Станислав замолчал.

Он не привык так много говорить. Кроме того, давало себя знать страшное напряжение последних двух суток. Если бы не выдержка, приобретенная в лагере Молодых Волков, он бы давно уронил голову на доски стола и заснул. Но сейчас его слушали, и слушали внимательно. И он должен был довести рассказ до конца.

Ленька подтянул к себе кисет, скрутил цигарку и закурил. Потом перебросил кисет через стол Станиславу:

– Кури. Не стесняйся. Как по-вашему «табак»?

– Кенин-кепик, – сказал Станислав.

– У нас в России это называется самосадом. Добрая штука. Лучше паршивых немецких сигарет. Затянешься – и душа замрет.

Станислав попытался скрутить такую же цигарку, какую скрутил командир, но бумага и табак не слушались его. Ленька с любопытством наблюдал за движениями его пальцев.

– Э, брат! Дай-ка сюда. Смотри.

Он оторвал другой листок бумаги, насыпал на него табачное крошево и быстрым движением свернул самокрутку, аккуратно защепил конец, чтобы табак не просыпался, протянул Станиславу:

– Вот так. Понял?

– Так, – сказал Станислав.

– Кстати, сколько тебе лет?

– Двадцать один.

– Значит, ты родился в двадцатом, – задумчиво произнес Ленька. – У нас в России этот год был черным, голодным. Неурожай. Народу померло – страшно вспомнить.

– У нас тоже так есть. Годы плохих охот. Тогда сила уходит из рук мужчин и высыхает молоко у матерей, кормящих маленьких ути, младенцев.

– Наверное, так везде, – сказал Ленька. – Жизнь никогда не идет ровно, по ниточке. И беда никогда не приходит одна. Ты про Россию-то что-нибудь слышал?

– Да. Много рассказывала мать.

– Ты хорошо знаешь историю своего народа. Это тебе тоже мать рассказывала?

– Нет. Это рассказывал мой учитель Овасес. Он говорил, что человек может умереть двумя смертями. Один раз – когда его убьет нож, стрела или пуля или старость позовет его в Страну Вечного Покоя. А другая смерть – когда он теряет родину, историю своего народа и могилы своих предков. И еще говорил Овасес, что есть одна человеческая доброта и одно человеческое зло, и хотя цвет кожи у людей разный, жизнь у всех одинакова. Каждый восходит, как солнце, и заходит в могилу, кончив свой путь, появляется на земле, как весна, и ложится на покой, как зима.

– Твой Овасес был умным человеком, – сказал, помолчав, Ленька. – Все правильно. Есть одна человеческая доброта и одно человеческое зло… Но ты не договорил до конца. Значит, сначала ты работал на почте в Кельце…

– Я работал там все время. До самого прихода швабов. Когда мы приехали в Польшу, мать сразу нашла своих старых друзей. Рево-лю-си-неров… – Станислав замялся, чувствуя, что неправильно выговорил слово.

– Революционеров? – подсказал Ленька.

– Так. Я это не могу хорошо сказать. Ее друзья устроили меня на работу. Там, на почте, было много молодых – парни, девушки. У них был свой звензек…

– Кружок, да?

– Так. Кружок. Я тоже стал в этом кружке. Мы собирались после работы, и кто-нибудь говорил, другие слушали.

– А говорили про что?

– Говорили одно, говорили другое. Что есть фашизм, что есть правда. Говорили, что вожди польского народа ведут племя неверным путем. Говорили, что нужно делать союз с русскими, и тогда Польша будет сильной. Так говорили.

– Так это, наверное, был кружок коммунистов?

– Не знаю. Я слушал. Они говорили правильно. Так всегда говорил и мой отец. Он думал, что если бы индейские племена сами не пошли в резервации, а остались бы свободными, как мы, шауни, то у нас было бы свое государство и белые считались бы с нами.

– Твой отец – мудрый человек.

Станислав гордо поднял голову.

– Да! Он – внук Великого Текумзе!

Ленька посмотрел на Станислава. Ему понравилось то глубокое уважение, с которым индеец произнес имя своего предка.

– А Текумзе – это кто?

– Текумзе был великим вождем шестнадцати племен. Он вел большую войну против белых американо сто тридцать Больших Солнц назад.

– Он победил? – поинтересовался Ленька.

– Нет. Войну начал не Текумзе. Начал генерал Гаррисон, и начал подло, как обычно начинают свои войны белые. Он неожиданно напал на мирных индейцев оттава и виандотов у поселка Типпекану в штате Индиана, когда те заготавливали мясо и дикий рис на зиму. В мужчин они стреляли из ружей, а женщин, стариков и детей рубили длинными ножами.

– Саблями?

– Да. Тогда от восхода солнца до середины дня они убили двести двадцать человек. Вся земля была пропитана кровью, и даже листья на деревьях стали красными. И когда об этом узнал Текумзе, он выследил белых и долго преследовал отряд Гаррисона. Но генерал не принял бой и ушел за реку Потомак. Говорили, что белые считали эту резню великим подвигом и даже выбрали Гаррисона за это президентом Соединенных Штатов .

На следующий год началась война белых между собой . Англичане напали на несколько фортов американцев и захватили их.

Текумзе решил, что настал самый удобный момент для выступления. Он послал гонцов к чироки и крикам, алгонкинам и ирокезам, и те дали ему лучших воинов, которые владели не только томагавками и луками, но умели обращаться с оружием белых.

Тысячу пятьсот воинов привел Текумзе к англичанам. Это были люди, полные сил и страшные в своей ненависти к американцам. Они поклялись изгнать поселенцев со своих земель и отомстить генералу Гаррисону за кровь детей, женщин и стариков, пролитую под Типпекану. Или умереть. И они заключили Союз крови со своей землей. – Голос Станислава дрогнул и прервался.

Ленька тоже молчал, опустив голову и полузакрыв глаза. Он пытался представить себе ту войну, великие леса, английских драгун в красных мундирах и индейских воинов, на лицах которых лежали алые полосы боевой окраски. Но перед глазами упорно вставали рисунки из зачитанного в детстве куперовского «Зверобоя», а потом все стиралось тенями в стальных касках, светом прожекторов, заливающим аппельплац , криками «Штейн ауф, швайнхунд!» и короткими хлопками выстрелов.

Воображение никло, бессильное пробить время.

Но он понимал этого худощавого человека, сидевшего перед ним за столом в подземном бункере Борковицкого леса. Понимал его, как человек, сам потерявший родину и прошедший сквозь ад гитлеровского концлагеря.

Догорающая цигарка обожгла пальцы. Ленька бросил ее на пол.

– Что такое Союз крови? – спросил он тихо.

– Я… не умею, как это сказать… – так же тихо произнес Станислав. – Это… когда режут вот здесь… – Он поднял руку и показал на запястье.

– Такой обычай?

– Да. Тогда говоришь земле своих отцов, что умрешь, но не потеряешь ее.

– Понимаю, – сказал Ленька.

– Это священный обычай, – сказал Станислав, и плечи его распрямились, а руки сжались в кулаки.

На мгновение он ушел из землянки в мир детства, в то время, когда ему только что исполнилось девять. И снова увидел ту ночь, когда в лагерь свободных шауни приехал сержант королевской конной полиции Луи, которого индейцы называли Вап-нап-ао – Белая Змея. Луи привез приказ премьер-министра Канады о том, что племя должно переселиться в резервацию. Вот тогда-то и появился человек из племени кри.

Трудно было определить, сколько ему лет. Лицом и фигурой он походил на старика, и только волосы, черные и блестящие, говорили, что он не стар. Ноги у него подгибались, он дрожал, как столетняя женщина. Одетый в лохмотья, он напоминал сломанную ветром осину с ободранной корой.

Он вступил в свет костра и начал говорить, протянув дрожащую руку в направлении Вап-нап-ао:

– Я из племени кри, меня зовут Длинный Нож. Семь Больших Солнц назад наш вождь подписал бумагу вашего Белого Отца, и мы пошли жить туда, куда приказали воины из королевской конной. Мы пошли без борьбы, поверив в доброту белых людей. Но они окружили выделенную для нас землю проволокой, запретили нам носить оружие и охотиться. На той земле легче встретить крысу, говорящую по-человечески, чем зверя, достойного стрелы охотника. Белые давали нам еду, но от той еды у детей выпадали зубы, и они старели до того, как становились взрослыми… Но даже этой еды никогда не было вдоволь, хотя нам ее обещали много. Скоро мужчины стали плевать кровью, а женщины рожать слабых детей. – Он выпрямился и закричал: – Вы, называющие себя нашими друзьями! Вы украли нашу землю! Вы сначала сломили нас силой, а потом обманули обещаниями! Вы приказываете издыхать свободным племенам! Или мало у вас своей земли? Или мало вам ваших рек, гор и озер, что вы захватываете чужие? Кто вы – послы Белого Отца или послы Духа Смерти?

Вап-нап-ао шагнул вперед, чтобы лучше рассмотреть закашлявшегося кри.

– Откуда ты прибыл?

– Я убежал! – снова закричал кри. – Я убежал из-под Онтарио и никогда туда не вернусь! Я хочу умереть на земле своих предков, и никакие силы не заставят меня уйти отсюда!

– Слушай, кри! – сказал Ван-нап-ао. – Ты поставил себя вне закона. Ты беглец и будешь судим.

– Молчи, Вап-нап-ао! – прервал сержанта низкий и властный голос из-за костра, и все повернулись в ту сторону и увидели Высокого Орла. Он стоял, ярко освещенный пламенем, и волосы его были схвачены на лбу ремешком, как у простого воина, и охотничья замшевая куртка была распахнута на груди, как будто он в спешке забыл завязать шнурок ворота.

– Молчи, Вап-нап-ао! Ты уже сказал свое слово. Теперь буду говорить я, вождь свободных людей!

Наступила тишина.

Высокий Орел выдернул из-за пояса нож, протянул перед собой левую руку и надрезал ее у ладони.

Глаза тех, кто окружил костер, видели, как текла тонкой струйкой кровь, как она падала на землю и впитывалась в нее.

– Я, Леоо-карко-оно-маа, вождь свободного племени шеванезов, заключаю Союз крови с моей землей и говорю: только смерть может разлучить меня с нею!

В полном молчании вытянул вперед руку Воющий Волк и сделал то же самое.

А потом сверкнули ножи в руках у других, и Вап-нап-ао сидел неподвижно, с окаменевшим лицом и смотрел, как земля впитывает кровь Свободных. Он знал, что теперь они скорее умрут, чем покинут свои леса и озера.

Так Станислав, тогда еще девятилетний ути без имени, впервые в жизни видел, как заключают Союз крови с землей отцов. И теперь, рассказывая Леньке о Текумзе, он очень отчетливо видел, как заключали союз те тысяча пятьсот воинов прадеда.

Он провел ладонью по лбу, отгоняя прошлое.

Ленька шевельнулся за столом, снова потянулся к кисету.

– И чем же закончилась война?

– Они умерли, – сказал Станислав. – Они были разбиты вместе с англичанами генералом Эндрю Джексоном. И, как всегда, при подписании мирного договора англичане предали индейцев.

– А Текумзе?

– Падающая Звезда погиб в последнем бою под Данвиллом. Его убил белый по имени Калгун. Джон Калгун. – Станислав скрипнул зубами. Дыхание его стало тяжелым, будто он только что поднялся на высокую гору. – А потом… – продолжал он, глядя неподвижными глазами на огонек лампы, – потом этот Калгун содрал со спины убитого кожу… приказал выделать ее… и своими руками… разрезал ее на полосы, из которых были изготовлены ремни для правки бритв… – Он сглотнул ком, подступивший к горлу. Правая щека его начала подергиваться. Он с трудом сдерживал себя. – Эти ремни… Калгун дарил своим друзьям на память о Данвилле. Будь проклято имя этого человека!

Станислав закрыл лицо ладонями и умолк.

– Так… – сказал Ленька после минуты тяжелой тишины. – Я подобных сволочей тоже видел своими глазами. И до сих пор не пойму, почему земля рождает и носит таких… Ну а после что было?

Станислав медленно отвел руки от лица.

– Наше племя потеряло земли на берегах Отца Вод. Белые вытеснили шауни и кри на запад от Великой Реки, но потом начали занимать и эти земли. Свободные не могли бороться с ними. После смерти Текумзе распался Союз племен. Не осталось ни силы, ни надежды. Вожди Красная Куртка, Ункас и Сеятель Кукурузы перешли на сторону белых. Они умерли предателями, и тела их были зарыты в чужую землю, как падаль. А шауни, и кри, и восточные сиу уходили все дальше на север. Сначала в провинцию Альберта, потом на Саскачеван, а потом на Лиард, в горы Макензи, в страну Толанди. Там большие леса. Там моя родина.

Ленька поднялся из-за стола и подтянул ремень мундира.

– Что будешь делать? Сейчас нет пути никуда, ни в Толанди, ни в Россию, ни в твой Кельце. Нам остались только леса.

Станислав тоже встал.

– Пан Ленька, дайте мне оружие, чтобы отомстить за мучения моей матери и за себя. Есть одно человеческое зло, и оно везде остается злом…