Когда поверхность озера утихомирилась, Женька увидел, что серебристая дорожка получила продолжение и потянулась дальше, через камыши на открытую воду. Где-то там, посреди озера, маячил тусклый зеленый огонек. Должно быть, туда уплыла Болотница-Охотница.

Женька уверенно двинулся вперед. Похоже, что вся нечисть, водившаяся в здешних местах, опасалась к нему приближаться и срочно разбегалась подальше от дорожки. В камышах то и дело раздавались испуганные шорохи, охи и вздохи, кто-то тихонько выл от страха или громко стучал зубами. Какие-то особо нервные существа срочно ныряли под воду, пускали пузыри или наскоро уплывали, шлепая по воде лапами и хвостами.

Наконец, камыши кончились, и Женька пошел прямо над водой. Он уже ни чуточки не сомневался, что дорожка его выдержит, и вообще ничего не боялся. Единственно, о чем он думал, так это о том, что ему еще потребуется сделать, чтоб избавить озеро от нечистой силы и освободить от заклятья Ледяницу во всех ее ипостасях.

Действительно, там, где светился зеленый огонек, обнаружилась Болотница-Охотница, восседавшая на огромной коряге, дрейфовавшей посреди озера.

Когда Женька подошел к самому краю дорожки, который висел в полуметре над водой, ни на что не опираясь, Болотница уже совсем не так бойко и куда уважительнее, чем прежде, произнесла:

— Разумен ты, Иван-Царевич! Зело разумен, не по годам! Сколько тут за триста лет вашего брата побывало: и храбрых, и умелых, а загадку разгадать — только троим удалось, ты четвертый. Однако ты еще только полдела сделал. Силу-то ты обрел, а вот каково управишься с нею? Мелкой нечисти к тебе теперь и не подступиться, но не она озером правит. Покамест не одолеешь Водяного-Лиходея, Болотного Беса и самого Духа Прорвы!

С этими словами Болотница-Охотница бултыхнулась с коряги в озеро, плеснула своими ластами и нырнула — только пузыри пошли. В ту же секунду серебристая дорожка стала вытягиваться, удлиняться, извиваться над поверхностью озера, обогнула остров по огромной дуге и в конце концов уткнулась в камыши на заболоченном берегу, неподалеку от того места, где из озера вытекала речка. Та самая, по которой Женька с папой приплыли на резиновой лодке.

Женька пошел дальше не сразу. Он попытался разобраться в том, что наговорила Болотница-Охотница, то есть где она соврала, а где нет. Раньше, как известно, у нее одна фраза была враньем, а следующая — уже правдой, и вплоть до самого Черного камня это самое "правило" у нее строго соблюдалось. Может быть, за редкими исключениями. А все то, что Болотница говорила, сидя на плавучей коряге, было очень похоже на правду. Может, она теперь вообще врать разучилась? Или, допустим, стала врать не на половину, а только на четверть? Вопрос существенный!

Так или иначе, но Женька был готов поверить в то, что ему предстоит сразиться с Водяным-Лиходеем, Болотным Бесом и Духом Прорвы. Последний тут, как видно, был главным и основным чудищем. Конечно, силы Женьке теперь должно было хватить, но он справедливо полагал, что против всех этих типов одной силы мало, нужно и какое-то колдовство знать. По крайней мере, в сказках, которые Женька читал, требовалось, например, Кащееву смерть раздобыть, или там воду живую и мертвую, или меч-кладенец, на худой конец. Правда, какой-то меч у Женьки уже имелся, но кладенец он или просто единица холодного оружия — неизвестно.

Но просто так стоять и размышлять без конца было занятием бессмысленным и даже вредным. Ведь надо обязательно победить всю нечистую силу до рассвета! А до него, поди, не так долго и осталось. Скоро уже и Болотница-Охотница поменяет свое обличье и превратится в самую злую и вредную из трех ипостасей заколдованной тетки — Лихоманщицу-Обманщицу. От той никакой помощи не будет — только пакости одни.

В общем, Женька смело пошел вперед по серебристой дорожке, держа наготове обнаженный меч и внимательно поглядывая по сторонам на черную, едва заметную в ночи воду озера — не подплывает ли откуда-нибудь Водяной-Лиходей. По идее, он должен был первым появиться. Хорошо еще, что от меча, доспехов и щита исходило оранжево-красноватое сияние, да и дорожка светилась помаленьку, а то и вовсе ничего бы не рассмотреть.

Дорожка, как уже говорилось, извивалась над поверхностью озера, как лента серпантина. Она такие извивы и загогулины выписывала, что только держись! То вроде шла прямо, потом поворачивала влево, делала небольшой полукруг и уходила вправо. В некоторых местах извивы этого серпантина до того сближались, что казалось, можно сократить путь, перепрыгнув с витка на виток.

Но Женька все-таки пока не торопился делать эти прыжки. Потому что помнил: с тропы нельзя сходить ни на шаг. В том случае, если б он случайно недопрыгнул, его ждала бы лютая смерть. Кроме того, неизвестно, что получилось бы и в том случае, если б ему и впрямь удалось благополучно перескочить. Тут ведь не он правила игры устанавливал…

Поэтому поначалу Женька старательно проходил по всем изгибам и извивам дорожки, хотя местами для того, чтобы сократить путь, не надо было даже прыгать, а можно было просто перешагнуть через двадцать-тридцать сантиметров пустого пространства. Но потом он начал соображать: не иначе как эти самые извивы дорожки специально предназначены для того, чтоб удлинить его путь! Ведь время-то работает на нечистую силу! По прямой до тех же самых камышей — не больше трехсот метров, то есть расстояние, которое Женька в Москве каждое утро проходил от дома до школы не больше чем за пять минут, даже если шел очень спокойным шагом и разговаривал с кем-нибудь из приятелей. А со всеми этими поворотами-зигзагами получалось, наверно, почти три километра, то есть расстояние в десять раз большее, которое Женьке пришлось бы почти целый час преодолевать. Мало того, что за это время Болотницу сменит Лихоманщица-Обманщица, так и вовсе времени не останется на то, чтоб сразу трех монстров одолеть!

Так что Женька решил рискнуть. Выбрал место, где дорожка, уводившая влево, почти соприкасалась со своим продолжением, идущим вправо, и перешагнул через узенький зазор. Ничего плохого не случилось. Тогда Женька осмелел и перешагнул дальше, на следующий участок серебристого серпантина. Тоже ничего не стряслось, хотя расстояние было заметно пошире. После этого Женька подумал, что вполне сумеет перепрыгнуть через метровый промежуток между дорожками. Оттолкнулся, оторвал обе ноги от серебристой дорожки и…

Внезапно откуда-то из-под воды быстрее молнии взвилось нечто огромное, черное, склизкое. Нет, это была не змея, как на секунду подумалось Женьке, а осьминожье щупальце! Щупальце молниеносно обвило Женькин левый сапог, и если б этот сапог сидел на ноге покрепче — наверняка бы сдернуло незадачливого "Иван-Царевича" в воду! Но сапоги были Женьке великоваты — небось, их на более взрослых царевичей шили! — а потому щупальце утянуло под воду только сапог, а сам Женька благополучно перелетел промежуток между дорожками и плюхнулся животом на серебристую ленту. При этом щит слетел у него с левой руки и бултыхнулся в озеро, шлем тоже свалился с головы и утонул, но меч Женька все-таки не выпустил. Обе ноги, и босая, и обутая, однако, болтались над водой, откуда исходила угроза. Левой рукой Женька судорожно уцепился за край серебристой дорожки и попытался встать, но в этот момент холодное и омерзительно-скользкое щупальце обвилось уже вокруг его босой ноги, и присоски накрепко припиявились к коже.

— Мама-а! — испуганно заорал Женька, позабыв на несколько секунд о своей богатырской силе. Однако от страха он еще крепче вцепился в край дорожки. Чудище, прятавшееся под водой, несколько раз дернуло его щупальцем, пытаясь стащить в воду, но не сумело преодолеть сопротивление.

Тогда на помощь первому из-под воды высунулось второе щупальце, ухватившее Женьку за обутую ногу. Однако и на этот раз щупальце сумело утащить только сапог. Женька остался босиком, но успел убрать правую ногу на серебристую дорожку, а левую резко, что было сил, дернул на себя.

Того, что произошло в следующий миг, Женька никак не ожидал. Он-то думал, что в лучшем случае вырвет у щупальца свою пятку, однако сила-то у него была богатырская! Не щупальце стащило Женьку в воду, а Женька выдернул из-под воды того, кто этими щупальцами орудовал! Фырр! — нечто бесформенное, мокрое, облепленное мохнатыми водорослями, похожее одновременно и на бурдюк, и на огромную человеческую голову с красными глазищами размером с чайные блюдца и огромной зубастой пастью, взвилось в воздух, бестолково размахивая множеством коротких и длинных щупалец, а затем шумно плюхнулось прямо на серебристую дорожку… Шлеп!

Пш-ш! — послышалось громкое шипение, очень похожее на то, какое издает обвалянная мукой рыба, когда ее бросают на сковородку в кипящее масло. Над чудищем аж пар заклубился, и запахло чем-то специфическим, типа отварного кальмара, из которых Женькина мама любила делать салаты.

— У-о-а-я-яя! — не то завыло, не то завизжало чудище, судорожно дергая не то двенадцатью, не то аж двадцатью щупальцами. Конечно, то щупальце, которое держало Женьку за пятку, тут же от нее отцепилось — не до жиру, быть бы живу! — и вместе со всеми остальными попыталось упереться в серебристую дорожку, чтобы столкнуть в воду бурдюкообразную голову. Однако ничего у них не получалось. Едва касаясь серебристой дорожки, щупальца судорожно отдергивались, будто обжегшись, а из зубастой пасти вырывались болезненные вопли:

— Уя-а-а! У-ю-ю-я-а!

Женька аж вздрагивал от омерзения. При этом его удивляло, что обладатель головы-бурдюка, судя по всему, чувствует себя жарящимся на сковороде, в то время как сам Женька, стоя босыми пятками на той же самой серебристой дорожке, никакого жара не чувствовал. Щупальца, прикасаясь к дорожке, не только обжигались, но и высыхали на одну треть или даже больше, превращаясь в подобие сухих и корявых веток. От резких движений эти засохшие щупальца с треском обламывались, а отломившиеся куски тут же без остатка сгорали синим пламенем.

В это самое время неподалеку от места, где стоял Женька, из воды высунулась кудлатая голова Болотницы-Охотницы (шляпа у нее на затылок съехала). Охотница азартно завопила:

— Ага! Попался, который кусался, Водяной-Лиходей, гнусный злодей! Рубани его, государь

Иван-Царевич! Чтоб башка его поганая напополам развалилась!

Женька, в общем и целом, был вполне согласен с этой рекомендацией. Действительно, уж лучше зарубить это чудище, чтоб оно не мучилось так сильно и не орало! Но все же не следовало забывать, что от и до Болотнице верить нельзя. Не могла же она совершенно от вранья отучиться?!

Очень кстати Женьке припомнилась одна сказка, где какому-то молодцу уже почти удалось победить какое-то чудище, и оно, уже издыхающее, взмолилось: "Ударь меня еще раз, чтоб я не мучилось!" Молодец и ударил сдуру, а чудище ожило, силы его удесятерились, и оно, короче, молодца съело. Второго молодца чудище тоже на этот прикол поймало, и только третий — Иван-Дурак, конечно! — которого Баба-Яга загодя предупредила, не стал добивать чудище, и оно само по себе благополучно издохло.

Пока Женька вспоминал эту сказку и поигрывал мечом, Водяной-Лиходей продолжал орать так, что мороз по коже прокатывался, а кровожадная Болотница-Охотница ритмично хлопала в ладоши — они у нее тоже на лягушачьи лапы походили — и скандировала, словно болельщица на хоккее:

— Ру-би! Ру-би! Ру-би! — почти как: "Шай-бу! Шай-бу!"

Возможно, Женька и впрямь рубанул бы Водяного, надоевшего ему своими воплями, но тут страданиям Лиходея пришел конец.

Голова-бурдюк раздулась, как шар, и с грохотом лопнула, а все ошметки от нее тут же вспыхнули и сгорели все тем же синим пламенем. В ту же секунду серебристая дорожка-серпантин потеряла свою извилистую форму и выпрямилась как стрела, в результате чего необходимый путь до камышей намного сократился. Из воды один за другим сами собой выпрыгнули Женькины сафьяновые сапоги, а потом и щит — должно быть, гибель Водяного-Лиходея разом ликвидировала все его чары.

На месте взрыва осталось только белесое облачко пара, которое повело себя как-то странно. Оно не развеялось над водой, а, наоборот, немного уплотнилось, сформировалось в белый шар размером чуть больше футбольного мяча, а затем стало растягиваться сверху вниз. Сперва получилось что-то вроде большой перевернутой капли: круглым концом — вверх, острым — вниз. Потом нижний, острый конец "капли" раздвоился, от верхнего тоже отпочковались два отростка, и вскоре над серебристой дорожкой появилось полупрозрачное белесое подобие человеческой фигуры. Оно стало плавно подниматься в темное небо, сначала очень медленно, потом все быстрее и быстрее…

— Что это? — оторопело и даже испуганно пробормотал Женька, задрав голову. Вообще-то он ни к кому не обращался, но ему попыталась ответить Болотница-Охотница:

— Понеслась душа…

Договорить она не успела, ибо в этот миг над озером прокатился уже знакомый удар невидимого колокола:

— Бом-м! — и сразу за ним второй:

— Бом-м!

— Два пробило — обличье сменило! Болотница испарилась — Лихоманщица появилась! Ха-ха-ха-ха! — и на том месте, где только что плавала Болотница-Охотница, взвился уже привычный столб зеленого пламени, который стал преобразовываться в женскую фигуру.

Лихоманщица-Обманщица, как ей и подобало, выглядела страшнее и противнее всех остальных. Одета она была в неимоверно грязное платье, сшитое из драных тряпок — заплата на заплате. На руках были огромные когти, которым даже медведь мог бы позавидовать, а прическа напоминала воронье гнездо, только сделанное из спутанных рыжих волос, откуда во все стороны торчали какие-то веточки, соломинки, травинки и тряпочки. Но ужаснее всего выглядело лицо, точнее, морда, по сравнению с которой любая Баба-Яга смотрелась бы Василисой Прекрасной. На лбу, щеках, подбородке, на носу и даже на ушах пестрели целые скопища бородавок, родимых пятен, прыщей, шрамов, угрей и пупырышков всех цветов радуги. Сама физиономия была малинового цвета, нос — свекольного, а уши — коричневого. К тому же нос у Лихоманщицы был длинный, как у Буратино, но не прямой, а закрученный на манер штопора. Уши Лихоманщицы имели форму огурца, который разрезали пополам, а из половинок выгрызли сердцевину. К тому же эти уши торчали вверх, наискосок и немного назад, а на мочках у них топорщились какие-то рыжие кисточки. А уж пасть была — страшнее некуда! У нее имелось не четыре клыка, как у всех нормальных зверей — по два сверху и снизу, — а целых восемь, причем эти клыки торчали наружу даже тогда, когда пасть оставалась закрытой. Но голос, как это ни странно, и у Лихоманщицы был похож на голоса Ледяницы и Болотницы, только в нем чуялось больше злости и подлости.

— Ступай, ступай соколик ясный! Ждет тебя-в камышах Болотный Бес, поди уж стол накрыл, чтоб дорогого гостя попотчевать! — ехидно заявила эта вредина, взмахнула широкими рукавами своего трепаного одеяния… и поднялась в воздух. А затем с мерзким хохотом улетела вперед и скрылась за стеной камыша.

Женька надел сапоги — они, как ни удивительно, оказались совершенно сухими! Потом подобрал щит и с мечом в руке направился к камышам. Конечно, он был очень рад, что с Водяным все так удачно получилось, но все же душу глодала тревога. Ведь теперь никаких верных подсказок ждать не приходилось. Жуткая Лихоманщица если и будет подсказывать, то неверно и специально для того, чтоб напакостить. Правда, если заранее знаешь, что тебя хотят обдурить, то получаешь кое-какое преимущество. Например, если придется опять выбирать одно из двух, и Лихоманщица подскажет: "Бери это, а то не трогай!", надо, наоборот, брать то, а это не трогать. Однако бывают ведь и более сложные случаи, когда, допустим, надо одно из трех выбирать, или даже одно из четырех… Тут уж придется самому решать!

Ноги довольно быстро донесли Женьку до прибрежных камышей. Как и следовало ожидать, никакого Беса тут не оказалось, и стола для торжественной встречи "гостя дорогого" он, естественно, не накрывал. "Иван-Царевич", распугивая мелкую нечисть, которая при его приближении разбегалась кто куда, без проблем прошел через камыши. Далее дорожка тянулась куда-то вглубь болотистого топкого берега и скрывалась в мутной полосе тумана, висевшего над топью. Женька был почти уверен, что Болотный Бес поджидает его именно там…