На другой день чуть свет я был на ногах. И опять, как вчера вечером, сердце замерло в груди от предчувствия необыкновенного. Необыкновенное было рядом - летающий велосипед с красивым именем орнитоптер. Я видел его так отчетливо, как стол в комнате или свои портфель с учебниками. Всю ночь он мне снился.

Я видел поблескивающий никелем руль и сложенные по бокам белые крылья. Он был похож на большую чайку, присевшую на волну, на чайку, в любой момент готовую взлететь.

Я вывожу его на улицу, сажусь в удобное низкое седло и на глазах у всех, взяв короткий быстрый разгон, поднимаюсь в воздух. Девчонки, задрав головы, затихают потрясенные, а мальчишки, наоборот, вопят от восторга и, задыхаясь, мчатся за мной по дороге. А я, не торопясь нажимая педали, плыву над садами, над улицами, над красными черепичными крышами к синим горам, и с каждым взмахом крылья поднимают меня все выше.

Внизу все странно меняется. Деревья становятся похожи на траву, дома - на костяшки домино, а вокруг раскрывается такая широта, такие просторы, что с непривычки слегка кружится голова.

И вот я уже ничего не вижу внизу - ни домов, ни людей, только река светлой ленточкой выбегает из блюдечка-озера да желтые ниточки дорог сходятся и расходятся на зеленом фоне.

А над головой голубой блеск неба, и я один, совсем один в этом бескрайнем блеске; и только орел, сорвавшийся crop, чтобы взглянуть на неведомую птицу, увидев человека, испуганно покачивается на крыльях и уходит в сторону.

Я лечу долго.

Проходят в вышине облака, бросая на меня быстрые, прохладные тени.

Посвистывает в спицах колес ветерок.

Жаркими брызгами обдает мне лицо солнце.

И поет, поет какая-то невидимая музыка, победная и прекрасная, от которой сладко щемит в груди.

Потом я поворачиваю назад, к городу, затянутому голубой мерцающей дымкой, и, широко раскинув крылья, парю, медленно снижаясь.

Внизу все начинает расти, меняя цвета и покачиваясь. Я снова вижу дома и высокие старые тополя в Затишье, и улицы, и людей, которые, подняв лица, смотрят на меня радостно и удивленно...

Вот что мне снилось всю ночь. Вот отчего я так рано поднялся и, нашарив в столе горбушку черствого хлеба, сунул ее в карман и по пустым, еще сонным улицам помчался к Борьке Линевскому.

К девяти часам мы собрались у Тошки. Сидели во дворе на скамейке, ежились от утреннего горного ветра и разговаривали.

Мы разговаривали, конечно, об орнитоптере.

- Красота! - мечтал Блин. - Захотел я, например, к бабке в Нартан. Сажусь, жму на всю железку, аж крылья свистят, и через десять минут опускаюсь прямо перед бабкиными окнами. Как ангел... Бабка обалдеет от страха.

- Летать обязательно придется в очках, - сказал практичный Борька Линевский. - Знаете, какая скорость будет? Побольше, чем у мотоцикла. Километров сто пятьдесят - двести.

- А вдруг что-нибудь в воздухе испортится? Рычаг, например, или цепь соскочит... А у тебя высота - километр... Как штопорнешься оттуда... турманом... Только колеса засверкают... а от тебя и мокрого места не останется...

- Ну да, штопорнешься! - вскинулся Тошка. - Делать нужно по-настоящему, чтобы никакие рычаги не ломались. Чтобы гарантия - сто процентов!

- Сейчас, даже чтобы на велосипеде кататься, надо сдавать экзамен по уличному движению. А для орнитоптера придумают, наверное, такое, что и не сдашь... - сказал Борька.

- Какие там правила! В воздухе места для всех хватит.

- И туда милиция доберется. Не разбежишься, - сказал Блин. - Но это, наверное, потом, когда у всех появятся орнитоптеры. А сейчас пока ничего не будет.

Наконец мы отправились к Инженеру.

Он уже сидел у окна и, как всегда, приветливо помахал нам.

- В комнату, в комнату! Сейчас начнем.

Мы вошли в комнату и сразу же увидели орнитоптер. Не настоящий, конечно, модель. Она стояла посреди письменного стола, и, кроме нее, на столе ничего не было - ни динамометра, ни весов, ни катушек с нитками. Да и модель была какая-то странная. Не та, которую я снял вчера с дерева. Крылья у нее не заострялись, а закруглялись на концах, и стояла она на трех колесах.

- Как поживает рука? - спросил Инженер Юрку. Он спрашивал так каждый раз, когда мы приходили к нему.

- Нормально, - ответил Юрка. - Подсыхает.

- Отлично, - сказал Инженер. - У кого еще какие несчастья? Жалуйтесь.

Несчастий никаких не произошло. Нам не на что было жаловаться.

- Отлично! - повторил Инженер и взял со стола модель. - Эта штука называется энтомоптер, насекомолет, хотя правильнее нужно было ее назвать стрекозолетом, потому что летает она по принципу стрекозы-коромысла. Вот так...

И он что-то нажал на корпусе.

Энтомоптер застрекотал, как кузнечик в траве, крылья затрепетали с такой быстротой, что стали туманными, почти невидимыми, и когда Инженер убрал руку, модель так и осталась в воздухе.

Это было так невероятно, так здорово, что мы замерли, боясь неосторожным движением нарушить чудо. Но модель была хорошо отрегулирована. Она только слегка поднималась и опускалась, как шарик из сердцевины бузины в струе воздуха.

- Владимир Августыч... - вдруг дернулся к столу Тошка, но Инженер жестом остановил его.

Прошло еще несколько секунд. Модель сильно качнулась вниз, потом пошла вверх, потом снова нырнула вниз, коснулась колесами стола, подпрыгнула и упала набок.

- Центробежный регулятор немного подкачал, - сказал Инженер. - Всегда, когда пружина спустится почти до конца, он начинает работать рывками. Это недостаток всех пружинных механизмов. По-настоящему она должна садиться очень плавно.

- Владимир Августыч! - воскликнул Тошка. - Это окончательная модель, да?

- Да.

- Так о чем толковать! Надо строить этот самый... энтоптер, и дело с концом!

- Энтомоптер, - поправил его Инженер. - От греческого слова "энтомон", "насекомое". Да, мы будем строить. Но прежде я расскажу, почему придется отказаться от орнитоптера.

Дело в том, что птичье крыло - очень сложный аппарат. Именно аппарат, потому что оно состоит из множества отдельных деталей - перьев, которые находятся в непрерывном взаимодействии друг с другом. От того, как расположены перья в крыле, зависит его подъемная сила. Птица может менять подъемную силу, меняя угол наклона перьев, сдвигая их или раздвигая. Она делает это движением кожи. Кожей чувствует она и давление воздуха на крыло. Такой сложный, такой чувствительный аппарат человек пока еще не в состоянии создать.

Но природа подсказывает другой путь. Природа всегда выручает человека в трудные минуты. Надо только научиться понимать язык, на котором она говорит с нами... Антон, что такое бионика? - как всегда, неожиданно задал вопрос Инженер.

- Бионика... - повторил растерявшийся Тошка. - Бионика - это такая... Честное слово, не знаю, Владимир Августович!

- Отлично, - сказал Инженер. - Это мне уже нравится. Не знаешь - и не врешь. Молодец. Бионика - это наука, изучающая язык природы. Наука, перенимающая у природы все лучшее, что она изобрела за миллионы лет. Раньше было так: изобретет человек, скажем, локатор. Построит его. А потом глядь: локатор-то, оказывается, уже есть в природе. У летучей мыши и у дельфина. Да еще какой совершенный - на расстоянии ста метров дробинку чувствует!

Теперь инженеры начинают действовать по-другому. Сначала смотрят, есть ли это в природе, а потом пытаются перенять. Применение в технике принципов живой природы - это и есть бионика. Понятно?

И вот что говорит бионика насчет машущего полета: полет птиц, оказывается, самый сложный. Полет насекомых проще, потому что крыло у них представляет собою плоскую вибрирующую пластинку. А у птиц это поверхность с переменной площадью. Кроме того, крыло насекомого обладает самомашущим эффектом. Стрекозе, например, достаточно только один раз сократить мышцы, чтобы оттолкнуться от воздуха. Последующие два-три взмаха крыло делает автоматически, под влиянием набегающего потока воздуха. Вот почему кажется, что насекомые работают крыльями с необычайной быстротой. Однако во время этих автоматических взмахов создается подъемная сила. У птиц этого нет. А теперь посмотрите модель.

Мы осмотрели энтомоптер со всех сторон. Завели его и полюбовались, как он висит в воздухе. Потрогали все рычажки и зубчатые колесики. И опять я удивился, как точно и аккуратно все было сделано. Особенно крылья. Они были капроновые, с запрессованной внутрь жилкой из стальной тонкой проволоки. Инженер сказал, что крылья - самая ответственная часть работы, поэтому делать их будем в конце, когда у нас накопится некоторый опыт. А сейчас нужно где-нибудь добыть старую велосипедную раму - основу всего аппарата. Без этой рамы дело не двинется вперед ни на шаг, потому что на ней будут смонтированы двигатель и кронштейны для крыльев.

Потом Инженер показал нам чертежи энтомоптера и тетрадь с расчетами. Тетрадь была толстая, в голубой, как небо, обложке.

Инженер бережно перелистал ее.

- Здесь, на этих страницах, - аэродинамика вибрирующего крыла и самомашущего эффекта. Короче: здесь тайна взмаха. Четыре года работы, - сказал он.

- Значит, все уже было рассчитано до нас, да? - сказал Тошка печально. Для чего мы тогда возились с динамометром и с коромыслами? Для чего писали и считали?

- Мы уточняли данные. Вы мне здорово помогли, ребята. Без вас я, наверное, не смог бы закончить расчеты. Я рад, что познакомился с вами и что мы работаем вместе.

В тот день мы больше ничем не занимались. Сидели вокруг Инженера, разговаривали о разных интересных вещах и мечтали о том времени, когда у каждого в коридоре будет стоять свой личный энтомоптер.