Опыт параллельного чтения

Ни один современный политик не удостаивался такого — поражающего воображение — обвала публикаций. Историк Дмитрий Волкогонов насчитал в библиотеке Конгресса США 250 (!) брошюр, книг, эссе о Горбачеве. Первая биография Михаила Сергеевича вышла в свет в Нью-Йорке в… день избрания его Генеральным секретарем. Об этом упоминает Михаил Геллер в своей многотомной «Истории России». За первой, с нарастающей быстротой, последовали другие книги. Их писали журналисты — немецкий, индусский, французский, биолог и социолог. Книги с неизменным заголовком «Горбачев» выходили в Гамбурге, Лондоне, Париже, Дели и других городах мира. Как правило, благожелательные. И только Александр Зиновьев, автор знаменитой «Катастройки», назвал свое эссе «Горбачевизм, или силы иллюзии».

Один лишь Ленин удостаивался подобного внимания. Значит, зацепило? Значит, это политик достоин внимания?

Понятно, что проанализировать все эти тома — десяти человеческих жизней не хватит. «Нельзя объять необъятное»…

Есть подход — исторический. И есть — журналистский. С позиций «генсековедения» — так предлагают назвать еще одно ответвление в новейшей истории России… Или, иначе, секретареологии.

Слово неизящное, но наука эта только рождается. С тем, чтобы анализировать черты сходства в поведении всех секретарей, аналогии и различия в их подходе к кризису, который неизменно ожидал каждого после избрания.

В политической деятельности Горбачева заключен, помимо всего прочего, благодатный материал для осмысления классической, но и порядком подзабытой проблемы «личность и история». Каковы возможности и пределы воздействия личности на историю, когда и почему эта личность берет верх, а в каких случаях и почему терпит поражение в противоборстве с историей? И кто, в конце концов, является вершителем наших судеб — великие личности или набившие оскомину «объективные закономерности»?

Дать исчерпывающие ответы на эти вопросы в случае Горбачева, пока, конечно, затруднительно. Одна из главных причин — узость источников, характеризующих политическую борьбу Горбачева с механизмом торможения.

Мы ведь не располагаем сведениями о содержании тысяч и тысяч заседаний в горкомах и обкомах, в центральных комитетах КПСС республик и СССР, в структурах военно-промышленного комплекса.

 

Становление политика

и приход его к власти

— Как вы можете до сих пор все это выдерживать? — спросили однажды у Горбачева. — Ведь это слалом по минному полю…

Горбачев в ответ пожал плечами:

— Наверное, все вместе (сошлось. — Е.В.)… Здоровье — от родителей и крестьянских корней, а крепость духа — от Раисы Максимовны, и, главное, от веры.

* * *

В нем была — не могла не быть — затаенная обида на государство. Мать работала всю жизнь, работала за копейки, дед репрессирован…

Он смог преодолеть негативные последствия пребывания в оккупации. Орден за трудовые достижения и активная комсомольская работа перевесили анкетный «минус». Он стал студентом, но ему приходилось оправдываться.

Из романа Евтушенко: «У крестьянского сына был особый тайный страх — как бы не узнали, что он был в оккупации. Вопрос: «Находились ли вы на оккупированной территории во время Великой Отечественной войны?» — исподволь торчал изо всех анкет, словно капкан из-под снега. В такой капкан мог попасть даже тот, кто в то время был ребенком. А вдруг он оккупантам сапоги чистил, унижая достоинство советского пионера? А вдруг он из вражеских рук аморально шоколад принимал?..»

Когда он учился, тон в университете задавали фронтовики. Их привилегированный статус и армейские нравы общежития ставили его в положение молодого, как и крестьянское происхождение. И это тоже приходилось преодолевать.

Западные журналисты и политологи, изучающие жизненный путь Горбачева, с большим трудом находят черты будущего реформатора в комсомольском функционере юридического факультета МГУ или в первом секретаре Ставропольского крайкома КПСС. Он кажется таким, как все. Скромен, услужлив — по отношению к вышестоящему начальству. «Идеологически выдержан». «Проводит политику ленинской партии в массы»…

На кадрах кинохроники — молодой энергичный функционер выступает на всевозможных митингах с «правильными» речами. Но это лишь одна сторона медали. Другая, глубоко скрываемая до поры до времени правда о нем состоит в том, что душа-то вся в синяках и ссадинах… Что ох как нелегко презирать тайком Систему, по ночам поносить ее и в то же время служить ей верой и правдой при свете дня. Подобно Молчалину из «Горя от ума», тратить весь свой талант и все способности на то, чтобы молчать в ожидании своего часа… Или изредка поддакивать.

 

«Встреча четырех генсеков»,

или «Смотрины»

Понятно и по-человечески объяснимо: некоторым исследователям хотелось бы видеть, пусть на одно мгновение, Горбачева рядом с Хрущевым. Но достоверных данных о том, что им приходилось видеться во время работы Горбачева на Ставрополье, нет. Однако ряд аналитиков продолжают придерживаться такой версии. Хотя бы только в качестве предположения, красивой легенды… Н. С. Хрущев бывал на Ставрополье и ездил по краю, и якобы благословил начинающего аппаратчика на дальнейшую успешную деятельность.

Зато вот в общении с другими руководителями Советского государства, и в скором будущем — «коллегами» Горбачева на самом высоком и ответственном посту в государстве — Михаилу Сергеевичу повезло несколько больше.

Вечером 19 сентября 1978 года на железнодорожной станции Минеральные Воды на Северном Кавказе сделал непредусмотренную остановку поезд специального назначения. В нем из Москвы в столицу Азербайджана Баку ехал генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев в сопровождении своего помощника Константина Устиновича Черненко. (По другой версии, оба возвращались с отдыха на Черном море.)

На перроне курортного городка их встречали председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов, проходивший курс лечения в соседнем Кисловодске, и партийный хозяин Ставропольского края, в который административно входил город Минеральные Воды, Михаил Сергеевич Горбачев. К слову сказать, Андропов и Горбачев были уроженцами здешних мест. И это землячество послужило пусть не единственной, но одной из причин их если не дружбы, то довольно длительного и тесного знакомства, хотя между ними было почти 17 лет разницы. А укрепили эти отношения регулярные наезды Андропова в ставропольский санаторий «Красные Камни» — таинственный шеф тайной полиции предпочитал лечиться в родных местах. По долгу службы и на правах хозяина Горбачев обхаживал своего высокого гостя, но делал это деликатно, ненавязчиво, со свойственным ему тактом и с учетом отличия Андропова от других кремлевских олимпийцев. Андропов не пил, не охотился, шумным компаниям предпочитал уединение, даже отдыхая и лечась, продолжал работать, поддерживая круглосуточную связь с Москвой. Вот и сейчас он вынужден был прервать свой отдых, чтобы встретиться с Брежневым и его ближайшим другом и доверенным лицом Черненко. По протоколу и субординации ни Андропов, ни тем более Горбачев не могли манкировать этой встречей. Да и не в их интересах было ее пропустить.

Перрон очистили и оцепили. Поздним осенним вечером четверка неторопливо прохаживалась под тусклыми фонарями. Длинный спецпоезд терпеливо ждал отправления. «Политические смотрины» Горбачева состоялись.

Брежнев мог проехать в Баку и не останавливаясь на станции Минеральные Воды. В этой остановке дорожной необходимости не было, вопрос о ней был решен в самую последнюю минуту перед отъездом из Москвы. Организатором встречи был Андропов, а ее бенефициантом — Горбачев. За время этой краткой остановки и решилась его судьба — к концу года он уже был в Москве. А так как сам факт этой встречи был отмечен в советской прессе, то ее следует считать исторической — 19 сентября 1978 года на перроне маленькой кавказской железнодорожной станции сошлись четыре человека, которые в разное время являлись официальными руководителями Советского Союза — Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев.

У прозаика и поэта Евгения Евтушенко в его романе «Не умирай прежде смерти» есть «глава гипотетическая» — о Горбачеве. В сокращении ее опубликовала «Литературная газета»: «…Однажды на станции Минводы он встречал сразу трех генеральных секретарей — одного действующего, с трудом шевелящего челюстью, полуразвалившегося бонвивана, а также двух следующих — поедаемого тщательно скрываемыми болезнями мрачноватого обладателя компроматов на этого бонвивана и на весь его разложившийся антураж и желто-седого от вечного страха быть снятым, рыхлого, безликого кадровика, полузадыхающегося от астмы, полученной им, наверно, от непрерывного вдыхания в течение всей жизни пыли от анкет и всяческих других бумажонок…

При виде этих трех мастодонтов в голове Восходящего Аппаратчика сверкнуло, как молния: они все развалины и долго не продержатся. Настал его час. В Москве наверху нет молодых с его энергией, хваткой.

Еще три банных веника — и он оказался в Москве…»

Политическое вознесение Михаила Горбачева явилось результатом, а точнее, побочным продуктом «больших кремлевских игр», которые в 1978 году вступили в решающую стадию. Для того чтобы Горбачев попал в Москву, судьбе пришлось столкнуть в жестоком поединке двух его главных покровителей — Юрия Владимировича Андропова и Федора Давыдовича Кулакова. Поединок закончился победой первого и гибелью последнего. Впервые после расстрела Берии в 1953 году борьба за власть в Кремле привела к убийству.

Вот как это было. Неожиданный рывок в карьере Горбачева — правда, в пределах его ставропольских пенатов, где он прозябал более двадцати лет после окончания Московского университета, — произошел, когда руководителем Ставропольского края был назначен присланный из Москвы Кулаков. Лицо историческое, независимое, с собственными идеями преобразования России, он оказался в Ставрополе по капризу Хрущева, который использовал здешние места в качестве «Сибири» для опальной кремлевской элиты. (До Кулакова сюда был сослан маршал Булганин, член Политбюро, премьер и еще совсем недавно постоянный спутник Хрущева в его поездках за границу; отсюда анекдот, что иностранные лидеры ездят в другие страны с женами, а Хрущев с Булганиным.) Какова бы ни была причина высылки Кулакова из Москвы в Ставрополь, она явно не носила характера идейных разногласий с Хрущевым, скорее личных. Ведь сам Кулаков был человеком хрущевского склада — не бюрократ, он чувствовал личную ответственность за бедственное положение экономики страны и, как Хрущев, осознавал острую необходимость радикальных перемен. Волевой, реформаторский, с большой долей импровизации, стиль кулаковского правления оказал глубокое воздействие на молодого Горбачева, и позднее, пребывая на высших и даже высочайших постах, он попытается многое заимствовать у Кулакова.

Именно под началом Кулакова Горбачев проделал значительную эволюцию от идеологического ортодокса-сталиниста, каким он был в Московском университете, до реформатора-хрущевца, что, безусловно, должно было ему помочь сориентироваться в непредсказуемые хрущевские времена. Откуда было знать Горбачеву, что неожиданно для мира, страны и для самого себя этот реформатор-самоучка и «реорганизатор» советской системы уйдет на пенсию «ввиду преклонного возраста и по состоянию здоровья» — такова была официальная формулировка отставки Хрущева. Любопытно, что именно в Ставропольском крае, когда там секретарствовал Кулаков, окончательно вызрел приведший к падению Хрущева заговор бывших его соратников во главе с Брежневым.

Осенью 1964 года Кулаков принимал кремлевских заговорщиков «у себя» на юге, в Тебердинском заповеднике. Во время прогулок и за вечерним столом план переворота был выверен до последних деталей и готов к исполнению. Кремлевские гости полностью доверяли Кулакову, поскольку он числился среди жертв хрущевского самодурства и его поддержка заговора считалась сама собой разумеющейся.

И в самом деле, поддерживая практические реформы Хрущева и его примитивный, грубый демократизм, Кулаков все более приходил в отчаяние от непоследовательности и необузданной импульсивности Хрущева. К тому же, загнав Кулакова в ставропольскую глушь, Хрущев лишил этого масштабного человека какой-либо политической перспективы, и в случае снятия Хрущева у Кулакова появлялась надежда оказаться в Москве, в центре власти, к которой он тайно стремился. Вот почему кремлевские конспираторы могли полностью положиться на своего гостеприимного ставропольского хозяина.

Горбачев в это время ведал в Ставропольском крайкоме кадрами и к заговору по «малолетству» и по номенклатурной незначительности не примыкал. Однако не знать о заговоре он не мог, будучи доверенным лицом Кулакова и наблюдая небывалое скопление кремлевских тузов в их глухой провинции. В таком случае это был усвоенный Горбачевым урок борьбы за власть, хотя настоящая школа интриг была у него впереди, когда его непревзойденным учителем станет Андропов.

Уже через два месяца после падения Хрущева Федор Кулаков, участвовавший в заговоре явно на вторых ролях, был тем не менее вызван из своей ставропольской вотчины в столицу, в Центральный Комитет, в качестве «главного агронома» всей страны — путь, аналогичный тому, который спустя 14 лет проделает его протеже Горбачев. Так Кулакову удалось выправить тяжелый вывих, причиненный его государственной карьере четырьмя годами ставропольской «ссылки», и возобновить свою реформаторскую деятельность. Впереди его ждали крупные удачи, неуклонное приближение к власти и трагическая смерть…

Горбачеву повезло с вотчиной, доставшейся ему в партийное владение, ибо хотя все административные единицы в СССР теоретически равны между собой, но некоторые «равнее», как сказал бы писатель Джордж Оруэлл, «английский Салтыков-Щедрин». В частности, далеко не во всех из них имеются лечебницы для высшей партийной элиты…

В одну из них, «Красные Камни» под Кисловодском, и зачастил Юрий Владимирович Андропов, чтобы подлечить почки и диабет, а отчасти из ностальгических чувств: санаторий находился в нескольких десятках километров южнее станции Нагутской, где будущий шеф КГБ и генеральный секретарь родился 15 июня 1914 года. (Казачья станица Привольная, где спустя 17 лет родился Горбачев, расположена на северо-западе от Кисловодска.)

По воспоминаниям пациентов этого элитарного санатория (к примеру, двух невозвращенцев — Аркадия Шевченко и Михаила Восленского), Андропов жил в уединенном коттедже (фактически навсегда закрепленной за ним казенной даче) и ни с кем не общался, если не считать регулярно приезжающих к нему из Москвы сотрудников организации, которую он возглавлял. Его пребывание в «Красных Камнях» было окутано тайной и вызывало острое любопытство у других отдыхающих, которое никак, однако, не могло быть удовлетворено, ибо его дача днем и ночью охранялась переодетыми агентами КГБ. Единственный, для кого Андропов делал исключение, был Горбачев — его машину со ставропольским номером охрана таинственной дачи пропускала беспрепятственно. Однажды небольшой кортеж автомобилей, включая один ставропольский, отправился в сторону станции Нагутской — это гостеприимный хозяин здешних мест устроил своему высокопоставленному земляку сентиментальное путешествие. Нам неизвестно, удалось ли тогда Андропову обрести, как сказал бы Марсель Пруст, «temps perdu» (утраченное время), или хотя бы испытать несколько приятных мгновений, связанных с детскими воспоминаниями.

Впрочем, судя по фотографиям из семейного архива Горбачевых, где Андропов беззаботно улыбается, он чувствовал себя неплохо. Вскоре укромная дача в «Красных Камнях» из лечебно-лирического места превращается в плацдарм, с которого Андропов начинает свой крестовый поход против коррупции, приведший его в конце концов к верховной власти в стране. И произошло это, скорее всего, по подсказке его молодого друга и земляка Михаила Горбачева.

Горбачеву в соревновании с соседним Краснодарским краем была заранее уготована роль побежденного — не только потому, что земля в Краснодарском крае тучнее, чем на Ставрополье, но прежде всего потому, что Медунов был старым приятелем Брежнева, а потому никому, кроме самого генсека, не подотчетен. Он мог фальсифицировать показатели своей деятельности, не опасаясь проверки. А Брежнев, как известно, старался своих друзей в обиду не давать и жалобы на них считал злыми наветами. Эта система покровительства, выручки, протекционизма и продвижения приятелей и являлась основным механизмом его власти. Для председателя КГБ Андропова это было очевидно. Свой пробный подкоп под Брежнева он начал через подставное лицо — Медунова. Именно на него у Андропова имелось компрометирующее досье, составленное, видимо, не без помощи Михаила Горбачева.

«При всех недостатках Андропова — я не хочу идеализировать его (и его идеологические позиции, и участие в борьбе с диссидентством — это мне все было ясно), это был человек, решительно настроенный против коррупции. Я с ним связан был долго. Не скажу, что у нас с ним были близкие отношения, но я его хорошо знал, и мы встречались регулярно», — много позднее скажет М. С. Горбачев в своих воспоминаниях.

Как установило ведомство Андропова, в Краснодарском крае, а особенно в Сочи, коррупция и взяточничество в партийном и государственном аппарате получили официальный статус. Чтобы купить машину, приобрести квартиру, добиться повышения по службе и даже достать на ночь номер в гостинице, требовались взятки. Более того, именно Краснодарский край оказался транзитным пунктом многомиллионной валютной операции по продаже за границу черной икры в банках из-под тихоокеанской селедки.

Понимая, что просто положить на стол Брежневу «дело Медунова» нельзя, Андропов организует поток «писем трудящихся» из Краснодарского края в ЦК, КГБ и «Правду» с жалобами на местное руководство и отчаянными призывами «разобраться и наказать». С помощью своей всесильной организации и при активном содействии Горбачева он собирает компрометирующие факты против сочинского мэра, чтобы возбудить против него судебное преследование, разгоняет Министерство рыбной промышленности за операцию с черной икрой, а заместителя министра приговаривает к смертной казни, снимая тем самым иммунитет с номенклатурных брежневских выдвиженцев. Цель Андропова — прорвав первую, провинциальную оборонительную линию Брежнева, приступить к штурму второй — кремлевской.

В самом Кремле в это время происходит событие из ряда вон выходящее — убийство. (За несколько месяцев до того, как в Москве появился Горбачев.) Ставропольский покровитель Горбачева Федор Давыдович Кулаков, приняв косвенное участие в антихрущевском заговоре и оказавшись в Москве, проявил себя самым решительным, энергичным и принципиальным человеком в брежневском Политбюро.

Бывший председатель колхоза Петр Абовин-Егидес рассказывает, как Кулаков, тогда еще работавший в областном руководстве, спас его от крутой расправы за критику местного партийного начальства. Однако еще больше, чем защита Кулакова, Абовина-Егидеса поразили его откровенные высказывания и тайные амбиции. Он вспоминает: «Это был неожиданный для меня сюрприз, и я не мог, да и не хотел скрыть своего волнения.

— Думаете ли вы, что, окажись в Политбюро, смогли бы повернуть дело? — спросил я тогда Кулакова. Он криво усмехнулся:

— Это почти невозможно.

— Что?

— Оказаться в Политбюро. Степень вероятности бесконечно мала.

— Ну, а повернуть дело?

— Если окажусь в Политбюро, такая вероятность несколько большая, но и риск бесконечно больший. Но тогда бы я уж на него пошел, правда, не сразу… Иначе ведь жизнь потеряла бы смысл, если человеку выпала бесконечно редкая судьба, то надо оказаться достойным ее. Не попытаться использовать ее — это уже преступление».

«Невозможное» случилось: Кулаков был вызван в Москву, стал секретарем ЦК и членом Политбюро. Во второй половине 70-х годов в кремлевском истеблишменте рассказывали о независимости и принципиальности Кулакова — качествах крайне редких на партийном Олимпе. Один из журналистов «Правды» назвал его даже «вторым Хрущевым», и тут же добавил: «…но без его закидонов».

В это время Брежнев был уже тяжело болен, в январе 1976 года кремлевским врачам с трудом удалось вывести его из состояния клинической смерти… Именно в это время было решено с почетом отправить Брежнева на пенсию, а на его место назначить Кулакова.

По другому, более позднему варианту московских слухов, за Брежневым должны были сохранить только что обретенный им номинальный пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР, а пост Генерального секретаря партии передать Кулакову. Слухи успели пересечь океан и проникнуть в американскую прессу («Нью-Йорк тайме», 5 января 1975 г., «Крисчен сайенс монитор», 30 июля 1975 г. и т. д.).

Но предсказаниям одних и надеждам других не суждено было сбыться.

В ночь с 16 на 17 июля 1978 года Федор Кулаков, как сообщил ТАСС, «скончался от острой сердечной недостаточности с внезапной остановкой сердца». Одновременно КГБ распространяет слухи, что крестьянский сын Федор Кулаков после неудачной попытки захватить власть перерезал себе вены.

Люди, близко знавшие Кулакова, опровергали оба сообщения, утверждая, что он был здоров как бык, не знал, что такое головная боль либо простуда, был неисправимым оптимистом. Детальный и в то же время путаный отчет специальной медицинской комиссии во главе с главным кремлевским врачом Евгением Чазовым вызвал еще большие подозрения. Они были косвенно подтверждены тем фактом, что ни Брежнев, ни Косыгин, ни Суслов, ни Черненко не явились на похороны своего коллеги по Политбюро — случай беспрецедентный в разработанном до мелочей церемониале похорон на Красной площади. По Москве поползли зловещие слухи о том, что в Кремле появился убийца, который сам метит на место больного Брежнева.

А осведомленный лондонский «Совьет Аналист», который за несколько дней до загадочной смерти Кулакова предсказывал, что именно он сменит Брежнева на посту генсека, спустя два дня после гибели неудачливого претендента на кремлевский престол заканчивал свой, скорее криминальный, чем политологический, анализ естественным в данном случае вопросом: кто следующий?

«Следующего» долго ждать не пришлось — именно с Кулакова начинается кампания Андропова по политическому либо физическому устранению соперников и врагов. Это время загадочных опал и не менее загадочных смертей. Из этой многочисленной группы «устраненных» номенклатурщиков следует особо выделить четверых членов Политбюро, которые активно обсуждались в партийных кулуарах и на страницах западной прессы в качестве кандидатов на высшую власть: удаленных из руководства без видимых на то причин Кирилла Мазурова и Андрея Кириленко, а также погибших Петра Машерова (в автомобильной катастрофе) и Федора Кулакова.

Что касается Кулакова, с которого началась эта «цепная реакция», то трудно сказать, действительно ли он замышлял переворот, когда главные кремлевские вожди во главе с Брежневым проводили свои отпуска на пляжах Черного моря и Андропов как шеф тайной полиции его вовремя пресек, или же последний просто устранил опасного соперника, к которому власть сама шла в руки без всякого переворота. Увы, нам это неизвестно, и вряд ли кому станет известно, несмотря на объявленную гласность.

19 июля на похоронах Кулакова на Красной площади, где демонстративно отсутствовали кремлевские лидеры, с надгробным словом об умершем выступил его ставропольский, а вскоре и московский преемник Михаил Горбачев. Это его первое выступление с трибуны ленинского Мавзолея прошло незамеченным. Спустя семь лет, на похоронах другого его предшественника, Константина Черненко, Горбачеву будет внимать весь мир.

Такова ирония судьбы: смерть Кулакова помогла Горбачеву больше, чем его покровительство, в Кремле освободилось то единственное место, на которое Горбачев мог претендовать, — пост секретаря, по сельскому хозяйству. В тесный круг кремлевской элиты, редко доходящий до дюжины лиц, Михаил Горбачев попал благодаря не собственным интригам, а чужим — своего нового патрона Юрия Владимировича Андропова. Именно Андропов устроил Горбачеву встречу с Брежневым на железнодорожной станции Минеральные Воды. Здесь в келейном порядке и было все решено.

При умирающем Андропове Романов и Горбачев были единственными претендентами на пост руководителя партии, а значит, и страны. Оба — секретари ЦК, оба сравнительно молоды (хотя и с разницей в 8 лет).

О чем думал Андропов, давая им параллельные, равные посты и уже тем самым невольно сталкивая друг с другом?

Если Горбачев благодаря своему покладистому характеру и искусному приспособленчеству был всеобщим любимцем в Политбюро, хотя некоторые и догадывались о его роли в «медуновском» деле, то Романов, напротив, многих смущал своей резкостью и жесткостью.

Романова, которому все доставалось его собственными, иногда тяжкими трудами, не мог не раздражать такой баловень судьбы, как Горбачев. Будучи в Политбюро на 4 года дольше Горбачева, Романов попал в столицу на 5 лет позже его, что не мешало ему смотреть на соперника свысока: Романов был как-никак ленинградцем. Уклончивость и покладистость Горбачева также вызывали глухое раздражение у прямолинейного и невежливого Романова.

Мертвый Андропов лежал в щедро убранном цветами и венками открытом гробу в Колонном зале Дома союзов — на том самом возвышении, где 15 месяцев назад покоился его предшественник и где спустя еще 13 месяцев будет лежать его преемник, и десятки тысяч москвичей проходили мимо, чтобы отдать последний земной поклон, и многие искренне плакали, тогда как на панихидах Брежнева и Черненко не плакал никто, если не считать прямых родственников. А в это время шла борьба за оставленный Андроповым пост генсека.

Согласно протоколу, ежедневно наведывались к гробу и члены Политбюро, чтобы, постояв несколько минут в торжественном карауле, вернуться к сложным закулисным маневрам. Один раз в частном порядке зашел и земляк покойного Михаил Горбачев и недолго, как-то по-семейному посидел у гроба с вдовой покойного Татьяной Филипповной, Игорем и Ириной Андроповыми, подтвердив тем самым перед миллионами советских и зарубежных телезрителей личную преданность своему покровителю, без которого он бы, скорее всего, по сию пору прозябал в глухой провинции.

Многие на похоронах не просто радовались, а открыто ликовали. Увиденное повергло Раису Горбачеву в шок…

Мы не знаем — и скорее всего никогда не узнаем — всех подробностей политической дуэли Романова и Горбачева у гроба их общего патрона. Достоверно известно только, что Гейдар Алиев, Виталий Воротников, Николай Рыжков, Егор Лигачев и шеф КГБ Виктор Чебриков пытались урезонить кремлевских дуэлянтов, призвать их к разумности, уступчивости и альтруизму. Не тут-то было! Оба оправдывали свои бескомпромиссные позиции не личным честолюбием, а высокими идеалами: Романов боролся под популярными знаменами неосталинизма, национал-шовинизма и имперства, в то время как Горбачев, будучи идеологически скорее нейтрален, предлагал укрепить отживающую свой век империю с помощью скромных, паллиативных экономических реформ, частично памятных ему с бурных хрущевских времен, а частично заимствованных у своих учителей Федора Кулакова и Юрия Андропова. Оба выступали спасителями Отечества и ни один не собирался уступать.

Романову удалось еще больше усилить свои позиции благодаря отсутствию Горбачева в решающий момент борьбы за власть, когда в связи со смертью министра обороны Дмитрия Устинова и ухудшением здоровья Константина Черненко политический баланс в Кремле был нарушен. Узнав о последних событиях в Москве, Горбачев прервал свой визит в Англию и немедленно вылетел в Москву.

Председателем траурной комиссии был объявлен Григорий Романов. В отсутствие тяжелобольного Черненко он возглавлял процессию членов Политбюро на всех траурных церемониях и стоял во главе членов Политбюро на ленинском Мавзолее.

…Но выдержанный Горбачевым экзамен в Великобритании окончательно склонил на его сторону Андрея Громыко, для которого, в силу его профессии, дипломатическое мастерство и умение расположить к себе иноземцев были единственными критериями оценки политического лидера.

…Вопрос о новом Генеральном секретаре был решен окончательно, когда в дело вмешался КГБ в лице его председателя Виктора Чебрикова, хотя он был только кандидатом в члены Политбюро. Именно его голос решил дело в пользу Горбачева. Произошло это еще при живом, хотя и умирающем Черненко.

Падение Романова показало, как близок он был к кремлевскому престолу. Роковой ошибкой Романова было то, что, опираясь на маршала Огаркова, он переоценил роль армии и одновременно недооценил роль КГБ и его количественный и качественный перевес над всеми остальными центрами власти.

Горбачев был объявлен Генеральным секретарем с беспрецедентной скоростью — через четыре часа после сообщения о смерти Черненко.

При восшествии на престол он произвел весьма благоприятное впечатление. Видеть на посту генсека ЦК не мумию, а вполне нормального человека было непривычно.

* * *

На Западе чувство симпатии и доброжелательного интереса к новому лидеру СССР довольно быстро перешло в любовь, любовь столь страстную, что ее стали называть «горби-манией», не отдавая себе отчета в том, что любая мания есть патология. Он избавил Европу от страха перед танками и ракетами.

 

Народ и Генсек

Отношения Горбачева со своим народом с самого начала складывались не столь благополучно. В первые два года многие, подавив недоверие ко всему, что исходит из Кремля, склонны были соглашаться с Западом. Но ведь мы, в отличие от Запада, видели не только и не столько освобождение Европы, сколько нарастающий хаос и рост напряженности. Дольше всех сохраняла ему верность либеральная интеллигенция, получившая от него то, о чем мечтала — свободу слова.

«Сейчас ругать генсека легко, — говорил поэт Давид Кугультинов, — никто не посадит, а глядишь, еще политический капитал приобретешь. Мне в моем возрасте такой капитал не нужен. Я считаю Горбачева одним из тех людей, чье имя останется в истории человечества…» Реформы в конечном итоге разбились о средний уровень массового сознания. Об этом хорошо сказал Лев Троцкий: «Быстрые изменения массовых взглядов и настроений в эпоху революции вытекают… не из гибкости и подвижности человеческой психики, а наоборот, из ее консерватизма. Хроническое отставание идей и отношений от новых объективных условий, вплоть до того момента, как последние обрушиваются на людей в виде катастрофы, и порождает в период революции скачкообразное движение идей и страстей, которое полицейским головам кажется результатом деятельности демагогов».

Главная заслуга Горбачева — это, разумеется, гласность. Он пишет:

«Гласность — это также возвращение с «полок» запрещенных к показу фильмов, публикаций острокритических произведений, переиздание в стране практически всей «диссидентской» и эмигрантской литературы.

Пробным камнем стали, пожалуй, романы Рыбакова «Дети Арбата», Дудинцева «Белые одежды», Бека «Новое назначение».

Анатолий Рыбаков прислал мне письмо, а затем и рукопись. В художественном отношении она не произвела большого впечатления, но в ней воспроизводилась атмосфера времен сталинизма. Рукопись прочли десятки людей, которые стали заваливать ЦК письмами и рецензиями, представляя книгу «романом века». Она стала общественным явлением еще до того, как вышла в свет. Располагало и имя автора, с творчеством которого я был знаком по «Екатерине Ворониной» и «Тяжелому песку». В общем, я считал, что книга должна выйти в свет, поддержал ее и Лигачев. Эпизод с романом Рыбакова помог преодолеть опасения последствий разоблачения тоталитаризма.

К такого рода преодолениям относится и реакция руководства на кинофильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние». Он создавался под «прикрытием» Шеварднадзе, появился на экране сначала в Доме кино для «узкого круга», потом начал демонстрироваться в других закрытых залах. Фильм произвел впечатление разорвавшейся бомбы, стал явлением не только художественным, но и политическим. Идеологи предлагали обсудить в Политбюро, пускать ли его в широкий прокат. Я воспротивился, считая, что вопрос этот должны решать сами кинематографисты, творческие союзы. Там только этого и ждали. Так был установлен прецедент, и скоро с полок посыпались произведения, задвинутые туда цензурой…»

 

О перестройке

«Перестройка для меня началась в Ставрополе в 1970 году», — скажет Горбачев.

А не годом ли раньше, там, в не принявшей его Праге? В городе, так живо помнившем советские танки? «В 1969 году мы ходили в Брно по оборонному заводу, и я чувствовал себя, словно мы в мебельном магазине, среди мебели ходим… Настолько все мертво. Это и был, по сути, переворот…»

«Изменения и улучшения в России могут произойти лишь от внутренних процессов в русском народе», — писано Бердяевым в 1947 году.

«Мы со Зденеком Млынаржем ведем диалог и записываем его. Пытаемся разобраться сами в себе. По-моему, это должно быть важно. Для нас самих».

И далее из книги М. С. Горбачева: «…Сила бюрократии в тайне. В тайне же состояла и сила старого, тоталитарного строя. Чтобы разрушить эту силу, открыть людям правду и тем самым расчистить путь к сознательному политическому действию, нужна гласность. Политика гласности пробивала себе дорогу с трудом, через сопротивление старых структур и привычек».

Причем на Западе гласность получила большее признание, чем в России. Раиса Максимовна так описывает одну из встреч советской делегации за рубежом:

«Италия. Земля Данте и Петрарки. Россыпи памятников великой культуры. Соборная площадь Милана: мраморный, удивительно красивый ажурный собор. И столь же удивительный и незабываемый всплеск чувств многих и многих тысяч собравшихся здесь людей. Миланцы приветствуют Михаила Сергеевича и делегацию. «Горби, Горби, Горби!» — несется над площадью. Э. А. Шеварднадзе и я — рядом. Мы отстали от Михаила Сергеевича и пробиваемся через плотную массу народа. Смотрю на него: на глазах у него, как и у меня, слезы. «И ради этого, — сказал он мне тогда, — тоже стоило начинать перестройку…»

 

«Что оно с нами-то будет?»

Эх, страна-самородок, кто тебя выдумал? Неслась душа твоя птицей-тройкой по бескрайним просторам, да забуксовала в грязи.

Мужичонка — невзрачный на вид, но крепенький, с обветренным лицом, стоял как влитой на широкой проселочной дороге. Изъезженной колесами телег, так похожий на Владимирку Левитана. И, сдвинув кепку на затылок, ерошил волосы мозолистой пятерней: «Щось оно будэ?» да все вглядывался в небо. Кто его только не наказывал и не обводил вокруг пальца?

Руль управления Державой был брошен и болтался на ветру, словно флюгер. Власть сама шла в руки. Отчего было не предпринять такую попытку тем, кто к ней стремился?

Система рождалась ночью. Вьюжной февральской ночью на одной из конспиративных квартир Рабочего Подполья. Оповещали только своих, опасаясь провокаторов. Приглашали послушать «приезжего волжанина». Внешне все это должно было выглядеть вполне невинно — молодежь празднует масленицу, угощается блинами… Все были прекрасные конспираторы — свои тайны Система умела хранить с самого начала. Пришла сюда ради волжанина и дочь губернского чиновника — девушка с густой длинной косой. Так же, как и все остальные, она слушала этого молодого человека затаив дыхание. Только теперь наконец-то она обрела то, чего так долго искала: смысл жизни. И возможность применить свои недюжинные способности в деле. Знакомство позже переросло в деловой и семейный союз…

Волжанин для победы Мировой революции нуждался именно в такой подруге — сильной, стойкой и терпеливой. Через 20 лет с небольшим они окажутся первыми лицами государства, которое сами же и построили.

Но скоро Волжанин обратился в мумию. Став ею, родил не только Номенклатуру, но и Погост.

И снова наступила глухая ночь, нетронутая весной. Из белокаменной, из бывшей резиденции царей, вновь потянуло запахом тления. Властители Державы спешили уйти с грешной земли — один за другим… Мгла выдалась студеной, повсюду еще лежал снег. И совсем другие женщина и мужчина смотрели на звезды и говорили о Кожаном Кресле…

Завтра утром решалось, станет ли он, один из Больших чиновников, подающий надежды, Первым. А вчера один из Больших чиновников повторил вслед за кем-то из мужиков: «Так дальше жить нельзя». Круг истории замкнулся.

Первую женщину Революции звали Надеждой. Последнюю — Раиса от слова «рай».

…Рождались и умирали властители. А мужичонка так и застыл, как раньше, на проселочной дороге, со своим вечным вопросом, обращенным к небу; впиваясь в него своим острым взглядом: «Щось оно будэ?»

 

О Ленине и социализме

Анн Сенклер развивала тему: «Вы изменились. От чего наиболее важного Вы отказались? От чего было труднее всего отказаться? Готовы ли Вы отказаться от Ленина на Красной площади и готовы ли Вы к переносу тела Ленина в другое место?»

— Я исповедую социалистическую идею. В христианстве тоже вижу стремление к лучшей жизни. Вижу ее в исканиях Кампанеллы, Томаса Мора и других мыслителей, в разных общественных течениях. Пока люди думают о своей судьбе, о смысле пребывания в этом мире, они будут продолжать искать ответы на вопрос, как улучшить жизнь. Если они перестанут искать, они перестанут быть людьми. Я лично думаю, что это — самое главное в социализме. Это — поиск лучшей жизни, более справедливой. Я — за такой поиск. В этом смысле я неистребимый социалист. Глубоко уважаю Ленина и знаю драму этого человека. И в словах, сказанных им, в его последних словах о том, что он изменил точку зрения на социализм коренным образом, мы видим, что этот великий человек осознал, увидел под конец жизни, что происходило под его руководством, что происходило такое, чего он никоим образом не хотел и не должен был делать, будучи социалистом.

Знаю очень много фактов, которые могут сделать Ленина менее популярным, но это не снимает того, что он был величайшей фигурой, великим мыслителем, выдающимся политическим деятелем. Даже его ошибки служат важным уроком.

А что касается Мавзолея… знаете, я вообще категорически против каких бы то ни было актов вандализма, особенно гробокопательства.

Когда я нахожусь в Испании и вижу памятник Франко, понимаю испанцев, потому что это — их история. У нас тоже своя история состоялась. И Ленин является ее частью. Если бы я жил в то время, если бы участвовал в принятии решения, я бы был на стороне тех, кто хотел, чтобы тело Ленина, его прах был захоронен по-русски.

Горбачев неоднократно сетовал на недостаточную научную, теоретическую базу для своих преобразований. И повторял вслед за Лехом Валенсой: «Никто не знает пути из социализма в капитализм».

«Социалистическая идея не должна основываться на чистом отрицании, иначе она посрамит саму себя», — предупреждал Бердяев.

Горбачев в «Перестройке…»: «…уже не раз приходилось говорить, ссылаясь на Ленина, что если браться за частные вопросы, не уяснив общего, будешь все время натыкаться на это общее. С самого начала — и на июньском Пленуме 1987 года первостепенное значение мы придавали концептуальному подходу».

Две тенденции отношения общества к реформам великолепно выразил польский писатель С. Лем. Свою — оптимистическую, и другую — пессимистическую.

«Я уверен, — сказал известный фантаст Станислав Л ем, — что когда Михаил Горбачев начинал перестройку, он понятия не имел, к чему это приведет».

Историк Михаил Геллер пишет в парижской «Культуре», что он вообще ни во что не верит, что перестройка — это пыль в глаза… ничего не будет, все останется по-прежнему. Перестройка, мол, это шаг назад, чтобы потом сделать два шага вперед в прежнем направлении…

А я верю, что — будет! Просто сам не знал, как все делать, не было у него конкретной программы, он действовал методом проб и ошибок.

Скажем, такой советский диссидент, как Александр Зиновьев, который получил опять советское гражданство, написал книгу «Homo soveticus». В ней он утверждал, что в Советском Союзе никогда ничего не изменится, что никогда ничего демократического быть не может, что все закованы в панцири».

Что получилось в итоге — судить сегодня нам.

 

«Мы хотели лучшего…»

Один из помощников Горбачева, Печенев, считает, что если оттолкнуться от известных строк поэта: «Я не рожден, чтоб три раза Смотреть по-разному в глаза…», то М. С. Горбачев, наоборот, похоже именно для этого и был рожден. По одному вопросу он за три-четыре года менял свою позицию по крайней мере трижды.

Помню, где-то в начале апреля 1984 года на Политбюро ЦК КПСС встал вопрос об избрании нового Генерального секретаря партии и Председателя Президиума Верховного Совета СССР, т. е. главы государства (приближалась очередная сессия Верховного Совета СССР). Неожиданно председательствующий Черненко сказал: «А может, не стоит, товарищи, совмещать мне эти посты? Может, кого другого изберем?» Наступившую паузу быстро заполнил именно Горбачев. Он встал и с энтузиазмом, убежденно и убедительно произнес примерно следующее: «Товарищи! Я, конечно, высоко ценю скромность Константина Устиновича. Но, вспомните, ведь еще Ю. В. Андропов поднимал этот вопрос, и мы тогда немного повременили с его назначением на пост главы государства. Так что мы испробовали и тот и другой вариант. Но потом жизнь показала, что совмещение постов — необходимо».

Товарищи по Политбюро дружно поддержали Горбачева. Так что через несколько дней именно он, выступая по поручению ЦК КПСС на сессии Верховного Совета СССР, и пропев предварительно все необходимые в таких случаях дифирамбы по адресу Черненко… под продолжительные аплодисменты депутатов заявил, что ЦК КПСС «в обстановке полного единодушия признал необходимым, чтобы Генеральный секретарь нашей партии К. У. Черненко одновременно занимал пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР». И, разумеется, убедительно обосновал это, ссылаясь на статью шестую брежневской Конституции СССР о руководящей роли КПСС (она была отменена в 1990 году), а также, понятно, «опираясь на нашу многолетнюю практику».

Через год с небольшим М. С. Горбачев, уже укрепив свои позиции в Политбюро и убрав из него трех своих главных конкурентов, выступая на очередной сессии Верховного Совета СССР, высказал мысль, что «дальнейшее укрепление руководящей роли партии в обществе», а также новизна стоящих перед нами задач требуют, чтобы генсек сосредоточился на организации работы центральных органов партии и не занимал высшего поста в государстве. Сессия единодушно одобрила и эту мысль и под продолжительные аплодисменты по его предложению избрала (правда, ненадолго) Председателем Президиума Верховного Совета СССР А. А. Громыко.

А через два с небольшим года, исходя из руководящей роли КПСС в обществе (статья шестая еще не была отменена), важных задач осуществления политической реформы, в том числе по разделению функций партийных и советских, государственных органов, XIX Всесоюзная партийная конференция (в июле 1988 года) в целом одобрила мнение Политбюро ЦК КПСС о необходимости… совмещения должности Генерального секретаря ЦК КПСС с должностью главы государства, полномочия которого предлагалось расширить, а сам «высочайший» титул именовать так: Председатель Верховного Совета СССР. Им после ухода Громыко в октябре 1988 года стал весной 1989 года М. С. Горбачев, а затем, через год, он был избран — правда, не народом, а лишь съездом народных депутатов СССР — уже и первым президентом. Против чего всего лишь год назад он энергично возражал. На XIX Всесоюзной партконференции М. С. Горбачев был против президентской формы правления, полагая тогда, что «она в условиях нашего многонационального государства неприемлема и не демократична, поскольку слишком большая власть сосредотачивается в руках одного человека» (XIX Всесоюзная конференция КПСС. Стенографический отчет. Т. 2. М, 1989).

Японская студентка спросила как-то Горбачева: «Гласность, демократия… А ведь это обернется тем, что в один момент будут выборы президента, и вас не переизберут. — Я говорю: «да». Абсолютно честно. Это глубокое убеждение. Для меня это самая большая победа. Значит, действует демократический процесс. А то, что сегодня я, а завтра вы, или кто-то — это не столь существенно…»

Уже в 1987–1988 годах Горбачев и его единомышленники стали употреблять понятие «общечеловеческие ценности», но делали это весьма неуклюже, так что в их истолковании эти ценности все равно превращались в социалистические. Провозгласив в качестве общечеловеческих ценностей рынок, плюрализм, правовое государство, затем говорили, что в СССР необходимо утвердить «социалистический рынок», «социалистический плюрализм», «социалистическое правовое государство» Почерпнув общечеловеческие ценности из практики буржуазно-демократических государств, открещивались как от наваждения от заемных «буржуазных» ценностей и пытались доказать их кровную связь с идеалами Ленина!

В беседе с корреспондентом «Униты» в мае 1987 года Горбачев не оставлял на этот счет никаких сомнений: «Попутно замечу: в буржуазной прессе идущий у нас процесс демократизации толкуется превратно. Видно, кому-то очень хочется убедить своих читателей и слушателей в том, будто в Советском Союзе вознамерились наконец-то приблизиться к той демократии, которая на Западе. Дело обстоит, я бы сказал, совсем наоборот. Мы развиваем изначальную суть ленинских принципов советского социалистического демократизма с учетом накопленного политического и культурного потенциала советского общества и народа. Социалистическая демократия — и наша цель, и наше условие, и мощное средство перестройки».

И чем больше Горбачев клялся в верности марксизму, тем больше обнаруживалась практическая нереализуемость последнего. В России 1987 года марксистский идеал социализма оставался таким же «журавлем в небе», как и в России 1917 года.

Все экономические преобразования, предложенные Горбачевым — опережающее развитие машиностроения, антиалкогольная кампания, госприемка, школьная реформа, возвышение трудовых коллективов, — были на поверку только вариантами командно-административного социализма и мало чем отличались от волюнтаристских начинаний Хрущева начала 1960-х годов.

И только политические реформы, а среди них особое значение имели развитие гласности и закон об альтернативных выборах 1988 года, сдвинули Россию с мертвой точки. Укоренившийся идеологический и политический плюрализм стал высшим достижением Горбачева и тем рычагом, благодаря которому было перевернуто советское общество. Но этот переворот необычайно быстро создал смертельную опасность не только для командно-административной системы, но и для самого Горбачева.

Вопреки замыслам Горбачева и в соответствии с логикой социально-исторического развития, идейно-политический плюрализм очень недолго оставался «социалистическим». Уже в 1989 году, а в полной мере в 1990, значительная часть «шестидесятников» и еще большая часть людей, сформировавшихся в 70-е и 80-е годы, предпочли «социализму с человеческим лицом» либерально-демократические ценности западной цивилизации.

Выбор, совершенно неожиданный для Горбачева, был предопределен обыкновенным здравым смыслом: «социализма с человеческим лицом» еще никогда не существовало, в то время как либерально-демократическая западная цивилизация обеспечивала благополучие среднему классу и социальную защиту слоям населения с низким уровнем жизни, и в конечном итоге — процветание всему обществу.

Этот выбор был обусловлен и примером восточноевропейских государств — на протяжении последних десятилетий они составляли систему «сообщающихся сосудов» с СССР.

Идеологическая эволюция Горбачева была поразительной и для лидера такого государства беспрецедентной. Что было ее первопричиной: внутреннее саморазвитие или желание приспособиться к демократическому процессу, который продвигался вперед намного быстрее инициатора перестройки? Очевидно — второе. И это обстоятельство объясняет, почему Горбачев перестал быть лидером процессов преобразования страны: «догоняющему» эта роль не по плечу.

Совершенно очевидно также, что полного слияния Горбачева со стихийно сложившимся демократическим движением не произошло и не могло произойти. Последнее все больше приобретало антикоммунистический характер. Для Горбачева это было неприемлемо.

В 1989–1991 годы Горбачев из просто коммуниста превращается в коммуниста, социал-демократа и либерала одновременно. В конце 1989 года в своей статье «Социалистическая идея и революционная перестройка» (Правда. 1989. 26 ноября) он включил ценности, бичевавшиеся прежде как «буржуазно-либеральные», в ряд общечеловеческих. Их надлежало перенять социализму: «В ажиотаже прямолинейного противостояния капитализму мы явно недоучитывали значение многого, что выработано человечеством на протяжении веков. К числу таких достижений цивилизации относятся не только простые нормы нравственности и справедливости, но и принципы формального права, т. е. равенства всех перед законом, права и свободы личности, принципы товарного производства и эквивалентного обмена, основанные на действии закона стоимости». Он одобрил использование достижений социал-демократии: «Накопленный социал-демократией богатый, разносторонний, хотя и неоднозначный, опыт мы с интересом изучаем, стремясь использовать в нем то, что подходит к условиям нашего общества».

Горбачев впервые указал на ошибки теоретического прогноза Маркса: «Сейчас мы можем сказать, что Маркс недооценил возможности саморазвития капитализма, который смог ассимилировать достижения научно-технической революции и сформировать такие общественно-экономические структуры, которые обеспечили его жизнеспособность, создать в странах развитого капитализма относительно высокий уровень благосостояния большинства населения, что, разумеется, не отменило его глубоких внутренних противоречий».

Конечно, на общем фоне отрицания марксизма радикал-демократами подобная критика выглядела весьма робко, но для лидера КПСС она была тогда невероятно смелой.

В 1991, накануне своей отставки, Горбачев скажет: «Когда я стал генеральным секретарем, запас власти был так велик, что его хватило бы до конца дней моих. Не посчитавшись с этим, я начал перестройку».

Да, он не раз подчеркивал это. Но здесь он лукавит — иначе бы не стал возвращаться к вопросу о расширении полномочий генсека…

Да, перестройку начал он. Но рядом была женщина, которая не только приняла, но и разделила это всей своей жизнью…

Егор Яковлев: «Лишь однажды довелось мне побывать в доме у Горбачевых. Михаил Сергеевич пригласил меня вместе с Александром Николаевичем Яковлевым, и были мы с женами. В тот вечер Раиса Максимовна обронила, словно разговаривая сама с собой: «Мы всегда хотели лучшего, и делали для этого все, что могли. Неужели это непонятно?» Тягостно, когда вопрос, обращенный к самому себе, для тебя же остается без ответа».

* * *

Крайней формой административно-командной Системы является тоталитарная тирания. Как и в первобытных племенах, самым сильным страхом номенклатуры становится страх перед административными «джунглями», особенно в период становления Системы. На этом этапе культ личности заменяют вполне античные юбилеи, приношения, оды, бюсты в честь Вождя и мифы о его подвигах.

На другом полюсе Системы оказалась Перестройка, в которой на всех уровнях номенклатурные корпорации продолжают делить блага, приносимые свободными людьми вне командных консорций. Перестройка дополнила общий закон инверсии законом мимикрии. Она развивала все внешние формы Системы. Но вот только действовали они с точностью до наоборот. И поэтому Перестройку лучше всего изучать по Ильфу и Петрову, показавших нам чисто административную Систему времен нэпа.

Не только подпольный миллионер, но и сам Ос-тап Бендер не может войти в подпольные фирмы, которых нет. Перестроечная борьба с Корейко возможна, если только Остап возглавит «липовую» фирму «Рога и копыта». А бессмертный образ зиц-председателя Фунта! Мелькать. Демонстрировать «принятие решений». Вот его задача. Его богатый опыт, судя по дням сегодняшним, берут на вооружение все новые и новые лица… Профессионал ведь в своем деле, ничего не скажешь…

Реальные же лидеры — в тени, о них, как о мертвых, либо хорошо, либо ничего.

Основной закон корпораций, собранных в Систему, следует из аналога физического принципа Гейзенберга, утверждающего невозможность одновременного управления энергией и информацией. Но из него же следует и невозможность одновременного членства в номенклатурной корпорации и лидерства в консорции, призванной ее изменить.

 

Август

Августовские события продолжают находиться в поле обостренного внимания нашей и мировой общественности. Предпринимаются серьезные попытки проанализировать ход и смысл происшедшего, причины и следствия. К сожалению, есть попытки иного рода — превратить эти события в предмет легковесных спекуляций для высвобождения низменных чувств и нездоровых настроений.

«Известия» писали: «Да окажись в Форосе журналисты, вся ложь развеялась бы в одно мгновение!..»

Горбачев не мог не размышлять о первопричинах тех или иных политических потрясений:

«Для старой России бедой, из-за которой Февральская революция зашла в тупик, а замысел Октябрьской революции провалился, была неграмотность миллионных масс, а значит, их отлученность от политики. В определении судеб страны они выступали как материальная сила, легко управляемая с помощью примитивных средств. Была возможность манипулировать массами…

Бедой Советского Союза оказалось то, что народу дали грамотность для того, чтобы навязать ему искусственную схему развития, возбудить ненависть ко всему, что не похоже на эту схему, изолировать от внешнего мира, от прогресса цивилизации. В результате в стране манипулировали политические авантюристы, для которых смыслом жизни была безраздельная власть, беспрекословное подчинение людей их воле, вопреки нормам морали и правам человека».

(Покаяние КПСС перед народом не состоялось. Показательный суд, превратившийся в фарс, не в счет. — Е.В.)

«Меня не оставляет мысль, что не будь сталинского термидора в середине 20-х годов, предавшего и поправшего идеи Великой революции, подлинно народной и для народа, еще можно было направить страну по пути демократического прогресса, возрождения и экономического процветания, исправить ошибки и несправедливости, допущенные в ходе гражданской войны, залечить духовные раны.

Увы, произошло худшее, что можно было бы предположить. Хотя уже тогда в обоих лагерях — ив красном, и в белом — были сделаны поразительные по глубине пророчества на этот счет… Мы только в начале открытия самих себя…»

Из книги Владимира Медведева: «Плеханов назвал прибывших — Шенин, Бакланов, Болдин, Варенников. Перечень имен исключал всякие подозрения, больше того — успокаивал. Во-первых, сам Плеханов — доверенное лицо Горбачева.

Шенин. Личность сама по себе интересная, неординарная. Горбачев прилетал к нему, когда тот был еще первым секретарем Красноярского крайкома партии. И встреча, и проводы были теплыми, дружескими. Горбачев взял его в Москву и поставил не куда-нибудь, а заведующим отделом орг-партработы, то есть доверил все кадровые вопросы. В Москве оба сохраняли близкие отношения.

Бакланов. Секретарь ЦК, ведал военно-промышленным комплексом, космосом. Со всякой информацией звонил Горбачеву… И во время отпуска Горбачева поддерживал с ним связь.

Болдин. Начальник аппарата президента. Весь повседневный календарь — у него. К Михаилу Сергеевичу входил прямо, без доклада.

Генерал Варенников. Тоже из ближайшего окружения. Все — свои. Самые, самые свои.

Мне кажется, какой-то предварительный разговор о том, чтобы ввести в стране чрезвычайное положение, у них с Горбачевым был, может быть, в самой общей форме. Ведь они прилетели не арестовывать президента, а договориться с ним, уговорить его поставить свою подпись. Раз летели, значит, надеялись. Что же, в итоге не сошлись в формах и методах?… Чрезвычайное положение обещало и чрезвычайные полномочия. Так было в июне, когда глава кабинета министров В. Павлов, при поддержке Язова и Крючкова, пытался вырвать у Верховного Совета чрезвычайные полномочия. Так было и днем 18 августа.

…Тут еще и подвела отчужденность с охраной и вечная привычка советоваться с Раисой Максимовной.

Если бы Михаил Сергеевич хотел изменить положение!

Смешно, хотя и грустно: ни об угрозе жизни, ни об аресте не могло быть и речи. Прощаясь, обменялись рукопожатиями. Делегация вышла от Горбачева хоть и расстроенная, но, в общем, довольно спокойная: не получилось, и ладно, они этот исход предполагали. Что будет дальше, не знали ни Горбачев, ни те, кто к нему пожаловал.

Какая там физическая угроза устранения… Даже душевный покой президента в тот день не нарушили. Мы улетели, а он отправился… на пляж. Загорал, купался. А вечером, как обычно, — в кино».

Из всех интервью с Горбачевым, изученных автором этих строк, резко выделяется одно, с известным журналистом, Юрием Щекочихиным, в «Литературной газете». Неожиданно звучит это признание Горбачева: «Каждый народ — это Божье явление». Больше такого упоминания о Боге от Горбачева мы не услышим нигде…

«И каждый народ — маленький или большой — это же Божье явление, и никто не вправе отказать народу, тем более малочисленному, в праве изучать и познавать себя. Плюс подавление инакомыслия и монополия на идеи».

Обозреватель «ЛГ» рассказывает президенту о своем расследовании, о роли КГБ и спецслужб в вильнюсских событиях, о том, что писал Горбачеву, пытаясь предупредить о возможности путча… Журналист направил Горбачеву письмо.

«— Пленум за пленумом — и все время изнурительные бои. Уже было видно, как поднимаются реакционные силы…

— Но я писал конкретно о Крючкове! Потом, спустя несколько дней, меня поддержали несколько академиков, направив вам письмо с аналогичными требованиями: Шаталин, Петраков, Арбатов, Рыжов.

…Требовали отставки Крючкова — как лидера будущих заговорщиков… Об этом сообщалось в газетах и в «Вестях». Может быть, до вас эти письма не дошли? Их от вас скрыли?

— Возможно. Но тема заговора все время возникала. Мне даже звонили руководители зарубежных правительств: к нам доходит информация, что будет переворот. — Кто, например, звонил?

— Вдруг срочный звонок от президента Буша: «Есть информация…» Ты извини, я не могу скрывать от тебя, должен сказать — может быть, это и несерьезно, но сегодня ночью будет переворот».

— Да все чувствовали, что они на это пойдут.

— Но все-таки и мы все свое дело сделали. Считаю, что свою миссию я выполнил: общество уже стало таким, что всякая попытка переворота была обречена. И потому думал, если у тех, кто намерен совершить переворот, присутствует хоть доля здравого смысла, даже ради собственных шкурных интересов они должны были просчитать на пять-шесть шагов вперед и понять: они будут посрамлены и разгромлены.

— Тем не менее, когда все случилось, это было для Вас неожиданным? Как Вы уже не раз говорили, Вы переживали не только из-за самой авантюры, а из-за того, что на нее пошли люди из Вашего близкого окружения.

— Безусловно. Я говорил и об огромном нравственном ущербе. Взять хотя бы того же Крючкова. Сейчас делаются попытки доказать, что это был ограниченный, недалекий человек…

— Ну нет… В результате работы комиссии по расследованию деятельности КГБ выяснилось, что он по-своему тщательно ко всему готовился. Так, стало известно, что постоянно прослушивались телефонные разговоры не только Яковлева и Шеварднадзе, но и людей из Вашего ближайшего окружения. Например, Виталия Игнатенко. Как мне стало известно, в сейфе Болдина были обнаружены целые тома записей разговоров Игнатенко с Яковлевым, Шеварднадзе, с Вами… Даже разговоры Лукьянова.

— И его подслушивали?

— Да. Не знаю, слушали ли разговоры в кабинете, в котором мы сейчас сидим?

— А черт его знает. Сейчас уже ни в чем нельзя быть уверенным, но тогда думал, что на это они не пойдут. Но я хочу продолжить о Крючкове лично. Для меня в значительной мере, помимо того, что знал я, имело значение, что его поддерживал Андропов… К Крючкову Андропов относился хороню, я поэтому его и взял. А где для этой сферы брать людей? Отношение Андропова к Крючкову было для меня критерием. Примитивизировать никого нельзя. Разве назовешь ограниченным человеком Крючкова, Лукьянова?

— Янаева я бы все-таки назвал.

— Янаева я знал не так хорошо. Но в конце концов дело не в этом. Главное все-таки — их политические позиции. Они почувствовали, что идет за новым проектом Программы партии, куда ведет ново-огаревский процесс, и в этой новой жизни они себя не видели. То есть выявились глубокие расхождения.

— Я до сих пор не понимаю, почему они полетели в Форос.

— Второй раз?

— Да, когда уже было все ясно. Зачем? Упасть в ноги? Или что? Я не вижу логики в этом поступке.

— Я тоже».

11 декабря. Виталий Третьяков:

«— Почему Вы не предприняли превентивные меры, получив через Бессмертных предупреждение от господина Бейкера о готовящемся путче, а президенту Бушу сообщили, что все спокойно?

— Для меня это сообщение не послужило новостью. Разве не видно было, как проходили последние партийные форумы, на которых постоянно провозглашали: «Долой Горбачева!» А последний пленум, где 32 секретаря составили протест против генсека?»

По мере того, как власть уходила от партии к народу, сопротивление становилось более жестким.

«Самые последние события, — пишет Ельцин в своей книге «Исповедь на заданную тему». — По Москве бродят слухи, что на ближайшем Пленуме намечается переворот. Хотят снять Горбачева с поста Генерального секретаря ЦК КПСС и оставить ему руководство народными депутатами. Я не верю этим слухам, но уж если действительно это произойдет, я буду драться на Пленуме за Горбачева. Именно за него — своего вечного оппонента, любителя полушагов и полумер… Он единственный человек, который может удержать партию от окончательного развала…»

Клепикова: Командир группы «А» («Альфы») Виктор Карпухин вспоминает: «За каждым шагом Ельцина следили. Был готов к вылету спецсамолет, чтобы увезти его в неизвестном направлении. Но приказа штурмовать Белый дом так и не последовало. Путч оказался рецидивом скорее брежневизма, а не сталинизма».

Мы располагаем уникальным свидетельством начальника всего крымского филиала КЕБ Ивана Коломыцева. Оно было опубликовано спустя всего несколько дней после провала путча в экстренном выпуске крымской газеты.

На него была возложена ответственность за пребывание Горбачева в Крыму… Иван Коломыцев узнал о происшедших в Москве переменах, как и все советские граждане, рано утром 19 августа из телевизионных новостей. Естественно его беспокойство в связи с тем, что никаких специальных указании по секретным каналам он не получал.

Он немедленно связался с председателем КЕБ Украины, но оказалось, что и тот не получал никаких приказов из Москвы и велел Коломыцеву продолжать нести охрану Горбачева, но повысить бдительность и готовность с учетом непредсказуемой ситуации. Вконец изнервничавшись от всей этой неопределенности, Коломыцев стал связываться с другими родами войск, которые также были ответственны за безопасность президента. Товарищи из погранотряда сообщили ему, что никаких новых вводных они не получали и несут охрану президента в прежнем режиме. Особый отдел Черноморского флота тоже не имел никаких новых распоряжений, а моряки с кораблей береговой охраны и вовсе успокоили Коломыцева, рассказав, что видели в бинокли Горбачева, как ни в чем не бывало разгуливавшего по берегу. Потом стали поступать сообщения, что он подолгу плавает, что, конечно, было с его стороны легкомысленно, учитывая, что у него разыгрался радикулит. Однако Горбачев продолжал рисковать своим здоровьем. После плавания с телохранителями он стал купаться с внучкой, что потом было подтверждено другими свидетелями и очевидцами, в том числе ближайшим помощником президента Георгием Шахназаровым. Судя по всему, московский переворот никак не нарушил покой Горбачева с женой, дочкой, зятем и внучками. При нем была вся обслуга и вся личная охрана, которой Горбачев, по его же более позднему признанию, дал приказ стрелять без предупреждения в любого.

«Но в таком случае получается, что президента СССР с его охраной никто не арестовывал?», удивляется корреспондент крымской газеты «Южный курьер».

…Мы знаем со слов самих Горбачевых — Михаила и Раисы, что личная охрана оставалась верна президенту. А майор из охраны дачи в Форосе в телепередаче «Взгляд» спустя несколько дней после путча прямо сказал, что «никакого домашнего ареста не было».

Тогда кто кого предал — заговорщики Горбачева или Горбачев заговорщиков? Где был главный пульт управления — в Кремле или в Форосе?

Конечно, причин для мандража именно 21 августа, когда путч выдыхался и был обречен, у Горбачева было более чем достаточно, даже в том случае, если он не был закулисным его режиссером.

…Даже если Горбачев был непричастен к заговору, он все равно несет всю полноту ответственности за им выдвинутых и ему подчиненных людей.

Сама идея чрезвычайных полномочий и чрезвычайного положения, так половинчато, кратковременно и бездарно материализованная во время путча, была давно выношенной, взлелеянной идеей самого Горбачева, его навязчивой идеей. Трудно сказать, когда она зародилась.

С резким падением горбачевского рейтинга и усилением ельцинского авторитета, с угрозой, а потом и реальным приближением прямых президентских выборов эта идея вызревала у Горбачева в нечто определенное и неизбежное: объективно — как единственная возможность самому удержаться у власти.

Недостаточно просто разобраться в августовских событиях, дегероизировать Ельцина и его соратников. Необходимо еще к этому хотя бы терминологически реабилитировать путчистов: из мировых злодеев — в обыкновенных людей…

Наш список опровержений постепенно растет — не было ни блокирования форосской дачи, ни отключения ее коммуникаций с миром, ни ареста Горбачева, ни его свержения. По сути, не было никакого государственного переворота в его классическом смысле. А если был, то скорее превентивный в преддверии неизбежных свободных выборов президента, которым бы Горбачев ну никак не мог стать ввиду его непопулярности к этому времени по всей стране.

Что происходило со связью с Форосом? Есть данные в донесениях КГБ, что был приказ выключить телефоны во всех точках у Ельцина, а когда путч провалился, последовал соответственно обратный приказ: включить телефон Ельцина.

Аналогичных записей о выключении и последующем включении телефонов Горбачева нет. Несмотря на выключенный телефон, Ельцин в эти дни ухитрялся часами говорить по телефону — со своими родными, которых отговорил являться в «Белый дом» («Я в те дни мысленно навсегда уже простилась с Борисом Николаевичем», — скажет Наина Ельцина), с Собчаком, с Шеварднадзе…

Когда Беда и Волков (начальник управления правительственной спецсвязи КГБ и его заместитель) отказывали президенту США Бушу в разрешении на связь как с Горбачевым, так и с Ельциным, между Бушем и Ельциным уже была установлена регулярная телефонная связь. По словам его помощников, никогда Ельцин не говорил так много по телефону, как в эти три дня — с самым широким кругом абонентов: от самих путчистов до британского премьера Мейджора.

Отсюда следует, что не все системы связи у Ельцина были выключены.

Итак, завязка действия — разговор путчистов с Горбачевым вечером 18 августа и здесь же, в Форосе, его развязка — возвращение путчистов к Горбачеву с сообщением о провале заговора. Между ними — три дня интенсивных телефонных переговоров Кремля с Форосом.

Возвратившись в Москву, Горбачев неосмотрительно заявляет, что «никогда не расскажет обо всем». Выясняется, что он в сердцах обозвал путчистов мудаками.

Весь вопрос, когда он их назвал — и за что? Когда они доложили ему о готовящемся путче? Или когда стало ясно, что путч провалился? Почему Горбачев принял путчистов 18 августа и вел с ними регулярные переговоры 19 и 20 августа и почему отказался их принять 21 августа, предпочтя им прилетевших одновременно в Форос ельцинских гонцов?

В Минобороны и Генштабе задавались вопросом: каковы будут последствия введения войск в Москву? Язов тоже искал ответ на этот вопрос. Вице-президент «стратег» Янаев на одном из тайных совещаний в секретном объекте КГБ говорил, что возмущенный политикой развала Советского Союза народ будет радостно приветствовать войска на улицах столицы. Убедил…

Для многих советских генералов развал страны стал личной трагедией, Язов стал первым из них. Генерал-полковник Леонид Ивашев признал:

— Разочарование… Пожалуй, так следует определить главную причину, заставившую министра обороны, уставника до мозга костей, выступить против Верховного Главнокомандующего. Разочарование в самом Горбачеве и в той линии, которую он вел. Она, по мнению Язова, провозглашенным некогда целям перестройки уже не соответствовала…

Через полтора года все обвиняемые по делу ГКЧП вышли на свободу.

Август-91 стал историей. И миллионы людей за это время поняли: вернуть ничего нельзя. Ни Союз, ни былые времена, какими бы притягательными они не казались…

Именно то, что Горбачев колебался, несколько странным образом и помогло как раз избежать кровопролития… Используя его политические колебания, пытались его скомпрометировать в глазах демократов. Так было в январе 1991-го, накануне событий в Вильнюсе. События в Литве стали репетицией путча…

К ним несколько туманным образом оказались причастны спецслужбы, о чем писал в своем журналистском расследовании «Литовская карта» в «Литературной газете» Юрий Щекочихин.

Примечательно, что здесь были образованы комитеты национального и общественного спасения, осуществлялся захват силами армии и КГБ объектов связи, телевидения, печати, предъявлялось требование о немедленном введении президентского правления. Этого требовал ЦК КП Литвы.

В последнем документе ЦК КП утверждалось, что урегулирование конфликта в Литве политическими методами уже невозможно, что наступил именно тот момент, когда на фоне ослабления саюдистского руководства и правительственного кризиса «введение в Литве президентского правления массового сопротивления не вызовет», и наоборот, дальнейшее промедление с введением президентского правления в Литовской ССР даст националистам время и возможность идеологической обработки населения, особенно политически незрелой молодежи, в шовинистическом духе…

«Кроме того, наши сторонники в случае задержки с принятием конструктивных решений могут утратить свой боевой дух и доверие к руководству Советского Союза», — подчеркивали коммунисты.

В своем письме Бурокявичюс представил детальный план введения президентского правления. Он предусматривал приостановку деятельности Советов всех уровней, роспуск совета министров и передачу всей полноты власти в республике в руки президентского госсовета в составе 5–7 человек, который своим постановлением назначает уполномоченных ПГК в городах и районах, на предприятиях и основных объектах жизнеобеспечения.

В случае необходимости ПГК мог назначить любых других должностных лиц на территории республики. Кроме того, для оказания помощи ПГК в чрезвычайных ситуациях Бурокявичюс предлагал, чтобы Министерство обороны СССР назначило в республике собственного уполномоченного.

Этот сценарий государственного переворота в Литве был очень основательно и детально проработан. ЦК КП Литвы уже были подобраны кандидаты для включения в состав всех вышеперечисленных антиконституционных органов.

В письме также говорилось: «Нами продуманы и разработаны планы мероприятий:

а) в городах Вильнюсе, Каунасе, Клайпеде, Паневежисе определены объекты, подлежащие взятию под контроль, разработаны и планы их занятия, определены и ответственные за это лица;

б) установлены необходимые деловые контакты с представителями МО СССР, КГБ и МВД СССР и Лит. ССР, которые должны быть задействованы при введении президентского правления.

После введения президентского правления в крупных городах на территории Литвы вводится в действие Закон СССР о правовом режиме чрезвычайного положения от 3.04.90 г. Он будет реализован в той мере, в какой окажется возможным».

Как заявил на сессии Верховного совета СССР народный депутат от Латвии А. Дандзберг: «Опять компартии, опять вооруженные части против своего народа!»

За несколько месяцев до путча в Смоленской области собирались секретари комитетов КПСС городов-героев. Звучал как набат призыв — повести решительное наступление на хаос и беспорядок. Было принято обращение к коммунистическим организациям: «Мы отмечаем, что нерешительность, отдельные непродуманные действия президента СССР, одновременно являющегося и генеральным секретарем, подрывают авторитет партии и доверие к ней народа. Мы считаем необходимым немедленный созыв Пленума ЦК КПСС с отчетом руководства партии о сложившейся политической и экономической обстановке, на котором нужно наметить конкретные и реальные пути выхода из кризиса».

Аналогичные заявления были приняты ЦК КП Белоруссии, на совещании секретарей обкомов КПСС Сибири и Дальнего Востока в Новосибирске. Особенно острая ситуация сложилась на апрельском (1991) объединенном Пленуме ЦК КПСС, где требование отставки Горбачева прозвучало в полную силу.

 

Экономика и политические игры

Задействованной в политической борьбе, увы, как всегда, оказалась и советская (пока еще) экономика. «Никогда еще тоталитарные режимы не опирались на общенародную собственность», — подчеркивал Горбачев. Не менее важны и показательны, чем военные, и финансовые «рычаги» путча. Его экономическая сторона. Не будем забывать: как раз тогда в стране уже фактически шел Большой Передел государственной Собственности. От КПСС она все дальше и все более мощными потоками уходила от народа к вновь созданным структурам. Их предварительной обкаткой стали кооперативы. (Ныне — АО, ТОО, ИЧП и т. д. Выше, над ними, финансовые олигархи.)

Горбачев сказал о приватизации: «Я понимаю, что это надо сделать. Но не могу. Делайте это без меня». И началось!.. Передел собственности — в масштабах всей державы.

Подготовка Скоковым и Малеем фронтальной приватизации в интересах регионально-отраслевой коалиции и реальная новоогаревская перспектива ее прихода на союзный уровень заставили потерявшую все иные шансы номенклатуру сплотиться вокруг союзного Минфина.

До сих пор Минфин и Госбанк выполняли вспомогательную роль при Госплане и Госстрое.

Состав ГКЧП отражает состав коалиции, похоронившей программу «500 дней», единственным содержанием которой было взятие финансовых рычагов. В тот момент лидером будущего ГКЧП был Павлов, занявший место союзного премьера и министра финансов. Далее: Язов, Бакланов, Ти-зяков, Стародубцев, чье лидерство строилось на участии в распределении финансов. Пуго и Ахромеев, судя по всему, были идейными защитниками прав номенклатуры. Плюс Янаев и Крючков.

В январе 1991 года лидерство Павлова исчерпалось, дело его жизни было сделано. Союзная финансовая система, о необходимости упразднения которой столько говорил Явлинский, разрушена. Обмен купюр стал сожжением моста через Рубикон, поскольку денежная реформа могла восстановить разрушенное.

После этого лидером гэкачепистов стал Янаев, известный как шеф Комитета молодежных организаций (КМО) при ВЛКСМ, а затем — председатель ВЦСПС. Лидер детей и внуков союзной номенклатуры, кончивших экономфак МГИМО или международное отделение экономического факультета МГУ.

Но оргработа была за Крючковым. Если вы думаете, читатель, что он представлял интересы сотрудников КГБ, то ошибаетесь. Скорее, наоборот. На выборах 1989 года, по данным парткома КГБ, процент проголосовавших за Ельцина чекистов был выше, чем средние по Москве 90 процентов. Сразу после этого председателем КГБ назначается Крючков.

С задачей противодействия общим настроениям чекистов мог справиться лишь человек, защищающий более весомые интересы. Чтобы оградить номенклатуру и ее потомство от самих чекистов, требовалась все более мощная крышка на этом котле.

Так что не за себя страдали члены ГКЧП в «Матросской тишине» и не за СССР, а за светлое будущее детей и внуков номенклатуры ЦК. И они оправдали доверие, придя к власти ровно через два месяца.

Весна номенклатуры? Путч удался — разве это незаметно?..

Партократия осталась у власти. Кресла и привилегии за ней. Так что же мы наперестроили?

«Августовский путч… — безусловно, кульминационный пункт в бурном потоке событий последних лет. Реакционные силы потерпели поражение, демократия защищена. Тем самым от страны была отведена непосредственная угроза возврата к тоталитаризму, развязыванию жестокой катастрофы и гражданской войны. Ценой огромных усилий удалось в известной мере замедлить распад страны, выстроить какие-то хрупкие общественно-политические структуры», — читаем у Горбачева.

(С другой стороны — а надо ли было замедлять? Ельцин ускорил процесс — и что мы имеем? Стремительное обнищание народа, которое сравнимо разве что с послевоенным? — Е.В.)

Наступила наиболее тяжелая фаза экономического кризиса. Изнурительная и во многих случаях беспринципная политическая борьба парализует деятельность государственных институтов. Россия и другие государства СНГ стоят перед лицом труднейших проблем. И от их решения никуда не уйти.

Помнится, один из известных американских политологов, прибывший в Россию для того, чтобы своими глазами увидеть происходящее в нашей стране — демократизацию, плюрализацию и проч., и проч., наобщавшись с обитателями Белого дома, Кремля и Моссовета, в итоге заявил, что он ничего не понял в российской политике. «В вашей политике нет никакой логики. Вы — восток, даже хуже», — заявил заморский политолог.

Неправда! В хаосе российской политики есть своя железная логика, хотя ее не понимают сегодня не только зарубежные, но и наши российские «политологи».

Попытки объяснить то, что происходит сегодня в политической жизни России, время от времени предпринимаются, но в этих попытках господствуют, как правило, примитивные парадигмы: одни объясняют все сложностями борьбы «демократических» сил против коммуно-патриотов, другие, напротив, — защитой Державы от происков зарубежных спецслужб и их российского лобби, третьи упаковывают свое «ни то, ни се» во фразеологию центризма.

Прямая, как известно, стройнее извилины. И, опираясь на политические мифы (зачем нужна методология, если есть удобные и примитивные простые конструкции), можно объяснить все, при этом ни на шаг не приблизившись к истине.

Специфическая российская социально-политическая Система не разрушена «до основания». (Во многом куда более ущербная, чем азиатская, имеющая в своей основе некие основания, скажем, в виде семейной организации. Впрочем, в последние полгода пребывания Ельцина у власти все газеты сочли своим долгом оповестить своих читателей о Семье (то есть о Ельциных и узком круге приближенных к ним лиц).

 

Прощай, СССР!.

Из беседы журналистов с Горбачевым:

— Михаил Сергеевич, Вы очень часто повторяете, что не мыслите себе Союза без Украины. Хотелось бы спросить — почему? Скажем, 70 лет Союз существует без Польши и Финляндии. Вот сейчас — без Прибалтики.

— Так мы сформировались. Производительные силы развивались на основе очень глубокой специализации. Украина теснейшим образом связана со всем комплексом страны.

Мои корни по линии матери — в Черниговской губернии, а по линии отца — в Воронежской.

Посмотрите, как вел себя Ельцин. Мы вместе руководили подготовкой Союзного договора и совместно с другими республиками направили проект на обсуждение в Верховные Советы.

А в Минске Ельцин предлагает совсем другое. Он даже мне не позвонил и в то же время он беседовал с Джорджем Бушем, хотя не было никакой необходимости вовлекать президента США в это. Это не только вопрос морали. Не можем оправдать такой стиль поведения.

Встречаясь в 1993 году с членами депутатской группы «Смена» в бывшем Верховном Совете России, я узнал от одного из депутатов, входившего в прошлом в круг рьяных сторонников Ельцина, следующее.

После возвращения из Минска в декабре 91-го Президент России собрал группу близких ему депутатов с тем, чтобы заручиться поддержкой при ратификации минских соглашений. Его спросили, насколько они законны с правовой точки зрения. Неожиданно президент ударился в 40-минутные рассуждения, с вдохновением рассказывал, как ему удалось «навесить лапшу на уши» Горбачеву перед поездкой в Минск, убедить его, что будет преследовать там одну цель, в то время как на деле собирался делать прямо противоположное. «Надо выключить Горбачева из игры», — добавил Ельцин.

А ситуация выглядела так. Проходит день, никаких новостей из Минска до меня не доходит, никому ничего неизвестно. Подумалось: решили «расслабиться» — так оно и было. Но потом я начал интересоваться, что же там происходит. Оказалось, через мою голову ведут разговоры с министрами, в том числе с Шапошниковым, а он, как и Баранников, не счел нужным меня информировать. Я позвонил министру обороны и спросил, что происходит. Он извивался как уж на сковородке, но все же сказал, что ему звонили, спрашивали, как он смотрит на характер объединенных вооруженных сил в будущем государственном образовании. Ничего, мол, больше не знаю. Откровенно врал. (Шапошников сейчас «философствует» по поводу событий тех дней, но я-то, грешным делом, думаю, что он пытается замутить ситуацию с его поведением в те дни как министра обороны Союза.)

Наконец вечером раздался звонок Шушкевича, которому, оказывается, Ельцин и Кравчук поручили в их присутствии сообщить мне о принятых решениях. Он сказал, что уже был разговор с Бушем и тот «поддержал».

Я попросил передать трубку Ельцину и сказал ему: «То, что вы сделали за моей спиной, согласовав с президентом Соединенных Штатов, — это позор, стыдобища!» Потребовал более подробной информации. Была подтверждена договоренность о встрече завтра, в понедельник.

Вернувшись из Минска, Ельцин пришел ко мне. Небезыинтересно, что предварительно он выяснял по телефону, насколько безопасен его приход ко мне: понимал, что нашкодил. В беседе, как и намечалось, участвовал и Назарбаев, хотя Ельцину это не понравилось. Разговор был тяжелым: «Вы встретились в лесу и «закрыли» Советский Союз. Речь идет о своего рода политическом перевороте, совершенном за спиной Верховных Советов республик. Я остаюсь верен своей позиции, но буду уважать выбор, который сделают республики, парламенты. Если мы за демократию и реформы, то должны действовать по демократическим правилам. Ведь вы же не бандит с большой дороги!»

То, с чем мы столкнулись, — это уже политические амбиции, влияние сепаратистских сил. Но это не народные и не национальные интересы. Национальным интересам отвечает то, чтобы данное союзное государство было реформировано, но сохранилось как союзное.

С весны 1990 года я спорил и доказывал, что нам нельзя разделяться. Надо перераспределить полномочия.

Я был уверен, что решение надо было искать в рамках реформирования Союза. И соответственно действовал. К началу августа проект Договора был согласован и его решили подписать. А из-за путча многие решили, что самозащиту и самосохранение можно найти только в полной независимости. Усиление дезинтеграции оказало большое влияние на умы и настроения людей. Некоторые демонстративно начали трактовать независимость как отход от Союза — с целью, мол, оградить себя от того, что проявило себя в путче и что несло угрозу потери суверенитета.

Последовавшие вслед за этим выборные кампании и политические шаги, сделанные политиками в атмосфере предвыборной борьбы, привели к тому, что кое у кого из них мосты уже сожжены: стремясь выиграть выборы, они изменили свои позиции.

Об этом мы тоже говорили с Юрием Щекочихиным. Было ли для меня неожиданным, спросил он, столь быстрое изменение позиции бывших товарищей по партии?

— Что наши с вами личные чувства, впечатления, переживания? Полтора года назад я говорил: не дай Бог, чтобы народ Украины поддержал сепаратистов, чтобы дело дошло до противостояния русских и украинцев. И вот такая угроза стала реальной. В чем тут дело? Прежде всего, конечно, сказались тяжелые последствия путча, его воздействие на общество. Но не только это. В дни путча и после него некоторые заявления и действия руководства России, которые подстегнули размежевание, подтолкнули дезинтеграцию. Недоверие стало усиливаться, а отчуждение нарастать. Сыграло свою роль и то, что политики в республиках сочли (я убежден, что это иллюзия), что социально-экономическая ситуация у них легче, а снабжение лучше. И провозглашение независимости даст им возможность на трудном переходе к рынку получить какой-то выигрыш для себя. Я же думал, что с выходом из Союза ситуация, наоборот, сильно усложнится и что это проявится в ближайшее время.

В беседе со мной 12 декабря среди редакторов газет и журналистов было немало тех, кто в распаде СССР не видел большой трагедии. Такое у меня сложилось мнение. И потому помимо собственных аргументов по поводу того, что сулит расчленение России, я сослался на доводы выдающегося мыслителя Ивана Александровича Ильина, высланного вместе с другими в 1922 году за границу: «Расчленение организма на составные части нигде не давало и никогда не даст ни оздоровления, ни творческого равновесия, ни мира. Напротив, оно всегда было и будет болезненным распадом, процессом разложения, брожения, гниения и всеобщего заражения. И в нашу эпоху в этот процесс будет втянута вся Вселенная. Территория России закипит бесконечными распрями, столкновениями и гражданскими войнами, которые будут постоянно перерастать в мировые столкновения. И это перерастание будет совершенно неотвратимым в силу одного того, что державы всего мира (европейские, азиатские и американские) будут вкладывать свои деньги, свои торговые интересы и свои стратегические расчеты в нововозникшие малые государства, они будут соперничать друг с другом, добиваться преобладания и «опорных пунктов», мало того, выступят империалистические соседи, которые будут покушаться на прямое или скрытое «аннексирование» неустроенных и незащищенных новообразований…»

И далее: «…Мы должны быть готовы к тому, что расчленители России попытаются провести свой враждебный и нелепый опыт даже в необольшевистском хаосе, обманно выдавая его за высшее торжество «свободы», «демократии» и «федерализма» — российским народам и племенам на погибель, авантюристам, жаждущим политической карьеры, на «процветание», врагам России — на торжество».

«Народы бывшей России, расчленяйтесь!» Если будет утверждаться этот лозунг, «то откроются две возможности: или внутри России встанет русская национальная диктатура, которая возьмет в свои руки крепкие бразды правления, погасит этот гибельный лозунг и поведет Россию к единству, пресекая все и всякие сепаратистские движения в стране, или же такая диктатура не сложится, и в стране начнется непредставимый хаос передвижений, возвращений, отмщений, погромов, развала транспорта, безработицы, голода, холода и безвластия».

…Думаю, что мы делаем ошибку, вот почему я так серьезно обеспокоен. Наблюдая за реакцией общества на минские соглашения, с ужасом и тоской осознал: наши люди еще не понимают, что лишаются страны. (Это повлияло и на саму церемонию передачи «ядерной кнопки». Точнее, на более чем скромную обстановку. — Е.В.)

Мне передали, что президент России возмущен и отказывается встретиться, как мы условились, в назначенное время. Предлагает встретиться «в нейтральном месте».(?!)

Пришли ко мне маршал Шапошников и офицеры, которые технически обслуживают систему ядерных команд. Никаких других процедур проводов президента СССР, как это принято в цивилизованном мире, не было…

Ни один из президентов суверенных государств, хотя с большинством из них меня связывали многолетние близкие товарищеские отношения — не счел возможным не только приехать в эти дни в Москву, но и не позвонил мне.

Ельцин же торопился. Некорректно, неточно по фактической стороне и в довольно грубой форме информировал журналистов о нашей с ним встрече 23 декабря. Потом последовали другие шаги, оставившие не только у меня, но и у общественности неприятное ощущение.

Иными словами, политики спасали свои посты. Устранить Горбачева любой ценой — пусть даже ценой устранения Союза. Другого пути не было. «Эти люди не любят свою страну и потому никакой ответственности за нее нести не могут», — к такому выводу придет известный политолог Сергей Караганов.

И вот мы уже имеем поистине уникальную возможность наблюдать уход со своего поста Ельцина и сравнивать его с добровольной отставкой Горбачева, тоже случившейся под Новый год. Ельцин проведет праздник в кругу семьи. Горбачев одобрит его шаг — создан задел для преемственности власти…

* * *

Союз Советских Социалистических Республик вполне сравним с живым организмом, который был болен и нуждался в самом вдумчивом отношении к нему. СССР — не просто неодушевленный государственный организм. СССР — это, прежде всего, многие сотни миллионов людей с их судьбами и заботами. И те, кто приступил к лечению больной страны, не вправе были забывать, что их действия напрямую скажутся на судьбе ее многомиллионного населения. Но, видно, политикам недосуг думать об этом. И они взяли на вооружение издревле известный принцип: «Лес рубят — щепки (читай — люди) летят».

Вместо профилактики и терапии мы привыкли доверять хирургическому вмешательству. Но чтобы лечить организм путем отсечения головы?.. Такой практики человечество еще не знало. Ничто-же сумняшеся, они взяли и отсекли ей голову.

Но этим политики не ограничились. Ни один хирург не осмелится вскрывать тело пациента и делать ему операцию, если он не уверен в своих знаниях, а также в наличии необходимых инструментария и медикаментов. Политики же осмеливаются проделывать это с целой страной. Вскрыв тупым и ржавым политическим ножом тело страны, перерезав артерии и вены, другие сосуды и ткани, они отложили свой негодный инструмент на долгие годы, на десятилетия, и думают, как им быть дальше…

Естественно, из вскрытых кровеносных сосудов, как в переносном, так и в прямом смысле, брызнула кровь. Обезглавленный и развороченный организм великого государства на глазах всего мирового сообщества истекает кровью и угасает.

Могли после Беловежской пути прибежать к Горбачеву офицеры со словами: «Прикажи, и мы принесем к твоим ногам головы твоих злодеев. Не хотим быть государством притесненных». Этого не случилось… Руслан Хасбулатов позднее скажет: «Хотите знать, как бы действовал я на месте Горба-чева? Тут же выслал бы десант, и всех — в Лефортово!..»

И потом. Договор-то о расчленении Союза так и не был ратифицирован Верховным Советом… Вот так. На бумаге — СССР пока все еще существует… Как рожденный ошибкой писаря подпоручик Киже у Юрия Тынянова.

 

Президент Лир

А теперь обратимся к имперским проблемам. Сразу скажем: эти вопросы настолько сложны, что даже не только в отдельной главе, но и в отдельном исследовании можно коснуться их лишь отчасти. Именно — коснуться, а не рассмотреть глубоко. Но и обойти их молчанием тоже нельзя, так как и раньше, и сейчас эти проблемы влияют на настроение людей, на их поведение.

«А никакой империи и не было вовсе!», — скажет кто-то. Нет, была. Другое дело, что российская империя была особой. Вспомним Китайскую, Римскую, Османскую, Британскую и Австро-Венгерскую… Возможно, как по учению А. Тойнби существуют различные цивилизации, также и империи непохожи одна на другую. И здесь играют роль всевозможные факторы: время, территория, национальные особенности, отношения метрополии и окраин…

Россия никогда не грабила свои метрополии, как, скажем, британцы, испанцы, немцы. А в советское время, особенно в последние десятилетия, Москва помогала национальным окраинам иной раз больше, чем центральной России. Естественно, чтобы удержать их экономически. Но чем дальше, тем меньше у нее на это оставалось сил. И в этом — тоже одна из причин крушения СССР.

Сама Советская Россия была «задворками» великой империи, ее заложницей!

Распад СССР больно ударил по национальному достоинству россиян. Обрушилось то, во что многие свято верили, рухнуло то, что казалось незыблемым, что было всегда предметом национальной гордости. И еще важный аспект: беды сегодняшней России, неустроенность нашей жизни — подогревают сожаления об СССР. Жили бы мы богато и счастливо — и многое выглядело бы по-другому.

Прежний наш гимн начинался со слов: «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь». Ну, а раз сказано, что республики — свободные, то чего тогда недоумевать, что они вышли из состава Союза? Сплотила их — навеки — великая Русь. Приходится без конца удивляться тем, кто слепо верит в различные лозунги, призывы, обещания… Особенно если они обещаны на века.

А ведь были же люди, которые предупреждали о распаде СССР. Возьмем для примера книгу А. Амальрика «Доживет ли СССР до 1984 года». Французская писательница, политолог, более 10 лет назад написала книгу «Взорванная империя» и за нее получила высочайшее звание академика — «бессмертной». В этих работах дан глубокий анализ внутренних причин, тех процессов, предопределивших постепенный развал СССР, и в первую очередь — нежизненность, искусственность его политической системы. Эти процессы тлели изнутри.

Глобальная политика СССР, по сути, принесла русский народ в жертву этой идее. Оставшиеся «за рубежом» терпят унижения, о них государство вспоминает в лучшем случае только раз в четыре года — в день очередных выборов… Такова «железная поступь» истории. И безответственность «вождей», банкующих судьбами народов, здесь проявилась в полной мере.

Ситуация распада Союза обострялась тем, что никогда Россия не знала нормальной, цивилизованной передачи властных полномочий из одних рук в другие. Более того. Никто из руководителей огромной страны — на протяжении всей ее истории — не считал необходимым отчитываться перед миллионами людей о результатах своей деятельности. В том числе и о расходовании бюджетных средств. Попытки быть понятыми и услышанными предприняли единицы, разве что Екатерина Вторая, Ленин в своем «Завещании» (текст его десятилетиями тщательно скрывался), Хрущев. (Как вспоминает его сын, стенограмма заседаний Президиума ЦК от 13 и 14 октября 1964 года исчезла. Видимо, она была уничтожена во избежание ее изучения в будущем. Сохранились чудом фрагменты записей Петра Ефимовича Шелеста — он вел их во время заседаний. Хрущев был подавлен, изолирован, но нашел в себе мужество произнести: «Я благодарю за то, что все же кое-что сказали положительного о моей деятельности. Рад за Президиум в целом, за его зрелость. В формировании этой зрелости есть крупинка и моей работы».

Горбачев, в отличие от всех предыдущих руководителей страны, также постарался хоть как-то обозначить свою позицию — в «Обращении к народу» и своих биографических книгах…

Американский исследователь Леон Рестинг (он занимается психологией политики) полагает, что Горбачев — глубоко авторитарный человек. С оппозицией для него диалог невозможен. Горбачев так и не нашел в себе силы пойти навстречу Сахарову, сблизиться с ним и не использовал в полной мере политический капитал, который приобрел, освободив Сахарова и вернув его к активной политической жизни.

Авторитарность помогла признать факт поражения Советского Союза в «холодной войне», принять решение об уходе из Европы и Афганистана, начать процесс разоружения.

«Ничего не вижу», «Ничего не слышу», «Ничем не управляю» — такую подпись дал своим карикатурам американский художник Арон Лайкин. Но американский же публицист Роберт Кайзер утверждает в своей книге «Лидер пролога», что Михаил Горбачев войдет в историю как великий реформатор. Р. Кайзер — заместитель главного редактора газеты «Вашингтон пост». Он был в 1971–1974 годах ее корреспондентом в Москве… Политическую роль Горбачева, считает этот публицист, истории еще предстоит оценить.

«Горбачев страдал от ряда личных недостатков. Один из них — неспособность правильно выбирать помощников… За исключением Яковлева и Шеварднадзе Горбачеву никогда не удавалось подобрать себе достойных коллег. Он сделал очень много неудачных назначений, от Лигачева, который был первым из его заместителей, и Рыжкова в качестве премьера, до Мураховского, коллеги по Ставрополю, на должность главы созданного в 1986 году агропромышленного комитета…

Горбачев никогда не чувствовал себя комфортно с нестандартными людьми — он предпочитал послушных партийцев… Их встревожило бы внезапное появление у Горбачева свиты из либерально настроенных интеллектуалов без какого-либо партийного прошлого».

Горбачев же говорил о своем окружении: «Меня тянуло к вольнолюбивой части общества, я многое прощал этим людям, то, в частности, что они как кавалеристы, ковбои…»

Одной из причин, объясняющей дефицит талантливых людей во власти, является избыточная самоуверенность Горбачева. Он ничуть не сомневался, что легко получит поддержку большинства делегатов XIX партийной конференции за счет введения демократических процедур делегирования, которыми, как оказалось, можно было легко манипулировать.

Опять-таки из-за излишней самоуверенности Горбачев пренебрег необходимостью создать новую систему взамен той, которую успешно демонтировал. Он, по-видимому, убедил себя, что может откладывать эту задачу — на три, четыре года, затем на пять. А на шестой год он столкнулся с результатами своего промедления.

Подвело его также и тщеславие. Он верил исключительно в свои собственные таланты и, в частности, преувеличивал собственную популярность. К чему это приводило, ясно. Вот что сказал президент Татарстана М. Каримов: «Это было его право объявлять о сложении с себя полномочий генсека. Но говорить о самороспуске партии, о судьбе ее имущества, собственности — это должен решать либо Пленум, либо съезд партии».

Горбачев позволил себе на некоторое время стать как раз одним из тех, против кого он боролся с 1985 года, — упрямым чиновником, стремящимся во что бы то ни стало сохранить свою власть.

Его любовь к власти не должна представляться чем-то удивительным. Это был человек, потративший двадцать три года на Ставрополье для того, чтобы добиться доступа к власти в Москве…

Тщеславие также подогревало аппетит Горбачева к привилегиям, приносимым его креслом. Его новые огромные дачи в Москве и его роскошная вилла на мысе Форос на побережье Черного моря изобличают слабость к роскоши.

Сергей Григорьев долгие годы был его бессменным помощником. «Он был оторван от того, что происходило, настолько, что полагался на льстецов, и уделял больше внимания подхалимам, чем правдолюбцам, потому что они говорили неприятные вещи… Меня всегда удивляло, насколько он был уверен в том, что знает правильные ответы на все вопросы. Он бы не потерпел, если бы кто-то сказал: «Знаете, Михаил Сергеевич, люди по горло сыты этой историей с социализмом. Они его презирают». Когда он говорил, что социализм глубоко укоренился в наших людях и народ его обожает, каждый либо поддакивал — «О да, конечно, в самом деле», — или отмалчивался. Если ему противоречили, он приходил в бешенство».

1 мая 1990 года мимо Мавзолея шли уже не просто «представители трудящихся», а простые люди, уже познавшие свободу. Они в числе других несли лозунги — мягкие насмешки над лидером. Горбачев был так возмущен, что покинул трибуну, скомкав тем самым официальную часть праздника.

Как и другие его предшественники на посту руководителя страны, он был уверен в том, что без его соизволения никто не посмеет сделать ни единого шага…

…Складывается впечатление, что Горбачев никогда не чувствовал себя комфортно с новыми людьми, которых выдвигала его собственная политика, — прогрессивными либералами, которые действительно верили в демократию и вели себя соответственно…

Его нетерпимое отношение к межрегиональной группе депутатов, обострившееся в связи с дискуссией о его избрании на пост президента, усугубило ситуацию. Многие, кто подобно Юрию Афанасьеву вышел из партии в 1990 году, заняли резко антигорбачевскую позицию, утверждая, что он отстает от темпа перемен и превращается в помеху. После переворота многие демократы решили, что потребность в Горбачеве отпала. М. Горбачев оказался неспособным к практическому разрешению государственных проблем. В связи с отсутствием четких представлений о будущих своих шагах, связанных с перестройкой государственного механизма, он плелся за событиями сзади, даже не пытаясь их догнать. Поэтому перестройка шла по воле складывающейся стихии, продиктованной агрессивной оппозицией.

…Каким бы ни было объяснение, последствия слепоты Горбачева очевидны. Только после пяти лет у власти он начал понимать масштаб и суть межэтнических проблем, которые в конце концов привели к тому, что Советский Союз распался. Может быть, такой союз изначально был обречен. Ирония истории заключается в том, что реформы Горбачева ускорили его конец.

Некомпетентность Горбачева в экономических вопросах также часто подводила его.

Бри Михаэль — профессор Берлинского университета имени Гумбольдта: «Блеск и нищета самоликвидации советского государственного социализма определили силу и слабость этой личности.

Такой подход дает возможность осознать, что Горбачев оказывался по преимуществу исполнителем уже вынесенного историей приговора государству и системе. Самобытность Горбачева в том, что он как человек и как политик был ярким представителем поздней советской элиты с человеческим лицом».

Добавим: чрезвычайно противоречивой личностью. Но был ли он только человеком разрушающим?

«Мы люди культуры борьбы. Культуры разрушения. Культуры баррикад. Культура борьбы, ее ценности, символика, мифы — сегодня главное препятствие к гражданскому миру. Сегодня никто не говорит о вечных загадках, о жизни, о смерти, о даре — быть. Даже интеллектуалы. Мы все говорим о ненависти», — в беседе с Горбачевым скажет писательница Светлана Алексиевич.

Результаты от перестройки в обществе хотели получить немедленно, «здесь и сейчас». А они-то все равно скажутся через поколение-другое… Не теперь. «Ваша главная проблема состоит в том, что сейчас закладываются новые формы жизни на 200–300 лет вперед, а люди живут и хотят жить сейчас. Как совместить то и другое?» — обратится к президенту Леонид Леонов…

 

Горбачееы на концерте Малера

Важным для понимания личности Горбачева автору этой книги показался его рассказ о посещении концерта Малера. Президент под эту музыку уходил со своего поста. Шел 1991 год.

«В последние два года жизнь набрала такой темп, что мне мало удавалось выделить времени для художественной литературы, для музыки, особенно симфонической, которую я очень люблю. Как-то во второй половине декабря, когда в Москве выступали оркестры под управлением Клаудио Аб-бадо, я решил все же пойти на концерт. Это был незабываемый вечер. Впервые, кстати, познакомился с музыкой Малера, да еще в таком прекрасном исполнении.

Оказывается, Малера у нас долгое время «не пускали», как и Вагнера. Поэтому практически он был недоступен нам… То, что исполнялось, — это потрясающая вещь! У меня было такое ощущение, что это о нас, о нашем перестроечном времени. Со всеми его страстями, борениями. Потрясающая музыка! Тут не только человеческие страсти, но и большие философские обобщения — на них построен весь этот концерт Малера.

Впечатление осталось очень сильное… Думал отдохнуть — не получилось. Было какое-то состояние полного отключения от всего остального, поглощенности лишь музыкой. Для меня это было как открытие… Наверное, мое тогдашнее состояние как-то соответствовало этой музыке. И Раиса Максимовна точно так же ее восприняла. Когда мы встретились после концерта с Клаудио Аббадо — он сам захотел этого, и мы тоже хотели, ведь это сейчас мировая величина, дирижер номер один, — то Раиса Максимовна ему сказала: знаете, я потрясена этой музыкой… И спрашивает: как вы трактуете финал? У меня, говорит, осталось ощущение безысходности… Он запротестовал — нет, нет, есть выход. Он понял ее состояние. И снова повторил: есть, есть выход.

Симфоническая музыка — это, может быть, наиболее высокая форма абстракции, философского обобщения. Я воспринимаю настоящую музыку как выражение философских позиций, размышлений, исканий. Там у Малера есть такие места, особенно в первой части, когда звучат виолончели и альты, и это потрясает, ты просто долго не можешь выйти из этого состояния. И это словами не выразишь, никогда не выразишь.

В музыке Малера звучит тема жизни и смерти — я так воспринял. Тема борьбы, трагической борьбы. Есть просветление, но все на фоне борьбы. И я думаю: так ведь и в жизни — если нет движения, то все, это конец. А раз есть движение — то всегда в нем есть и противоборство, противоречие… Умение передавать это в музыке, свойственное таким композиторам, которые ощущают, воспринимают драму своего времени, своей эпохи, — это, конечно, огромное достижение человеческого духа. Малер это сумел. А Вагнер! Я ведь только в последние годы прослушал несколько вагнеровских записей. Какие вещи, какой композитор! Могут сказать, что оптимизма, уверенности он не прибавляет, скорее сомнений. Но человек остается человеком и способен сделать все, выбраться из любого кризисного состояния, пока может и ему позволяют размышлять, думать, творить. А мы вот были скованы, нас эта система держала в узде, мы были подавлены интеллектуально, закомплексованы, и, конечно, нам было не до Вагнера. Все должно было быть просто, как дважды два — четыре.

Если же говорить о чтении… Был такой исследователь, историк, хорошо владевший пером, — Валишевский, поляк. О нем высоко отзывался Лев Толстой. Так вот, как раз в декабре я читал его книжку «Смутное время». После Ивана Г розного страна осталась в таком состоянии, с такими страстями, с такими баталиями, что это время и государство требовали сильной власти. Г розный удерживал государство жестокостью. Старший сын погиб от его руки. Престол занял младший сын Федор Иоаннович, которого считали блаженным. А государство требовало колоссальной воли, огромных способностей. И вот начинаются процессы, которые получили название Смутного времени.

Для меня такое чтение — это процесс познания, размышлений. Иногда одна фраза может натолкнуть на далеко идущие выводы, раздумья. Потом к ним снова и снова возвращаешься, сопоставляешь, сравниваешь. Моя обычная привычка — читаю сразу несколько книг. Примерно тогда же читал интересную книгу нашего историка Авреха «Реформа Столыпина».

…Сейчас взгляды начали менять и западные эксперты, они сокращают в 2–3 раза сроки, нужные, чтобы человеку взять в руки и наладить народное хозяйство. То есть речь идет о том, что через 10 лет можно видеть хороший рынок и устойчивое, стабильное развитие экономики. Помните, прежде они говорили, что понадобится 25 лет, т. е. до 2030 года. Я разделяю их выводы. Но думаю, что чувство подлинной свободы утвердится в людях через два-три поколения…

Я глубоко переживаю в связи с тем, что нам не удалось добиться необходимой синхронности между разрушением старых и возникновением новых форм жизни. Уже в самом начале можно было больше сделать для разрушения бюрократических структур. Но вместе с тем — гораздо энергичнее содействовать созданию новых, демократических механизмов управления экономикой и обществом в целом.

Я не верю в мистику, в предсказания… Но я думаю, что мы должны допустить, что человек — сложное явление, и его нельзя из природы вырвать, он подвержен воздействию не только условий жизни, бытовой стороне, но и каким-то другим вещам. Сознание исходит из той же природы, порождением которой мы являемся, но далеко ее не знаем, поэтому трудно поставить о себе последнюю точку…

…Всю мою жизнь сопровождает желание жить».

 

Горбачев и Ельцин

Никогда еще, наверное, мировая история не знала столь крупных и захватывающих политических драм, как эта. Запутанная история их нелегких взаимоотношений. Вечные союзники и вечные оппоненты… Тема поистине неисчерпаемая как для художников, так и для ученых…

Четко стоит только один вопрос, возникавший и при Горбачеве, и при Ельцине: «Кто управляет страной?»

История развивается по ей одной и Богу ведомым законам. Повторяясь при этом так, как посчитает нужным… Ни один, ни другой так и не смогут добиться согласия среди демократических сил… Оказавшись на вершине власти, Ельцин встал на путь повального нарушения действующих в стране норм права. В связи с этим многократно и совершенно объективно назревал вопрос об отрешении президента от занимаемой им должности. При исполнении своих обязанностей он действовал так же, как действовал бы вор в законе, которому поручили бороться с преступностью.

И теперь уже не Ельцин спешит на выручку Горбачеву, как в августовские дни 1991-го, а, наоборот, Горбачев заявит:

— Хочу помочь Ельцину. У него сейчас непростая роль. Я сказал ему: до тех пор, пока будут продолжаться демократические преобразования, реформы, я буду вам оказывать поддержку и защищать от нападок.

Были определенные опасения у первого всенародно избранного президента России: не возглавит ли Горбачев оппозицию? Но — против КОГО? Против какого курса? Какой политической линии? Этого не произошло.

Сам же Горбачев, кажется, сделал все возможное и даже невозможное, чтобы после его прихода к власти такая оппозиция возникла, во главе с Ельциным.

И Горбачев, и Ельцин стали героями передачи «Куклы», и это прекрасно. Но они за десятилетия своего пребывания у власти так и не стали героями настоящего художественного полотна. И вот это худо. Тут есть над чем поразмыслить. Как представляется, у нас все еще впереди, и что-то масштабное в искусстве обязательно должно появиться.

Одни писатели доказывают нам, что в Форосе Горбачев по-настоящему испугался именно Ельцина, его активности в те дни, а не гэкачепистов. Именно страхом перед своими, надо полагать, и был вызван тогда сердечный приступ Раисы Максимовны.

Но вот только что прочла в новой художественно-публицистической книге Андрея Караулова следующее. Ельцин, «нашкодив», после «заговора троих» отсиживается в бункере Белого дома, глубоко под землей, и дрожит от страха. Он боялся Горбачева!.. Засылал гонцов, чтобы те выяснили, «в духе барин» или нет, можно ли показаться ему на глаза…

Сегодня, сейчас понятно, что все-таки Горбачеву досталось вынести от Ельцина неизмеримо больше, чем Ельцину — от Горбачева. По сути, ведь Ельцин был недолго в опале. Это все трюк, рассчитанный на штурм власти. А вот нападки на Горбачева после его ухода с поста президента — реальность. Он был вынужден даже заявить: «Если меня будут выгонять, я все равно не уеду из страны!»

Именно Горбачев один из тех, кто сделал Ельцина. Так что настоящего противостояния между ними не было и не могло быть.

Как ни покажется странным, нормальным отношениям между ними в чем-то невольно препятствовала… Горбачева. По версии Александра Коржакова, «в какой-то момент Ельцина стала раздражать болтовня Горбачева. Еще больше действовало на нервы возрастающее влияние Раисы Максимовны. Она открыто вмешивалась не только в государственные дела, но и безапелляционным тоном раздавала команды. Указывала, например, как переставить мебель в кабинете мужа.

Барсуков и Крапивин рассказывали, как она ходила по Большому Кремлевскому дворцу и пальцем показывала: это убрать, это отремонтировать, это заменить. В кабинете мужа по ее приказанию генерал Плеханов, руководитель охраны президента СССР, передвигал неподъемные бронзовые торшеры в присутствии подчиненных».

Вообще треугольник — Горбачев — Ельцин — государственная недвижимость — довольно любопытен, заслуживает отдельного рассмотрения. Коржаков приводит такой эпизод. Горбачев предложил Ельцину с семьей переехать на служебную дачу, с которой только что съехал сам. И тот, даже не дождавшись ремонта, перебрался. Такого еще за всю партийную историю не случалось. Обычно хоть косметический ремонт, но полагалось сделать. Горбачевы уехали. Сняли картины со стен, на обоях остались светлые пятна. Г де-то торчали гвозди из стены. И сразу же сюда приехал Ельцин.

Спешка Ельцина объяснялась просто — он хотел показать, что ничем после Горбачева не брезгует. Я думаю, что Борис Николаевич никогда бы не дошел до столь высокого поста, если бы у него не было беспрекословного партийного чинопочитания».

Дальше — больше. На приступ чинопочитания зато мало походит ультиматум Ельцина в декабре 1991 года: Горбачевы должны «очистить помещения»… за два часа!.. К чему такая спешка? Понятно, что никакой необходимости в столь скором переезде нет. Впереди — четыре года пребывания у власти. Но нет, надо все-таки показать, кто здесь теперь хозяин…

«Духовность и как крайнее ее проявление — русская дурь — и есть наша отличительная черта, наше главное богатство», — не без ноты печали замечает известный литературный критик Лев Анненский.

…Ельцин стал известен после речи на XXVII съезде КПСС. Только что назначенный секретарь МГК довольно резко призвал к смене партийного стиля. Остальные обтекаемо хвалили курс партии, а Лигачев учил строить социализм. В кулуарах делегаты посмеивались над незрелым политиком, который точно сломает себе шею. Но дольше всех «на коне» продержался именно Ельцин.

Самым симптоматичным в событиях 19–22 августа (и главным отличием их от настоящих военных переворотов) было наличие в Белом доме всевозможной связи. Ельцину и его окружению не только дали проехать в Белый дом, но и оставили им «вертушки». Белый дом, окруженный двумя кольцами, армией и милицией, являл собой идеальную биржевую сессию. В кулуарах ее разыгрывались лоты квазисобственности. Невидимая рука рынка расставила всех по местам, соответствующим новым весовым категориям.

Для получения самого крупного павловского куска собственности, конвертации ее в приватизационную, внешнеторговую квазисобственность — ваучеры, квоты и лицензии — было необходимо упростить общественную структуру «Россия-Союз». Поэтому власти понадобилась голова, наиболее подходящая для выбивания замка на закромах Родины. Им стал верный марксист-ленинец, видный деятель антикоммунистического движения Бурбулис.

Невозможно удержаться от сравнения Ельцина и Брежнева. Оба сменили аграриев-миротворцев во главе политических сил, где доминировал ВПК. Обе победы превратили их из энергичных лидеров в затворников на госдачах — завидовской, Горки-9. Только Брежнева обуздала не финансовая, а госплановская номенклатура.

 

Об обвинениях в коррупции

Ельцин не преминул воспользоваться даже своим переездом на оставленную генсеком дачу и развернул целую крупномасштабную операцию по обвинению Горбачева в коррупции (ведь теперь он был не так для него опасен). Отрывок из книги «Исповедь на заданную тему»: «Про дачу — отдельный рассказ. До меня она принадлежала Горбачеву, он переехал в другую, выстроенную для него.

Уже снаружи дача убивала своими огромными размерами. Вошли в дом — холл метров пятьдесят с камином: мрамор, паркет, ковры, люстры, роскошная мебель. Идем дальше. Одна комната, вторая, третья, четвертая, в каждой — цветной телевизор. Здесь же, на первом этаже, огромная веранда со стеклянным потолком, кинозал с бильярдом… обеденный зал с немыслимым столом метров десять длиной, за ним кухня, целый комбинат питания с подземным холодильником. Поднялись на второй этаж по ступенькам широкой лестницы. Опять огромный холл с камином, из него выход в солярий — стоят шезлонги, кресла-качалки. Дальше кабинет, спальня, еще две комнаты, непонятно для чего, опять туалеты, ванные. И всюду хрусталь, старинные и модерновые люстры, ковры, дубовый паркет и все такое прочее.

Когда мы закончили обход, старший охраны радостно спросил: «Ну, как?» Я что-то невнятно промычал. Семья же была просто ошарашена и подавлена. Больше всего убивала бессмысленность всего этого…

А кто платит за все это? Платит Девятое управление КГБ. Интересно, по какой статье списываются эти расходы? Борьба со шпионами? Подкуп иностранных граждан? Или по более романтичной статье, например, космическая разведка?..»

Слухи возникали подчас самые невероятные. Михаил Сергеевич в открытую смеялся над тем, что якобы после 1991 года Раиса Максимовна живет на Багамских островах, и что у семьи семь дач. Раиса Максимовна расстраивалась и только тихонько плакала…

* * *

Фотографии, фотографии… Вот Горбачев кормит вместе с женой белочку на берегу Енисея (1986). Принимает Тэтчер в Кремле (1987). Вот Горбачев ведет полемику с академиком Сахаровым на втором съезде народных депутатов (1989). Произносит присягу президента 15 марта 1990 года. Сажает в Токио Дерево Дружбы вместе с Тосики Кайфу. Толпа народа с «антигорбачевскими» транспарантами, и на одном из них написано: «Сусанин, куда ты нас завел?»

 

Горбачев о будущем страны

Судьба России предопределена ее географией. Окруженная наибольшим количеством соседей и отделенная от них холодами, Россия являлась естественным укрытием для кочевых племен. (Насколько они были «дикими», еще вопрос. Единого мнения на этот счет нет.) Выстроив многонациональное государство, Россия стала огромным «термостатом», вбирающим отрицательную энергию кризисов южных и западных соседей. В итоге сложилась глобальная общность, а инерция оказалась такова, что Европа и Азия оказались в водовороте общего кризиса.

И только с появлением у России партнера и противовеса, когда счастливо изолированные до этого США оказались втянуты в старосветские дела, динамика кризиса развернулась.

— Меня уже замучили вопросом: «Кто Вы, товарищ Горбачев?» — отмечает Михаил Сергеевич в беседе с журналистом «Литературной газеты» Юрием Щекочихиным. — Нередко спрашивают: «Удовлетворены ли Вы развитием событий в последние годы? И если бы Вам пришлось снова начинать перестройку, Вы действовали бы также?»

Мой принципиальный выбор — выбор в пользу глубокого реформирования общества, демократического преобразования страны — в любом случае был бы точно таким же, каким он был. И общий стратегический курс тоже был бы таким же.

Но вот что касается конкретного развития процессов в рамках этого выбора, тактики его осуществления, я бы, наверное, что-то уточнил, что-то сделал по-другому или в другом порядке.

Осмысливая пройденный путь, я бы сформулировал сейчас некоторые выводы, опирающиеся на уроки пройденного. Разумеется, они нужны прежде всего нам самим: ведь начатые преобразования далеко не окончены, очень многое еще впереди. Но эти выводы могут представлять интерес и для других — для международного сообщества в целом. Суть осуществленных изменений, как я их понимаю сегодня, — освобождение общества от несвободы, обеспечение условий для принятия людьми решений в собственных интересах, на основе здравого смысла, без давления официальной идеологии. Это относится ко всем сферам жизни — будь то экономика, политика, удовлетворение культурных потребностей. Каким бы я хотел видеть наше общество в идеале? Я хотел бы видеть общество свободных людей, общество человека труда и для человека труда, строящееся на принципах гуманизма, демократии и социальной справедливости.

Я хотел бы видеть общество, основанное на разнообразии форм собственности, обеспечивающих человеку положение хозяина и неограниченные возможности для проявления инициативы и способностей, в котором экономическое развитие базируется на саморегулировании при координирующей роли государства.

Я хотел бы видеть общество, обеспечивающее всевластие народа, всю полноту прав человека, вобравшее лучшие демократические завоевания человечества.

Я хотел бы видеть общество реального равноправия всех наций и народностей, создающее все условия для их всестороннего развития, гармонизации межнациональных отношений в рамках федерации или отношений конфедерации совершенно нового типа, усвоившее негативный опыт межнациональных отношений, накопленных мировым сообществом к концу XX века.

Никто и никогда не реализовывал специально разработанную концепцию по разрушению социализма. Нет, пока существует человек, и человек мыслящий, — он будет искать. И христианство — поиск, и Томмазо Кампанелла — поиск… Поиски будут продолжаться на основе сближения, а не противостояния, на основе синтеза опыта всех народов. И поиски будут нас подвигать к более демократическому, справедливому обществу. Элементы социализма — они везде присутствуют.

Горький опыт окончательно убедил меня в антигуманности и бесперспективности той модели «социализма», которая была навязана Сталиным и которая никаким социализмом на деле не являлась. Однако ценности, заключенные в социалистической идее — социальная справедливость, неотчуждаемые права и свободы человека, равноправие народов, мир, исключающий военные средства в межгосударственных отношениях, — эти ценности, по сути, смыкаются с общечеловеческими интересами и исчезнуть не могут.

Вообще мне представляется теперь изжившей себя утвердившаяся со второй половины XIX века антиномия социализм-капитализм. Перед нами стоит совсем другой выбор — общество, идущее к гибели, или общество надежды и спасения.

Хорошо помню свою встречу в ноябре 1985 года с делегацией конгресса ученых-лауреатов Нобелевской премии. Это были Дж. Уолд (США),Т. Книппенберг и С. Габриель (Нидерланды), А. Энглендер (Австрия), А. М. Прохоров (СССР). Присутствовали также академики А. П. Александров и Е. П. Велихов. Беседовал я с ними незадолго до поездки в Женеву на первую свою встречу с президентом Рейганом. (Нас ждал острый разговор.) Они передали мне обращение от имени участников своего конгресса: о возможных последствиях применения ядерного оружия, о значении запрета на ядерные испытания, об опасности милитаризации космоса. Мы говорили о том, что путь к безопасности через вооружение взаимосвязан с усилиями по достижению достойного человека существования.

Вот эти слова — ключевые. И как же непросто это достойное существование достигается…

…Листаю одну презамечательную небольшую книжку — это сборник статей… О ней позже, прежде — цитата: «Представители власти, юнцы, вчерашние политические блондины, сегодня интенсивные рыжие… Ведь каждый из них, наверное, считает себя носителем новой, социально-гуманной справедливой власти, и каждый обязан ответить и лично за себя, и за всю армию строителей новой жизни. Ведь таково идеальное назначение, не правда ли? Ведь это именно они сменили старых сеятелей «разумного, доброго, вечного»? Что же именно нового, много ли разумного и доброго вносят они непосредственно в быт, в тяжелую жизнь голодных будней?»

А то и вносят, что: «Сейчас человек измотался, замучился, на тысячу кусков разрывается сердце его от тоски, злости, разочарований, отчаяния, замучился человек и сам себе жалок, неприятен, противен. Некоторые, скрывая свою боль из ложного стыда, все еще форсят, орут, скандалят, притворяются сильными людьми, но они глубоко несчастны, смертельно устали.

Что же излечит нас, что воскресит наши силы, что может изнутри обновить нас? Только вера в самих себя и ничто иное. Мы слишком многое забыли в драке за власть и кусок хлеба».

Кто же, кто же этот автор? Который так правдиво и чутко уловил атмосферу дня сегодняшнего? Трудно поверить, но это… А. М. Горький. «Великий пролетарский писатель», который, если верить совсем недавним хрестоматийно-литературоведческим всхлипам, отдал все силы служению революции. А книжечка его называется «Несвоевременные мысли», где собраны статьи Горького, написанные им в 1917–1918 годах, когда он был редактором газеты «Новая жизнь». И ни одна из цитат не подогнана к нашей действительности, не притянута за уши. Писатель верил в свой народ:

«По фигурности мысли и чувства, русский народ — самый благодарный материал для художника.

Я думаю, что когда этот удивительный народ отмучается от всего, что тяготит и пугает его, когда он начнет работать с полным сознанием культурного и, так сказать, религиозного, весь мир связующего значения труда — он будет жить сказочной героической жизнью и многому научит этот, уставший и обезумевший от преступлений, мир».

 

О Фонде Горбачева

(по материалам в Интернете)

Фонд ставит перед собой цель — всемерно содействовать развитию прикладных и фундаментальных исследований, использованию научных знаний в интересах укрепления нравственных, гуманистических начал в жизни человека и общества, становлению ученых и политиков нового поколения.

В работе Фонда принимают участие известные ученые политологи, социологи, специалисты ведущих направлений гуманитарных наук России, а также ряда стран Европы, США, Канады, Японии и др. Фонд имеет свои отделения и представительства в Германии, Швейцарии, США.

Наиболее существенных исследовательских проектов фонда несколько. Это «Проблемы безопасности России», «Урегулирование и предотвращение конфликтов в изменяющемся российском обществе» — комплексная программа, проводимая Фондом совместно с корпорацией Карнеги, направленная на выработку концепции национальных интересов и приоритетов России и практического налаживания конфликтологического мониторинга и менеджмента межнациональных отношений и устранение «болевых точек».

Ряд проектов в рамках совместного Траст-Фонда Университета Калгари (Канада) и Горбачев-Фонда посвящены таким актуальным вопросам, как послевузовская подготовка предпринимателей, фермерство и рынок, социально-экономическое развитие Южного Кузбасса, пенсионная система, система страхования от безработицы в России, реформа здравоохранения в Новосибирске, вопросы природопользования в районе проживания саамов на Кольском полуострове.

Новгородский проект «Прорыв в постиндустриальное общество» представляет собой попытку создания «пилотной» модели перехода России на рельсы постиндустриального развития путем радикального преобразования всей информационной, культурной инфраструктуры и образовательной среды. Проект осуществляется фондом совместно с администрацией Новгородского региона, американской компанией «Телеком», Школой культурной политики, Международным Банком Реконструкции и Развития, отечественными и зарубежными предпринимателями.

Программа социокультурного взаимодействия Запад — Россия после «холодной войны» представляет собой комплексную программу встреч, подготовки монографий, создание международного Фонда поддержки русской культуры с участием М. Горбачева, Г. Киссинджера, Г.-Д. Геншера, подготовку выставки русских художников в Хильдесхайме в сентябре 1996 г., образование международного Института русских художественных ремесел в Гифхорне (Германия) — проект МОСТ. Сюда же можно отнести и системные разработки и публикации «Модернизация национальной культуры — поиски национальной модели перехода России к рынку и демократии», «Перестройка — 10 лет спустя», «Россия на рубеже XXI века».

В Фонде организованы лектории в помощь учителям истории и культуры, старшеклассникам. Он оказывает содействие лицею «Воробьевы горы», Российскому Центру демократической культуры, охватывающему учебные заведения более чем 20 регионов России.

Большое значение придается благотворительной деятельности. Так, на привлеченные средства и на личные пожертвования президента Фонда был построен и успешно работает первый в стране Центр трансплантации костного мозга для детей, создана национальная научная школа русской детской гематологии, поставляются медицинское оборудование и лекарственные препараты для НИИ детской онкологии и гематологии, детских больниц, роддомов и интернатов страны.

Для развития благотворительности создан и действует Международный Фонд в поддержку детского здравоохранения.

 

О Нобелевской премии

Не припомню, кто именно из журналистов сказал о русских лауреатах Нобелевской премии: «Стоит человеку стать лауреатом, ему с гарантией не найдется места под небом необъятной Родины!..»

Очень точно замечено — имея в виду Бунина и Пастернака, Сахарова и Бродского. И Горбачева — тоже, которого «выдавливали» из России.