Ульриха встретили почтительно, но не слишком радушно. Любой другой на его месте, то есть рыцарь, совершивший столько же подвигов, сколько совершил их Ульрих, возможно, счел бы подобную встречу для себя оскорбительной. Но Ульрих и не ожидал более пышного приема, ведь его появление не сулило хозяевам замка ничего хорошего. По правде сказать, он не рассчитывал даже и на такую встречу.

У подъемного моста в две шеренги выстроились два десятка пеших копейщиков, на серебряных щитах которых золотились гербы Шато-д’Ор — стрела, разящая орла, и латинский девиз, исполненный готическим шрифтом: «Амор эт беллум» — «Любовь и война». Это означало, что Шато-д’Оры не знают промаха ни в любви, ни в ратных делах. Альберт де Шато-д’Ор гарцевал перед строем на нарядно украшенном коне, в золоченых доспехах и в шлеме с пышным султаном из страусиных перьев.

Дядя и племянник обменялись приветствиями, соперничая друг с другом в изяществе.

— Я рад видеть вас в стенах нашего замка, дорогой дядюшка! — произнес юный рыцарь, опять-таки налегая на слово «нашего», как бы противопоставляя его слову «вас».

— Мне также приятно вновь лицезреть свой отчий дом после стольких лет отсутствия! — дядюшка, не оставшись в долгу, сделал ударение на слове «свой».

— Прошу вас, мессир Ульрих, окажите мне честь, проезжайте в ворота первым! — Альберт, тряхнув длинными волосами, ниспадавшими на плечи, склонил голову и прижал к груди бронированную перчатку, надетую на его правую руку.

— О нет! — возразил Ульрих. — Умоляю вас, мессир Альберт, только после вас! — Дядя и племянник сошлись на том, что проедут в ворота одновременно, стремя в стремя. Вслед за рыцарями проехали и оруженосцы. Надо сказать, что Франческо весь остаток пути не выказывал никаких признаков дурного расположения духа, стоически превозмогая боль, а ведь сидеть в седле было для него истинной пыткой. Оруженосец Альберта, его звали Андреас, был, по-видимому, еще моложе Франческо и являл собой образец ангельской красоты. Впрочем, нам еще представится случай описать его подробнее.

Следом за оруженосцами в замок строем прошли копейщики, замыкал же процессию Марко, который вел на поводу свою клячу и вьючного битюга.

Дядя и племянник спешились у дверей донжона, где стояли двое рослых копейщиков, закрывавших проход в башню скрещенными копьями. При подходе господ стражники поставили копья вертикально, тем самым приветствуя рыцарей и одновременно открывая им дорогу в донжон. По каменной парадной лестнице, ничуть, на взгляд Ульриха, не изменившейся с тех пор, как он покинул отчий дом, Альберт и Ульрих в сопровождении оруженосцев поднялись в главный зал. Здесь уже были накрыты столы, поставленные буквой Т с непомерно длинной ножкой. Стол, занимавший место «перекладины», был накрыт всего на четыре персоны и предназначался для семьи Шато-д’Оров, а длинная «ножка» отведена была для гостей и вассалов. Отдельно от стола рыцарей и благородных дам располагался стол оруженосцев, к которому Андреас проводил Франческо.

Зал был полон гостей, и все они уже сидели за столами. Однако за хозяйской «перекладиной» пока было занято лишь одно место — крайнее слева. Там, скромно потупясь, сидела златовласая Альбертина. Альберт предложил Ульриху место по правую руку от себя, а сам занял правый центральный стул. Место между братом и сестрой осталось незанятым. Несомненно, оно предназначалось для Клеменции. Ульрих знал, что подобное размещение является нарушением традиций. В роду Шато-д’Оров, как и по всей марке, существовал старый добрый обычай сажать старших в середину, а младших — с краю.

Очевидно, усадив дядю с краю, Альберт тем самым давал понять, что не признает его старшим мужчиной в роду. Однако Ульрих не подал виду, что его это оскорбило. Он оглядел столы, богато уставленные вином и всякой снедью. Гости были рассажены в зависимости от знатности и близости к хозяевам замка. Так было заведено и при Генрихе Шато-д’Оре и в более давние времена. Но Ульрих, еще не забывший того порядка в котором располагались гости при отце разумеется сразу же заметил произошедшие перемены, причем весьма серьезные. Дело было не в том что за столом отсутствовали многие из тех кого Ульрих привык видеть в качестве гостей отца и даже не в том что появилось много новых лиц, ибо эти молодые люди родились уже после того, как Ульрих отправился в Палестину. Все эти перемены были вполне естественны более того, Ульрих удивился, увидев за столом тех, кого уже не рассчитывал застать в живых. Например, ближе всех к столу Шато д’ Оров как и во времена Генриха, по-прежнему сидел старый воин Жан Корнуайе, который был в свое время воспитателем при малолетних Гаспаре и Ульрихе В седых его, без единого темного волоска, бороде и усах таилась хорошо знакомая усмешка.

Однако старый воин очевидно являлся исключением. Более всего Ульриха тревожили те перемены в размещении гостей, которые явно зависели от симпатий и антипатий хозяев замка. Сразу за Корнуайе сидели Майендорфы — родня Клеменции из которых Ульрих сумел припомнить двух-трех человек. Вместе с тем он не увидел на привычном месте баронов фон Гуммельсбахов, родичей своей покойной матушки. Наконец в самом дальнем конце стола он увидел одного из своих двоюродных братьев. Там же очутились и многие почтенные фамилии, которые при Генрихе де Шато-д’Оре занимали куда более почетные места. «Да новая метла по-новому метет!» — с горечью подумал Ульрих.

Хотя все гости уже давно сидели за столом, никто из них и не думал приступить к еде «Ждут хозяйку! — догадался Ульрих. — Строга, должно быть, госпожа Клеменция!»

— Ваша матушка, похоже, не торопится, — заметил Ульрих, наклоняясь к уху Альберта.

— Она всегда приходит точно в назначенное время! — ответил Альберт.

Ульрих заметил, что его племянник смотрит куда-то в сторону Майендорфов, причем вид у него был раздосадованный. Проследив за взглядом племянника, Ульрих узрел, что на Альберта обращен в высшей степени пылкий и любвеобильный взгляд некой прелестной девы лет восемнадцати, в багряного цвета бархатном платье и в голубом платке, схваченном на лбу чеканным золотым обручем. Похоже было, что именно взгляд этой девицы раздосадовал юношу.

— Быть может, я слишком любопытен, — осторожно заметил Ульрих, — но кто же эта девица, что смотрит на вас столь откровенно?

— Моя нареченная невеста, — усмехнулся Альберт. — Через десять дней мы должны обвенчаться!

— Мне кажется, вы так ее очаровали, что она уже сейчас готова подарить вам все… — Ульрих лукаво подмигнул племяннику.

— О, за этим дело не станет! — кивнул Альберт.

— Как же зовут вашу избранницу?

— Агнес фон Майендорф, баронесса, моей матушке доводится племянницей, а мне — соответственно кузиной.

— Ого, значит, ваша матушка решила еще больше укрепить связи между Шато-д’Орами и Майендорфами?

— Видимо, так. — Альберт немного поморщился. — Вы, вероятно, помните Фердинанда фон Майендорфа, моего дядюшку по матери? Три года назад он скончался, а вдова его, Армина, удалилась в монастырь, препоручив свою дочь моей матушке, а заодно и отдав ей опеку над имуществом дочери, до ее замужества. Чтобы не отдавать это имущество в чужие руки, моя матушка решила женить меня на Агнес…

— Стало быть, это не ваш собственный выбор?

— Противиться воле моей матушки бесполезно, — улыбнулся Альберт. — Она умеет настоять на своем!

Последняя фраза племянника прозвучала как предупреждение, возможно, даже угроза. Однако Ульрих ограничился тем, что уважительно заметил:

— Что ж, это свойство делает ей честь, и сын должен быть достоин своей матери!

Послышались три размеренных удара в колокол. И тотчас двери распахнулись, и на пороге возник мажордом, громко возгласивший:

— Графиня Клеменция де Шато-д’Ор!

Ульрих впился взглядом в дверной проем. Несколько секунд спустя послышались гулкие, твердые, но не тяжелые шаги, и в зал вступила дама, одетая в черное, с большим монашеским крестом на высокой груди. Клеменция, конечно же, сильно изменилась с тех пор, как Ульрих видел ее в последний раз. Однако Ульриху эти перемены показались незначительными по сравнению с тем, как годы изменили его. Это была по-прежнему крупная, статная женщина, в которой угадывались все та же физическая и духовная сила и не по годам крепкое здоровье. Хотя она уже давно утратила свежесть юности, хотя неумолимые морщинки уже избороздили местами ее лицо, внешность графини производила благоприятное впечатление. Многие из сидевших за столом дам, ровесниц Клеменции, рядом с ней выглядели старыми развалинами. Даже печать грусти и длительных, быть может, тяжких раздумий, которую время наложило на ее лицо, не портила это впечатление, лишь придавала облику Клеменции какую-то загадочную отрешенность. Новая Клеменция показалась Ульриху таинственной и непостижимой. Этому, вероятно, способствовал контраст между моложавым лицом графини и ее старушечьим черным одеянием, напоминавшим монашескую одежду. Клеменция в своем новом облике представляла собой загадочное сочетание телесной красоты и отрешенности от мирского. Ее черные одежды, весь ее облик вселили в Ульриха какой-то непонятный, безотчетный страх; ему тотчас пришли на ум слова Альберта: «Она умеет настоять на своем!» Но то же черное платье не только не скрывало, но и, напротив, подчеркивало стать этой женщины, женщины мирской и по сути своей грешной.

Клеменция вошла не одна. За ней следовал маленький паж, державший шлейф ее платья, а позади пажа ковыляло какое-то странное, отдаленно напоминавшее человека существо.

— Это Вилли, юродивый, — шепотом пояснил Альберт. — Матушка приблизила его к себе из сострадания. Бедняга глух и нем от рождения…

— Милосердие вашей матушки, вне всякого сомнения, зачтется ей Господом Богом, — с преувеличенной почтительностью проговорил Ульрих.

Вилли, весь обросший бородой, со спутанными, всклокоченными волосами, в которых местами торчали не то сено, не то овечья шерсть, в порванной во многих местах и неописуемо грязной и вонючей власянице, представлялся совершенно необязательным гостем за столом, где сидели бароны и кавалеры. Глаза юродивого бегали по сторонам, временами вращались, иногда и вовсе закатывались. Из его отвратительно щербатой и зловонной пасти вместе со слюной вылетали нечленораздельные звуки — то утробно-глухие, словно мычание недоеной коровы, то резкие и пронзительные, как скрип тележного колеса. При всем при том юродивый был гигантского роста и обладал поистине богатырской силой, в чем нетрудно было убедиться, взглянув на опутавшие его вериги, изготовленные из железных цепей. Вериги эти наверняка весили больше, чем самое тяжелое рыцарское вооружение. К веригам было приковано огромное чугунное распятие на длинной тяжелой цепи. Ульрих, прикинув, пришел к заключению, что это распятие вполне можно было использовать в качестве кистеня, то есть в буквальном смысле — сражать врага крестной силой.

Все присутствующие встали, приветствуя хозяйку Шато-д’Ора. Ульриха это слегка покоробило, потому что раньше подобную честь оказывали лишь его отцу. Клеменция неторопливо, с достоинством проследовала на свое место, небрежным кивком головы разрешила гостям сесть и уж после этого произнесла холодно и бесстрастно:

— Я рада приветствовать всех, кто посетил сегодня мой дом. И прежде всего я приветствую вернувшегося из песков Палестины моего любезного брата Ульриха де Шато-д’Ора. Рассказы о его подвигах, совершенных во славу Спасителя нашего при защите Гроба Господня от неверных, достигли наших краев задолго до его прибытия. Надеюсь, он по достоинству оценит прием, который мы ему оказали.

Она подала знак слугам. Вино зажурчало, переливаясь из кувшинов в рога и кубки, застучали ножи, захрустели кости, зачавкали жующие рты. Из-за спин гостей выскочили и закружились в визгливой кутерьме шуты и карлики, задудели в дудки и волынки менестрели — словом, начался один из тех пиров, которых старый бродяга, благородный граф де Шато-д’Ор, не то пятый, не то шестой Ульрих в роду, повидал на своем веку немало, так что уже по горло был сыт таким весельем. Он ел совсем немного — только для того, чтобы утолить голод, а пил и вовсе мало.

— Позвольте вам заметить, дядюшка, что вы нас обижаете! — проговорил Альберт, поднимая кубок с вином. — Ведь все это — в вашу честь. Выпейте со мной за наш славный род!

— За процветание нашего рода я готов выпить даже полный кубок яда, — сказал Ульрих. — За Шато-д’Оров!

Кубки Ульриха и Альберта, соприкоснувшись, звякнули. Когда вино было выпито, Альберт внезапно обнял своего дядюшку и порывисто и нежно поцеловал.

— Сын мой, — строго сказала Клеменция, — не кажется ли вам, что вы ведете себя не так, как подобает взрослому мужчине? Полагаю, что владельцу замка, носящему титул графа, не пристало столь бурно выражать родственные чувства…

— Но матушка! — воскликнул Альберт, чуть захмелевший от кубка вина, выпитого единым духом. — Не хотите же вы сказать, что я не имею права поцеловать человека, который для меня с детства служил примером рыцарской чести и доблести! Человека, которого вы всегда ставили мне в пример и за которого приказывали мне молиться, как за родного отца!

«Что это? — подумал Ульрих. — Хитрость какая-нибудь? Хотят усыпить бдительность? Но почему тогда и мамаша не льстит мне? Неужели она действительно заставляла его молиться за меня? Нет. Чушь!»

— Позвольте напомнить вам, сын мой, — спокойно возразила Клеменция, — что всякий, побывавший у Гроба Господня и проливший кровь во имя святой веры, достоин таких почестей, которые мы оказали мессиру Ульриху. Бесспорно, молясь о даровании ему победы, мы совершали дело, угодное Богу. Однако приличия не допускают, чтобы мужчина, который готовится стать мужем, а потом, вероятно, и отцом семейства, выражал свои чувства, как одиннадцатилетняя девчонка.

— Кстати, любезная сестрица, — вмешался Ульрих, чтобы сменить тему разговора, принимавшего характер нравоучительной беседы, — я уже слышал, что ваш сын вскорости женится. Полагаю, мне будет позволено поздравить его с бракосочетанием?

— До свадьбы остается десять дней, — сказала Клеменция, пригубив из своего кубка. — Что же касается приглашения на свадьбу, то оно вам обеспечено. Правда, я не уверена, что через десять дней вы захотите его принять… Быть может, встреча с родными местами, со старыми друзьями заставит вас забыть о нашей скромной обители…

«Ведьма ты, однако, порядочная!» — подумал Ульрих, но вслух сказал иное:

— Ну что ж, тогда я, вероятно, навещу вас в следующем году, дабы присутствовать при крещении первенца…

— Надеюсь, что мой сын позаботится об этом. В его интересах, чтобы род его не пресекся…

— О да! — кивнул Ульрих. — Полагаю, он пожелает избежать печальных обстоятельств, подобных тем, что сопутствовали его появлению на свет. Увы, бедняга так и не увидел своего отца, моего несчастного брата и вашего мужа, Гаспара…

— Да, увы. Но в Священном писании сказано: тот, кто сегодня смеется, будет завтра плакать, и тот, кто сегодня плачет, завтра будет смеяться…

— Грешен, сестрица, что-то не припомню… В каком же это стихе? — Ульрих сделал вид, что пытается вспомнить соответствующее место из Священного писания.

— Пути Господни неисповедимы… — вздохнула Клеменция, многозначительно усмехнувшись. — Но Господь милостив… Надо молить его, чтобы он не наказывал наш род так строго, как это уже случилось однажды.

— Не кажется ли вам, любезная сестрица, что кое-какие обстоятельства могли бы помешать вашему сыну благополучно занять место отца?

— Это обстоятельство — вы, не так ли, мессир Ульрих?

— Я лишь одно из этих обстоятельств, и, увы, отнюдь не самое существенное. Разумеется, если я откажусь от замка, то единственным наследником останется Альберт. Но даже и в этом случае он не сможет достойно заменить своих отца и деда, павших в битве, вольных сеньоров, не подчинявшихся никому, кроме Бога и короля. Мало остаться старшим мужчиной в роду, надо еще и снять с наших владений позорный вассалитет.

— Но… — вмешался было Альберт, однако Ульрих перебил его:

— Сейчас сделано уже почти все, чтобы избавиться от этого вассалитета. Согласно данному мне обещанию…

— Я опасаюсь, что слово маркграфа еще ничего не гарантирует! — заявила Клеменция.

— Вы что же, считаете, что его светлость — клятвопреступник и лжец, способный нарушить клятву? Клятву, данную перед Распятием…

— Нет, разумеется! Дело вовсе не в клятве маркграфа. Дело в моем сыне.

Ульрих быстро взглянул в сторону Альберта; тот немного побледнел и отвел глаза.

— Матушка хочет сказать, что я не отступлюсь от своих прав… — глухо проговорил юноша, и Ульриху показалось, что племянник струсил.

— Маркграф все предусмотрел. Мы можем решить этот вопрос по-семейному…

— Или на честном поединке… — с мрачным видом проговорил Альберт.

— И вы полагаете себя способным пролить кровь своего близкого родственника? — спросил Ульрих, испытующе глядя на племянника.

— Во всяком случае я не побоюсь пролить собственную кровь… — В ответе Альберта не было запальчивости, и Ульрих подумал, что его возможный противник куда опаснее, чем кажется на первый взгляд.

— О, я и не сомневался в вашей храбрости, мессир Альберт! Вы, вероятно, неплохо владеете оружием?

— Возможно, — кивнул тот.

«Наглец! — промелькнуло у Ульриха. — Мальчишка и наглец!»

Однако еще рано было жечь мосты на пути к соглашению, и Ульрих, хоть и съязвил, но в меру:

— Прекрасно сказано, мессир Альберт! Так может сказать только человек, уверенный в себе. Должно быть, вы столь же опытны в ратном деле, сколь и храбры. Полагаю, что, пока я растрачивал силы на дальние путешествия и прочие развлечения, вы достигли вершин в искусстве рыцарского боя…

— Тем не менее я считаю, что у него хватит силы и умения, чтобы достойно вам противостоять, — невозмутимо проговорила Клеменция.

«Неужели она всерьез решила, что этот мальчишка, у которого еще пух-то на лице не пробился, сможет со мной справиться?! — изумленно подумал Ульрих. — Или она настолько уверена в своей правоте, что рассчитывает на Божью помощь?! Боже правый, да ведь всем известно, что ты помогаешь не тому, кто больше молится, а кто лучше владеет копьем и мечом! Мне доводилось видеть случайные победы слабых над сильными, но так бывало обычно лишь в тех случаях, когда сильный уж слишком презирал и недооценивал слабого. Но я-то все учту… Впрочем, слабость может победить силу и в том случае, если на стороне слабости выступит еще и хитрость… Да тут нечего размышлять! Что-то вы мне приготовили, госпожа графиня!»

— Мне бы не хотелось проливать кровь близкого родственника… — Ульрих в задумчивости подпер голову руками.

— В ваших силах этого избежать. — Клеменция сверкнула глазами, и Ульрих на мгновение увидел в ней прежнюю, совсем юную женщину. — Я надеюсь, что вы проявите благоразумие. Кровопролития не будет, если вы подпишете сейчас вот эту бумагу… Позвольте узнать, сударь, не разучились ли вы читать за то время, что «развлекались» в Палестине?

Суть изложенного на бумаге, которую Клеменция вынула из сумки своего пажа, сводилась к следующему: Ульрих навеки отказывался от всех своих прав на замок и земли Шато-д’Оров, графского титула и мирских прав, а затем становился монахом в аббатстве Святого Иосифа.

— Разумеется, с такими условиями вы не согласны? — спросила Клеменция.

— Да, вы правы. Их слишком много, этих условий! И кроме того… Если заключается договор, то каждая из договаривающихся сторон должна извлечь из него хоть какие-то выгоды. Вы же мне не предлагаете ничего, а себе берете все…

— Что же вы хотите?

— Как раз обратного. Я бы предпочел, чтобы Альберт признал мое старшинство, а вы не вмешивались в мужские дела. При этом я ни в коем случае не настаивал бы на вашем уходе в монастырь. Более того, Альберт, при благоприятных для него условиях, смог бы вновь стать владельцем замка, причем уже не в качестве вассала маркграфа, а как самостоятельный сюзерен.

— Вы хотите сказать, что он мог бы унаследовать замок после вашей смерти? Долго же ему пришлось бы дожидаться!

— Однако это все же лучше, чем пасть от моего меча.

— Возможно. Но боюсь, что я бы этого уже не увидела.

— Смерть сына от моего меча вы вполне успеете увидеть, если будете настаивать на своем…

— Давайте оставим пока этот разговор! — предложил Альберт, и Ульрих подивился его сдержанности. Ульрих в его годы уже давно бы выхватил меч.

— Графиня, есть еще один путь, — сказал Ульрих. — Если бы вы нашли возможным выйти за меня замуж, я бы усыновил ваших детей, и в этом случае Альберт вновь мог бы стать наследником…

— Это ничего не изменит, — проговорила Клеменция. — Вернее, это ничем не лучше вашего первого предложения. К тому же я вовсе не собираюсь замуж. Ибо чту память моего славного мужа Гаспара де Шато-д’Ора. За прошедшие годы я отказала восьми претендентам на мою руку. Я не позволяла мужчинам даже целовать пол, на котором я стояла, хотя кое-кто готов бы удовлетвориться и этим. Если я устояла перед соблазном, будучи юной и неопытной, то неужели поддамся ему теперь?!

«Так я тебе и поверил, ведьма!» — мысленно усмехнулся Ульрих.

— Я тоже думаю, что ваше предложение следует рассматривать как не слишком удачную шутку, — нахмурился Альберт. — С тем же успехом вы могли бы предложить свою руку и сердце мне…

«Какой же я осел! — подумал Ульрих. — Да ведь эта милая семейка выпустит меня отсюда не иначе, как вперед ногами! Но и я хорош, на что-то надеялся… Конечно, можно было изрубить нас еще там, у реки, но это было бы небезопасно. Марко или Франческо могли вогнать в Альберта стрелу. Я тогда почему-то подумал, что они, возможно, честные люди… Боже мой, понадеяться на честность этой ведьмы! Нет, господин Ульрих, вы воистину заслуживаете того конца, который вас вскоре ожидает. Конечно, здесь, в зале, где сидят еще и те, кто готов обнажить за меня меч, они не решатся… Нет! Они будут действовать наверняка. Но как именно? Яд в кубок, когда я отвернусь. Или удар кинжалом под ребро в темном коридоре. А может, заведут в какой-нибудь подвал, чтобы запереть там и сгноить… Впрочем, эта ведьма может придумать все что угодно. Например, убрать Марко. Выпил малый лишнего, запнулся — и бултых со скалы в реку, до которой пятьсот с лишним локтей. Я сразу же теряю права на замок… Однако это только предположение, а вот узнать бы, что у мамаши и сыночка на уме!»

— Ну что же, — сказал Ульрих, — раз мое предложение отвергнуто, то нам придется передать дело на решение маркграфа, а потом уж решить его судом Божьим. В таком случае, позвольте откланяться! Прошу меня извинить, я тороплюсь.

Мать, сын и дочь быстро переглянулись, но от проницательного взгляда Ульриха это не укрылось.

— Мессир Ульрих! — воскликнул Альберт. — Ведь мы нарушили бы законы гостеприимства, если бы позволили вам уехать!

— Надеюсь, что Господь простит вам этот грех, так же как и мне, за то, что я вынуждаю вас его совершить…

Ульрих поднялся из-за стола, поклонился хозяевам и, придерживая рукой меч, неторопливо направился к выходу.

«Черт побери, а ведь я не подумал еще вот о чем. Если им не удастся убить меня так, чтобы не навлечь на себя подозрений, то они могут вообще распрощаться с замком, а возможно, и с головой! Ведь здесь, среди гостей, полно людей, преданных маркграфу. Если они донесут ему, что Шато-д’Оры со мной разделались, то он сможет предать Клеменцию и Альберта суду, казнить их, а владения их переписать на свое имя или передать в королевскую казну, что в принципе одно и то же. Так что сегодня мне ничто не грозит… Впрочем, в первую голову уберечь Марко!»

Ульрих миновал стол оруженосцев. Франческо тут же подскочил к нему, готовый хоть в огонь, хоть в воду.

— Вот что, дружок, — сказал Ульрих, — найди-ка этого пьяницу Марко и приведи сюда. Быстро!

— Сейчас, мессир Ульрих! — ответил юноша и выбежал из зала.

И тут чья-то рука тронула Ульриха за железный налокотник.

— Постойте, мессир Ульрих! — Обернувшись, Ульрих увидел племянника. — Я понимаю, что вы, возможно, опасаетесь неискренности с нашей стороны…

— Вы правы, мессир Альберт, — ответил Ульрих без тени смущения.

— Ваша прямота заслуживает уважения, мессир Ульрих. Так позвольте мне сказать со всей прямотой: пока вы в моем замке, с вами ничего не случится. За стенами его опасность возрастет, поверьте мне!

— Сударь, — сказал Ульрих, — я не боюсь смерти, ибо жил в основном праведно, а имеющиеся грехи мне наперед отпустил его преосвященство папа. Я усердно служил Господу нашему на поле боя и, уверяю вас, видел столько смертей, что уже нисколько ее не боюсь… Я опасаюсь только одного: случись со мной что-нибудь в замке Шато-д’Ор, тень бесчестья падет на наш род, на род Шато-д’Оров, к которому мы оба имеем честь принадлежать.

— Тем не менее вам не следует уезжать на ночь глядя… Позвольте мне предложить вам свою жизнь в залог вашей безопасности! — с горячностью проговорил Альберт. — Мои условия таковы…

— Опять условия?.. — вздохнул Ульрих.

— Увы… Итак: вы сами выбираете место для ночлега. Надеюсь, вы еще помните расположение покоев в замке? Это — первое условие. Оно гарантирует вам отсутствие в вашей спальне потайных ходов, дверей и окон, через которые к вам могли бы проникнуть убийцы. Второе: вы сами осматриваете помещение и располагаете постели так, как вам угодно. Третье: вы берете с собой на ночь любое оружие, какое вам будет угодно. Наконец, четвертое — и главное: всю эту ночь я проведу вместе с вами, под надзором ваших слуг. Я буду пить ту же воду и есть ту же пищу, что и вы, так что не бойтесь яда. Вы в любой момент сможете убить меня, если у вас возникнут какие-либо подозрения. Однако за дверью должны дежурить мои воины, которые, разумеется, отомстят за меня, если вы злоупотребите моим доверием. На ночь эту дверь мы запрем на засов, так что выломать ее бесшумно никому не удастся. Если утром мы не выйдем живыми и здоровыми, то воины исполнят свой долг. Да, чуть не забыл… Я буду совершенно безоружным.

— Мессир! — воскликнул Ульрих. — Ваша мудрость достойна древнего Соломона! Полагаю, человек, придумавший такое, не может затевать что-либо бесчестное… Кстати, вы сказали: «если мы не выйдем»… А кто еще будет с нами?

— Разумеется, моя сестра, Альбертина…

— Неужели вы сможете и ее жизнь подвергнуть риску? Более того, вы подвергаете риску ее честь!

— Я никогда бы не посмел поверить в то, что кто-либо из Шато-д’Оров способен на бесчестный поступок по отношению к женщине, тем более невинной девице, — невозмутимо проговорил Альберт. — Так вы согласны, сударь?

— Что ж, согласен.

«Странный малый! — думал Ульрих. — Жизнь свою не ставит ни во что. Даже если его люди убьют меня, его-то это не воскресит! Похоже, что он и впрямь честен…»

Ульрих вернулся на свое место, а пир между тем продолжался. Гости, уже изрядно поднабравшиеся, принялись горланить песни. Клеменция испытующе взглянула на Ульриха: видимо, она знала о предложении Альберта.

— Я рада, что вы с моим сыном пришли к согласию. Хотелось бы, чтобы и впредь все решалось таким же образом…

В этот момент в зале появился Франческо, и вид у него был озабоченный. Ульрих нахмурился.

— Мессир, — Франческо откашлялся, переводя дух после быстрого бега, — этот пьяница нализался как свинья, и его невозможно добудиться!

— Черт побери! А он вообще-то жив? Может, он вовсе не спит?!

— Мессир? Еще ни один покойник так громко не храпел.

— Тогда тащи его волоком, кати как бочку, но чтобы он был здесь! Иди же!

Франческо помчался исполнять приказ.

— А ваш оруженосец удивительно на вас похож, мессир Ульрих, — заметила Клеменция. — Неужели это простое совпадение?

— Каюсь, сударыня, это грех моей молодости, — признался Ульрих. — Все мы в молодые годы совершаем грехи…

Заметив тень беспокойства, промелькнувшую в глазах Клеменции, Ульрих понял: для этой дамы встреча на росистой траве столь же памятна, как и для него.

— Должно быть, он сын какой-нибудь кухарки или рабыни, обольщенной вами?

— Вы недалеки от истины, сударыня! — склонил голову Ульрих.

— Что ж, забавный способ подыскивать себе оруженосцев, — съязвила Клеменция, но уголки ее губ при этом почему-то дрогнули.

— Вообще-то я его законный отец.

— Неужели?! — Клеменция пристально посмотрела на Ульриха — посмотрела так, что тому стало не по себе.

— В моих многолетних странствиях мне пришлось бедствовать, и я женился на женщине незнатного рода. Она подарила мне сына и спустя некоторое время умерла от чумы. Но сын мой значится в документах как сын сеньора де Читта ди Оро.

— Тем самым он, вероятно, положит начало нашей италийской ветви, — не преминула съехидничать графиня. — Читтадоро!

— Как знать, быть может, ему суждено стать владельцем замка…

— Приятно, когда с тобой так откровенны, — сказала Клеменция. — Так, значит, он станет вашим наследником… Что ж, четыре лошади и добрый походный скарб — неплохое наследство!

— Я вижу, вы осуждаете дядюшку за его женитьбу, милая матушка, — заметил Альберт. — Позвольте с вами не согласиться. Мне кажется, что та женщина искренне любила мессира Ульриха, и он поступил по-рыцарски, дав Франческо свою фамилию…

— Единственное, что меня успокаивает, сын мой, так это то, что вам ничто подобное не грозит!.. — заявила Клеменция, бросая недоеденную гусиную ногу юродивому Вилли. Страшилище поймало подачку и, зажав в кулаке, со звериным урчанием принялось глодать, щеря еще оставшиеся во рту несколько зубов.

Фраза, произнесенная Клеменцией, несомненно, имела какой-то скрытый смысл, потому что произнесена она была слишком уж неестественным тоном.

— Кстати, — проговорил Ульрих, сдирая кожу с копченой рыбы, — должен заметить, что ваши дети очень похожи на вас, графиня, хотя в них много и от Шато-д’Оров…

Клеменция брезгливо поджала губы.

— Да, несомненно. Все Шато-д’Оры умели производить себе подобных. В том и состояло основное их достоинство!

«Так что же она все-таки задумала? Если замыслила какую-нибудь пакость, то проще было бы принять меня льстиво, успокоить, убаюкать, а уж потом вцепиться в глотку… Но она постоянно подчеркивает свою неприязнь ко мне. И тем не менее не похоже, что она так сильно ненавидит меня, что не в силах этого скрыть. Она постоянно оскорбляет меня, но не похоже, чтобы собиралась меня убить… Странно, очень странно!» Ульрих провел рукой по бороде, стряхивая хлебные крошки.

— Как я догадываюсь, вы знаете, о чем мы беседовали с вашим сыном?

— Он уже взрослый мужчина и может поступать так, как ему вздумается.

Над головами пирующих, пробиваясь сквозь гомон голосов, прокатился негромкий смешок, затем раздался взрыв хохота, а спустя несколько минут загоготал весь зал. Причиной всеобщего веселья было появление Франческо, который, обливаясь потом, отдуваясь и чертыхаясь, вкатил в зал мертвецки пьяного Марко. Ульрих выскочил из-за стола и поспешил на помощь оруженосцу. Вдвоем они подняли слугу на ноги и, подтащив к столу, усадили на место Ульриха.

— Что ж ты, дурень, так напился! — ласково приговаривал Ульрих. Он похлопал его по щекам, плеснул в лицо холодной водой, расстегнул ворот. Наконец Марко, возвращенный к жизни, чуть приоткрыл глаза и сонно пробормотал:

— Пивка бы…

Ульрих мигом подал слуге литровую кружку — уменьшенную копию дубовой кадки, стянутой обручами. Марко припал к ней, словно к живительному источнику, и не отрывался до тех пор, пока не выдул все пиво. Остатками напитка он промыл свои осоловевшие глаза, протер лоб и щеки, после чего немного протрезвел и в некотором смущении поднялся с кресла. Видимо, до него дошло, что он сидит за рыцарским столом да еще рядом с самим хозяином замка.

— Это… Ваша милость, чего… За что?..

— Франческо! Пойдем-ка отведем его в постель, — сказал Ульрих и, поклонившись Клеменции и Альберту, извинился: — Прошу простить меня, но я должен позаботиться о ночлеге для себя и своих людей. Согласно нашему уговору…

— Не продолжайте, — Альберт вскинул руку и щелкнул пальцами. И тотчас же, словно из-под земли, перед ним вырос его оруженосец Андреас. Альберт отстегнул меч, кинжал, затем — с помощью Андреаса — снял доспехи и остался в плотной свободного покроя шерстяной рубахе, доходившей ему до колен.

— Теперь я к вашим услугам! — уверенно проговорил юноша. — Два латника без оружия поведут вашего Марко, так как он идти не может. За ним пойдем мы с сестрой, а за нами — вы с Франческо. При этом вы обнажите оружие. В десяти шагах перед нами и в десяти шагах позади будут идти латники, вооруженные мечами — мечами в ножнах. В правой руке они понесут факелы… Теперь ваше слово, мессир Ульрих, за вами выбор места для ночлега.

— Лучшего места, чем моя старая спальня, не придумаешь! — ответил Ульрих не задумываясь.

— О, когда-то и мы там спали! — сказала Альбертина. — Когда были маленькие…

— Вам не страшно, сударыня? — спросил Ульрих у Альбертины.

— Ничуть. Если даже у вас дурные намерения, с Альбертом я не боюсь никого. Он такой храбрец!

— Но он безоружен… — испытующе поглядев на брата и сестру, промолвил Ульрих.

— Мы готовы умереть вместе с вами! — усмехнулся Альберт.

Выстроившись в порядке, предложенном Альбертом, гости и конвой стали подниматься по винтовой лестнице донжона, ведущей на четвертый, самый верхний ярус башни.

— И все же, дорогой племянник, — сказал Ульрих, — не слишком ли вы рискуете?

— То есть вы хотите спросить, не замыслил ли я какого-нибудь подвоха? — усмехнулся Альберт. — Придется разочаровать вас, сударь. Никакого хитроумного плана у меня нет.

— Боюсь, вы меня неправильно поняли. Я не сомневаюсь в вашей искренности, мессир Альберт. Однако не приходило ли вам в голову, что какой-либо недруг нашего рода может воспользоваться случаем и положит конец нашим с вами разногласиям по поводу наследства. А заодно и истребит весь род Шато-д’Оров… И старшую ветвь, которую представляете вы, и младшую, которую представляем мы с Франческо…

— Вы считаете, что нам обоим может кто-то угрожать?

— Да, сударь! У нас есть общий враг, в борьбе с которым пали наши отцы… Он не стал бы возражать против присоединения графства Шато-д’Ор к своим владениям.

— У нас есть и еще один враг, — усмехнулся Альберт, — который тоже не упустил бы случая поживиться за наш счет.

— Кто же это?

— О нем я пока умолчу. Стены имеют уши, сударь!

— Раньше мы без опасений говорили о своих делах, если находились в стенах Шато-д’Ора, — покачал головой Ульрих.

— Боюсь, что именно по этой причине вы проиграли битву при Оксенфурте, — озабоченно проговорил Альберт. — Старик Корнуайе переговорил со многими, кто в ней участвовал, а отец Игнаций записал все на бумаге. Так вот, битва складывалась так, что каждому должно быть ясно: маркграф прекрасно знал наперед, сколько у нас было воинов, где и какие отряды стояли, куда должны идти…

— Так, значит, кто-то в нашем замке помогал маркграфу?

— Да, мессир. Причем его не удалось найти. Возможно, что он и сейчас где-то здесь.

— Тогда мои опасения вдвойне обоснованны, — сказал Ульрих.

— Не спешите, сударь, ведь два врага, которые стремятся уничтожить кого-то третьего, далеко не всегда дружны между собой!

— В таких случаях мой отец говаривал: «Если два твоих врага враждуют между собой, считай, что оба они твои друзья».

— О, тогда и нас кое-кто может считать своими друзьями, — заметил Альберт.

Дядя и племянник пристально взглянули друг другу в глаза.

— Честно говоря, скверное дело — враждовать с родней! — сказал Ульрих. — Мне было бы гораздо приятнее считать вас своим другом.

— Может, Господь нас вразумит, и мы сумеем найти такое решение, которое избавит нас от необходимости поднимать оружие друг против друга, — проговорил Альберт.

— Будем молить Всевышнего, чтобы так и случилось, — отозвался Ульрих, перекрестившись.