Все, что Женька набросал в огонь, уже прогорело, и лишь слабенькое желто-синее пламя еще трепетало над рдеющими угольками и потрескавшимися головешками. Еще чуть-чуть — и костер погаснет. Так что пора было прекращать бессмысленные размышления и позаботиться о дровах, пока ночная темень не затопила всю поляну. Все-таки вечерняя зорька — та самая, в которую, по утверждению папы, "самый клев"! — еще кое-как освещала окрестности.

Держа топор наизготовку, Женька прошелся вокруг поляны, собирая поломанные ветки. Потом он наткнулся на место, где стояло несколько десятков засохших на корню елочек. Одну из них Женька срубил целиком и приволок к костру. Подбросив в угасающее пламя хворосту и убедившись, что огонь разгорелся, мальчик побежал за новой порцией топлива. Теперь, когда костер полыхал ярко, освещая всю поляну, Женьке стало малость повеселее. Сделав несколько рейсов, он натаскал к костру большую кучу хвороста, а под конец даже приволок довольно длинную березу, срубленную кем-то до него и забытую в лесу. Ловко орудуя топориком, Женька обрубил с нее все ветки, а потом стал разрубать сам ствол на поленья. Силенок у него, конечно, было поменьше, чем у отца, но упорства хватало. А главное — за работой страх ослабевал.

Когда Женька посчитал, что дров ему до утра хватит, то неожиданно почувствовал голод. Шашлык, конечно, еда сытная, но времени прошло уже много. Пришлось проверить продовольственные запасы. Осталось их не так уж и мало: полбуханки черного хлеба, пачка чая, десять больших кусков-кубиков сахара, четыре сваренных вкрутую яйца, помидор, стручок зеленого перца, несколько перьев зеленого лука, а также заправка, приготовленная для ухи, в отдельном полиэтиленовом пакете. Там были пара картофелин, две маленьких молодых морковки, корешок петрушки с зеленью и луковица. Еще спичечный коробок с солью имелся. Уксус папа весь извел на шашлык, а от кетчупа, которым приправили шашлык, осталось что-то на донышке.

Самое плохое — пить было нечего. Всю пепси-колу Женька за день выпил, а чайник вскипятить так и не догадался. Да и воды набрать в него, пока светло было, не додумался. Но не ужинать же всухомятку? Стало быть, надо уже сейчас, в темноте, топать к озеру и набирать воду.

Не сразу Женька решился на это дело. Костер, конечно, горел здорово и поляну с палаткой освещал хорошо. Но зато все, что находилось вне этого светового круга, полностью утонуло во тьме. Жутковато было соваться в эту темень, царившую уже за первым рядом деревьев, окружавших поляну. Ведь пламя костра постоянно приплясывало, двигалось, вздрагивало, а вместе с ним те же движения проделывали и тени, которые отбрасывали деревья, кусты, ветви и даже пни. Создавалось впечатление, будто там, в глубине леса, кишмя кишат какие-то таинственные, и, возможно, очень опасные существа, которые боятся света и поэтому не вылезают на полянку. Но стоит только выйти из светового круга, чуть-чуть углубиться в лес, как они осмелеют, набросятся со всех сторон, схватят тебя корявыми, когтистыми лапищами и растерзают на кусочки… Может, там и Белая Змея прячется, поджидая свою жертву?!

И все-таки Женька рискнул пойти. Насчет змеи и прочей возможной нечисти он рассудил просто: раз они огня или там света боятся, то надо идти мимо них со светом и огнем. То есть зажечь большую ветку, поднять ее над головой и шагать к реке. А чуть сунутся — прямо в морду им этой веткой! Сразу испугаются и убегут!

В общем, Женька взял один из больших сучьев, отрубленных от большой березы, немного укоротил его, чтоб был поухватистей, сунул в костер и зажег с толстого конца. Получилось типа факела. С этим факелом в правой руке и с чайником в левой Женька двинулся в сторону обрыва, туда, где была тропка-лесенка.

То ли и впрямь здешняя нечисть боялась огня и света, то ли ее тут просто не было, но никто на Женьку напасть не решился. Он благополучно зачерпнул в чайник воды из озера и даже задержался немного, чтоб посмотреть, не попала ли в чайник тина или какая-нибудь гадость. Посветив факелом, Женька убедился, что вода чистая, без лягушек и ничем противным от нее не пахнет.

Назад, к костру, он возвращался намного уверенней и уже особо не боялся, что кто-нибудь из темноты выскочит.

Для того чтоб повесить чайник над огнем, Женьке пришлось очистить от веток сухую елочку и превратить ее в жердь. Затем, уложив один конец жерди на рогульку, он продел жердь через дужку чайника, сдвинул чайник к середине жерди и уж после этого опустил другой конец жерди на вторую рогульку.

Пока чайник грелся, Женька размышлял над тем, надо ли ему съесть все, что имеется, или оставить что-то на завтрак. Конечно, он еще надеялся, что папа с минуты на минуту приедет, но уже был вполне готов к тому, что придется не только ночь, но и все утро провести на острове. Мало ли что…

Вообще-то слопать полбуханки хлеба Женьке так и так было не под силу. И сразу четыре яйца умять — тоже. Поэтому он решил, что еду надо экономить: отрезал от полбуханки два нетолстых ломтя хлеба, располовинил их и соорудил себе четыре бутерброда. Два полуломтика он полил остатком кетчупа, потом очистил крутое яйцо, разрезал его пополам и каждую половину положил на хлеб поверх соуса. А вторую пару бутербродов Женька сделал из половинок помидора и перьев зеленого лука, уложив их на посоленные ломтики хлеба.

Тем временем закипел чайник. Женька не без труда сумел в одиночку снять его с огня и умудрился при этом не обвариться. Всыпав прямо в чайник большую горсть заварки и закрыв его закопченной крышкой, "робинзон" подождал, пока чай заварится и малость поостынет, а уж потом налил в кружку. Чай все-таки оставался очень горячим, и пить его можно было только маленькими глотками, но получился он какой-то на редкость вкусный и ароматный. Сахар-рафинад в кубиках растворялся очень медленно, и поэтому Женька решил пить чай вприкуску. Неизвестно, смог бы он дома есть бутерброд с помидором, солью и луком, потом откусывать кусок сахара и запивать все это чаем. Но здесь, на природе, у костра, это вкусовое сочетание казалось просто восхитительным.

Тут ему вновь, как и днем, пришла в голову мысль, что робинзоном быть не так уж плохо, даже если приходится одному сидеть у костра и ждать чего-то страшного. Зато можешь сам выбирать — кушать или не кушать, и если кушать, то что именно. Не то что дома: там мама наверняка бы сказала, что яйца с кетчупом не едят. Вот, наверно, почему эта пара бутербродов показалась Женьке особенно вкусной. Опять же мама наверняка не разрешила бы ему пить такой крепкий чай.

То ли от сытости, то ли от бодрящего чая, но Женька на некоторое время перестал бояться темноты и одиночества. Теперь его беспокоил только папа. Даже при всех уже обдуманных Женькой вариантах, включая прокол лодки, он должен был приехать в девять, самый крайний срок — в десять вечера. Но сейчас-то уже полночь близится. О тем, что папа мог по какой-то причине отложить поездку за сыном до утра, Женька даже не думал. Не тот человек, чтоб слово нарушать. И если уж он не вернулся на остров, значит, произошло что-то совсем серьезное, гораздо хуже, чем прокол лодки или поломка мотора. Может быть, даже совсем ужасное…

Об этом, "совсем ужасном", Женька думать не хотел, но не думать ну никак не мог. Потому что другого, более убедительного объяснения папиному отсутствию он, как ни старался, найти не сумел.

А вдруг действительно еще одна осина рухнула в реку, но только не перед лодкой, а прямо на нее? Или тот дядька, Валерий, и впрямь оказался бандитом или маньяком? Сколько в мире ежедневно происходит ужасных случайностей, катастроф и преступлений! Каждый день слышишь по телевизору, что где-то кто-то утонул, попал в автомобильную аварию, на самолете разбился. Того застрелили, того зарезали, того взорвали… Даже сам Женька однажды чуть-чуть не погиб, когда как-то раз всего в нескольких метрах впереди него на тротуар грохнулась огромная сосулька, сорвавшаяся с крыши. Если б он тогда чуть-чуть быстрее шел и успел дойти до того места, где сосулька упала — не было бы его сейчас в живых… А еще был случай, когда они всей семьей пошли в гости, на день рождения маминой подруги. Когда собирались уходить, один из гостей, которого Григорий Михалыч звали, предложил их подвезти до дому на настоящей "Ауди", потому что у папы машина отчего-то не заводилась. Но папа отказался, продолжил со своими "Жигулями" возиться, хотя и мама, и Женька просили его не упираться. Женьке очень хотелось на "Ауди" прокатиться, и он даже обиделся на папу за упрямство и несговорчивость. Однако, когда папины "Жигули" все-таки завелись и они уже подъезжали к дому, то увидели машину гаишников, покосившийся фонарный столб и вдребезги разбитую "Ауди", в которую еще и "КамАЗ" сзади врезался… А когда папа притормозил и спросил у гаишников, что сталось с водителем, те печально развели руками: "Летальный исход". Позже мама объяснила Женьке, что "летальный исход" означает: Григорий Михайлович разбился насмерть. После этого случая вся семья целую неделю переживала. Даже Женька прекрасно понимал, что если б они тогда сели в эту злосчастную "Ауди", то был бы им всем летальный исход. Только папа позволил себе заметить, что вообще-то Григорий Михалыч на дне рождения выпить не отказывался, хоть и был за рулем, и чем садиться к такому в машину, лучше пешком идти.

Наконец, был еще один случай, пожалуй, самый нелепый и ужасный. Один старичок, живший в доме напротив и часто посиживавший во дворе за чтением газет, в то время как его маленькая собачка бегала по двору, как-то раз присел на свою любимую лавочку поблизости от хоккейной коробки, где Женька с товарищами играл в футбол. Сел и стал читать, а потом вроде бы задремал. Женька с ребятами, наигравшись вволю, убежали по домам, а старичок все так же сидел на скамеечке, и вокруг него вертелась его собачка, отстегнутая от поводка. По двору мимо скамейки прошел не один десяток людей, многие из которых хорошо знали этого старичка, а некоторые, проходя мимо него, даже говорили: "Здравствуйте!" или "Добрый вечер!". Лишь тогда, когда стемнело и собачонка, набегавшись досыта, стала сперва теребить старичка за брюки — мол, пора домой, хозяин! — а потом тревожно затявкала и, наконец, жалобно завыла, кто-то догадался, что дело неладно… Оказывается, старичок вовсе не заснул, а умер. И даже бабки, его ровесницы, которые все про всех во дворе знали, толком не выяснили, отчего он скончался. Просто сердце остановилось — и все.

Почему именно этот случай произвел на Женьку такое сильное впечатление, трудно сказать. Наверно, потому, что он хорошо понимал, отчего мог бы погибнуть, если б ему на голову сорвалась сосулька или если б он сидел в "Ауди", которая ударилась о столб, а тихая и незаметная смерть старичка содержала в себе какую-то загадку, тайну, неизвестность. То есть, конечно, врачи потом установили, отчего умер этот дедушка, составили медицинское заключение, где все по-научному объяснили и записали. Но Женька-то этого заключения не видел, а если б ему и дали его прочитать, то все равно ничего бы не понял. Зато он прекрасно помнил, как этот старичок выходил из своего подъезда, опираясь на палочку, с собачкой на поводке и с газетой в кармане — почти так же, как вчера, позавчера, позапозавчера и еще много раз до этого. Ведь этот старик вышел на пенсию еще до того, как Женька родился! То есть можно сказать, что в течение всей Женькиной жизни он в одно и то же время выводил гулять свою собачку и садился на лавочку читать газету. Во всяком случае, когда погода позволяла. Много-много раз он садился на эту скамейку и разворачивал газету, будучи совершенно уверен в том, что, дав собачке погулять и подышав свежим воздухом, не спеша вернется в свой подъезд, поднимется на лифте в квартиру и продолжит жизнь по своему стариковскому распорядку. Может, книжку почитает, может, телевизор посмотрит, а может, просто вздремнуть приляжет. И в тот роковой для него день старичок, садясь на скамейку, наверняка не знал, что уже не вернется домой. Вот страшно-то!

Жуть пробрала Женьку, когда он вспомнил об этой тихой, незаметной, внезапной и вроде бы совершенно беспричинной смерти. Пришел человек посидеть на лавочке, почитать газету. Никто на него не нападал, никто в него не стрелял, ничего, кажется, у него не болело. Задремал и умер!

Женька толком не знал, была ли у покойного старичка семья, да и не интересовался этим никогда. Однако почему-то именно сейчас он отчетливо представил себе, как в опустевшую квартиру дедушки входят его дети, внуки, а может, и правнуки. Вещи остались, собачка осталась — а старика уже нет. Но каждая вещь в этой квартире еще долго будет напоминать родственникам об умершем. И вызывать тоску и боль в душе у тех, кто его любил.

Представляя себе эту сцену, Женька видел, однако, не квартиру покойного старика — он там никогда не был! — а свою, родную, ту, где жил с папой и мамой. А потому совершенно неожиданно и против своей воли увидел уже не расплывчатых, неведомых ему родственников старичка, а совершенно конкретных людей: себя, маму, двух дедушек и двух бабушек, папиного брата дядю Сергея. Не было только папы, и из общего настроения тех, кто привиделся Женьке, становилось ясно — папы уже не будет.

Женька аж головой помотал, чтоб отогнать эту непрошеную картинку, но она все время всплывала из глубин его мозга, навязчиво прилипала к глазам. И у Женьки как-то сами собой из глаз покатились слезы. Вообще-то он плакал редко, но теперь почему-то не удержался.

Может, от этих слез, а может, по какой другой причине страшная картинка все-таки отлипла от глаз. Женька пошмыгал носом, вытер глаза и очень рассердился на себя.

Во-первых, потому что расплакался, как девчонка. "Не мужское это дело — реветь!" — сказал как-то раз папа. А во-вторых, потому что ревел он, по сути дела, неизвестно из-за чего, просто-напросто сам себе голову заморочил. С чего он взял, будто с папой что-то ужасное случилось? Да ни с того ни с сего! Может, он просто повез Валерия в больницу на машине, потому что мама побоялась? А на обратном пути что-нибудь в моторе испортилось, и пришлось папе ждать, пока его в автосервис отбуксируют. А на сельской дороге машин мало, можно и два, и три часа "загорать", пока кто-нибудь не проедет…

Совершенно неожиданно Женька решил залезть в палатку и заснуть. Когда спишь, то ничего не чувствуешь, а главное — время летит быстро. Проснешься утром — а папа вот он, у костра сидит!

Так Женька и сделал, забрался в палатку, заполз в спальный мешок и стал сквозь приоткрытый полог смотреть на догорающий костер. Глаза, вообще-то, постепенно сами собой закрывались, но настоящий сон все не шел.

"Интересно, — подумал Женька, — сколько сейчас времени?"

Он и не знал, что остается всего несколько секунд до полуночи…