой!», Никита беспрекословно подчинился бы. Потому что знал — это ее право. И что взбредет в эту непредсказуемую золотистую головенку — тому и быть. Люська точно такое же всецело зависимое существо, как и он. Только ей гораздо хуже, потому что рожать надо, а Никиту, слава Богу, это делать не заставишь.

Но, хотя к алтарю и не гнали, Ветров все же полагал, что ему надо более конкретно поговорить с Булочкой на эту тему. Может, Светке хочется, чтоб он ей сам предложение сделал? У них много было случаев, когда Булочка обижалась из-за того, что Никита вел себя не как влюбленный сумасброд, а как исполнительный наемник.

Тем не менее это все были мысли трезвые, рациональные и правильные, а весенний воздух нашептывал нечто совершенно иное. Хмельное, иррациональное и неправильное. Но очень естественное для 24-летнего парня, который уже много знал о женщинах старше себя, строго говоря, предназначавшихся не ему, и очень смущался юных сверстниц, именно для него и заготовленных природой. А их, как назло, и навстречу, и параллельными курсами цокали многие десятки. В одиночку, парами, стайками все эти беззаботные и озабоченные, самоуверенные и закомплексованные, хитрые и простодушные, развязные и скромненькие создания перемещались в окружающем Никиту пространстве. И каждая вторая чем-то привлекала внимание. Одна тем, что звонко хохотала, заглушая смешки десятка подружек, другая — одухотворенным мечтательным личиком, третья — спортивной фигурой, четвертая — необычно высоким бюстом, пятая — тем, что, сидючи в метро, читала увесистую книжулю «Курс математического анализа. Том III». Нет бы Барбару Картленд или там Иоанну Хмелевскую! Как истый гуманитарий, Никита втайне завидовал тем мудрым людям, у которых помещаются в башке хотя бы алгебра и геометрия. А тут — аж до третьего тома такой непостижимой науки добралась! И при всем том, как это ни удивительно, смотрелась вовсе не «ботанически». Для забывчивых надо напомнить, что «ботаниками» или «ботанами» в конце 80-х — начале 90-х годов, то есть в те времена, когда Ветров учился в средней школе, именовали старательных, сосредоточенных на учебе и забывших о личной жизни учеников. Даже если они не ботаникой увлекались, а философией или химией.

Между прочим, почти каждая пятая девушка, замечая, что Никита на нее смотрит, тоже поглядывала на него. Правда, по-разному. Одни с явной насмешечкой: «Ну куда тебе, недоделку, до меня, красавицы писаной?!» Другие более игриво: «Ну-ну, и что ты можешь предложить?» Третьи обнадеживающе: «Ну-ка, покажись-ка получше, я еще не разглядела!» Были, наверно, и такие, которые смотрели на Никиту гораздо дольше, чем он на них. Во всяком случае, ему хотелось, чтоб такие были.

Конечно, пересматриваться и переглядываться Никите никто не мог запретить, но о том, чтоб каким-то образом подойти и познакомиться, он и думать не смел. Так и доехал до своей станции метро.

Выбравшись из вестибюля, Никита двинулся к автобусам, но тут откуда-то сбоку услышал:

— Ветров! Але!

Голос был знакомый, и машина, из которой окликнули, тоже была знакомая — «Соната». Одноклассник бывший, Вова, когда-то числившийся полным и безнадежным балбесом, а ныне успешно вписавшийся в рыночную стихию, с улыбкой махал рукой из открытой дверцы.

— Здорово! — сказал Никита, подойдя к тачке.

— Давно не виделись, — отозвался Вова, пожимая ему руку. — Классно тогда в баре посидели!

Пару месяцев назад, когда Никита случайно встретил у метро Механика с Есаулом, этот самый Вова помог Никите успешно избежать неприятной встречи. Именно из Вовиной «Сонаты» Ветров засек, в какой дом направились дружки-корешки, и застучал это место Булке. Ну а в баре они после этого посидели, опять же за Вовин счет.

— Да, — согласился Никита, — посидели нормально…

— Ты не торопишься? Присядь, поговорим, — Вова похлопал ладонью по сиденью рядом с водительским. Никита и впрямь особо не торопился, а потому принял приглашение.

— Ты чего не звонишь, не заходишь? — попенял Вова. — Через улицу живем всего-навсего…

— Да так, не выходит что-то, — сказал Никита, изобразив досаду, хотя отнюдь не сожалел, что не удается пообщаться с одноклассником. — Закрутился. Учусь в двух местах, в газете работаю…

— Короче, весь в занятиях… — позавидовал Вован. — А я, блин, пролетел как фанера над Парижем. Жадность фраера сгубила. Водяру левую подсунули, с липовым акцизом. Соблазнился, е-мое, по опту двести за ящик, офигенный навар наклевывался. А тут ОМОН с УЭПом наехали… Еле отмазался. Штраф, взятки, «лимонов» семьдесят старыми ушло. Хорошо, что хоть на счетчик нигде не встал. «Сонату» вот тоже не продал. Сейчас извозничаю. Решил перекурить — а тут ты… В газете-то нормально платят?

— На жизнь хватает, — ответил Никита. — Главное, всегда вовремя.

— Ты говорил, в двух местах учишься, — припомнил Вова, — про универ я уже слыхал. А еще где? Не по бизнесу?

— Нет, на курсах иностранного.

— Это клево, — позавидовал экс-бизнесмен. — Я вот, дурак, так и не собрался. Предлагали одно дело, аж в Штатах, а куда я, без языка-то? Небось рассчитываешь корреспондентом куда-нибудь скатать?

— Ну! — улыбнулся Никита. — Если не мечтать, то жить не стоит.

— Слышь, — неожиданно изменившимся тоном спросил Вова, поглядев куда-то Никите через плечо, — а с крутыми у тебя больше напрягов не было? Помнишь, тогда у нас в подъезде прятался?

— Нет, — произнес Никита обеспокоенно, — Бог миловал…

— Я тебе сейчас зеркало поверну, — Вова перешел на полушепот. — У выхода из метро какой-то хмырь стоит и стеклит за нами. Курит с понтом дела — и смотрит. На, глянь!

И он развернул зеркало заднего вида так, чтоб Никита мог, не оборачиваясь, поглядеть себе за спину.

— Тот, что в кепке, — дал целеуказание Вова. — Незнаком?

«Фиг его знает», — отметил про себя Ветров, рассматривая габаритного дядю в дорогой кожанке и надвинутой на морду кепке а-ля Лужков. За то, что это был явно не Механик, можно было поручиться — шибко здоровый. Есаул на том свете — Булочка гарантировала. А вот в СБ ЦТМО таких полно, все рожи не запомнишь. Дай-то Бог, конечно, чтоб оттуда…

— Вроде раньше не видел, — озабоченно произнес Никита. — Может, на твою тачку глаз положили?

— Слышь, — явно заволновавшись, предложил Вова, — давай отъедем отсюда на фиг! Не нравятся мне такие рожи.

— Подбрось тогда уж прямо до дому.

— Нет проблем!

Пока Вова выезжал из ряда машин, стоявших около метро, Никита успел глянуть на типа в кепке. Тот явно не остался равнодушным, хотя и не сошел с места. Сделал какое-то быстрое вращательное движение кистью руки, в пальцах которой держал зажженную сигарету. Огонек описал кружок, и Никита как-то сразу вспомнил, что в армии такой сигнал фонарем означает команду: «Заводи!»

Вова уже покатил по улице, а Никита, вывернув шею, не сводил глаз с места парковки. Опа! Так и есть! Мужик в кепке, сорвавшись с места, подскочил к черному «БМВ», уже запустившему мотор, и в мгновение ока впрыгнул в дверцу.

— За нами пошли, — сообщил Никита, — на «БМВ». Ты точно никаких счетчиков за собой не имеешь?

— Нет, — пробормотал Вова. — А ты?

— А я тем более… — Никита произнес эту фразу вполне уверенно, потому что и впрямь никаких долгов не имел. Если и брал что у Светки, то как подарки…

Он еще не знал, беспокоиться или нет. В конце концов, это ведь действительно могли быть «ЦТМОшники», которым профессор Баринов повелел отслеживать, как Никита домой ходит и с кем общается. И им вполне могло не понравится, что Ветров куда-то поехал на «Сонате», которую они раньше не примечали. А потому, убедившись, что Никита вылез у своего дома, отвяжутся. Но завтра Сергей Сергеевич или кто-нибудь из его подчиненных непременно задаст вопрос о том, кто из Никитиных друзей ездит на синей «Сонате».

Поэтому Никита сказал:

— Притормози напротив моего дома, я выскочу. А сам поскорее к себе во двор заезжай. Если поймут, что мы по домам едем — отвяжутся.

— Ни фига! — возразил Вова. — Чтоб дом приметили? Я в отрыв пойду!

И газанул на всю катушку. По довольно узкой и отнюдь не свободной от машин улице. Мирные водилы небось не одну тонну матюков наметали вслед этой психованной «Сонате». Пару раз Вова обгонял почти впритирку, и от него еле-еле успевали шарахаться к бордюру. Мигом промахнул мимо своего и Никитиного домов, круто вывернул на перекресток, опять же чудом не «поцеловав» какую-то огромную фуру, после чего понесся по более широкой магистрали в направлении МКАД. Однако от «БМВ» отнюдь не оторвался. Тот держался в ста метрах сзади.

— Завязывай с ума сходить! — заорал Никита. — Куда ты за город попер?! Разворачивай и жми к центру! За городом нас запросто зажмут…

Но упрямый Вова, не сбавляя, пронесся под путепроводом и проскочил поворот на «лепесток».

— Я их на гаишников выведу! — бормотал он себе под нос. — Там пост есть, нас остановят — и их тоже!

— А что ты им скажешь? — Никите хотелось плюнуть. — Что померещилось, будто наехать хотят? Чем докажешь?!

— Я лучше последние двести рублей отдам на штраф, но… — Вова осекся и неожиданно сбавил газ. — Отстали, видишь?! Зассали, е-мое!

Действительно, супостатский «БМВ» мирно вывернул на «лепесток» и покатил куда-то прочь. Зато сзади, откуда ни возьмись, появился белый «Форд» ДПС с включенной мигалкой, и оттуда заорали в мегафон явно по адресу Вовы:

— Водитель «Сонаты» 67–17 — к обочине!

— Приплыли… — упавшим голосом произнес Вова, потому что эта обочина находилась в аккурат у поста ГАИ. Остановившись, он лихорадочно вытащил права и техпаспорт, а заодно выдернул пару сотенных из бумажника. Гаишники с поста уже двинулись к «Сонате». Подкатил и «Форд», оттуда тоже вылезли менты. Вова вышел к правоохранителям объясняться. Никита вылезать не стал, поскольку этого никто не требовал, да и особо не прислушивался к разговору Вовы с инспекторами. Ясно было, что нарушитель ПДД валит все на привязавшийся к нему «БМВ», а гаишники, само собой, всю эту историю игнорируют. Никакого «БМВ» они не видели, а вот то, что Вова шел на скорости 120 с лишним, замерили радаром. Потом вроде бы предложили Вове написать не то заявление, не то объяснительную и повели его куда-то внутрь будки. На шоссе остался только водитель патрульного «Форда» и какой-то лейтенант в кожанке с погонами и светящимся жезлом.

В этот самый момент откуда-то сзади с легким шелестом подъехал темно-синий «Ниссан-Патрол», объехал «Сонату» и остановился впереди нее. К джипу неспешно подошел лейтенант с жезлом. Из «Ниссана» вылезло четверо плечистых молодцов, стали разговаривать. Кажется, лейтенанту не понравилось, что у «Ниссана» трещина на лобовом стекле, а парни утверждали, что они как раз в автосервис едут это стекло менять. Чего-то предъявляли, рассказывали, спорили… Где-то на второй минуте разговора из будки вышел гаишник постарше возрастом, но в сержантских погонах. Однако он направился не к тем, кто беседовал, а к Никите.

— Пройдемте в помещение, гражданин! — довольно вежливо предложил сержант. — Там ваш товарищ просит, чтоб вы кое-что подтвердили.

— А что именно? — спросил Никита, но все-таки вылез.

— Там объяснят…

Это Ветрову как-то инстинктивно не понравилось. Тем не менее он пошел следом за сержантом. Без особых задних мыслей.

Когда поравнялись с той компашкой, что спорила с лейтенантом, Никита даже не посмотрел в их сторону, потому что думал о том, что именно нужно подтвердить Вове и что говорить ментам по поводу «БМВ». А зря!

Никита и глазом не успел моргнуть, как один из этих четверых верзил развернулся, и в физиономию Ветрова плеснула струя какой-то химии из баллончика. Резануло глаза, перехватило дыхание, и Никита почуял, будто почва уходит из-под ног. Последнее, что увидел и чему даже успел удивиться, было то, как лейтенант-гаишник с жезлом, который должен был, по идее, как-то отреагировать, невозмутимо отвернулся. А сержант даже не обернулся на происходившую за его спиной возню… В глазах у Ветрова потемнело, и он потерял сознание.

 

КОМАР НОСА НЕ ПОДТОЧИТ?

Тромбон находился в размышлении: то ли нажраться непосредственно здесь, в офисе бывшей конторы Шкворня, то ли пройтись ради этого до «Кахетии». Душа просила, и братаны тоже. Надо было как-то отметить потерю независимости. После вчерашнего разговора тет-а-тет с этим самым Борисом из Москвы Тромбон никаких иллюзий не питал. Надо беспрекословно подчиняться либо Шуре, либо Вите, а кто именно будет над ним хозяином, они решат сами. Лучше синица в руках, чем небо в крупную клетку. Кроме того, сегодня утром Тромбон собрал остатки команды и убедился, что полку без вести пропавших прибыло. Несколько наиболее самостоятельных и ничем не привязанных к здешним местам бойцов покинули пределы области, даже не дождавшись итогов «саммита» в «Чик-чирике». Должно быть, они были убеждены, что Тромбона там почикают, а потом примутся за них. Все, что остались — восемь, считая самого Тромбона и не считая Комара, который был командирован к Вите Басмачу для участия в поисках Шкворня, — грустно признали, что лучше лежать на гнилых нарах, чем в полированном гробу, и надо мириться с тем, что им оставили на прокорм хотя бы «Кахетию». Возражений против изменения статуса не было. Но отметить поминки требовали все.

Конечно, Тромбон малость волновался за Комара, а потому в полдень все же позвонил Вите. Басмач сказал, что с Комаром все нормально, просто мужик слегка пережрал и спит сейчас у одной бабы, как и все участники экспедиции. Понять их можно: братки свою задачу выполнили, но продрогли, вымотались и испытали кое-какой стресс. По телефону Витя не стал употреблять открытым текстом слова «Шкворень и остальные убиты», а грустно произнес: «Нашлись…», а потом добавил: «Наш Хряп в том же состоянии». После этого сошлись на том, что завтра, когда скорбь маленько притупится, соберутся и покалякают и обсудят вопрос с подробностями. Тромбон был с этим вполне согласен и решил, что уж теперь-то необходимость нажраться стала просто настоятельной.

Тем не менее оказалось, что еще дел дополна, и только к шести вечера Тромбону удалось все более-менее утрясти. Тратить драгоценное время на переход в «Кахетию» было жалко, и он приказал готовить мальчишник в офисе. Гонцы разбежались по супермаркетам, прочие взялись сдвигать столы. Тромбон уже позвонил Царцидзе, чтоб тот сготовил десятка два порций шашлыка и доставил их, с пылу с жару, часикам к семи. Настроение уже предвкушало отменную гульбу, когда вдруг в офисе появился Комар. В его облике было что-то странное, но поначалу Тромбон подумал, будто это последствия выпивки в компании Витиных бойцов.

— Братан, тебя, видать, «басмачи» плохо угостили! — весело осклабился Тромбон. — Небось носом почуял, что в родном колхозе пьянка…

— Поговорить надо, — мрачно и трезво произнес Комар, — без лишних…

Тромбон понял: сейчас ему настроение испортят. Ему очень не хотелось ломать грядущий кайф, но озабоченность Комара заставляла думать, что дело серьезное и отлагательства не терпит.

— Ладно, — сказал он, — заходи!

И пропустил Комара в клетушку без окон, располагавшуюся позади кабинета.

— Рассказывай!

— Ты Басмачу звонил насчет меня? — спросил Комар.

— Звонил. Он сказал, что ты там бабу нашел и отдыхаешь малость.

— Не соврал… — иронически произнес Комар. — Еще чуток — и классно бы отдохнул! До самого Страшного Суда.

— Не понял… — нахмурился Тромбон.

— Травануть меня хотели. Клофелином. Не знаю, только чтоб выключить или навовсе, но только сука эта, которую мне подсунули, лошадиную дозу зарядила. Случайно засек, блин! Пошел умываться и часы с руки не снял. Вернулся в комнату, а там лярва вовсю химичит…

— Ну и что сделал?

— Зажал как следует, чтоб не рыпалась и влил все это в пасть. Вырубилась, но совсем или нет — не проверял. Ноги сделал. По-тихому из дома выскочил, на автовокзал в райцентре не пошел, на трассе машину тормознул.

— И как ты думаешь, из-за чего тебя так?

— Узнал слишком до фига. Тебе Басмач насчет Шкворня что-нибудь сказал?

— Ну, в общем сказал, что преставился… В подробностях обещал завтра, при встрече рассказать.

— И здесь не обманул! — совсем уж саркастически хмыкнул Комар. — Хитрый, падла! Короче, Шкворень и все наши, которые с ним ездили, под полом «коровника», в канализационном люке лежат. И «басмачей» четверо с Васей Хряпом — там же. Но мочиловка была не между ними. Это Ерема постарался, которого Шкворень нанимал, чтоб Крюка на воздух поднять…

— Откуда известно?

— Следочки маленькие остались. Не то 38-й размер, не то 39-й, короче, детский. Точно такие же, как у сгоревшей избы приметили. А там, около «коровников», их порядком. В общем, он пошмалял всех, облил бензином и сжег. Посмотришь на них — сам умрешь.

— А откуда ты знаешь, что его Шкворень нанимал? — спросил Тромбон подозрительно. — Про это дело они с Конем знали и помалкивали.

— Да мы же тогда со Шкворнем днем ездили, — напомнил Комар, — когда этот Ерема Коня зажал. Шкворень все и растолковал, да и не одному мне. Но это не самое главное. Этот самый Ерема, как его Конь звал, на самом деле — Механик.

— Тот самый, что клад у Булки украл, а потом и Шмыгла объегорил? — заволновался Тромбон. — Не ошибся? Все ж говорили, будто он за кордоном уже…

— Он это! Механик с озера тогда на черном «Чероки» укатил. У Булкиных козлов увел. А там такой джип не так давно видели, причем в компании со шкворневской «Паджеро».

— Что, и номера сличали? — недоверчиво произнес Тромбон.

— Там, в этой деревне, других нет. Вите Басмачу сразу застучали, когда Шкворень в деревню заехал. Там не перепутают. Короче, сейчас Механик со своим кладом застрял на горке. За речкой. Там недостроенный поселок стоит, из-за радиации бросили. А мост в это половодье начисто снесло. Доходит?

— Доходит, — кивнул Тромбон, — значит, ты, чувак, просказался им? Насчет того, что Ерема и Механик — одно и то же?

— Ну, дурак я, дурак! Понимаешь, когда вместе постоишь над колодцем с черепами, помотаешься туда-сюда по лесам и грязюке, вроде своими начинаешь считать…

— Короче, братуха, — вздохнул Тромбон, — обашлил ты их на этот клад, а они, чтоб лишнего звона не было, решили тебя выключить. Ну, хрен с ним. Нам это все равно не светит. Пусть подавятся!

— Нет, Тромбоша, думаешь, если ты от всего этого отстранишься, нас не тронут? Фиг ты угадал! Если они узнают, что я слинял и все тебе рассказал, — почикают нас!

— На фига? — удивился Тромбон.

— Чтоб Булка или Кныш не узнали, е-мое! Булка этот клад считает своим, помни! Поэтому, если не хочешь, чтоб нас всех через пару часов покрошили, звони Кнышу по-быстрому!

— Ну и что, думаешь, нас после этого не покрошат?

— Думаю, что нет, — Комар облизнул пересохшие губы, — думаю, что Кныш за нас вступится. Но если протелимся — завалят и не вспомнят… Потому что «басмачи» уже сегодня вечером пойдут туда, в брошенный поселок, Механика искать. Само собой, если они найдут это самое золотишко, то не захотят, чтоб об этом кто-то еще знал.

— Согласен, но Басмач с Кнышом могут запросто договориться. И совместно нас попишут, даже быстрее, чем нужно.

— Ну, это еще бабушка надвое сказала, сговорятся или нет. Позвони, так и так пропадать, если что.

— Нет, братуха, надо не Кнышу звонить, а в Москву. Боре!

— Ельцину, что ли? — ухмыльнулся Комар, хотя ему было не до шуток.

— Нет, там и без него Борисов до фига. В общем, вчера приезжал один тип, который заявил, что теперь Булка московскую «крышу» на всех навесила…

— Можно подумать, он нас оттуда, из Москвы, прикроет!

— Вчера, между прочим, лично мне обещал прикрыть, если что. Вот мы и проверим, — невозмутимо произнес Тромбон, доставая сотовый.

— Пока ты проверять будешь, нас уже достанут.

— Ты по-тихому ушел? По-тихому. Баба крепко вырубилась — крепко. Может, даже насовсем. Так или иначе, если никто тебя случайно не приметил, раньше утра они тебя не хватятся. Потому что сегодня в ночь им не до тебя будет. И вот только утром, когда хватятся, могут и на нас наехать. А за это время мы можем запросто слинять из города, если уж на то пошло.

— В смысле, если станет ясно, что Борис ничем не поможет?

— Именно! — И с этими словами Тромбон стал резво нажимать кнопочки.

Вообще-то, набирая номер, полученный от Бориса после «саммита», он не очень надеялся, что дождется ответа. В конце концов, ему никто не обещал, что звонить можно в любое время. А этот самый Борис, чей статус в таинственной московской конторе был навряд ли очень высоким, был просто человеком, которому иногда и проветриться надо, и погулять, и просто поспать. В том числе, возможно, в обществе какой-либо дамы. А потому сомнительно, чтоб он все время держал сотовый телефон невыключенным. Правда, время было еще детское, но нормальный рабочий день уже закончился — восьмой час вечера. Главная надежда была на то, что этот телефон какой-нибудь дежурный, по которому можно передавать сообщения, как на пейджер.

Тем не менее после нескольких длинных гудков Тромбон услышал голос Бориса, и вживую, а не с автоответчика.

— Слушаю.

— Борис? — обрадованно спросил Тромбон. — Это тебя из области беспокоят, где ты вчера побывал. Нормально доехал?

— Без проблем. И тебя узнал, можешь не представляться. И вообще, давай побыстрее, излагай, что хотел.

— Если можно, братан, позвони Вите Басмачу и попроси его не суетиться в районе Самсонова, за речкой Побегайкой. Это первое. А второе — передай Свете, что там, за этой Побегайкой, находится господин Механик с принадлежностями. Все остальное она тебе сама объяснит. Дело срочное, а жизнь у меня одна.

Как ни странно, Борис никаких вопросов не задал. Он сказал:

— Не волнуйся, все будет тип-топ! Минут через пятнадцать я тебе перезвоню.

Комар, прислушивавшийся к разговору, недоверчиво хмыкнул:

— Ну и что? Думаешь, поможет?

— Посмотрим…

 

ЭКСТРЕННОЕ ТОРМОЖЕНИЕ

Басмач нервничал. Швандя с хорошей компанией из шести человек, в которую для веса добавили Медведя, только что покатил в Самсоново. Азарт, пробудившийся в крови при сообщении о том, что за Побегайкой, в заброшенном поселке, который местные называют «Призраком коммунизма», спрятаны чуть ли не полтонны драгоценностей — блатная молва реальные 350 кило иной раз и до полной тонны округляла! — постепенно уступал место сомнениям всякого рода.

Во-первых, до определенной степени Витю мучила совесть. Конечно, при такой профессии ее наличие — большое неудобство, но куда денешься? Все же в «Чик-чирике» областная братва в присутствии московского представителя клялась и божилась честно соблюдать согласованные условия жизни. А согласно этим условиям надо было честно отстегивать в общак, а от него отделять Москве за услуги. Конечно, ничего на бумаге не писали, печатей не ставили, но слово давали — на чужое не зариться. По старым понятиям слово, данное братве, — дело святое. Булкина контора имела на клад Бузуна полное право. И рассчитываться с Механиком за его безобразное поведение, в отсутствие областной махани, должен был Кныш. Конечно, Басмачу, за содействие, кое-какой процент полагался, но вряд ли удалось бы договориться насчет 25 % или хотя бы одной пятой. Наиболее реально можно было рассчитывать на десятую долю. Но это зависело от настроения Булочки, а с ней, даже если она далеко, не так-то просто спорить. Особенно теперь, когда Москва ее признала за основную. Поэтому она могла оценить Витины услуги в один процент, и хрен с ней после этого поторгуешься. Наверно, можно было бы заручиться поддержкой Шуры, но ведь не бесплатно… А Казан — человек, который мелочиться не любит. Он от тех 10 %, выторгованных у Светки при его участии, потребует половину.

Так что честность, строго говоря, была для Вити исключительно в убыток. Огромная, с небес свалившаяся халява, превращалась в нечто вроде подачки с барского стола.

Примириться с совестью Басмачу, конечно, было нетрудно. Он даже прикинул такой вариант объяснения с Булкой, что, мол, его ребята случайно нарвались на Механика, случайно почикали и опять же нежданно-негаданно прибрали себе золотишко с брюликами. И он, Витя, как честный человек, прямо-таки жаждет вернуть добришко Светуле, но не хочет обижать браточков, которые бегали по лесам и болотам, ревматизм наживали, сражались с ужасным Механиком… Глядишь, и удалось бы выцыганить четверть клада.

Но было и более серьезное сомнение, чем осознание Витей того, что он поступает не по совести. Басмач элементарно боялся. В конце концов, даже картошку сажают, и ничего не бывает тайного, чтоб не стало явным. Конечно, он не боялся, что его загребут с этим кладом районные менты. Но стукачи работают в разных направлениях. И не только на ментуру, но и на соседскую братву тоже. Ментовского стукача, даже если он напрямую на область пашет, родное купленое РОВД может заложить за соответствующую оплату, а вот того, кто стучит Кнышу или, допустим, конторе Лехи, ныне возглавляемой Зубром, — свои фиг заложат. Да и вычислить такого трудно. Утечка могла пойти из самого что ни на есть неожиданного места. И даже не от Комара, которого, как он был уверен, опытная стерва-клофелинщица вырубила минимум до завтрашнего полудня. Кныш, как и прежние вышедшие в тираж Светкины барбосы, в меньшей степени Серый, в большей — Петрович, наверняка имел «засланных казачков» и у него в конторе. А потому Кныша, а потом и Светку, вполне могут проинформировать насчет того, как все было на самом деле. Конечно, совсем ближние люди, типа Медведя, Шванди, Резаного, Буни, были проверенные и преданные. Но всех ли распознаешь среди команды? Не углядишь, у кого в городе какие друзья и тем более — подруги. К тому же вовсе не обязательно, чтоб стукач был заранее заготовлен. Протрепаться в поддатом виде всякий может.

Не раз и не два Витя ловил себя на мысли, что ему хочется отменить свои же собственные приказы, отданные Шванде, честно и благородно созвониться с Кнышом и голосом, полным благородства, довести до него информацию насчет Механика. Но тут начинала работать алчность, которая прожигала аж до костей. Неужто он тварь дрожащая и права не имеет? На то, чтоб хапнуть эту халяву, которая сама в руки идет?! Кто вообще сказал, будто он хоть что-нибудь должен Булке и всем прочим? Это ее проблемы, что Механик сумел пару раз кинуть всю эту непобедимую и легендарную контору. А вот Витю Басмача он не кинет. Не выйдет финт. Он, Витя, и его молодцы во главе со Швандей все сделают четко, чисто и хрен поймаешь!

На какое-то время эти бодрые мысли укрепляли Витино самочувствие, но потом опять ползли сомнения. Надо было хоть остограммиться для поднятия тонуса, но Басмач сам для себя вынес постановление: пока не привезут — ни грамма! И держался, как это ни удивительно. Кофе только наварил покрепче и хлебал, чтоб в сон не клонило. Неизвестно, когда все закончится, Швандя мог и до утра провозиться. На всякий случай была в готовности и резервная группа под командой Резаного. Потому что Басмачу не верилось, что Механик в одиночку или на пару со своей бабой покосили столько народу. Если на двух джипах катались, значит, могло побольше народу быть. И Шванде было строго-настрого приказано сперва как следует все разведать, а уж потом соваться. То есть, если даже у Механика будет пятеро против шестерых, то лучше вызвать подмогу. Резаному Басмач даже выдал гордость своей конторы — старенький, 50-х годов выпуска, пулемет «РПД». Этот пулемет с просверленным патронником числился учебным оружием и хранился в оружейке райцентровской средней школы, где его использовали на занятиях по военному делу. Когда НВП в школах отменили, его, вместе с мелкашками и учебными автоматами «АК-47», сдали по акту в райотдел милиции. Чтоб оружие не похитили зловредные бандитские группировки. А на фига его похищать, когда можно купить? Купили у тех же ментов, составивших акт о том, что оружие уничтожено. И прокурор, и военком района с начальником РОВД были в дружбе. Мелкашки они себе оставили, оформив фиктивную покупку через знакомый охотмагазин, ну а сляпать разрешения на хранение нарезного оружия им было и вовсе раз плюнуть. Что же касается учебных автоматов и пулемета, то доверенные умельцы из райсельхозтехники надежно заварили все лишние дырки в оружии, а патроны образца 1943 года раздобыли в кадрированной воинской части, стоявшей неподалеку от райцентра. Позже Витя сумел перевооружить ребят более современными стволами, но и эти, так сказать, «первенцы» до сих пор не подводили. А если «РПД» брали с собой на «стрелку», то оппоненты завсегда разговаривали мирно и быстро соглашались на все условия, хотя ни одной очереди из него в боевых условиях пока еще не выпустили.

Так или иначе, но жребий был брошен, и Басмач сидел с рацией на приеме, дожидаясь сведений от братвы. Первый доклад должен был последовать с рубежа речки Побегайки. По прикидке Шванде требовалось полчаса, чтоб туда добраться.

Ждать — дело утомительное и волнительное. На Витю начала в очередной раз наезжать волна сомнений. И вот только теперь ему вдруг пришло в голову, не слишком ли он доверился заразе-клофелинщице в отношении нейтрализации Комара. Правда, баба была с большим опытом, но все же не мешало приставить кого-то и для страховки. Витя словно бы позабыл, что не стал никого отправлять с Комаром вовсе не от разгильдяйства, а после тонкого просчета ситуации, убедив себя, будто лишний мужик может вызвать у бывшего «шкворневца» лишние подозрения. Кроме того, он знал, что уехать из райцентра можно только на автобусе, который ходит четыре раза в день, а у остановки всегда стоит машина с парой ребят из его конторы. Тогда, утром, все это показалось ему вполне надежным средством, чтоб помешать Комару слинять, если он вдруг проснется раньше времени или раскусит приготовленную для него заподлянку.

Теперь, вечером, Витя наконец-то прикинул, что мужик, если он сообразил, что эта хотела его усыпить или вообще травануть, мог догадаться и о том, что это не было ее частной инициативой, а исходило от Басмача и его товарищей. И, соответственно, постарался выбраться из райцентра не на автобусе, а, так сказать, огородами. В конце концов, пройти пять километров пешком до трассы, ведущей в город, этому крепкому юноше вполне по силам.

Телефона у клофелиновой стервы не было, жила она на другом конце поселка, и проверить, как там дела обстоят, можно было только, послав своего человека.

В общем, Басмач позвал Буню, который вынужденно ошивался в конторе, поскольку ему пока никакого дела не находилось, и повелел ему срочно сгонять до клофелинщицы. Буня сел в свой личный «жигуль» и обещал минут через десять все выяснить.

Когда Буня укатил, Витя маленько успокоился и опять стал думать, будто все должно кончиться хорошо. Конечно, несколько мешали этому грустные рассуждения о том, как ему придется успокаивать родню Хряпа, Рыжего, Вельвета и Башмака, а также о том, сколько запросит родная районная ментура, чтобы признать четыре обгорелых и простреленных трупа жертвами автомобильной катастрофы. Все это могло потянуть на очень даже порядочную сумму, жалеть которую можно было только теоретически, ибо она представляла собой совершенно необходимые расходы.

Размышления, однако, немного отвлекли Басмача от нервного ожидания, и он, глянув на часы, заметил, что уже истекли десять минут, обещанные Буней, а кроме того, вот-вот следовало ждать доклада от Шванди.

Однако вместо этого вдруг зазвонил телефон. Никаких звонков Витя не ждал и сразу почуял неладное.

— Слушаю, — отозвался он.

— Привет, — прозвучал в трубке бодрый голос, — это я, Боря из Москвы. Вчера виделись, помнишь?

— Помню, — кошки отчаянно заскреблись на сердце Басмача. — Что не спится?

— Да так, сомнения одолевают, братан. У тебя ребята в Самсоново поехали?

Басмач аж крякнул: ну Москва, ну зараза! Откуда узнали?! Но сейчас надо было отбрехиваться на ходу, а разбираться с «утечками» времени не имелось. Поэтому Витя постарался прикинуться шлангом:

— Поехали, а что? Надо Дзобладзе напомнить насчет профсоюзных взносов, чтоб не задерживал…

— Витя, — сказал Борис почти проникновенным тоном, — ты можешь себя очень обидеть. «Не обостряй тенденцию парадоксальных иллюзий», — как выражается наш общий знакомый Рома, с которым мы сейчас активно беседуем. Короче, через два часа максимум я буду иметь четкие подтверждения, вернулись ли твои мальчики домой или все еще гуляют вблизи «незнакомого поселка, на безымянной высоте». Причем буду их иметь независимо от тебя. Если они оттуда вовремя не уедут, проблема может стать трудно разрешимой. Ты все хорошо понял?

— Да, понял, — пробормотал Басмач, и голос у него был вовсе не твердый.

После этого в трубке нудно запищали короткие гудки, и осталось только повесить трубку.

Почти в тот же самый момент внизу притормозил «жигуль» Буни, и «шестерь» торопливо вбежал в офис. Он еще топал в коридоре, а Басмач уже знал, что предстоит услышать…

— Комар сбежал… — испуганно пролепетал Буня, по-видимому, всерьез опасаясь, будто тут же получит в морду только за то, что принес это неприятное известие.

— Догадываюсь, — мрачно произнес Басмач. — Баба жива?

— Дышит вроде бы, но спит. Похоже, этот козел ее своей порцией напоил. Привезти ее?

— Толку-то?! — буркнул Витя. — Все равно, даже если разбудишь, она сейчас ни фига интересного не скажет. Он уже давно до Тромбона добежал. Мне только что из Москвы звонили. Эти, которые новая «крыша». Им уже про Самсоново настучали. Ладно, свободен. Вали домой, отсыпайся. Сегодня работы уже не будет.

Буня, возрадовавшись, торопливо покинул помещение, а раздосадованный Басмач взялся за рацию и нажал кнопку передачи:

— Швандя, Медведь, ответьте!

Отозвались быстро:

— Витя, я Медведь, слышу тебя.

— Объявляю экстренное торможение. Через полчаса жду в офисе. Все.

Басмач понимал, что даже в родном районе не стоит надолго занимать эфир, а потому никаких комментариев к своему приказу давать не собирался. Однако, Медведь и Швандя, услышав эту команду в кузове своей «уазки», сразу поняли, что стряслось нечто очень серьезное и неприятное.

— Блин! — в сердцах сказал Швандя. — Километра до речки не доехали. Неужели Витя Комара упустил, а?

— Запросто, — хмыкнул Медведь. — Надо было его не клофелином, а просто по мозгам отоварить, чем потяжелее… Чтоб у него навовсе язык отнялся.

— Простой ты, Медведь, шибко простой, — покачал головой Швандя. — Думаешь, Витя не соображал, что делал? А что, если б Тромбон, озаботившись за своего пацана, взял бы да и приехал к нам в райцентр? Да не со своей кодлой, а скажем, с Кнышом?

— Соврали бы чего-нибудь. Скажем, уехал на автобусе, помахали ему ручкой и больше не видели. А в нашей области получить монтировкой по чердаку — не проблема. От этого даже бандиты не застрахованы.

— Эта сказка только для наших здешних ментов… Короче, стучи водиле, пусть разворачивается…

Но в этот самый момент послышался легкий хлопок, шипение, писк тормозов. «Уазка» остановилась, осев на правое переднее колесо. Однако и левое переднее тоже сипело, так что автомобиль постепенно выравнивался.

— Ну не везет так не везет! — сердито плюнул Медведь, подбираясь к заднему борту. — Шину прокололи!

Следом за ним и все остальные, включая Швандю, попрыгали с машины. И, посвечивая фонариками, подошли к передним колесам. От бампера до бывшего моста оставалось всего метров пятьдесят.

— Ой, бля! Осторожнее, братва! — ойкнул водила, хватаясь за сапог. — Тут гвозди понабиты!

Точно, когда посмотрели повнимательнее, обнаружилось, что в мелкие трещинки, густо покрывавшие старый, 12 лет не обновлявшийся асфальт, чья-то вредоносная рука навбивала множество разнокалиберных гвоздей, причем так густо, что даже на велосипеде без прокола не проедешь. Сплошная полоса торчащих остриями вверх стальных колючек простиралась на всю ширину шоссе да еще метра на полтора вперед.

— Как ты, блин, не заметил? — проворчал Швандя.

— Разглядишь их, жди-ка, среди ночи! — выматерился водила, который в данный момент переживал уже не за проколотые шины, а за собственную ногу. Ржавый гвоздь, проколов рубчатую подошву резинового сапога, сантиметра на полтора вонзился в мясо.

— Запаска есть у тебя? — спросил Медведь.

— Одна есть, в кузове. А вторую придется разбортовывать и вулканизировать. Давайте хоть откатим ее назад, чтоб по гвоздям не топать.

Конечно, «уазка» была довольно легкая, но на спущеных шинах потребовались немалые усилия, чтоб откатить ее всего на пару метров от «гвоздевой полосы».

Шофер и еще трое принялись за работу, а Швандя и Медведь, чтоб не мешаться, отошли в сторонку курнуть.

— Надо, блин, Вите доложить, — сказал Медведь. — Чует мое сердце, меньше, чем за полтора часа, ни фига машину не наладят. А он нас через полчаса ждет.

— Слышь, — вполголоса произнес Швандя, — а хрена ли мы просто так стоим? Давай слазим за речку? Вода совсем спала, запросто перейдем в броднях. Хоть разведаем помаленьку, что и как…

— Если Витя завернул, значит, нечего нам там делать, — буркнул Медведь. — Вон, видишь, Механик нам уже здесь подсуропил… Он, говорят, хоть и маленький, но жутко хитрый. Ну и к тому же, тут радиация кругом. Может, мы, пока проторчали здесь, уже белокровие нажили.

— Типун тебе на язык! — сплюнул Швандя. — Я сюда каждую неделю приезжаю уж не один год. И ни хрена. В Самсонове тоже за эти годы от водяры человек десять сдохло, а от белокровия — ни одного.

— Ну, это ты не медик, не знаешь, отчего кто окочурился, — заметил Медведь. — Может, у них у всех рак был, а сказали — «пить надо меньше».

— Ладно, вызывай Басмача, докладывай.

Медведь забубнил:

— Басмач, Басмач, ответь Медведю!

Когда он отпустил кнопку и рация вновь встала на прием, из эфира долетели только обычные трески и хрюки.

— Спать он, что ли, ушел? — проворчал Швандя.

На самом деле Витя просто-напросто в туалет забегал.

— Басмач, Басмач, отвечай! — еще раз попробовал Медведь.

На сей раз рация отозвалась:

— Я Басмач, в чем дело, биомать? Что еще не ясно?

— Шины прокололи, два передних колеса, — доложил Медведь. — Не успеем за полчаса обернуться. Как понял?

— Одно могу сказать, — мягко произнес Витя, — плохому танцору яйца мешают. Короче, у вас ровно два часа, чтоб оттуда слинять. Не успеете — вас там оприходуют…

— Кто?

— Дед Пихто! — рявкнул Басмач раздраженно. — Конец связи.

Медведь матюкнулся. Швандя спросил:

— Чего он базарит?

— А я знаю? — окрысился Медведь. — Видать, припекло что-то.

— Интересно, что ж тут может быть через два часа?

— Хрен его знает! Может, ОМОН наедет, а может — Кныш с Тромбоном. Запутали все, е-мое!

Тут рация неожиданно снова заговорила голосом Басмача:

— Медведь, Швандя, ответьте!

— Слышу тебя, — проворчал Медведь.

— Раз уж застряли, проверьте речку вброд. Четверо пусть колесами занимаются, а вы сходите.

— На горку подниматься?

— Пока только через Побегайку переберитесь. И оттуда докладывайте на другой волне. Номер вашей «уазки» разглядишь? От двух последних цифр отними двенадцать. Жду доклада.

Медведь еще раз высказался матерно, а потом заметил:

— На хрен было волну менять?

— Ну, это как раз понятно. Кто-то мог нашу болтовню слушать. Решил подстраховаться.

— Совсем крыша поехала… То езжай, то иди брод проверяй.

— Фиг с ним! — Швандя, напротив, возрадовался. — Правильно он рассудил: чем тут, у машины, задница об задницу толкаться, так лучше и впрямь проверить, что тут и как. Я ж говорил…

— Вот ты и полезешь первый, — хмыкнул Медведь. — Если тебя унесет — я не отвечаю.

— Обвяжусь веревкой, — строго сказал Швандя, — а ты держать будешь, блин! «Не отвечаю!»

— Матрос Швандя в тылу врага! — провозгласил Медведь, иронически поглядывая на приготовления приятеля. — Ты бы, блин, перед тем, как в речку лезть, чистый тельник надел! Ну а кальсоны — обязательно!

— Держи лучше, трепло!

Швандя страховался зря. Побегайка была уже вполне безопасной рекой, и течение ее никого бы с ног не сбило. Ну и глубина у нее не достигала колен, во всяком случае там, где переходил Швандя. Так что ему не потребовалось и трех минут, чтоб перебраться на тот берег и привязать веревку к ближайшему дереву.

— Привязывай у себя! — крикнул он Медведю, сквозь журчание воды. — За дерево!

Медведь разобрался с веревкой и перешел следом за своим товарищем.

 

МАЛЕНЬКИЕ ФОКУСЫ

— Басмач, Басмач, как слышишь? — позвал Медведь в рацию, когда они со Швандей вышли на асфальтовую дорогу, ведущую к «Призраку коммунизма».

— Слышу тебя, — отозвались из эфира. — Перешли Побегайку?

— Именно так. Находимся на продолжении шоссе. Такой же асфальт, идет в горку.

— По открытой дороге не ходите, поняли? Идите по лесу, вдоль обочин. Медведь по левой, Швандя по правой. Голосами друг другу не орите, только в крайнем случае. Фонарями тоже пореже перемигивайтесь, ясно? Ну, если надо — три коротких вспышки, ясно? Но только, если надо. Рацию отдай Шванде, а то у тебя бас такой, что за сто верст слышно. Когда к поселку подойдете, жду доклада. Все.

Медведь проворчал:

— Сидит за столом и ЦУ раздает. На фига нужно расходиться по сторонам?

— Он правильно посоветовал, — возразил Швандя. — Если мы по одной стороне идти будем, этот козел нас по другой стороне обойти может.

— Все по науке, блин! — хмыкнул Медведь. — Ну, хрен с ним, разойдемся по сторонам, раз начальство требует. На тебе рацию, раз ему мой голос не нравится. Вообще молчать буду!

— Может, и правда, так лучше. А то рычишь, уркаешь — в натуре медведь. А этот хмырь, может, и не спит вовсе.

Швандя забрал рацию и удалился вправо от дороги, а Медведь скрылся за деревьями у левой обочины.

Некоторое время оба шли, внимательно прислушиваясь. Ветра почти не было, стояла тишина, на фоне которой можно было расслышать и журчание речки в створе бывшего моста, и возню мужиков у машины, и, уж конечно, собственные шорохи. Несмотря на предупреждение, пришедшее по рации, перемигивались фонарями довольно часто, но постоянно включенными их не держали. Все время чудилась засада, и каждый лишний треск веток под чьей-то ногой заставлял настороженно притихать.

В общем и целом, однако, Швандя дошел до поворота без проблем и помигал Медведю. В ответ из-за деревьев с противоположной стороны дороги тоже мигнул фонарь, и оказалось, что спутник малость отстал. Швандя прошел еще немного и увидел, что находится совсем неподалеку от въезда в поселок. Пройдя еще с десяток метров, он решил доложить Басмачу, — Витя, подошел метров на двадцать к ограде. Ворот нет, входить?

— Проверь, далеко ли Медведь. Помигай ему!

Швандя еще раз помигал и неожиданно увидел, что ответный сигнал пришел уже из-за выступа бетонного забора.

— Медведь уже туда залез, за забор, — сообщил Швандя в рацию.

— Ну, тогда иди за ним.

Мысленно выматерив и Медведя, и Басмача, Швандя с автоматом наизготовку стал осторожно приближаться ко въезду в поселок. Он думал, что Медведь будет дожидаться его у забора, но не угадал. Медведя тут не оказалось. Правда, где-то впереди, в темноте, слышались осторожные, удаляющиеся шаги.

— Нашел Медведя? — словно бы издеваясь, спросила рация.

— Этот чудила еще дальше попер.

— Помигай, может, на этот раз дождется.

— Да мы уж в самом поселке… Опасно!

— Ничего, мигни разок, все лучше, чем потеряться…

Швандя помигал и увидел три коротких вспышки света из темного, лишенного рамы оконного проема недостроенного коттеджа.

— Он в дом забрался, — доложил Швандя.

— Ну вот и топай к нему, осмотритесь оттуда.

Стараясь поменьше топать подметками и трюхать голенищами, Швандя перебежал улицу и вошел в заваленный строительным мусором дворик. Луч фонаря из окошка еще пару раз мигнул, указав дорогу на крыльцо. Швандя взошел по ступенькам, похрустывая кирпичной крошкой, увидел еще одну вспышку света впереди, озарившую проем с ненавешенной дверью, и сделал шаг в темноту… Бац! Тяжелый удар обрушился на затылок Шванди, и он провалился во тьму куда гуще, чем та, что окружала его в лесу и в поселке…

Когда Швандя открыл глаза, то сразу попытался встать, однако ни фига у него не получилось. И не потому, что ноги не держали, а потому что руки были пристегнуты наручниками к тонкой горизонтальной трубе отопления, располагавшейся всего в нескольких сантиметрах над полом. Даже на корточки не усядешься — наручники сразу впивались в тело, а плечевые и локтевые суставы начинали ныть. Поэтому Швандя мог сидеть только на заднице, вытянув ноги. Голова все еще гудела, а на затылке явно набухала шишка.

В лицо Шванде светил фонарик, положенный поверх двух автоматов, так, что его передняя часть со стеклом, лампочкой и рефлектором была приподнята. Позади автоматов на каком-то чурбачке сидел человек, лицо которого находилось в тени, и рассмотреть его не представлялось возможным. Но Швандя, несмотря на общую оглоушенность, все же сумел сообразить, что это и есть тот самый Механик, которого они собирались почикать. А потому Швандю сразу пробрала дрожь.

— Значит, это ты Швандя? — спросил Механик. — За золотишком, должно быть, приехал?

— Меня Витя Басмач прислал… — пробормотал тот, внутренне уже понимая, что ссылка на дисциплину не поможет.

— Не надо ля-ля! — сказал Олег. — Витя вам приказал мотать отсюда побыстрее. Как можно скорее починить колеса и линять, чтоб успеть за два часа. «Не успеете — вас там оприходуют…»

Последнюю фразу он произнес один к одному, как Басмач, и тут до Шванди мгновенно дошло, что Механик подслушивал их переговоры по рации, а потом, ловко подражая голосу Вити, завел сюда.

— Ты прямо как Винокур… — обалдело произнес Швандя.

— Невостребованный талант, — хмыкнул Механик. — Могу даже за Ельцина прогундосить… Но тебе, корешок, от этого не легче. Сорок минут я с вами забавляюсь, хотя мог бы гораздо раньше порезать. Медведь сейчас уже отдыхает — слишком большой, мне его живым было брать не с руки. Ну а ты, если мне поможешь, то еще пожить сумеешь.

И Механик выставил на свет свой универсальный кастет с ножевым лезвием и штыком.

— Значит так: чем быстрее согласишься, тем меньше будешь мучиться. Иначе буду то резать, то колоть, то бить. Запомнил?

Швандя глядел на жуткое оружие как завороженный. Он пролепетал совершенно не мужским, дрожащим голоском:

— Я помогу, честное слово…

— Тогда будешь сидеть здесь с рацией и вызывать своего родного Басмача. Пока не охрипнешь. Он, правда, как я понял, сгоряча рацию выключил, но если ты не появишься через часок, он наверняка еще раз попробует тебя доискаться. У ребят, которые с машиной мучаются, другой рации нет. Стало быть, тебя, кроме Басмача, на этой волне буду слышать только я. Если он отзовется, то будешь ему врать насчет того, что колесо не клеится или мотор не заводится. В течение часа минимум. Если скажешь лишнее, я вернусь сюда, и яйца тебе отрежу. Будет больно и некрасиво. Ну, и последнее…

…Бензиновое пламя уже металось на манер вечного огня в чашке вулканизатора, припекая к дыре в пропоротой гвоздем камере пластинку «сырой» резины. Для экономии времени, чтоб можно было побыстрее закончить, Швандины ребята, поддомкратив «уазку» и свинтив с нее правое переднее колесо, тут же на его место стали устанавливать готовую запаску. Пока двое занимались этим делом, двое других снятое колесо разбортовали и, разыскав прокол, принялись зачищать это место, навинчивать струбцину и вулканизировать. Поскольку первые двое управились раньше, они уже успели перенести домкрат на левый борт и начали поднимать левое переднее колесо.

Скорее всего, они бы успели снять это проколотое колесо, а потом сразу же поставить на его место завулканизированное. Но вышло все иначе.

— Братва! — послышалось из-за кустов с того берега реки. — Все сюда, быстро! Золото нашли! По веревке идите!

— Швандя зовет! — вскрикнул водила и первым, бросив работу, побежал туда, где возникший из темноты луч фонаря высвечивал веревку, натянутую Медведем и Швандей. Остальные поспешили следом за ним. Держась за веревку, все они торопливо вошли в воду и, разгребая ее тяжеленными броднями, двинулись на другой берег, исполненные самых радужных помыслов. Всего-то метров семь надо было пройти…

Но в тот самый момент, когда шедший впереди водила уже задирал ногу, чтобы поставить ее на берег, а замыкающий еще только подходил к середине реки, в ночной тиши раскатисто протарахтела длинная автоматная очередь. Механик, прицепивший фонарь на куст, а сам укрывшийся совсем с другой стороны, в упор валил одуревших от ужаса и неожиданности «басмачей». Никто даже не успел схватиться за оружие, так и попадали в воду с автоматами за спиной. Ни один из них, повалившись в реку, не шевельнулся. Головы погрузились под воду, но река была уже слишком мелкой, чтобы полностью скрыть трупы. У одного колени торчали, у другого — зад, у третьего — рука, у четвертого — плечо. Тем не менее Механик чуточку выждал — минуты три, — прежде чем рискнул подойти к трупам. Течение не могло сдвинуть их с мели, то ли автоматами за дно цеплялись, то ли просто слишком тяжелые были.

Еремин сдернул автоматы с убитых, подцепил левым локтем за ремни и выволок на берег. Потом нашел под кустами, невдалеке от которых был подвешен фонарь, Юлькин радиоприемник с кассетником, имевший две встроенные стереоколонки. Вытащил кассету, на одной стороне которой были записаны с голоса Шванди те самые слова, которые заставили «басмачей» сорваться с места и побежать за своей смертью, перевернул и нажал на воспроизведение, врубив на максимальную громкость любимый хит «сибирской кулемы».

«Медсестра по глазки в марлевой повязке!» — заорал на весь лес великий Филя.

Это был условный сигнал. Меньше чем через пару минут со стороны поселка показался свет фар, и к насыпи, выводившей к бывшему мосту, подкатила странная кавалькада, которая заставила бы выпасть в осадок любого гаишника, если б ему случилось здесь оказаться.

Впереди ехал «Чероки», салон которого был забит всяким скарбом под завязку, к заднему бамперу которого был привязан один конец целого пакета широких и толстых досок. Другой конец этого пакета возлежал на неком подобии старинного пушечного лафета с высоченными деревянными колесами, немилосердно тарахтевшими по асфальту. За рулем «Чероки» сидел(а) Женя. В кильватер «Чероки» двигался «Мицубиси-Паджеро», тоже забитый до отказа барахлом, за которым катился еще один самодельный прицеп, платформа которого была сколочена из досок, а ходовая часть склепана из водопроводных труб. Колеса были взяты с проржавевших строительных тачек. На прицепе гордо возлежала лодка «Казанка», внутри которой, как в кузове, стояли клетки с курями и кроликами. Вся эта конструкция так тарахтела и грохотала, что можно было подумать, будто танковый корпус перешел в наступление. «Паджеро» управляла Райка, а за штурмана-стрелка у нее сидела Юлька с автоматом, настроенная ужас как воинственно и готовая всем пасть порвать за своего Еремочку.

Но пасть рвать было уже некому. Механик решительно скомандовал:

— Раиса, сдай назад метров на двадцать! Женька, тоже сдай малость, а потом расстроповывай доски, освобождай веревку! Юлька, прибирай свой граммофон, автоматы и пошуруй у этих, — он мотнул головой на валявшихся в реке покойников, — по карманам. Может, что интересное найдется… Стой! Я тебе сейчас сапоги выдам!

И бросил Юльке огромные сапожищи, предусмотрительно снятые с Медведя. Пока Юлька, брезгливо пыхтя, обувалась, Механик уже отвязал один конец веревки, которую натянули Медведь со Швандей, и, наматывая ее на руку, перешел реку вброд, бормоча себе под нос:

— Должно хватить вроде… И выдержать должна, в принципе!

Второй конец веревки Механик отвязывать не стал. Собрав веревку в бухту, он повесил ее на сучок и заторопился к сиротливо стоявшей «уазке». Спихнул в кювет разбортованное колесо, камеру с погасшим вулканизатором, быстро скачал и вынул из-под машины домкрат, а затем сел за руль и двинул несчастную машинку вперед, прямо на гвозди… Пш-ш! Блям-блям-блям! Бедная «уазка» полностью лишилась баллонов и закончила движение уже на ободах. Она подъехала почти вплотную к краю насыпи, за которой раньше был мост, а теперь оставался только проран, где из речки торчали обломки свай.

Механик с минуту постоял, поприкинул, чуток уточнил и спустился с насыпи вниз, к дереву, на сучке которого висела бухта веревки. Снял бухту с сучка и потянул, разматывая, вверх, к грузовичку. Затем протащил свободный конец веревки между рамой и кузовом, после чего сбежал с насыпи вниз и накрепко привязал веревку к ближней березе.

— Мастерство не пропьешь! — похвалил себя Механик, порадовавшись за то, что веревки хватило и слабины осталось столько, сколько нужно.

Затем Олег бегом перебежал на другой берег, где Женя уже сматывал(а) веревку, которой прежде был обвязан пакет досок, ехавший на «лафете». Еремин забрал эту веревку, привязал обоими концами к бамперу «Чероки», а полупетлю поволок за речку и пропустил за бампер «уазки».

— Ну, — сказал Механик, усаживаясь за баранку джипа. — Всем отойти на двадцать метров! Слабонервных попрошу не писаться! С Богом перекрестясь! Аллах акбар!

И медленно сдал «Чероки» назад, постепенно натягивая слабину веревок. «Уазка», скрежеща, потащилась вперед, сперва над речкой зависли передние колеса, потом задние, а потом произошло то, чего и ожидал Механик: от перегруза капроновая веревка стала быстро растягиваться, а зависшая на речкой машина сперва медленно, а потом быстрее и быстрее опускаться… Плюх! Веревки оборвались, но грузовичок встал ровно на четыре спущенных колеса, а плоская крыша его кузова оказалась почти вровень с насыпью. От того берега, где находился «караван», крышу отделяло всего полтора метра.

— Опора готова! — гордо объявил Механик. — Давай доски!

Юлька с Механиком ухватились за одну доску, Женя за другую, и почти одновременно надвинули их с насыпи на крышу кузова «уазки», превращенной в опору «моста». Потом пробежались вперед и вторую пару досок уложили с «опоры» на другой берег.

— Еще по паре уложим! — потребовал Механик, и поверх первых четырех шестидесяток уложили еще столько же. Затем пару досок уложили через «гвоздевую полосу».

— Быстрее, быстрее надо! — вскричал(а) Женя. — А то еще наедут…

— Не успеют! — сказал Механик и решительно тронул «Чероки» вперед, удачно проскочив импровизированный мост. Потом, оставив первый джип, вернулся пешком и, уже с меньшей уверенностью, под отчетливый хруст досточек, но опять-таки успешно перегнал на ту сторону «Паджеро».

— Райка! С Женькой поедешь! — рявкнул Механик, впихивая госпожу Мартынову за руль «Паджеро». — Жми за мной! Юлька! Бегом!

«Чероки», у которого теперь не было прицепа, понесся на всю катушку, «Паджеро» с лодкой и курино-кроличьими клетками на самоварном прицепе отстал.

— А не заехать ли нам в Стожки? — вслух подумал Механик. — По-моему, Райка так и так туда повернет!

Олег свернул влево, и «Чероки» стал взбираться на пологий подъем. «Паджеро» последовал за ним, и вскоре обе машины остановились у Райкиной избы. Отсюда, с горки, хорошо просматривалось Самсоново и идущая через него дорога. А на западе, в той стороне, откуда пришли джипы, над лесом слышался отдаленный стрекот невидимого вертолета. Правда, пару раз слабенько мигнул проблесковый огонь.

— Откуда, блин, эта вертушка? — озадачился Механик. — Я не заказывал вроде… А он, похоже, как раз над поселком кружит. Не иначе — по наши души!

— Небось из села позвонили, — предположила Юлька. — Стрельбу услышали…

— Вовремя приехали, — вздохнула Райка, — ну что, разгружаться будем?

Конечно, ей очень этого хотелось. Вот он, дом родной, который не погрузишь на прицеп «Паджеро» и не увезешь куда глаза глядят. Уже скоро настанет пора возиться с огородом, косить сено для кроликов и так далее, по вечному деревенскому циклу. А про все эти приключения с ужасами и чудесами Райке хотелось забыть и считать, будто все это приснилось. Но Механик знал: если сунуть голову в песок, убеждая себя, что раз ничего не видно, то и нет ничего, реальная угроза никуда не денется. Тем более что она сейчас была совсем неподалеку, вертела ротором в нескольких верстах отсюда. А что такое для вертолета несколько километров?

Впрочем, уже через минуту Механик понял: нет, главная угроза исходила не с неба. С востока, на дороге, ведущей в Самсоново, появилась цепочка огоньков. Грузовики! С мигалками на крышах! Не иначе — областной ОМОН подняли. Одна, две, три, четыре, пять! Пять автомашин! Хорошо, что они решили свернуть в Стожки! Бог, что ли, подсказал?!

— Видишь? — Механик показал Раисе колонну. — Тоже по нашу душу, между прочим! Конечно, сейчас они к поселку поедут, но потом могут и сюда завернуть. Эти, конечно, тебя только забрать могут, но те, шкворневские или басмачовские, в тюрьме достанут.

Райка только вздохнула.

Механик проследил за тем, как колонна втягивается в Самсоново, а затем решительно сказал:

— Поехали! Попробуем разминуться! Фары не включай!

— Скажи ей, пусть она лодку с курями отцепит! — потребовала Юлька. — Застрянем с ними!

— Не брошу! — завопила Райка, и Механик понял, что придется потратить массу времени на то, чтоб ее уговорить. Нет, уж пусть тащит! Влипнуть можно и так, и этак, но если поспешить, то и успеть можно…

 

БОЛЬШИЕ ФОКУСЫ

Джипы двинулись по ухабистой, но уже подсохшей деревенской улице, где ни единого огонька не горело. А потом, не включая фар, стали спускаться по крутой горке, тоже, слава Богу, уже сухой. Механик все побаивался, что Райку с ее самодельным прицепом занесет, и она кувырнется со своей «сцепкой» ему на голову. Но Аллах не выдал, свинья не съела. Кое-как сумели вырулить на асфальт, включили фары. Райкин прицеп, который по мягкой земле шел более-менее тихо, снова стал издавать бронетанковый грохот и лязг.

— Да сюда вся область сбежится! — ворчала Юлька. — Дура упрямая! Хорошо еще, коровы у нее не было или свиньи какой-нибудь пудов на восемь! Курей и кроликов пожалела!

— Хрен с ними, лишь бы эти у поворота на шоссе никого не поставили… — озабоченно пробормотал Механик.

Да, менты вполне могли подстраховаться. И то, что они не перекрыли объезд через Стожки, говорило в пользу этого. Другой дороги, выводящей из Самсонова на городское шоссе, нет. Наверняка поставили заслон. Если Басмач уже знает о сокровищах, то почему бы не узнать и ментам? И похоже на то, раз целую роту пригнали… Правда, какой им от этого толк, казенным людям? Если начальство честное, то сдаст все Москве, если не очень — растащит, но сержантам и лейтенантам за это дело мало что перепадет…

Тем временем осталось всего ничего до поворота к «коровникам». Механик еще раздумывал, сворачивать туда или нет, когда ему показалось, будто где-то впереди посверкивают голубоватые вспышки. Мигалка? Олег не был уверен, что ему это не почудилось, но тем не менее свернул направо. Следом и Райка покатила туда же, грохоча прицепом.

Вот они, родимые «коровники». Совсем неподалеку. Тут и затопленный водой отстойник, где лежат на дне мешки с кладом, тут и колодец с трупами, над которым стоит изрешеченная «Тайга»…

Механик проехал мимо первого, «золотого», и покатил дальше, к самому дальнему, «покойницкому».

— Зачем ты туда? — Юльку пробрали неприятные воспоминания.

— Так, от дороги подальше, — произнес Механик, толком и сам не зная, зачем укатил так далеко. Если менты не сообразят насчет «коровников», то не найдут и около первого, а если наедут и начнут шуровать, то доберутся и до крайнего.

Через пару минут к «покойницкому» коровнику подкатила и Райка.

— Здесь что, ночевать будем? — недовольно поежилась она, поводя носом. — И сейчас мертвечиной несет…

Механик этого запаха не чуял, но прекрасно знал, что о ночевке думать рановато, и уж, конечно, вряд ли стоит устраиваться на ночлег здесь.

Сугробы, которые заполняли почти все пространство между крайним «коровником» и опушкой леса еще несколько дней назад, уже исчезли. Вместо них фонарик, включенный Ереминым, тускло осветил прошлогоднюю полегшую траву. Однако на фоне травы просматривались две тонкие, извилистые полоски, начинавшиеся от небольшой площадки перед торцом «коровника» и тянувшиеся до опушки. Колея! Под снегом ее не было видно, должно быть, проезжали по ней всего разок-другой, и не позднее чем год-два назад.

— Подождите здесь, девушки! — сказал Олег и направился вдоль колеи к лесу. Конечно, могло быть и так, что то транспортное средство, которое «протоптало» эту совсем неглубокую колею, управлялось очень нетрезвым водителем, который не соображал, куда едет, ибо стена леса казалась сплошной и непроницаемой. И все-таки Механик решил прогуляться до упора. Он прекрасно помнил, как в Бузиновском лесу ныне покойные Гера, Серый, Саня и Маузер хитро замаскировали въезд на потайную просеку, ведущую к капонирам, где прятали угнанные машины. В двух шагах от этого въезда проезжали и проходили люди, но даже большинство самих мародеров ничего не подозревали. А хитрости были простые — въезд загораживали фальшивые кусты, которые при необходимости снимали. Правда, там и колея была незаметная — автомобили въезжали и выезжали по матам, сооруженным из увязанных в пучки прутьев.

Здесь все оказалось проще. Со стороны «коровников» лес смотрелся как сплошная стена, перед которым самосевом выросло множество мелких сосенок, большая часть которых во времена строительства комплекса была еще, так сказать, «в шишках». Между сосенками оставались довольно значительные промежутки. Вот туда-то и уводила колея. Правда, вот эту, данную, колею, проложили уже после того, как сосенки выросли. Потому что тот безвестный водитель сделал три-четыре поворота вокруг каждой группы деревьев, прежде чем въехал на настоящую просеку, которая не была обозначена на шкворневской карте, ныне используемой Механиком.

Просека выглядела очень ненадежно. Она вполне могла привести в тупик, на какую-нибудь старую вырубку, откуда дальше никуда не проедешь. Кроме того, даже если раньше эта дорожка и вела куда-нибудь, то ее могло где-нибудь в середине леса завалить буреломом, могла она и зарасти до непроезжего состояния. Ну и наконец, она могла вывести в какое-нибудь болото, через которое можно проехать, допустим, в летнюю сушь или в зимний мороз, но весной — никоим образом.

И все же Механик решил попробовать. В «коровниках» не отсидишься. Если сегодня ОМОН и не удостоит их внимания, то завтра нагрянет Витя Басмач. О том, что Швандя уже побывал тут и обнаружил братскую могилу в канализационном люке, Олег уже знал. Могли и за Шкворнем «родичи» приехать. Неуютно как-то!

Конечно, можно было ограничиться тем, чтобы забраться поглубже в лес и попробовать переждать там весь этот шухер. В конце концов, соорудить земляночку и жить там себе, как партизанам. А может, и впрямь партизанскую войну начать? Не все же каким-то неорганизованным, идеологически-невыдержанным бандитизмом заниматься? Тол у него есть, можно отчудить чего-нибудь… Мост какой-нибудь взорвать или поезд под откос пустить — все развлечение. Механик обо всех этих делах, разумеется, думал в хохмическо-ироническом ключе. Чтоб немного разгрузить башку, которую сегодня здорово отяжелили.

А началось все с того, что Олег решил скуки ради освидетельствовать рацию, которую бабы затрофеили у Хряпа. Поставил батарейки, включил на прием, и почти сразу же наткнулся на волну, где слышались переговоры Басмача со Швандей, возвращавшимся из ночной экспедиции. Это окончательно укрепило его во мнении, что отсюда пора сматываться. Сначала хотел просто так бросить все и бежать, но потом понял, что утром или днем «басмачи», при всей своей борзоте, не наедут, и времени на смыв еще полно. Решил объявить дамам, что надо готовиться к эвакуации.

Сперва все, что можно, запихали в джипы, но многое не влезло, и пришлось ладить прицепы. Первым Механик сделал тот, на котором вывезли лодку и клетки с живностью. Дамы в это время дружно готовили «гвоздевое поле» против наезда «басмачей». На тот случай, ежели те успеют подъехать раньше, чем Механик сумеет наладить переправу.

Вопрос с мостом Механик поначалу думал решить с помощью тола. Заложить несколько шашек в насыпь и обрушить ее на воду, потом набросать досок и переехать. Доски он отодрал от пола в одном из домов, но потом сообразил, что такой пакет на руках придется полгода перетаскивать. Вот тогда и решил, что надо сделать для досок специальный прицеп. Загвоздка была только в колесах — все, что удалось найти, были уже израсходованы на прицеп для лодки. Механик уже подумывал, не употребить ли ему на это дело запаски с джипов, но тут увидел в том же доме, где разбирал полы, два большущих тележных колеса, из которых, как предположил Олег, несостоявшийся хозяин особняка намеревался соорудить оригинальную люстру «под старину». Механик мгновенно ухватился за них и меньше чем за час сколотил тот самый «лафет», который впоследствии вместе с досками подвез(ла) к реке Женя. Насчет взрыва он прикидывал до того момента, пока не увидел из засады со своего берега, на какой машине приехал Швандя со товарищи. Идея использовать ее как опору проклюнулась уже тогда, когда он подслушал радиопереговоры Шванди с Басмачом и решил использовать свой дар звукоподражателя…

В общем, пока все вышло как надо. И от вертолета ушли, и с ОМОНом — кто его вызвал, блин, интересно? — тьфу-тьфу, покамест разминулись. Оставалось рискнуть и проверить вот эту не обозначенную на карте дорожку.

…Механик вернулся к джипам и коротко распорядился:

— Поехали!

 

ПОХИЩЕННЫЙ

Никита Ветров очнулся в абсолютной темноте. На какой-то момент ему даже показалось, будто он зрение потерял. Глаза и впрямь слегка резало, но, поднеся руки к лицу и пощупав веки пальцами, Ветров убедился, что глаза не только на месте, но и видят кое-что. Впрочем, информации от них поступало немного. Гораздо больше приходило по линии осязания. Например, Никита почти сразу же убедился, что запястья скованы наручниками, что он сидит на штабеле плохо оструганных досок, в сыром и холодном подвале. Пахло древесиной и плесенью. Тишина стояла жуткая, прямо-таки гробовая. Ни единого шороха, кроме тех, которые сам Никита производил своими движениями, до его ушей не долетало.

Постепенно голова начала вспоминать, как он дошел до жизни такой. Встреча с Вовой у метро, гонка до поста ГАИ, «Ниссан» с четырьмя жлобами, приглашение сержанта пройти на пост для объяснений, внезапный наскок жлобов, отвернувшиеся менты, газ в лицо…

Кому он мог понадобиться и зачем? Выкуп, что ли, с него, нищего, решили взять? Впрочем, если не с него, а со Светки или с профессора Баринова, то не такая уж ахинея… Но все-таки слишком просто. Уж не последствие ли это встречи с тем небритым Николаем на «Белорусской»? Или, может, эти налетчики представляют какие-то могущественные силы, враждебные директору ЦТМО? Ведь гаишники явно были в компании с похитителями. А, может быть, и Вова? Ведь это его идея была — подкатить к гаишникам… И у метро он первый окликнул, и на соглядатая первым указал. Конечно, вряд ли он сам стал крутым бандитом, скорее всего кто-то его использовал. Может быть, в счет того долга, на который он влетел, по его словам…

Думать можно было что угодно, но истина могла открыться только тогда, когда сюда придут те, что похищали, и объяснят наконец-то, что им от него надо. Правда, кто их знает, как они будут это делать? Судя по тому, куда посадили, такого комфортабельного плена, в каком Никита пребывал прошлой осенью у Булочки, здесь не предвидится. И обращаться на «вы» тут не будут, как в ЦТМО. А вот морду начистить для острастки могут сразу и быстро. Поэтому Никита предпочитал сидеть в полной неизвестности и ждать у моря погоды. Даже в холоде и голоде.

Но тут пошли всякие болезненные и неприятные размышления насчет отца с матерью, которые с ума сходят. Ведь Никита как-то не привык пропадать из дому, никого не известив. И предки к тому привыкли. Соответственно, небось глаз не сомкнули, особенно мать, конечно. Наверняка без валокордина не обошлось — старые все-таки, по 45 уже исполнилось… Конечно, из Чечни дождались, а тут, в родном городе, потерять — врагу не пожелаешь!

При воспоминании о Чечне стало еще холоднее. Хотя вроде бы те четверо и не были похожи на вайнахов, но хрен его знает… Те шестеро из обледенелого подъезда вспомнились. Может, и глупо так думать, конечно, но ведь кто-то из них мог случайно выжить. И три прошедших с тех пор года только и мечтать о мести. Искать, тратить силы и деньги, подчинив всю жизненную энергию тому, чтобы отомстить за брата. Или брата жены. Или племянника двоюродного брата четвертой, любимой жены троюродного дяди, которого Никита, если судить по законам гор, подло убил из-за угла. (Точнее, из-под лестницы.) Странно, но именно в этот момент Никита подумал, как паршиво все-таки живет русская нация — «Иваны, не помнящие родства». Сколько, интересно, на Руси (или по СНГ тем более) Ветровых? Поди, не один десяток тысяч. И возможно, многие из них Никите родня, пусть в четвертом, в пятом, даже в десятом поколении, но имевшие общего предка. Наверняка несколько сот человек наберется. Только они его не помнят, друг друга не знают и знать не хотят. И уж тем более знать не знают родни по всяким там женским линиям. А эти, бородатые, знали, и родня их, уже мертвых, тоже помнит. Соответственно, если точно знают, кто убил, — мстят. А ведь у нас это тоже было когда-то. «Аще убиет муж мужа, то мстити брату брата, или сыну за отца, или отцу за сына…» — Никита этот отрывок из «Русской Правды» вспоминал частенько. Правда, тогда, когда эту самую «Правду» писали, уже считалось, что этот закон плохой и лучше платить штраф за убийство. Замочил огнищанина, старшего княжего дружинника, заплатил 80 гривен — и нет проблем. Угробил чужого раба — гони 5 гривен. Небось, и наоборот дозволялось (в «Русской Правде» об этом, однако, не писали). Например, заплатил 80 гривен — и мочи кого хошь. Хоть одного огнищанина, хоть 16 рабов. То-то после эдакой демократии Киевская Русь развалилась на удельные княжества, которые Батый-хан в XIII веке расщелкал, как орешки.

В общем, Никита помечтал о том, как неплохо было бы, если б он мог сказать похитителям: «А знаете, братаны, если я через два часа минимум не буду дома, то вам придется иметь дела с тремя сотнями Ветровых. Вас хватит?»

«Мечты-мечты, где ваша сладость? Прошли мечты, осталась гадость!» — Вслух Никита это не произнес, но мысли его вполне соответствовали этому старому приколу. Нет, он никогда не сможет так сказать. Никому из десятков тысяч Ветровых он не нужен, кроме отца и матери. А еще кому он нужен? Булочке? Сейчас, в ее-то положении? Баринову? Он себе десять других студентов найдет для своих экспериментов. Тем более что Никита еще только-только начал учиться. Нет, никто за него не заступится и уж тем более не выкупит.

Вот это, как ни странно, придало силы. Наверняка похитители, если они не идиоты, думали не о выкупе. Никита совершенно бесперспективная фигура в этом плане.

Конечно, бывает, что похищают на обмен. Но какую пешку можно обменять на Никиту, случайного человека, ничего собой не представляющего?!

Может, хотят что-то узнать? А что он, Никита, знает?! Ничего фактически. Знал про клад Федьки Бузуна, так его давно уперли, и даже два раза. Где он теперь, один Механик знает, если жив еще.

Так прошло не меньше часа с того момента, как Никита очухался. Ветров все ломал голову над тем, за каким чертом и кому он мог понадобиться, главным образом пытаясь отвлечь себя от самой неприятной мысли. А она, конечно, состояла из очень простой сентенции, выражавшейся словами: убить могут. Да, вот так прямо, попросту убить, ничего не спрашивая и не предлагая никому выплатить выкуп. А просто для того, чтоб, допустим, привести в ярость Баринова или Булочку. Возможно, в отместку за какой-нибудь аналогичный жест, о котором Никита понятия не имеет. Но должен будет по каким-то господским соображениям расстаться с жизнью.

Прошло еще минут десять, и где-то наверху, почти прямо над головой Никиты, послышались глухие шаги. Они удалились куда-то вперед, что-то лязгнуло — должно быть, кто-то открыл металлическую дверь, — а затем зазвучали громче. Похоже, что два человека спускались по каменным ступенькам лестницы. Еще через несколько секунд метрах в трех перед Никитой возник прямоугольник, обрисованный тонкими желтоватыми светящимися линиями — это свет фонаря тех, кто спустился в подвал, пробивался через щели по краям двери. Щелк!

Фонарь вообще-то был не очень мощный, но у долго сидевшего в темноте Никиты глаза сами собой зажмурились, будто на него прожектор навели.

— Пошел! — крепкие лапы ухватили Ветрова под локти и поволокли наверх. Он не упирался, наоборот, даже старался идти в ногу со своими, условно говоря, «тюремщиками». Может, именно это и избавило его от пинков и тычков, а может, у конвоиров просто не было настроения их раздавать. Сами они были одеты в кожаные куртки и шапочки-маски с дырками для глаз и ртов, в кожаные перчатки, очень удобные для мордобоя. Оружие, должно быть, было где-то под куртками.

В компании конвоя Никита миновал два лестничных марша и оказался у открытой стальной двери, за которой располагался небольшой коридор. Когда-то и лестница, и коридор были оштукатурены, но сейчас штукатурка здорово пооблетела, и из-под нее просматривался красный кирпич. Было впечатление, что это подвал какого-то старого, «сталинского» дома, сработанного на века, но здорово запущенного. В таких подвалах обычно устраивали свои «хаты» компании шпаны, которые ныне потеснили более солидные граждане, оборудовавшие в них офисы или склады.

Никиту провели мимо двух-трех обшарпанных дверей, с начертанными на них матерными словами и символами рок-групп — довольно древних, надо сказать, типа «Pink Floyd» или «Led Zeppelin», лучшие времена которых приходились на конец 70-х, когда Никита еще пешком под стол ходил. На уцелевшей штукатурке была более близкая его сердцу надпись: «Витя Цой, ты всегда с нами!» Когда-то, лет семь назад, Никита, будучи арбатским «пионером», стоял со свечкой в почетном карауле у знаменитой «стены Цоя», где была такая же надпись. Тогда он всерьез думал, будто имя «последнего героя» сохранится в веках. А сейчас что-то ни песен по радио не звучит, ни клипов по телику не показывают…

Об этом ли сейчас думать, черт побери? Здешние коридорчики и стеночки прямо-таки судьбой предназначены для расстрельных мероприятий. Одно утешало: если б вели расстреливать, то не стали бы свои морды прятать. То есть вполне возможно, что его и отпустят. Только вот в каком виде?

Неожиданно конвоиры резко повернули Никиту вправо и втолкнули в ничем не примечательную дверь. Ветров только успел увидеть на ней старинный значок «пацифик», который многие из современных пацанов запросто спутали бы с эмблемой «Мерседеса». Однако у него почему-то не появилось предположений, что его привели в штаб-квартиру подпольных пацифистов.

Комнатка явно предназначалась для допросов. Узкая, без окон, освещенная тусклой лампочкой — камера, да и только. Мощный детина, пожалуй, покрупнее тех, что конвоировали Никиту, сидел справа, у стены, за рассохшимся столом, явно принесенным со свалки. Перед столом, впритык к противоположной стене, стоял табурет. Вот на него-то и усадили Никиту конвойные, а сами встали по бокам.

— Не замерз? — спросил тот, что сидел за столом. Судя по всему, он тут был главный и основной.

— Нет, не успел, — сказал Никита.

— Это хорошо, — порадовался основной, — а то я думал, что паяльной лампой отогревать придется. Наверно, раз у тебя мозги не замерзли, будешь хорошо соображать. То, что ты хорошо влетел, наверно, тоже успел понять, верно?

— Конечно, — согласился Никита, — только если вы насчет баксов, то у меня их нету.

— Это нас не интересует. Для нас гораздо важнее, что ты работаешь в ЦТМО.

— Я там учусь, — поправил Никита.

— Не суть важно. Важно, что ты туда вхож, что у тебя есть вот этот пропуск, который мы у тебя вынули. И на нем есть штампик с парашютиком. Это значит, что у тебя есть допуск в кабинет Баринова. Видишь, как много мы о тебе знаем?

— Ну и что от меня требуется?

— Сотрудничество, — улыбнулся основной, — как говорят в некоторых государственных структурах. Причем очень простое по исполнению. Ты оставляешь в гардеробе куртку, идешь заниматься, потом возвращаешься и находишь среди мелочи одну старую пятикопеечную монету образца 1961 года. После этого ты, как обычно, садишься в ваш ЦТМОвский транспорт и возвращаешься на волю. Доезжаешь до своей остановки метро, выходишь и видишь справа от киоска с молочными продуктами бомжевидного старика в матросском бушлате с черной повязкой на глазу. Он продает «Вечерку». Ты ему говоришь: «Привет Билли Бонсу!» и вместе с деньгами за газету подаешь пятак. Он тебе подает свернутую «Вечерку», в нижнем углу которой между листами заложен точно такой же пятак. Этот пятак ты на следующий день берешь с собой в ЦТМО и оставляешь в куртке. А вечером опять везешь Билли Бонсу. Ну и так каждый рабочий день. Вознаграждение — 500 баксов в месяц. Наказание за предательство — смерть твоя лично и родителей. Если сейчас откажешься — то же самое. Выбор простой. Выберешь первое — через полчаса будешь дома с двумя «Франклинами» на кармане. Выберешь второе — увидишь, как твоих родителей убивают, а сам умрешь — не приведи Господь никому.

— А что будет, если меня Баринов или его охрана разоблачит?

— Вот это будут чисто твои проблемы. Но догадываюсь, что если завалишься, он тебя тоже не пощадит. Кстати, ежели рассчитываешь прямо завтра нас заложить, подумай и о том, что ему такой засветившийся уже не нужен. Поэтому он либо уберет тебя сразу и бесследно, либо сделает из тебя спецсубъекта подопытного. А это, может быть, даже хуже смерти. На раздумье пять минут, решай свою судьбу.

Никита подумал: нет, не блефуют эти молодцы. И сделают именно так, как обещают. Сперва расправятся с родителями, повинными лишь в том, что произвели на свет такого непутевого сына, а потом и его, Никиту, уничтожат не самым гуманным способом. Но если согласиться и стать связником между этой конторой и ее агентом, засланным в ЦТМО, придется все время ходить по лезвию ножа. Ведь ясно: этот самый агент, от которого будет приходить монета, должно быть, не имеет права покидать пределы ЦТМО, а кроме того, лишен других средств связи. Точнее, может, и не лишен, но пользоваться ими не может по причине контроля, который осуществляет за ним СБ ЦТМО. И если он, допустим, уже на подозрении, то СБ следит за каждым его шагом. В том числе, запросто может засечь, что он в неурочное время заходит в гардероб, чтоб подбросить в Никитин карман монету. А монета, конечно, представляет собой контейнер для информации. Микропленки там какой-нибудь, проволоки с магнитной записью, а может быть, там и вовсе маленький лазерный диск лежит… Так вот, если этого типа запеленгуют, а потом поглядят, куда он свою монетку подбрасывает, то Никитина песня спета. Отследят всю цепочку, вычислят, к кому приходит монетка, а потом ликвидируют. Или начнут подбрасывать тому шпиону неверные сведения. А здешние ребята, конечно, подумают, будто их Никита заложил… Вот влип!

— Кончилась пятиминутка, — объявил основной. — Да или нет?!

— Да, — ответил Никита, — какой же дурак скажет «нет» при таких условиях?

— Справедливо, — кивнул тот, — на то и рассчитывали. Конечно, бывают и такие ребята, которые мать-отца не любят и не жалеют. Мы-то знаем, что ты не такой, но все-таки, чтоб у тебя никаких мыслей насчет того, чтоб сбежать куда глаза глядят, не было, ты нам сейчас подпишешь чистосердечное признание. Ты ведь совсем не чистенький студент, верно? За тобой трупы есть, и даже много… На, прочитай, а потом на каждой страничке подпишешь: «С моих слов записано верно».

И подал Никите несколько листов бумаги под скрепкой. Никита неловко взялся скованными руками за край листа, и основной повелел своим барбосам:

— Снимите браслетки, мешают…

Один из охранников распахнул куртку, выдернул из-под ремня пистолет, снял с предохранителя и приставил ствол к затылку Никиты, предупредив:

— Только рыпнись!

Второй достал ключик, нагнулся и открыл наручники. Никита потер запястья, на которых отпечатались лиловые полосы, повертел кистями и взял бумаги по-нормальному, все еще чуя затылком сверляще-холодное прикосновение пистолетного ствола.

— Убери пушку! Еще нажмешь невзначай… — приказал основной, беспокоясь не столько за Никитино, сколько за свое личное здоровье, потому что сидел он прямо напротив Никиты и при выстреле пуля, пролетев сквозь череп Ветрова, могла бы угодить основному в брюхо.

Охранник торопливо сунул оружие за ремень. Никита успел краешком глаза увидеть, что флажок предохранителя на «Макарове» стоит горизонтально…

Ветров по жизни очень мало имел дела с милицией и иными органами, а потому не мог судить о том, насколько правильно с точки зрения юридической формы сочинен данный документ. Во всяком случае, выглядел он солидно, был напечатан на каком-то вызывающем уважение бланке с двуглавым орлом. Впрочем, форма Никиту интересовала мало. Гораздо интереснее было ознакомиться с содержанием.

Согласно всей этой писанине, гражданин Ветров Никита Сергеевич, 1974 г.р., русский, ранее не судимый, признавался в том, что в октябре 1997 года стал членом ОПГ, возглавляемой гр. Фоминой Светланой Алексеевной, известной в криминальных кругах как Света-Булочка и имеющей легальный статус генерального директора и президента ЗАО «Света и К°». С означенной гражданкой Ветров Н. С. вступил в любовную связь и принимал активное участие в организации, планировании и осуществлении преступных деяний.

Припомнили и Сережку Корнеева, которого Никита вовсе не убивал, и Юрика, которого застрелил нечаянно, и перестрелку на «Черном полигоне», соответственно, с попыткой незаконного присвоения клада, участие в разборке на озере Широкое и соучастие в убийстве Маузера и Сани. Кое-что было отмечено верно, где-то было приврано, но в общем и целом авторы Никитиного «признания» имели неплохое представление о его отношениях со Светкиной конторой. Другое дело, что Никита на основании сего документа выглядел прямо-таки отъявленным бандюгой и одновременно бесстыжим стукачом, который заложил Светку по всем позициям, о которых знал, но еще солиднее рассказал о том, к чему вовсе не имел никакого допуска. То есть о Светкиных делах с наркотой, о распоряжении общаком, об уклонении от налогов, отмывке денег и прочем тому подобном, куда ему и носа сунуть не давали. Вместе с тем абсолютно не поминались два эпизода, где Ветров скорее стихийно, чем сознательно спасал Булочку от киллеров, подосланных Хрестным. Из этого Никита ненароком сделал вывод, что имеет дело с конторой, которая желала бы восстановить «дооктябрьский» статус-кво в области.

— Ну что, ознакомился? — с ухмылкой спросил основной. — Может, не согласен с чем-то? Или сразу подпишешь?

Никита был не дурак и понимал, что на любое его несогласие им глубоко плевать. И догадывался, что ежели не согласится подписать листы как есть, то получит по почкам и по печени, под дых и по другим местам, за исключением морды, поскольку ее, наверно, пожалели бы, учитывая то, что Никите надо было завтра ехать в ЦТМО выполнять их поручения. Наверняка синяки Баринов не оставил бы без внимания и учинил бы допрос. Впрочем, кто их знает, этих «замаскированных». Может и не пожалели бы, заставив придумать легенду о случайной драке в подъезде…

— Давайте ручку, — сказал Никита, — подпишу.

— На, передай ему, — велел основной тому конвоиру, который стоял справа в расстегнутой кожанке, с пистолетом за ремнем. Тот подошел, взял у основного авторучку, подал Никите. Второй в это время стоял слева, нависая над Никитой, как глыба, но, впрочем, не проявляя особой бдительности и даже, скорее, расслабившись. Потому что покладистый и трусоватый студентик опасений у него не вызывал. А зря!

Именно в тот момент, когда правый конвоир почти вплотную приблизился к Никите, чтобы передать ему авторучку, Ветров взял ее правой рукой, а левую, поверх которой лежало «признание» и за которой охранник не наблюдал, молниеносно бросил вперед, к рукояти «Макарова» со снятым предохранителем, торчавшей из-под ремня. Ни один из трех «масочников» не успел отреагировать. Цап! — Никита практически одним движением ухватился за рукоять, чуть накренил пистолет и нажал на легкий разболтанный спуск. Бух! — выстрел ударил глухо, но прямо в пузо охранника.

— Ы-а-ы! — не то взрычал, не то взвыл тот, кому в живот влетела не только пуля, но и рвущая все на своем пути струя пороховых газов. Он согнулся пополам, но это было уже в тот момент, когда Ветров, вырвав у него из-за ремня пистолет, резко отпрыгнул с табурета вверх и вбок на второго опешившего от неожиданности охранника, мощно впечатав свою макушку в жирный подбородок. Клац! — лязгнув зубами, верзила полетел на пол, к двери, будто получив апперкот от тяжеловеса, а Никита, вгорячах не почуяв боли, развернулся вполоборота на основного, едва успевшего выдернуть пистолет и нервно пытавшегося поднять флажок предохранителя. Не успел! Никита выпалил левой рукой с полутора метров. Бах! — пуля ударила основному куда-то в солнечное сплетение, и пистолет брякнулся на стол, а его владелец, открыв рот и сипя, будто пропоротая шина, отшатнулся к стене. Потом он боком сполз в угол и под конец шмякнулся на пол, как мешок. Но Никита, ухвативши свой пистолет двумя руками, уже повернулся на того, что валялся у двери, пытаясь приподняться на локтях. Глаза у него были бессмысленно-удивленные — понять не мог, как на полу очутился. Но Никита не стал дожидаться, пока нокаутированный придет в себя и полезет за пистолетом. Бах! В глаз! Кровавые брызги плеснули на пол и стену у двери, на них налипли клочья черной шерсти, вырванной из шапки-маски… Грюк! — голова с деревянным стуком ударилась об пол, и охранник превратился в труп.

Ветров обернулся. Тот, чей пистолет был сейчас у Никиты в руках, хрипел и корчился, зажимая рваную рану на животе, струйки алой крови текли между пальцами. Основной в углу судорожно дергался. Добить! На Ветрова накатил очередной припадок безудержной ярости, ненависти, злорадства к чужим мукам.

Зачем-то он сорвал вязаную маску с головы раненого, глянул в перекошенное от боли лицо, а затем каким-то не своим, полубезумным голосом, выкрикнул истерически-торжествующе:

— Что, с-суки?! Взяли?! Запугали?! Купили?! На! На!

И с каким-то сатанинским восторгом, распирающим душу, дважды выпалил в голову тому, кто зажимал живот, перескочил через труп и еще трижды выстрелил в основного. Нажал по инерции еще раз, но затвор уже остановился в крайнем заднем положении. Отшвырнул оружие в угол, схватил со стола пистолет основного, потом подскочил к тому, что лежал у двери, подобрал «Макаров», выпавший из-за ремня, и, держа в каждой руке по пистолету, был готов шмалять по-македонски всех, кто сюда вломится. Сколько б ни было — мочить до последнего патрона! А потом — табуретом, рукоятями пистолетов, кулаками, ногами, головой, зубами! Пока самого не завалят!

Но никакого топота ног, шума, ругани из коридора не слышалось. И даже шорохов, свидетельствовавших о том, что товарищи этих пострелянных пытаются бесшумно подобраться к двери, не долетало. Ветров подождал минуту, две, три… Кураж и ярость постепенно улетучивались, будто хмель на свежем воздухе. Горячка схватки прошла, пошли мысли трезвые, рассудочные.

Неужели было только трое? Нет, Никита четко помнил, что тех, кто его захватывал, было четверо. Даже если представить себе, что эти козлы привезли его не на свою постоянную базу, а просто в какое-то укромное местечко, хотя бы еще один должен быть. Потом клюнуло: шофер! Они же были на «Ниссане». И собирались Никиту домой доставить, если он скурвится. Эти трое пошли разбираться с Ветровым, а шофер остался в машине, на стреме. Выстрелы его не всполошили, даже если он их отсюда услышал. Потому что он знал: клиент один, безоружный, и по внешности не амбал. Если и стреляли, то в него. Может, для того, чтоб припугнуть, а может, и на поражение… Хуже, если все слышал, все понял, испугался и укатил за подмогой. Совсем хреново, если за этой подмогой недалеко ехать. Бежать! Быстрее отсюда!

Тем не менее Никита выглянул в коридор осторожно, держа наготове пистолеты. Нет, никого. Пусто с обоих концов.

По идее надо было идти в сторону, противоположную той, откуда его сюда притащили — вряд ли узника держали бы ближе к выходу, чем комнату для допросов. Да и лестница, по которой его сюда выводили, вверх не вела.

Никита побежал по коридору, перескакивая от стены к стене, периодически оглядываясь и толкаясь в двери. Но никто не подстерегал его — двери были заколочены снаружи досками, крест-накрест. Метров через пятнадцать Ветров вышел к лестнице, остановился, прислушался — тихо. Хотя сверху тянуло свежим воздухом и ясно было, что выход совсем близко, не слышалось неумолчного городского шума. За Кольцевую увезли, что ли?

Стараясь ступать потише, Никита поднялся на площадку, потом прошел еще один лестничный марш и оказался перед обитой войлоком дверью, но лестница поднималась выше, на второй этаж. Свежий воздух сифонил оттуда, через выбитое стекло на площадке между этажами. Света наверху не было, и людей вроде бы тоже. Ветров туда не пошел, а осторожно потянул за ручку обитую войлоком дверь. Не скрипнула, но за ней оказалась еще одна, железная. Проскользнув в промежуток между дверями, Никита обнаружил в железной двери узкую прорезь. То ли, чтоб письма и газеты в нее совать, то ли специально, чтоб подсматривать. Никита, естественно, использовал эту прорезь по второму назначению.

Рассмотреть удалось немного, хотя небо было уже довольно светлое, время к утру подвигалось.

Совсем близко, метрах в пяти от двери, стоял тот самый «Ниссан-Патрол», на котором Никиту похитили прямо с поста ГАИ. За лобовым стеклом изредка помигивал алый огонек сигареты, а в окошко поднимался дымок — водила покуривал, дожидаясь своих, и, похоже, в ус не дул. Наверно, контрольное время, отведенное на обработку Никиты, еще не вышло.

Первой мыслью было выскочить, заорать для устрашения — и из двух стволов беглым. Но Никита уже совсем остыл от припадка и рисковать не хотел. Пять метров — это не в упор, если поспешить, можно и промазать. А тот, что в машине, может не испугаться, тем более, что он под защитой своей тачки, а Ветров будет как на ладони. Положит — и будет прав. Нет, надо только наверняка бить. Вот если б удалось поближе подобраться…

И тут Никита вспомнил, что его похитители были в масках. В ней, даже если водила фары включит, сразу не распознает. Не успеет распознать, точнее. Да и не ждет он из этой двери никого, кроме своих корешков. Правда, они помассивнее, да и ростом повыше, но если напялить ихнюю куртку, то в темноте не сразу разберешь. Тем более если выйти не торопясь, вразвалочку и не отвечать, если водила окликнет.

Ветров осторожно вернулся на лестницу, спустился в подвал и, уже не шарахаясь из стороны в сторону, напрямую побежал по коридору.

Говорят: возвращаться — пути не будет. Но Никита об этой примете и думать позабыл, когда вспомнил на бегу, какие важные для себя вещи он оставил в комнате около трупов. Нет, он был бы жутким разгильдяем, если б не вернулся! Вот она, та дверь!

Мозги заработали быстро. Глаза быстро обежали комнату. На столе лежал Никитин пропуск в ЦТМО — взять! На полу, рядом с трупом того, что первым подставился, так и не подписанное Никитой «признание» — забрать обязательно! Уголок чуть-чуть замарался в кровянке — наплевать. Сложить — и в карман. Пистолет, из которого расстреливал эту шваль, — прибрать: хоть и пустой, но с его, Никиты, отпечатками пальцев. Ведь могут сюда когда-нибудь и настоящие менты добраться. Поэтому нужно прихватить все, что хоть как-нибудь может вывести их на него.

Ветров пошуровал у себя в карманах — эти гады вытащили все, вплоть до ключей от квартиры. Значит, надо их обыскивать. Противно, но надо.

Впрочем, все Никитины вещи нашлись в кармане у основного. Ветров вспомнил, что он доставал пропуск в ЦТМО из внутреннего кармана куртки. Там и все остальное лежало, в маленьком полиэтиленовом пакете.

Вроде бы все. Никита взял со стола вязаную маску, которую содрал с конвоира в приступе ярости, перед тем как пристрелить. Брезгливо поежась от чужого запаха, натянул на лицо. Этот господин, поди-ка, редко голову мыл. Но дареному коню в зубы не смотрят… Хорошо еще, что не в крови, как все остальные.

Теперь предстояло взять куртку. Меньше всего обляпалась та, что принадлежала убитому у двери, только с внешней стороны немного крови налипло. Никита сдернул ее с трупа за рукава, перевернув покойного на живот, а затем напялил прямо поверх своей косухи. Застегнулась нормально, даже еще место осталось. Теперь Ветров мало чем отличался от «братка» и по фигуре. В куртке, кстати, оказалась снаряженная обойма к «макарову», и Никита, прежде чем выйти в коридор, загнал ее в рукоять того пистолета, который сослужил ему добрую службу.

Вернувшись к дверям, Ветров собрался с духом и решительно вышел из подъезда. Только теперь он сумел разглядеть, что находился в старом, давно выселенном трехэтажном доме, стоявшем в компании с еще двумя такими же поблизости от какого-то небольшого, явно уже не работающего предприятия, над приземистыми корпусами которого возвышалась труба котельной. А на заднем плане маячил лес. «Ниссан-Патрол» стоял на прежнем месте, но водитель уже не курил в кабине, а, отойдя на пару шагов от машины, справлял малую надобность. Он даже не обернулся, когда услышал, как лязгнула железная дверь за Никитой. Ветров уже подошел к капоту джипа, а он все журчал. Лишь окончательно закончив дело и застегивая ширинку, позволил себе спросить:

— Ну что, Валдоха, закончили?

— Закончили, — ответил Никита, выхватывая пистолеты из боковых карманов куртки.

Если б водила сразу не поднял руки, а попытался бы сунуть их за оружием, то мгновенно получил бы пару пуль. Но он оказался сообразительным и выполнил команду «хенде хох», хотя Ветров еще не успел ее отдать.

— Пушка есть? — спросил Никита.

— Не-а… — пробормотал водила. — Век воли не видать…

— Ключи от машины!

— Они там, в щитке, — у мужика, видать, от страха язык плохо ворочался.

— Бак полный?

— Ага… Заправился, пока работали…

— Где мы сейчас?

— Я место не знаю, где поворачивать, бригадир командовал. Километров полтораста по Калужскому, потом еще проселками верст двадцать… Не убивай, братан!

— Кому я нужен был, не знаешь?

— Не знаю… Тебя тот, который с тобой на «Сонате» ехал, подставил. Он на бабки влетел, встал на счетчик, короче, зажали его, чтоб он тебя вывез на ГАИ. А там свои люди.

В это время послышался писк сотового телефона, судя по всему, висевшего под курткой у водилы.

— Это Ворон, — испуганно пробормотал водила. — Надо ответить, а то он сам сюда наедет.

— Вынимаешь телефон медленно, понял? — сказал Никита.

— Не дурак же…

— Ответишь, что пока не уговорили, должно быть. Усек?

Водитель вынул телефон, отозвался:

— Але! Как не отвечал? Говорю же вот… Да брызгать ходил. Нет, ничего, пока не выходили. Наверно, еще не уговорили. Так… Понял…

Закрыв телефон, он пробормотал растерянно:

— Сюда едут… Уже с шоссе сворачивают. Минут через двадцать здесь будут, не больше.

— Шоссе в какую сторону? — спросил Никита.

— Как выедешь, влево от ворот.

— А вправо?

— Там проселок дальше идет, куда не знаю… Убьешь?

По логике вещей это было необходимо. Но припадок ярости с Никиты сошел, и убивать насмерть не хотелось.

— Ранить придется, — почти с сожалением произнес Ветров, — иначе тебя твой Ворон попишет за измену. Постараюсь, чтоб не тяжело… Телефон положи на землю, он мне пригодится.

— А может, лучше пистолетом по мозгам? — по-деловому предложил водила. Никита тоже подумал, что пуля — дура, сам он — вовсе не ас-пистолетчик, а мужик не заслужил, чтоб калекой оставаться.

— Ладно. Повернись спиной, но не вздумай дергаться. Одним бью по голове, другой — на взводе.

 

ГОНКА

Никита, правда, не понял, действительно оглоушил водилу, или тот просто шлангом прикинулся после удара по затылку, но, так или иначе, с ним больше проблем не было. Улегся ничком и не двигался. Ветров, подхватив с земли сотовый, уселся в кабину «Ниссана». Могучая машинка! Движок пошел, Никита обогнул угол дома, выкатил на проселок. Свернул направо, покатил по ухабам, вдоль забора, огораживавшего то самое предприятие с котельной, к которому примыкали три брошенных трехэтажки. Черт его знает, что это могло быть — авторемонтный завод или швейная фабрика. Теперь Никиту это не волновало. Главное было укатить отсюда подальше, пока не приехал этот самый Ворон.

Само собой, что на таком проселке особо разогнаться не удавалось, но гораздо неприятнее было то, что проселок запросто мог упереться в тупик, откуда вообще никакого хода дальше не будет. А за спиной оставался помилованный водила, который имеет полное моральное право доложить своему боссу, в каком направлении слинял Никита. Впрочем, если и не доложит, то Ворон сам догадается. Дорога-то одна. Нет, надо было все-таки пристрелить этого оглоеда! И не давать ему по телефону говорить… С другой стороны, если б он не сказал, то Никита бы сейчас ехал прямо навстречу Ворону… А может, он и так едет?! Что стоило этому козлу соврать?!

Никита даже притормозил в каком-то перелеске. Может, развернуться — и обратно? Но ведь водила мог и правду сказать… Куды христьянину податься?!

Нет, хрен с ним, надо ехать прямо. Дальше вроде бы открытое место начинается. Ветров покатил вперед.

Проселок действительно выскочил на поле, то ли распаханное осенью, то ли уже сейчас. Справа, на пологом холме, маячили какие-то тускленькие огоньки, слева, за полем, на фоне порозовевшего неба чернела зубчатая стена леса. А впереди, там, куда направлялся Никита, намечался спуск к какой-то речушке.

Речку, обросшую по краям все еще голыми кустами, Ветров переехал по деревянному мостику. На той стороне речки тоже было распаханное поле, а проселок в сотне метров от моста разделился надвое. Та дорожка, что пошла вправо, должно быть, уводила к холму, на котором светились огоньки, а другая шла дальше через поле. Никита не рискнул сворачивать в деревню. Там проселок, по его разумению, заканчивался, рассчитывать на добросердечие местных жителей не приходилось, а этот неведомый Ворон запросто может туда заглянуть…

Словно бы в подтверждение этих мыслей Никита увидел в зеркало, как сзади, из перелеска, там, где он останавливался, засомневавшись, замерцали желтоватые отсветы автомобильных фар. Ну-ка, ходу!

Конечно, это мог быть вовсе не бандит Ворон с командой, а какой-нибудь местный с молоковозом, но Никите никакие встречи были вовсе не нужны. Он прибавил газу и мчался так быстро, как только позволяла дорога, только грязь во все стороны летела и брызги по стеклам размазывались. Несколько раз чуял, что колеса проскальзывают и машину заносит по грязи то вправо, то влево, но не сбавлял.

Поле кончилось, Никита съехал с пологой горки в какой-то лесок и чуть-чуть не засел капитально. Здесь трактора пробултыхали колеи чуть не в полметра глубиной. Если б Ветров не затормозил вовремя, то посадил бы джип на брюхо, и пришлось бы его бросать. Не завяз, но стало ясно, что по этой дороге он никуда и никогда не доедет. Никита развернулся и решил все же попробовать ту дорожку, что вела в деревню. Помчался обратно.

Свет фар впереди просматривался гораздо ближе. Преследователи — если это, конечно, были они — находились всего в километре, не больше. И хотя Никита дальнего света не включал, могли его подфарники углядеть.

До развилки он добрался быстро, свернул, и уже через пять минут крепко ругал себя за то, что не сделал этого раньше.

Проселок вовсе не заканчивался тупиком, а, напротив, выводил на асфальтированную дорогу, около которой стояла деревня. Если б Никита сразу повернул туда, то, глядишь, успел бы далеко умотать. Ан нет, время было упущено. В зеркало Ветров увидел, как три джипа, хорошо заметные в свете собственных фар, сворачивают следом за ним. Фора, которую он имел, сократилась максимум до полукилометра. Правда, вывернув на асфальт, Никита заметил, что колонна остановилась, какая-то заминка вышла, должно быть.

Что это за дорога и в какую сторону следует по ней ехать, Ветров не знал, а подумать и сообразить времени не было. Удобнее было влево повернуть — повернул влево. И вдавил педаль до отказа, благо шоссе было пустынно. Впрочем, асфальт глянцевито блестел, должно быть, ночью дождь прошел, и от опасности заюзить на нем свободная дорога не гарантировала. Да и любая хорошая выбоина, от которых на российском асфальте ни один «Ллойд» не застрахует, могла привести, выражаясь по-итальянски, к «сальто-мортале». Поэтому, разогнавшись сдуру до 120, Никита решил опомниться и маленько сбавил. Тем более что преследователей позади не просматривалось.

Только теперь он решил наскоро определить, куда едет. Покамест никаких указателей не попадалось, а на километровых столбах были двузначные числа. Из этого следовало, что едет он не по магистрали, которая может вывести напрямую к Москве (помнил ведь, что по словам водилы, его увезли за полтораста с лишним верст от столицы), а по какой-то дорожке рангом поменьше, проложенной между какими-то областными или районными центрами. Например, между Калугой и Тулой или той же Калугой и, допустим, Юхновым — хрен их тут знает! Карты у Никиты не было, а поискать ее в джипе времени не было.

То, что где-то слева небо все больше светлело, означало: там восток. Стало быть, дорога вела куда-то на юг, и, тем самым, Никита все дальше уносился от родной столицы. Конечно, оно могло быть и кстати. Если в тех джипах действительно были люди этого самого Ворона, то они, скорей всего, подумали, будто Ветров покатил на север, в Москву, и, не успев подняться на горку до того, как Никитин джип скрылся за поворотом, повернули направо.

Этой иллюзией Никита тешил себя еще четверть часа, продолжая двигаться на юг. Проскочил мимо нескольких спящих деревенек, все тех же распаханных полей, несколько километров промчался по лесу. Пару раз въезжал на подъемы и пару раз спускался с горок. По километровым столбам считая, промахнул тридцать верст от той деревеньки, где выехал на асфальт. Но тут сзади вновь появились фары. Где-то в километре от него.

Ветров, конечно, был не настолько зорок, чтоб определить с такого расстояния, кто там едет, зловещие джипы или мирный дальнобойщик, но снова прибавил скорость. Постов ГАИ здесь не было, знаки скорости движения не ограничивали, и единственное, что могло остановить Никиту, так это собственная оплошность. На спидометре опять было около сотни, но на сей раз Никита не стал сбавлять, потому что те, сзади, явно шли быстрее. И порядком сократили дистанцию, отчего он смог разглядеть, что за ним идут те же джипы, а мирными дальнобойщиками тут и не пахнет. Внутренне сжавшись, он еще прибавил, но расстояние от тех троих не увеличилось, а в лучшем случае не сократилось. А тут еще в свете фар промелькнул знак — крутой поворот. И хотя Никита сумел в него вписаться и не улететь в кювет, за это надо было сказать спасибо протекторам «Ниссан-Патрола», а не мастерству Ветрова-водителя.

Сразу за поворотом начался спуск. Уже достаточно рассвело, чтоб и без всяких фар разглядеть, что асфальт тут тресканый и местами зияют выбоины, а впереди — высокая насыпь, ведущая к железобетонному мостику через речку шириной метров сорок. Хотя Никита успел более-менее сбросить газ, его раза два крепко подбросило на сиденье.

Насыпь и мост он благополучно проскочил, но зато увидел, что теперь его и двухсот метров не отделяет от преследователей.

За насыпью по обеим сторонам дороги начался лес, а шоссе, замысловато изгибаясь, стало подниматься на холм, Преследователи скрылись из виду, только свет их фар изредка выбивался из-за поворотов. Скорость они тоже сбросили, но, судя по всему, отставать не собирались.

И тут Никита заметил справа темный промежуток в стене деревьев. А что, если надуть этих хоть ненадолго? И ловко свернул под прикрытие деревьев.

Конечно, тут вполне могла оказаться точно такая же «танковая» колея, как та, что уже появлялась у Никиты на пути. Опрометчиво он все-таки съезжал с асфальта. Но Бог не выдал, свинья не съела — оказалось, что в лес уводит не разъезженная тракторами просека, а вполне приличная песчано-гравийная дорожка. Тоже извилистая, но идущая куда-то под уклон.

Отъехав от шоссе метров на двадцать, Никита остановился и выключил все, что светилось. С замиранием сердца дожидался — проскочат или свернут? Нет, не свернули, один за одним пронеслись мимо. Интересно, сколько им понадобиться времени, чтоб понять, что их провели, как детей? Скрепя сердце Никита подумал, что не очень долго. Ну, максимум до первого более-менее прямого участка дороги. Правда, он может быть еще неблизко, но, так или иначе, больше чем на пятнадцать-двадцать минут рассчитывать не стоит.

Наверно, Ветрову стоило попробовать вернуться на шоссе и поехать в противоположную сторону, на север. Но развернуться на дорожке было трудно, а ползти задом к шоссе заняло бы много времени. И он покатил вперед, петляя между деревьями, внутренне понимая, что те, кто за ним гонится, так или иначе найдут эту дорожку и снова сядут ему на хвост.

Конечно, меньше чем через пару минут он уже начал жалеть о том, что поленился выбраться обратно на шоссе, и даже собрался было включить заднюю передачу, когда вдруг послышался сильный треск, скрип, шелест и глухой удар. Метрах в пяти позади «Ниссана» точно поперек дороги рухнуло здоровенное дерево. Никита только поежился и остановил машину. Руки тряслись.

Чуточку собравшись и на всякий случай достав пистолет, вылез из машины, поглядел…

Нет, никто против него диверсий не устраивал. Просто дерево метрах в полутора от земли имело огромное дупло, которое загнило изнутри, а потом какой-то пустяшный порыв ветра заставил его упасть и загородить дорогу. О том, чтоб своротить его, Никита и думать не мог. Скорее джип запорол бы, чем сумел оттащить куда-нибудь. Так что возвращение на шоссе отменялось начисто.

«Судьба!» — подумал Никита и даже повеселел. Ведь не только он не мог проехать на шоссе, но и те, кто обнаружат дорожку, тоже не смогут его догнать. Он вернулся в кабину и покатил дальше.

Проехав еще несколько поворотов, Никита выехал из леса. Дорожка привела его в относительно небольшой песчано-гравийный карьер. Небось, его устроили, когда сооружали шоссе, а может, он и раньше был, только от него, чтоб не делать крюка, проложили временную дорожку к будущей трассе. Второе вероятнее, потому что дорога, по которой сюда приехал Никита, была не единственной. Имелась еще одна, которая выводила из карьера в другую сторону.

Сам карьер напоминал по форме большущую восьмерку, то есть, это были две огромные ямы, вырытые экскаватором в склоне лесистого холма: верхняя, в которую вела дорога от шоссе, и нижняя, раза в полтора шире по площади, соединявшаяся с верхней довольно узким проходом, через который шло продолжение лесной дороги.

В карьере, как водится на Руси, много чего побросали.

Например, в верхней яме забыли довольно большой экскаватор. Он тут стоял и ржавел не первый год, а песок, который время от времени на него съежал со склона, уже начисто скрыл ковш и засыпал правую гусеницу почти полностью. Кроме того, сверху на него упало два или три дерева, которым он когда-то подрыл корни. Вполне возможно, через пару столетий оползни вообще заровняют карьер, а в 3000 году археологи — если жизнь на Земле еще сохранится! — будут ломать копья и выяснять, каким образом экскаватор угодил внутрь холма. Впрочем, если на этой территории к тому времени все еще будет Россия, то потомки легко поймут предков.

Слева от экскаватора стоял брошенный вагончик-балок, тоже полузасыпанный песком, а чуть подальше громоздился целый штабель бочек из-под солярки. Между балком, бочками и левой гусеницей экскаватора рядом с дорогой сохранялась утоптанная площадочка, куда вполне мог заехать даже большой грузовик, ну а «Ниссан-Патрол» — тем более.

Здесь Никита решил остановиться и перевести дух. Но тут же его стали одолевать дурные мысли. Ну, допустим, что Ворон и К°, потеряв его из виду, прекратят поиски. Но ведь они могут действительно захватить, а потом уничтожить его родителей! Может, уже сейчас разворачивают машины? Или сговариваются по сотовому с теми, кто у них сейчас в Москве остался?

Стоп! У Никиты же тоже есть сотовый. Он, правда, отобрал его у водилы не для того, чтоб самому звонить на халяву, а для того, чтоб тот не предупредил Ворона раньше времени. Конечно, неизвестно, будет ли он отсюда, из леса, да еще и из карьера, работать. Да и кому звонить? В милицию? После того, что на гаишном посту произошло? Никита уже давно не был той птичкой, что живет на ивах… В ФСБ? Телефона ихнего у Никиты нет. Просто родителям, чтоб предупредить? Мол, бегите, спасайтесь?! Либо не поймут, либо не поверят. Они думают, бедные, что если у них грабить нечего, то их и убить не могут…

А если позвонить Баринову? Правда, неизвестно, как он отреагирует на звонок в пять утра… И подойдет ли вообще к телефону? И не отключен ли он у него в это время? Но, кроме него, больше не на кого надеяться.

Никита набрал номер. Пошли длинные гудки. Первый, второй, третий, четвертый, пятый… Неужели не ответит?! Шестой, седьмой, восьмой… Щелк!

— Баринов слушает! — голос профессора был лишь чуть-чуть сонный.

— Сергей Сергеевич, — волнуясь произнес Никита, — извините, что так рано. Это Никита Ветров.

— Понял. Что случилось?

— Меня вчера вечером похитили. Люди какого-то Ворона.

— Ворона?! — заинтересованно спросил Баринов. — Они дали тебе возможность позвонить? Что требуют?

— Нет, это я сам такую возможность нашел. Я сейчас свободен, только нахожусь далеко от Москвы. Но они угрожают моим родителям. Меня предупредили, что если я не буду с ними работать против вас, то они их убьют.

— Ясно, — четко ответил Сергей Сергеевич. — Это мы сейчас обеспечим. Теперь о тебе. Домой не звони ни в коем случае. Понял?

— Понял… А почему?

— Потому, что это может повредить родителям. Сам ничего не предпринимай. Оставайся там, где находишься. Минут через тридцать тебе перезвонят.

— Я не знаю номера, это чужой сотовый…

— Не беспокойся, это наши проблемы. Держись, все будет нормально.

Пошли короткие гудки. Никита, однако, почувствовал облегчение. В голосе профессора чувствовалась твердая решимость. Сила, которая от всего защитит и от всего спасет.

Правда, многое вселяло сомнение. Конечно, может быть, у Баринова есть определитель номеров. Но как он вычислит, откуда Никита звонил? Наверно, у него есть знакомство в СОТЕЛе или еще где-то. Определят район и область, потом позвонят и уточнят, где Никита находится. А что он может сказать? Что находится в заброшенном карьере, в лесу, в километре от какой-то дороги? Адресок типа «на деревню дедушке»… Кстати, ни одного названия деревень, мимо которых проскочил, Никита не запомнил. А это, наверно, очень сильно облегчило бы поиски.

Впрочем, было не очень понятно, нужно ли Никиту искать? Он слава Богу, хоть и на чужих, трофейных, но на колесах. Сейчас уже рассвело, днем-то, можно надеяться, банда не будет его подкарауливать на дорогах. Правда, если гаишники Никиту остановят… Ой-ей-ей! Ни прав, ни документов, да еще и оружие, куртка со следами чужой крови, сотовый телефон, неизвестно на кого зарегистрированный! Вполне хватит, чтоб упечь в тюрьму. И рассказывай там о праве на необходимую оборону. Тем более что строго юридически те пули в головы, которые Никита запаял троим не самым хорошим мальчикам, уже явно превышали пределы этой самой «необходимой обороны»… К тому же очень сложно будет доказать, что три пистолета, захваченные Никитой, вообще когда-то принадлежали убиенным. Никита их снизу доверху своими пальцами захватал. Да еще и свидетеля оставил, который даст показания, будто жуткий, до зубов вооруженный злодей Никита Ветров совершил налет с целью завладения автомобилем «Ниссан-Патрол» стоимостью в энное число тысяч долларов, пострелял трех мирных граждан, а его, несчастного водилу, зверски избил. А в том, что Ворон в дополнение к шишке от удара пистолетом, который нанес Никита, прибавит водиле нужное количество телесных повреждений, можно не сомневаться… Да уж, если попасть со всем этим набором улик, то не отвертеться. Наверно, этого же и Баринов опасается. Ведь у Никиты пропуск в ЦТМО. Наверняка те, кто организовывал вербовку Ветрова, обрадуются тому, что профессор попадет под подозрение.

На минуту, а то и на две Никиту в холод бросило. А что, если те, кто перезвонят и которым он объяснит насчет карьера, приедут вовсе не выручать, а наоборот? Дружески поздороваются, а потом тихо пристрелят. И родителей тоже попросту уберут. «Это мы сейчас обеспечим…» Ведь ясно же, что этот Сергей Сергеевич крупный, интеллигентный бандит, и научная деятельность у него — бандитская.

Но страх тут же прошел. Нет, сразу его точно не убьют. Во-первых, захотят узнать, для чего его вербовали, а во-вторых — для кого он должен был стать связником. Да и вообще…

Солнце уже посвечивало на карьер, полчаса истекали, надо было вот-вот ждать звонка. Однако вместо писка сотового Никита услышал совсем иной, отнюдь не радующий его звук. Откуда-то с другой стороны карьера, от нижней ямы, послышался надсадный, неуклонно приближающийся звук автомобильного мотора…

 

КАРЬЕРНАЯ ДИПЛОМАТИЯ

Если сказать, что Ветрову не понравился звук мотора, это будет не то слово. Впрочем, если сказать, что он обезумел от страха и запаниковал — тоже. Истинное состояние его души располагалось где-то посередине. С одной стороны, он хорошо знал, что если сейчас сюда вкатятся джипы с командой Ворона, то шансов у него почти не останется. На автомобиле не уедешь, придется отходить пешочком вверх по склону холма, к дороге. А вверх по склону быстро не получится. К тому же можно было догадаться, что если Ворон вычислил, куда мог укрыться Никита, то и возможность его отхода на шоссе предусмотрел. То есть оставил там один из джипов или даже два. Соответственно, даже если Ветров добежит до шоссе живым, там его все равно поймают. Или, что вернее, просто застрелят по-быстрому, поскольку им он уже живым не нужен.

С другой стороны, «бедной овечкой» Никита себя не ощущал. У него было три пистолета и двадцать четыре патрона. Конечно, если приедут с автоматами, то это не больно мощно, но все-таки можно поогрызаться. Отсюда, из-за экскаватора. Ведь с той стороны, откуда слышен звук мотора, «Ниссан» не виден. Сзади и справа прикрывают бочки и балок. Даже если те, кто замыкает окружение на шоссе, выберутся на края карьера, то достать Никиту им будет не так-то просто. Может и удастся продержаться до тех пор, пока прибудут те, кого обещал прислать Баринов? Пора бы им позвонить, полчаса уже прошло… Ну а если они вообще не прибудут?! Тогда, как говорится, остается только «Варяга» петь…

Так или иначе, но Ветров вылез из автомобиля и залег около гусеницы экскаватора, откуда хорошо просматривался и проход между ямами, и значительная часть нижней части карьера. Эх, был бы автомат! Он бы тут хорошо покрошил, прежде чем до него добрались бы! А из этих хлопушек даже с двадцати пяти метров не больно попадешь.

Пока Никита размышлял над всякими диспозициями, еще не видя, что, собственно, к нему приближается, жизнь внесла свои коррективы. Прежде всего, потому, что в нижнюю яму карьера въехали не джипы Ворона, которых он опасался, а совсем незнакомая машина. Не в смысле того, что марка была незнакомая — хотя древнюю «Волгу М-21» прекратили выпускать еще до рождения Никиты, он все-таки знал, как называется эта гордость советского автомобилестроения времен кукурузы и волюнтаризма. Отдельные особи этой благородной породы, пройдя по нескольку капремонтов, до сих пор катаются по Москве и прочим градам бывшего Союза, вызывая ностальгическую слезу в глазах состарившихся партгосчиновников, генералов, передовиков производства и лиц кавказских национальностей.

Впрочем, от сердца у Никиты при виде «Волги» не отлегло. Он что-то не находил подходящего повода для появления в карьере этой автостарины. Кроме одного — каких-то темных делишек, для которых не требуются лишние свидетели. Конечно, могло быть и так, что эти делишки имели мирно-сексуальный характер — какой-нибудь парочке пришла фантазия потрахаться утречком в карьере. Но гораздо вероятнее, что сюда заехали господа из криминальных структур. Например, для того, чтоб избавиться от какого-нибудь ненужного элемента. Ясно, что это лучше, чем появление Ворона с командой, но тоже не сулит ничего хорошего, если эти криминалы наткнутся на Никиту. В «Волгу» больше пяти крупных мужиков не влезет, но Ветров-то всего один…

Действительно, из машины, остановившейся посреди нижней ямы, вышли пятеро. Четверо мужчин и женщина, даже, скорее, девушка по возрасту. Причем трое мужиков очень приличных габаритов вышли сами, а остальных попросту вытащили. Видимо, парочка явно приехала в это глухое место не по доброй воле. Женщина даже упала, когда ее выдернули из дверцы, а мужчину, чтоб быстрее шевелился, «подбодрили» пинком в зад.

Находилась эта компания примерно в полусотне метров от Никиты. Лица приехавших оставались в тени, и разглядеть их как следует Ветров не мог, но голоса слышались хорошо, тем более что те, кто привез сюда пленников, особо не старались говорить потише. Должно быть, не первый раз решали тут свои вопросы и считали место абсолютно надежным и безопасным. Пленников тоже привезли несвязанными, будучи убеждены в том, что они и так никуда не денутся. Действительно, опасаться этим головорезам было нечего. Дама, хоть и выглядела спортивно, но была всего лишь дамой, а мужчина явно уступал и в росте, и в весе каждому из мордоворотов. Кроме того, все трое вылезли с пистолетами и явно держали их не только для устрашения.

— Ну что, молодежь? — спросил самый здоровый из детин, помахивая пистолетом перед лицами своих «клиентов». — Разговоры по-хорошему до вас вроде не дошли. Неужели надо по-плохому, а? Вот видите, солнышко встало, небо, глядишь, чистенькое организуется. Весна на дворе, травка вон уже пробивается, свежая-юная. Самое время любовь крутить, жизнью наслаждаться. А вы, блин, упрямством своим всего этого себя лишить пытаетесь.

— На хрен, Маркел, поэзию разводить, — буркнул один из его подручных. — Дай я его отоварю раз по почкам?! Он быстрей поймет, а то это сю-сю, а не разговор…

— Не спеши, Бура, успеешь, — недовольно оборвал его Маркел. — Все бы тебе по почкам, в рыло, по ребрам. Культуры мало! Гуманизьма!

— Времени-то не вагон, — поддержал Буру третий товарищ. — Не до полудня же чикаться…

— Вот видите? — с деланным сожалением вздохнул Маркел. — Они ребята конкретные, здоровые и по жизни нетерпеливые. Буре вас попинать не терпится, а Сюсюле — если откровенно! — очень хочется Анютке впиндюрить. Видишь, левую руку в карман засунул? Готовится! Жалко, конечно, но ведь придется разрешить…

— Ну и чего вы добьетесь?! — выкрикнула девушка с отчаянием в голосе. Никите он показался знакомым. И имя тоже было знакомое — Анюта. Меньше чем через минуту Ветров понял: здесь собираются учинить расправу над дочкой и внучкой генерал-майоров Белкиных. Особых чувств к Анюте он не питал — уж очень воображулистая. Но все же ощутил необходимость вмешаться. Так, из общегуманитарных соображений. Однако торопиться он не стал. Стрелять с полста метров из «ПМ» было рискованно. Мало того, что не попадешь и раньше времени себя обозначишь, так еще можешь и подстрелить не тех, кого надо. Ведь все пятеро стояли плотной группой. Будешь целить в Маркела, а влепишь Анюте или ее товарищу по несчастью…

Пока Никита прикидывал, какую тактику избрать, события шли своим чередом. Отчаянный выкрик Анюты даже заставил Маркела замолчать на какое-то время.

— Чего вы добьетесь-то?! Ну изнасилуете меня, потом убьете нас? Дальше-то чего?! Все равно того, что просите, Андрюша сделать не сможет! Он же вам ничего не подпишет, если будет мертвый, верно?! А вот если подпишет, то вы нас здесь и уничтожите!

— Заткнись, лярва! — Маркел сильно хлестнул Анюту по лицу, так, что она упала наземь. — Понятливая, значит?! Ну и хрен с тобой! Сюсюля, биомать, приготовил шишку?! Разрешаю!

Никита понял: пора привлечь внимание к своей особе. Но стрелять не стал, а выдернув из песка небольшой булыжник запустил им по деревянной дверце балка. Брякнуло громко, около «Волги» это хорошо услышали. И тут же обернулись на шум.

— Что за япона мать? — встрепенулся Бура.

— Это там, у балка… — определил Маркел. — Не иначе, бомжара какой-то вписался. А может, вообще кошки бегают или крысы. Короче, стерегите этих, я проверю!

— Осторожней… — посоветовал Сюсюля.

Маркел, держа пистолет наготове, двинулся в сторону экскаватора. Опасливо шел, пригибаясь и перебегая «змейкой», то вправо, то влево. Бура, тем временем, тычком сбил на песок Андрюшу, уселся ему на спину, прижал голову к земле и приставил ствол к затылку. Сюсюля то же самое проделал с Анютой, с той лишь разницей, что не уселся, а улегся на нее, обхватив ногами… Должно быть, хотел приятное с полезным совместить.

Никите эти маневры не понравились. Да и вообще, он уже сердился на себя за то, что вмешался. Анюта эта ему никто, у нее вон Андрюша какой-то обнаружился… Как и на чем они влетели со своим дружком — неясно, очень может быть, что и сами виноваты. Может, их и вовсе убивать не собирались, только так, припугнуть решили. И правда ведь, как им мертвые что-то подпишут?! А то, что Анюта орала насчет убийства после того, как подпишут, — это только ее мнение.

Но обратного хода уже не дашь. Маркел неуклонно, хотя и осторожно, приближался к экскаватору, и вот-вот должен был подойти так близко, что придется стрелять. Обязательно первым, и обязательно с попаданием. Промедлишь или не попадешь — Маркел не простит.

Никита ждал, сжавшись в комок под брюхом экскаватора и держа Маркела на мушке. Ну, хорошо, попадет он в него, даже наповал положит, а дальше что? С криком «ура» в атаку на Буру и Сюсюлю?! Вряд ли они такие пугливые, что примут Никиту, даже в вязаном наморднике, который он до сих пор не снял, за командира взвода СОБРа или ОМОНа… Впрочем, даже если и примут, ни хрена хорошего не будет. Либо с перепугу пристрелят Андрея с Анютой и попытаются удрать, либо прикроются ими, как щитом, посадят в машину и усвищут из карьера. Наверно, даже у настоящего взвода спецназа по освобождению заложников, при таком повороте событий, была бы масса трудных проблем. Уж ясно, что не Ветрову гоняться за ними в одиночку, тем более что его самого ищут… Но это все были еще цветочки по сравнению с тем, ежели они не испугаются, а просто прицелятся получше и влепят Никите пулю. Тогда уж лучше, чтоб сразу в лобешник запаяли, а то, если ранят, поизгаляются напоследок — молить их, сук, придется, чтоб добили поскорее.

Но это все пока было теорией, а на практике Маркел был уже в пяти метрах, еще пару шагов сделает — и наверняка заметит Никиту под экскаватором. Просто не сможет не заметить.

Держа пистолет двумя руками, Никита задержал дыхание и плавно потянул спуск… Бам-м! Стальное, ржавое брюхо экскаватора отозвалось на выстрел тяжким гулом, а пуля, посланная Никитой, впилась Маркелу в брюхо, и он, выронив оружие, согнулся пополам, а затем завалился набок, издавая какие-то утробные, нечленораздельные хрипы.

— Стрема! — взревел Бура. — Мочи-и!

И тут же выпалил в затылок Андрею, а затем три раза пошарашил наугад в сторону экскаватора. Бум-м! — одна из пуль ударила в ржавый борт землеройного монстра, другая шуршанула по крыше, третья — дзын-нь! — отрикошетила от стрелы. Бура тем временем отскочил за багажник «Волги».

Сюсюля, должно быть, всей этой пальбы не ожидал, поскольку наслаждался тем, что можно поприжиматься к фигуристой Анюте, а также, небось, мечтал о том, как ее трахнет наконец-то. Поэтому в тот миг, когда зазвучали выстрелы, он растерялся, ослабил хватку, а гибкая и сильная Анюта сумела вывернуться и ткнуть его в морду острыми ногтями, причем очень сильно. Она крепко расцарапала Сюсюле нос, щеку, зацепила веко. Тот от резкой боли в области глаза взвыл и даже уронил пистолет. Анюта, не будь дурой, отпихнула его и стрелой понеслась к экскаватору.

— Выцарапала! Глаз выцарапала, стерва! — И обезумевший от ярости Сюсюля, позабыв про пистолет, рванул следом за ней.

— Куда, коз-зел?! — заорал Бура. — Шмаляй вдогон!

Но пистолет Сюсюли остался на песке, а потому Бура стал прилаживаться сам. Однако чертов Сюсюля, как назло, бежал прямо в створе за Анютой, а Бура, как ни злился, братана валить не хотел.

То же самое происходило и с Ветровым, но он, естественно, наоборот, не решался стрелять в Сюсюлю, чтоб не зацепить Анюту.

В тот самый момент, когда Никита нервно водил мушкой, тщетно пытаясь выцелить Сюсюлю, гулко бухнул выстрел. Не пистолетный, а винтовочный. Ветрова аж передернуло от неприятных воспоминаний — голосок «СВД» ему был слишком хорошо знаком. С той самой чертовой зимы, когда над уже притихшим малость Грозным по ночам начинались разборки снайперов, щупавших и друг друга, и все, что движется, инфракрасными и лазерными прицелами. Тонкие красные лучики последних так и скрещивались над крышами… Конечно, знал, что если уж услышал ее выстрел, это значит, что в тебя не попали, но все же инстинктивная жуть передернула. Следующий выстрел можешь и не услышать…

Впрочем, уже через несколько секунд Никита смог порадоваться. Из-за багажника «Волги» вышел Бура. Странными такими, нетвердыми шагами, будто в него два литра спирта залили. Вышел, прошел пару шагов — и плашмя упал лицом вниз.

Однако любоваться этим было некогда. Сюсюля — на винтовочный выстрел он и внимания не обратил! — все-таки сумел нагнать Анюту, свалить ее на песок и вцепиться в горло. Он уж теперь не о сексе думал, а о том, как ей шею свернуть. Анюта хрипела, дергалась, но на этот раз не могла выкрутиться из-под этой туши.

Никита выскользнул из-под экскаватора, прицелился было в Сюсюлю, но стрелять не решился. Наскочил сбоку и изо всех сил пнул ботинком в бок. Сюсюля отпустил руки, привскочил, и вот тут уж Ветров выпалил. Прямо в башку — в скулу влетело, через макушку вылетело, разбросав по песку бурые комковатые ошметки…

— Жива? — спросил Никита, видя, как побагровевшая Анюта, сидя на песке, жадно хватает воздух ртом и держится за шею.

— Ага, — покивала она не очень уверенно и закашлялась.

Никита услышал шорох. Оттуда, с нижней ямы. Кто-то быстро съехал в карьер по песчаному склону, а затем прытко перескочил к «Волге». Сразу вспомнился снайпер. Чей он? Может, это уже помощь от Баринова? Но как они нашли, не уточнив местонахождение? Ведь звонка-то так и не было…

— Вы кто? — спросила Анюта, откашлявшись. — Голос знакомый…

Только тут Никита сообразил, что все еще не снял маску.

— Я Ветров, Никита, помните? Корреспондент «Красного рабочего», — сказал он, содрав наконец-то вонючую шерсть с лица. — Я повесть вашего дедушки к печати готовил. А потом зимой в поезде вместе ехали…

— Ну да, — вставая и отряхиваясь, пробормотала Анюта. — Кажется…

Никита почему-то ожидал, что она спросит, с чего это господин корреспондент с пистолетом и в маске ходит, даже съехидничает насчет того, что, мол, «журналист меняет профессию», но ей было не до того…

— Ой! Андрей! — вспомнила Анюта и, сорвавшись с места, побежала вниз. Никита последовал за ней, даже позабыв про то, что кто-то неизвестный спрятался за «Волгой». Правда, уже пройдя несколько шагов, он остановился, услыхав стон.

Это Маркел пришел в себя и потянулся за своим «ТТ». Неуемный какой! Пришлось вернуться и подобрать оружие. Маркел, которому совсем немного не хватило, чтоб добраться до пистолета, глухо выматерился и пробормотал:

— Дострели… Жжет!

Никита хотел спросить, чего им надо было от Анюты и Андрея, но на Маркела накатил приступ боли, и он стал корчиться на песке, хрипя и невнятно ругаясь. Судорожно дергаясь, Маркел пытался распахнуть на груди «молнию» куртки и в конце концов разорвал ее, потом рванул ворот рубахи — должно быть, ощущал удушье. Уже из последних сил, должно быть, он попытался привстать на колени, нелепо дрыгнул задом, крутнулся на одном месте, так что из внутреннего кармана куртки выпали на песок бумажник и авторучка, но вместо того, чтобы встать, рухнул ничком, поскреб ногтями песок, после чего наконец затих с остекленелыми глазами, свернув голову набок и вывалив напоследок изо рта липкий кровавый сгусток.

Неизвестно отчего, Никита решил поглядеть, как же Маркела звали по паспорту. Может быть, для того, чтоб знать, кого же на самом деле убил. Ветров нагнулся за вывалившимся бумажником, и уже хотел открыть его, но тут-то наконец запиликал телефон, звонка которого Никита уж не чаял дождаться.

— Да, — отозвался Никита, сунув бумажник Маркела в карман, — слушаю!

— Ветров? — спросил незнакомый голос. — Меня зовут Борис, я служащий СБ ЦТМО. Привет от Сергея Сергеевича. Он просил передать, что с вашими родителями все в порядке и им ничто не угрожает. Теперь уточните, где находитесь. Дорога какая-нибудь близко?

— Около километра на восток. Я в песчаном карьере нахожусь.

— Спасибо, больше ничего не надо. Через полчаса ждите.

«Ну и ну! — подумалось Никите. — Вот это оперативность!»

С другой стороны, появилось сомнение и даже опасение: а те ли это люди? Вдруг кто-то подслушал разговор, и вместо ЦТМОшников приедут бойцы Ворона?

Но Никита еще не успел накрутить себе нервы этим предположением, когда услышал истерический визг Анюты:

— Андрюша-а-а! — Она уже добежала до лежавшего ничком парня и тормошила его, пытаясь привести в чувство. А рядом с «Волгой» стоял низкорослый человек в нейлоновой куртке и мятой ушанке, со снайперской винтовкой в руках. Он настороженно поглядывал на приближающегося Никиту, как бы раздумывая, стрелять в него или нет.

Когда Никита подошел метров на пятнадцать, человек негромко сказал:

— Убери пистолеты! Лучше вообще брось. Все равно раньше успею…

Ветров поверил и бросил «ТТ» и «ПМ», которые держал в руках. Правда, были еще два «ПМ», но один лежал в левом кармане куртки, а другой в правом кармане брюк. Можно не сомневаться — не успеть. Тем более, что Никита уже узнал по голосу этого человека, хотя видел его до сих пор всего два раза в жизни.

Механик! Тот, кто угнал тягач с кладом Федьки Бузуна! Тот, кто в компании с огромным Есаулом случайно встретил Никиту в Москве и заставил искать убежища в подъезде у Вовы. Наконец, на Широком озере (там они с Никитой воочию не свиделись) еще раз обвел всех вокруг пальца и опять утащил клад в неизвестном направлении.

— Вот что, — произнес Механик, — у тебя передо мной должок был, верно? Ты ведь нас с Есаулом заложил Булочке, а?

Никита подумал: что бы он ни ответил, Механик выстрелит.

— Да, я, — произнес Ветров довольно спокойным тоном.

— Значит, понимаешь, что за Есаула надо отвечать?

— Есаул от твоей пули умер, — припомнил Никита. — Ты в него сам попал случайно. Мне Светка рассказала…

— Я? — Механик даже опустил ствол от неожиданности, но потом спохватился. — Врешь! А если и нет — все равно, ты в ответе.

И вскинул винтовку. Но тут Анюта, всхлипывавшая около бездыханного Андрюши, внезапно сорвалась с места и, в два прыжка подскочив к Механику, схватилась за ствол «СВД»:

— Не-ет! Не надо-о! Не надо, дядя Ерема! Он же меня спас!

— Видел я это… — проворчал Механик. — А он все равно за Есаула ответит!

— Да что ты, с ума сошел?! — завопила Анюта. — Сколько уже убили! Мало, что ли?

— Оставь его, оставь… — прошипел Механик. — И опять сюда приедешь, только уже с Булкиными живорезами. Или вовсе сгниешь где-нибудь. Они же тебе за эти чертовы мешки кишки вымотают! Хотя ты уже и не знаешь, где они. Отпусти ствол, говорю!

— Не пущу! Хватит! Хватит убивать! — визжала Анюта.

Наверно, Никита мог бы воспользоваться этой суматохой, выхватить один из пистолетов и подскочить к Механику… Стал бы он в него стрелять — неизвестно, но ситуацию бы явно поменял в свою пользу. Однако Никита не тронулся с места.

— Тьфу! — плюнул Механик, оттолкнув наконец Анюту. — Уговорила…

И, поставив винтовку на предохранитель, повесил ее за спину.

— Посмотришь теперь, как он меня убивает! — предрек Олег.

— У меня к тебе претензий нет, — сказал Никита. — Я в тебя стрелять не собирался. И вообще, шел бы ты отсюда, а то за мной сюда приехать обещались…

— Покорнейше благодарим! — оскалился Механик. — Дозвольте откланяться!

Он видел, что Никита говорил по сотовому и понял, что задерживаться не следует. Поверил он и в то, что Ветров не выстрелит ему в спину. Парень, конечно, для Механика вредный, но на подлеца не похож. Поэтому Еремин, комично поклонившись и изобразив ушанкой нечто вроде «комплимента» XVIII столетия, когда кавалеры делали вид, будто подметают паркет треуголкой, повернулся и пошел прочь.

— Господи, что ж делать-то? — всхлипнула Анюта. — Ужас какой! Он не дышит…

Это все относилось к Андрюше. Никита не знал, что надо говорить в таких случаях безутешным девицам, а убитых навидался уже вот так, по горло. Ему, по правде сказать, было все равно, что Андрюша, что Бура, который этого Андрюшу застрелил. Не подбежала бы Анюта, Механик положил бы и его отдохнуть.

И тут с неба донесся отчетливый, быстро приближающийся стрекот. Анюта, отчего-то испугавшись, бегом кинулась в лес, туда, где скрылся Механик.

А Никита, хотя вовсе не был уверен, что вертолет прилетел за ним и его с этого вертолета попросту не расстреляют, никуда не побежал. Тем более что вертолет мог вообще быть какой-нибудь посторонний, не имеющий отношения к здешним делам. На него напал полный пофигизм и невероятная усталость. Будь что будет — таково было его общее состояние.

Вертолет, однако, прилетел именно за ним. Небольшой «Ми-2», с желтыми буквами «ЦТМО» на серо-зеленом борту, не рискуя садиться, завис метрах в двадцати над карьером, подняв ротором в воздух целые тучи песчаной пыли. Р-раз! — и вниз сбросили трос. Вж-жик! — и по тросу вниз съехал ловкий детина в комбинезоне и парашютном шлеме.

— Ветров Никита? — подскочил детина. — Быстро за мной!

Никита подбежал к тросу, спасатель ловко пристегнул его к себе какими-то ремнями, защелкнул карабин и сделал какой-то жест вертолетчику, наблюдавшему из люка. Вверху зажужжала лебедка, и трос потянул вверх спасателя с пристегнутым к нему Никитой, а вертолет, прибавив обороты ротора, стал постепенно подниматься над лесом. Но тут, с той же стороны, куда удалились Механик и Анюта, появилась какая-то рыжая женщина — так показалось Ветрову. Голоса ее из-за шума вертолетного двигателя, конечно, никто не услышал, но отчаянная жестикуляция показывала, что она явно требует обратить на себя внимание.

Детина с Никитой влезли в кабину. Там было еще двое — пилот и борттехник, управлявший лебедкой.

— Садись! — спасатель отстегнул ремни и указал Ветрову на кресло у окна по левому борту. Пилот тем временем пригляделся к женщине, машущей руками и что-то кричащей снизу.

— Богдан! — крикнул он, пытаясь переорать движок вертолета. — Сгоняй вниз еще раз! По-моему, там наша баба…

— По-твоему или точно?

— Помню эту рыжую. Возили ее как-то раз…

— На фига тогда поднимался? — проворчал спасатель. Но, когда вертолет вновь убавил обороты и стал снижаться, а потом завис на нужной высоте, снова отправился за борт и съехал вниз. Еще через несколько минут борттехник помог Богдану втащить в кабину ойкающую от страха рыжую женщину в длинном кожаном пальто с меховым воротником и на меховой подкладке, зимних сапогах на высоком каблуке и кожаных брючках. Дверь закрыли, и вертолет, слегка накренясь, развернулся над карьером и потянул вверх, а затем описал короткую дугу над лесом и полетел куда-то в северном направлении.

 

У НАС СВОЯ ДОРОЖКА…

Анюта догнала Механика в стороне от дороги, где он, укрывшись под елкой, следил за тем, что творится в воздухе. Точнее, за тем, как Женю поднимают на вертолет. «Ми-2» забрался уже метров на сто, когда спасатель с пристегнутым к нему трансвеститом исчезли в люке.

— Чего прибежала? — сердито проворчал Механик, увидев Анюту. — Глядишь, и тебя бы утащили на вертушке. Похвасталась бы бате…

Анюта, вместо ответа, прижалась к Олегу и зарыдала.

— Да что ты все носом хлюпаешь?! Жалко, конечно, парнишку твоего. Но могли бы и оба тут остаться… Что, крепко любила, что ли?

— Не знаю… — шмыгнула носом Анюта.

— Ладно, — беспокойно произнес Механик. — Нельзя нам тут с тобой торчать. Раз уж не полезла в вертолет, пошли пешком, и быстро. Сматываться я, чую, мне надо. Заставила пожалеть этого хлюста — сама теперь не пожалей! Тебе-то я верю, а вот ему — ни на грош. Помнишь, как зимой с Булкиной бандой воевали? Вот и он оттуда…

— А он говорил — корреспондент… К отцу моему приходил, о дедушке расспрашивал. Обещал дедушкину книжку издать… Он удостоверение показывал!

— Слушай больше и корочкам не верь. Их сейчас можно хоть килограмм наштамповать — иди да проверяй, коли надо… Бандит он. Мы его с Есаулом в Бузиновском лесу видали, с автоматом. Клад искали… Потом встретили его в Москве случайно. А он квартиру нашу отследил. Есаул из-за него погиб, а он, гадский гад, еще мне глаза колет, мол, ты же и убил его нечаянно… Ладно, давай бегом за мной! У нас своя дорожка!

Механик устремился куда-то в чащу, и так прытко, что длинноногая Анюта с трудом за ним поспевала.

Минут через пятнадцать они выскочили на просеку. Тут стояли «Чероки» и «Паджеро», задом втиснувшиеся в кусты. Юлька первая увидела Олега и вылезла ему навстречу.

— Анюта?! — удивленно воскликнула она, увидев, как та выбирается из кустов навстречу.

— После обниметесь! — резко заявил Механик. — Сматываться отсюда надо. И побыстрее! Анютка, садись во вторую машину, к тетеньке! Райка, не отставай!

— А где Женька? — спросила Раиса испуганно. — Убили?!

— Не видела, что ли? — окрысился Олег. — В вертолет уселся, пидор! Пробежал, биомать, мимо меня, как каблуки не обломал, и орет как резаный: «Я из ЦТМО! Возьмите меня!» Что за фирма, хрен поймешь. Ну, это фигня, без него спокойнее… Заводи!

Райка, искоса поглядывая на Анюту — может, опять не настоящая девка? — выехала из кустов следом за «Чероки» и пробурчала себе под нос:

— Дурдом, одно слово… Выспались, называется!

Действительно, ни ей, ни Механику в эту ночь выспаться не удалось. Юлька, та хоть сидя подремала, а они глаз не смыкали — баранки крутили. Сперва ехали от «коровников» по той дороге, которая не числилась на карте и была обнаружена Механиком. Потом добрались до шоссе — того самого, по которому под утро гонял Никита. Только выехали они на него с противоположной стороны, с юга. И проехали по нему километров тридцать до тех пор, пока не начало светать. К тому же, согласно указателю, впереди был пост ГАИ, а Механик не хотел мимо него ехать. Выбрали какую-то просеку посуше и нырнули в лес. Райка несколько раз предлагала остановиться и подремать, но Механик не слушал и старался забраться куда-нибудь поглубже. Наконец они выкатили почти к самой песчано-гравийной дорожке, которая вела в карьер, но опять же, с другой стороны. Механик загнал джипы в кусты, Юльке с Райкой велел караулить, а сам отправился пешком на разведку. Как раз успел к началу всей этой «карьерной дипломатии».

Теперь решили ехать по просеке дальше в лес. Но тут у Механика кончилась карта. В том смысле, что они доехали до такого места, которое не вместилось в лист, отобранный у Шкворня. Тем не менее Механик попер дальше по просеке с упрямством обреченного. Как будто нельзя было остановиться и хотя бы подремать малость! Именно об этом думалось Райке, когда она вела «Паджеро» с прицепом следом за Механиком. Если б не интерес, который она проявляла к Анюте, не решаясь, однако, заводить разговор, то наверняка заснула бы за рулем.

Тем временем выяснилось, что бензин на исходе. Джипы могли бы проехать еще пару километров, но никаких бензоколонок поблизости не предвиделось. Но Механик продолжал все дальше забираться в лес, хотя уже и ежу было ясно, что по этой просеке давным-давно никто не ездил, и ведет она в тупик.

Так оно и было. Просека вывела на поляну, когда-то довольно большую, но теперь сильно сжавшуюся от разросшихся кустов. Но посередине поляны находился обнесенный жердями участок, примерно в полгектара, посреди которого стояла слегка покосившаяся изба с какими-то сарайчиками и колодцем, даже с остатками сада. Окна и дверь были накрест забиты досками. Тишина стояла такая, что можно было не справляться, дома ли хозяева.

Механик прошел за изгородь, поднялся на крыльцо, потопал немного, убедился, что дерево крепкое. Потом поглядел в колодец, понюхал внутри, показал большой палец — во!

— Ну что, бабоньки, — произнес он, — место уютное, глядишь, и обживемся?

— Опять без света, — проворчала Юлька. — И своровать неоткуда, все ЛЭП хрен знает где…

— Нашел трущобу — и рад, — поддакнула Райка. — Господи! Это что ж за жизнь такая, а? Что жрать-то будем? Кроликов чем кормить, кур? Тут сколько километров до магазина, а?

— Во накинулись, во накинулись! — ухмыльнулся Механик. — Вы лучше скажите спасибо, что сюда доехали. Бензинчик-то тю-тю! А мог бы и не в таком уютном месте закончиться, между прочим. Колодец есть, и вода не тухлая. Травка вон уже прорастает, кролики твои не сдохнут. Пшена полно — и себе, и курам хватит. Крыша есть, самое главное. Сейчас тепло пойдет, грядки соорудим, посеем чего-нибудь. И будем тут жить-поживать…

— …И детей наживать! — иронически сказала Райка.

— Ну, уж это как у кого получится, — развел руками Механик. — Но до зимы я бы, будь на все моя воля, отсюда не уходил. А будь я один, так уж точно на веки-вечные остался бы.

— Ты это серьезно, что ли? — нахмурилась Юлька.

— Да как тебе сказать… — вздохнул Еремин. — Тихо тут. Листочки вот-вот развернутся, птички запоют. Воздух свежий, душе отдохновение. Глядишь, и помру здесь, на природе, в единении с окружающей средой…

— Клоун ты, Олег Федорович, — сердито сказала Юлька, — мелешь ерунду. И не знаешь зачем.

— Ладно, — проворчал Механик. — Если серьезно, то будем тут стоять до тех пор, пока не удастся бензин раздобыть. А там посмотрим, куда кривая вывезет.

— Может, ты хоть расскажешь, откуда Анютка взялась? — спросила Юлька. — И что там за пальба была, чего опять вертолет летал?

— С Анюткой, бабы, наверно, позже поговорим… — сказал Механик. — Несчастье у нее… Пусть отойдет малость. Давайте для начала в избу зайдем, осмотрим, что и как.

Механик отковырнул топориком доски, которыми была заколочена дверь, толканул плечом посильнее. Ржавые петли провернулись, дверь открылась. Олег вошел в сени, за ним последовала Юлька.

В сенях было темно, окон вообще не имелось, но при свете из открытой двери Механик сразу же разглядел развернутый тетрадный лист, приколотый булавкой к войлочной обивке двери, ведущей в комнату. На листе просматривались корявые строчки, написанные шариковой ручкой.

— Послание потомкам… — хмыкнула Юлька.

Механик снял листок, вышел на свет, прочитал:

«Дорогой сынок Володенька!

С приветом к тебе мама. Хоть и не привел Господь нам свидеться на этом свете, так хоть на том душа моя успокоится, что ты все ж таки домой воротился и сюда, к этой двери, подошел. Все тебе оставила, что нажила, хотя и считай, что ничего.

Сейчас в райцентр еду, в больницу, помирать. Ноги уж не носят. Дай Бог здоровья Палычу, что заезжал каждый день, да и седни заехал, собраться помог. Ты уж не поскупись, поставь ему бутылку, да сам не пей помногу, а то опять заберут.

В тюрьму-то не попадай больше. Так ведь и не женишься никогда и детей не увидишь. Уж на что ты мне достался горюшко, а все не так страшно помирать, когда знаешь, что сын остается.

Ну, благослови тебя Бог на доброе житье! Прощай навеки.

Мама».

Механик поморгал слегка, стряхнул слезинку, вздохнул.

— А он так и не приехал, сволочь! — проворчала Юлька, тоже прочитавшая письмо через плечо Олега. Райка и Анюта тоже подошли, посмотрели.

— Мало ли что, — сказал Механик. — Может, когда мать письмо писала, этого самого Володи уже на свете не было… Из тюрьмы не все живыми приходят.

— Страшно тут жить будет… — суеверно пробормотала Райка. — Вдруг эта бабка ночью придет? И спросит: «Не для вас оставлено, для Володеньки!»

— Ничего, простит, — заявил Механик, включая фонарик. — Пошли в комнаты, поглядим обстановку…

Комнат оказалось две. Половину той, в которую вошли прямо из сеней, занимала большая русская печь с лежанкой, по стенам тянулись лавки, стоял обеденный стол, накрытый потертой клеенкой, самодельный шкаф с аккуратно разложенной посудой на застекленных полочках, самовар. На крашеном полу лежали домотканые половики, на окнах с двойными рамами висели тюлевые и ситцевые занавески.

В другой комнате оказалось еще краше. Стены были оклеены голубоватыми обоями с серебристым рисунком, потолок — белой бумагой. Никелированная кровать с покрывалом, горка подушек под кисеей, вышитый крестом льняной настенный коврик с лебедями, плавающими в голубом озерке, большая икона седобородого Николы-угодника с рушниками в красном углу, дерматиновый диван с круглыми валиками и высокой спинкой, в которую было вставлено узкое горизонтальное зеркальце, застланный ковриком и украшенный вышитыми подушками — все это сохранилось в полной неприкосновенности. Со стены над диваном на пришельцев смотрели пожелтевшие фотографии.

— Надо же! — подивился Механик. — Все цело. И крыша, похоже, до сих пор не течет, и стекла целы, и ни одна бомжа так сюда и не забралась…

— Кроме нас, — проворчала Райка.

— Пауки, конечно, кое-где налипли, — заметила Юлька. — Но так посмотришь — даже пыли не видно…

— Тут лес, дорога неезженая, земля не пахана — откуда пыли взяться? — прокомментировал Механик. — Ладно, всю лирику придется побоку. Сейчас я окна начну раскупоривать, а вы пока машины разгружайте. Ты, Раиса, заодно пройдись по всем сараюшкам, погляди, куда свою живность пристроить.

Механик, вооружившись топориком, ловко отковыривал с окон горбыли, растворял ставни. Гвозди из досок выдергивал, собирал в кучку, сами доски складывал в штабелек — пригодятся.

Райка, Анюта и Юлька тем временем занимались разгрузкой. Потом и Механик присоединился, тоже немало потаскать успел. Пока все в дом не затаскивали, складывали у крыльца. Куча барахла наросла такая, что Юлька удивленно пропыхтела:

— И как оно все в две машинки упихалось?!

Когда все выгрузили, Механик дал новое ЦУ:

— Юля с Анютой, начинайте пол мыть, пыль протирать, пауков смахивать. Колодец рядом, ведра есть, тряпья дополна. Раиса, придумала, куда кур пристроить?

— Тут готовый курятник есть. С насестом, с поилкой, — доложила Райка. — А кроликам в соседней сарайке места хватит. Только вот чем кормить… Травка-то на два пальца всего отросла.

— Веточек можно нарубить, — предложил Механик. — Они сейчас сочные, сгрызут их кроли за милую душу. Вон кусты поблизости, займись. А я покуда посмотрю, куда машины спрятать.

Под машинами Механик подразумевал не только джипы, но и прицеп с лодкой, а также самодельные аэросани с двигателем от бензопилы (последние приехали в разобранном виде). Оставлять всю эту технику на свежем воздухе Механику не хотелось. Во-первых, дорогие джипы поржаветь могли, а во-вторых, какой-нибудь нежелательный вертолет мог заметить их с воздуха. Дом сам по себе подозрений может и не вызвать, а вот джипы — это примета.

Самым подходящим строением оказалась бывшая конюшня, в которой лошадей не держали очень давно. Там валялись только растрескавшиеся и подгнившие сани-дровни да обломки телеги. Механик прикинул, что, если разбить перегородки между бывшими стойлами, то места для двух джипов вполне хватит, да еще и для прицепа с лодкой останется. Ворота, правда, не позволяли «Паджеро» заехать в конюшню вместе с прицепом. А на руках его, этот прицеп, с железными-то колесами по сырому грунту, одному не закатить.

Поэтому Механик решил привлечь к делу Райку. Она уже успела разместить кур и раздавала кроликам мягкие березовые веточки с проклюнувшимися почками.

На последнем горючем сумели доехать до конюшни и поставить в нее джипы. Потом, попыхтев немного, закатили прицеп с лодкой, а мотор, бачок и разобранные аэросани занесли на руках.

— Перекурим? — предложил Механик.

— Давай, — согласилась Райка, отдуваясь.

Когда затянулись, присев на какое-то бревнышко у ворот конюшни, Райка спросила:

— Это что за Анютка-то, а? Юлька ее вроде знает?

— Батька ее, Андрюха Белкин, меня в Афгане из-под носа у духов на вертолете вывез. Тогда майором был, а сейчас — генерал-майор.

— Это выходит, она генеральская дочка? — Должно быть, в понимании Райки это означало принадлежность к некой «суперэлите».

— Ну и что? — хмыкнул Механик. — Этот генерал меньше, чем ты в ресторане, зарабатывает. Да и платят не каждый месяц. А на пенсию уйдет, так ему еще вахтером подрабатывать придется.

— А они с Юлькой, часом, не родня? Похожи малость…

— Не знаю, всяко может быть.

— Неужто отец-генерал ей позволяет с такой шпаной, как вы, водиться?

— Я бы, на месте ее папаши, не позволил, — проворчал Олег, — но у нее, небось, шило какое-то вставлено — приключения искать. Зимой вон поперлась одна в здешние леса — искать место, где ее дедушка партизанил. Залезла в бывший немецкий бункер. Чудом не замерзла!

— Вот дура-то! — искренне возмутилась Райка. — И как же вышло?

— Зимой мы ее, дуру, выручили, — нехотя ответил Механик, — а потом к папке-мамке отпустили. А она опять во что-то влипла, коза сопливая. С пацаном своим вместе к крутым попали. Того убили, а ее, со мной на пару, один сукин сын из Булкиной конторы отбил. Он, гаденыш, мне за Есаула ответить должен был. А Анька истерику закатила, не позволила мне стрелять. Ну а потом за этим хлюстом вертолет прислали, представляешь?!

— Что-то у нас друзей с вертолетами развелось… — вздохнула Райка. — Женю вон на вертолете увезли, этого, что ты убить хотел, — тоже… Не ровен час, и за Анюткой папаша на вертолете прилетит!

— Его еще зимой списали с летной работы, — невесело хмыкнул Механик. — А теперь, может, и вовсе уволят. Сокращение идет… Да и горючего у них, у военных, в обрез.

— А я уж размечталась! — саркастически произнесла Райка. — Прилетит за нами ейный батя и, в благодарность за спасение, на своей генеральской даче поселит.

— Мечтать не вредно…

— Эх, биомать! — резко посерьезнев, зло сказала Раиса. — Что за жизнь такая? Мотаемся, мотаемся туда-сюда. Как будто, блин, война! Прячемся, стреляем… Лучше б ты меня, на фиг, пристрелил тогда. Вот уж забот бы не знала! А то — дом бросила, то в одной халупе, то в другой, то в третьей. Руки вон все о баранку измозолила. Бензином пропахла…

— …Мужика как бабу поимела, — хихикнул Механик, вспомнив Женю.

— Какой он мужик? Если спереди вылущить, так и не вспомнишь, что Евгений, а не Евгения… — смущенно пробормотала Райка.

— Однако он тебе тоже разок вставил…

— Ладно тебе, — буркнула Райка, — ну, было и было! Ревнуешь, что ли?!

— Не-а, — обнимая Райку за сдобную талию, проворковал Механик. Та его отпихивать не стала, но сказала недовольно:

— Устала я, не липни зря… Не могу.

— Да брось ты… — шепнул Олег, другой рукой поглаживая ей гладкую мягкую коленку.

— Тут и негде вовсе, — потупилась Райка.

— Наверху в конюшне сенник был, там и сейчас трухи сенной полно, — сообщил Механик. — Романтика!

— Она колкая… — состроила детскую гримаску Райка.

— Я тебе куртку под попку подложу, — пообещал Еремин. — Ну, полезли?

Райка притушила сигаретку, посмотрела на Механика с какой-то нежной злостью.

— Ух ты, кобеленыш чертов! В чем душа-то держится? А туда же… Ну, полезли, посмотрим, чем порадуешь! — прошипела она, встав с бревнышка.

По шаткой приставной лесенке — Механик побаивался, что под Райкой ступеньки обломятся! — поднялись под крышу, где и впрямь было полно трухи.

— Не растрясем конюшню-то? — хихикнула Райка, когда Механик, как было обещано, подстелил ей куртку, а затем мягко повалил на спину и начал расстегивать на ней пальто.

— Не боись! — прошипел Механик, укладываясь сверху на эту теплую и мягкую живую лежанку и начиная нежно поглаживать ласковые Райкины телеса, приятно прощупывавшиеся даже через много слоев одежды. И груди, туго распиравшие вязаный свитерок, и пухлый живот, чуть колыхавшийся под юбкой, и горячие бедра, и мощную попу… Хороша баба, чего там говорить!

— Поцелуй меня… — попросила Райка, закрыв глаза. — Все-таки на любовь похоже…

Механик ласково приложился к теплым сладковатым губам, чуть отдающим табачком, и ощутил, как Райка жадно притиснула его к себе, а потом нежно провела ладонями по всей его чахоточной худобе, по ребрам, прощупывавшимся сквозь свитер и рубашку. А потом осторожно пробралась к ширинке, потрогала, пощупала через ткань и оценила:

— Крепенький…

После этого она плавно потянула вниз «молнию» на джинсах Механика, заползла ладошкой к нему в трусы и малость поиграла шариками в мешочке. Олег в это время ворочался у нее под свитером и блузкой, стянув вверх бюстгальтер — тоже шары катал, только большущие-пребольшущие.

— Сисяточки мои… — бормотал Механик, легонько сжимая в ладонях эти самые гладкие, прохладные, упругие игрушки и нежно почесывая их подушечками пальцев. То и дело он дотягивался до сосочков, поглаживал их, пощипывал чуть-чуть, немножко покручивал…

— Заиграешься, смотри… — побеспокоилась Райка, хотя ей все это дело было очень даже приятно.

Механик приподнял низ Райкиного свитера и засунул под него голову. Губами, языком, носом, щетинистыми щеками он стал елозить по грудям, а руки опустил вниз, под юбку, к резинкам рейтуз, колгот и трусиков. Райка заботливо приподняла попу, а Механик, не вытаскивая головы из-под свитера и усердно втираясь носом в промежуток между грудями, плавно спустил вниз сразу все одежки, прикрывавшие мохнатое-лохматое…

— Засаживай! Засаживай! — жарко и нетерпеливо бормотала бесстыжая Райка, распахиваясь перед Механиком.

Того долго упрашивать не пришлось: ш-шух! — и тама! В рыхлой, скользкой теплушке-мохнушке.

Конечно, из-под свитера он вылез, задрав его на Райке аж до шеи, свою одежду тоже подтянул, чтоб прижаться грудью к нагому бюсту партнерши, и — «пошла писать губерния»…

Конюшня, правда, устояла.

 

ДЕДУШКИНЫ ВНУЧКИ

Тем временем Анюта и Юлька тоже решали половые проблемы. В том смысле, что мыли полы в избе и вытряхивали половики. За все то время, с того момента, как Механик привел Анюту к джипам, Юлька не слышала от нее ни единого слова. Если б они два с лишним месяца назад не общались на озере Широком, Юлька могла бы подумать, будто Анюта глухонемая от рождения. Впрочем, насчет «глухо» будет слишком сильно сказано. Нет, Анюта все слышала, все понимала и старательно делала все, что ее просили. Но ничего не говорила. И так продолжалось до тех пор, пока полы в сенях и в обеих комнатах не были дочиста вымыты, пыль из половиков и покрывал вытряхнута, а подоконники протерты до белизны.

Конечно, Юлька слышала заявление Механика насчет того, что у Анюты несчастье. Но какое именно несчастье может заставить человека онеметь, «сибирская кулема» не понимала. Тем более, что Юлька глядела на все со своей колокольни. Понятие «несчастье» для Юльки существовало в очень ограниченном диапазоне. Например, скажи ей, что ее личные мать с отцом по какой-то причине преставились — так она бы в ладоши захлопала. И слезинки бы не пролила по алкашам этим. Она и так от них наревелась вдоволь, когда ни за что ни про что лупили в детстве, а позже всех приличных парней от нее отвадили. По бабе Дусе Юлька, возможно, и всплакнула бы, но в глубине души не сочла бы смерть 80-летней старухи шибко большой трагедией. Так, дело житейское, никуда не денешься. Из всех ныне здравствующих на Земле людей Юлька всерьез пожалела бы только Механика. Но вряд ли бы впала в молчание, а, скорее, закатила бы истерику. Тем не менее, это было единственное, что в Юлькином понимании подпадало под термин «несчастье». Все прочее в жизни — измену любовника, изнасилование, кожвензаболевание (даже СПИДом), нежелательную беременность, какую-нибудь травму, уродующую лицо — Юлька считала скорее неприятностями. Тем более что у нее в жизни уже было до фига измен (Механик не исключение) и пара случаев группового изнасилования, одно из которых завершилось гонореей, а второе — абортом. Была на Юлькиной памяти и серьезная драка, в которой ей приблатненные девки порядком изукрасили мордашку. Несколько шрамов долго не заравнивались, и Юлька уже как-то свыклась с тем, что останется уродиной, перестала комплексовать. Впрочем, когда стало ясно, что шрамы сотрутся, был лишний повод порадоваться.

В общем, понимая умом, что девчонка ее возраста может в принципе считать несчастьем, Юлька не понимала душой, с чего можно впасть в такую прострацию. Тем более что Анюта не выглядела как жертва изнасилования, удар по лицу, который она получила от Маркела, заметного следа не оставил. А спросить напрямую, что стряслось, Юлька отчего-то стеснялась. Наверно, потому, что ей вдруг пришло в голову, что если Анюта останется с ними надолго, то любвеобильный Ерема и на нее губищи раскатает. Если ему в дополнение к молоденькой (Юльке) для контраста понадобилась пожилая (таковой Юлька считала 36-летнюю Райку) — это хрен с ним. Но если еще одна молодая, это будет уже не контраст, а конкуренция. На фиг, на фиг!

Когда работы по наведению чистоты были завершены, Юлька все же собралась спросить у Анюты по-простому, по-рабочему, что с ней стряслось. Но совершенно неожиданно Анюта сама нарушила молчание:

— Юля, ты можешь подойти к зеркалу?

— Могу… — несказанно удивилась сибирячка. — А зачем?

— Нам надо вместе с тобой в зеркало поглядеть.

— Чего глядеть-то? — пожала плечами Юлька.

— Тебе никогда не казалось, будто мы с тобой похожи?

Юлька мигом припомнила давешний сон и удивилась: надо же, в руку выходит!

— Казалось, — кивнула Юлька заинтересованно, — может, один папа делал, а?

— Нет, — серьезно сказала Анюта. — У нас общий дедушка. Это я теперь точно знаю. Мне и бабуля твоя это подтвердила.

— Да-а? — с интересом воскликнула Юлька. — Значит, я в натуре генеральская внучка? Они чего, на фронте трахнулись?

— Там все сложно, — поморщилась Анюта. — Моему деду было тринадцать, а твоей бабушке — двадцать шесть. Ровно вдвое старше…

— Ах ты ж, бабка Дуська! — озорно ухмыльнулась Юлька. — Пацаненка совратила!

— Чего ты так смеешься? — строго сказала Анюта. — Между прочим, тебе из-за этого с отцом сильно не повезло. Не сумела его твоя бабушка как следует воспитать. А мой дед об этом своем сыне узнал только незадолго до смерти.

— Так он помер у нас, да? — вздохнула Юлька не очень искренне. — Отчего?

— От инфаркта, — ответила Анюта.

— Ты из-за этого вся расстроенная такая?

— Нет, не из-за этого. Он еще зимой умер, под Новый год, 27 декабря.

— А как же ты про все это узнала? Зимой-то вроде, на острове, ты еще ничего не знала?

— Ну, понимаешь, я ж тогда только-только прочитала дедушкину повесть, а кто ты и откуда — не знала. А в повести написано было, что твоя баба Дуся в Новосибирске живет. Ну и адрес нашелся у деда в бумагах. Я взяла да и съездила к вам в Новосибирск. Слетала на военном борту, отец пристроил… Оказалось, что твоя бабуля в доме престарелых, мать с отцом не просыхают… Дед, конечно, писал, что старший сын у него непутевый, но такого я не ожидала. Они уж не люди, по-моему.

— Мне-то чего рассказываешь? — поморщилась Юлька. — Уж я-то знаю, какие они. Значит, ты в доме престарелых побывала?

— Ага. Бабулька у тебя такая хорошая! И память у нее — прекрасная! Конечно, рассказала все-все, прямо как на исповеди. Поплакала, когда узнала, что дедушка умер. Фотографии ваши семейные показала. Ну, вот тут я тебя и увидела.

— Бабке-то ничего не рассказала?

— Наврала ей, что ты в Москве живешь и в институте учишься.

— Фиг она тебе поверила, конечно, — вздохнула Юлька. — С моей тупой башкой только в Заборостроительный могут взять.

— Если и не поверила, то мне ничего не сказала. Я ей, конечно, не стала говорить, что на острове с тобой виделась и вообще, про все, что там, на озере, творилось. Но о том, что побывала, рассказала… Типа того, что просто пришла, посмотрела и ушла. Тогда она мне тоже рассказала, что году так в сорок восьмом или пятидесятом еще раз на этом острове побывала. Они ведь там, на острове, захватили какую-то важную эсэсовку… Помнишь?

— Ты мне так говоришь, будто я все знаю. Мне-то ведь баба Дуся ничегошеньки не рассказывала!

— Она боялась, наверно. Потому что их, после того как они с острова улетели, НКВД подозревало в предательстве. Могли бы и расстрелять даже, но потом почему-то отстали…

И Анюта принялась наскоро пересказывать дедушкину повесть об объекте «Лора». Конечно, во всех подробностях изложить ее содержание она не сумела. Тем более что Юлька часто переспрашивала и сбивала кузину с толку. Но все-таки Юлька сумела за четверть часа получить представление о том, как три девушки и мальчишка сумели захватить недостроенный немецкий объект, взять в плен много знающую секретную эсэсовку и улететь на Большую землю из немецкого тыла. Ну и о том, как их общий дедушка Юрка Белкин, зашантажированный хитрой русско-немецкой стервой, застрелил ее в самолете, в результате чего все секреты этого объекта так и остались нераскрытыми.

— Так вот, — вернулась Анюта к тому, с чего начинала, — про те красные папки, о которых Ханнелора рассказала дедушке, твоя бабушка ничего не знала. Но она помнила, что там, в бункере, остались альбомы Ханнелоры.

— Эти самые, с порнушкой? — хихикнула Юлька.

— Ну да. Только ее не порнушка волновала, а то, что эти альбомы найдет МГБ и опять начнет все ворошить. Оставила твоего отца под присмотром какой-то подружки и поехала во время отпуска в здешние места. Дело было летом, она еще была молодая, крепкая, переплыла на остров вплавь. Как на минах не подорвалась — сама не знает. Но нашла люк и в бункер пролезла. Там еще все было на месте, туда до нее с 1943 года никто не добирался. Потому что на мины никто соваться не хотел, а разминировать некому было, саперы тогда в основном поля и дороги расчищали. И она эти самые альбомы нашла. Хотела сразу там же и сжечь, но не получилось. Спички-то, когда она озеро переплывала и кошелку с одеждой над головой держала, из жакета выпали. Жакет сверху лежал, а кармашек был без клапана. Накренила сумку, вот они и выпали. Потом думала утопить, но испугалась — вдруг не сразу утонут и уплывут в Снороть, а там их кто-то выловит и в МГБ отнесет. В общем, она запихала эти альбомы в кошелку и переплыла обратно. Так и не придумала, куда их девать. И зарыть побоялась тоже. Спички нашла только в Лузино, на станции, а там народу много — начнешь жечь, так еще и в поджоге и вредительстве обвинят, безо всяких альбомов. В общем, привезла она их к вам в Новосибирск.

— А там-то почему не сожгла?

— Ну, это, знаешь ли, женская психология. Она ведь была очень несчастна в личной жизни. Мужчин после войны не хватало, а матерей-одиночек было сверх головы. Так она замуж и не вышла. Да и времени на романы не было. Надо было работать, твоего отца растить, а он, сама знаешь, какой получился. Так вот, когда ее совсем тоска заедала, она эти альбомы вынимала и вспоминала дедушку Юру… Потому что из-за этих альбомов у них все и случилось.

— Да-а… — пробормотала Юлька. — А я их и не видела никогда.

— И отец твой тоже не видел. Она их в стенном шкафу прятала. Ну а потом ей, как ветерану, дали однокомнатную квартиру, она от вас уехала. И уже туда, кстати сказать, наш дедушка приехал. Он тогда свою повесть писал. Она ему отдала и альбомы, и фотографию, которую у немецкого летчика в кармане нашла. Он все подписи к снимкам прямо по-немецки с них переписал себе в повесть.

— Так выходит, эти альбомы теперь у вас?

— Были у нас… — поморщилась Анюта. — Дело в том, что дедушка писал повесть в основном на даче и увез альбомы туда же. И тоже, как твоя бабушка, никому их не показывал. Да и повесть мы смогли прочесть только после его смерти. А когда у деда был третий инфаркт и он лежал в реанимации, нам сказали, что вылечить его могут только в Германии, но на это нужно… Я даже не помню сколько тысяч долларов. А у папы два месяца на работе зарплату не платили. Вот он и решил продать дачу. Она не очень дорогая, но там участок большой — сорок соток. Вещи мы, конечно, вывезли, а вот альбомы, которые дедушка прятал на чердаке среди всякого хлама, оставили…

— А новые хозяева их выкинули? — предположила Юлька.

— Не торопись. Дедушка про дачу ничего не знал. Но когда ему отец сказал, что есть возможность полечиться в Германии, он прямо разъярился: «Не поеду к фрицам! Лучше здесь сдохну!» Ну и, конечно, на отца попер: «Откуда деньги взял, когда всем зарплату не платят? Воровать взялся?!» И так далее. В общем, отец сказал ему правду про дачу. Короче говоря, в Германию лечиться он не поехал. Ему в это время стало немного полегче, он взялся повесть дописывать. Но, незадолго до смерти, просил отца съездить на дачу и забрать у новых хозяев эти альбомы. Конечно, после того как он умер, отец про них и думать забыл.

— А ты?

— Да я-то про них узнала только после того, как к вам в Новосибирск съездила, — с легкой досадой на непонятливость Юльки проворчала Анюта. — Вот и решила с новыми хозяевами дачи пообщаться. Ну, телефон у отца остался, позвонила…

— И на фига они тебе занадобились? — недоуменно произнесла Юлька. — Порнухи, что ли, не видела?

— Да при чем здесь порнуха?! — разобиделась Анюта. — Просто интересно было посмотреть, что это за Ханнелора, я вообще все старинное люблю. Ну, и потом, дедушка перед смертью просил забрать… Надо было уважить. Но оказалось, что они, эти альбомы, намного ценнее, чем я думала…

— Ни фига себе! — заинтересованно воскликнула Юлька. — Это почему же?

— Позже объясню. Значит, позвонила я по телефону. Ответил мужской голос. Оказалось, что это сын тех, кто дачу покупал, Андрюша. Я объяснила, что, мол, мы на чердаке кое-какие семейные альбомы забыли, без подробностей. Договорились встретиться, поехали. Он, этот Андрюша, такой общительный оказался, обаятельный… — вздохнула Анюта, и голос у нее дрогнул.

— Ты чего? — участливо спросила Юлька. — С ним что-то случилось, да?!

— Убили его… Сегодня утром… — Анюта, вроде бы говорившая вполне спокойно, всхлипнула и, уткнувшись в Юльку, заплакала навзрыд. Юлька, которая была по возрасту чуточку постарше, а по жизненному опыту — намного больше, принялась утешать свою новоявленную сестричку. Анюта поревела еще минут пять, а потом, более-менее успокоившись, утерла мордашку платочком и продолжила:

— Поехали мы к ним на дачу. Это в воскресенье было, утром. Конечно, мне немного неприятно было — столько лет там жили, а теперь все уже не наше. Они там уже и забор новый поставили, и что-то вроде бассейна начали делать, и фундамент для нового дома заложили. Наш старенький перед ним будет как избушка на курьих ножках. Они его, конечно, снести собирались… А уж теперь — не знаю. У них же в семье все деньги от Андрюши шли. Он же бизнесмен, член правления банка. Десять тысяч баксов в месяц получал.

— Ого… — завистливо произнесла Юлька, будто Анюте светило выйти за этого парня замуж.

— В общем, полезли на чердак, а там полнейший завал. Они все наше еще не выкинули, но уже много своего навезли. Плитку там складировали, унитазы, раковины — для нового дома. Собирались по весне строительство продолжать, а на участке держать нельзя — растащить могут. Поэтому почти весь день пришлось ворошить все это. Но все-таки добрались. Посмотрели альбомы…

— И дальше чего? — Юлька ожидала, что дальше пойдет рассказ о какой-то романтической истории.

— В самом последнем, где фотографий не было, бумага от обложки отклеилась. Андрюша нечаянно дернул за уголок, и вся бумага отошла. Так вот там, под обложкой, обнаружился маленький кусок фотопленки. Размером всего в один кадр, заклеенный в бумажный пакетик из черной бумаги, а потом еще в два слоя целлофана. Поглядели на свет, через лупу. Андрюша филателист, она у него с собой была. Оказалось, что там, на этом кусочке пленки, несколько машинописных листов текста. Инструкция какая-то, на немецком языке. Это мы уже потом узнали, когда к Андрюше домой приехали, и он через фотоувеличитель этот текст отпечатал. Потом он меня домой отвез, а сам сел переводить. Он немецкий не очень хорошо знает, но со словарем смог разобрать.

В понедельник вечером он мне позвонил и говорит: «Приезжай, это что-то потрясающее!» Я приехала, он встретил меня с каким-то озабоченным лицом и сказал: «Извини, мне надо отлучиться на несколько минут, внизу друзья ждут в машине. Подожди, я скоро». Я осталась ждать, минут через десять звонок в дверь. Думала, Андрей, а там какой-то незнакомый парень. Вежливый, хорошо одетый, на бандита не похож. «Здравствуйте, — говорит. — Меня Андрюша прислал, чтоб я пригласил вас украсить нашу мужскую компанию вашим прекрасным обществом». Я даже и не подумала спросить, дура, почему Андрюша не сам пришел, а кого-то послал! Вот идиотка, да?!

— Всякий раз не угадаешь… — вздохнула Юлька. — А это бандиты оказались?

— Ага… Они, видишь ли, как я поняла, хотели, чтоб Андрюша через банк провел какие-то махинации. Нужно было поставить его подпись на нескольких документах. Вообще-то тот парень, который за мной приходил, действительно считался Андрюше другом. Но он уже давно на эту банду работал, и все шахер-махеры проделывал. Ну а потом Андрей каким-то образом это обнаружил и решил с ним по-дружески побеседовать. Ему надо было сразу его разоблачить, а он пожалел. Тот позвонил буквально накануне моего прихода, предложил ему встретиться. Поскольку Андрей сказал, что к нему девушка должна прийти, они условились, что этот тип, Вадим, подъедет к дому и позвонит по мобильному. Тогда Андрей спустится, и они с Вадимом потолкуют, как из этого положения выйти. А на самом деле этот Вадим приехал с бандитами. Сначала Андрея заманил, а потом еще и меня. Во-первых, чтоб я не заволновалась и в милицию не позвонила, если Андрея долго не будет, во-вторых, я, по их разумению, могла в окно машины увидеть, а в-третьих, они думали, что Андрей за меня испугается и будет уступчивей…

— А у вас было чего-нибудь? — спросила Юлька с любопытством.

— Ничего… В том-то и дело, — Анюта опять тяжко вздохнула, но на сей раз справилась с собой.

— Ну и чего? Они вас били?

— Нет, я даже и не поняла сначала, куда попала, — покачала головой Анюта. — Веселые такие ребята, говорливые, анекдоты рассказывали классно, музыку в машине крутили. Никто лапать не пытался, никакого мата, фени и прочего. Конечно, я удивилась, что Андрюша в другой машине, впереди нас поехал, но Вадим этот, пройдоха, мне стал объяснять, что он там с какими-то банкирами ведет очень специфический разговор, который мне будет скучно слушать, а здесь всем велено меня развлекать. И вообще, дескать, мы едем в одно приличное место, где бывают всякие знаменитости…

— Я б ни в жисть не поверила! — убежденно заявила Юлька.

— А я вот как дура… — сокрушенно пробормотала Анюта. — Хотя, между прочим, на юридическом учусь и кое-что знаю про эту сферу. Я волноваться стала только тогда, когда мы километров на сорок от Москвы отъехали, представляешь? Вот тут они мне и сказали: «Сиди, девка, и не рыпайся!» Тогда уж и мат пошел, и феня, и угрозы. Финку показали, пистолет… Ну и, конечно, стали объяснять, что если я не помогу уговорить Андрюшу все подписать, то они меня изнасилуют у него на глазах, потом будут его бить, а в конце концов обоих убьют, но не просто застрелят, а как-то ужасно. Чуть ли не живыми в землю закопают.

— Ужас! — поежилась Юлька. — А ты что?

— Ну, я, конечно, согласилась. Думаю, не стоит жизнь какой-то паршивой подписи. Тем более, думала, если они нас отпустят, то сразу же в милицию пойду или в прокуратуру прямо.

— Наивная… — пожалела Юлька.

— Как говорит папа — так точно! Наивная дура, и больше ничего. В общем, они нас сперва посадили вместе в каком-то подвале и сказали, что через три часа придут с бумагами. Если Андрюша их не подпишет — нам хана. Стала я Андрюшу уговаривать, а он мне объяснил, что если он подпишет бумаги, то получится, будто он виноват во всем, а не Вадим.

— Это как же?

— Ну, там очень сложный механизм, не знаю, поймешь ли… Попробую попроще объяснить. Во-первых, им нужно было, чтобы Андрей подписал бумаги, из которых следует, что расходные ордера банка на перевод денег какой-то кипрской фирме Вадим подписывал по его поручению. Во-вторых, он должен бы расписаться в том, что счет этой фирмы на самом деле принадлежит ему. Ну, и в-третьих, он должен был подписать документы о продаже этой фирмы какому-то неизвестному, возможно, вообще несуществующему или невменяемому лицу, закрытии «своего» счета в кипрском банке и обналичке чуть ли не трех миллионов долларов. Получилось бы, что он не только отмывкой денег занимался — за это 174-я статья УК есть, но и совершил присвоение денег из банка — 160-я. Но самое главное даже не это, а то, что если б он сразу все подписал, то нас тут же и убили бы.

— Почему?

— Да потому, что им нужно было прикрыть Вадима Андрюшей. Тот, настоящий жулик, — чистенький, просто исполнял распоряжения начальника, а Андрей — вор, украл деньги, перевел на Кипр своей же подставной фирме, а потом закрыл счет, ликвидировал фирму и удрал неизвестно куда с тремя миллионами долларов в чемоданах. Понятно? Его будут искать через Интерпол, ФБР и так далее, но никогда не найдут. Как и доллары, конечно.

— Уловила… Значит, вам и так, и так была могила? — ужаснулась Юлька.

— Андрюша утверждал, что, если не подписывать, то шансов выжить было больше. Дело в том, что этим бандитам надо было очень торопиться. Сегодня должно было состояться заседание правления банка, и на нем мог этот самый «кипрский вопрос» всплыть. Если бы документы были готовы, то Вадим мог спокойно идти в банк и валить все на Андрюшу. А если нет, то бандитам надо было бы убирать самого Вадима, потому что, если б его арестовали, он мог бы дать зацепку, по которой и до них бы добрались. Но если б они Вадима убрали, то у них этот банк выключался из игры, надо было бы вербовать нового «казачка». В общем, Андрюша хотел потянуть время, а потом, когда его будет в обрез, предложить банде свои услуги вместо Вадима. Он почему-то был убежден, что они на это клюнут. Иметь своего члена правления в банке! Это для любой банды очень заманчиво. И к тому же Андрюша им мог предложить куда более выгодные условия, возможностей-то у него было куда больше, чем у Вадима.

— Так он что же, по правде воровать решил? А друга чтоб убили? — поморщилась Юлька.

— Ну, Вадим, гаденыш, это вполне заслужил. А воровать Андрей не собирался. Он на самом деле хотел их подставить РУОПу или УЭПу.

— Не так-то это просто — бандитов кинуть! — хмыкнула Юлька. — Они б его все равно раскололи…

— Да что об этом думать! — в очередной раз вздохнула Анюта. — Все равно все по-другому вышло. В общем, через три часа — это уже после полуночи было — они действительно пришли с бумагами. Андрюша сказал, что не подпишет. Тогда они нас вытащили из подвала и посадили в старую «Волгу», а потом повезли куда-то в лес. Очень долго везли и все говорили, какие они добрые люди и даже пальцем нас не трогают, все уговаривают и уговаривают, но терпение у них кончается, и если мы приедем на место, то тут уж пощады не будет… В общем, они уже на рассвете привезли нас в брошенный карьер. Еще раз попробовали уговорить, начали грозить, что меня изнасилуют, я психанула, крикнула, что, когда Андрей подпишет, нас убьют… Меня ударили, а потом появился один парень, Никита, Ерема говорил, что он из Булкиной банды, начал стрелять, убил их главного, а они убили Андрюшу… Меня тоже убить хотели, но Никита меня спас. А потом Ерема этого Никиту хотел убить, потому что он когда-то их предал, уж не знаю как… Короче, я опять истерику закатила, Ерема с Никитой мирно разошлись, после откуда-то вертолет взялся, Никиту увез… Дурдом, верно? Думала, что сойду с ума, только сейчас отошла немного.

— Точно, — согласилась Юлька. Потом еще раз полюбопытствовала:

— Так у тебя с Андрюшей, выходит, совсем ничего не было? И ты так убиваешься?

— Человек же… — произнесла Анюта и снова горько заплакала.

 

СТРАННОЕ НОВОСЕЛЬЕ

В вертолете Никита попросту заснул. Все нервное напряжение тех многих часов, прошедших с момента похищения, навалилось на него многопудовой тяжестью, и едва спасатели отцепили его от подвески и, поддерживая под руки, усадили в кресло, как он мгновенно вырубился и проспал до того момента, когда вертолет совершил посадку. Впрочем, если считать, что Никита проснулся после того, как спасатель крепко потряс его за плечо, это будет неверно. Просто он открыл глаза, а потом перемещался при поддержке других людей, от вертолета к автомобилю, кое-что видел, даже запоминал, но при этом продолжал спать.

Окончательно проснулся Никита только через несколько часов, когда уже далеко за полдень перевалило. Причем проснулся среди знакомых вещей, но в совершенно незнакомой комнате.

Вся обстановка — письменный стол, стулья, книжные шкафы, диван, купленные на Булочкины деньги телевизор с видиком, учебники, тетради с конспектами — все было из той самой квартиры, в которой он уже немало лет прожил с родителями. Однако ни обои на стенах, ни люстра на потолке, ни паркет, ни окно — все это никоим образом не относилось к родной квартире и было явно из другого дома.

Поначалу Никита подумал, будто это у него продолжается сон, протер глаза, ущипнул себя за ухо… Черта с два! Все оставалось прежним — старые вещи в новом интерьере.

Встав с постели и одевшись — как раздевался, не запомнил совершенно! — Никита подошел к окну и обнаружил за ним просторный участок с зеленой травкой и пока еще безлистыми деревьями. Совсем не похожий на родной двор, вытоптанный и захламленный до невозможности. Ветрову не потребовалось много времени на то, чтоб сообразить — он находится в одном из коттеджей загородного поселка ЦТМО.

Само по себе то, что он угодил в ЦТМО, Никиту не удивило — как-никак он помнил, что летел на вертолете, принадлежавшем этой организации. Однако как сюда попали вещи из его комнаты? И не только книжки-тетрадки, но и мебель, которую в портфеле не унесешь…

В это время послышались шаги, и на пороге комнаты появилась мама. Сказать, что это сильно удивило Ветрова, пожалуй, нельзя. Он уже начал соображать, что Сергей Сергеевич Баринов слов на ветер не бросает. Раз сказал, что примет меры, значит, так оно и будет. И для защиты Никитиных родителей от банды Ворона попросту перевез их в свой охраняемый поселок, выделив соответствующую жилплощадь. Однако, по идее, это должно было произвести на родителей Никиты весьма неоднозначное впечатление. Потому что далеко не каждый гражданин России сохранит здравый ум или хотя бы спокойствие, если к нему заявятся поутру и предложат переселиться из стандартной квартирки в благоустроенный коттедж, да еще и забесплатно. Наиболее нервные, наверно, милицию вызовут или отстреливаться начнут.

Родители Ветрова огнестрельного оружия не имели, но в милицию наверняка позвонили бы. И уж если бы выехали, подчиняясь силе, то не выглядели бы так спокойно, как выглядела сейчас мама. Во всяком случае, та мама, которую знал Никита, наверняка задала бы массу вопросов. Начиная с сакраментального: «Что все это значит?» и кончая тривиальным: «С кем ты пил?» Последний вопрос Никите казался совершенно неизбежным, ибо, как ему представилось, его должны были занести в этот дом на руках, раздеть и уложить, ибо сам он все это время спал. А что может подумать стандартная мама в такой ситуации?

Однако мама смотрела на Никиту без какого-либо негодования, презрения или хотя бы удивления во взгляде. Скорее, с нежностью и даже гордостью. Мол, надо же, какого же славного сына я родила и воспитала!

— Проснулся? — порадовалась мама. — Кушать будешь?

Было такое ощущение, что Ветров накануне самым обычным образом, часиков в семь вечера, пришел домой в родную квартиру, поужинал, посмотрел телевизор и в десять часов лег спать сном праведника. Иными словами, в течение ночи и утра с ним ничего существенного не происходило. Во всяком случае, такого, что могло бы взволновать родителей.

Но на часах было 13.34. Мама могла хотя бы спросить, отчего Никита до сих пор не в университете. А у него не было в обычае прогуливать лекции. Кстати, наличие мамы в этот час дома тоже показалось удивительным. Несмотря на то что зарплату по-прежнему регулярно не платили, она усердно ходила на работу. Как и папа. Чем они там занимались, Никита почти не интересовался, но догадывался, что, главным образом, общались с сослуживцами.

— А ты что, сегодня не работаешь? — осторожно поинтересовался Никита.

— Сергей Сергеевич дал нам два дня на обустройство, — улыбнулась мама. — Послезавтра мы с папой выходим на работу в ЦТМО.

Она сказала об этом так, будто знала профессора Баринова со школьной скамьи, а в ЦТМО мечтала работать с детства. Никита, конечно, этому жутко удивился. Он ведь ни о Баринове, ни о ЦТМО ничего родителям не говорил. Только обмолвился, что ходит по вечерам на курсы иностранных языков.

— Так ты будешь обедать? — спросила мама.

— Конечно, — кивнул Никита.

— Тогда пошли на кухню.

Кухня оказалась на первом этаже коттеджа, и пока они с мамой туда дошли, Никита смог полюбоваться на планировку этого скромного домика площадью аж в 250 квадратных метров. Мебели, привезенной сюда из московской квартиры, хватило лишь на то, чтоб заполнить максимум десятую часть помещений. А для того, чтоб остальные комнаты выглядели жилыми, по самым скромным прикидкам Никиты нужно было закупить барахла тыщ на двадцать долларов.

Спрашивать о чем-либо Никита опасался. Он подозревал, что Сергей Сергеевич или его люди изложили старшим Ветровым какую-то свою версию событий, а потому мог задать какой-либо неудачный вопрос, который заставит папу с мамой усомниться в откровенности профессора. Вряд ли это могло вызвать какие-то фатальные последствия, но неприятности — наверняка.

Поэтому Никита постарался ничему не удивляться. Даже тому обеду, которым его накормила мама. Неделю назад она просто удавилась бы, если б ей пришлось потратить столько денег на продукты. Салат из крабовых палочек и консервированной кукурузы со свежими огурцами под майонезом — это еще ерунда! Второй был куда круче: в его состав входил кочанный салат, цветная капуста, опять-таки свежие огурцы и помидоры, яблоки и даже виноград! В апреле месяце, между прочим. А ресторанная солянка с маслинами и лимонами на первое? А отбивные с горошком, зеленью и картофелем? А персиковый компот?! Может, конечно, и не Бог весть что, но после того, как они несколько лет подряд питались в основном лапшой, вермишелями, китайской тушенкой, «ножками Буша» и бульонными кубиками… Ничего подобного тому, что было выставлено на стол сейчас, несчастные научные работники не могли себе позволить, как говорится, с «начала эпохи реформ». Да и при проклятом застое, пожалуй, ничего такого организовать бы не смогли.

Никита принялся за поглощение пищи, а мама тем временем стала обстоятельно рассказывать, как она собирается обставить новое жилище. Впечатление было такое, что у нее на текущем счету несколько сот тысяч баксов или она только что получила сведения о том, что у нее скончалась тетя-миллионерша в США. Вместе с тем, она совершенно ничего не рассказала ни о том, как именно происходило их переселение со старой квартиры, ни о том, какое впечатление на них с отцом это произвело. Хотя Никита знал, что мама с удовольствием и обстоятельно рассказывала о том, как ей удалось купить что-нибудь по дешевке, даже если экономия исчислялась несколькими рублями или копейками. Неужели она не сочла уместным порадоваться тому, что приплыла такая огромная халява? В конце концов, вполне логично было бы поинтересоваться тем, откуда она, эта халява, взялась. Но и вопросов Никите мама не задавала. Это было совершенно не в ее характере.

Создавалось впечатление, будто она уверена в том, что ее сыну вся история с переездом известна во всех подробностях. С чего бы? Ведь она прекрасно знает, что Никита отсутствовал дома ровно сутки, прибыл в поселок ЦТМО не раньше чем в семь утра, потом шесть часов проспал без задних ног и ни о каких подробностях знать не знает. Вряд ли ей запретили говорить об этом. Наверняка Баринов и его люди постарались создать впечатление, что вся передислокация связана всего лишь с благотворительной инициативой Сергея Сергеевича. И ни о том, что старшим Ветровым угрожала опасность, ни о том, что Никита чудом выкрутился из больших неприятностей, сообщать не стали. Тем более, наверное, не стоило нагнетать секретность вокруг самого факта переезда. Запретить расспросы Никиты о том, где он пропадал — это куда ни шло, но почему бы не рассказать о таком чудесном событии, как внезапное вознесение в ЦТМОшный рай?

Когда Никита закончил допивать компот, в прихожей раздался звонок. Никита торопливо подбежал к двери, открыл ее и увидел невысокого, плотного мужичка лет тридцати в шоферской куртке и вязаной шапочке.

— Здравствуйте, — сказал он вежливо. — Меня Юра зовут. Сергей Сергеевич просит Никиту Сергеевича срочно прибыть в Центр. Машина у калитки.

— Передавай ему привет! — помахала ручкой мама, когда Никита накинул куртку и вышел вслед за водителем.

У калитки стоял «Чероки». Никита уселся рядом с Юрой, и тот быстро домчал его до главного подъезда ЦТМО. В принципе, пешком туда Никита сумел бы дойти минут за 15, но, должно быть, профессор Баринов и впрямь очень торопился встретиться с господином Ветровым, раз не только машину прислал, но и сам вышел в вестибюль, когда туда направился Никита.

— Здравствуйте, — протянул руку профессор. — Прошу за мной!

Прозвучало резковато. Никита даже подумал, а не попадет ли ему за что-то, хотя вроде бы все, что он сделал в течение суток, особого вреда ЦТМО нанести не могло.

Когда Никита очутился в кабинете директора ЦТМО, то ощущение вины у него усилилось. На столе для заседаний лежала кожаная куртка, которую Ветров затрофеил у одного из «вороновцев», а также два пистолета и бумажник Маркела, вынутые из ее карманов. Как будто вещественные доказательства преступлений, совершенных Никитой в эту ночь. Кажется, в вертолет Никита залезал еще в этой куртке, а вот где ее с него сняли — не помнил.

— Присаживайтесь, — сказал Баринов. — Рассказывайте по порядку обо всем, что с вами произошло. Постарайтесь не упускать деталей, это может быть очень важно. Прошу!

Никита начал рассказывать. Как ни странно, это повествование у него получилось более-менее связным и, на его взгляд, достаточно подробным. Сергей Сергеевич слушал внимательно, не перебивая, но делал какие-то пометки на листочке, должно быть, готовил будущие вопросы.

— Так, — кивнул профессор, когда Никита закончил рассказ. — Значит, вот эту куртку вы взяли у одного из похитителей?

— Да, — кивнул Никита. — И еще шапочку с прорезями…

— Вот этот бумажник лежал в куртке?

— Нет, — уверенно произнес Ветров. — Это Маркел обронил, когда корчился.

— Точно? А почему вы его подобрали?

— Просто хотел узнать, кто это был… — смутился Никита, отчего-то подумав, что его подозревают в мародерстве.

— Вы его просматривали?

— Нет, не успел. Позвонил Борис, и я сунул бумажник в карман. А потом появился Механик…

— Насчет того, что там была Анюта Белкина, вы совершенно уверены?

— Да. Она побежала следом за Механиком.

— Вы вот этот конвертик видели? — Баринов показал Никите черный бумажный квадратик.

— Нет… — удивленно произнес Никита.

— Может быть, забыли? — Тон профессора Никите очень не понравился.

— Нет, я его точно не видел! — сказал Никита, постаравшись придать голосу максимум уверенности.

— Понимаете, Никита, — голос Баринова несколько смягчился. — Нам сейчас очень важно знать, откуда взялась эта штучка. Если она попала к вам от ребят Ворона — это одно, а если от Маркела — совсем другое.

— Сергей Сергеевич, — сказал Никита взволнованно. — Я только знаю, что в боковых карманах куртки ее не было. Я туда руки с пистолетами совал, наверняка бы нащупал. И в левом внутреннем ее не было, когда я клал туда бумажник. В правый внутренний я положил это самое «признание», которое они мне на подпись давали.

— Значит, ты убежден, что этот конвертик мог быть только в бумажнике Маркела? — Баринов назвал Никиту на «ты», и это могло быть предвестником чего-то нехорошего.

— Больше неоткуда взяться… Честное слово!

— Очень мне не хотелось бы, чтоб ты ошибся… — строго сказал Баринов. — И уж тем более, чтоб послужил игрушкой в чужих руках…

Сергей Сергеевич посмотрел на Никиту каким-то пронизывающим, холодным взглядом. Тут и при том, что говорил абсолютно искренне, начнешь волноваться и сомневаться. Тем более, что господин Баринов, должно быть, в этой искренности очень даже не уверен.

— Ладно, — медленно сказал профессор, — теперь еще раз расскажи о том, как тебе предложили быть связником.

Никита повторил, постаравшись вспомнить как можно больше деталей. О некоторых, рассказывая в первый раз, он не упомянул, потому что ему показались несущественными, о других просто не вспомнил вовремя. Однако Баринов не стал к этому цепляться.

— Спасибо, — сказал он. И очень погрустнел почему-то. Никите даже показалось, будто он очень расстроился. Было ощущение, что ему теперь совсем не до Ветрова. Потом Сергей Сергеевич словно бы стряхнул с себя это пасмурное состояние и произнес бодрым тоном:

— Ну, как родители на новом месте, обживаются?

— Да, — кивнул Никита. — Только я много в их поведении не понимаю… И вообще, они вроде бы будут работать в ЦТМО? Это правда?

— А зачем мне нахлебников держать? — усмехнулся профессор. — Будут работать. Они неплохие специалисты в своей области, еще не старые, не закосневшие. Вполне смогут принести ощутимую пользу. Дом понравился?

— Еще бы! — сказал Никита вполне искренне.

— Будете пользоваться им столько времени, сколько проработаете у меня. Но отныне, к сожалению, выход за пределы поселка у вас будет строго ограничен. Потому что повторения вчерашней истории мне совершенно не хочется. Будете жить здесь, со всеми удобствами, на свежем воздухе. Родители твои, по-моему, все прекрасно понимают, и в Комиссию ООН по правам человека жаловаться не собираются. Свобода есть осознанная необходимость.

— Мне вот только их поведение немного странным показалось. Точнее, мамы, отца я еще не видел… — осторожно произнес Никита. — Я ведь все-таки целые сутки пропадал. И потом, как-то уж очень спокойно они все восприняли. Не могу поверить, что вчера у них не было хотя бы вопросов по поводу этого переселения…

— Да ты дипломат, Никита Сергеевич! — Сергей Сергеевич громко захохотал в своем обычном стиле. — Нет бы спросить: «А не испугались ли мои родители, когда им такое счастье привалило?»

— Я бы мог спросить и так… Но дело не в этом. Мне просто кажется, будто они даже не заметили, что меня при этом дома не было…

— Ты им об этом говорил?

— Нет, не стал.

— Это неплохо, что ты такой наблюдательный, — посерьезнел профессор. — Действительно, если бы мы просто приехали с трейлером и десятком молодцов, которые перекидали бы все их имущество в кузов, а их самих насильно запихнули в джип и привезли сюда, то могли бы массу неприятностей себе обеспечить. И они, и соседи заволновались бы, может быть, милиция бы вмешалась, еще кто-то мог нездоровый интерес проявить… Поэтому мы вынуждены были предварительно применить технические средства, которые помогли твоим родителям воспринять эту операцию как давно ожидавшуюся и даже забыть о тех волнениях по поводу твоего отсутствия, которые они всю эту ночь испытывали. Есть у нас такие возможности. Об этом им пока ничего говорить не надо. Надеюсь, ты меня верно поймешь. Воспринимай все так, как будто ничего не было. Переехали и переехали, получили новую работу, высокооплачиваемую и интересную.

— Сергей Сергеевич, — набрался духу Никита, — а мы теперь как, навсегда ваши пленники? Вы нас не выпустите отсюда вообще?

— Видишь ли, — сказал Баринов строго, — слово «пленники» я бы не употреблял. В принципе, если вдруг получится так, что нам с вами придется расстаться, то расстанемся без промедления. Но это, пожалуй, самый плохой исход дела. Ты неглупый парень и, наверно, догадался, что здесь, в ЦТМО, занимаются очень серьезными делами. И у нас много врагов. К сожалению, не только по ту сторону забора. Сегодня ты, может быть, сам того не желая, принес мне лишние доказательства против человека, которому я очень многое доверил. Хотя я еще не уверен в том, что тебе их не подбросили специально, однако мне они будут буквально стучать в сердце, как «пепел Клааса», выражаясь языком Шарля де Костера. Вот так! Но это не все. Почти наверняка с ним вместе работает еще кто-то. Поэтому нужно быть очень осмотрительным и осторожным. Запутать и повязать могут в два счета. И тогда придется расставаться. Иногда под этим подразумевается, чего греха таить, летальный исход. Постарайся не делать неверных шагов, ладно?

— Постараюсь… — сказал Никита, поежившись.

— Ну, тебе пора на занятия к Глебу. И не забудь, что у тебя впереди важная встреча с тем самым Николаем. Инструкции получишь позже, непосредственно перед контактом. Ну, все! Ступай заниматься, передай наш горячий пролетарский привет лейбористской Великобритании!

Никита покинул кабинет со смешанным чувством страха и удивления…

 

ТАИНСТВЕННАЯ ПЛЕНКА И ХИТРАЯ ИГОЛКА

Выпроводив Ветрова, профессор набрал номер на внутреннем телефоне.

— Танечка, будь добра, подойди ко мне.

Уже через минуту в кабинет Баринова вошла явно взволнованная Татьяна Артемьевна.

— Как настроение? — спросил свекор.

— Довольно бодрое, — ответила невестка.

— Сейчас я тебе его немного испорчу, — полушутя произнес Сергей Сергеевич. — А может, и сильно испорчу, как знать… Присядь, чтоб не упасть.

Он достал из папки листок бумаги и положил его перед Татьяной на стол.

— Прочитай и ознакомься. Это показания, которые нынешней ночью собирались выбить из Ветрова. Требовали его подпись.

— Кто?

— Это я тебе пока не скажу. Ты в суть самих сведений вчитайся. Особенно в тех местах, которые касаются «Светы и Кº». А заодно, насколько возможно, попытайся объяснить, откуда получена эта информация.

Татьяна стала читать листки, все больше хмурясь после каждой просмотренной страницы. Наконец она положила «показания» на стол и вздохнула:

— Мишенька постарался… Мерзко.

— С последним согласен — мерзко. А вот насчет Мишеньки — извини, пока не хотел бы ставить точку. Отрабатываю и другую версию.

— В том смысле, что не он, а я?

— Это ты сама сказала. Пока подожду объявлять. Налицо факт: утечка идет из самого верха ЦТМО. Информация, которая здесь обозначена, имела самое ограниченное распространение. Ты, он и я. Ее нельзя получить ни из документов, ни из компьютеров, ни из прослушивания. Плюс система нейроблокировки, исключающая несанкционированный вывод информации на устную и письменную речь.

— Значит, вы и себя подозреваете? — сыронизировала Татьяна. — Кроме вас, никто нейроблокировку снять не может.

— Почему же? — прищурился Баринов. — Есть специалисты… Думаю, что при достаточном энтузиазме нейролингвист такого уровня, как ты, вполне смог бы расколоть этот орешек. За месяц примерно. Или даже быстрее. А вот Миша — не сможет. Он полный нуль в этих вопросах.

— Сложный случай… Могу застрелиться, если вам так спокойнее. Или немного подождать?

— Безусловно. Я тоже человек и могу допустить ошибку. Но об этом после. Только что я беседовал с Ветровым. Послушай запись для общего развития…

Профессор включил диктофон, на который были записаны откровения Никиты насчет его злоключений прошлой ночью. Татьяна Артемьевна слушала с каменным лицом. Сосредоточенно, будто намеревалась наизусть выучить всю запись.

— Ну-с, каково впечатление?

— Нервы щекочет, — сказала Татьяна с недоброй усмешкой. — Если все это было на самом деле, конечно…

— Точное определение, нечего сказать. Конечно, весь этот детектив с похищением и побегом мы уже проверяем. История в карьере подтверждается полностью. Сейчас отрабатывают вопрос на бывшем авторемонтном заводе и прилежащем поселке. Тоже, судя по всему, найдем полное подтверждение Никитиной версии. Ворона, конечно, в ближайшие дни не взять, он, скорее всего, уже за кордоном — понимает, что после такого прокола ему тут жизни не будет. Но кое-кого из его компании, возможно, и удастся отфильтровать. Так или иначе, сможем окончательно все прояснить.

— Никакой связи между Вороном и Маркелом не просматривается? — поинтересовалась невестка.

— Пока не установили. Сам по себе Маркел — исполнитель, боевик. У него есть пахан по кличке Ребро. Но с Соловьевым Ребро никак не связан, это уже точно известно. Обычные бандиты — жаждут срочного выхода на международный уровень. Но нет опыта и знаний, примитивы. Взялись работать с банком через какого-то лоха, имевшего самые начальные представления о том, как надо мыть деньги. Потом, когда он оказался на краю пролета, решили наскоро обработать его начальника. В лоб, на чисто физических основаниях. Бумажки, которые для него готовили, нашли при Маркеле, как оказалось — топорнейшая работа, элементарной проверки не выдержат. Сам удивился, как они с этими «липами» надеялись отмазаться.

— Анюта Белкина у них случайно оказалась?

— Этот вопрос пока не уточнен. Ветров не утверждает прямо, но косвенно подводит к мысли, что нет, не случайно. А вот если поверить вот этой штучке — то как раз наоборот.

И профессор достал тот самый маленький конвертик, который показывал Ветрову.

— Что это? — заинтересованно спросила Татьяна.

— Фотопленка, — Баринов вынул из конвертика надрезанную целлофановую упаковочку. Сквозь двойной целлофан просвечивал кусок 35-миллиметровой пленки, размером в стандартный кадр. — Мы уже отпечатали то, что сюда втиснуто. Фактически, это микрофиша с десятью страницами машинописного текста. Можешь прочитать с фотоотпечатков. Немецкий для тебя не проблема.

Татьяна углубилась в чтение, а свекор сказал:

— Неправда ли, неплохое дополнение к папкам Ханнелоры?

Зам. директора ЦТМО по основной деятельности ответила не сразу. Лишь после того, как был прочитан последний из десяти отпечатков, она сказала:

— Да, эта пленка нас намного продвинет вперед. Но откуда она взялась? То есть, как я поняла из вашего диалога с Ветровым, он этого конвертика в глаза не видел и считает, что он мог вывалиться только из бумажника Маркела. Но как конвертик попал к Маркелу?

— В том, что он был у Маркела, я пока сомневаюсь, — прищурился Сергей Сергеевич. — А вот в том, что единственное место, где этот конвертик мог обнаружиться — папки Ханнелоры, почти уверен. Непосредственно с папками работаешь только ты.

— Это приговор? — с ледяным спокойствием спросила Татьяна.

— Нет, пока только обвинительное заключение. Оправдывайся!

— Во-первых, с чего вы взяли, что этот конвертик мог лежать только в папках Ханнелоры? Ветров и Светлана были в спецпомещении объекта «Лора» и могли прибрать этот конвертик отдельно от них.

— Света забрала папки, не имея представления о том, что в них содержится. Ветров тоже об их содержании ничего не знал, кроме того, что вычитал в «повести Белкина». Прочесть их содержимое они не могли. Тем более оценить значение этого конвертика. Кстати, вот здесь, в его верхней части, имеются два прокола от иглы. Он был к чему-то подшит, неправда ли?

— Вам виднее.

— Ну, это мы позже уточним, — пообещал Сергей Сергеевич. — Папки посмотреть недолго. И если обнаружится, что на какой-нибудь обложке или страничке присутствуют дырочки, похожие на эти, то это будет подтверждением в пользу того, что конвертик оттуда, мягко говоря, свистнули. А затем передали, допустим, тому же Ветрову. Чтобы тот завернул его в рублевую бумажку и подал бомжу по кличке «Билли Бонс». Или отдал его липовым похитителям, которые потом организовали ему героическое спасение, не пожалев для этого трех ненужных в хозяйстве жлобов и «Ниссан-Патрола», который, как выяснилось, числится в угоне.

— Не слишком ли это сложно? — засомневалась Татьяна.

— Ворон — птица мудрая. А Соловьев, который за ним стоит, — в некотором роде гений. На самом деле, конвертик аккуратно расклеили, если он еще не был расклеен, сделали отпечатки с пленки, а потом снова заклеили и отдали Ветрову, который благополучно «бежал», совершив пару героических подвигов. Заодно, кстати, притащив компромат на моего родного сына…

— …Или на меня, — все так же спокойно, без дрожи в голосе добавила Баринова.

— Тебе виднее, — без улыбки констатировал Сергей Сергеевич. — Вообще-то, муж и жена — одна сатана.

— Только не мы с Мишей, — сказала Татьяна. — И вы это хорошо знаете.

— Знаю, — кивнул Сергей Сергеевич. — В общем, так. От работы я тебя временно отстраняю. Пропуска на вход в Центр и выход из поселка — на стол. Ключи от сейфа и кабинета — тоже. Будешь находиться под домашним арестом до окончания расследования.

Татьяна невозмутимо выложила на стол пропуска и ключи.

Сергей Сергеевич нажал какую-то кнопочку, и уже через минуту в кабинет вошел плечистый парень из СБ ЦТМО.

— Валентин, организуй сопровождение Татьяны Артемьевны до нашего дворца и передай Пашинцеву, что в отношении нее вводится третий режим.

— Есть! Пройдемте, Татьяна Артемьевна… — корректно, но внушительно произнес эсбэшник.

— Я сумочку оставила в кабинете, — припомнила Баринова.

— Ничего, не пропадет, — успокоил ее свекор. — Идите!

Когда арестованная невестка удалилась, конвоируемая Валентином, Сергей Сергеевич вновь взялся за внутренний телефон.

— Михаил? Не сильно занят? Зайди-ка, сынок! Да, прямо сейчас. Очень срочно!

Президент фирмы «Барма» сумел преодолеть пятнадцать метров, разделяющие двери кабинетов, аж за пять минут.

— Садись, — отец указал Михаилу на тот же стул, где до него сидела Татьяна. — Сколько ты уже живешь на втором режиме?

— Пятый день, — мрачно ответил сын.

— Скучно, наверно? Ни в кабак съездить, ни в казино… Небось, даже деньжата залежались? — спросил Баринов-старший с легкой издевкой.

— Думаешь, я не понимаю, что дело не в этом? — обиженно произнес Михаил. — Ты мне не доверяешь?

— Я всем не доверяю, дорогой сынок. Мы не в игрушки играем, а потому я не могу тебе позволить вести жизнь плейбоя. Я тебя предупреждал три раза. Первый раз, когда ты просадил в казино полста тысяч баксов за одну ночь, причем на глазах стукача налоговой полиции. Это обошлось парой взяток. Второй раз, когда ты решил покататься по ночной столице на скорости 120 км в час и сбил гаишника. Его семья сейчас от меня тысячу баксов в месяц получает, за потерю кормильца, плюс тем, кто тебя должен искать, пришлось отстегнуть пять тысяч. Ну и третий случай, когда тебя зацепила шлюха с контактом на Соловьева. Любой другой работник был бы за это уволен без выходного отверстия. Или, минимум, посажен на третий режим. Ты отделался вторым. Только потому, что я твой отец. А теперь, между прочим, у меня в отношении тебя и твоей супруги появились веские подозрения…

— Какие? — испуганно спросил Михаил.

— Вот листочек, добрые люди из команды Ворона попросили одного мальчика это подписать в качестве «признания». Читай и думай, что ответишь.

«А руки-то у него дрожат…» — с грустью отметил Сергей Сергеевич, когда сын взял «признание» и начал читать. Михаил читал, соображая про себя что-то…

«И глаза бегают… Как в детстве, когда шкодил. Эх, беда!» — без злобы, скорее сокрушенно подумал Баринов-старший.

— Ладно, — произнес он вслух. — С ответом можно подождать. Прослушай, о чем мы тут с твоей супругой беседовали.

Сергей Сергеевич включил второй, встроенный в стол диктофон, на который записалась не только беседа с Татьяной, но и воспроизведение с первого, когда старший Баринов прокручивал для невестки запись разговора с Никитой.

Наверное, то, как реагировал Михаил на слова, звучавшие из динамика, можно сравнить с летней питерской погодой. Двадцать минут солнца с духотой от раскаленного асфальта и следом двадцать минут дождя с пронизывающим ветром. А потом — по новой жара с духотой и по новой дождь с ветром. Михаил менялся в лице даже с меньшей периодичностью. Временами он краснел, ему хотелось что-то сказать, но он явно боялся усугубить свое положение. Затем он успокаивался, даже приободрялся и опять сдерживал себя, как видно, опасаясь, что скажет себе во вред. Наверно, будь это чужой человек, Сергея Сергеевича эта реакция немало позабавила бы, но это был сын, единственный, на данный момент, наследник…

— Значит, ты ее арестовал? — спросил Михаил, когда отец выключил диктофон.

— Перевел на третий режим. Придется провести серьезное расследование, — с каменным лицом произнес Сергей Сергеевич. — Пока еще нет веских доказательств ее прямой работы против нас. Поэтому она так уверенно и держится. А специалист она хороший, и мне не хотелось бы совершить ошибку. К тому же заменить ее будет трудно. Ты со мной согласен?

— Конечно, — заторопился Михаил.

— Ну ладно, иди работай… Я тут заговорился с вами, а мне уже пора в восьмой сектор заглянуть. Лариса просила осмотреть ноль-четверку после ее возвращения. Так что, если ко мне какие-то вопросы появятся, — в течение часа меня на месте не будет… Да, тут твоя супружница жаловалась, что забыла сумочку в кабинете. А ключи я у нее отобрал. Возьми их, будь добр, забери сумочку и положи к себе в сейф. Когда я вернусь, придется ее осмотреть.

Михаил вышел из директорского кабинета, а Сергей Сергеевич, заперев двери, сел к монитору своего мощного компьютера, на экране которого светилась заставка — какие-то слоны и носороги бесконечной вереницей шли справа налево.

Баринов-старший убрал с экрана заставку и вывел на монитор картинку с телекамер, установленных в коридоре. Михаил как раз вышел из приемной в холл между тремя кабинетами, но двинулся не к себе, а в кабинет Татьяны.

— Ну-ну, — вздохнул Сергей Сергеевич, включая видеозапись в тот момент, когда Михаил вставил ключ в замочную скважину. Когда сын, воровато оглянувшись и убедившись, что в коридоре никого нет, вошел в кабинет своей супруги и закрыл дверь, старший Баринов включил камеры, установленные в кабинете. Их было четыре, и на экране, разделившемся на четвертушки, можно было наблюдать Михаила в любом углу комнаты.

Младший Баринов запер за собой дверь, что заставило отца только покачать головой.

Татьянина сумочка лежала на письменном столе, и Михаилу не надо было ее долго искать. Казалось бы, зачем запирать дверь, если только и надо, что взять эту скромную, но изящную вещицу и перенести ее в кабинет напротив? Но Михаил открыл сумочку. А его отец сразу же развернул на весь экран ту четвертушку изображения, с которой были наиболее четко видны манипуляции отпрыска.

— Подонок… — с горечью вздохнул Сергей Сергеевич, когда увидел, как Михаил, вынув из кармана какую-то монету, подкладывает ее в сумочку. Разрешающая способность камеры не позволяла Баринову-старшему разглядеть достоинство монеты, но он и так знал, что это тот самый пятак 1961 года, который фигурировал в рассказе Никиты.

Михаил, подбросив жене в сумочку «улику» и вроде бы уже намеревавшийся уйти, вдруг остановился. То ли вспомнил о чем-то, то ли увидел нечто, натолкнувшее его на мысль. Сунув руку в сумочку, он вынул оттуда какой-то маленький ярко-красный предмет. Сперва показалось, будто это помада, но уже через минуту, когда Михаил развинтил цилиндрик, Сергей Сергеевич разглядел — игольница!

— Да ты, братец, еще и дурак! — в сердцах произнес он и снял трубку внутреннего телефона, не отрывая глаз от экрана.

— Охрана? Быстро двух человек к кабинету Татьяны Артемьевны! Но тихо, без беготни и топота. Задержать Михаила Баринова на выходе из кабинета! Нет, не ослышался. Задержать и в наручниках — ко мне! Именно так, в наручниках! Связь по УКВ, волна обычная. Доложить о готовности через три минуты. Ваш позывной «Антон».

С этими словами он вынул из письменного стола рацию.

Тем временем Михаил направился к сейфу, ключ от которого висел на одной связке с ключом от кабинета. Камера — Сергей Сергеевич вновь развернул изображение, но уже с другой четвертушки — четко зафиксировала, как младший Баринов отпирает сейф, достает одну из красных папок с гитлеровским орлом и свастикой, кладет на стол и, выдернув из Татьяниной игольницы иголку, прокалывает рядышком две дырочки в обложке папки…

— Идиот! И это мой сын?! — негодованию Сергея Сергеевича не было предела. Но ярость уступила место трезвому расчету и, когда рация доложила: «Я Антон, готовы работать», он сказал:

— Наручники отставить. Вежливо сообщить о том, что я жду его в 305 комнате с сумочкой. Сопроводить, естественно.

— Понял вас. Работаю, как приказали…

 

ТАЙНА «НОЛЬ-ЧЕТВЕРКИ»

Часа через два директор ЦТМО появился в 8 секторе. Лариса Григорьевна встретила его с озабоченным лицом.

— В чем дело? — спросил Сергей Сергеевич, у которого тоже читалось на лице раздражение. — Что-то нештатное? С «четвертой»?

— Нет, — мотнула головой Лариса. — «Ноль-пятая» беспокоит. Последействие протекает очень необычно.

— А у «шестой» как?

— Все нормально. Без отклонений.

— Идемте.

«ЦТМОтя» отперла дверь в палату с номером 83. Здесь располагались две койки, оборудованные точно так же, как те, что стояли в соседней, 81-й палате, где обитали три молодых мамаши под номерами 8-01, 8-02 и 8-03 со своими странными годовалыми сыночками, проводившими весь день в лазании по «полосе препятствий». На койке под номером 8-05 сидела растрепанная и разъяренная Светка-Булочка, а на койке 8-06 пластом лежала и тихо стонала Люська.

— Явились?! — прорычала Светка. — Сволочи! Гестаповцы! Мы вам что, крысы лабораторные? Что вы с нами сделали, а?!

— Во-первых, здравствуй, Света! — сказал Сергей Сергеевич спокойным тоном. — Плохо себя чувствуешь, да?

— Он еще спрашивает! — взвыла Булочка. — На иглу посадил, зараза очкастая! Ломает — хоть вешайся! Ну, смотри, гребаный профессор! Наши твою подставу расколют, будь спокоен!

— Не нервничай, — Баринов приблизился к Светке. — Успокойся! Ляг на кровать и не двигайся. Бери пример с Люсеньки. Видишь, она лежит спокойно и не дергается. Я гарантирую, что у нее через три часа пройдут все болезненные ощущения. А ты, если будешь продолжать прыгать и ругаться, еще сутки промучаешься.

— Какой подлец, а! — не унималась Светка. — Заманил, гад! Убежище посулил! И я, как дура, попалась…

— Что ты волнуешься? — произнес Сергей Сергеевич. — Уколы, которые мы вам сделали, абсолютно безвредны для здоровья. Все эти боли в суставах, общая слабость и тяжесть в голове, которые ты сейчас испытываешь, — ничто по сравнению с настоящей наркотической ломкой. Уколы эти нисколько не отразятся на физическом развитии твоего ребенка. Во всяком случае, они намного безвреднее того героина, который распространяла твоя контора. И от которого, между прочим, не один десяток матерей произвели на свет врожденных наркоманов. У тебя по этому поводу никогда совесть не шевелилась, а? Или просто денежки считала, радовалась?

Светка притихла, схватилась за лицо и повалилась на койку, а затем, всхлипнув, уткнулась в подушку.

— Поплачь, поплачь… — успокаивающим тоном произнес Баринов. — Это сейчас тебе полезно. А пока ревешь, я тебе кое-что объясню. На вас, как и на нескольких других женщин, я возлагаю большие надежды. Вам — я не боюсь высоких слов! — уготована великая миссия. Вы станете матерями новых, более совершенных людей. Людей XXI века! И сами кардинально изменитесь. Может быть, лет через пятьдесят ваши с Люськой имена попадут в учебники истории!

— Почему? — это спросила Люська, едва сумев повернуть голову на подушке.

— Потому что ваши дети смогут то, что сейчас не под силу никому из живущих. Смогут, например, поднимать штанги весом в 300 или 400 килограмм, попадать из пистолета в копейку с расстояния в 100 метров, проплывать без отдыха по 50 километров в самой холодной воде, перемножать в уме пятизначные цифры за какую-нибудь минуту, запоминать и сохранять в памяти по нескольку томов информации. Это будут сверхлюди, понятно?

— Господи! — ахнула Люська. — Неужели правда?

— Слушай его больше! — шмыгая носом и стирая слезы с глаз, буркнула Светка. — Наркоту на нас испытывают новую! Небось, ту самую, которую хотели на Партизанской улице делать.

— Насчет объекта на Партизанской — ты права. Но только там мы будем производить не наркотик, а препараты, которые укрепляют физическое и нравственное здоровье людей. Лариса, покажите-ка им кассету с малышами из первой тройки…

— Сейчас, — Лариса Григорьевна включила видеодвойку, установленную на Светкиной койке, и вставила кассету.

На экране появились те самые, серьезные, упитанные и рослые для годовалого возраста карапузы, которые преодолевали явно непосильную даже для пятилетних ребятишек полосу препятствий.

— Видите, какие ловкие? — заметил Баринов. — А вот сейчас смотрите, как они буквы пишут.

Малыши с номерами 8-011, 8-021 и 8-031 на спинах курточек, стоя каждый около своей грифельной доски, аккуратно выводили прописные буквы. Громадное большинство первоклассников-семилеток написали бы их намного корявей.

— Я бы показал и то, как они читают, — сказал Сергей Сергеевич, — только вы ведь не поверите, подумаете, будто за него какой-нибудь десятилетний озвучивает. Лучше поглядите, как они рисуют.

Он промотал запись вперед, и в кадре возникли три молодые женщины, сидевшие рядком на стульях. Это были мамы супермладенцев — на нагрудных карманах розовых пижам у них значились номера 8-01, 8-02, 8-03. Перед ними, примерно на уровне колен, были установлены не то мольберты, не то пюпитры какие-то, к которым были прилажены чистые листы ватмана. Малыши, будто солдатики, стояли в строю, каждый напротив своей мамаши. И не вертелись, не шевелились! Потом голос невидимой Ларисы Григорьевны произнес:

— Нарисуйте портрет мамы!

Малыши взяли с пола карандашики и пошли каждый к своему листу ватмана. А затем, держа карандаши так правильно и ловко, как не всякий первоклассник умеет, стали наносить на бумагу очень точные контуры сидевших перед ними женщин. Светка и Люська с изумлением глядели на то, как прямо на их глазах рождались вполне узнаваемые карандашные портреты мам. Камера стояла наискось, и видно было, что никто малышей за руку не водит, а цифирки, менявшиеся в левом нижнем углу, доказывали, что тут нет никакого монтажа. Мальчики, несомненно, рисовали самостоятельно.

— Ну как? — спросил Баринов. — Хотелось бы вам иметь таких хлопцев?

— Какие-то они ненастоящие… — пробормотала Светка. — Не смеются, не плачут…

— Зато очень послушные. И абсолютно ничем не болеют. Правда, у этих ребят и мамы, и папы получали уколы наших препаратов. А на вас мы хотим проверить, что получится, если сделать уколы только мамам. Вы идеальные объекты для этого эксперимента. У вас практически одинаковый срок беременности, к тому же — общий отец.

— Короче, Люська, мы с тобой мыши подопытные… — еще раз, хотя и менее зло произнесла Светка.

Баринов нахмурился.

— Светлана Алексеевна! — произнес он очень строгим тоном. — Я не стану опровергать то, что вы сказали. Да, вы подопытные спецсубъекты. Но это наилучший статус, который вам можно предложить на сегодняшний день. Я бы мог показать вам материалы уголовных дел, согласно которым вас лично вполне можно осудить к очень большому сроку заключения. Мужчину бы вообще приговорили к расстрелу. Но можно не сомневаться, что вам не пришлось бы дожить до суда. Вас не пощадили бы, даже не дав разродиться. Потому что есть много людей, которым не захочется, чтоб вы где-то и когда-то назвали их фамилии на суде. На могилах таких женщин, как вы, надо писать сакраментальную фразу: «Она слишком много знала». Я же даю вам шанс благополучно и счастливо дожить до старости, родить здорового, талантливого и послушного ребенка. И пока я жив, ни одно из этих уголовных дел не попадет в суд.

— Короче, вы меня на пожизненное приговорили, так? — ощущая новый приступ злобы, произнесла Светка.

— Не совсем. После того, как вам сделают восемь уколов нашего препарата и вы благополучно родите ребенка, я найду возможность устроить вас в нашем поселке. И уверяю вас, к этому времени вы не будете мечтать о лучшей жизни.

— Ладно, — проворчала Светка. — Допустим, я бандитка, мне — поделом. Ну а Люська-то за что?

— Она тоже много знает. К сожалению, она тоже лишний свидетель по очень многим эпизодам. И ей тоже не дадут прожить долго. Я вас спасаю, девочки, неужели вам это непонятно?

Ответом было молчание обеих. И Светка, и Люська прекрасно понимали, что там, «на воле», у них действительно много шансов не дожить до старости…

Когда Баринов и Лариса вышли из палаты, Светка прошипела:

— Ладно… Покамест банк ихний! А там… Мы еще поглядим!

В коридоре Сергей Сергеевич сказал:

— Я думаю, Лариса, что вы поспешили определить ее поведение как отклонение от нормы. Просто очень волевая, упрямая девчонка. Элементы фрустрации, конечно, просматриваются, но я думаю, что после второй инъекции такого не будет…

— Будем надеяться.

— Ну а теперь навестим «ноль-четверку». Как она себя чувствует?

— Вполне нормально. Надя, откройте 84-ю!

«ЦТМОтя» пропустила Сергея Сергеевича и Ларису в небольшую палату, где за столом сидел(а) Женя, с номером 8-04 на точно такой же пижаме, как у остальных обитательниц 8 сектора. Напротив него на маленьких стульчиках чинно сидели две темнокожие совершенно одинаковые годовалые девочки под номерами 8-041 и 8-042. Если бы эти мулаточки время от времени не моргали глазенками, можно было бы подумать, будто это большие куклы — ни один ребенок в таком возрасте не сумел бы просидеть так неподвижно хотя бы минуту. Правда, Женя читал(а) им книгу, но вряд ли какой-либо нормальный человек смог поверить, будто эти кучерявые малышки могут сосредоточить внимание на тексте, который был им явно не по возрасту:

При виде вошедших Женя прекратил(а) читать и встал(а).

— Здравствуйте, блудное чадо! — весело поприветствовал транссексуала Баринов. — Сколько вы у нас отсутствовали?

Девчушки абсолютно не отреагировали на приход Сергея Сергеевича и Ларисы, как и на прекращение чтения. Ни позы не поменяли, ни головки не повернули.

— Около месяца, Сергей Сергеевич, — ответил(а) Женя.

— «Когда ж постранствуешь, воротишься домой — и дым Отечества нам сладок и приятен!» — Баринов процитировал Грибоедова. — Что ж, везучее вы существо, ничего не скажешь… Честно сказать, я сильно беспокоился, что мы вас больше не увидим. После того, как Рома раскололся и рассказал о том, как они вас с моста сбросили, — совсем было списал со счетов. И честное слово, я сильно переживал за то, что решился на этот эксперимент. Но, как видно, есть Бог на свете…

— Или дьявол… — тихо произнес(ла) Женя.

— Это не суть важно, — ухмыльнулся Сергей Сергеевич. — Важно, что мы вас нашли. Хотя и не там, где искали. Ну а теперь мне хотелось бы знать, кем вы сейчас, месяц спустя, себя ощущаете. Женщиной или мужчиной, Женей или Ксюшей, белым или негритянкой?

— Сложно ответить, Сергей Сергеевич. У меня двойное сознание…

— Ну-ну! — оживился Баринов. — Очень любопытно! Расскажите, пожалуйста, подробнее все, что вы помните о своих… хм!.. составляющих. Сначала о Жене, потом — о Ксюше.

Женя послушно начал(а) рассказывать. Начало его рассказа почти полностью совпадало с тем, что он(а) изложил(а) Раисе в бане. Но затем речь пошла о том, что так и не стало известным Механику.

Однажды — это было пару лет назад — Жене его хозяева сказали: «Поедешь к большому боссу. Мы тебя продали. Обещал, что и тебя не обидит». После этого явились два здоровенных детины, усадили Женю в автофургон без окон и отвезли на аэродром, где прямо из кузова пересадили в самолет. Самолет этот пролетел недолго и сел где-то под Москвой. Но об этом Женя узнал намного позже, так как в полете его усыпили каким-то уколом, и он пришел в себя только в неком закрытом научном центре. То есть в ЦТМО.

Что касается Жени, то его, как ему объяснили, изучали с целью определить, почему он ощущает себя женщиной, когда на самом деле является мужчиной. Однако на второй или на третий месяц пребывания в таинственном учреждении произошло какое-то ЧП. Что именно, ему тогда не объясняли, только сказали, что ему предстоит небольшая операция. Перед операцией его усыпили, и как именно она проходила, он не запомнил, однако именно с тех пор ему стали сниться странные сны, в которых он видел себя чернокожей девушкой. При этом несколько раз с точностью до мельчайших деталей повторялся сон, в котором эта самая негритянка попадала в автокатастрофу, сваливалась с высокой насыпи и оказывалась зажатой в горящей машине. Причем боль от огня и ран некоторое время ощущалась физически, и, даже просыпаясь, Женя обнаруживал на «обожженных» во сне местах красноватые пятна, некоторое время зудевшие, как ожоги I степени. Позже Лариса Григорьевна, которой он сообщил об этих видениях, отвела его в кабинет Клары Леопольдовны, ему сделали очередной укол, и сны про негритянку прекратились. Однако он хорошо запомнил, что эту темнокожую девушку звали Ксюша.

Потом наступил какой-то странный период, в течение которого Жене делали серию уколов некой желтоватой жидкости. Сколько всего инъекций успели сделать, ему не запомнилось. Не запомнил он и того, что именно с ним происходило непосредственно после введения препарата. При этом он, однако, осознавал, что не спит, а совершает какие-то действия по командам, которые кто-то отдает. И даже помнил, что физически не мог не исполнять эти приказы. Но что именно делал, где и как, кто им командовал — память не сохранила. Зато он хорошо запомнил, что когда действие препарата кончалось, наступала страшная слабость, головокружения, боли в суставах, сердечная аритмия — одним словом, что-то вроде наркотической «ломки». Правда, все это проходило само собой еще до следующего укола, но сопровождалось какими-то странными психологическими перепадами. Сразу после того, как проходило физическое недомогание, наступала эйфория, потом — апатия, следом — раздражительность, переходящая в агрессию.

А после этого наступал период, когда Женя несколько дней подряд ощущал(а) себя негритянкой Ксюшей, бывшей питерской путаной. Хотя прекрасно видел и свою светлую кожу, и рыжие волосы и, пардон, первичные половые признаки.

Месяц назад сотрудники ЦТМО неожиданно увезли Женю-Ксюшу в Питер и вернули прежнему «владельцу». Ну а уже оттуда он(а) попал(а) к Лехе Пензенскому…

Баринов слушал внимательно, хотя большую часть того, что рассказывал(а) о себе Женя, знал давным-давно. Более того, он отлично знал то, о чем Женя даже не понятия не имел(а).

Это был один из самых сложных экспериментов, которые были когда-либо поставлены в ЦТМО. Сергей Сергеевич задался целью более чем дерзновенной: переместить человеческую душу — он ее называл «сущностью» — из умирающего организма-«носителя» в жизнеспособный.

Множество подобных попыток завершилось неудачами. И вот — успех! Душа сгоревшей темнокожей девушки поселена в тело юноши. Но это еще не все! Из клеток погибшей негритянки методом клонирования взращены две безымянные девчушки, под номерами 8-041 и 8-042. Они будут идеальными генетическими копиями Ксюши. И тогда душа ее обретет привычное тело и начнет новую, вторую жизнь…

Завершением эксперимента стал месячный «отпуск» Жени из ЦТМО. Баринов опасался, что, попав в привычную среду и ведя прежний образ жизни, Женин организм постепенно «сотрет» вселенную в него сущность Ксюши. Однако Баринов уже знал: этого не произошло. На носителе-транссексуале одновременно существовали две сущности, две души, и теперь от воли Сергея Сергеевича зависело, кем будет ощущать себя Женя…

 

«НЕПРИЯТНОСТЬ ЭТУ МЫ ПЕРЕЖИВЕМ…»

Механик, Юлька, Райка и Анюта в это самое предвечернее время только-только пообедали пшенкой с тушенкой и чаем с вареньем из Райкиного запаса вместо сахара. Сэкономить решили, хотя сахара было до фига, целый мешок песка. Хлеба не было, вместо него пришлось есть жесткие, как камень, сушки, опять-таки из НЗ госпожи Мартыновой. Именно за чаем и началось нечто вроде общего собрания, на котором взялся председательствовать Механик. Он же и повестку дня определил, и выступил докладчиком, как говорили в старину, «о текущем моменте».

— Надо нам, девушки, обсудить ситуацию, — объявил Еремин. — И прежде всего, мне лично нужно выяснить, что думает насчет себя Анна Андреевна. То есть либо она остается с нами, либо возвращается к родителям, как в прошлый раз. Это первое. Второе — будем мы тут оставаться надолго или, побросав все, что унести не сможем, уйдем налегке. Третье зависит от второго решения, если оставаться надолго, допустим, до осени, то как тут жить, чего жрать и так далее. Вот такой круг вопросов. Могу сначала сам высказать соображения, но только без базара, ладно? Чтоб не перебивали и не путали мысли. Потом дам слово Анютке — ей за себя решать. Ну а дальше, так сказать, «старослужащие» выскажутся. Согласны?

— Валяй! — благодушно произнесла Райка, выразив общее мнение.

— Значит, как я, после всех рассказов ваших, понимаю ситуацию с Анюткой? Понимаю, как хреновую, и даже очень. Почему? Потому что она нынче свидетель по убийству Андрюши, не знаю фамилии и отчества, а также довольно много знает насчет аферы, которая в тамошнем банке крутилась. Отправлять ее домой — очень опасно и для нее, и для нас. Потому что бандюги ее наверняка будут искать не в лесу, а в городе Москве, и если хотя бы телефон найдут — а он, как я понял, в изъятой ими у Андрея записной книжке был, — то вычислят и адрес. Соответственно, могут и ее убить, и семью, если подвернется. А мне лично будет очень противно, если генерал-майор авиации Белкин Андрей Юрьевич, которому я жизнью обязан, будет убит какими-то козлами из-за моей дурацкой ошибки. К тому же есть опасность, что если я попробую отвезти Анюту на станцию — надо еще знать какую, — то нас там могут запеленговать. И меня отследить кстати, то есть добраться сюда со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями.

С другой стороны, если Анютка останется здесь, то товарищу генералу тоже будет несладко. Кому приятно, если дочь единственная, к тому же обучающаяся в институте, находится неизвестно где среди учебного года? Конечно, можно уведомить письмом, что, мол, я жива-здорова и решила жить на воле, пока не поймают, но это папе-маме радости не прибавит. Они-то ведь свою дочь хотят юристкой видеть, а не бомжихой. Верно?

— Верно, — печально сказала Анюта.

— Вот, — вздохнул Механик. — Поэтому я хочу предложить такой вариант. Пожить с нами месяц-другой, выждать. Может быть, найдем за это время способ, как связаться с генералом и упредить насчет того, что дочь жива, но пока ей скрываться приходится. А он, заодно, может, и сам какие-то меры примет. К тому же бандиты и сами могут отстать, и вообще преставиться как-нибудь. У них век недолгий. Но все-таки выбирать, Анютка, тебе. Я бы на месте отца твоего всыпал бы тебе по первое число, чтоб поменьше приключений искала, но то его право, а не мое. Если скажешь — вези завтра в Москву, так и сделаю. Решай сейчас.

Анютка задумалась. Конечно, здесь не больно уютно и даже страшно. В Москве — мама, папа, теплая квартира, телевизор, друзья, учеба, которую жалко бросать даже на один месяц. Разве наверстаешь все к сессии?! Но и попасть снова в лапы к типам вроде Маркела, Буры и Сюсюли она панически боялась. Андрюша, лежащий бездыханным в карьере, привиделся… А если однажды к ним в квартиру вломятся эти полулюди-полузвери?! И перестреляют их всех безнаказанно, потому что не успеет отец достать из сейфа и чехла разобранную двустволку, которую хранит по всем правилам, предписанным законом. А здесь другое дело. Дядя Ерема вооружен до зубов, Юлька с Райкой и те с пистолетами. Они и ее, Анюту, вооружат и научат стрелять. И она не будет ягненочком, предназначенным на шампур…

— Я останусь с вами, — сказала Анюта. — Так, как дядя Олег предложил.

— Хорошо подумала? — произнес Механик испытующе. — Ты ведь, считай, на это время становишься нашей подельницей. Попадешься с нами ментам — срок получить можешь. И с бытом у нас не все ясно. Сортир на воздухе. Насчет жратвы скудновато. Вытерпишь месяц хотя бы?

— Вытерплю, — постаравшись придать голосу твердую уверенность, произнесла Анюта.

— …«А ежели что, то секи меня как сидорову козу», — Юлька по памяти процитировала Чехова. Но, несмотря на иронию, ей очень понравилось, что двоюродная сестрица не захотела уезжать. Все-таки с Райкой она чувствовала разницу в возрасте, а Анюта — сверстница.

— У меня вопрос, — несколько серьезнее, чем следовало, спросила Райка. — К тебе, Олег Федорович. Ты как троих-то обслуживать будешь? Пуп не хряпнет?

— Разговор был уже, Раиса! — ответил Механик с раздражением. — С вами — все по-прежнему, а Анютка — вне игры, понятно?! Устраивает ответ?

— Очень даже устраивает! — осклабилась Райка.

Анюта была девушка понятливая и промолчала, но удивления скрыть не смогла. Поглядела на Райку и Юльку — неужели живут с одним мужиком и не цапаются?!

— Значит, считаю вопрос решенным, — подытожил Механик. — Идем дальше. В смысле, будем мы тут оставаться надолго или нет.

— Это дело, — сказала Райка, — от нас не зависит. Опять наедут какие-нибудь — вот и пожили тут. Но пока не наехали, жить надо. Место хорошее. Семена у меня есть, грядки вскопаем. Лук будет, укроп, чеснок, морковка, петрушка. А если Ерема теплицу сладит — огурцы с помидорами. Сад тут, конечно, запущенный, но яблоки должны быть, вишня, слива, крыжовник, сморода и малина. Поработать надо, почистить, повыдергать лишнее, чтоб одно другое не глушило.

— Ясно, — одобрил Механик. — Назначаешься главным агрономом и зоотехником. Насчет того, что сразу сматываться не стоит, поддерживаю. Пока никто не нашел, будем считать, что и не найдут…

И тут же осекся, потому что отчетливо услышал гул приближающегося автомобиля.

— Тихо! — прошипел Механик, надеясь, что ему почудилось или шум принесло ветром откуда-то издали.

— Сглазили… — упавшим голосом пробормотала Райка. — Блин, не жизнь, а каторга! Развели мечты, япона мать!

— Ладно тебе ныть! — рявкнул Олег. — Я пойду встречу, а вы хватайте чемодан с деньгами, пистолеты — и быстро за конюшню, а оттуда — в лес. Партизанить так партизанить… Начнется стрельба — уносите ноги побыстрее. Жив буду — догоню. Ну а если отбой, опасность миновала — свистну три раза, ясно?! Чешитесь быстрее, клуши!

Механик ухватил автомат, три магазина, рюкзачок и, выбежав из избы, заторопился к тому месту, где на поляну выходила просека. Именно с просеки, тут никакого сомнения не было, к хутору приближалась машина.

Олег нашел себе удобную позицию в яме, у корней вывороченного дерева. Оглянулся и увидел, как все три дамы, похватав что-то в руки, убегают за конюшню. Когда бежавшая последней Райка скрылась за углом, у Механика отлегло от сердца: теперь они смогут спокойно уйти в лес незамеченными со стороны просеки.

Шум машины — Механик уже разобрался, что это всего один автомобиль, и скорее всего легковой, — неуклонно приближался. Если наедет человек шесть-семь — больше в легковую, способную пройти через эту просеку, не поместится, — были кое-какие шансы отбиться. Разумеется, речь шла о том случае, если приедут вооруженные. То есть менты или бандиты. Всяких прочих — лесников, лесорубов, собирателей березового сока или туристов Механик вообще в расчет не принимал. Конечно, пришлось бы их временно заарестовать, например посадить в подпол, до того момента, как Еремин со своими дамами сольют у них бензин, погрузятся и смоются. Но это был самый удачный, по разумению Механика, вариант, а он всегда привык рассчитывать на самое худшее. И потому, поудобнее устроившись в своем «окопе», напряженно всматривался не только на выезд с просеки, но и в окружающий лес — «неприятель» мог спешиться и развернуться в цепь загодя…

Но пока ничего такого не замечалось. Машина шумела совсем близко, и Механик уже по звуку мотора мог определить, что это старый добрый «УАЗ-469», в народе унаследовавший кличку «козел» от своего еще более древнего предка «ГАЗ-69».

Именно это чудо советской техники и появилось на выезде с просеки. Покрашено оно было не в желтый или серый ментовский, а в стандартный серо-зеленый армейский цвет, но не имело на дверцах никаких опознавательных — ни бело-сине-красных ВС, ни желто-красных ВВ, ни голубой полосы с надписью «Милиция», ни дубовых веточек Федеральной службы лесного хозяйства и так далее. Конечно, это немного успокаивало, но расхолаживаться Механик не собирался. Тем более что машина, едва выехав с просеки, сразу же остановилась. Заметили что-то?

Олег глянул на избу. Нет, труба не дымит. И даже струйки горячего воздуха над трубой не видно. Вьюшку-то перекрыли, чтоб тепло в дом шло. Ночевать собирались, как-никак. Окна, конечно, открыты… Но ведь это еще не значит, что в доме кто-то есть. Правда, если тот, кто приехал на «уазике», знал, что они были заколочены, то мог и насторожиться…

Открылись сразу все четыре дверцы. Спереди вылезли два крупных стриженых молодца в кожаных пальто и черных очках. А сзади — еще один такой же молодец и представительная пара: полный, седой, но моложавый мужик лет пятидесяти и баба примерно того же возраста или чуть помоложе, но ухоженная. Мужик пребывал в белом дорогом плаще нараспашку, под которым просматривался зеленоватый двубортный костюм со свежайшей рубашкой и галстуком чуть ли не от покойного Версаче. Механик, правда, насчет Версаче мало что знал, кроме того, что его застрелил из ревности какой-то пидор, но краем уха слышал, что галстуки его фирма делала шикарные. В натуре галстуков таких он не видел, но подумал, что на мужике, должно быть, как раз тот самый. Баба тоже выглядела крутовато: в пальто из белой лайковой кожи, из-под которого проглядывало бордово-искристое вечернее платье, а на шее аж колье сверкало. Может, даже из натуральных бриллиантов. Длинные черные волосы бабы были откинуты за плечи, а лицо было смугловатое, нерусское. Не то цыганское, не то кавказское — не разберешь.

Странно было, конечно, что такие люди приехали в эти места на такой затрапезной машинке. Механик даже подумал на минуту, что хлопцы в черных очках привезли их сюда на разборку, как Анюту с Андреем. Но быстро понял ошибку. «Черные очки» явно проявляли почтение к «белому плащу» и его спутнице — скорее всего, состояли при них телохранителями.

Правда, на ногах у этих шикарных людей были резиновые сапоги советского колхозного образца. Механик даже предположил, что бабе пришлось заправить в голенища сапог подол этого самого шикарного платья, рассчитанный на то, что его обладательница будет подметать им только вылизанные до блеска паркеты на великосветских приемах. Стало быть, заехали сюда не случайно.

— Ну вот, Соня, это и есть моя малая родина! — гордо обводя руками территорию поляны, объявил белый плащ. — Здесь я родился!

— Очень интересно! — сказала дама с легким акцентом. Механик, который за долгие годы службы в Советской Армии всякого народа повидал, признал его за молдаванский.

— Я здесь двадцать три года не был! — с силой втягивая в ноздри лесной воздух, произнес мужик, будто во хмелю. — Двадцать три года! Эх, маманя, маманя! Не дождалась…

Механику стало ясно: это тот самый Володенька, которому его мама оставила послание, отправляясь помирать в ЦРБ.

Володя этот вполне натурально всхлипнул. Обнял свою чернявую Соню и погладил, пробормотав:

— Ничего! Мы здесь с тобой все возрождать будем. Новый дом поставим, расчистим поляну. Цивилизация наступит!

Это Механику не очень понравилось. Ему лично очень не нравилось, если на него цивилизация наступала. Даже если босой пяткой.

Конечно, можно было этот вопрос решить просто и очень быстро. Покосить эту публику из автомата, когда она подойдет поближе, а потом быстренько сгонять на трофейном «козле» куда-нибудь, где продают 95-й бензин, ибо кормить благородные джипы 73-м было так же западло, как поить девушку денатуратом. Но Механик чувствовал какую-то странную неловкость, вроде той, которая когда-то не позволила ему прирезать Юльку, пристрелить Райку, отделаться от Жени и Анюты, наконец, замочить нынешним утром Никиту. Уж очень искренне страдал и восхищался седой Володя этим зачуханным и Богом забытым, но родным местом. И мама у него была хорошая, хотя сам он, наверное, не очень. Наверно, мог бы и пораньше родное пепелище навестить. Вряд ли он все эти двадцать три года в тюряге отмотал и только-только освободился. Наверно, надо было немного и на воле побывать, чтоб хотя бы на плащ заработать. К тому же, возрождать чего-то собрался, значит, есть какой-то капитал. Конечно, бывают люди, которые в тюрьме сидят, а деньги им капают, но не так уж их и много.

— Надо было поближе подъехать! — сказала Соня с некоторой брезгливостью. — Зачем далеко идти по лужам?

— Нет, милая, — все в том же упоении произнес Володя, — я же домой приехал, понимаешь?! Мне же это дело во сне снилось столько лет…

— Ты очень сентиментальный, — заметила Соня.

— Владимир Васильевич, — осторожно заметил один из охранников, приглядевшись к дороге. — Вообще-то, здесь свежие следы шин. Максимум утром кто-то проехал. К тому же в одном направлении.

— В смысле? — босс повернулся к бодигарду. — Хочешь сказать, что здесь кто-то есть? Тут ведь дорога не сквозная…

— Так точно. Прошли две машины, судя по разнице в рисунках протекторов. Вот, видите?! Рисунки четкие — и обратных нет.

— Ну и куда же они подевались? — недоверчиво спросил Владимир Васильевич.

— Могут быть где-то за строениями или внутри вон того сарая…

— Это не сарай, а конюшня, — поправил босс, — здесь мой дед восемь лошадей держал. До коллективизации, конечно. Ну а потом добровольно сдал в колхоз, поэтому и не раскулачили.

Охранник тактично промолчал, пока Владимир Васильевич сообщал эти исторические сведения, а потом заметил:

— Вы все-таки пока не торопитесь. Тут где-то поблизости, на карьере, рано утром произошла перестрелка. Мы с Гришей сходим, а Алексей с вами постоит. И вообще, вернитесь пока в машину.

— Вот еще! — буркнул Владимир Васильевич. — Идите, проверяйте, воля ваша. Но родным воздухом мне дышать никто не запретит.

Механик прикинул, что из этого может выйти. Ушлые охраннички, конечно, найдут машины, а заодно и следы ног. Лезть в лес вдвоем, вооруженные только пистолетами, наверное, побоятся. Но, вернувшись, потребуют, чтоб босс отсюда сматывался. А потом, скорее всего, как стемнеет, вернутся сюда с командой и даже с автоматами. Придется драпать налегке. Правда, есть и другой вариант. Если бабы не убежали слишком далеко в лес, а охранники рискнут подойти поближе к деревьям, отчаянная Юлька может их обстрелять. Фиг его знает, что из этого получится.

— Мне страшно, Владимир! — произнесла Соня, взяв за руку кавалера. — Надо ехать домой.

Охранники тем временем довольно быстро приблизились к избе и, прикрывая один другого, вломились в дом. Наступил тот самый момент, который очень облегчал Механику то самое, «простое решение». Но вместо этого Механик вдруг вспомнил, что этот дядя так и не прочитал еще послания от покойной мамы, которое лежит сейчас у него, Механика, за пазухой. И ежели Олег сейчас застрелит этого мужика, который лично ему никакого вреда не сделал, то совершит какой-то страшный грех. Может, даже не предусмотренный соответствующей статьей Священного Писания, но очень страшный.

И вместо того, чтоб нажать на спуск автомата, Механик очень аккуратно поставил его на предохранитель, повесил за спину стволом вниз, а затем вылез из ямы.

В этот момент и Володя, и Соня, и охранник Алексей смотрели в сторону дома. Поэтому появление Механика было замечено не сразу. Пришлось обратить на себя внимание.

— Здравствуйте, граждане, — произнес Механик тем самым стариковским тоном, который однажды здорово обманул ныне покойных ребят Шмыгла. Кашлянул он уже не специально, а потому что в горле запершило. Все-таки от тубика Олег еще не отделался.

— Здравствуйте, папаша! — произнес Владимир Васильевич, глядя на неспешно подходящего «старичка». Седина из-под мятой ушанки и того же цвета щетина на морщинистых и впалых щеках Механика старили его лет на тридцать сразу.

— У него автомат, — вполголоса предупредил Алексей босса и сунул руку за борт куртки.

— Письмо у меня для вас, Владимир Васильевич, — Механик, прекрасно видевший движение руки охранника, и бровью не повел. — От матушки вашей покойной. Ждала все вас, да не дождалась…

Когда Механик полез за письмом, охранник напрягся, но вряд ли бы успел выхватить пушку из подмышечной кобуры. У Олега в боковом кармане лежал взведенный револьвер-самоделка, и он пальнул бы, не вынимая левой руки из кармана.

— Вот, читайте!

Охранник беспокойно глянул по сторонам. Ему такие дедушки с автоматами не нравились. А то, пока босс будет письмишко читать, подвалят из лесу пятеро «внучков» и, минимум, разденут всех до белья…

Владимир Васильевич с некоторым недоверием взял листок из рук Механика, но едва увидел знакомый почерк, как впился в письмо глазами. И Олег увидел, как в углах у этого матерого, краснолицего, немало, должно быть, попившего и погулявшего в жизни мужичищи, блеснули капельки… Проняло, видать!

Мужик сильно шмыгнул носом, потер глаз увесистым кулачищем с вытатуированной синей надписью «ВОВА» по фалангам четырех пальцев, и сказал:

— Спасибо… — и поглядел куда-то в сторону, отрешенно и скорбно.

— Извините, дедушка, — воспользовался моментом охранник, — у вас разрешение на нарезное оружие имеется?

Тут Механику стало как-то неловко. Он-то думал, что это бандиты, а это, похоже, представители какой-то казенной конторы. То есть служивые люди, которые сторожат какое-то официальное лицо.

— Да погоди ты! — встрепенулся Владимир Васильевич. — Мне сейчас наплевать на это! Если б он нас застрелить хотел, то раньше бы это сделал. Верно, отец?

— А за что мне вас стрелять? — сказал Механик. — Вы мне плохого не сделали покуда. Опять же, не вы ко мне, а я к вам в дом залез… По необходимости.

— Не спалил, и ладно, — отмахнулся босс. — Давай знакомиться, дед! Ларев Владимир Васильевич, зам. главы администрации здешнего района.

И протянул руку.

Механик аж присвистнул и, наспех обтерев свою нешибко чистую ладонь о штаны, протянул начальнику:

— Еремин Олег Федорович, бомж-миллионер.

Соня, до того момента напряженно наблюдавшая за странным человечком, не смогла сдержать улыбки.

В это самое время из избы выскочили два охранника и опрометью помчались к своему начальнику. Вряд ли потому, что заметили около него коротышку с автоматом за спиной, а скорее всего потому, что нашли в избе оружие и ящики с немецким толом, которые Механик так и не придумал, куда припрятать.

— А что ж ты с автоматом — и бомжуешь? — спросил зам. главы полушутя. — Грабил бы, по крайней мере…

— Почему? — спокойно ответил Механик. — Иногда и граблю.

Подлетели запыхавшиеся охранники, уставились на Механика, мирно беседующего с Ларевым, и тот, что организовывал разведку в доме, доложил:

— Там целая бандитская база! Взрывчатка, куча патронов, пистолеты, СВД с прицелом. Надо немедленно уезжать и отправлять сюда РУОП!

— Зачем людей беспокоить? — заметил Механик. — Вся банда — один я.

— Там в лес кое-кто ушел. Я следы видел! — поспешил доложить другой охранник, которого назвали Гришей.

— Там девушки прячутся, — сказал Механик, — вас испугались, за бандитов приняли.

Теперь уже и у охранников появилось какое-то подобие улыбки на лицах. Пожалуй, только тот охранник, имени которого Механик еще не знал, сохранял подозрительность в полном объеме.

— Ты нам зубы не заговаривай! — резко сказал он. — Отдай автомат!

— Не нервничай, — сказал Ларев, отодвигая ретивого бойца.

— Я за вас отвечаю, Владимир Васильевич!

— Когда убьют, Жора, тогда и ответишь, — строго произнес начальник. — Пошли, посмотрим, что они там в избе наделали.

— Ничего мы не наделали, — сказал Механик обиженно. — Девки там пыль протерли, пауков разогнали. А они (он указал на охранников) наверняка и ног не вытерли, когда вломились…

— Поговори, поговори еще! — буркнул Жора.

— Уймись, — посоветовал Владимир Васильевич. — Не дергайся, успеешь еще… Леша, подгони машину к дому, а мы все-таки пешком дойдем.

Когда проходили мимо курятника, Ларев прислушался к клохтанью:

— Это что такое?! Послышалось, что ли?

— Куры это, — доложил Механик. — Мы с собой привезли. У нас и кролики есть…

— Таких воров я еще не видел! — подивился законный хозяин.

Подошли к крыльцу. Ларев тяжко вздохнул, толкнул двери, глянул в сени и сказал:

— Так. Жора с Гришей — по венику в руки, по ведру с тряпкой — и убирать то, что напакостили.

— Я вас без охраны не оставлю! — выступил Жора.

— Уволю! — рявкнул Ларев. — Понял?!

Жора совсем сник. Они с Гришей взяли ведра, оставленные Юлькой и Анютой, и пошли к колодцу.

— Службу знает, — сказал Механик, вытирая ноги о мешок, разостланный на крыльце, и снимая сапоги. — Вот здесь письмо висело… А окна заколочены были. И двери тоже. Открыли — извини, что без спросу.

— Зачем полезли-то? — спросил Ларев. — Чужое все-таки…

— Да переночевать по-людски хотелось… — сказал Механик. — Мы бы отсюда ничего брать не стали. У нас своего до фига.

— Грабленого? — прищурился Владимир Васильевич.

— Частично, — вздохнул Механик, входя в комнату с печью.

— Это настоящий русский дом? — спросила Соня. Похоже, что она впервые посещала такое строение. И очень неловко чувствовала себя в носках на крашеном полу.

— Настоящих русских домов много, — ответил Ларев. — В каждой области по-своему ладят. На севере не так, как здесь, на юге — тоже. Леша! Принеси туфли из машины, а то еще простынет наша южная гостья…

— Тут тепло, — сказала Соня, — печь очень горячая.

— Прапрадед еще ставил, — похвастался зам. главы. — Столько лет не топилась — и ничего, не треснула.

— Я ее не спеша разогревал, — доложил Механик.

— Жить-то правда негде? — спросил Ларев, над чем-то размышляя.

— Нет, — сказал Механик. — У меня лично даже паспорта нет.

— В розыске состоишь?

— Не знаю. Может, за что-то и состою.

— Веселый человек… — вздохнул Ларев. — А что это у тебя за девки? Как у товарища Сухова, что ли? «Зарина, Хафиза, Зухра, Лейла…»

— Нет, русские, — сказал Механик. — Могу познакомить, если не испугаетесь… Свистну — прибегут. С автоматами.

В этот самый момент явился Леша с туфлями для Сони.

— Так, — сказал Ларев. — Давай сюда весь подогрев и закусон. Должен же я отметить возвращение домой?!

— Извини, Владимир Васильевич, — спросил Механик, когда Леша убежал. — Как же так вышло, что ты в родном районе командуешь и дома до сих пор не бывал?

— А думаешь, я давно командую? — усмехнулся Ларев. — Два дня назад назначили, а до этого я далеко отсюда пребывал… Ладно! Высвистывай своих подруг, хоть с автоматами. Может, еще и подружимся? Как считаешь, а?!

— Может быть, — ответил Механик задумчиво, что-то прикидывая в уме. После чего спел отрывок песенки из мультика про Кота Леопольда:

— «Неприятность эту мы переживем…»

И, выйдя на крыльцо, заложил три пальца в рот и трижды свистнул на зависть всем Соловьям-Разбойникам.

 

ОТ ДОБРА ДОБРА НЕ ИЩУТ…

Давно уже стемнело на лесном хуторке. Народ, приняв помаленьку и закусив слегка, отошел ко сну. А Механик и Володя Ларев все курили, сидя на крылечке, будто два задушевных друга, знакомые с детских лет и впервые встретившиеся, как мушкетеры, «двадцать лет спустя». То ли водка была высококачественная и пошла хорошо, то ли настроение напало лирическое на обоих круглых сирот, то ли просто природа здешняя к тому располагала.

— Я здесь, братан, хочу дачу себе поставить, — поделился планами Владимир Васильевич. — И вообще, благоустроить это дело. Сад поправить, огород распахать, пасеку заделать. Электричество провести, водопровод. Чтоб жить нормально, как в городе, но и на природе тоже. Поможешь? Ты ведь рукастый и головастый, верно?

— Иногда соображаю, — скромно согласился Механик.

— Иногда! — тряхнул головой Ларев. — Я вон твои аэросанки увидел — и забалдел. Это ж надо же, чего сварганил! Дай тебе инструмент и мастерскую, так ты и самолет построишь, верно?

— Не пробовал, — заметил Механик. — Но вообще-то, прикинуть можно… А насчет помочь по хозяйству — не откажусь. Ежели, конечно, меня завтра не посадят. Охранники твои стукнут по начальству — и привет. Да и тебе за укрывательство не поздоровится.

— Никуда они не стукнут, — уверенно произнес Владимир Васильевич. — Потому что в этом районе, где я зам. главы, без моего решения никого не садят, понял?

— И прокурор?

— И прокурор, и начальник РОВД, даже эфэсбэшник. Мы все — одна контора. Даже сам глава районный.

Механик не очень поверил, но решил вслух не сомневаться. Уж больно хороший человек Володя. Зачем обижать? Олег только позволил себе удивиться.

— Быстро столковались! Всего за два дня…

— Понимаешь, братан, — пояснил Ларев довольно благодушно. — Я этот район, можно сказать, купил. Мог бы, конечно, и главой стать, но это нужно избираться, то, се… А так я просто приехал и сказал здешнему главе, Валерке Орехову: «Тебе своим учителям платить надо? Надо. Лекарям надо? Надо. Всяким муниципальным служащим — тоже. Так вот, ставишь меня своим замом — проблем не будет».

— Выходит, у тебя денег до фига? — подивился Механик такой щедроте.

— До фига, и даже больше, — кивнул Владимир Васильевич. — Зря, что ли, восемь лет за кордоном жил?

— И где, ежели не секрет?

— Далеко, — хмыкнул Ларев. — В теплых краях, отсюда не видно. Соню вот оттуда привез.

— Смелая она у тебя, — заметил Механик. — Не сбежит от российской жизни-то?

— Не сбежит, — убежденно произнес Володя. — Некуда ей бежать. Уж лучше наша разруха, чем тамошняя пуля…

— Во как… — подивился Олег. — А я думал, у нас пулю проще получить.

— Это, брат, кому как, — хмыкнул Ларев. — Иной здесь живет припеваючи, а чуть за бугор — и копыта отбросил… Ну ладно, это все лирика. Ты мужик конкретный, и я мужик конкретный. Давай определяться. Мне такой товарищ, как ты, скажу без обиняков, нужен, даже очень. По всякой технической части…

— Я ведь не инженер и даже не техник, — скромно напомнил Механик.

— Ты мастер. И я чую — на все руки… — Ларев нажал на слово «все».

— У меня, Володя, их только две, — вздохнул Еремин.

— Хватит для начала. Короче, предлагаю на полном серьезе: делаю тебе здесь паспорт на любое имя, прописку по здешнему адресу, водительские права. Бабам, если надо, — тоже. Машины зарегистрируем, выпишем техпаспорта и прочее. Все будет чисто, как в медпункте. Стволы и все прочие прибамбасы оставим здесь. На один пистолет могу сделать разрешение. Остальное пусть по-тихому лежит, оно есть не просит. Времена нынче трудные, может, и пригодится еще.

— Заманчиво… — вздохнул Механик. — Ты ведь рискуешь, Володя!

— Всю жизнь рискую, сейчас — меньше всего. Ментов здешних, если с тобой сговоримся, можешь не бояться.

— У меня и без ментов «друзей» до хрена, — сказал Олег. — Я в соседней области братве насолил. Узнают, что ты меня прикрываешь, — в напряги войдешь.

— Ну и кому ты там дорожку перешел?

— Всем помаленьку. И Булке, и Басмачу, и Крюка на воздух поднял, и Шкворня с братанами пошмалял… Опять же, у меня «СВД» лежит, из которой Пензенского завалили. Хотя я лично его не мочил.

— Ценю откровенность! — одобрительно произнес Ларев. — Другой бы, блин, не стал говорить — сразу за паспорт ухватился.

Еремин не стал отрицать, что он совсем откровенный, хотя про клад Федьки Бузуна решил не упоминать. Помнилось, как когда-то со Шмыглом получилось. От блеска золота у многих глаза слепнут. Правда, ежели просказался про то, что с Булкой неприятности имел, Володя в два счета докопается, из-за чего… Опять расчувствовался, товарищ старший прапорщик!

— Хорошего человека в тебе чую, — сказал Механик вслух. — Другому бы не открылся. Больно часто меня по жизни кидали. А тебя подставлять не хочу. Как вспомню письмишко твоей мамани — слеза на глаза ползет…

— Эх! — расстроганно вздохнул Володя, положив руку на плечо Механика. Помолчали, покурили…

— Конечно, — задумчиво произнес Ларев после этой паузы, — нездорово, что ты с тамошней братвой поцапался. У них там крепкая система, с ними мне ссориться не резон. Кстати, на карьере — не ты поигрался?

— Я, — сказал Механик, решив, что это уже ничего не решает.

— Ну, это мы затрем как-нибудь… — выпуская дым через ноздри, помыслил вслух Володя. — А с остальным — попозже разберемся. Если поживешь здесь тихо, мирно и не высовываясь — шансы будут. Охрана у меня надежная, не протреплются, надо думать… Ну как, остаешься? По рукам?!

Механик задумался, но ненадолго. Он, конечно, понимал, что Ларев, как говорится, человек сложный и неоднозначный. И ясно, за свое гостеприимство потребует не только работы по благоустройству территории хутора. Очень может быть, что опять придется кому-нибудь «Мерседес» минировать… С другой стороны, куда денешься? Откажешься — вместо друга еще одного врага наживешь.

Нет уж, от добра добра не ищут.

— Остаюсь, — сказал Механик и хлопнул жесткой ладошкой по могучей лапе Владимира Васильевича.

 

ПОСЛЕ ТРЕТЬЕЙ ВСТРЕЧИ

Настенные часы в кабинете профессора Баринова показывали 22.35, а он все еще не покинул рабочее место. И это — несмотря на то, что в ЦТМО официально был нерабочий день — суббота.

Почти все, что намечалось на сегодня, было сделано. Осталось, правда, дождаться еще двух очень важных телефонных звонков.

Задумчиво теребя бороду, Сергей Сергеевич уже в который раз прослушивал диктофонные кассеты с записями, сделанными во время и после сегодняшней встречи Никиты Ветрова с «небритым Николаем» в 15.30 на метро «Белорусская»-радиальная.

— …Бариновы никогда не звали своего покойного сына Димой, — звучал в кабинете голос Ветрова, — они называли его Митенькой, Митей, Митюшкой. И они точно знают, что он погиб. У них нет никаких оснований в этом сомневаться.

— Они видели труп? — спросил голос Николая.

— Да, видели. Правда, как сказал Сергей Сергеевич, лучше бы им было этого не видеть…

— Он вам рассказал обо всех обстоятельствах гибели сына?

— Да. Но запретил мне рассказывать вам об этом до того, как вы изложите свою версию.

— Хорошо, я расскажу. Дело было в Ленинграде, зимой 1963 года, 2 февраля. Мама, тогда еще студентка, пошла в магазин за продуктами и повезла меня с собой. В голубой колясочке с натянутыми поперек нее шариками-погремушками и откидным клеенчатым пологом. И завернут я был в голубое ватное одеяльце из атласа. Мать оставила коляску возле магазина, а сама вошла внутрь и стала в очередь. Через полчаса она вышла, но коляска была пуста. Меня украла цыганка по имени Груша, у которой умер ее родной ребенок. Она кочевала под руководством бывшего артиста театра «Ромэн» Анатолия Степановича Бахмаченко. 3 февраля они привезли меня в Москву и бросили в зале ожидания на Ярославском вокзале. Меня подобрала милиция и сдала в Дом ребенка… Теперь рассказывайте вы!

— Николай Иванович, — тактично произнес Ветров. — Вы, по вашим словам, родились 5 мая 1962 года. Стало быть, вам в феврале 1963-го было восемь месяцев. Вы не можете этого помнить. Кто-то вам это рассказал, верно?

— Это мое дело, помню я это сам или мне кто-то рассказал. Мне нужно знать, что вам рассказал о смерти своего Ди… Мити профессор Баринов!

— Пожалуйста. Там действительно была колясочка, одеяльце и погремушки. Но только мать вернулась не к пустой коляске, а к раздавленной в лепешку. Пьяный водитель какого-то «Москвича-пикапа», разворачиваясь у магазина, резко сдал машину назад и с силой притиснул коляску к стене дома… Вместе с ребенком, который там находился. Мария Николаевна провела больше месяца в больнице с нервным расстройством.

— Не было этого!

Баринов остановил кассету и заменил ее другой. Эта была записана во время разговора с эсбэшником Владимиром Николаевичем, когда тот докладывал о том, как ему удалось захватить Николая:

— …Ветрову явно угрожала опасность, Сергей Сергеевич. Объект находился в предаффектном состоянии. Тем более, что, по нашим данным, Коротков Николай Иванович, страдал хроническим алкоголизмом, на почве которого развились параноидальные явления, представлявшие общественную опасность. Несколько месяцев находился на излечении в стационаре. Навязчивые идеи, воспоминания о вымышленных убийствах — специалисты убеждены, что у него обострение.

— Брали чисто? — Сергей Сергеевич услышал собственный голос.

— Да. Никаких проблем не было. Подняли наверх, подогнали «Скорую», загрузили, ввели снотворное.

— Где сейчас находится?

— На пятом режиме. В камере. Через полчаса должен проснуться.

— Когда очнется, если он хотя бы внешне будет вменяем — ко мне…

Баринов вновь заменил кассету. На этой он с самого начала услышал самого себя:

— Согласитесь, Николай Иванович, то, что вы рассказываете, заставляет сомневаться в вашем здоровье.

— А я этого и не отрицаю. Для меня сейчас гораздо важнее знать, располагаете ли вы «черным ящиком» или нет, экспериментируете ли с препаратами семейства «зомби» или нет, обладаете-ли аппаратами типа ГВЭП или нет. Потому что если вы ведете работы в тех направлениях, о которых мне известно по прежним потокам времени, то неизбежно еще раз приведете Землю к катастрофе.

— Николай, давайте начистоту. Конечно, я мог бы сейчас еще раз посмеяться и отправить вас в Кащенко. Но боюсь, что те цели, которые вы сейчас обозначили, заданы вам отнюдь не из каких-то там мифических «параллельных потоков времени», а от весьма реальных и конкретных людей, которые хотели бы располагать максимальным объемом информации о работе ЦТМО. Личина придурка — удобное прикрытие. А если Баринов еще и поверит, будто вы его пропавший сын… Тем более, что мой единственный сын Михаил уже предал меня. Я вынужден был перевести его на четвертый режим — постоянное нахождение в Центре без права выхода из здания. Вместе с тем, с любыми другими господами, работающими на Соловьева, Сорокина, Куракина, Воронцова и Табберта, я сантиментов не проявляю. Они исчезают бесследно. Кроме тех, с которыми мне удается достичь соглашения о сотрудничестве. Надеюсь, вы понимаете, что к вам это тоже относится?

— Понимаю.

— Тогда рекомендую вам изложить поподробнее, от кого вы получили задание, как и где готовились, от кого получали информацию, каким образом вышли на Ветрова и почему именно на нем сосредоточилась ваша организация. В общем, чем больше скажете, тем больше шансов, что мы с вами начнем работать. Малоинформированные или неоткровенные люди нас не интересуют.

— Сергей Сергеевич, у вас в Центре должны быть генетики, — словно бы пропустив мимо ушей все, что сказал Баринов, произнес Николай. — Вы должны сделать сравнительный анализ на предмет проверки своего возможного отцовства. И Марию Николаевну проверьте. Если окажется, что я к вам не имею никакого отношения, — можете хоть живого в кочегарку спихнуть…

— Хорошо, — согласился профессор. — Мы отберем кровь у всех троих. Причем отбор произведет лаборантка из нашей поселковой поликлиники, не имеющая доступа в Центр. А анализ будут проводить специалисты, которые не будут знать, у кого отбирались пробы. Допустим, мою кровь обозначат как проба «А», кровь Маши как пробу «В», вашу — как «С»…

Баринов выключил диктофон. Буквально через секунду после этого раздался звонок по внутреннему. Это был первый из тех двух важных звонков, которых дожидался Сергей Сергеевич.

— Алло! — отозвался директор ЦТМО.

— Сергей Сергеевич, это Лариса Григорьевна. Мы сделали анализ, о котором вы говорили.

— Краткое резюме, пожалуйста. Письменное заключение сегодня не потребуется.

— Очень рада, а то у меня уже глаза слипаются. Краткое резюме такое. Кровь из пробы «С» почти со стопроцентной гарантией принадлежит потомку тех, у кого были отобраны пробы «А» и «В»…

— Вы не ошиблись? — подавив волнение, произнес Баринов.

— Я же вам сказала, Сергей Сергеевич — гарантия почти стопроцентная.

— Ладно… Как там девочки? Я имею в виду последнюю пару.

— Пока все нормально. Период последействия завершился. Можно хоть завтра делать вторую инъекцию. Есть только одно осложнение: Света настойчиво требует, чтоб к ней допустили Ветрова. Люся, хоть и не говорит вслух, но явно жаждет того же.

— Ну и допустите. Детям отец нужен… Сами же придерживаетесь точки зрения, что присутствие отца благотворно воздействует на развитие плода.

— Сергей Сергеевич, вы мне еще позавчера обещали объяснить, почему выбрали для эксперимента именно эту троицу. По-моему, вы заинтересованы в том, чтобы я, как ответственный исполнитель, была максимально информирована.

— Хорошо, постараюсь объяснить. Тут много причин. Первую вы уже знаете: две женщины забеременели от одного мужчины почти одновременно, с разницей в несколько минут, то есть, есть возможность сравнивать воздействие препаратов «Z-8» и «331» на организмы одного возраста. Вторая причина, скорее, чисто прагматического характера. Света, в ее нынешнем положении, не смогла бы с полной отдачей сил работать в губернии и выполнять те задачи, которые я ставил перед ней. Какие именно, я думаю, вам знать необязательно. Наконец, третья причина, самая главная: Ветров — носитель уникального гена. О том, что он у него имеется, я начал догадываться после того, как узнал от Светланы о том, что Ветров, будучи в обычной обстановке весьма флегматичным и осторожным по характеру, в экстремальных ситуациях проявляет острую агрессивность. Позже результаты анализов, которые вы проделали, это подтвердили. Мальчики, которые сейчас дозревают в утробах Светы и Люси, ген, который я условно называю «экстрим», как теперь стало ясно, унаследуют. Сами понимаете, это придает эксперименту особый дополнительный интерес. Именно поэтому я решил взять в Центр не только Ветрова, но и его родителей. Поверьте, эти затраты имеют смысл.

— Тихие мальчики, которые будут по команде в нужное время «взрываться»? — спросила Лариса Григорьевна. — Работа на дальнюю перспективу?

— Увидим… — уклончиво ответил Сергей Сергеевич.

Баринов повесил трубку и промокнул глаза платочком — слезились от усталости. Пора, все-таки, и честь знать. Здоровье поберечь. Но надо дождаться второго, не менее важного звонка…

Телефон зазвонил через пять минут. Спутниковый, кодированный.

— Слушаю, Баринов.

— Сергей Сергеевич, это Володя Ларев. Не поздно побеспокоил?

— Нормально. Как дела?

— Встречался, поговорил. Неплохой мужик оказался. Ударили по рукам, в общем и целом.

— Добро. Основное направление пока не форсируй, пусть адаптируется к новым условиям. Контролируй его деятельность, но осторожно, неназойливо. Понял?

— Само собой.

— Тогда — спокойной ночи! Отдыхай.

Баринов повесил трубку. Ну вот, теперь и Механик взят под контроль, а заодно с ним — и клад Федьки Бузуна. Молодец Тромбон или как его там — вовремя сообщил Борису о Механике. Молодцы вертолетчики, которые вывозили Ветрова и Женю! Очень вовремя заметили, куда движутся джипы. На ловца и зверь бежит — осталось только связаться с Ларевым и дать соответствующие инструкции. Конечно, был риск, но Ларев — человек опытный, умелый. Все разыграл, как по нотам, если Механик его не застрелил. Нашел ведь подход… И сокровища, ориентировочная стоимость которых десятки миллионов долларов — а может, и сотен миллионов, кто их считал?! — очень скоро станут служить его, Баринова, целям и задачам. Сам Механик тоже может пригодиться, если обращаться с ним умело и осторожно, таких профессионалов-универсалов не так много. Как лихо он разделал Шкворня и компанию, намял бока «басмачам»! Сам того не желая, он отменно помог Сергею Сергеевичу. Ведь именно благодаря ему удалось покончить с попыткой хозяев Шкворня завладеть губернией и навести, условно говоря, «конституционный порядок в рядах участников „Чик-чириковского соглашения“». Боец, настоящий боец! Хотя, судя по внешности — доходяга. Надо будет только его подлечить и подкормить… Да и в помощниках у него одни бабы. Надо будет подумать над тем, как усилить эту группу и превратить ее в некий «тайный кинжал», которого будут страшиться местные авторитеты, все время чувствуя его у своего горла. А что, если ввести в эту группу Ветрова? Не сразу, конечно, через некоторое время. Сначала подучить его как следует, добавить боевых навыков. Хороший может получиться тандем, если, конечно, удастся их примирить между собой. И сделать это поможет тот, кого сейчас называют Николаем Коротковым. То есть, Дмитрий Баринов. Его родной, вновь обретенный сын. Тот, кто когда-нибудь, со временем, станет его наследником… Нет, в голове не укладывается — Митька жив!

Теперь можно и домой. День прожит не зря. Он, Сергей Сергеевич, в очередной раз добился всего, чего хотел!