А. Каменев. Офицер — профессия идейная
Офицер — это надежда нации. Без него армии нет. Без армии нет государства. Без государства нет свободы граждан, нет достойной жизни, нет будущего ни у живущих, ни у потомков…
То, что произошло с российским офицерским корпусом в 1917–1918 гг., весьма трагично: служилый класс, верой и правдой защищавший интересы Отечества, оказался разбитым, деморализованным, потерявшим опору в стране и внутренний духовный стержень в самом себе.
Офицерство лишилось поддержки правительства, да и сама власть вольно или невольно развязала руки подлым силам для атаки на офицерский корпус. Офицеров втянули в гражданскую войну, в непримиримый конфликт с солдатами и матросами. Были подорваны основы единоначалия.
Офицерство стало гонимым, преследуемым сословием, оно понесло большие физические потери, резко размежевалось на белых и красных — бывшие сотоварищи пошли друг против друга войной.
Офицеры утратили веру в свое государственное предназначение. Как организованная, дисциплинированная сила, опора государственной власти, гарант независимости государства и спокойствия в обществе офицерский корпус России перестал существовать.
Что может быть хуже такой участи? Как произошло то, что имело место в 1917–1918 гг.? Не ожидает ли нас повторение ошибок прошлого?
История нашего Отечества оставила нам в наследство много нерешенных вопросов, касающихся армии и ее станового хребта — офицерского корпуса.
«Скажите, господа штатские… нужна России армия? — писал еще в декабре 1908 г. известный в России публицист и патриот М. Меньшиков. Нужна пружина армии — офицерский героизм?» И далее, взывая к здравому смыслу нации, предупреждал: «Подумайте: офицеры — душа армии. В действительности на них одних лежит оборона государства».
Был ли услышан этот вопрос, прислушались ли к предостережению М. Меньшикова? Отнюдь нет.
«Отчего так быстро и внезапно разрушилась мощь той армии, выдающуюся силу и упорство которой в начале века признал даже наш достойный противник. В чем же причина этого печального явления? В чем корень зла?» — писал двумя годами позже Н. Морозов, анализируя причины резкого спада боевой готовности русской армии в середине и конце XIX века.
За два года до Первой мировой войны Я. Червинка, обращаясь к офицерской теме, задавал не менее важный вопрос: «Чем же объяснить… безразличие, если не нерасположением народных масс и большей части интеллигенции к цвету народа, к защитникам отечества?!»
Обращая внимание на факт отчуждения народа от армии, отрицательного отношения общественного мнения к военной службе и воинским порядкам, он видел причину подобного явления в «национальном безразличии значительной части нашей интеллигенции к военному делу».
Не менее тревожной проблемой в первое десятилетие XX века для армии России стал исход из нее молодых офицеров. Со страниц военной печати тревожно звучали мысли по этому поводу:
«Почему нынешняя молодежь хандрит? Почему некоторая часть ее, прослужив обязательный срок, с таким легким сердцем покидает военное дело?» — спрашивал известный военный публицист Н. Бутовский.
«Отчего так охотно уходят из армии? Почему это явление не прекращается до сего времени?» — с настойчивостью повторял свой вопрос генерал М. Грулев.
«Как сделать военный мундир привлекательным для цвета русской молодежи?» — спрашивал бывший военный министр и в недавнем прошлом командующий русскими войсками в войне с Японией (1904–1905 гг.) А. Куропаткин.
«Чего желает, чего хочет армия от своей офицерской молодежи?» вопрошал П. Краснов и, не ожидая ответа со стороны, отвечал сам:
«Прежде всего, — любви к тяжелому, однообразному труду военной службы, любви к своему делу, любви и понимания».
«Как обновить основу, душу армии — корпус офицеров? — вот основной вопрос, от решения которого зависит успех необходимых и безотлагательных для армии реформ» (Н. Рыскин).
Много вопросов обращено в адрес военной школы, прежде всего требовалась ясность в главном ее целевом назначении: «Разве школа не должна ставить одной из главных своих задач — развить в юношестве привязанность к своей военной корпорации, заставить его настолько гордиться своей принадлежностью к избранному обществу, чтобы ему и в голову не приходило искать другой службы, хотя бы и более выгодной?» — спрашивал Н. Бутовский.
В этой плоскости прозвучал и вопрос Пригоровского: «Что важнее для государства: чтобы молодой человек, поступивший в армию, умел решать уравнения с двумя неизвестными или чтобы он был предан родине до последней капли крови, каждым своим дыханием, каждой своей мыслью. Разве нас воспитывают в училищах в духе патриотизма? Разве при приеме нас на военную службу интересуются вопросом: любим ли мы родину и хотим ли мы от сердца служить ей?»
Не менее настойчиво вопросы обращены и в сторону начальствующего состава. Тот же А. Куропаткин, испивший сполна чашу горечи за поражение руководимых им войск в Русско-японской войне, спрашивал: «Почему при обилии способных, энергичных и знающих офицеров в младших чинах и на относительно низших должностях мы были бедны самостоятельными, энергичными, опытными начальниками крупных частей войск?»
Трагедия России, имевшая место в результате революции 1917 года, вызвала к постановке и такие вопросы:
«Где же скрыты те причины, по которым русский офицер, являющийся частью русского народа и притом частью далеко не последней, был лишен всех человеческих прав и объявлен вне закона своей Родины? Пользовался ли он незаслуженными привилегиями? Не оправдал ли надежд своего народа? Был ли он жесток к солдату? Чем заслужил гнев и мщение его отцов, братьев и детей?»
«Почему государство не прекратило организованной травли офицерского корпуса, почему не остановило силу, впоследствии взорвавшую страну?» (А. Мариюшкин).
Если мы любим свою страну и свой народ, если понимаем, что без сильной армии России не быть независимой и самостоятельной; если осознаем, что без надежного офицерского корпуса не может быть сильной армии; если признаем важность исторического опыта, необходимость извлекать из него полезные уроки, — то наш долг ответить на все эти вопросы.
Обратившись к произведениям военных историков и писателей, изучавших развитие военного дела и требования к офицерским кадрам российской армии, мы обнаружим истоки трагедии русского офицерства, а заодно и ответы на многие вопросы.
В России офицер чаще всего так и оставался солдатом (хотя бы в широком смысле этого слова), ратным человеком, исполнителем чужой воли. Ему катастрофически не хватало политической культуры, идейного кругозора, государственных и военных знаний, чувства сопричастности к отечественной истории. Военный специалист преобладал над гражданином, воин — над государственным человеком, политически ответственной личностью.
Постоянно игнорировался тот факт, что в России офицерство — не только душа армии, но и становой хребет государства, что при постоянных наших неурядицах требуется офицерская корпоративность высочайшего уровня (не полкового только офицерского собрания), а следовательно, единое офицерское мировоззрение, образ жизни и действий, чтобы противостоять им и при этом надежно защищать Отчизну, добиваясь военных побед. Офицерская профессия в условиях российской действительности должна быть особого идейного закала, отождествляться со служением, подвижничеством, определяться испытанным кодексом традиционных установок и идей.
Офицерское призвание, апостольство и подвижничество
Офицер — профессия особая, и эта особенность проявляется в своеобразных требованиях к его качествам. Суть проблемы выразил в кратком изречении генерал М. Драгомиров: «…велика и почетна роль офицера… и тягость ее не всякому под силу».
Офицерская профессия более чем любая другая требует призвания. Эта профессия трудна (физически, морально и психологически), опасна даже в мирное время, требует высокой самоотверженности, доходящей до самозабвения. Ряды офицерского корпуса покинуть значительно сложнее, чем порвать с какой-либо другой специальностью. Офицерская служба сопряжена со многими лишениями, неудобствами, которые не испытывают представители других профессий. Денежное вознаграждение за офицерский труд как правило не соответствует той высокой его «стоимости», которой по справедливости этот труд должен бы оцениваться. Высокая степень ответственности, ограниченность гражданских и личных прав и свобод тяжелым бременем ложатся на душу офицера и требуют высочайшего уровня сознательности и самоограничения. Не каждый человек в состоянии нести по жизни такой «крест».
Все сказанное и определяет высокую значимость призвания в офицерской профессии, ибо, по словам М. Меньшикова, «…в военном деле это безумное условие возведено в закон».
Рассмотрим в связи с этим сущность офицерского призвания и те проблемы, которые имеют место в жизни. Прежде всего, призвание — это предрасположенность, склонность и преданность данной профессии.
В свою очередь предрасположенность находит свое проявление в особых:
а) задатках (физических, психологических и др.);
б) способностях (духовных, психологических, интеллектуальных, коммуникативных, организаторских, физических);
в) качествах личности (особенностях характера).
Склонность к профессии проявляется в:
а) любви к ней;
б) желании овладеть данной профессией.
Преданность профессии проявляется в:
а) предпочтении данной профессии другим в силу идейных соображений, а не служение ей из-за необходимости, корысти и расчета;
б) отсутствии побуждения изменить ей или променять на более выгодную и доходную;
в) активном и инициативном исполнении своего профессионального долга.
Вряд ли вызывает сомнение тот факт, что для офицерской профессии необходимы такие физические задатки, как сила, ловкость, хорошее здоровье и телосложение. Не менее очевидным для знающих людей является и то, что более всего для профессии офицера подходят два вида темперамента: холерический и сангвинический.
Если задатки человека зависят от природы, то способности — результат развития самим человеком тех данных, которые в нем от природы заложены: можно иметь хорошие задатки, но не реализовать их в виде способностей и, напротив, без задатков не могут быть и способности.
Способности человека находятся в сложной взаимозависимости, и не всегда «в здоровом теле — здоровый дух». Скорее, дух, духовность, духовные качества оказывают сильнейшее влияние на формирование и развитие всех остальных. Вот почему именно группе духовных способностей офицера принадлежит приоритетная роль.
Россия всегда была духовно богатой страной. «Наши деды пред лицом общей опасности, пред мыслью о чести России умели забыть свои личные дела, отлагали свою рознь до другого времени; сословия, партии между собою не препирались, никто не злорадствовал ошибкам власти».
Нужно ли говорить о том, что враги России, пытаясь обессилить ее, не находили наилучшего способа, «чтоб обезвредить ее природную силу», как «поработить ее духовно и нравственно». Вот почему не менее бдительно, чем государственные границы страны, надо оборонять наш национальный дух. Но для этого следует понять, что же лежало и лежит в его основе.
В основе нашего национального духа лежит патриотизм. Историки (Н. Карамзин, В. Ключевский, С. Соловьев и др.) нередко отмечали слабость русского патриотизма, недостаточность его в будничной обстановке, искаженное понимание его смысла и т. п., но и они не могли скрыть удивления от вроде бы спонтанного его проявления в минуты смертельной опасности для страны и государства.
Все дело в тех особенностях, о которых И. Аксаков говорил: «Мало быть Русским только при больших исторических оказиях, но надо им быть и в будничное время истории, в ежедневной действительности… На упреки в недостатке народного самосознания в нашем обществе нам не раз приходилось слышать возражения такого рода: „а вот посмотрите-ка, какие мы Русские, какие мы патриоты в минуты опасности: суньтесь-ка на нас чужестранцы войною, мы все, как один человек, станем грудью за Русскую землю“… Это действительно так, в этом нет сомнения, и этим свойством нашим мы можем по праву гордиться, но этот похвальный патриотизм не мешает нам выдавать ту же русскую землю тем же иностранцам, как скоро они идут на нас не войною, а мирным набегом, и скоро, не видя вражеского стана и не слыша воинственных кликов, мы считаем возможным отложить в сторону патриотическое напряжение».
Патриотизм в числе духовных качеств офицера занимает центральное место. «Хороший гражданин может оказаться плохим офицером (без соответствующей специальной подготовки), в том нет ничего удивительного; но горе той стране, где офицеры — плохие граждане…».
П. Изместьев, подчеркивая значение патриотизма в военном деле и роль офицера в его развитии, указывает: «Только глубокое понимание принятого на себя национального долга, только проведение в массу воспитываемых нами бойцов чувства здорового, а не квасного патриотизма поможет нам в будущих войнах добиться успеха во что бы то ни стало».
На страницах военной печати отмечалось, что «у нас слишком мало обращают внимания на развитие патриотизма в армии и в народе. В народе это дело народных учителей и духовенства, а в армии — дело офицерского корпуса».
«Для того же чтобы внушать солдатам идеи патриотизма, надо самим проникнуться ими настолько, чтобы эти идеи были выражением нашего внутреннего „я“. Это только возможно тогда, когда в службе видишь не одну неприятную необходимость из-за куска хлеба, а высший, нравственный долг. Для этого требуется или полное перерождение в духе и смысле патриотизма или… оставление службы и предоставление места другим, более способным воспринять идею любви к родине. Вся ошибка наша состоит в том, что широко открыв двери для желающих поступить в армию, мы установили мерилом приема в полки только научную подготовку и упустили из виду, что дух корпоративности и идеи патриотизма не добываются изучением латинского языка и алгебры, а даются воспитанием».
Для развития истинного патриотизма необходимо пробудить сознание народное и приобщить его к животворному источнику, из которого следует черпать мысли о величии нации, примеры истинной гордости предками, надежду на преодоление трудностей и лишений, веру в будущее нации. В этих условиях «идея великого отечества попирает саму тень измены. Равнодушие к родине кажется черной неблагодарностью. Неповиновение державной власти подлостью».
Духовное богатство нации необходимо извлечь из архива и обратить в арсенал воспитания российских офицеров.
В структуре духовных качеств офицера видное место занимает воинский дух. Чтобы стать офицером, недостаточно надеть военный мундир и даже окончить военно-учебное заведение. Надо сродниться с профессией, нужно приобрести тысячи сноровок, необходимых в военном деле. Этого невозможно добиться без высокого воинского духа.
Офицер должен пропитаться чувством дисциплины, то есть сознанием того, что он обязан подчиняться старшим и обязан повелевать младшими, он должен быстро схватывать смысл приказания и научиться сам отдавать приказания твердо, кратко и ясно. Как подчиненный он должен быть почтителен, сдержан, но в то же время обязан мужественно докладывать начальнику и то, что тому может быть неприятно. Как начальник он должен заботиться о подчиненных, быть человечным в общении с ними, но в то же время не допускать заигрывания и панибратства.
Где начинается формирование воинского духа офицеров? Конечно же, в военно-учебном заведении. Но как удержать в армии огромное большинство тех переодетых в офицерские мундиры штатских юношей, пишет М. Меньшиков, что выпускают наши будто бы военные, а на самом деле давно сделавшиеся штатскими училища? Насколько остро стояла проблема формирования воинского духа офицеров в военно-учебных заведениях и войсках, можно судить по большому числу статей на эту тему А. Дмитревского.
Воспитание в военном духе, как показывает исторический опыт, надо начинать как можно раньше. «В истинно военном духе надо воспитывать уже с малолетства в корпусах, приучая к простоте жизни, к труду, лишениям, развивая физически путем постоянных занятий спортом, а умственные занятия вывести из теперешней мертвой рутины и поставить на практическую почву».
В этой связи актуальной сегодня является задача воссоздания кадетских корпусов как военно-учебных заведений, осуществляющих более раннюю, чем. обычные военные школы, подготовку военной элиты.
На памятнике спартанцам, погибшим в неравном бою у Фермопил, было написано: «Путник, коли придешь в Спарту, оповести там, что видел ты нас здесь полегшими, как того требует закон». Закон от времен Спарты и до сего дня остался священным для воина-офицера. Его суть прекрасно выражают слова философа Сенеки: «Достойно умереть — это значит избежать опасности недостойно жить».
Честь, лежащая в основе офицерского долга, — важнейшее духовное качество офицера.
Незыблемое правило «служить верно» входило в кодекс чести офицера и имело статус этической ценности, нравственного закона. Этот закон безоговорочно признавался многими поколениями офицеров, принадлежавшими к разным кругам общества. Показателен в этом отношении эпизод, запечатленный А. С. Пушкиным в его «Капитанской дочке», когда дворянин Андрей Петрович Гринев дает наставление сыну: «Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их ласкою не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду».
Воспитанное с детства чувство собственного достоинства четко проводило грань между государевой службой и лакейским прислуживанием. Одним из принципов офицерской идеологии было убеждение, что высокое положение офицера в обществе обязывает его быть образцом высоких нравственных качеств. Решающая установка в воспитании кадета состояла в том, что его ориентировали не на успех, а на идеал Быть храбрым, честным, образованным ему следовало не для того, чтобы достичь славы, богатства, высокого чина, а потому что он офицер, потому что ему многое дано, потому что он должен быть именно таким, ибо таково было требование офицерской чести.
Честь не дает офицеру никаких привилегий, а напротив, делает его более уязвимым, чем другие. В идеале честь являлась основным законом поведения офицера, безусловно и безоговорочно преобладающим над любыми другими соображениями, будь это выгода, успех, безопасность или просто рассудительность. Готовность рисковать жизнью для того, чтобы не быть обесчещенным, требовала немалой храбрости, а также честности, выработки привычки отвечать за свои слова. Демонстрировать обиду и не предпринимать ничего, чтобы одернуть обидчика или просто выяснить с ним отношения, считалось признаком дурного воспитания и сомнительных нравственных принципов.
Постоянно присутствующая угроза смертельного поединка очень повышала цену слов и, в особенности, «честного слова». Публичное оскорбление неизбежно влекло за собой дуэль. Нарушить данное слово — значит раз и навсегда погубить свою репутацию. Дуэль как способ защиты чести несла еще и особую функцию утверждала некое офицерское равенство, не зависящее от служебной иерархии. Если стимулом всей жизни является честь, совершенно очевидно, что ориентиром в поведении человека становились не результаты, а принципы. Думать об этическом значении поступка, а не о его практических результатах — традиционная установка российского офицерства, отличающая его от западных офицеров.
Офицерский долг считают основным «импульсом боевой энергии» (Е. Месснер). Его считают величайшей добродетелью в глазах государства. Признавая важность наличия чувства долга в каждом гражданине, отметим, что только у офицера исполнение долга ведет к самопожертвованию. Оно не может идти вразрез или в обход закона, не допускает ловчения, небрежного исполнения своих обязанностей.
Мотивы исполнения человеком своего долга таковы:
а) страх (боязнь наказания, преследования, санкции, потери обретенного положения, статуса, осуждения общественным мнением и т п.);
б) совесть (сознательность);
в) корысть (обогащение);
г) расчет (карьеризм);
д) крайняя необходимость (ситуация, когда у человека нет иного выбора, как исполнять возложенные на него обязанности).
Для офицерского долга приемлемым является только одно — исполнение долга «не за страх, а за совесть». Недаром настоящего офицера называют «рыцарем без страха и упрека».
Внешними регуляторами служебного поведения выступают:
а) предупреждения, выражаемые советом и наставлением;
б) наказание и возмездие за содеянное;
в) награды и поощрения.
Затрагивая чувство собственного достоинства и самолюбие, они побуждают человека изменить свое отношение к исполнению своего долга.
Исходя из сказанного следует подчеркнуть, что развитие совестливости, чувства собственного достоинства, самолюбия и честолюбия позволяют воспитать в офицере верное чувство долга.
Совесть — это внутренний закон, живущий в человеке и удерживающий его от дурных поступков, зла и соблазнов. Люди с чистой совестью — это те, которые не запятнали ее чем-либо достойным осуждения как личным, так и общественным мнением.
Приведем несколько авторитетных суждений по поводу совести:
Не делай того, что осуждает твоя совесть, и не говори того, что не согласуется с правдой. Соблюдай самое важное, и ты выполнишь всю задачу своей жизни (Марк Аврелий, император древнего Рима, воин и философ).
Велико могущество совести: оно дает одинаково чувствовать, отнимая у невиновного всякую боязнь и беспрестанно рисуя воображению виновника все заслуженные им наказания (Цицерон, древнеримский оратор).
Наша совесть — судья непогрешимый, пока мы ее не убили (О. Бальзак, французский писатель).
Совесть постоянно напоминает человеку о его обязанностях и карает постоянными мучениями в случае их невыполнения. По словам И. Маслова, закон обрел верного помощника в совести, контролирующей поведение человека. Насколько это важно для военного дела, говорить не приходится.
Понятие совести, особенно применительно к военному делу и воинскому долгу, издавна было предметом спекуляции, с вполне определенными целями. В частности, под лозунгом «совести» предпринимались попытки подвести «мину замедленного действия» под основы военной дисциплины. Суть проблемы и отношение к вопросу совести воина и офицера выразил Е. Месснер:
«Сейчас, в эпоху всеобщей бессовестности (политической, партийной, общественной, юридической и т. д.) носятся с совестью гражданина-воина, как дурень с писаной торбой. Легализуют дезертирство тех, кто из побуждений совести… отказывается от военной службы; поощряют неповиновение в воинстве разрешением противопоставлять совесть приказу; запугивают воина угрозой счесть его „военным преступником“, коль скоро он выполнит воинский приказ, противоречащий его гражданской совести. Со всем этим не может мириться офицерство. Для него должно быть незыблемым правило: совесть воина — в выполнении, приказа, а иная совестливость преступна».
Думается, что и сегодня такая постановка вопроса вполне правомерна. Граница между подчинением приказу и выполнением велений совести проходит по полю закона: «делай, что закон приказывает, а против закона не поступай».
Порядочный военный, по мнению Д. Баланина, немыслим без чувства собственного достоинства и гордости, с этим надо очень считаться и с особым вниманием и деликатностью разбираться в служебных правах офицеров.
П. Бобровский, анализируя состояние воспитания в юнкерских училищах, отмечает неразвитость сознания собственного достоинства у юнкеров, недостаток самолюбия, наличие у них таких качеств, как изворотливость, неоткровенность и т. п..
Явление это стало настолько серьезным, что вызвало издание особого приказа Главного начальника военно-учебных заведений от 24 февраля 1901 г. о воспитании у кадет чувства собственного достоинства, который заключал в себе следующие знаменательные строки: «Поддерживая все свои требования с принципиальною строгостью и устраивая над вновь поступающими самый бдительный надзор, закрытое заведение обязано по мере нравственного роста своих воспитанников постепенно поднимать в них сознание их человеческого достоинства и бережно устранять все то, что может унизить или оскорбить это достоинство. Только при этом условии воспитанники старших классов могут стать тем, чем они должны быть, — цветом и гордостью своих заведений, друзьями своих воспитателей и разумными направителями общественного мнения всей массы воспитанников в добрую сторону».
Непременным условием чувства собственного достоинства является умение офицера постоять за себя, не прибегая ни к чьему покровительству (П. Изместьев).
Самолюбие принадлежит к числу духовных качеств, значение которого расценивалось не всегда однозначно. К примеру, Вольтер характеризовал его так: «Самолюбие есть надутый воздухом шар, из которого вырываются бури, когда его прокалывают».
Столь нелестная характеристика самолюбия, конечно же, относится к тому, что мы называем «болезненным самолюбием». Но представить себе человека без самолюбия, т. е. известной доли самоуважения и гордости за себя, свой род, свою профессию и т. п. невозможно. В сочинении генерала И. Маслова «Анализ нравственных сил бойца» автор указывает: «С потерею уважения к себе воин, несмотря на свое безропотное подчинение начальникам, перестает быть способным к бою, так как у него нет доброй воли и необходимой энергии, чтобы отстаивать не только интересы своего государства, но и лично самого себя».
Все изложенное по этому вопросу подводит нас к выводу о необходимости развития самолюбия офицеров, руководствуясь при этом и следующими идеями:
«Истинное и благородное самолюбие должно поддерживаться командиром части» (П. Карцев).
«Следует руководить, не задевая самолюбия и не роняя служебного положения подчиненных; тот, кто не щадит самолюбия младшего, вредит собственному достоинству» (И. Маслов).
«Давление на самолюбие есть сильный рычаг для поднятия нравственного уровня молодежи; этим приемом должно широко пользоваться и им можно многое сделать» (Ф. Гершельман).
«Самолюбие — Архимедов рычаг, которым землю с места можно сдвинуть» (И. Тургенев).
Не менее видную роль в военном призвании занимает честолюбие, если только оно происходит от желания выказать свое умение исполнить поручаемое возможно лучше, а не из эгоистического стремления затмить заслуги товарища. Правильное честолюбие (в благородном значении этого слова) не допускает личных расчетов во вред другому:
«Нигде жажда славы и истинное честолюбие, а не тщеславие, так не важны, как в офицерском звании» (И. Маслов).
В «Инструкции ротным командирам» графа С. Воронцова от 17 января 1774 г. говорится: «Если положение военного человека в государстве считается сравнительно с другими людьми беспокойным, трудным и опасным, то в то же время оно отличается от них неоспоримою честью и славою, ибо воин превозмогает труды часто несносные и, не щадя своей жизни, обеспечивает своих сограждан, защищает их от врагов, обороняет отечество и святую церковь от порабощения неверных и этим заслуживает признательность и милость государя, благодарность земляков, благодарность и молитвы чинов духовных; все это должно возможно чаще повторять и твердить солдатам; следует прилежно стараться вкоренять в них возможно более честолюбия, которое одно может возбуждать к преодолению трудов и опасностей и подвигнуть на всякие славные подвиги. Честолюбивый солдат все делает из амбиции и, следовательно, все делает лучше».
Честолюбие играет видную роль на войне, когда каждый рассчитывает, что поступок его будет замечен, пересказан и подхвачен соотечественниками, жадно следящими за всеми перипетиями войны. Особенность русского честолюбия показана в поговорке, гласящей, что «на людях и смерть красна». Так как поступки, наиболее поражающие воображение, чаще всего имеют место в сражениях, то понятно, что бой является настоящим праздником честолюбия. Оттого-то Шекспир и говорил про «гордые сражения, участвовать в которых считается за доблесть, честолюбие».
Для удовлетворения честолюбия имеется целый арсенал средств, начиная от соревнования и кончая орденами и наградами, которыми все великие полководцы умели разумно пользоваться.
Плутарх, признавая важность развития честолюбия в людях, тем не менее предупреждает об опасностях: «Что до честолюбия, оно, конечно, повыше полетом, чем любостяжание, но на государственную жизнь имеет действие не менее бедственное; притом оно сопряжено с большой дерзостью, ибо укореняется по большей части не в робких и вялых, но решительных и пылких душах, да еще волнение толпы часто распаляет его и подхлестывает похвалами, делая вовсе уж безудержным и необорным».
Платон советует с детства внушать молодым людям, что им не пристало обвешивать себя извне золотом или приобретать его, ибо внутри них есть золото, примешенное к составу их душ. Продолжая далее мысль Платона, Плутарх заключает: «Так мы будем умиротворять и наше честолюбие, внушая себе, что в нас самих заключено золото нетленное и неразрушимое, честь истинная, недоступная и недосягаемая для зависти и хулы, возрастающая от помышлений и воспоминаний о содеянном нами на гражданском поприще».
Славолюбие издавна отмечалось в ряду тех, без которых немыслим истинный военный человек. Говорят, одному спартанцу предлагали на Олимпийских играх большую сумму с условием, чтобы он уступил честь победы. Он не принял ее и после трудной борьбы одолел своего противника. «Что пользы тебе, спартанец, в твоей победе?» — спросили его. «В сражении я пойду с царем впереди войска», — отвечал он, улыбаясь.
Честолюбие побуждало спартанца принять предложение, а славолюбие отвергло его. А. Зыков так проводит грань между этими двумя качествами: «Славолюбие значительно глубже и возвышеннее честолюбия, потому что требует значительно большего. Честолюбец тут же получает награду — почет. Славолюбец не может ее получить, он может в нее лишь верить, так как его награды начинаются только после его смерти. Честолюбец разочаровывается, не получая удовлетворения, славолюбец — никогда от этого. Славолюбие более стойко, а так как стойкость — одна из величайших житейских и военных добродетелей, то славолюбие в военном деле выгоднее честолюбия».
Учитывая особенности нашего национального характера, в воспитании будущих офицеров и солдат необходимо проводить мысль о том, что слава — это не счастливый подарок судьбы, не везение, а кропотливый и тяжкий труд, высочайшая самоотдача и преданность делу. Слава не посещает людей нетерпеливых. Она не любит людей поверхностных и неосновательных. Она, как капризная барышня, отворачивается и уходит безвозвратно от гордецов, неблагодарных и заносчивых. Она любит нежданно награждать скромных и незаметных тружеников. Лентяев и мечтателей она обходит стороной.
Чувство реализма составляет также одно из важнейших духовных качеств офицера. Реализм — это ясное понимание действительности и учет ее основных факторов в практической деятельности. Основу реализма составляют следующие факторы.
1) Опыт и уроки истории, изучение которой дает много ценного, избавляет от увлечений, ошибок и тяжелых неудач. Г. Леер говорил:
«Одно только глубокое изучение военной истории может спасти от измышлений и шаблонов в нашем деле и поселить уважение к принципам».
Вот почему часто военную историю называют мудростью веков и самым лучшим арсеналом стратегии. Она до некоторой степени восполняет недостаток личного опыта.
2) Знание и понимание реальных факторов военного дела (своих войск и противника, оружия, боевой техники, людей, принципов и способов ведения войны и боя и т. п.).
3) Предвидение и расчет.
4) Реальные и выполнимые решения.
5) Умение расставить исполнителей в соответствии с их возможностями и способностями.
6) Умение вводить разумные коррективы по ходу выполнения поставленной задачи с учетом меняющейся обстановки.
7) Объективность оценки сделанного, включая самооценку затраченных усилий, использованных сил и средств и полученных результатов.
Нужно ли доказывать то, что знания, указанные в данном перечне, офицеру необходимо иметь, а умениями — владеть Видимо, никто не будет оспаривать очевидного. В то же время есть ряд вопросов, которые и в историческом плане оказались нерешенными. Среди них:
• Что и как изучать из военной и общей истории?
• Как обеспечить разумное и практичное изучение особенностей и характерных черт своего народа и вероятного противника?
• Каким образом добиться познания будущими офицерами военного дела с «фундаменту», как того требовал Петр Великий?
• Как в условиях военных училищ следует формировать у обучаемых качества лидера, способности руководить людьми?
• Как правильно развивать воображение, мышление, понимание, умение пользоваться научными знаниями в решении типичных практических задач?
• Как учить принимать нешаблонные и в то же время разумные и выполнимые решения при остром недостатке практики и опыта?
• Как развивать самокритичность, здоровую неудовлетворенность достигнутым, желание постепенно раздвигать умственный горизонт и углублять познания самостоятельно?
Учитывая то, что раскрытие этих вопросов или даже простое комментирование выходит далеко за рамки возможного, подчеркнем, что они (эти вопросы) не надуманы и не являются праздными. Они давно поставлены в повестку дня, но так и не рассмотрены и не решены до настоящего времени.
Перейдем к следующему вопросу. Война как стихия опасности и управление людьми как борьба характеров, мнений, интересов, мотивов — все это требует от офицера твердой и непреклонной воли. Принимая также во внимание, что противовесами страха являются физическая бодрость, энергичный темперамент, сила воли и ума, не дающие развиться чувству бессилия и содействующие устранению нерешительности, — необходимо признать, что воспитание воли (чувства мощи по Н. Корфу) является важной задачей.
«Воспитание воли, вообще, — считает он, — может достигаться одновременно двумя путями: исходя из самого человека, из работы его духа (внутренние способы), воздействием окружающей среды и специальной обстановки, приноровленной для целей воспитания».
М. Драгомиров, полемизируя с рядом военных писателей по вопросу о соотношении умственных и волевых качеств, замечает: «Характером, а не умом создаются общества, религии, империи. Характер дает народам направления для чувствований и действий; никогда они много не выигрывали от наклонности много рассуждать и думать».
Эту мысль подтверждает и Н. Головин: «…победителем является тот, кто более хотел победы, т. е. тот, у кого сильнее воля».
Воля — это способность человека поставить под контроль:
а) свои эмоции и чувства в условиях опасности, риска или же эмоциональной возбудимости, вызванной конфликтом, внезапностью, неприятным или горестным известием;
б) волю других людей и заставить их исполнять приказания и предписания беспрекословно.
Власть над собой — первейшая и необходимая ступенька для управления другими людьми. Это есть не что иное, как обуздание своих эмоций, чувств, потребностей и умение противостоять соблазнам и искушениям.
Века не изменили основ эмоциональной природы человека. Его чувства, страсти, инстинкты (и между ними наиболее могущественный инстинкт самосохранения) свойственны человеку настоящего времени так же, как во времена самые древние. Чувства любви, страха, гнева, ненависти, радости, печали, стыда остались неизменными спутниками его жизни. Власть над нами эмоций безгранична. Эмоция всесильна: повинуясь ей, человек, не колеблясь, идет на смерть и страдания.
Если чувства играют выдающуюся роль в деятельности человека вообще, то в боевой деятельности они получают еще более преобладающее значение, а в профессии офицера — исключительное.
«По смыслу всех военных законоположений под понятием „офицер“ подразумевается человек с высокоразвитой нравственностью и волей; поэтому задача военного строя, задача офицерской корпорации удалить все негодное, слабое, способное внести растление, и тогда никакие задачи для нас не будут казаться невыполнимыми».
Требование от офицера высокой волевой подготовки вполне естественно, но, чтобы завоевать право вести людей в бой, надо обладать «авторитетом воли».
Обеспечение армии волевыми офицерами достигается следующими мерами:
а) отбором молодых людей с сильным характером и устойчивой психикой;
б) умелым направлением волевой подготовки обучаемых в военных школах;
в) эффективной работой воспитанников военных школ над собой;
г) совершенствованием волевой подготовки офицеров в войсковых частях.
Центральным местом воспитания воли офицера является развитие в нем умения управлять собой, что обеспечивается:
1) осознанием им необходимости самосовершенствования и воспитания воли;
2) знанием своих духовных и психологических способностей и возможностей;
3) пониманием направлений, путей, методов и средств самовоспитания воли;
4) регулярной тренировкой способностей и умений управлять своими эмоциями и чувствами;
5) испытанием волевых качеств в условиях опасности, риска, стресса и т. п.;
6) накоплением опыта волевого поведения в обычной и экстремальной ситуациях.
Стартовое начало всему этому процессу призвано дать преподавание практической психологии, прежде всего, раздела психологии личности. Самопознание, нацеленное на понимание сильных и слабых сторон человека, особенностей национального характера, возрастной специфики и мужской психологии, создаст необходимую научно-практическую основу для работы воспитанников военных школ над собой.
Исходя из сказанного представляется целесообразным изменение системы психологической подготовки в военных школах: переход от познавательно-образовательной системы к практически-целесообразной, отвечающей потребностям данного возраста, пола, национальности и профессии. Практическая нравственная психология должна стать для офицера столь же профессионально-значимой, как и самый важный предмет специализации.
Заканчивая раскрытие составных частей призвания офицера, следует отметить большую роль военной школы в формировании любви к профессии офицера и преданности ей. Если предрасположенность (как составная часть призвания) — исходная данная, привносимая в военную школу извне и почти независимая от ее деятельности, то любовь и преданность профессии офицера составная часть призвания офицера — всецело зависит от деятельности военной школы.
Сформировать стойкие позитивные мотивы можно только с учетом интересов, идеалов и потребностей данного возраста (возрастной фактор); понимания движущих сил и особенностей мужской психики (фактор пола); характерных проявлений национального характера, менталитета, особенностей национального воспитания, образования и культуры, политического и экономического положения данного общества (национальный фактор).
Не подчинять своей воле воспитанников военной школы, не заставлять их ходить по струнке, не шлифовать массы, а обрабатывать личности призвана военная школа.
Офицерская профессия — это своего рода апостольство и подвижничество. В обычном понимании слова «апостольство» — это деятельность, направленная на служение и распространение какой-либо идеи, а «подвижничество» добровольное принятие на себя человеком тяжелого труда и лишений ради достижения высокой цели.
В связи с данным определением нам следует ответить на такие вопросы:
• Является ли вообще мысль об апостольстве и подвижничестве приемлемой для офицера?
• Какой идее служит офицер?
• Среди кого он призван распространять эту идею?
Какими особыми качествам он должен в связи с этим обладать? В определенной степени ответ на первый вопрос имел место при раскрытии темы призвания офицера. Начиная с самых давних времен неоднократно утверждалась и подтверждалась мысль об идейной стороне военного искусства. Суть вопроса состоит в том, что при всем огромном значении оружия и техники, количества и качества личного состава «значение работ высших живых элементов командного состава, начиная с младших офицеров и до главнокомандующего всеми вооруженными силами государства, не только не уменьшается, а, напротив того, увеличивается, и чем выше лицо в командной иерархии, тем значение его работы больше, и это потому, что тем больше в его работе играют роль идеи, принципы, законы».
Офицер — профессия идейная. Настоящий офицер служит не ради денег и наживы, а ради высокой идеи защиты Отечества, понимая, что кто-то должен жертвовать своим земным благополучием ради того, чтобы остальные чувствовали себя спокойно и уверенно. С полным правом такой офицер мог бы сказать всем сомневающимся в его миссии словами Петра Великого: «Не должны вы помышлять, что корысти ради избрал я воинскую службу, а несу я мою нелегкую обязанность, сражаясь за благо государства, защита которого мне вверена, за род свой, за отечество, за православную веру и церковь… А обо мне ведайте, что жизнь мне не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния вашего».
Имеется ряд важных условий успешного функционирования идей:
1) идея должна быть сформулирована (а не витать в воздухе), являться естественным отражением насущной потребности дня и быть созвучной национальной вере (в широком и узком смысле слова), культуре и традициям;
2) идея должна быть понятна, осмыслена, принята в качестве главного мотива поведения и деятельности (принятие идеи в качестве высшей духовной ценности);
3) она должна быть признана и оценена по достоинству в обществе, а также в группе людей, с мнением которой человек считается и учитывает его (подкрепление идеи извне);
4) идея не должна принижаться, опошляться, искажаться, подменяться ни теми, кто ее сформулировал, ни теми, кто ее проводит в жизнь (требование чистоты идеи и чистоты рук, в которые она отдана);
5) правители, начальники, старшие и авторитетные люди должны показывать пример добросовестного служения идее или же положительного отношения к ней (позитивный пример как наглядный образец и дополнительный мотив для других).
Идеи обладают колоссальной силой: они могут вызвать всеобщий подъем воодушевления и явиться причиной общей апатии; они в состоянии буквально в считанные минуты «перевернуть» сознание. Обратимся к одному историческому примеру.
Гладиаторы древнего Рима привыкли ассоциировать мысль о своей смерти с идеей забавы римлян и, умирая на арене цирка, находили это вполне нормальным. Наградою за удачную борьбу для них были аплодисменты зрителей и так у них создавалось своеобразное самолюбие. Но вот между ними является один, по имени Спартак, и говорит: «Если нам суждено умирать, то лучше умирать, добывая себе свободу, чем на потеху надменным римлянам». Эти слова изменили весь ход ассоциации идей в мозгу его товарищей, произвели в силу этого переворот их внутреннего мира и вызвали известный в истории бунт гладиаторов.
Надо иметь в виду следующую особенность функционирования и изменения идей: как правило, спонтанного и резкого изменения в сознании людей не происходит; изменения готовятся исподволь, посредством накопления, откладываясь в памяти до той поры, пока не созреет необходимая «критическая масса». Как результат в сознании происходит «переворот», который завершается победой новой и поражением старой идеи. Подобное накопление новых идей происходит в ходе работы самого человека, так и под влиянием пропаганды, воздействия поведения, поступков и мыслей других людей на человека. Другими словами, круг общения человека, воздействующая на него пропаганда (навязывание идей) в достаточно большой степени влияют на сознание людей и формирование у них определенных идей как ценностных ориентации в жизни. Чем менее опытен человек, чем он невежественнее и слабее духом, тем больше шансов он имеет подпасть под влияние других людей.
Учитывая то, что в военных школах (исключая академии) учатся молодые люди с малым жизненным опытом, открытой душой и уязвимой психикой, надо отдавать себе отчет в том, насколько важен подбор для военно-учебных заведений преподавательского и. командного состава.
В истории русской военной школы отмечен факт проникновения в число учителей масонов. Так, когда в 1822 году было предписано отобрать от преподавателей подписки о непринадлежности к масонским ложам, оказалось, что свыше 40 учителей петербургских заведений принадлежали к последним.
Известно, что масонство с его идеей космополитизма, отрицанием патриотизма, а также некоторыми активными действиями по развращению наций и национальных чувств не может быть признано безобидным учением, а его представители — лояльными к задачам государства.
Если мы сегодня не имеем данных о целенаправленном проникновении в преподавательскую и командирскую среду военно-учебных заведений чуждых элементов, то это вовсе не означает отсутствия проблемы. Проблема есть. И название ей то, что в среде преподавателей и командиров военных школ есть много людей весьма равнодушных к военному делу, «наемников от педагогики». Становится заметным явление, о котором еще в октябре 1868 г. писал И. Аксаков: «Глумиться над слабостью русских общественных сил, над непроизводительностью русской почвы, над робостью русской общественной инициативы — вошло у нас, как известно, в обычай… Такое отношение к русской жизни считается непременным отличительным признаком истинно европейской образованности — широтою и свободою взгляда, чуждого узких национальных предрассудков».
Все сказанное ставит в повестку дня необходимость решения трех проблем:
1) создание для военно-учебных заведений системы подготовки педагогических кадров;
2) очищение педагогических и командных кадров от людей равнодушных, малопригодных и вредных для воспитания патриотического и воинского духа;
3) нахождение достойных стимулов для привлечения в военные школы лучших кадров.
При соблюдении ранее указанных условий и при решении названных проблем можно рассчитывать на эффективное осуществление офицерами своего апостольского предназначения.
Мы не останавливаемся на проблеме воспитания в обществе уважения к армии, роли интеллигенции. Приведем лишь два примера, достойные подражания.
На уроке словесности в Японии перед войной 1904–1905 гг. учитель задавал ученикам такие вопросы:
— Кто твой начальник?
— Император…
— Что такое воинский дух?
— Подчинение и самопожертвование…
— Что ты называешь храбростью?
— Никогда не считать числа (врагов) и идти вперед…
— Чье это пятно крови на нашем знамени?
— Того, кто нес его в сражении…
— На какую мысль оно наводит?
— На мысль о счастье знаменщика…
— Но человек умер… Что же осталось от него?
— Слава…
Второй пример касается Франции. Французская школьная хрестоматия начала нашего века включала ряд поучительных материалов.
Так, первый раздел, посвященный рассказу о гражданских обязанностях, содержит описание шествия французских войск. Когда солдаты проходили мимо пожилого француза, он сказал своим детям: «Обнажите головы, это знамя эмблема отечества!»
Интеллигенция в большом долгу перед армией. В ее рядах нет ясного понимания важности обороны страны, развития патриотизма, любви к Родине. Руководящий «духовный двигатель» должен заработать на благо России. Но тут невольно напрашивается булгаковский вопрос: «получит ли Россия столь нужный ей образованный класс с русской душой, просвещенным разумом, твердой волей?»
Интеллигент такого склада нужен армии, требуется делу воспитания офицерского корпуса. Не герои-интеллигенты, а интеллигенты-подвижники необходимы для России.
Подвижничество — особая черта нашего национального характера. Наш любимый национальный герой — подвижник. Он верит в Бога, свободен от героической позы и притязаний. Его внимание сосредоточивается на конкретном деле, действительных обязанностях и их строгом, неукоснительном исполнении; в своей деятельности он видит прежде всего исполнение своего долга.
Подвижничество есть непрерывный самоконтроль, борьба с низшими, греховными сторонами своего «я», аскеза духа. Нормой поведения является ровность течения, «мерность», выдержка, неослабная самодисциплина, терпение и выносливость, верность, безропотное несение каждым своего «креста». Всякого рода театральные эффекты, поза, лицемерие, тщеславие — противны духу подвижничества. Лучшие начальные люди земли Русской всегда были подвижниками.
Лучшие русские полководцы и военачальники — в их числе. Подвижником был и должен быть офицер России.
Подвижничество невозможно без веры. Вера — это признание чего-либо без доказательств как существующего или имеющего место быть. Без веры человек не смог бы существовать по следующим причинам:
а) не все, что его окружает, он может постигнуть силой своего разума; значит, во многое он должен просто верить;
б) духовные и физические силы человека ограничены, но он не должен терять веры в себя, надежду на благополучный исход дела;
в) он (человек) не в состоянии предвидеть ход развития событий, не в состоянии предсказать свою судьбу, но разум человека, который не хочет мириться с неизвестностью и неопределенностью положения, заставляет его искать дополнительную опору в вере;
г) «сверх того вера производит еще теснейшую связь между согражданами; чтя одного Бога и служа Ему единообразно, они сближаются сердцем и духом».
По своему содержанию вера подразделяется на следующие виды:
1) вера в себя (в свое предназначение, силы, способности и т. п.);
2) вера в свое призвание, правильность выбора жизненного пути;
3) вера в людей (доверие к ним);
4) вера в успех (задуманного предприятия, дела, акции; для военных вера в победу над врагом);
5) вера в свой род, племя, народ;
6) вера в правителей, начальников, их способности, прозорливость, мудрость и справедливость;
7) вера в Высший разум. Высшую справедливость, в Бога.
Каждый из перечисленных видов веры значим сам по себе и, имея свои исторические корни, значительно отличается по содержанию у людей других национальностей. Вера в себя, к примеру, имеет разное значение для русского, американца, японца или француза. По-разному она и укрепляется. В. Ключевский дает такую характеристику великороссу: «Он вообще замкнут и осторожен, даже робок, вечно себе на уме, необщителен, лучше сам с собой, чем на людях, лучше в начале дела, когда еще не уверен в себе и в успехе, и хуже в конце, когда добьется некоторого успеха и привлечет внимание: неуверенность к себе возбуждает его силы, а успех роняет их. Ему легче одолеть препятствие, опасность, неудачу, чем с тактом выдержать успех; легче сделать великое, чем освоиться с мыслью о своем величии. Он принадлежит к тому типу умных людей, которые глупеют от признания своего ума».
Из такой характеристики видно, где, на каких этапах и почему надо помогать укреплять веру в себя.
Точно так же обстоит дело и с другими составляющими, характеристику которых мы не будем давать. Тем не менее есть смысл остановиться на религии как основе веры в Бога. Укажем на четыре непреложные истины:
1) объединять людей может только единоверие, ибо нельзя одновременно служить двум богам;
2) отрекаться от отечественной веры все равно, что отрекаться от своих родителей;
3) искать духовной мудрости надо не на стороне, а в отеческом доме;
4) следует «признать веру крупной и высокой силой в военном деле и культивировать ее наиболее широко…»
Изначально наше «христолюбивое воинство» российское не носило в своей душе мести врагу, угнетения и эксплуатации других народов и руководствовалось в глубине души высокими заветами Христа, нередко и бессознательно. Если в мирное время кое-кто и считал себя атеистом, то в окопах атеистов уже не было.
В дополнение к сказанному укажем, что первый российский орден Святого Андрея Первозванного, учрежденный Петром Великим в 1699 г., имел девиз «За веру и верность».
Другой важнейшей составляющей подвижничества является благородство побуждений. М. Галкин в своей работе «Новый путь современного офицера» ставит вопрос о том, каков должен быть нравственный облик офицера и приходит к выводу, что офицер, «чтобы оправдать свое выдающееся положение, должен выдвигаться из толпы» прежде всего «благородством своих побуждений и возвышенностью нравственной натуры».
Готовность умереть за Россию составляет важное качество офицерского подвижничества. Это качество было так развито в офицерстве, что при составлении мобилизационного плана в полку офицеры просили не назначать их на должности в тылу, в запасных полках, во второстепенных дивизиях, которые, «может быть, не успеют сформироваться, как разыграется генеральное сражение».
Заканчивая раскрытие вопросов апостольства и подвижничества русского офицерства, еще раз подчеркнем мысль о том высочайшем значении, которое в формировании и развитии названных качеств играет военная школа. Будущее армии и флота куется в стенах военно-учебных заведений. А раз так, то они должны быть на высоте современных требований.
Офицерская корпорация и традиции офицерского корпуса
Офицерская корпорация как особый тип сообщества требует от офицера наличия также особых качеств, не умаляя значения всех указанных ранее.
Интересы сильной армии выдвигают следующие требования к офицерской корпорации:
1) она должна быть сплоченной и монолитной, что достигается посредством особого, корпоративного духа (Э. Свидзинский);
2) в ней должен быть здоровый дух и здоровые отношения, позволяющие исправить заблуждающегося члена корпорации и удалить негодного (А. Сурнин);
3) отношения в ней должны быть справедливыми, разумными, уважительными, при которых каждый вправе считать себя полноправным ее членом, имеющим свои права и обязанности (Ф. Юзефович);
4) товарищество, как особый род доверительности, взыскательности друг к другу, должно главенствовать во взаимоотношениях офицеров (Л. Толстой и др.);
5) офицерская среда должна быть резервуаром жизненной силы и мощи офицерского корпуса (П. Изместьев);
6) офицерская среда должна бережно относиться к каждому новому офицеру, особенно из числа окончивших военно-учебные заведения, помогая им адаптироваться в новой среде и уберечься от типичных ошибок начального периода офицерской службы (К. Варяжский и др.).
Корпоративный дух есть нравственная солидарность, вытекающая из тождественности компетенции и функций (П. Изместьев). Корпоративность в офицерской среде требует соблюдения следующих правил:
• признания обществом офицеров ответственности за поступки каждого своего офицера, что, конечно же, не умаляет ответственности и самого офицера за совершенное им;
• требование к офицерам согласовывать свои действия, поступки, поведение и образ жизни с требованиями офицерской этики и кодексом офицерской чести;
• солидарность в отстаивании чести мундира, достоинства офицерского звания и требований справедливости в отношении членов корпорации;
• недопустимость разглашения фактов, имевших место в офицерской среде;
• исключение злословия, злорадства в оценке поведения других офицеров, различных проявлений непорядочности и т. п.;
• верность слову, обещанию, устному заявлению, готовность исполнить обещанное и безусловное выполнение принятых на себя обязательств;
• соблюдение внешних знаков приличия, товарищества и чинопочитания, особенно в гражданском обществе, общественных местах;
• готовность каждого члена корпорации прийти на помощь товарищу, нуждающемуся в ней, даже без формальной на то просьбы;
• проявление искреннего сочувствия тем, кого постигло горе, несчастье, неудача и т. п.
Девиз «Один — за всех, все — за одного» как нельзя лучше отражает суть корпоративности
Какие качества требуются для общения в офицерской среде? Среди особых свойств выделяются
а) коммуникативность («способность к товарищескому общению»);
б) самокритичность;
в) порядочность.
Умение входить в контакт с незнакомыми людьми, развивать контакты с людьми достойными и прекращать их с недостойными; умение «притягивать» к себе людей силой обаяния; умение чувствовать опасность, исходящую от людей непорядочных, коварных и расчетливых, — все это обнимает искусство общения, столь необходимое офицеру.
Самокритичность как специфическое качество, необходимое в офицерской среде, требуется в силу того факта, что многие люди чаще замечают недостатки других и не видят их у себя Такой перекос, естественно, создает благодатную почву для конфликтов, ссор и недоразумений.
Закон порядочности гласит: «Не выставляй бесчестным образом слабостей твоего ближнего, дабы возвысить самого себя Не открывай его проступков и заблуждений с тем, чтобы блеснуть за его счет собственным преимуществом» (А. Книгге, немецкий писатель XVIII века). О чувстве порядочности в офицерской среде достаточно четко высказались Н. Бутовский, Ф. Гершельман и др.
В совокупности эти три специфических качества, как показывает войсковая практика, «работают» на сплочение офицерского коллектива и каждого члена офицерской корпорации.
Традиции — это духовный кодекс, передающийся из поколения в поколение, оберегаемый и поддерживаемый неукоснительным соблюдением требований, изложенных в нем.
С точки зрения социальной роли — это «социальный клей» (по А. Макаренко), который соединяет воедино разрозненные территориально, но однородные по своему составу и социальному назначению единицы. Это соединение осуществляется посредством следующего инструментария традиций:
1) идеалов, культивируемых в данной среде;
2) взглядов по принципиально важным вопросам;
3) привития соответствующих вкусов;
4) соблюдения общепринятых норм поведения и действий;
5) приверженности к соответствующим обычаям;
6) соблюдения наиболее важных профессиональных (клановых, кастовых) ритуалов.
Значение традиций огромно:
• во-первых, они способствуют формированию единства и сплоченности людей;
• во-вторых, они заставляют людей, вливающихся в данную корпорацию, подчиняться установленным там правилам и нормам поведения;
• в-третьих, они требуют очищения рядов от тех лиц, которые не соблюдают или нарушают традиции, и этим самым традиции способствуют соблюдению чистоты рядов данной корпорации;
• в-четвертых, высокий дух традиций рождает в душе членов корпорации чувство гордости за принадлежность к данной группе людей, побуждает их к самосовершенствованию, достижению идеала, ибо традиции, как правило, являются синтезом всего лучшего, что имеется в данной корпорации (хотя известны и случаи иного рода: отсталость взглядов и устаревшие традиции).
Основу традиций, т. е. ту питательную почву, на которой они произрастают, составляют:
а) реальные позитивные факты, имевшие место как нечто повторяющееся, устойчивое, безусловно необходимое и выгодно представляющее данную группу людей (корпорацию);
б) легенды и домыслы, которые трудно опровергнуть, но также и трудно доказать; иногда сюда можно приписать единичные факты выдающегося поведения, действия или поступка, но выдаваемые за некую закономерность.
Если первое базисное основание (п. «а») есть прочная основа традиций, то второе (п. «б») — основание шаткое, легко поддающееся разрушению.
Следовательно, в интересах развития традиций нужно осуществлять поиск положительных исторических фактов и примеров, приводить их в систему, воспитывать на этих примерах новые поколения, умножать позитивный потенциал реально действующими лицами. Это и есть пути укрепления единства и согласованности людей, обеспечение преемственности поколений.
Поучительным историческим примером пропаганды боевых традиций является «Наставление господам пехотным офицерам в день сражения», в котором говорится: «Несколько лет почти беспрестанной на разных границах войны сделали всю российскую армию привычной к оной, и большая часть офицеров знают совершенно долг свой как в продолжении кампании, так и в решительные дни сражения; но так как между прочим есть и новые полки, да и в старых некоторые малоопытные еще офицеры, то не излишне считается Преподать следующие простые и легкие правила.
Не нужно почти упоминать, сколь необходимо, чтобы всякий офицер по мере власти своей заботился о здоровье солдат, о доставлении им по возможности хорошей пищи и всех выгод и о исправности оружия. Кольми паче все сие пред сражением нужно; ибо человек тем охотнее дерется и тем больше от него можно требовать, чем больше он видит, что начальники пекутся о его благосостоянии; без исправного оружия, с другой стороны, при всем усердии мало он может принести пользы».
Из первых строк этого «Наставления» видно, что побудило прибегнуть к составлению этого документа (появление в войсках малоопытных офицеров). В последующих же строках дается изложение весьма важных правил, которые надо знать этим офицерам.
Предпримем и мы попытку определить традиции офицерского корпуса России, полагая за основу тот инструментарий, которыми они (традиции) располагают.
Основные идеи, культивируемые в офицерской среде [209]
Круг идей, традиционно важных для офицера, охватывает ряд понятий, таких как: Родина, война, армия, офицер, солдат, доблесть, закон, власть, общество, враг и др.
Родина — святое понятие для офицера. Все самое важное сосредоточено в нем, все готов он отдать для ее благополучия, процветания и независимости. Нет больше чести, как положить душу за други своя…
«Корпус офицеров, стоящий на высоте своего призвания, в котором сочетаются гармонично ум, деятельность и выдержка вместе с рыцарским духом, который ради чувства чести и долга готов жертвовать всеми благами жизни, даже самой жизнью, — такой корпус офицеров будет самой верной порукой доблести и надежности войска».
Закон для офицера свят и нерушим. А его исполнение — высочайший долг офицера.
«Войско, крепко спаянное дисциплиной, на войне сливается в одну компактную массу, девиз которой: „победим или умрем. Мертвым нет срама“».
«…Все то, что ведет к победе и только к победе, есть добро на войне, а все то, что ее ограничивает или ведет к поражению, есть зло».
«…Главное орудие и важнейшее средство на войне — человек, а не машина; однако без машин человек недостаточно силен».
«Сущность воинского духа состоит в том, чтобы человек привык к той мысли, что он есть воин и прямое назначение его — война и что за время пребывания его на действительной службе или в запасе армии он может быть призван для настоящего своего дела, для войны. Чем чаще солдат будет об этом вспоминать, тем больше будет он проникнут воинским духом, т. е. быть военным в истинном смысле этого слова, а не только по наружному виду».
«Хочешь мира — готовься к войне. Хочешь побед — учись в мирное время!.. Воспитывать себя для войны поздно на самом поле сражения!»
«Важно не уничтожить врага, а подорвать его уверенность в силах, заставить его прекратить борьбу, подчиниться нашей воле»
«Не последуем примеру врагов наших в их буйстве и неистовстве, унижающих солдата».
«Мы должны все время помнить, что окружены врагами и завистниками, что друзей у нас нет… Да нам их и не надо при условии стоять друг за друга. Не надо и союзников: лучшие из них предадут нас. У России только два союзника: ее Армия и Флот»…
«Подвиг заключается не в том, чтобы не падать в борьбе со своим врагом, а в том, чтобы, упавши, вновь вскочить на ноги и снова броситься на врага».
«Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, справедливу, благочестиву! Молись Богу! от него победа! Чудо-богатыри! Бог нас водит он нам Генерал!..».
«Лица, которые призваны сказать про предоставляемых производству последнее слово „достоин“ или „не достоин“ производства в первый офицерский чин, берут на себя большую нравственную ответственность за каждого произведенного в офицеры с заведомо неустойчивыми нравственными основами. Две группы требований. Основы первой группы таковы: преданность Государю и Родине, дисциплина, вера в нерушимость приказания — должны и могут окончательно утвердиться в выпускаемых из училищ. Основы второй группы, каковы: храбрость, решимость переносить тягости службы, чувство взаимной выручки — не всегда могут развиться на школьной скамье».
Единство взглядов офицеров по принципиально важным вопросам
Эти взгляды, по нашему мнению, должны касаться: а) вопросов чести, долга и достоинства офицерского звания; б) отношений к товарищам по службе и старшим в офицерской среде; в) позиции офицеров по отношению к подчиненным; г) отношения офицеров к обществу, народу, слоям и классам; д) позиции офицеров относительно политической и классовой борьбы в обществе и механизма смены власти. Поясним сказанное некоторыми важными положениями.
Офицером может быть только честный, добросовестный и достойный уважения человек. Все остальные лица, не отвечающие этим требованиям, должны быть удалены из офицерского корпуса.
Товарищество — это не попустительство, круговая порука и покрывательство, а высокая требовательность друг к другу, основанная на доверии, порядочности, взаимной поддержке и взаимной выручке.
Старший по званию или по должности начальник — такой же офицер, лишь обладающий большими полномочиями и ответственностью. Он не должен ждать инициативы снизу, а полагать ее уместной и необходимой. В свою очередь, его обязанность — отдавать должное своим подчиненным, не сковывать их инициативы, самостоятельности и творчества.
Для офицера все слои общества одинаковы. Он не служит ни одному из классов или групп, а стоит на страже общенациональных интересов. Благо Отечества для него прежде всего. Вступающий в офицерский корпус должен забыть о своей социальной принадлежности. Офицер — не слуга, а воин, которому доверено самое ценное — безопасность и покой сограждан. Все, что угрожает безопасности и покою граждан, должно побуждать его к адекватным действиям, направленным на устранение опасности, восстановление безопасности и покоя граждан. Любые призывы классов, групп и лиц к офицеру занять выгодную только для них позицию — одно из действий, направленных на дестабилизацию обстановки в стране, следовательно, они не могут быть восприняты офицерским корпусом как благие для нации и их следует категорически отвергнуть.
Офицер не имеет права участвовать в политической или классовой борьбе, ибо это ставит его в положение противоборства с существующей властью, что является недопустимым для него. Основная политическая линия офицера безусловная поддержка законной власти.
Единственно приемлемый механизм смены государственной власти — мирное разрешение кризиса власти. Дворцовые перевороты, тайный сговор, насильственное свержение правительства и захват власти — средства негодные, порочные, недостойные и вредные, участие в которых офицеру категорически запрещает его офицерский долг и служебное положение.
Для офицера подчиненные — это его ближайшие соратники, которые нуждаются в наставлении, помощи, поддержке, понимании. Если офицера не понимают его подчиненные, то ему следует прислушаться к словам М. Драгомирова: «Не торопитесь заключать, что если вас не понимают, то потому, что неразвиты; проверьте лучше себя, доразвились ли вы сами до того, чтобы всякий вас понимал».
Традиционные нормы поведения офицеров России
Всю совокупность традиционных норм поведения офицеров можно подразделить на две группы: а) боевые и б) нормы мирного времени, бытовые.
Боевые традиции офицеров
Без колебаний идти в бой, не дрогнув перед опасностью и смертью. (Д. Дохтуров с радостью, совершенно больной, несется защищать Смоленск, говоря: «Лучше умирать в поле, чем в постели».)
Воевать достойно и достойно умирать. (Я. Кульневу в сражении под Клястицами ядро оторвало обе ноги; он упал и сорвал с шеи своей крест Св. Георгия, бросил окружившим его, сказав им: «Возьмите! Пусть неприятель, когда найдет труп мой, примет его за труп простого, рядового солдата, и не тщеславится убитием русского генерала».)
Установка на бой и победу в бою; не бежать от врага, а искать его. (Екатерина Великая писала П. Румянцеву на его донесение о превосходстве сил турок: «Римляне никогда не считали врагов, а только спрашивали, — где они?» И результатом этой мысли явилась блестящая Кагульская победа, одержанная 17-ю тысячами русских против полутораста турок.)
Постоянная бдительность. (Владимир Мономах в своем «Поучении» говорит: «На войну выходя, не ленитесь, не полагайтесь на воевод; ни питью, ни еде не потворствуйте, ни сну; сторожевую охрану сами наряжайте, и ночью, расставив воинов со всех сторон, ложитесь, а рано вставайте; а оружия снимать с себя не торопитесь, не оглядевшись, из-за лености внезапно ведь человек погибает».)
Необыкновенное благородство, умение подавить в себе честолюбие в минуты опасности для Родины. (В 1813 г., после смерти Кутузова, Главнокомандующим назначается гр. Витгенштейн. Три старших генерала обойдены этим назначением, но беспрекословно, без единого звука неудовольствия подчиняются младшему.)
Частная инициатива, стремление к взаимной поддержке в бою. (Нельзя не упомянуть о выдающемся поступке Дохтурова, который 4 декабря, имея категорическое приказание корпусного командира отступать, сам вернул уже с марша дивизию и, никого не спрашивая, вступил в жестокий бой с двойными силами французов, при одном только известии, что вблизи отряд другого корпуса находится в опасности.)
Верность присяге, отсутствие всякой мысли об измене, плене и т. п. (Примеров тому множество. Один из них касается майора Юрлова, начальника инвалидной команды, которого Пугачев хотел переманить на свою сторону, а за категорический отказ повесил его.)
Отсутствие боязни перед вышестоящим начальником. (Так, например, кн. Голицын, дважды отбитый при штурме Шлиссельбурга, получив категорическое приказание Царя немедленно отступить от стен крепости, иначе голова его завтра же слетит с плеч, не убоялся ответить, что завтра его голова во власти царской, а сегодня она ему еще сослужит службу, и третьим приступом взял крепость.)
Служебные и бытовые традиции
«Бога бояться и Царя чтити, любить ближнего не словом или языком, но делом и истиною, повиноваться наставникам, покоряться властям и быть готовым на всякое доброе дело».
Служить честно Отечеству, а не прислуживать кому бы то ни было. («Когда занемогший офицер подавал установленной формы рапорт: „Заболев сего числа, службу Его Императорского Величества нести не могу“, то он действительно ощущал, что его служба есть служба Его Императорского Величества».)
Верность своему слову. («Слово офицера должно быть залогом правды, и потому ложь, хвастовство, неисполнение обязательства — пороки, подрывающие веру в правдивость офицера, вообще бесчестят офицерское звание и не могут быть терпимы».)
Уважение законов государства. («Офицер должен отличаться уважением к законам государства и к личным правам каждого гражданина; ему должны быть известны законные средства для ограждения этих прав, и он же, не вдаваясь в донкихотство, должен быть всегда готов помочь слабому».)
Мужественное преодоление всех трудностей и препятствий в службе и жизни. («Малодушие и трусость должны быть чужды офицеру; при всех случайностях жизни он должен мужественно преодолевать встречающиеся препятствия и твердо держаться раз выработанных убеждений, чтобы всякий видел в нем человека, на которого можно положиться, которому можно довериться и на защиту которого можно рассчитывать».)
Самоотречение. («Повиновение законам и дисциплине должно доходить до самоотречения; в ком нет такого повиновения, тот недостоин не только звания офицера, но и вообще звания военного».)
Разборчивость в выборе друзей, знакомых, определении круга общения. («Офицер должен посещать только такие общества, в которых господствуют добрые нравы; он никогда не должен забывать, особенно в публичных местах, что он не только образованный человек, но что сверх того на нем лежит обязанность поддерживать достоинство своего звания. Поэтому он должен воздерживаться от всяких увлечений и вообще от всех действий, могущих набросить хотя малейшую тень даже не на него лично, а тем более на весь корпус офицеров…»)
Преданность военной форме. («Офицеры носили форму на службе, вне службы, дома, в отпуску, и это постоянное пребывание в мундире было непрестанным напоминанием офицеру, что он всегда находится на службе Его Величества. Офицер всегда был при оружии, и это свидетельствовало о том, что он всегда был готов обнажить это оружие для чести и славы Родины».)
Публичная вежливость. («В ресторане, при входе старшего в чине, полагалось просить разрешения продолжать сидеть за столом; в театрах требовалось стоять во время антрактов; в присутствии старшего воспрещалось курить без специального разрешения; при встрече на улице с генералами, начиная от командира корпуса, офицер (пеший или конный) становился во фронт, нарушая движение пешеходов и экипажей».)
Отцовская заботливость о солдате: «Офицеры суть солдатам, яко отцы детем» (Петр I); «Слуга Царю, отец солдатам» (А. С. Пушкин).
Забота о пристойности брака. (Нельзя было жениться, не испросив разрешения командира полка и согласия общества офицеров полка. А это разрешение и согласие давалось по рассмотрении вопроса о пристойности брака.)
Офицеры обязаны вести образ жизни, соответствующий их офицерскому достоинству. (Правила, которые всегда соблюдались: офицер не имел права ходить в трактиры и рестораны 2 и 3 классов, занимать места в театрах далее 5 ряда кресел; требовалось, чтобы офицер не скупился на раздачу чаевых; к знакомым офицер обязан был приехать в пролетке, но не идти пешком и т. п..)
Воспитание в духе офицерских традиций требует не цикла лекций для обучаемых в военных школах и офицеров частей. Весь уклад жизни военно-учебных заведений и войсковых частей должен строиться с учетом данных традиций. И в этой работе пример остается за старшим начальником, который должен быть сам безупречен в соблюдении офицерских традиций.
Заключение
Духовное наследие Армии России — кладезь благоразумных мыслей и идей, обращенных к потомкам. Вот почему в заключение укажем на некоторые из них, рассчитывая на то, что это своеобразное завещание к разуму российских патриотов будет услышано.
Не будем усыплять себя спокойной внешностью политического горизонта. История показала нам наглядно, как мгновенно возникают современные войны и как тяжко расплачивается та из сторон, которая в мирное время не сумела приготовиться к войне (В. Самонов).
Быть России или не быть — это главным образом зависит от ее армии. Укреплять армию следует с героической поспешностью (М. Меньшиков). Смотрите, как бы, пренебрегая армией, не затронуть основного корня народного существования (М. Меньшиков).
Но пока не восстановлена вера страны в свое могущество, нужно ждать печальных неурядиц. Все низкое, что есть во всяком народе, поднимает голову (М. Меньшиков). Вот почему нет высшей заботы для нации, как возможное развитие нравственных добродетелей в своих членах и затем охранение этих добродетелей от разложения. Обычаи, нравы, правовые положения и сама религия должны идти навстречу этим заботам (И. Маслов).
Все правительства, кроме разве очень глупых, понимают чрезвычайную высоту офицерского долга и стараются поддерживать сознание этой высоты в народе (М. Меньшиков). У всех народов армия признается учреждением государственным, комплектуемым людьми, для которых военное дело, в виде защиты родины, считается либо священной обязанностью, либо делом призвания по преимуществу. Со своей стороны и государство бережно обходится со всеми льготами и преимуществами военного сословия, сознавая невозможность оплачивать все только жалованьем и покупать защитников родины ценою звонкой монеты (М. Грулев).
С чего начать? Прежде всего из армии следует изгнать тот нейтралитет к России, который имеет место. Равнодушная армия умирает как армия (М. Меньшиков). Но мало одного духа солдат и офицеров, мало их горячего, святого желания победы, нужны еще твердые, умелые руки вождей, чтобы привести армию к победам (Н. Морозов). Высшему начальнику уже недостаточно только носить генеральский мундир: ему нужно иметь за собой авторитет боевого опыта, командный ценз на всех предыдущих ступенях иерархической лестницы и широкое военное образование (П. Махров).
Следует помнить, что настоящая, истинная сила армии заключается в воспитании такой общей самоотверженной рядовой массы командного состава, которая бы не гонялась за блестящими эффектами, не искала красивых лавров, а смело и твердо шла в бой, гордая своим высоким призванием и крепкая своими понятиями о долге и истинном благородстве (Н. Морозов).
При подготовке офицерского состава на первое место следует поставить подготовку высшего командного состава (Н. Головин). «Пусть выступят вперед честные люди» (М. Меньшиков), ибо горе той армии, где карьеризм и эгоизм безнаказанно царят среди вождей, где большинство генералов думают лишь о своем благополучии, служат из-за наград и отличий, ведут лишь свою линию (Н. Морозов).
Следует помнить, что военное искусство не может и не должно у всех народов выливаться в одни и те же формы, быть всегда и везде одинаковым, вне зависимости от духа и особенностей народа. Спасение наше и возрождение может заключаться только в отрешении от иноземных устоев и возвращении к заветам славных вождей Российской армии (Н. Морозов).
«Прежде всего обратите внимание на офицера». Вот эта мысль, которая неотступно должна преследовать нас при чтении проектов обновления армии. «Смотрите в корень, — хочется сказать авторам, — помните, что сила армии не в солдатах, а в офицере» (Н. Морозов).
Пора отказаться от опасного заблуждения, будто хорошим офицером может быть всякий образованный человек (В. Рычков). Пусть лучше некомплект офицеров, чем комплект с такими личностями, как офицеры «Поединка» (А. Дрозд-Бонячевский). Будущее за такой армией, где офицеры верят в высоту своей миссии, а не удерживаются только формами, чинами и орденами (А. Дмитревский).
Офицерство — камень прочный, но при недостаточной заботливости, при презрении к его нуждам и потребностям и его можно превратить в сыпучий песок (В. Максутов).
Выталкивает из армии не физическая, а нравственная сила, как и притягивает — она же. Измените психологические условия офицерской службы бегство остановится (М. Меньшиков).
Самые благодетельные реформы армии останутся втуне, доколе не будет радикально преобразована вся наша военно-учебная система (В. Рычков).
Система воинского воспитания непременно должна покоиться на идейных началах. Высокая идея офицерского дела, прочно вложенная в душу юнкера, поднимет его собственное достоинство и не позволит ему, выйдя на службу, кое-как относиться к своим обязанностям. Но если наша военная школа не умеет вселить в своих питомцев любовь к своему делу, если впоследствии и армия оказывается бессильной пригреть юную душу молодых офицеров, то ясно, что причина переживаемого недуга кроется в самих этих учреждениях — в их, так сказать, постоянном составе, придающем окраску всей их жизнедеятельности, а не в том переменном составе офицерства, которое приливает и отливает из армии. Рекомендовать в подобных случаях прибавку жалованья, как панацею от всех зол, — все равно, что, принимая гостей в холодной руине, надевать для этого случая лишнюю шубу. Да вы лучше протопите ваш дом и сделайте его жилым и уютным…
* * *
Надо отдать должное русским офицерам: они умели относиться бережно к отечественной военной истории. В трудах военных писателей находится масса любопытного и интересного материала по разным сторонам офицерского вопроса
Достойно представлена история деятельности военно-учебных заведений в работах: П. О. Бобровского «Юнкерские училища. В 3-х т.» (СПб., 1881); Ф. Веселаго «Очерк истории Морского кадетского корпуса с приложением списка воспитанников за 100 лет» (СПб., 1852); П. А. Галенковского «Воспитание юношества в прошлом. Исторический очерк педагогических средств при воспитании в военно-учебных заведениях в период 1700–1856 гг.» (СПб., 1904); Н. Глиноецкого «Исторический очерк Николаевской академии генерального штаба» (СПб., 1882); Ф. В. Грекова «Краткий исторический очерк военно-учебных заведений. 1700–1910» (М., 1910); В. Ф. Де-Ливона «Исторический очерк деятельности Корпуса военных топографов 1855–1880» (СПб., 1880); Н. П. Жервэ и В. Н. Строева «Исторический очерк 2-го кадетского корпуса. 1712–1912 г. В 2-х т.» (СПб., 1912); А. Кедрина «Александровское военное училище. 1863–1901» (СПб., 1901); М. С. Лалаева «Исторический очерк военно-учебных заведений, подведомственных Главному их Управлению. От основания в России военных школ до исхода первого двадцатипятилетия благополучного царствования Государя Императора Александра Николаевича. 1700–1880» (СПб., 1880); М. Максимовского «Исторический очерк развития Главного инженерного училища. 1819–1869» (СПб., 1869); Н. Мельницкого «Сборник сведений о военно-учебных заведениях в России. В 4-х т., 6-ти ч.» (СПб., 1857).
Аналитической работой дореволюционного периода по военной школе России следует считать труд «Столетие Военного министерства. 1802–1902, т. X, ч. I–III. Главное управление военно-учебных заведений. Исторический очерк (составители П. В. Петров и Н. А. Соколов)» (СПб., 1902). Глубокие мысли о реформе военной школы высказал Н. Н. Головин в своей работе «Высшая военная школа» (СПб., 1911). М. Соколовский всесторонне проанализировал деятельность журнала для кадет в своей работе «Кадетский журнал полвека назад. Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, как повременное издание. 1836–1863» (СПб., 1904). Курс законоведения для кадетских корпусов представлен отдельным изданием «Основные понятия о нравственности, праве и общежитии» (СПб., 1889).
В названных работах содержатся интересные исторические документы, в частности: «Высочайший Указ об основании школы математических и навигацких наук» от 14 января 1701 г.; «Письмо Директора Морской Академии Сент-Илера к графу Андрею Артамоновичу Матвееву от 1 марта 1717 года», «План об учреждении при артиллерии шляхетного кадетского корпуса» графа П. И. Шувалова; «Положение для постоянного определения или оценки успехов в науках, Высочайше утвержденное 8 декабря 1834 года»; «Наставление для образования воспитанников военно-учебных заведений» 1848 г., разработанное Я. И. Ростовцевым; инструкции для юнкеров, командного и педагогического состава, учебные программы и т. п.
Большой интерес для изучения истории офицерского вопроса представляют работы: «Записки Андрея Тимофеевича Болотова. 1738–1760» (СПб., 1871); П. О. Бобровского «Обзор военного законодательства о главнейших обязанностях младших офицеров в войсках» (СПб., 1881); Н. Вишнякова «Суд общества офицеров в русской армии (исторический очерк)» (Военный сборник, 1909, № 12); В. Драгомирова «Подготовка Русской Армии к Великой войне, ч. I. Подготовка командного состава» (Военный сборник, Белград, т. IV, 1923); А. А. Керсновского «История Русской Армии», ч. I–IV (Белград, 1933–1938); А. Мариюшкина «Трагедия русского офицерства» (Новый Сад, 1923); Н. А. Морозова «Прусская армия эпохи Йенского погрома. Ее возрождение. Значение для нас этого поучения» (СПб., 1912); А. З. Мышлаевского «Офицерский вопрос в XVII веке. Очерк из истории военного дела в России» (СПб., 1899); П. Симанского «Перед войной 1812 года. Характеристика французских и русских генералов» (СПб., 1906) и др.
Назовем также ряд трудов, содержащих конструктивные мысли об упрочении офицерского корпуса России. Это работы: А. Н. Апухтина «Командный состав армии» (Общество ревнителей военных знаний, кн. 3, 1907); И. Н. Блотникова «Опыт настольной книги для гг. офицеров» (СПб., 1910); А. Деникина «Путь русского офицера» (М., 1990); «Армейские заметки генерала М. И. Драгомирова» (СПб., 1881); П. Изместьева «Искусство командования» (Варшава, 1908); П. Карцева «Командование отдельной частью. Практические заметки из служебного опыта» (СПб., 1883); его же «Командование ротой и эскадроном» (СПб., 1881); Б. Панаева «Офицерская аттестация» (СПб., 1908) и другие.
Практический интерес представляют также работы Н. Бирюкова «Записки по военной педагогике» (Орел, 1909); Д. Н. Трескина «Курс военно-прикладной педагогии. Дух реформы Русского Военного Дела» (Киев, 1909) и И. Г. Энгельмана «Воспитание современного солдата и матроса» (СПб., 1908).
Из числа работ, выполненных после 1917 года по настоящее время, следует назвать труды: Л. Г. Бескровного «Русская армия и флот в XIX в. Военно-экономический потенциал России» (М., 1973); его же «Армия и флот России в начале XX века: Очерки военно-экономического потенциала» (М., 1986); М. Д. Бонч-Бруевича «Конец царской армии» (Военно-исторический журнал, 1989, № 6); А. И. Верховского «Россия на Голгофе (Из походного дневника 1914–1918 гг.» (Пг., 1918); П. Краснова «На внутреннем фронте» (Л., 1925); С. Е. Рабиновича «Борьба за армию в 1917 г.» (М.-Л., 1930); П. А. Зайончковского «Самодержавие и русская армия на рубеже XIX и XX вв.» (М., 1973); его же «Русский офицерский корпус на рубеже двух столетий (1811–1903)» (Военно-исторический журнал, 1971, № 8); А. Кривицкого «Традиции русского офицерства» (М., 1947); С. В. Волкова «Русский офицерский корпус» (М., 1993); Е. Месснера «Современные офицеры» (Буэнос-Айрес, 1961); Н. А. Машкина «Высшая военная школа Российской империи XIX — начала XX века» (М., 1997); А. Г. Кавтарадзе «Военные специалисты на службе Республики Советов. 1917–1920 гг.» (М., 1988); А. И. Каменева «История подготовки офицеров в России». (М., 1990); его же «История подготовки офицеров в СССР» (Новосибирск, 1991); его же «Трагедия русского офицерства (уроки истории и современность)» (М., 1999); его же «Военная школа России (уроки истории и стратегия развития)» (М., 1999); «О долге и чести воинской в российской Армии: Собр. материалов, документов и статей /Сост. Ю. А. Галушко, А. А. Колесников; Под ред. В. Н. Лобова» (М., 1990); А. И. Панова «Офицеры в революции 1905–1907 гг.» (М., 1996); В. Рогозы «Офицерский корпус России: история и традиции» (Армейский сборник, 1997, № 9); «Российские офицеры» Е. Месснера, С. Вакара, В. Гранитова, С. Каширина, А. Петрашевича, М. Рожченко, В. Цишке, В. Шайдицкого и И. Эйхенбаума, (Буэнос-Айрес, 1959); В. Б. Станкевича «Воспоминания. 1914–1919 гг.» (Л., 1926); О. Ф. Сувенирова «Трагедия РККА. 1937–1938» (М., 1998); В. Сухомлинова «Воспоминания» (Берлин, — 1924); В. Флуга «Высший командный состав» (Вестник общества Русских Ветеранов Великой войны, 1937, № 128–129); Р. П. Эйдемана и В. А. Машкова «Армия в 1917 году» (М.-Л., 1927) и др.
Всем названным и не упомянутым в этом списке авторам следует принести глубочайшую благодарность за труд во благо познания и укрепления офицерского корпуса России. Являясь истинными патриотами, болея за будущее своей Родины, каждый из них старался передать живущим и потомкам свое видение решения офицерского вопроса в нашей стране.
И. Домнин. Грехи и достоинства офицерства в самосознании русской военной эмиграции
Корпус офицеров в зарубежном рассеянии
В 1917 году Россия лишилась главной опоры своей государственности офицерского корпуса. И для страны, и для самого офицерства последствия были катастрофичны.
Вынужденная эмиграция свыше пятидесяти тысяч офицеров в ходе и после Гражданской войны 1918–1922 гг., их многолетнее пребывание и самоотверженная деятельность в Зарубежье есть беспрецедентный факт истории Российского государства, заключительный акт трагедии офицерства Русской Императорской Армии. Этот потрясающий феномен до сих пор должным образом не осознан, не изучен и не осмыслен.
Контингент изгнанников, количественно превышавший полный комплект офицеров старой армии мирного времени, составляли несколько категорий кадровые офицеры, офицеры производства периода Первой мировой (Великой) войны, лица, получившие офицерский чин в ходе Гражданской войны, а также более 2 тысяч человек, окончивших в эмиграции русские военные училища (существовавшие до 1923 г.), кадетские корпуса и военно-училищные курсы (весь межвоенный период)
Абсолютное большинство покинувших Родину — это участники контрреволюционной борьбы. Среди них — вожди и видные деятели Белого движения генералы А. Деникин, П. Врангель, Е. Миллер, Н. Юденич, П. Краснов, А. Кутепов, М. Дитерихс, А. Богаевский, Г. Семенов и др. (все также активные участники Великой войны)
Всего на чужбине обрели пристанище не менее трех тысяч русских генералов. В том числе бывший Верховный Главнокомандующий Российской армией (1914–1915) Великий Князь Николай Николаевич, крупные военачальники, занимавшие ранее высшие военные посты Назовем лишь ряд полных генералов, т е имевших звания «генерал от кавалерии», «генерал от инфантерии», «генерал от артиллерии» Д. Абациев, И Багговут, Н. Баратов, В Гурко, Ю. Данилов, А. Драгомиров, Н. Епанчин, А. Зегелов, В Ирманов, А. Кауфман, Н. Крузенштерн, К Крылов, Н. Мартос, кн. В Масальский, П. Ольховский, Ф. Палицын (быв. начальник Генштаба), В. Сухомлинов (быв. военный министр), Н. П. Сухотин, В. Флуг, Н. Ходорович, Ф. Шкинский, Д. Щербачев, Э. Экк, И. Эрделли, Н. Юденич и др.
В изгнание ушли и видные военачальники, яркие военные ученые и писатели генералы А. Андогский, А. Баиов, В. Баскаков, В. Борисов. А. Виноградский, А. Геруа, Б. Геруа, Н. Головин, А. Гулевич, В. Доманевский, В. Драгомиров, В. Ипатьев, А. Келчевский, П. Краснов, И. Майдель, А. Нилус, Е. Новицкий, П. Симанский, А. Шварц и многие другие.
За рубежом оказалось около семисот офицеров русского Генерального Штаба, по праву принадлежавших к военной элите России, составлявших «мозг армии». Это — большая часть генштабистов, оставшихся в живых после лихолетья Гражданской войны (на службе «Республике Советов» таковых находилось вдвое меньше).
Таким образом, едва ли будет преувеличением сказать, что вне Родины оказался цвет офицерского корпуса. Это был подлинный отбор: кадры, закаленные в огне мировой войны, испытанные добровольной трехгодичной борьбой против большевизма за национальную Россию, за то, что было для них традиционно, дорого и свято.
Жизнь на чужбине была томительным испытанием, а нередко — нравственной пыткой. Часть изгнанников предпочла остаться «профессионалами», пусть даже под чужими знаменами. Многие связали судьбу с французским Иностранным легионом. «В раскаленных песках Марокко и Сахары, на каменистых кряжах Сирии и Ливана, в душных ущельях Индокитая — повсюду рассеяны кости русских легионеров, самоотверженно и бескорыстно дравшихся за честь французских знамен», — повествовал историк эмиграции полковник В. Абданк-Коссовский. Надо сказать, что, конечно, не все русские дрались «самоотверженно и бескорыстно». Тяжелейшие условия службы, непривычный климат, «недружеское» отношение со стороны командования вынуждали целые группы наемников оставлять (чаще попросту дезертировать) ряды легиона.
В 1924 г. русские сыграли заметную роль в политической жизни Албании, когда отряд из эмигрантов во главе с полковником В. Берестовским решил исход борьбы за власть в этой стране в пользу Ахмет Зогу. В благодарность несколько русских офицеров были назначены на видные должности в албанской армии. Похожая ситуация сложилась и в Абиссинии, где в 1928 г. русские офицеры А. Фермер и В. Дитерихс, служившие в гвардии наследника престола Тафари, спасли ему жизнь во время мятежа и обеспечили трон.
В Китае в 1925–1927 гг. русский отряд генерала Нечаева (несколько тысяч человек пехоты и кавалерии, с артиллерией и авиацией) действовал на стороне шаньдунской армии в ее борьбе против коммунистов. В те же неспокойные годы в Шанхае для защиты международной концессии и проживавших и работавших там европейцев был создан Волонтерский корпус. В его составе имелось и русское формирование под командой капитана 1 ранга Фомина, развернутое позже в Русский полк, которым командовал гв. полковник Тиме. Подобные отряды действовали и в Пекине (командир — полковник Слизанов), и в Тяньцзине (командир — полковник Теляковский).
Русские офицеры, нашедшие пристанище в Парагвае, преподавали в военной школе, руководили строительством дорог, налаживали работу в арсенале и т. п. Они приняли самое активное участие в войне этого государства против Боливии (1933–1935 гг.), и многие сложили головы, отстаивая территориальную целостность своей второй родины. В ранг национального героя страны был возведен генерал И. Беляев, который не только сыграл большую роль в мобилизации русских для отпора боливийцам, но лично провел комплекс геодезических и картографических работ на театре военных действий. Много лет он исследовал жизнь парагвайских индейцев, возглавлял правительственную комиссию по землеустройству их племен. После его смерти (1957 г.) в знак заслуг перед страной в Асунсьоне ему был установлен памятник.
Десятки «белых» русских эмигрантов сражались на стороне Франко в годы гражданской войны в Испании (1936–1938 гг.), рассматривая борьбу с «коммунистическим интернационалом» как свой прямой долг. Среди них были генералы Н. Шинкаренко, А. Фок, другие офицеры.
Русские состояли также на службе в армиях Югославии, Чехословакии, Соединенных Штатов Америки и других государств…
Но подавляющее большинство бывших военных вынужденно превратились в фабричных рабочих и сторожей, шахтеров и таксистов, мелких служащих и торговцев. Их глубокую социальную и душевную драму ярко отражают пронзительные строки замечательного поэта «белой» эмиграции Ивана Савина:
И все-таки Зарубежное офицерство не желало быть занесенным метелью обывательщины и мещанства. Изгнанники продолжали сознавать себя офицерами, чувствуя объективную угрозу своего перерождения. «Под влиянием многих лет труда, поставившего нас на низшие ступени социальной лестницы, мы постепенно перестали предъявлять к себе те требования кастовой (армия всегда немного каста) чести и морали, без которых нельзя сознавать себя воином и рыцарем…» — с тревогой говорил известный военный писатель Н. Белогорский (генерал Н. Шинкаренко). Известный военный поэт, полковник князь Ф. Касаткин-Ростовский в стихотворении «Молитва офицера» писал:
Мечту изгнанников о служении «освобожденной» России питала вкорененная офицерская психология. Свое эмигрантское рассеяние они изначально воспринимали не иначе, как «переход Армии к новым формам своего существования». Ответом на вызов судьбы стало создание генералом П. Врангелем Русского Общевоинского Союза (1924 г.), в который добровольно и естественным порядком вошли многочисленные общества и объединения зарубежного воинства, инициативно созданные офицерами по признаку принадлежности к полкам и корпорациям старой армии, частям и соединениям белых фронтов и по другим основаниям. Среди сотен таковых было немало сугубо офицерских. К примеру: Общество Офицеров Генерального Штаба, Союз Офицеров Участников Войны, Союз Офицеров Кавказской Армии, Общество Русских Офицеров в Королевстве Югославии (и одноименные общества в других странах), Общество Ревнителей Военных Знаний, Офицерский Союз (Харбин), Русский Офицерский Союз в Бразилии и т. п. Имелись объединения выпускников практически всех дореволюционных военных академий, училищ и кадетских корпусов. Все они возникали не только как ячейки взаимопомощи для облегчения тягот жизни в чужеземье, но главное — как «идейные военные братства».
Многолетнее функционирование этой разветвленной организационной структуры явилось базовым элементом военной культуры эмиграции, другими составляющими которой были: военное просвещение и образование, военно-периодическая печать, историко-мемориальная работа, военная мысль. Вдали от Родины офицеры учредили Высшие Военно-Научные Курсы (Париж, Белград), десятки Кружков высшего военного самообразования, несколько военно-училищных и повторительных (по специальностям) курсов, офицерские лектории, военные секции при гражданских институтах. Смену уходящему поколению офицеров готовили кадетские корпуса. Огромную роль в сохранении офицерского самосознания, поддержании и развитии военных знаний, укреплении связи между воинскими организациями, разбросанными по всем континентам, играла военная периодическая печать Зарубежья. Более 150 (!) изданий, таких как «Военный Сборник» (Белград), «Русский Инвалид» (Париж), «Часовой» (Париж — Брюссель), «Вестник Военных Знаний» (Сараево), «Русский Голос» (Белград), «Армия и Флот» (Шанхай), «Вестник Общества Русских Ветеранов Великой войны в Сан-Франциско», «Морской журнал» (Прага) и др. осуществляли эту миссию. Сотни офицеров поздними вечерами работали над вопросами военной истории и теории, фиксировали свой богатый боевой опыт в мемуарах. Свыше тысячи книг и десятки тысяч статей, архивных источников несут в себе наследие военной мысли эмиграции. В них нашел отражение исторический путь старой армии, богатейший военный опыт — от Русско-японской войны до локальных конфликтов 50-60-х годов, в них содержится анализ военно-политической картины мира, развития военных систем и прогноз их эволюции, утверждение духовной сущности русского военного дела. «Очерки Русской Смуты» и «Путь русского офицера» А. Деникина, «История Русской Армии» А. Керсновского, «Из истории кампании 1914 года на Русском фронте» и «Военные усилия России в Мировой войне» Н. Головина, «Полчища» А. Геруа, «Душа Армии» П. Краснова, «1918 год» А. Зайцева. «Мировая война на Кавказском фронте» Е. Масловского, «Высший командный состав» В. Флуга, «Лик современной войны» Е. Месснера и другие труды правомерно считать классикой отечественной военной литературы. (Это наследие частично представлено в 6, 13, 16, а также других выпусках «Российского военного сборника».)
Военная культура, выявлявшая направленность личности, истинные помыслы и устремления, идейную стойкость и силу характера изгнанников, есть главное свидетельство сохранения ими своей офицерской сущности.
Помыслы об офицерском служении
В творческом наследии военной эмиграции значительное место занимают размышления о национальной России, ее будущей армии и офицерском корпусе, о предназначении русского офицера и его социальной роли, о жизни и службе офицерства в Императорской Армии, подготовке офицерских кадров и их качествах, о действиях командного состава в боевой обстановке Великой и Гражданской войн и т. д. Среди лучших работ, посвященных офицерскому вопросу, — те, которые представлены в данной книге: коллективный труд «Российские офицеры», «Высший командный состав» В. Флуга, «Трагедия русского офицерства» А. Мариюшкина, «Современные офицеры» Е. Месснера, «Наш будущий офицерский корпус» А. Керсновского и др.
Ценность изложенных в них мыслей заключается в том, что принадлежат они талантливым людям, прошедшим через масштабные войны, трагедию крушения своей страны, своей армии и своего сословия. Отлученные судьбой от Родины и любимого дела, они настойчиво пытались разобраться в грехах и достоинствах прежней военной системы, своих собственных ошибках, анализируя их, составляли заветы для будущих поколений. Делали это максимально откровенно, ибо на чужбине свобода их мысли уже не стеснялась ни «ведомством», ни цензурой. Мотивируя нравственную позицию исследователя вообще и находящегося в изгнании в частности, генерал В. Доманевский писал: «Уважение к могуче-прекрасному прошлому России, ценой бесчисленных жертв вышедшей на свой великодержавный путь, уважение к памяти сынов России, павших на полях брани, обязывает каждого подходящего к славным, но тяжелым воспоминаниям, прежде всего искать правду и только одну правду. Правда приближает к истине». Возможности высказать «только правду» офицеры были лишены и в царской армии, и в еще большей мере — в Советской.
Об офицерстве, о том, каким должен быть корпус русских офицеров в грядущем, военные писатели эмиграции размышляли постоянно. Их помыслы в значительной мере вырастали из суждений о старой армии и переживаний о ее революционном крушении, из богатого и горького опыта Мировой и Гражданской войн, из анализа жизни иностранных армий, состояния Красной армии. Мотив будущего доминирует всегда: и когда В. Флуг нелицеприятно и жестко анализирует качества русского высшего командного состава, и когда А. Зайцов четко и ясно пишет о германском Генштабе («Германский генеральный штаб»), и когда А. Деникин откровенно вспоминает службу в Императорской армии («Старая Армия», «Путь русского офицера»), и когда А. Геруа ведет речь об офицерском отборе («Воспоминания командира полка»), и когда А. Болтунов предлагает пути воинского воспитания («О воинском воспитании»), и когда П. Краснов, Ю. Галич, Н. Белогорский, Е. Тарусский выводят образы героев в своих многочисленных романах и повестях…
Непоказная вера изгнанников в будущее, их спокойная глубокая убежденность в пользе своей интеллектуальной работы поразительны. Приведем лишь один пример. Авторитетный генерал и военный писатель Александр Владимирович Геруа в 1937 г. на страницах машинописного журнала «Перекличка» (орган текущей связи «Общества господ Офицеров Лейб-гвардии Волынского Полка») ведет речь об офицерском отборе, о том, чтобы в будущей русской армии этот процесс «протекал на здоровых началах». Журнал выходит мизерным тиражом, рассчитан на узкий круг людей (что исключает «работу на публику»), разбросанных по разным странам, давно оторванных от Родины и армии. Геруа же не смущает эта локальность аудитории. К нескольким десятков старых волынцев он обращается с той же основательностью мыслей, с какой в начале века обращался к многотысячному отряду царских офицеров, выступая на страницах «Военного Сборника».
Такие примеры наглядно демонстрируют, что бывшие кадровые военные продолжали пребывать в орбите своей профессии. Отчетливо проглядывает их «познающая душа», когда, говоря словами И. Ильина, сознание и сердце живут «стихией своего предмета».
Мысль изгнанников шла от анализа ошибок и недостатков к формулированию заветов и идеалов. Изучая их наследие, можно выделить несколько главных достоинств, к которым должен стремиться офицерский корпус грядущей России. Это — корпоративная монолитность, профессионализм и офицерская этика.
Стремление к корпоративному единству
Офицерство русского Зарубежья остро осознавало и признавало отсутствие должного единства в офицерской среде старой армии. Четко и лаконично по этому поводу высказался один из легендарных белых генералов А. Туркул: «Были офицеры, доблестные и жертвенные, но Корпуса офицеров в России не было, был лишь офицерский состав». Полковник Д. Хитров, выступая 20 мая 1928 г. в Белграде с докладом «Русские офицеры в изгнании и политика», подчеркивал, что силами и способностью жертвовать русские офицеры никогда не оскудевали, но из-за отсутствия корпоративного единства и организованности все это расходовалось непроизводительно. Вот еще одно утверждение, прозвучавшее в «Союзе господ офицеров Императорских Российских Армии, Флота и Воздушного флота»: «В прежней Русской Армии, в сущности говоря, не было офицерской корпорации, и каждый офицер жил лишь узкими интересами своей части».
Основой для таких заключений служили прежде всего «антагонизм между различными родами оружия», политическая безграмотность и идейная разобщенность старого офицерства.
Ненормально, когда офицеры гвардии смотрели свысока на тех, кто не принадлежал к их касте. Кавалеристы с высокомерием относились к пехотинцам, морские офицеры — к сухопутным, конные артиллеристы — к артиллеристам крепостей и т. д. «С давних пор существовала рознь между армейским и гвардейским офицерством, — пишет А. Деникин в „Очерках Русской Смуты“, вызванная целым рядом привилегий последних… Явная несправедливость такого положения, основанная на исторической традиции, а не на личных достоинствах, была больным местом армейской жизни». Против гвардейских привилегий выступали и П. Краснов, и П. Залесский, и многие другие военные писатели.
Другой кастой был Генеральный штаб, офицеров которого в войсках не без презрительности иногда называли «моментами» (от выражения «ловить момент», т. е. по службе пристроиться потеплее, миновать тяжелых строевых должностей, сделать карьеру). Так генерал Б. Геруа в одной из статей резко высказался против незаслуженного продвижения по службе тех, кто носил серебряный аксельбант и черный бархатный воротник (отличительные детали формы генштабистов), вспоминая, сколь пагубно несправедливый карьерный рост действовал на атмосферу и сплоченность офицерства.
А. Керсновский считал, что служебные преимущества Гвардии и Генштаба безнравственны, что они были одной из самых злостных язв старой армии, и о восстановлении подобного в будущем не может быть и речи. В. Флуг жестко заявлял о необходимости принять серьезные меры, которыми раз и навсегда была бы уничтожена прежняя беспросветность карьеры и быта армейского пехотного офицера, что способствовало бы воспитанию офицерского корпуса в духе укрепления корпоративного самосознании.
На сплоченность офицерских рядов оказывало влияние и единство боевого мировоззрения, которое в значительной мере достигается наличием и проведением в жизнь единой военной доктрины (в смысле определенной школы). В ходе дискуссии по военной доктрине, развернувшейся в эмиграции в начале 30-х годов, на этом, в частности, акцентировал внимание генерал А. Егоров. Проанализировав уровень подготовки военного руководства старой армии, он сделал вывод о том, что прежняя военная система России не давала армии «единой военной школы», насыщая армейские ряды «чрезвычайно пестрым командным составом». Тем самым на войне не обеспечивалось единство действий, между начальниками возникали частые трения, непонимание и что хуже — недоверие. Отсутствовало единство и в период революционного крушения армии.
Внутриофицерская разобщенность способствовала разложению армейского организма. В мае 1917 г. на Съезде офицеров генерал М. Алексеев призывал к тому, чтобы офицерский корпус на деле стал «общей дружной семьей» и в ней водворилось единение, но все увещевания оказались запоздалыми и напрасными.
Следует отметить, что и на чужбине, несмотря на создание Врангелем и его сподвижниками Русского Общевоинского Союза, членами которого состояло большинство изгнанников, в офицерской среде также не удалось достичь должной сплоченности. На своих «платформах» существовали «Корпус Императорских Армии и Флота», «Братство Русской Правды», «Русский Национальный Союз Участников Войны», автономно держалось казачество, отдельные группы офицеров участвовали в политических движениях: «Смена вех», «Евразийство», «Младороссы», «Русский фашизм», «Российское Национальное и Социальное Движение» и других.
Внутри самих офицерских корпораций порой возникали конфликты, которые далеко не всегда удавалось разрешать с помощью существовавших судов чести. Дело доходило и до открытого предательства, ярким примером которого служит деятельность генерала Н. Скоблина, в 1937 г. участвовавшего в похищении агентами НКВД председателя РОВС генерала Е. Миллера.
Чрезвычайно важным стал вопрос о политической грамотности офицерства, сознательном исповедовании им определенной государственной идеологии. В наследии военной эмиграции немало места занимают воспоминания и размышления о том, как в 1917 г. армия стала разменной картой в руках политиков и политиканов, не сумев противостоять революционному угару масс. В наличии не оказалось никакой организованной силы, на которую мог бы опереться Государь. «Великая молчальница» — Русская армия — была совершенно не знакома с политическими вопросами и оказалась абсолютно беззащитной в политической борьбе. Офицер, который «не умел отличить социал-демократа от эсера, легко побеждался в политической дискуссии некультурным аптекарским учеником, хотя поверхностно, но все же политически обработанным левыми партиями».
Практически все авторы подчеркивали утрату (либо вообще отсутствие) офицерами «политической настройки». Монархическая идея уже не доминировала в их сознании. «Армия — вне политики» — вот формула, которую в примитивной трактовке навязали защитникам Отечества. «Несчастные аполитичные офицеры — еще вчерашние герои — сегодняшние враги народа, убивались десятками тысяч, без всякого с их стороны сопротивления… Они не сумели организоваться не только для защиты своего Государя и гибнущего Отечества, но даже для защиты их собственных жизней», — писал в начале 30-х годов полковник А. Шавров. А. Керсновский, характеризуя революционное брожение в начале XX века и проводя параллель между 1905 и 1917 годами, писал: «В войсках существовала солдатская „словесность“, но не было заведено „словесности“ офицерской. Между тем роль офицера в стране чрезвычайно возросла с введением всеобщей воинской повинности, — и чем дальше, тем росла все больше. Офицер был главной опорой русской государственности, живым воплощением русской совести. Его надо было ориентировать политически, не оставлять его в потемках. Офицерская работа — это работа в первую очередь миссионерская… Сплочение воедино и политическая ориентировка офицерского корпуса стала насущнейшей из всех задач. Однако правительство эту задачу совершенно проглядело и не сумело сделать ни одного вывода из грозного предупреждения, данного ему в 1905 году».
Трагедия русского офицерства нашла отражение во многих научных, публицистических, мемуарных, художественных работах эмиграции. Достаточно назвать такие, как «Российская контрреволюция в 1917–1918 гг.» Н. Головина, «Очерки Русской Смуты» А. Деникина, одноименную книгу очерков К. Попова, роман-трилогию «От Двуглавого Орла к красному знамени» П. Краснова, «Красный хоровод» Ю. Галича (ген. Гончаренко), «Офицерские кадры и революция» И. Курганова и др. Все они, независимо от жанра, являют «живую повесть офицерской скорби», картину беспрецедентного гонения на офицеров, обстоятельства, масштабы и последствия которого современное поколение военных либо вообще не представляет, либо представляет слишком приблизительно.
На страницах нашей книги этот процесс в обобщенно-эмоциональном виде представлен в очерке А. Мариюшкина. Мы же приведем короткий конкретный пример, через который можно ощутить всю дикость и преступность атмосферы, царившей в русской армии в 1917 г. и губившей офицерство. Генерал А. Деникин в своих очерках «Офицеры» публикует постановление одного из фронтовых солдатских собраний: «Принимая во внимание несознательность командующего батальоном капитана Русова, а также, что он: 1) до революции был строг с солдатами, 2) отказывается подписывать увольнительные билеты товарищам, которым беспременно нужно домой и даже вопреки медицине, 3) насчет последнего наступления немцев на полк выражался „трусливое стадо“, когда никто не обязан участвовать в империалистической бойне, 4) вообще за старорежимность — собрание постановило капитана Русова отчислить от должности батальонного и назначить кашеваром во вторую роту».
Следующим моментом трагедии офицерства в эпоху революции стал его раскол на «красных» и «белых», что не могло не найти отражения в размышлениях эмигрантов. Отмечалось, что первоначально революция внесла в среду офицерства большую растерянность, затем вызрел протест. Генерал Н. Головин указывал на закономерность контрреволюционных течений как одной из сторон диалектически развивающегося процесса революции. В силу своего «военного патриотизма», «охранительного национализма», своей боевой сущности далеко не все офицеры мирились с той ситуацией, в которой оказались армия и страна. Офицерство стало главным субъектом контрреволюции. Ратуя за «установление порядка», оно вынуждено было идти против безвольной буржуазной власти, что первоначально выразилось в Корниловском выступлении. С большевиками же, сделавшими ставку на интернационализм и отрицание национальных устоев, офицерство под руководством генералов М. Алексеева и Л. Корнилова вступило в открытое вооруженное противостояние, создав «Белую Армию». В конечном итоге, исходя из понимания своего долга, в ее рядах оказалось большинство офицеров Российской Императорской Армии, в том числе до 70 процентов элиты офицеров Генштаба, генералитета. Белое движение было в основе своей офицерским, породил его офицерский патриотизм. Никто иной не смог организованно препятствовать движению «красного колеса» революции и большевизма. «Лишь офицерство… оказалось способным вооруженной рукой защищать свой национальный идеал в эпоху гражданской войны», — писал известный русский мыслитель Г. Федотов.
В то же время, как замечал И. Горяинов, «по-разному понимали свой долг офицеры, которые когда-то представляли стройную и монолитную, одинаково национально-государственно воспитанную военную касту». (Со слов самих изгнанников мы убедились, что единства и монолитности в старой армии в должной мере не было, а «государственное воспитание» не выдержало испытаний безвременьем.) Предпосылки офицерского раскола, имевшиеся до 1917 г., привели к нему в период революции и Гражданской войны. Значительная часть офицерства — более 48 тысяч — оказалась в Красной Армии (а отдельные группы и представители — в иных многочисленных вооруженных формированиях, вплоть до банд). Способствовала размежеванию и «пестрота» офицерского корпуса в конце Великой войны, когда в его составе находилось множество офицеров военного времени, по выражению генерал А. Геруа «военных по боевой своей подготовке и глубоко штатских по прочим отделам своего мировоззрения». Психологически такие люди зачастую позитивно воспринимали революцию как способ «проявить себя». Встречались и кадровые «генералы-куртизаны» (выражение А. Геруа). Они «неудержимой демагогией и революционностью ловили фортуну в кровавом безвременьи», как писал Деникин о генерале П. Сытине, своем однокашнике по Киевскому военному училищу, который зимой 1918 г. командовал Южным фронтом большевиков, действовавшим против Добровольческой армии.
Линия офицерского раскола иногда разделяла не только однокашников и однополчан, но и родных братьев, принадлежавших к русской военной элите Хрестоматийными примерами могут служить Генерального штаба генералы Свечины и Новицкие. Выдающийся военный мыслитель Александр Андреевич Свечин (1878–1938), как известно, был одним из организаторов и представителей советской военной науки и высшей школы (репрессирован и уничтожен сталинским режимом). Его старший брат Михаил Андреевич (1876–1969) находился в рядах контрреволюционного казачества, затем в эмиграции. Работал в банке, возглавлял подотдел РОВС в Ницце. Прожил долгую жизнь. Евгений Федорович Новицкий (1867–1931), инициатор Общества Ревнителей Военных Знаний, признанный специалист и автор трудов по стрелковому делу, в годы Гражданской войны — в Добровольческой армии. В эмиграции жил в Сараево, был инструктором Стрелковой школы югославской армии, активным сторонником распространения военных знаний среди русского офицерства в изгнании. Его младшие братья, также видные царские генералы, после революции связали судьбу с Красной Армией. Василий Федорович (1869–1929) возглавлял инспекцию РККА, затем преподавал в военной академии. Федор Федорович (1870–1944) был неизменным начальником штаба у М. В. Фрунзе на Восточном фронте и в Туркестане. Позже — один из руководителей Красного воздушного флота, начальник факультета Военно-воздушной академии имЖуковского
То, что царские офицеры сыграли важнейшую роль в создании Красной Армии, не вызывало у изгнанников никакого сомнения Да и сами большевистские руководители этого не отрицали Генерал А. Андогский в своей работе «Как создавалась Красная армия Советской России» цитирует И. Смилгу, заявлявшего: «…Только с помощью бывшего офицерства Советская власть создала армию, грозную не только для домашних белогвардейцев». Примечательно, что Андогский всех «военспецов», как принято называть эту категорию, по мотивации их службы в Красной Армии разделил на шесть групп: добровольно пришедшие весной 1918 г. для «отпора германцам во что бы то ни стало»; «слабые люди», не устоявшие под давлением тяжелых условий общественной или семейной жизни; оказавшиеся умышленно для расстройства и разложения армии; «выжидающие, трусливо ждавшие: чья возьмет»; идейно вошедшие в орбиту большевизма (в основном офицеры военного времени); из сознания долга содействовавшие образованию военной силы России, «но не связанные с большевиками никакими идейными принципами».
Очень важно подчеркнуть вывод Андогского о том, что военспецов нельзя осуждать огульно, ибо причины их службы большевикам различны и «в массе они переживали неподдающуюся описанию трагедию». Его логическим завершением явились помыслы о совместном служении и «белых» (эмиграции), и «красных» в рядах будущей вооруженной силы России Их выразителями были как писатели, публицисты, отдельные офицеры, так и лидеры военной эмиграции, верившие, что у многих «под красноармейскими шинелями бьются русские сердца». Генерал А. Кутепов, возглавивший Русский Общевоинский Союз после безвременной смерти генерала П. Врангеля (1928), заявлял: «Мы — „белые“, пока „красные“ владеют Россией, но как только иго коммунизма будет свергнуто, с нашей ли помощью или без нее, мы сольемся с бывшей Красной Армией в единую Русскую Армию…»
Таким образом, исходя из анализа горького опыта, пережитого российским воинством в начале XX века, военная эмиграция мыслила будущий офицерский корпус как «единое тело и ничем и никем несокрушимый дух, один идеал и одну цель» (Д. Хитров) Этой монолитности следовало достигать прежде всего путем привития офицерству единых государственно-политических взглядов и убеждений, ибо «от идейной спаянности и единоустремленности офицерского ядра зависит вся судьба Армии» (С. Прокофьев). Выражалась убежденность, что «всякая армия в лице ее офицерского корпуса должна быть политически образована» и в будущем российском Генштабе должно существовать «особое политическое управление», организующее политическое воспитание вооруженных сил, а помощь командирам в этом воспитании подчиненных должны оказывать специально подготовленные для этой функции офицеры.
Большинство военных писателей сходились во мнении о необходимости для Российской армии единой военной доктрины как фактора ее «боевого воспитания» и сплочения, доктрины «выработанной русскими самостоятельно».
Во имя корпоративной монолитности российского служилого сословия не должно быть несправедливых привилегий гвардии, «генштабистов», других категорий офицеров, т. е. внутренней кастовости. Вместе с тем, например, А. Керсновским предлагалось взять за образец петровский гвардейский обычай: «Всех, готовящихся к офицерскому служению, писать юнкерами в гвардейские полки, где учредить юнкерские батальоны». В таком случае все офицеры получат «однородную гвардейскую шлифовку, единый крепкий и добрый гвардейский дух» (для специальных войск и авиации сохранить систему школ и училищ). Как принцип этот путь сплочения офицерства актуален и сегодня. Он ведет к профессионализму, который, согласно взглядам военной эмиграции, также должен быть одним из главных достоинств русского офицерского корпуса.
Необходимость военного профессионализма
Офицерство Русского Зарубежья в лице своих лидеров и организаторов, лучших представителей, военных ученых и писателей, сохранив свою военную сущность, богатейшие военные традиции, поддержав и приумножив военные знания, проявило образцовую преданность своему делу и черты истинного офицерского мастерства. Цену последнему они знали не понаслышке, и ему в их помыслах не случайно отведено достаточно много внимания.
Изгнанники гордились тем, что среди них было немало настоящих профессионалов, «художников военного дела». Крупнейшим безоговорочно считался бывший командующий Кавказской армией, генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич, одержавший целый ряд блестящих побед на Кавказском фронте Великой войны. Когда в августе 1931 г. исполнилось пятьдесят лет со дня его производства в первый офицерский чин (чествование по случаю такого рода дат — замечательная традиция русской армии, к сожалению, полностью утраченная современным офицерством), это стало событием для всего Зарубежья. В разных частях света русская печать, и не только военная, отдала должное юбиляру, поместив на своих страницах множество приветствий и статей. В Париже и Ницце, Белграде и Загребе, Софии и Пернике, Праге, Шанхае, Детройте, Сан-Франциско были устроены торжественные заседания в честь генерала Юденича. Бывшие подчиненные, боевые соратники отмечали его решимость побеждать, несгибаемую волю в сочетании с лучшими свойствами ума и характера, «смелость творческой фантазии, присущей только полководцам Божьей милостью». Говоря о значении Юденича, профессор генерал Д. Филатьев сожалел: выдающийся полководец, несмотря на множество наград, не имеет главной — «всеобщего, всероссийского осознания того, что Н. Н. Юденич своими победами под Сарыкамышем и Эрзерумом дал России в очень трудную минуту ее жизни». Но была выражена уверенность, что награда эта придет тогда, «когда разбушевавшееся русское море утихнет и войдет в свои берега, и русские люди получат возможность думать не только о печальном настоящем, но и о своем Славном Прошлом».
Вообще же подобными оценками не злоупотребляли. Изгнанники хорошо понимали, что у командного состава старой армии, особенно у его верхушки, имелись серьезные недостатки. Зачастую в работах военных писателей эмиграции явно преобладает критика, чувствуется тоска по профессионализму и военному искусству.
Так генерал В. Драгомиров (один из сыновей М. И. Драгомирова, доблестный и высокообразованный военачальник) отмечал, что стоявшие у власти после 1905 г. не смогли четко проанализировать уроки Русско-японской войны и сделать из них верные выводы. Многие военные руководители «плыли по течению мутного потока взбаламученных страстей, хватались за тот или иной вопрос, мешали главное с второстепенным, руководствовались злобой дня или взглядами влиятельных лиц». Вопросы сути вещей оставались в тени. В войсках занимались «гимнастикой… сомкнутым строем и парадами, стрельбой и тактикой довольно примитивного вида, сельским хозяйством, изменением формы одежды, запутав этот вопрос до последней степени, улучшением быта и пенсиями и меньше всего — подготовкой командного состава». Офицеров, несомненно умных в житейском смысле и преданных делу, было немало. Но явно недоставало «широко знавших военное дело, обладавших наклонностью к его изучению, не ограничивающихся обсуждением явлений своего русского мира, но понимавших течения заграничной военной мысли и следивших за ними, усвоивших дух военных учреждений и подготовки к войне иностранных государств». Думается, данная оценка по сей день не утратила актуальности своего «методологического» содержания.
Изгнанники постоянно подчеркивали как государственное значение военных профессионалов, так и ответственность их за судьбы нации. Опытный командный состав, закаленный войнами и долгой служебной практикой, представлялся им ценным капиталом нации, какового в минуту опасности не заменит никакой импровизированный институт. Генерал Н. Головин, уверенный в неизбежности массовых армий, в программном труде «Мысли об устройстве будущей Российской вооруженной силы» отдавал приоритет высокой профессиональной подготовке офицерства, отмечая, что особое внимание при создании будущей армии следует уделять подготовке высшего командного состава и специалистов Генштаба.
Когда военная мысль эмиграции поставила проблему профессиональной («малой», «отборной») армии, одно из центральных мест, естественно, было отведено качеству офицерства. Приверженцами «малой армии» (А. Геруа, Е. Месснер, Б. Штейфон, А. Керсновский др.) качество в идеале возводилось в степень артистизма военного искусства, и утверждалось, что требуются те, кто «в стычку, бой, сражение, кампанию вдохнут душу, то есть оживят мертвый шаблон дыханием вдохновения» (Е. Месснер).
Артистом своего дела офицер может быть лишь тогда, когда ему присущи определенные свойства. По природе их можно разделить на три группы: волевые, интеллектуальные и нравственные. Но главным условием, при котором возможно достижение высот профессионализма, должно быть призвание. Это врожденная воинская добродетель, и развить или «наработать» ее нельзя. «Надо верить в свое призвание, каждую минуту ощущать в тяжелом ранце фельдмаршальский жезл — быть убежденным, что именно тебе, вверенным тебе роте, полку, корпусу надлежит сыграть главную роль, произвести перелом в критическую минуту — уподобиться Дезе при Маренго, пусть даже и заплатить за это тою же ценой», — говорит А. Керсновский.
Первая группа качеств связана преимущественно с волевым, началом в человеке, силой его духа, с тем, что принято называть «характером». Именно на необходимость развития этих качеств обращает главное внимание генерал В. Флуг в работе «Высший командный состав», объединив их понятием «военной энергии», под которой подразумеваются: мужество, непреклонная воля к победе, самоуверенность, решительность, смелость, находчивость, упорство, самообладание, предприимчивость, дух почина и прочее. Как и многие другие авторы, Флуг сетовал на то, что прежняя военная система России не способствовала культивированию в офицерах «военной энергии», выдвижению волевых фигур, а высших командных должностей в основном достигали «лица, вообще мало удовлетворявшие этому назначению». Главным завещанием генерала было пожелание «воспитания в народе и в армии драгоценного качества воли». Он ратовал за «решительный разрыв с заблуждениями последних десятилетий», прямо обращаясь к современникам и, думается, к потомкам с призывом: «Довольно трескучих фраз о нашей доблести и наших победах… которые, в конце концов, привели русскую армию к развалу, а Россию к порабощению. Довольно обмана и самообмана. Чем кичиться нашими подвигами, покаемся лучше в своих грехах. Пока мы не проникнемся горьким сознанием, что для ведения войны нам, русским генералам, — да и не нам одним, — недоставало первой воинской добродетели — исконно русского мужества, — и вину в нашем крушении будем стараться по-прежнему сваливать то на недостаток в артиллерии и винтовках, то на „Приказ № I“, — мы никогда не создадим командного состава, способного будущую Русскую армию вести к победе».
Генерал В. Тараканов, подчеркивая, что военачальнику в высшей степени должно быть присуще врожденное и развитое искусство повелевать (гипноз власти), вместе с тем обращал внимание на необходимость уметь повиноваться. У властных людей часто обнаруживается недостаток этого свойства. И генерал В. Доманевский видел в командовании и подчинении одну функцию, выражая это следующим образом: «Командовать — значит, прежде всего, уметь повиноваться начальнику от всего сердца для выполнения поставленной задачи, охватывать его намерения и идти навстречу, входить в его мысли и виды, принимать все возможные меры, чтобы их осуществить».
При том, что идеальный тип военного профессионала, тип вождя дает равновесие «умового» и «волевого» начала, — на практике такое сочетание встречается не часто (А. Керсновский примерами полного выражения такого сочетания считал Петра I, Румянцева, Суворова). Если же говорить о преобладании того или иного, то для полководчества и вождения войск предпочтительнее перевес волевых качеств. «Посредственное решение, будучи энергично проведено, дает результаты всегда лучшие, чем решение идеальное, но не претворенное в дело или выполняемое с колебаниями», — поясняет Керсновский. Обращаясь к опыту Великой войны, он говорит, что в тот период волевыми фигурами у нас были генералы Лечицкий, Плеве, Юденич, Брусилов, граф Келлер, но «русское полководчество определили и сообщили ему характер катастрофический военачальники упадочного типа — Алексеев, Рузский и Эверт».
В эмиграции неустанно проводилась мысль о сверхважности интеллектуальных. качеств, особенно необходимых офицеру в эпоху многократного усложнения способов и средств войны, всеускоряющегося технического прогресса, машинизации армий, когда техника стала «ведущей осью военного дела». Среди них на первый план выдвигались ясный, быстро схватывающий, находчивый ум, широкий кругозор и прочные военные знания (образование), способность к постоянному пополнению своего военно-идейного багажа, дар предвидения.
Здесь еще раз следует подчеркнуть, что сами военные изгнанники проявили удивительную тягу к повышению своего образования, развитию военной мысли и военного знания. В первые же годы эмиграции ими были созданы Общество ревнителей военных знаний, кружки высшего военного самообразования, организовывались конкурсы на лучшие военно-научные труды. Позже учреждены Высшие Военно-Научные курсы генерала Н. Головина, имевшие и заочную форму обучения. На их базе возникли «военно-научные институты». Функционировали военно-училищные и повторительные курсы, кадетские корпуса. Корпорации русских артиллеристов, связистов, военных инженеров, других специалистов на своих собраниях периодически заслушивали и обсуждали доклады о новейших тенденциях в науке и практике своих отраслей. Выпускался целый ряд военно-научных журналов, таких как «Военный Сборник», «Война и Мир», «Армия и Флот», «Вестник Военных Знаний», «Осведомитель» и др., издавались книги военных авторов.
Военные писатели эмиграции видели будущий офицерский корпус высокообразованным и «интеллигентным». Когда резко усложнилась вооруженная борьба, когда современный призывной контингент, а тем паче «сверхсрочные» (профессионалы) «собственным умом постигают явления войны», командному составу, чтобы быть авторитетным, нужно не только практически знать военное дело, но быть «научно образованным»: «кто больше знает, того охотнее слушают» (Добровольский). Высказывались мнения о том, что «офицерами с академическим значком» должны замещаться все должности начальников, начиная с командира батальона. В целом подчеркивалось «громадное значение корпуса академиков», который будет «господствовать в армии и в определенном отношении влиять на работу всего государственного организма, беря на себя ответственность за подготовку страны к войне и за успех войны» (Месснер).
В эмиграции пришло ясное осознание того, что в арсенале современного и будущего офицера как военного профессионала должно находиться и знание военной психологии. Наиболее активными проводниками этой идеи выступали генералы П. Краснов и Н. Головин, внедрившие соответствующую дисциплину на Высших Военно-Научных Курсах в Париже и Белграде, генерал А. Виноградский. полковники Р. Дрейлинг, Н. Бигаев, профессор Н. Краинский и др. Автор одного из первых учебников «Военной психологии» (1935), написанного для слушателей Курсов Головина в Белграде, Р. Дрейлинг, утверждал, что в то время когда не только учет материальных сил. но в значительной мере и пользование «психическими силами армии» может выйти из области привычных сноровок и интуиции и стать предметом научного исследования и использования, «важность изучения военной психологии всем кадровым офицерством приобретает особое значение». Он был уверен, что прямым следствием изучения психики бойца в бою должна явиться выработка приемов сознательного применения законов военной психологии в практическом военном искусстве, т. е. в тактике, оператике, стратегии.
Постоянное, систематическое пополнение своих научных познаний должно быть чертой не только обер- и штаб-офицеров, но и генералов. И последних даже в большей степени, дабы к богатому личному опыту каждого из них присоединялся коллективный опыт военной науки. «Стратег, — утверждал генерал В. Доманевский, — вырабатывается, „взращивается“ не так строевым или боевым опытом, как широким образованием, вдумчивым изучением опыта чужого — военной истории, истории военного искусства, истории социальных взаимоотношений, психологии и т. д.». По откровенным признаниям изгнанников, слишком многим военачальникам русской армии накануне и в ходе Великой войны этого недоставало. Говоря о подготовке и умственном складе высшего командного состава, генерал В. Драгомиров с горечью констатировал отсутствие ясной военной мысли и творчества. Е. Месснер, в работе «Мысли о Генеральном штабе» напоминавший, сколь гибельно для армии существование генералов «с одеревеневшей, парализованной мыслью», писал о необходимости «непрестанно думать, обдумывать, усваивать и развивать идеи, выдвигаемые военным искусством, военной наукой, военной теорией, военной практикой».
Предвидение — еще одно, крайне желательное качество военачальника, при отсутствии которого трудно считаться профессионалом. Но предвидение природный дар (оперативная интуиция, как говорил В. Тараканов), который дан не всем. Тем не менее и он во многом базируется на глубоком знании, на непрестанной работе мысли.
Отдельные авторы (прежде всего А. Геруа и Е. Месснер), не удовлетворяясь термином «профессионализм», выражающим сплав определенных волевых, интеллектуальных, этических свойств и таланта, вводят дополнительный — «интеллигентность», в их концепции обозначающий важнейший признак и показатель профессионализма. «Без слов ясно, — говорит А. Геруа, — всякий специалист важен постольку, поскольку он „интеллигентен“ в своей области, в своих пределах». «Чем интеллигентнее начальник, тем больше его ценность (при всех прочих равных условиях) и тем сильнее его влияние на подчиненных…» — замечает Е. Месснер.
Здесь понятие «интеллигентности» используется в «чистом виде», без того негативного значения, которое закрепилось в сознании военных в связи с антигосударственной, антиармейской позицией российской «передовой интеллигенции» в последние десятилетия Империи.
Олицетворением истинной интеллигентности, согласно взглядам Геруа и Месснера, должен быть Генштаб (в современном звучании — практически весь командный состав с академическим образованием), от которого требуется постоянная научная и практическая работа, неустанная, творческая, преисполненная предвидения, даже пророчества. Генштаб — это «мозг» утонченно-культурный, с философской закваской, дающей возможность делать выводы вперед на основании строго логических заключений из настоящего и прошлого, это «идейный кадр» армии.
Предупреждали эмигранты и об опасности «полуинтеллигентности» (серия статей Е. Месснера, посвященных репрессиям в Красной Армии: «Души в кандалах», «Полуинтеллигентное офицерство», «Кровавый год» и др.). Суть явления — в недоученности, теоретической и практической «недоразвитости» кадров. Это не значит, как поясняет Месснер, что командиры не храбры, не обладают волей, не знают свое ремесло и что армия под их руководством не может воевать. «Это значит, — пишет он, — что она не может воевать „малою кровью“… Офицерство знающее и — это самое важное — офицерство интеллигентное проливает кровь бережно, как искусный хирург, офицерство же неинтеллигентное „пущает кровь“ без меры, как цирюльник. Красная армия, пока она будет руководствоваться нынешним офицерством, будет армией кровавых боев: может быть победа, может быть поражение, но во всяком случае кровавые», — поистине пророчески заключает Месснер в 1938 году.
Охватывая взглядом персональный состав военной эмиграции, не трудно представить фигуры подлинных военных интеллигентов. Таков был генерал-лейтенант барон Петр Николаевич Врангель, широко образованный, отважный, доблестный кавалерист, мужественный военачальник, действительный вождь, «весь энергия, весь накаленность мысли, весь волевой огонь» (И. Ильин). Таков и генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич, «полководец, во всем блеске возродивший суворовские заветы» (Б. Штейфон). Таков и генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин, командир легендарной «Железной» дивизии, главнокомандующий Западным и Юго-Западными фронтами, позже один из основателей Добровольческой армии и ее главнокомандующий. Таков генерал от кавалерии Николай Николаевич Баратов, командующий экспедиционным корпусом в Персии, «весь порыв и горение на пользу армии» (К. Попов), создавший в изгнании Зарубежный союз русских военных инвалидов и возродивший старейшую газету «Русский Инвалид». Генералы Николай Николаевич Головин, Александр Владимирович Геруа, Алексей Константинович Баиов, Арсений Анатольевич Гулевич, Петр Николаевич Краснов, Евгений Федорович Новицкий, Анатолий Николаевич Розеншильд-Паулин, Пантелеймон Николаевич Симанский, Алексей Павлович Будберг и другие — крупные, образцовые военачальники, блестяще проявившие себя в мирное время и в боевой обстановке, не просто грамотные и думающие офицеры, но военные мыслители, ученые, писатели, и в эмиграции сохранившие преданность ратному делу, — вот истинные военные интеллигенты, носители русской военной культуры.
Заметим, что представитель второй волны эмиграции, видный военный историк Н. Рутыч, также употребляет термин «военная интеллигенция», анализируя образы передовых офицеров, выведенных А. Солженицыным в эпопее «Красное Колесо». Речь идет, прежде всего, о таких литературных героях как А. Крымов, Г. Воротынцев, А. Свечин, за которыми стоят фигуры реальных офицеров, впитавших в себя дух и идеи «военного ренессанса» (1907–1913 гг.), «которые считали себя обязанными отвечать за русскую историю» и те из них, которые даже оказавшись в Красной армии способствовали «воспитанию новых военных поколений в духе национально-исторической осмысленности». К категории военной интеллигенции относит Рутыч и тех, кто был инициатором и организатором Белой армии. Это генералы и полковники М. Алексеев, Л. Корнилов, А. Деникин, С. Марков, М. Дроздовский, М. Неженцев, оставившие «яркий пример жертвенного служения России».
Военный профессионализм не возникает сам по себе, но осознанно, целенаправленно и бережно культивируется. Факторы его обеспечения и поддержания также были постоянным предметом размышлений изгнанников. Среди этих факторов — качественная подготовка командного состава (образование и воспитание), «офицерский отбор», справедливая кадровая политика, сбережение кадровых офицеров в военное время, внимание к личности офицера, высокий уровень военной печати и т. д. Все это — отдельные объемные элементы «офицерского вопроса», требующие специального рассмотрения и выходящие за рамки данной статьи.
Офицерская этика
В сущности, как уже говорилось, особая этика также является чертой офицерского профессионализма. Этические нормы офицерства исторически вырабатывались в среде профессионалов, и командира, не следующего этим нормам, по большому счету офицером и мастером военного дела назвать нельзя. В то же время особая (по сравнению с общегражданской и «общевоенной») нравственность является отличительным свойством и одним из главных достоинств офицерского корпуса.
Эмигранты во множестве работ составили довольно внушительный «свод» моральных качеств, необходимых офицерству. Исходным моментом здесь может служить то, что выражено в простом и ясном утверждении Н. Белогорского: «Офицерами, ведущими на смерть других людей, могут быть лишь те, кто сознают себя выше окружающей среды и кто, отвечая за других, привык прежде всего отвечать за себя».
Именно отсюда, из призвания и обязанности вести других в бой, на возможную гибель и возникает эта «особость», эта специфичность офицерской этики, заключающаяся в ее возвышенности. То, что для гражданина предстает высочайшим идеалом и превосходит все требования обычной практической морали, — является непреложным жизненным законом для человека в погонах. Героическое для гражданского общества оказывается обыденным для военного сословия. Причем воинское служение, избранное офицером профессией, не эпизод в его жизни. Оно поглощает все его существование и не только в бою, но и в будничной работе требует непрекращающегося самоотвержения. «Мало красиво умереть на поле сражения, может быть гораздо труднее всю свою жизнь согласовать с интересами армии и в незаметном, неустанном труде, подвиге самоусовершенствования и самоограничения стать воином, полезным для отечества», — говорит генерал А. Попов.
Страницы периодики Зарубежья, донося до нас споры о предназначении офицерства эмиграции, о будущем корпусе русских офицеров, открывают порой неожиданные вещи. В одном из номеров содержательной, экспрессивной военно-политической газеты «Сигнал», органа Русского Национального Союза Участников Войны (его возглавлял генерал А. Туркул), помещена небольшая статья «Долг офицера» авторства Н. Снесаревой-Казаковой. В статье по сути сформулирован кодекс офицерской этики, отражен тот идеал, который лучшая часть интеллигенции чаяла видеть в защитниках Отечества:
«Долг офицера — быть джентльменом: это значит — быть прежде всего благородным человеком, нравственно безупречным.
Офицер — это рыцарь чести, защитник доброго имени своего народа. Офицер должен быть прост, прямолинеен, бесстрашен… Офицер должен быть духовным аристократом. Благородство не только поступков, но и намерений, постоянный героизм усилий, горячая вера, идеализм, отсутствие эгоизма — вот непременные и основные черты русского офицера.
Офицер должен помнить, что он не остается здесь на земле вечно, но что после него — о нем остается память, которая творит историю. Поэтому офицер должен уметь сознательно беспрестанно читать историю своего народа, должен уметь видеть вещи такими, какие они есть в действительности.
Офицер никогда и ни при каких обстоятельствах не должен сдаваться, трусить, малодушно покоряться; должен быть всегда убежден в превосходстве своего служения и в своем собственном моральном превосходстве.
Офицер должен уметь побеждать не только мечом, но и словом: есть слова, которые поднимают дух, как призыв к бою. Офицер должен уметь излагать простым и понятным языком то, что другим неясно, быть политически грамотным.
Офицер сражается за истину, за Нацию, это — апостол Нации и истины. Может быть, на земле ему предназначается крест, но он не имеет права уходить от борьбы, не имеет права на отдых…
Офицер должен быть далеко от всего мишурного, мелкого, пошлого, должен быть духовно свободен, ни к кому и ни к чему слишком не привязан. Человеческое общество, вся наша жизнь построена на красивой лжи, его внешность бутафорски обманчива.
Офицер не имеет права писать и говорить неправду.
Офицер — Личность, с большой буквы, он не смеет быть орудием в руках других… Его активная борьба за Россию, его лишения во имя этой борьбы должны быть мерилом его мужественности».
Как видим, спектр требований, предъявляемых к офицеру гражданскими людьми, весьма широк, планка необычайно высока. И вряд ли общественное сознание таковые может адресовать какой-либо иной социальной группе, что еще раз доказывает отличие офицерской этики от общей.
«Боевой» аспект этой «особости» выразил генерал Е. Новицкий в статье «Пощечина», где говорится об офицерском подвиге, который в его понимании не может быть тем же, что подвиг солдатский. Офицерский подвиг должен непременно выявлять идеологию офицера как начальника, учителя и вождя солдата в наиболее страшные для этого последнего моменты жизни. Автор приводит случай, когда в 1915 г. на одной из позиций 190 пехотного Очаковского полка, в критический момент боя, фельдфебель предложил было остаткам своей роты сдаться в плен и тут же получил громкую пощечину от молодого прапорщика. Спустя мгновение офицер геройски увлек всех солдат в последнюю, смертельную атаку на противника. «Офицерский подвиг, — пишет Новицкий, — представляется мне не только как простой акт смерти, хотя бы во главе своих солдат, не только как акт самопожертвования (потому что самопожертвование есть долг офицера), но и нечто большее… Умирая, офицер должен показать, что те высшие вопросы чести и славы, ради которых он умирает, ему понятны, что его идеология выше простой жертвенности рядового офицера и солдата и что он умирает за идеалы, которые могут быть недоступны им… Пройдут года. Многие и многие смерти забудутся. Но эта пощечина, наносящая за минуту до неминуемой гибели оскорбление тому, кто посягнул на то, что офицеру должно быть дороже всего, — никогда не забудется в истории полка. И вечной путеводной звездой будет этот акт крайнего возмущения светить из глубины времен и озарять жизненный путь тех, кому не безразличны такие высшие ценности, как честь и слава своего полка».
В анализе, воспоминаниях, помыслах военных специалистов, писателей довольно много места отведено этическим моментам, затронут и в многочисленных эпизодах отражен весь спектр моральных ценностей. Но, пожалуй, выше прочего ценились именно честность, честь и прямодушие, качества, от которых и в мирное время, и тем более на войне зависит очень многое. «В нашей военной среде пользовались особым уважением люди, способные „прямить“, т. е. бестрепетно говорить правду в глаза даже любимому начальнику», — утверждал полковник С. Прокофьев. Одной из главных воинских добродетелей считал прямодушие А. Керсновский. Оно не просто условие достоинства офицера, но и преграда на пути угодничания и подхалимства — худшего, что может быть в военном человеке. Дело в том, что трусость, малодушие, воровство, другие пороки в сколько-нибудь организованной армии не могут быть терпимы, тем более возводиться в систему. Подхалимство и его следствие — очковтирательство — могут. «И тогда, — говорит Керсновский, — горе армии, горе стране! Не бывало — и не может быть случая, чтобы они смогли опереться на гнущиеся спины».
Анализируя подготовку командного состава, его действия на фронтах Великой войны, генерал В. Драгомиров с досадой признавал: «Честности было мало». Он поднимал вопрос о доверии, имеющем огромное значение в боевой обстановке, когда необходима общая самоотверженная работа. Многие старшие начальники на деле не следовали заповеди «сам погибай, а товарища выручай», записанной в уставе, в результате «никто никому не верил». Опытный генерал полагал, что это едва ли не наибольший недостаток, притом наиболее трудноустранимый как зависящий от народных психологических особенностей.
Рядом с честностью — понятие чести, синоним достоинства и гордости. «Внутри корпуса, — вспоминал генерал А. Греков, имея в виду офицерство русской армии, — принцип рыцарской чести был первой заповедью, причем понятие „честь“ охватывало всю сферу служебной и частной жизни». Честь — драгоценнейшее свойство офицерского духа. Без риска впасть в ретроградство, офицер должен блюсти завет Петра Великого: «Иметь любление чести». Это качество было стержневым в генерации офицеров, созданной основателем регулярной армии. «Образ наследственного петровского офицера», как указывал А. Геруа, еще сохранялся и в эмиграции. «Дай Бог, чтобы он не умер в рядах Российского воинства. Именно он, как никто, может стать его хребтом. Он есть истинный носитель славы и традиций армии. Его нужно уметь беречь и холить будущему организатору могущества России», — назидал генерал Геруа.
Что характерно, эмигранты сочувственно относились к офицерству Красной Армии, когда его захлестывала волна репрессий и оно, «не бунтовавшее, понесло кару, большую, чем в свое время понесли бунтовавшие стрельцы». «Доносительство в армии вещь чудовищная, разрушающая моральную основу… Может ли в этих условиях развиваться воля, пробуждаться способность к инициативе, крепнуть вера, возвышаться душа верностью служения государству?» — риторически вопрошал Е. Месснер в статье «Души в кандалах». Аксиомы, изначально очевидные эмигрантам, сегодня истинами открылись и нам, а вернее сказать — признаны нами. В одном из последних аналитических материалов, касающихся катастрофы Красной Армии в приграничных сражениях 1941 г., аргументированно утверждается, что, выполняя заведомо пагубные, дикие по безграмотности решения Сталина и его окружения, военное командование не имело смелости и настойчивости отстоять свои взгляды. «Это, — пишет автор публикации А. Михайлов, — надо рассматривать в первую очередь как результат психологической атмосферы, сложившейся после массовых казней в армии и в стране во второй половине 30-х гг.».
Понятие чести обязывает офицера думать не только о своем личном достоинстве. А. Керсновский акцентировал внимание на том, что каждый начальник не просто командует, но имеет честь командовать. Он обязан это помнить и в мирное время, уважая в подчиненных их воинское достоинство, и на войне, когда речь идет о чести вверенных ему роты, корпуса или армии, их добром имени в глазах грядущих поколений.
Надо сказать, что взгляды изгнанников на вопросы офицерской морали существенно не менялись на всем полувековом пути военной мысли эмиграции. И в 60-х годах они продолжали утверждать, что офицерство среди всех социальных слоев должно составлять «образцовую этическую группу». Если иные объединения могут в своей среде терпеть своекорыстие, шкурничество, беспринципную изворотливость, циничный эгоизм, то в офицерском корпусе эти явления не должны быть терпимы. Вместе с тем состарившиеся, однако не утратившие динамичности мышления и трезвости взгляда, эмигранты делали «поправку на время», говорили, что массу ныне раздражает чье-либо духовное превосходство, его надо вкладывать в дело, не выставляя напоказ. «Быть рыцарем, не нося знаков рыцарского достоинства» — вот по их мнению девиз современного офицерства. «Последние Могикане» военной эмиграции понимали, что из-за изменения свойств современного оружия и способов боевых действий (например, контрмеры против повстанцев, террористов и т. п.) этика офицера стала «облегченной», но были уверены, что «снижение этических требований не должно вести к упразднению этических требований».
* * *
Самобытие десятков тысяч русских офицеров на чужбине — корпуса офицеров в рассеянии! — в сознании современников должно быть зафиксировано как крестный путь во имя Родины, как духовный подвиг, как беспрецедентный исторический феномен. В большинстве это были офицеры, на практике воплощавшие идею верности долгу, по-офицерски выразившие свой протест против кроваво насаждавшегося в России чуждого ей режима. Хотя военный и политический успех был не на их стороне, духовно они остались непобежденными.
Так их исход запечатлен в знаменитых цветаевских строчках. Но эта рать не растаяла бесследно. Она осуществила свою изгнанническую миссию, создав военную культуру Русского Зарубежья, несущую в себе мощный духовный заряд, служащую своеобразным индикатором развития и качества российского военно-служилого сословия первой трети XX века. В наследии изгнанников одно из важнейших мест занимает идея будущего офицерского корпуса России. Ему завещано усвоение опыта, уроков предшественников и стремление к главным достоинствам: корпоративному единству, военному профессионализму, особой этике.
Офицерство должно быть духовно сплоченным — обладать единым государственным сознанием, быть политически образованным и воспитанным, исторически грамотным («умеющим читать историю своего народа и своей армии»). Офицеры — «апостолы Нации» и «последний довод государственной идеи».
Никаких привилегированных каст внутри офицерской семьи быть не может. «Гвардия — со своими именами, но без гвардейских привилегий. Со своею славой, традиционными мундирами, но без каких бы то ни было преимуществ. Привилегия одна: быть храбрым в бою… Отличие одно: высокий рост — высокие понятие о чести, красивое лицо — и красивые поступки». Ни при каких социальных потрясениях и трудностях раскол, дробление офицерского корпуса недопустимы. Его монолитность — гарантия сохранения целостности страны и пресечения анархии.
Важнейшим достоинством офицерской корпорации является профессионализм. В основе его всегда — призвание, потом — знание и умение, которые в ратном деле должны быть доскональными. Ни того ни другого достичь невозможно без наличия, развития и культивирования «военной энергии» — совокупности необходимых волевых и интеллектуальных качеств. Профессионал — артист военного дела, он ценен постольку, поскольку интеллигентен и понимает, что «учение не кончено». Военачальники с «одеревеневшей, парализованной мыслью», играя кровью и доблестью войск, несут поражения и гибель своей армии.
Офицерство немыслимо без возвышенной этики, возводящей в норму прямодушие, честь, самоотверженность, жертвенность, благородство и другие добродетели. Офицер в своей деятельности, своем поведении каждодневно, в мирное и военное время, должен выявлять и утверждать особую идеологию начальника, учителя и вождя солдата, всех подчиненных, должен пробуждать у них энтузиазм и идеализм. Офицеры — не только мозг, но и душа Армии. Моральная сила военных вождей окрыляет войска, придает им огромный духовный импульс и если требуется — ведет их на смерть.
Эти достоинства, осмысленные корпусом офицеров-изгнанников, сегодня чрезвычайно важны и актуальны. Не надо быть пророком, утверждая, что России в наступающем веке, как и во всех предшествующих столетиях нашей истории, придется себя защищать. Мы и входим-то в XXI век с «мятежевойной». Без мощной армии Отечеству не обойтись; только она — «последняя цитадель нации» — надежнейший фактор нашего государственного самостояния. Но армия — это прежде всего и больше всего командный состав, его дух, ум и воля. Если будут изучены и учтены результаты офицерского самопознания, где особое место занимает опыт изгнанников, если в среде офицерства будут живы образы Суворова и Кутузова, Ермолова и Скобелева, Юденича, Деникина, Врангеля, то офицерский корпус России в третьем тысячелетии свое высокое предназначение выполнит с честью.
С. Волков. Российское офицерство как служилое сословие
Фигура российского офицера была вызвана к жизни реформами Петра Великого, заложившими те основы, на которых в дальнейшем строились как армия, так и российская государственность в целом. Офицерство, которым располагала дореволюционная Россия, своей структурой и основными характеристиками обязано тому подходу, которым определялось формирование служилого сословия страны. Подход этот (предполагавший, что оно должно объединять все лучшие силы общества) соединял наиболее удачные элементы европейской и восточной традиций, сочетая принципы наследственного привилегированного статуса служилого сословия и возможности вхождения в его состав лиц по основаниям личных способностей и достоинств.
В ходе самих петровских реформ персональной смены служилого сословия в целом не произошло. Состав начальствующих воинских чинов практически полностью состоял из прежнего русского дворянства (не считая иностранцев, пребывание коих на русской службе тогда в подавляющем большинстве случаев было временным), так что оно (насчитывавшее на рубеже XVII–XVIII вв. примерно 30 тыс. чел.) составило основу и пореформенного офицерства. Однако преобразования коренным образом изменили принцип комплектования офицерства (как и служилого сословия в целом), широко открыв в него путь на основе заслуги и выслуги. «Неофиты» полностью абсорбировались средой, в которую вливались, и не меняли ее характеристик в каждом новом поколении, но в целом это была уже новая элита, отличная по психологии и культуре от своих предшественниц XVII в.
Общая характеристика
Несмотря на то, что основные идеи, заложенные в основу существования офицерского корпуса в России, оставались неизменными, конкретные формы и правила его комплектования претерпевали на протяжении двух с лишним столетий различные изменения, влиявшие на облик офицерства. Их характер позволяет выделить в истории офицерского корпуса русской регулярной армии довольно четко три основных периода: первая половина XVIII в., вторая половина XVIII — первая половина XIX в., вторая половина XIX — начало XX в.
В первой половине XVIII в. офицерский корпус насчитывал менее 10 тыс. человек, и персональный состав его менялся в общем незначительно, поскольку убыль по инвалидности и смертности в мирное время была относительно невелика. Типичной для офицерского корпуса фигурой стал дворянин, обязанный служить пожизненно, поступающий на службу рядовым, затем получавший унтер-офицерский чин и, наконец, производимый в офицеры. До трети офицеров производилось из нижних чинов гвардии, весь личный состав полков которой долгое время состоял из дворян. Значительное число офицеров производилось из солдат недворянского происхождения (в начале 1720-х годов недворянское происхождение имели до трети офицеров). Какой-либо разницы в путях получения первого офицерского чина по принципу происхождения тогда не существовало. Производство на вакансии осуществлялось путем баллотировки выборами всего офицерского состава полка, однако порядок чинопроизводства еще окончательно не устоялся и менялся довольно часто, колеблясь между принципами баллотировки и производства по старшинству (в зависимости от длительности срока службы в предыдущем офицерском чине). Поскольку убыль офицеров в это время была сравнительно небольшой, вакансий открывалось не так много, и продвижение по службе для основной массы офицерства в мирное время шло довольно медленно. Прослужив всю жизнь, офицер, как правило, не достигал даже штаб-офицерских чинов (особенно если начинал солдатскую службу не в гвардии). Чин майора (учитывая малое число штаб-офицерских должностей) считался уже весьма значительным.
Период с 60-х годов XVIII до середины XIX в., отмеченный почти непрерывными блестящими победами русского оружия, доставившими России первенствующее положение среди европейских держав, связан и с существенными переменами в облике офицера. Офицерский корпус заметно увеличился численно (за это время он вырос втрое — от примерно 10 тыс. в середине XVIII в. до 25–30 тыс. к середине XIX в.) и, что особенно важно, обновлялся чрезвычайно интенсивно. После указа 1762 г., освобождавшего дворян от обязательной службы, офицеры получили право на отставку в любое время, и основной причиной убыли офицерского состава стала именно добровольная отставка. Естественно, что по сравнению с предшествующим периодом обязательной службы и последующим (с середины XIX в.) периодом, когда служба превратилась в единственный источник средств существования для подавляющего большинства офицеров, это время отличалось необычайно большой степенью ротации офицерского корпуса. Через его ряды прошли тогда многие десятки, если не сотни тысяч людей.
С 60-х годов XVIII в. установилась, принципиально не меняясь в течение всего этого периода, система производства в офицеры через определенное время службы в нижних чинах — в зависимости от происхождения от 3 до 12 лет (поскольку именно происхождением практически полностью определялся в то время общеобразовательный и культурный уровень потенциального офицера), а в самом начале XIX в. этот порядок был дополнен прямыми внесословными льготами по образованию. Основная часть офицеров (и процент их постоянно увеличивался) в это время поступала из военно-учебных заведений. Эти обстоятельства привели к заметному изменению офицерского состава. Если ранее преобладающим (собственно, практически единственным) типом офицера был человек, служивший всю жизнь, то теперь наряду с ним типичной фигурой стал молодой человек, служащий не по обязанности и не по необходимости, а добровольно — из чувства долга и чести — и уходящий в отставку в обер-офицерских чинах после нескольких лет службы. Исключительно сильная традиция связи российского высшего сословия с государственной службой имела следствием то, что для дворянина еще и в первой половине XIX в., спустя 80–90 лет после указа о «вольности дворянства», не служить хотя бы какое-то время считалось неприличным. Как писал один из известных публицистов второй половины XIX в., «никогда не следует забывать, что не только деды, но и отцы и дяди наши — все сплошь почти были армейские и гвардейские отставные поручики и штабс-ротмистры». Эта эпоха, естественно, отличалась и несколько меньшей долей офицеров недворянского происхождения — во второй половине XVIII в. таковых насчитывалось около 30 %, в первой половине XIX в. — примерно 25 %. Вследствие постоянной ротации, а также частых войн продвижение по службе шло в целом достаточно быстро, офицерский состав заметно помолодел, и довольно часто первые штаб-офицерские чины человек получал в возрасте 25–26 лет. Вполне обычным явлением было производство в полковники и даже в генерал-майоры офицеров, которым не исполнилось и 30 лет. Благодаря постоянному обновлению офицерство в это время играло и наиболее заметную роль в русском обществе, так как практически в любой культурной семье кто-либо из ее членов служил офицером, и вообще доля лиц, когда-либо имевших офицерские чины, среди образованной части населения страны была тогда наивысшей. Не случайно именно этому периоду мы обязаны тому образу офицера, который сложился в русской классической литературе.
Во второй половине XIX в. численность офицерского корпуса выросла крайне незначительно — до 30–40 тыс., но облик типичного офицера изменился довольно сильно. Дело в том, что в результате протекавших в стране социальных процессов (численного преобладания чисто служилого беспоместного — и оскудения поместного дворянства) для подавляющего большинства офицеров служба сделалась единственным источником средств существования, а развитие системы пенсионного обеспечения послужило дополнительным стимулом к продолжению ее до полного срока выслуги. Основной причиной убыли по-прежнему оставался выход в отставку, но выход офицеров в отставку в относительно молодом возрасте сократился. Вследствие этого офицерский корпус в целом существенно постарел. Типичным стал выход в отставку после 30–35 лет службы в чинах от капитана до подполковника, и в этом смысле ситуация стала напоминать ту, что существовала в первой половине XVIII в. В этот период кардинально изменился и порядок поступления офицеров на службу. Во второй половине XIX в. льготы по образованию существенно расширились, а в начале 70-х годов чисто образовательный критерий полностью вытеснил собой сословный принцип при делении вольноопределяющихся на разряды (от которых зависел срок выслуги к офицерскому чину). Расширение сети военно-учебных заведений привело к тому, что производство из нижних чинов было полностью заменено выпуском из военно-учебных заведений, так что практика производства в офицеры приняла в общем современный вид.
Несколько изменился и социальный состав. Доля офицеров недворянского происхождения резко выросла и в конце XIX в. составляла 50–60 %, а среди офицеров — потомственных дворян преобладали представители чисто офицерских служилых родов, тогда как значительная часть знатных фамилий утрачивает интерес к военной службе. Характерный пример приводит кн. С. Е. Трубецкой (р. в 1890 г.), прадеды которого были полные генералы, деды ушли в отставку обер-офицерами, а отец (причем единственный из своих братьев) был только офицером запаса. К началу XX в. (при том, что многие старые дворянские роды дали за двести лет по нескольку сотен офицеров и чиновников и на службе одновременно могло находиться до 20–30 представителей одного такого рода) большинство служилого сословия составляли представители родов, начавших служить не ранее середины XIX в., т. е. принадлежащих к нему в первом-втором поколении. Можно отметить, что дворянские роды даже недавнего происхождения, но чисто служилые (чьи представители из поколения в поколение жили только на жалованье, не имея недвижимости) в это время обычно превосходили в процентном отношении более старые роды, владевшие собственностью. Роль офицерства в обществе в то время уже не была столь значительна, как прежде, — хотя бы потому, что резко сократилась его доля в образованном слое страны; в то время как численность офицерского корпуса выросла крайне незначительно, численность других социально-профессиональных групп аналогичного культурного уровня увеличилась в несколько раз. Если раньше почти в каждой культурной семье были военные, то теперь, с одной стороны, более типичными стали чисто военные семьи, где все или почти все дети мужского пола наследовали профессию родителей, а с другой стороны, во множестве семей образованного круга на протяжении двух-трех поколений никто не избирал офицерскую карьеру. Офицерство становилось относительно более замкнутым как профессиональная группа.
На всем протяжении своего существования офицерский корпус Императорской России призван был быть, в социальном плане, наиболее престижной профессиональной группой. С самого начала он был поставлен в привилегированное положение, и социальный статуе офицера всегда был статусом дворянина. Изначально потомственное дворянство давал уже первый офицерский чин (тогда как гражданский — только не ниже 8-го класса), и даже когда в середине XIX в. при резком увеличении численности офицеров и чиновников класс чинов для получения потомственного дворянства был поднят до штаб-офицерских чинов, всем младшим офицерам (в отличие от гражданских чиновников) был оставлен статус личного дворянства, то есть офицер в любом случае оставался представителем высшего сословия страны.
Российскую элиту от элиты других европейских стран вообще отличала чрезвычайно высокая степень связи ее с государством и государственной службой. Особенностью российского дворянства (и дворянского статуса, и дворянства как совокупности лиц) был его исключительно «служилый» характер, причем со временем связь его с государственной службой не ослабевала, как в большинстве других стран, а усиливалась. Имперский период в целом отличается и гораздо более весомым местом, которое занимала служба в жизни индивидуума. Если в Московской Руси служилый человек в большинстве случаев практически всю жизнь проводил в своем поместье, призываясь только в случае походов, и служил в среднем не более двух месяцев в году, то с образованием регулярной армии и полноценного государственного аппарата служба неизбежно приобрела постоянный и ежедневный характер (к тому же Петр Великий сделал дворянскую службу пожизненной, так что дворянин мог попасть в свое имение только увечным или в глубокой старости; лишь в 1736 г. срок службы был ограничен 25 годами). Еще более существенным был принцип законодательного регулирования состава дворянского сословия. Россия была единственной страной, где дворянство не только пополнялось исключительно через службу, но аноблирование на службе по достижении определенного чина или ордена происходило автоматически. Причем если дворянский статус «по заслугам предков» требовал утверждения Сенатом (и доказательства дворянского происхождения проверялись крайне придирчиво), то человек, лично выслуживший дворянство по чину или ордену, признавался дворянином «по самому тому чину» без особого утверждения. Россия была единственной европейской страной, где в XVIII–XIX вв. не только не произошло окостенения сословных барьеров (что во Франции, например, случилось в середине XVIII в.). но приток в дворянство постоянно возрастал.
Офицерский корпус и по существу своему объединял лучшее, что было в России в смысле человеческого материала. Служилое сословие вообще было в целом наиболее образованной частью общества (не только до 90 % деятелей российской науки и культуры происходило из этой среды, но и подавляющее большинство их сами были офицерами и чиновниками) Как наиболее качественная в нравственном отношении часть общества офицерство чрезвычайно широко использовалось и на гражданской службе, на нем в значительной степени держалось и общегосударственное управление. В XVIII — первой половине XIX в. значительная часть отставных офицеров служила по гражданскому ведомству, куда они обычно переводились с повышением в чине. Долгое время бывшие офицеры составляли подавляющее большинство гражданских чиновников средних и старших рангов, не говоря о том, что в гражданских ведомствах оказалось и множество офицеров действительной службы: к 1796 г. на гражданской службе насчитывалось около 1 тыс. офицеров (в самой армии — 2,8 тыс.), причем они составляли до половины всех гражданских чиновников «генеральских» рангов. Даже в начале XX в. на гражданских должностях состояло около 3 тыс. офицеров в чине от капитана и выше (15,4 % общего числа офицеров этих чинов). Не говоря уже о том, что должности губернаторов, вице-губернаторов, градоначальников, начальников областей и уездов на окраинах страны также во множестве замещались генералами и штаб-офицерами действительной службы
Численный состав офицерского корпуса был в общем вполне достаточным для обеспечения боеспособности армии. В то же время его численность не выходила из тех пределов, когда бы она сделала затруднительным комплектование офицерства из лиц, способных по своему общекультурному уровню выполнять офицерские функции и поддерживать престиж офицерской профессии в обществе. Следует признать, что система комплектования и подготовки офицеров в России вполне отвечала этим требованиям, в результате чего вплоть до революции положение офицера в русском обществе (хотя и пошатнувшееся в конце XIX в.) оставалось достаточно почетным, а качественный состав офицерского корпуса поддерживался на уровне, не уступающем уровню других профессиональных групп, образующих в совокупности культуроносный слой страны. (При всяком искусственном увеличении численности офицерства его качественно-культурный состав стремительно ухудшается за счет лиц, не соответствующих социальным функциям офицерского звания, людей же, отвечающих этим требованиям, в обществе всегда имеется ограниченное количество. И в общественном сознании офицеры, а с ними и профессия как таковая, стремительно теряют престиж. Это, в свою очередь, делает еще более затруднительным пополнение офицерского корпуса достойными людьми, приводит к деградации офицерства и, в конечном счете, — всей армии.)
Следует отметить, что российское офицерство представляло собой уникальный сплав носителей исторического опыта разных культурно-национальных традиций — как западных, так и восточных. Особенно важную роль закономерно играл такой уникальный по качеству служилый элемент, как остзейское рыцарство. Во второй половине XVIII — первой половине XIX вв., т. е. в период наивысшего триумфа русского оружия, его доля среди высшего комсостава никогда не опускалась ниже трети, а временами доходила до половины. Характерно, что эти элементы и вообще иностранные выходцы, принявшие русское подданство, отличались преданностью российской короне и давали существенно более низкий по отношению к своей численности процент участников антиправительственных организаций. Весьма показателен в этом отношении тот факт, что даже во время польского мятежа 1863 года лишь несколько десятков из многих тысяч офицеров польского происхождения (а они составляли тогда до четверти офицерского корпуса), т. е. доли процента, изменили присяге. Практически не встречалось и случаев измен в пользу единоверцев со стороны офицеров-мусульман во время турецких и персидских войн. Умение российской власти привлекать сердца своих иноплеменных подданных немало способствовало могуществу империи.
Но, пожалуй, наиболее важной чертой российского офицерского корпуса был его по преимуществу наследственный характер. Дети лиц, первыми в своем роду ставших офицерами, практически всегда наследовали статус своих родителей, оставаясь в составе этого слоя. И вообще дети подавляющего большинства офицеров становились также офицерами, и среди офицеров всегда преобладали дети офицеров (в кадетских корпусах и военных училищах их доля никогда не опускалась ниже 70–80 %). Таким образом офицерский корпус в значительной степени самовоспроизводился, сохраняя культурные традиции своей среды. При этом влияние этой среды на попавших в нее «неофитов» было настолько сильно, что уже в первом поколении, как правило, нивелировало культурные различия между ними и «наследственными» членами этого слоя.
Обычно, даже если родоначальник получал дворянство на гражданской службе, его потомки служили офицерами, и род превращался в военный, гражданское же чиновничество в значительной мере состояло из представителей служилого сословия в первом поколении. В XIX в. дворянских родов, чьи представители находились преимущественно на военной службе, было больше, чем тех, среди которых преобладали гражданские чиновники (родов, где было примерно равное число офицеров и гражданских чиновников, значительно меньше, чем преимущественно военных или гражданских). Правда, к концу столетия эта тенденция ослабела. Существовали дворянские роды, представители которых из поколения в поколение служили только офицерами. Это хорошо видно по «Общим спискам офицерским чинам»: если в именном указателе имеются до десятка офицеров с одной фамилией (особенно не очень распространенной), то в подавляющем большинстве случаев 7–8 из них оказываются родственниками. Во многих семьях почти все мужчины — отец, братья, дяди, двоюродные братья и т. д. — были офицерами. Таковы, например, Агапеевы, фон Агте, Бобровские, Болотовы, Воронцовы-Вельяминовы, Гребенщиковы, Драгомировы, Корфы, Обручевы и многие другие. Учитывая, что и брачные связи заключались преимущественно в том же кругу, постепенно формировалась чисто военная среда. Например, среди одновременно живших родственников-мужчин одной из таких типичных семей офицерами были 16 из 18, а все замужние женщины были замужем за офицерами.
Качества, необходимые будущему офицеру, наиболее успешно формировались в семье, где человек с детства усваивал соответствующие ценности. Логическим продолжением этого было воспитание в кадетском корпусе, где воспитанник находился в обстановке, максимально приближенной к армейской, и мог объективно соотнести свои возможности и ожидания с реальностью, делая окончательный выбор (что избавляло офицерскую среду хотя бы от части лиц, психологически непригодных к офицерской службе). Поэтому офицерская среда отличалась высоким уровнем сплоченности. Этому способствовали и семейные традиции службы в одних и тех же частях. Следует отметить, что служба в одном полку родственников, особенно братьев, в русской армии весьма поощрялась; переводы офицеров из части в часть по собственному желанию не приветствовались (и сопровождались утратой некоторых преимуществ по службе), но перевод для сослужения с родственниками считался безусловно уважительной причиной. Поэтому довольно часто в списках офицеров того или иного полка можно было встретить одинаковые фамилии. В Мировую войну они порой и гибли в рядах одного полка. Один из наиболее известных примеров такого рода — погибшие в рядах 12-го гусарского Ахтырского полка в первые полгода войны Борис, Гурий и Лев Панаевы (чья мать была награждена первым орденом Св. Ольги). Еще более распространенным явлением была служба в одном полку нескольких поколений рода, а также обычай, когда молодые офицеры обычно выпускались в полк, которым когда-то командовали их отцы. Особенно это касалось гвардейских частей, практически для каждой из которых можно назвать определенный типичный набор наиболее часто встречающихся фамилий.
Мировая война существенно изменила структуру и состав служилого сословия. Почти все лица, имевшие соответствующее образование и годные к военной службе, были призваны в армию, стали офицерами и военными чиновниками, так что большая часть служилого сословия надела погоны. Кроме того, в его состав было включено значительное число лиц, которые в обычное время не могли бы на это претендовать (широко практиковалось производство в офицеры из нижних чинов и в чиновники военного времени низших служащих по упрощенному экзамену на классную должность). Изменения в численности и составе офицерства, вызванные годами войны, были огромны. На начало войны русская армия насчитывала свыше 40 тыс. офицеров, еще около 40 тыс. было призвано по мобилизации. После начала войны военные училища перешли на сокращенный курс обучения (3–4 месяца, специальные — полгода), и их выпускники как офицеры военного времени производились не в подпоручики, а в прапорщики; с декабря 1914 г. так выпускались все офицеры. Кроме того, было открыто более 40 школ прапорщиков с таким же сроком обучения. Наконец, свыше 30 тыс. человек были произведены непосредственно из вольноопределяющихся (лиц с правами на производство по гражданскому образованию), унтер-офицеров и солдат за боевые отличия.
В общей сложности за войну было произведено в офицеры около 220 тыс. человек (в т. ч. 78581 из военных училищ и 108970 из школ прапорщиков), т. е. за три с лишним года больше, чем за всю историю русской армии до Мировой войны. Учитывая, что непосредственно после мобилизации (до начала выпуска офицеров военного времени) численность офицерского корпуса составила примерно 80 тыс. человек, общее число офицеров составит 300 тысяч. Из этого числа следует вычесть потери, понесенные в годы войны. Непосредственные боевые потери (убитыми, умершими от ран на поле боя, ранеными, пленными и пропавшими без вести) составили свыше 70 тыс. человек (71298, в т. ч. 208 генералов, 3368 штаб- и 67772 обер-офицера, из последних 37392 прапорщика).
Однако в это число, с одной стороны, входят оставшиеся в живых и даже вернувшиеся в строй (до 20 тысяч), а с другой, — не входят погибшие от других причин (несчастных случаев, самоубийств) и умершие от болезней. Поэтому чтобы выяснить, сколько офицеров оставалось в живых к концу 1917 г., следует определить приблизительное число погибших (убитых, умерших в России и в плену и пропавших без вести). Число убитых и умерших от ран по различным источникам колеблется от 13,8 до 15,9 тыс. чел., погибших от других причин (в т. ч. в плену) — 3,4 тыс., оставшихся на поле сражения и пропавших без вести — 4,7 тыс., то есть всего примерно 24 тыс. человек. Таким образом, к концу войны насчитывалось около 276 тыс. офицеров, из которых к этому времени 13 тыс. еще оставались в плену, а 21–27 тыс. по тяжести ранений не смогли вернуться в строй. Так что цифра 276 тысяч офицеров (считая и еще не вернувшихся в строй) выглядит наиболее близкой к истине и едва ли может вызывать возражения. Она полностью согласуется с тем, что нам известно о численности офицерского корпуса действующей армии (которой принадлежало 70–75 % всех офицеров). На 1 января 1917 в ней было по списку 145916 офицеров и 48 тыс. военных чиновников, на 1 марта — 190623 офицера, 1 мая — 202, 2 тыс. по списку и 136,6 тыс. налицо, к 25 октября 1917 г. — 157884 (налицо). Флот на 1 января 1917 насчитывал 5248 офицеров, в конце 1917 г. (там не было больших потерь) — примерно 6 тыс. (причем 80 % были в чине не выше лейтенанта), к январю 1918 г. — 8371. Численность врачей и иных военных чиновников (увеличившаяся почти вдвое за вторую половину 1917 г.) составляла около 140 тыс. человек.
Огромные изменения в численности офицерского корпуса сами по себе предполагают коренную ломку всех привычных его характеристик, но еще более усугубилось это тем обстоятельством, что масса потерь не распределялась пропорционально между кадровыми и произведенными за войну офицерами; основная ее часть проходится как раз на первых: из 73 тыс. боевых потерь 45,1 тыс. падает на 1914–1915 гг., тогда как на 1916 г. — 19,4 и на 1917 г. — 8,5, т. е. едва ли не весь кадровый офицерский состав выбыл из строя уже за первый год войны. Понятно, что к 1917 г. это были уже совсем другие офицеры, чем их себе обычно представляют. К концу войны во многих пехотных полках имелось всего по 1–2 кадровых офицера, в других в лучшем случае ими было обеспечено батальонное звено, в среднем приходилось по 2–4 кадровых офицера на полк. Ротами (а во множестве случаев и батальонами) повсеместно командовали офицеры военного времени, многие из которых стали поручиками и штабс-капитанами, а некоторые даже и капитанами (в подполковники офицеры военного времени как не получившие полного военного образования не могли производиться). С начала войны в пехотных частях сменилось от 300 до 500 % офицеров, в кавалерии и артиллерии — от 15 до 40 %.
В результате наиболее распространенный тип довоенного офицера потомственный военный (во многих случаях и потомственный дворянин), носящий погоны с десятилетнего возраста, пришедший в училище из кадетского корпуса и воспитанный в духе безграничной преданности престолу и отечеству, практически исчез. В кавалерии, артиллерии и инженерных войсках (а также на флоте) положение было лучше. Во-первых, вследствие относительно меньших потерь в этих родах войск и, во-вторых, потому что соответствующие училища комплектовались все годы войны выпускниками кадетских корпусов в наибольшей степени. Это обстоятельство, как мы увидим впоследствии, очень ярко сказалось на поведении офицеров кавалерии, артиллерии и инженерных войск во время гражданской войны. Однако эти рода войск вместе взятые составляли крайне незначительную часть армии.
Надо сказать, что во время войны офицерский корпус пополнился и выходцами из старых потомственных военных семей, которые в мирное время (вследствие описанной выше тенденции ослабления интереса части представителей таких семей к военной службе) не были бы офицерами. Эти люди — часто выпускники и учащиеся лучших гражданских учебных заведений Александровского Лицея и Училища Правоведения — почти поголовно (из годных по здоровью) во время войны стали офицерами. Они, не будучи кадровыми офицерами, сохраняли, тем не менее, представления и понятия соответствующей среды и сравнительно мало в этом смысле отличались от офицеров довоенного времени. Но в общей массе некадрового офицерства они составляли очень небольшую часть.
Из кого же состоял в результате к 1917 году офицерский корпус Можно констатировать, что он в общем соответствовал сословному составу населения страны. До войны (1912 г.) 53,6 % офицеров (в пехоте — 44,3 %) происходили из дворян, 25,7 % — из мещан и крестьян, 13,6 % — из почетных граждан, 3,6 % — из духовенства и 3,5 % — из купцов. Среди же выпускников военных училищ военного времени и школ прапорщиков доля дворян никогда не достигает 10 %, а доля выходцев из крестьян и мещан постоянно растет (а большинство прапорщиков было произведено именно в 1916–1917 гг.). Свыше 60 % выпускников пехотных училищ 1916–1917 гг. происходило из крестьян Ген. Н. Н. Головин свидетельствовал, что из 1000 прапорщиков, прошедших школы усовершенствования в его армии (7-й), около 700 происходило из крестьян, 260 из мещан, рабочих и купцов и 40 из дворян.
Офицерский корпус к этому времени включал в себя всех образованных людей России, поскольку практически все лица, имевшие образование в объеме гимназии, реального училища и им равных учебных заведений и годные по состоянию здоровья, были произведены в офицеры. Кроме того, в составе офицерского корпуса оказалось несколько десятков тысяч людей с более низким уровнем образования. После февральского переворота были к тому же отменены всякие ограничения (касавшиеся иудаистов) и по вероисповедному принципу (с 11 мая 1917 г., когда начались выпуски поступивших в учебные заведения после февраля, было выпущено 14700 человек из военных училищ и 20115 из школ прапорщиков, а всего произведено около 40 тыс. офицеров). При столь огромном количественном росте офицерский корпус не мог не наполниться и массой лиц не просто случайных (таковыми было абсолютное большинство офицеров военного времени), но совершенно чуждых и даже враждебных ему и вообще российской государственности. Если во время беспорядков 1905–1907 гг. из 40 тысяч членов офицерского корпуса, спаянного единым воспитанием и идеологией, не нашлось и десятка отщепенцев, примкнувших к бунтовщикам, то в 1917 г. среди почти трехсоттысячной офицерской массы оказались, естественно, не только тысячи людей, настроенных весьма нелояльно, но и многие сотни членов революционных партий.
Социальную свою специфику офицерский корпус, таким образом, полностью утратил. Качественный его уровень катастрофически упал: прапорщики запаса и абсолютное большинство офицеров ускоренного производства были по своей сути совсем не военными людьми, а производимые из унтер-офицеров, имея неплохую практическую подготовку и опыт войны, не обладали ни достаточным образованием, ни офицерской идеологией и понятиями. Однако поскольку традиции воинского воспитания в военно-учебных заведениях не прерывались, нельзя сказать, чтобы офицерство радикально изменилось по моральному духу и отношению к своим обязанностям. Подавляющее большинство офицеров военного времени не менее жертвенно выполняли свой долг, чем кадровые офицеры, и гордились своей принадлежностью к офицерскому корпусу. Как вспоминал один из них: «Подумать только — большинство из нас — народные учителя, мелкие служащие, небогатые торговцы, зажиточные крестьяне… станут „ваше благородие“… Итак, свершилось. Мы — офицеры… Нет-нет да и скосишь глаз на погон. Идущих навстречу солдат мы замечаем еще издали и ревниво следим, как отдают они честь». Часто это чувство у людей, едва ли могших рассчитывать получить офицерские погоны в обычных условиях, было даже более обостренным, и нежелание с ними расставаться дорого обошлось многим из них после большевистского переворота. При этом, как отмечал Н. Н. Головин, вследствие больших возможностей устроиться в тылу «в состав младших офицеров войсковых частей действующей армии приходил только тот интеллигент, который устоял от искушения „окопаться в тылу“; таким образом, в среде молодых поколений нашей интеллигенции создавался своего рода социальный отбор наиболее патриотично и действенно настроенного элемента, который и собирался в виде младших офицеров действующей армии».
Офицерский корпус, служивший основой российской государственности, после большевистского переворота стал, естественно, ядром сопротивления анти-национальной диктатуре. Среди тех, кто с самого начала принял участие в этой борьбе, представители его (вместе с потенциальными его членами кадетами и юнкерами) составляли до 70–80 %. Характерно, что поведению офицерства в эти годы были вынуждены отдать должное и представители кругов, традиционно относившихся к нему без какого-либо пиетета. В одной из брошюр, появившихся сразу после окончания войны, есть, например, такие строки:
«Я, как и все поколение 900-х годов, был воспитан если не в прямом презрении, то в холодном пренебрежении к офицерству… Я стал презирать в 1917 г. и окончательно упала пелена с моих глаз, когда мне выпало счастье провести несколько дней в боевой обстановке. Русские офицеры! Будет время, и не поверят потомки, что могли существовать на грешной земле люди во всем, казалось бы, похожие на нас, с такой же плотью и кровью, а на самом деле возвышающиеся над нами, как вершина Монблана возвышается над долиной Роны… В 17 году их топили, варили в пару, бросали в пылающую нефть свои же братья в Кронштадте, Севастополе, Владивостоке; с 1918 большевики сдирают кожу с их рук и черепов, вырезают им лампасы на теле, прибивают гвоздями погоны к плечам, насилуют их жен и дочерей, расстреливают малолетних детей; недавно добрые союзники бросили их на какую-то турецкую свалку и осудили на голодную смерть — и все-таки ничего нельзя поделать с Максим Максимычами и Тушиными, хотя жатвенная машина смерти десятки раз прошла над их непреклонными головушками. Не падают духом и просят об одном: „Не мешайте нам сохранить горсточку солдат, они еще пригодятся России“. Геройство без рисовки, страдание без жалоб, терпение без конца, самопожертвование без позы, патриотизм без фразы — вот русский офицер, каким нам показали его 1917–1921 годы. Средний русский офицер — аполитичен, он только национален. Он, молчавший, он, действовавший, поможет нам вернуть родину, а не ученые дрозды, до головной боли насвистывающие одну и ту же фальшивую партийную песенку».
Трагическая судьба и статистика
Судьбы офицеров складывались различным образом — в значительной мере в зависимости от места проживания и семейного положения. Рассматривая их, можно выделить следующие три группы: погибшие в годы гражданской войны, в т. ч. а) расстрелянные большевиками в ходе красного террора, б) погибшие в составе белых армий, в) мобилизованные большевиками и погибшие во время нахождения на советской службе; эмигрировавшие, в т. ч. а) с белыми армиями в 1919–1922 гг., б) самостоятельно, начиная с весны 1917 г.; оставшиеся в СССР, в т. ч. а) расстрелянные непосредственно после гражданской войны, б) расстрелянные в ходе репрессий 1928–1931 годов, в) уцелевшие к середине 1930-х годов.
Систематического изучения судеб российского офицерства никогда не проводилось. Такое исследование предполагает составление базы данных на всех его представителей, живших к концу 1917 г. Проведение его, в принципе, вполне посильно (в настоящее время, например, составлена неполная база данных на лиц, служивших в офицерских и классных чинах в императорской России, охватывающая свыше 500 тыс. чел.), но потребует обработки слишком большого круга весьма различных источников. Пока же даже приблизительный количественный анализ судеб представителей служилого сословия вызывает большие затруднения, поскольку только по некоторым из перечисленных выше групп имеются данные, позволяющие составить общее представление об их численности, а о доле остальных остается судить по «остаточному» принципу. Некоторым подспорьем является база данных на участников Белого движения в России (к настоящему времени около 170 тыс. чел.), позволяющая составить представление о доле погибших и эмигрировавших офицеров и чиновников. Ниже будет сделана попытка обобщить некоторые имеющиеся данные.
Офицерство стало, естественно, главным объектом красного террора. Наиболее массовые убийства (помимо регулярных расстрелов в Москве, Петрограде и губернских городах) имели место в начале 1918 г. в Крыму (не менее 3 тыс. чел.), в Одессе, Донской области и в Киеве (около 5 тыс. чел., главным образом офицеров). Анализ списков расстрелянных в 1918–1919 годы в различных городах свидетельствует, что его представители составляли огромное большинство жертв, не говоря уже о ставших жертвами толпы и самочинных расправ в конце 1917 — начале 1918 г. Встречаются сведения, что из 1,7–1,8 млн. жертв террора офицеры составили 54 тыс. (включая, очевидно, и расстрелянных сразу после гражданской войны).
На судьбы офицерства оказывал влияние целый ряд обстоятельств: нахождение в конце 1917 — начале 1918 г. еще значительной их части на разложившемся фронте, а части в плену в Германии и Австрии Большинство офицеров стремилось пробраться к своим семьям, чтобы хоть как-то обеспечить их существование. Семьи кадровых офицеров проживали в это время в абсолютном большинстве там, где располагались до войны их воинские части. Подавляющее большинство их стояло в губернских городах центральной России, находившихся под властью большевиков. (Это обстоятельство, кстати, послужило главной причиной, по которой большевики смогли впоследствии мобилизовать столь значительное число офицеров.) Практически все штабы и управления, равно как и разного рода военные организации, также располагались в столицах и крупнейших городах. Большинство интеллигенции, из которой в значительной части происходили офицеры военного времени, также проживало там. Поэтому естественно, что именно в них (и прежде всего в центрах военных округов — Петрограде, Москве, Киеве, Казани, Тифлисе, Одессе, Омске, Иркутске, Ташкенте) скопилось наибольшее количество офицеров. Хотя цифры по конкретным городам называются разные, но порядок их примерно одинаков. В Москве насчитывалось до 50 тыс. офицеров; на конец октября называется та же цифра около 55 тыс. и много незарегистрированных — или 56 тыс.), в Киеве — 40 тыс., в Херсоне и Ростове — по 15 тыс., в Симферополе, Екатеринодаре, Минске — по 10 тыс. и т. д. По другим данным, в Киеве было 19,5 тыс. офицеров, в Пскове 10 тыс., в Ростове 9,5 тыс. По третьим — в Киеве 35–40 тыс., в Херсоне 12 тыс., Харькове — 10 тыс., Симферополе — 9 тыс., Минске — 8 тыс., Ростове около 16 тыс.
Наибольшее число офицеров и военных чиновников служило в белых формированиях и учреждениях на Юге России (в т. ч. в добровольческих формированиях 1918 г. на Украине). Общее число офицеров, убитых в белой армии на Юге, можно определить, исходя из потерь основных добровольческих частей. Численный состав Корниловской, Марковской, Дроздовской дивизий был примерно одинаков Потери убитыми корниловцев и дроздовцев исчисляются в 14 и 15 тыс. чел., причем для корниловцев известно точное число офицеров — 5,3 тыс. Потери марковцев несколько ниже, но зато в марковских частях была выше доля офицеров (в корниловских и дроздовских она была одинакова), причем изначально, в 1918 г., когда потери были наибольшими, это были чисто офицерские части. Таким образом, в рядах этих трех «цветных» дивизий погибло примерно 15 тыс. офицеров. С алексеевцами и другими добровольческими частями (численность которых, вместе взятых, равна каждой из трех дивизий) — 20 тыс. Гвардейские и кавалерийские полки Императорской армии, возрожденные на Юге, потеряли по 20–30 офицеров, т. е. всего примерно 2 тыс. В других пехотных частях ВСЮР (Вооруженных Сил Юга России) и Русской Армии офицеров было относительно немного, как и в казачьих войсках Очень сильно насыщены офицерами были артиллерийские, бронепоездные и другие технические части (от трети до половины состава), но они несли сравнительно меньшие потери. Поэтому общее число убитых офицеров едва ли превысит 30 тыс. С потерями от болезней — до 35–40 тысяч.
В первый период войны — практически в течение всего 1918 г. — в плен обычно не брали, особенно офицеров. В дальнейшем, особенно после того как начались мобилизации офицеров в Красную Армию, тех, кто не был после пленения сразу же убит, стали иногда отправлять в тыл, а некоторых даже пытались привлечь на службу в красные части, но до осени 1919 г. речь может идти лишь о нескольких десятках человек. Однако довольно много попало в плен в начале 1920 г. при агонии белого фронта на Юге. Хорошо известны трагические последствия бездарно проведенных эвакуации Одессы и Новороссийска, в которых скопились почти все отходящие белые части В Одессе, в частности, попало в плен около 200 офицеров, много их было захвачено в Екатеринодаре; при эвакуации Новороссийска в плену оказалось по данным красного командования 2,5 тыс. офицеров. Некоторые потери пленными были в ходе весенне-осенней кампании 1920 г. В общей сложности на Юге России в плен попало к осени 1920 г. около 7 тыс. офицеров.
В Крыму при Врангеле насчитывалось всего 50 тыс. офицеров. Из примерно 150 тыс. эвакуированных было около 70 тыс. военнослужащих, и это вполне согласуется с тем, что в армейских лагерях, после того как все сверхштатные штаб-офицеры, больные, раненые и престарелые были отпущены из армии, разместилось 56,2 тыс. чел., из которых офицеров могло быть до 15–20 тыс. (учитывая, что к 1925 г., когда в армии осталось 14 тыс., офицеров из них было 8 тыс.). Отпущено в Константинополе было, следовательно, 14 тыс. — в большинстве офицеров. Проведенная осенью 1922 г. перепись офицеров, зафиксировала примерно 10 тыс. офицеров — почти все из служивших на Юге России, но не бывших в рядах армии после ноября 1920 г.. Всего, стало быть, из Крыма эвакуировалось до 30 тыс. офицеров, и около 20 тыс. осталось в Крыму. Кроме того, после эвакуации Одессы и Новороссийска за границей осталось около 15 тыс. офицеров и около 3 тыс. нелегально вернулись в Россию.
Судьбы офицерства белых армий, исходя из приведенных выше данных и подсчетов по имеющейся базе данных по персоналиям (около половины всех белых офицеров), можно приблизительно представить следующими цифрами. На Юге России в Белом движении приняло участие примерно 115 тыс. офицеров, из которых 35–40 тыс. погибло, до 45 тыс. эмигрировало (15 тыс. до осени 1920 г. и 30 тыс. из Крыма), и до 30 тыс. (около 7 тыс. пленных до осени 1920 г., около 20 тыс. оставшихся в Крыму и около 3 тыс. вернувшихся в 1920 г.) осталось в России. На Востоке воевало 35–40 тыс. офицеров, из которых погибло до 7 тыс. (примерно 20 %), столько же эмигрировало, а большинство осталось на советской территории. На Севере из 3,5–4 тысяч офицеров погибло не менее 500, осталось (попало в плен) 1,5 тыс. (свыше трети), а половина эмигрировала (в большинстве до начала 1920 г.). На Западе страны в белых войсках (Северо-Западная армия, Русская Западная армия Бермондта-Авалова и формирования в Польше) участвовало в общей сложности около 7 тыс. офицеров, из которых погибло не более 1,5 тыс. (ок. 20 %), а подавляющее большинство (здесь не было проблем с эвакуацией) оказалось за границей, на советской же территории осталось менее 10 %. Из участников антисоветского подполья (приблизительно 7 тыс. офицеров, не считая тех, кто потом воевал в белых армиях) удалось уцелеть и выбраться за границу лишь немногим (не более 400–500 чел.). Таким образом, из примерно 170 тыс. офицеров, участвовавших в Белом движении, около 30 % (50–55 тыс. чел.) погибло, до 58 тыс. оказалось в эмиграции и примерно столько же осталось на советской территории.
Таким образом, на Южном фронте антибольшевистской борьбы (Добровольческая и Донская армии, ВСЮР, Русская Армия) воевало около 68 % всех офицеров-белогвардейцев, на Востоке — свыше 22 %, на Севере — 2,5 % на Западе и в подпольных организациях — по 4 %. Юг дает до 73 % всех погибших, Восток — около 13 %, подполье — до 12 %, Запад — менее 3 % и Север около 1 %. Среди белых офицеров-эмигрантов на Юге воевало примерно 78 %, на Востоке более 10 %, на Западе около 7 % и на Севере чуть более 3 % Из оставшихся в России на Юг приходится немногим более половины, на Восток — свыше 40 %, на Север 2–3% и на Запад — менее 2 % всех белых офицеров. Под «оставшимися в России» имеются в виду как попавшие в плен, так и оставшиеся на советской территории и растворившиеся среди населения. Подавляющее большинство их также погибло, будучи расстрелянными сразу, как в Крыму или на Севере (где они были истреблены за несколько месяцев почти поголовно) или в последующие годы.
Несколько тысяч офицеров (в основном местные уроженцы) служили в армиях возникших на окраинах России государств — до 3 тыс. в украинской, несколько тыс. в польской, по нескольку сот в литовской, латышской, эстонской, по 1–1,5 тыс. в финляндской, армянской, грузинской и азербайджанской. Служившие в армиях государств, сохранивших независимость, естественно, остались за границей, из служивших в петлюровской армии эмигрировала примерно половина, но из служивших в закавказских армиях абсолютное большинство осталось в СССР.
Большевиками на 1.09.1919 г. было мобилизовано 35502 бывших офицера, 3441 военный чиновник и 3494 врача, всего же с 12 июля 1918 по 15 августа 1920 г. — 48409 бывших офицеров, 10339 военных чиновников, 13949 врачей и 26766 чел. младшего медперсонала, т. е. 72697 лиц в офицерских и классных чинах. Кроме того, некоторое число офицеров поступило в армию до лета 1918 г., а с начала 1920 г. была зачислена и часть пленных офицеров белых армий, каковых в 1921 г. было учтено 14390 человек (из них до 1,01.1921 г. — 12 тыс.). Цифра в 8 тыс. добровольцев, которая столь широко распространена в литературе, — вполне мифическая и не подтверждается никакими реальными данными. Тем более что речь идет о лицах, предложивших свои услуги до Брестского мира с единственной целью противодействия германскому нашествию, которые после марта в большинстве ушли или были уволены. Но, во всяком случае, до мобилизаций 2–3 тысячи офицеров могло служить у большевиков. Цифры призыва — 48,5 тыс., равно как и 12 тыс. бывших — белых офицеров — следует признать вполне достоверными как основанные на документальных списочных данных. Но ими практически и исчерпывается весь состав когда-либо служивших у большевиков офицеров, т. к. даже приняв во внимание несколько тысяч добровольцев, всего служило не более 63–64 тыс. офицеров и более 24 тыс. врачей и военных чиновников. К концу войны офицеров никак не могло быть более этого числа, ибо несколько тысяч перешло к белым и погибло, а состояло в армии в это время, как и указывается в ряде работ, 70–75 тыс. чел. вместе с врачами и чиновниками. Офицеров в этом случае должно быть примерно 50 тыс., что вполне реально отражает потери. В общей сложности из числа служивших у красных офицеров погибло не более 10 тыс. человек.
Таким образом, из общего числа офицеров русской армии примерно 170 тыс. (около 62 %) воевало в белых армиях, у большевиков (без учета взятых в плен бывших белых) — 50–55 тыс. (около 20 %), в армиях новообразованных государств — до 15 тыс. (5–6%) и более 10 % (свыше 30 тыс.) не участвовало в гражданской войне — главным образом по той причине, что в подавляющем большинстве (свыше 2/3 «не участвовавших») они были истреблены большевиками в первые месяцы после развала фронта (конец 1917 — весна 1918 гг.) и в ходе красного террора. Во время гражданской войны погибло 85–90 тыс. офицеров. Свыше 60 % этого числа (50–55 тыс. чел.) приходится на белые армии, свыше 10 % (до 10 тыс. чел.) — на красную, 4–5% — на национальные и 22–23 % (около 20 тыс. чел.) — на жертвы антиофицерского террора. В эмиграции оказалось примерно 70 тыс. офицеров, из которых до 83 % — эвакуировались с белыми армиями (58 тыс. чел.), до 10 % служили в армиях новообразованных государств, а остальные не участвовали в войне (в подавляющем большинстве это не вернувшиеся в Россию из-за революции бывшие пленные мировой войны и офицеры русских частей во Франции и на Салоникском фронте). На советской территории в общей сложности осталось около 110 тыс. офицеров. До 53 % (57–58 тыс. чел.) из них служили в белых армиях (включая тех, что после плена служили в красной), чуть больше 40 % (45–48 тыс. чел.) служили только в Красной Армии и остальные 7–8% примерно поровну делятся на тех, кто служил в петлюровской и закавказских армиях и кому удалось вовсе уклониться от военной службы.
В общей сложности в 1914–1922 гг. офицерские погоны носило примерно 310 тысяч человек. В округленных цифрах: 40 тыс. (около 13 %) из них были кадровыми офицерами к началу мировой войны, еще примерно столько же были призваны из запаса, 220 тыс. (71 %) подготовлено за войну и до 10 тыс. (чуть больше 3 %) произведено в белых армиях. Из этого числа 24 тыс. (около 8 %) погибло в Мировую войну, до 90 тыс. (около 30 %) — в гражданскую (до эвакуации белых армий), 70 тыс. (22–23 %) оказалось в эмиграции и 110 тыс. (35–36 %) — на советской территории. Остается еще добавить, что из оставшихся в России (а также вернувшихся из эмиграции, откуда за все время с 1921 г. возвратилось примерно 3 тыс. офицеров) от 70 до 80 тысяч было расстреляно или погибло в тюрьмах и лагерях в 20-30-е годы (от трети до половины этого числа приходится на 1920–1922 гг. — главным образом в Крыму и Архангельской губернии).
В конце 20-х годов, когда положение советской власти окончательно упрочилось, она перешла к политике решительного вытеснения представителей старого офицерства из Красной Армии. 1928–1932 гг. ознаменованы, как известно, массовыми репрессиями повсеместной травлей «спецов» во всех сферах. В огромной степени это коснулось и военной сферы, именно тогда по делу «Весна» было уничтожено абсолютное большинство служивших большевикам кадровых офицеров. Известная «чистка» аппарата государственных органов, кооперативных и общественных организаций, начатая в 1929 г., способствовала удалению почти всех офицеров и из этих учреждений. Характерно, что списки таких лиц, объявлявшиеся для всеобщего сведения, включали в подавляющем большинстве именно бывших чиновников и офицеров. В результате этих мер к середине 30-х годов с остатками дореволюционного офицерства, остававшимися еще в СССР, было практически полностью покончено. Отдельные его представители, еще бывшие в живых и даже, как исключение, на советской службе, не представляли собой ни социального слоя, ни даже особой группы.
Процесс истребления и распыления российского служилого сословия (офицеров и чиновников) сопровождался таким же процессом уничтожения всего социального слоя, служившего «питательной средой» — наиболее обычным поставщиком кадров для него. Сколько-нибудь полные подсчеты потерь численности входящих в этот слой социальных групп не производились, но исследование, например, родословных росписей нескольких десятков дворянских родов показывает, что численность первого послереволюционного поколения (даже с учетом того, что к нему причислены и лица, родившиеся, но не достигшие совершеннолетия до 1917 г., т. е. в 1900-х годах) составляет в среднем не более 30–40 % последнего дореволюционного. Среди живших к моменту революции доля погибших в 1917–1922 годах и эмигрировавших в среднем не опускается ниже 60–70 %, а среди мужчин часто составляет до 100 %. Можно констатировать, что искоренение российского служилого сословия в революционные и последующие годы носило радикальный характер, существенно превышая, в частности, показатели французской революции конца XVIII века.
Возрождение на исторических основаниях
Формальное восстановление российской государственности объективно поставило на повестку дня вопрос о возрождении офицерского корпуса на национально-государственных основаниях. Однако пока что в этом направлении практически ничего не сделано, более того, идея эта наталкивается на ряд объективных и субъективных препятствий.
Связь с национально-государственной традицией исторической России за 80 лет была полностью утрачена. Если учесть полярную разницу в самоощущении, идеологии, уровне общей культуры и характере образования, то вопрос о наследовании советским комсоставом «традиций русского офицерства» (о которых стало модно говорить после введения погон в 1943 г.) покажется просто неуместным, а никакого иного офицерского состава пока не имеется. Во всяком случае, для того, чтобы создать нечто подобное прежнему офицерству, заимствования некоторых внешних атрибутов совершенно недостаточно. Его и невозможно создать, не возвратив офицерскому корпусу того престижа и положения, которое он когда-то занимал в обществе. В советский период высокая степень милитаризации страны, как ни парадоксально, губительно сказалась на статусе офицерского корпуса. Когда в офицерские чины производится огромное число лиц, не имеющих к армии прямого отношения, состоящих на должностях, какие в России не замещалась не то что офицерами, но даже и военными чиновниками, то утрачивается сама специфика офицерского звания и положения офицера в обществе. А огромное количество генеральских и полковничьих должностей и качество находящихся на них лиц привели к сильной девальвации офицерских чинов. Наконец, то невиданное шельмование, которому в 1989–1993 годах подвергалась армия как таковая, нанесло ощутимый удар престижу офицерской профессии, низведя ее до такого низкого уровня, которому даже трудно подобрать аналоги в мировой истории. Произошла очевидная утрата в обществе понятий о чести и достоинстве офицерского корпуса, причем дело было не столько в самих офицерах, сколько в создаваемых обстоятельствах их службы и общей морально-политической дезориентации.
Распад страны и низведение ее остатков до положения второстепенного и полузависимого объективно до такой степени препятствовали росту популярности офицерской профессии, что никакие меры по повышению благосостояния военнослужащих (тем более, не очень эффективные в условиях тяжелого экономического положения) не могли исправить ситуацию. Положение офицера по самому существу своему глубоко «идеологично». Офицер не может воспитываться иначе, как в представлениях о благородстве и почетности своей миссии, в осознании своей высокой роли в жизни государства. Как говорилось в одном из дореволюционных наставлений, «офицерское сословие есть благороднейшее в свете, так как его члены не должны стремиться ни к выгоде, ни к приобретению богатства или других земных благ, но должны оставаться верны своему высокому, святому призванию, руководствуясь во всем требованиями истинной чести и сосредоточивая все мысли и чувства на самоотверженной преданности своим высшим начальникам и отечеству». Для того, чтобы ощущать гордость за свою профессию, офицер прежде всего должен видеть в ней некоторый высший смысл, а не просто изыскание средств к существованию. Офицер по самой природе своей профессии нуждается в четких и ясных ориентирах, он должен быть уверен, что за его спиной стоит власть, которая воплощает интересы страны и которая ни при каких обстоятельствах не даст в обиду его — первейшего защитника этих интересов. Только тогда он свободен от забот о выживании своей семьи и недосягаем для разного рода шкурных соблазнов.
В последнее время в этом отношении наметились, правда, некоторые сдвиги, которые, собственно, и дают повод говорить о возможности воссоздания российского офицерства. Нельзя не отметить ряд обнадеживающих факторов. Во-первых, отказ от чуждых исторической России и национально-государственным интересам страны идеологических стереотипов сделал теоретически возможным прямое обращение к опыту и образцам исторической российской государственности и ее военной организации. Во-вторых, с утверждением курса на восстановление положения России как великой державы появляется и объективная заинтересованность государственной власти в возрождении армии и, следовательно, прежде всего ее офицерского корпуса. Затем, в настоящее время имеется уже немало офицеров, ощущающих потребность и искренне стремящихся быть продолжателями и наследниками российского офицерства. Наконец, сокращение количественного состава армии создает объективные предпосылки для более тщательного отбора кандидатов в офицеры и улучшения качественного состава офицерского корпуса.
Представляется несомненным, что формирование офицерского корпуса новой России необходимо будет начать с установления места его в государственной и общественной системе страны, с создания юридических рамок, очерчивающих положение офицерства. Это способствовало бы выстраиванию системы льгот и преимуществ, позволяющих обеспечить отбор в военные училища на конкурсной основе при максимальном числе кандидатов на каждое место. Как отмечалось выше, важнейшей чертой офицерства исторической России был его корпоративный характер, обеспечивавший высокую степень сплоченности и офицерского самосознания. И действительно, офицерский корпус должен образовать свою, особую корпорацию и быть четко отграничен по статусу от других категорий военнослужащих, ни в коем случае не сливаясь с ними в общую массу людей в военной форме. Он не должен включать в себя слишком большое число людей, чей род занятий не отличается от гражданских профессий: результатом этого стал бы гипертрофированный численный рост офицерства и, как следствие, утрата специфического духа и мироощущения.
В этой связи представляется чрезвычайно вредной тенденция (особенно проявившаяся в связи с идеей создания контрактной армии) растворения офицерства во всей массе военнослужащих, нивелирование отличия офицеров от сержантского и рядового сверхсрочнослужащего состава. Во многом это связано с одно время широко распространенным стремлением слепо заимствовать порядки и представления о прохождении службы, присущие американской армии Хотя трудно себе представить воинские традиции, более отличные от российских и наименее соответствующие условиям страны, чем американские. Однако США, по крайней мере, в состоянии создать своим военным достаточно высокий материальный стимул, чтобы компенсировать все остальное.
Для привлечения и сосредоточения в составе офицерского корпуса лучшей части «человеческого материала» необходимо закрепить за ним особое положение в обществе. Этим, а также потребностями воспитания корпоративного духа и офицерского самосознания диктуются безусловная необходимость юридического выделения офицерского корпуса в особый институт, члены которого должны обладать совокупностью прав, отличающих их не только от остального населения, но и от других категорий военнослужащих. Для этого существует ряд объективных предпосылок, важнейшей из которых, между прочим, является очень высокая степень наследственности офицерской профессии. По существу речь идет о том, чтобы де-юре закрепить и развить положение, существующее де-факто, предоставив, например, выходцам из офицерских семей преимущественное право на поступление в военно-учебные заведения, и т. д.
Подобно тому как несколько лет назад в России на новой юридической основе фактически было воссоздано казачье «сословие», возможно поставить вопрос и о закреплении особого статуса и за офицерством. Не случайно в последние годы поднимался и вопрос о восстановлении на основе офицерской службы «нового дворянства». В частности было опубликовано письмо полковника, в котором говорилось: «Служение Родине для меня и многих моих коллег является смыслом жизни. Мы всегда глубоко уважали такие понятия, как благородство, патриотизм, слово офицера. Считаю, что современные российские офицеры могли бы сегодня с достоинством и честью носить почетное звание дворянина. Восстановление этой вековой исторической традиции позволило бы поднять авторитет и престиж Российской Армии, а в возрождающееся дворянское сословие вдохнуть свежую струю, пополнив его ряды надежными, преданными Родине людьми». Этой проблеме была посвящена и статья в одном из органов Российского Дворянского Собрания, в которой были рассмотрены возможные конкретные пути восстановления практики аноблирования с учетом традиций исторической России и отмечалось, что для того чтобы оправдывать такое свое особое положение в обществе, офицерский корпус должен действительно состоять из лиц, уровень общей культуры которых если не выше, то уж во всяком случае не ниже, чем у гражданских интеллигентов, из лиц, которые должны обладать соответствующим самосознанием и мировоззрением. Как бы там ни было, но меры по коренному изменению общественного положения и престижа офицерства неразрывно связаны с реформированием российской армии, и если последняя будет, наконец, поднята с колен, то, по всей вероятности, и офицерство неизбежно займет соответствующее положение в обществе и будет играть видную роль в жизни страны.
А. Савинкин. Заветные идеалы русского офицерского корпуса
Не раз отмечалось и подтверждалось, что поучительная наша история лучшая наставница жизни. В великом ратном прошлом нашего Отечества сосредоточена огромная духовная энергия, достижения культуры многочисленных поколений россиян, образы грядущего. Следуя заветам лучших представителей России, продолжая их дело, не повторяя ошибок, можно создать оборонную мощь на прочных духовных основаниях. Нельзя забывать, что слава Родины «нарабатывалась» подвигами наших героев-предков, среди которых немало офицеров. «Будем гордиться ими, станем подражать им. Заглянем в прошлое, чтобы укрепить свои силы для служения в настоящем и будущем нашему Отечеству Славное прошлое Русской земли — неисчерпаемый источник для укрепления наших духовных сил».
Наш военный вопрос разрешался преемственными духовными усилиями многих поколений. Он запутывался, когда рассматривался обособленно, на злобу дня, вне исторической эволюции и заветно-духовной наследственности. Настоящая (регулярная) военная сила создавалась и укреплялась более двух с половиной веков, по крайней мере, с 1550 по 1815 гг. Военные реформы Петра I идейно и практически зародились в Московском государстве. Их начало — в попытках создания постоянных внеклассовых войск (стрелецких полков и полков «иноземного строя»), в замыслах Иоанна Грозного, Михаила Федоровича и Алексея Михайловича
Б. Штейфон: Как ни могуча была воля Петра Великого, как ни тверда была его рука, все же надо признать, что его военные реформы не были бы усвоены в такой мере, как это случилось, если бы усилиями его царственных предшественников народная психология не оказалась подготовленной к полезности и необходимости таких реформ. Подобная историческая преемственность показывает, что его военные реформы по своему идейному замыслу явились завершением тех творческих усилий, начало которых было положено еще Иоанном Грозным.
Факты русской военной истории, при надлежащей обработке, дают богатейший материал для современных аналогий и суждений. Каждый народ создает свое крепкое будущее только в том случае, если сумеет мудро сохранить неразрывную духовную связь с прошлым… Мудрые вожди нации повторяют и мудрые уроки прошлого. Неразумные и невежественные — следуют путями давно обветшалыми
Трудами «птенцов гнезда Петрова» и «екатерининских орлов» русская армия, как и русское военное искусство, стали лучшими в мире, что в конечном итоге проявилось в разгроме наполеоновских полчищ в 1812–1813 годах. У последующих же государственных и военных деятелей не хватило мудрости поддержать великую славу русского оружия. Историческая преемственность была прервана. Боевая профессиональная армия стала гибнуть в «танцевальных науках», в военных поселениях, милютинских военных реформах. Ее суворовский дух сохранялся только в кавказских войсках, постоянно непобедимых. С разрывом духовной связи и преемственности Россию стали преследовать военные неудачи, поражения, революции, гражданские войны и катастрофы.
Опора на духовную силу предков, возвращение к православной и гвардейской традициям русской армии, восстановление звания офицера, отмененного в 1917 году, — все это позволило выстоять и победить в самой кровавой войне (1941–1945 гг.). Потребовалось вспомнить о нетленной славе России, о русских полководцах (некоторые из которых после революции были зачислены в разряд реакционных царских генералов), об офицерах, которые по крохам собирали и защищали нашу Родину: «Они подскажут тебе, как поступить, даже оставшись в одиночку среди вражьего множества». Одержали Великую победу, но затем вновь отказались от исторической преемственности и пошли по тупиковому бездуховному пути к поражению, горше военного: распаду Большой России (СССР), которая создавалась по крайней мере трехвековыми усилиями русской армии. Спохватившись, стали искать опору в истории, вспоминать ее славные страницы, обращаться к советам предков.
Предстательство за Россию — отечественность
Изначально самой историей и лучшими умами определено: создание настоящей армии, эффективная защита государства, сама будущность России во многом зависят от правильного решения офицерского вопроса, от наличия особой когорты государственных людей, служащих «верой и правдой» Отечеству на военном поприще. Им — князьям, полководцам, воеводам, «головам» и «сотникам», а затем и офицерам регулярной армии — вверялась забота о судьбе и безопасности государства. Их статус — быть воинами «по призванию» и «по отечеству», властной руководящей силой, а не просто «лицами командного и начальствующего состава», «военными чиновниками», занимающими определенные руководящие должности в вооруженных силах, полиции и жандармерии. Они призваны предводительствовать в боях и сражениях, отвечать за достижение побед, быть истинными солдатами, мозгом и душой армии, предстателями за Россию, т. е. «покровителями, защитниками и заступниками» (В. Даль).
Пока Петр Великий преодолевал отвращение бояр и дворян к обязательной службе в регулярных войсках, к офицерскому чину (первоначально считавшемуся «неблагородным»), призывал «искусных людей» из-за границы, в боевой школе Северной войны, по полкам, выковывались национальные офицерские кадры: в невысоких званиях, но верные — не наемники и не опричники — русские воины. В последующем из их рядов выдвинулись мастера военного дела, великие полководцы и полководцы-герои русско-прусских, русско-турецких, русско-французских и кавказских войн. Именно тогда утвердилось и держалось, вплоть до Первой мировой войны, убеждение, что русский офицер предназначен быть не просто храбрым, но искусным, «воспитывать в себе талант полководца, подготовлять себя к званию начальника на войне», где даже подполковник как начальник отдельного отряда «должен быть офицером со способностями полководца. Подполковником должен быть офицер, всесторонне подготовленный в тактическом отношении; офицер, находящийся на уровне современных знаний, следящий за развитием военного дела; офицер, пользующийся авторитетом, с сильным, самостоятельным и решительным характером».
В идеале русский офицер обязан был стать не только «вождем», «полководцем», но и воспитать в себе особую способность к преодолению лишений, ибо труд его — необходимый и почетный, но безмерно тяжкий, а потому подвижнический, апостольский.
П. Краснов: Военная и офицерская служба — это прежде всего подвиг. Это отречение от самого себя, это тернистый путь, часто заканчиваемый терновым венком мученика. Но зато в ней много поэзии, в ней много такого обаяния, что заставляет служить ей, несмотря на все ее невзгоды…
Нам нужен здоровый патриотизм. Нужно стать на работу при тех, пусть даже неблагоприятных условиях, которые существуют теперь, и наладить дело, веря, что при общих усилиях и условия переменятся… Армия — не богадельня. Чем больше уйдет из нее плохого, не рабочего, а лишь болтающегося элемента, тем лучше Мало будет офицеров, заменим их прапорщиками. Пусть каждый солдат несет в ранце своем жезл маршала. Герои Наполеона вышли из солдатской среды, и предки Скобелева были простыми солдатами, и граф Платов — сын рядового казака.
В сложнейших условиях офицерской службы, в войнах, делах и походах, в борьбе с превратностями судьбы вырабатывались выдающиеся характеры, создавался тип русского офицера, готового к действиям ради высших идеалов. Офицерское звание начинало почитаться как наиболее благородное (бескорыстное), ответственное и авторитетное. Возвышенный образ офицера прекрасно представлен в поэзии Александра Сергеевича Пушкина:
* * *
* * *
* * *
Во время восстания в Польше (1831 г.) Пушкин воскрешает в своих патриотических стихотворениях образы Суворова и Кутузова, призывая их духовно поддержать, благословить на победу русские войска, действующие против мятежников. В «Истории пугачевского бунта» он подробно останавливается на самоотверженных действиях против войск Пугачева генерал-аншефа Александра Ильича Бибикова (1729–1774), одного из знаменательных лиц екатерининских времен, отличившегося «на поприще войны и гражданственности», высоко оценивает его распоряжения как «искусного, умного военачальника». (Заложив начало победы, Бибиков скончался от тяжелых трудов в расцвете сил со словами на устах: «Не жалею о детях и жене, государыня призрит их, жалею об Отечестве». Андреевская лента, звание сенатора и чин полковника гвардии не застали его в живых.)
Русский офицер подвижнически и неустанно служил «для государственного высокого интереса», стремился быть высококультурным человеком, ему можно было поручить не только военное, но и любое другое государственное дело. Таков «благородный Шереметев», чья храбрость и военная служба, по словам Петра I, не умрут и всегда будут памятны в России. Таков «искусный и умный» Бибиков, о котором Гаврилой Романовичем Державиным (1743–1816) сказаны следующие замечательные слова:
<…> Посвятив краткую, но наполненную славными деяниями жизнь свою на службу Отечеству, Александр Ильич Бибиков по всей справедливости заслужил уважение и признательность соотечественников; они не перестанут вспоминать с почтением полезные обществу дела сего знаменитого мужа и благословлять его память.
Читая о службе и переменах в оной сего примерного государственного человека, всякой легко усмотрит необыкновенные его способности, мужество, предусмотрение, предприимчивость и расторопность; так, что он во всех родах налагаемых на него должностей с отличием и достоверностью был употребляем; везде показал искусство свое и ревность, не токмо прежде, в царствование императрицы Елисаветы, но и во многих поручениях от Екатерины Великой, ознаменованные успехом. Он был хороший генерал, муж в гражданских делах проницательный, справедливый и честный; тонкий политик, одаренный умом просвещенным, всеобщим, гибким, но всегда благородным. <…> Любил словесность и сам весьма хорошо писал на природном языке; знал немецкий и французский языки, незадолго перед смертию выучил английский; умел выбирать людей, был доступен и благоприветлив всякому. <…> Важность не умаляла в нем веселия, а простота не унижала важности. Всякий нижний и высший чиновник его любил и боялся. Последний подвиг к защите престола и к спасению Отечества соверша, кончиною своею увенчал добродетельную жизнь, к сожалению всей империи, тогда пресекшуюся
«Бедность России в государственных людях» (Пушкин) наблюдалась почти всегда, но военная среда вырабатывала, воспитывала их в достаточном количестве. Она выдвигала не только талантливых военных, но и министров, наместников, генерал-губернаторов, деятелей культуры и науки. Не всегда офицеры оказывались по-настоящему востребованы Отечеством. Однако в сложные периоды всегда возникала необходимость в офицерских качествах: благородстве, честности, дисциплинированности, воле, искусстве руководства и военном духе, стремлении к победе (успеху). Как только наступало «время офицеров», они занимали многие государственные посты, вплоть до «вице-императора» (Лорис-Меликов); их предлагали в «законные диктаторы». Народными заступниками и возможными спасителями России в разные времена считались Александр Невский (1220–1263), Дмитрий Михайлович Пожарский (1578–1642), Михаил Васильевич Скопин-Шуйский (1587–1610), Алексей Петрович Ермолов (1777–1861), Михаил Дмитриевич Скобелев (1843–1882). Не только армия во время войны, но и общество в условиях «смутного мира» искало в офицерах опору, возвеличивая их до уровня вождей.
Высокий смысл звания и призвания русского офицера — защита России от внешних и внутренних угроз. Одной доблести для этого мало. Нужны образование, инициатива, но главное — любовь к Родине, ответственность перед Отечеством (страной, созданной предками, отцами, завещанной, переданной ими в наследие последующим поколениям). Только офицер, сознающий свою ответственность перед Богом, Отечеством и будущим российского государства, мог произнести следующие примечательные слова.
Петр Великий: Воины! Се пришел час, который должен решить судьбу Отечества. Вы не должны помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество, за православную нашу веру и церковь. Не должна вас также смущать слава неприятеля, яко непобедимого, которую дожну быти вы сами победами своими над ним неоднократно доказали. Имейте в сражении перед очами вашими правду и Бога, поборающего по вас, на Того Единого, яко всесильного в бранех, уповайте, а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния Вашего.
Предметный патриотизм (И. Ильин), ответственное, сознательное служение во благо Родины — ключевые составляющие характера русского офицера. Его девиз — «Победа», причем победа, малой кровью одержанная. Быть победителем — идеал русского офицера. Вслед за незабвенным А. В. Суворовым и почти неизвестным ныне генералом русского Генерального штаба Анатолием Дмитриевичем Шеманским, скажем: «победоносность должна быть основным качеством офицеров-начальников». Чтобы надежно защищать Россию, как правило, в неблагоприятных условиях, недостаточно просто служить ей верой и правдой, храбро умирать. Этого-то — готовности умереть — как раз и не надо, заметил однажды герой Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. генерал-фельдмаршал Иосиф Владимирович Гурко (1828–1901). Офицерам проверяемого им полка он сказал: «Я хочу, чтобы вы остались живы, а умер неприятель, побежденный не только вашей храбростью, в которой я не сомневаюсь, но и вашим знанием приемов современной войны, вашим искусством». Требуется не просто способность побеждать, но нечто большее: воля и умение даже поражения превращать в орудия победы. Знаменательна в этом отношении оценка Петром I нарвского поражения 19 ноября 1700 г.: Итак, шведы над нашими войсками викторию получили, что есть бесспорно; но надлежит разуметь, над каким войском оную учинили. Ибо только старый полк Лефортовский был да два полка гвардии были только на двух атаках у Азова; а полевых боев, наипаче с регулярными войсками, никогда не видали. Прочие же полки, кроме некоторых полковников, как офицеры, так и рядовые сами были рекруты Но когда о том подумать, то воистину не гнев Божий, а милость Божию должны мы исповедовать Ежели бы нам тогда над шведами виктория досталась, бывшими в таком искусстве во всех делах, как воинских, так и политических, то в какую беду после оное счастье нас низвергнуть могло… Но когда мы сие несчастье, или лучше сказать великое счастье, под Нарвою получили, то неволя леность отогнала и к трудолюбию, и к искусству день и ночь прилежать принудила, и войну вести уже с опасением и искусством велела.
Необходимо помнить, что побеждают в большей степени «разумом и искусством», «уменьем», «силой духа», что требуется знать «науку побеждать», учиться, совершенствоваться, действовать инициативно и самое важное — мыслить… Ибо «ныне воюют не столько оружием, сколько умом», и «слава военная и сила наши не пошли нам впрок именно по узости мысли» (Ф. М. Достоевский).
Офицер защищал не только целостность и интересы, но честь и достоинство России, славу российского оружия. Замечательный представитель русского офицерского корпуса генерал-лейтенант Денис Васильевич Давыдов (1784–1839) полагал своим долгом участвовать во всех войнах, которые велись страной при его жизни (причем независимо от того, находился ли он в это время на действительной службе или в отставке). Своему другу поэту В. А. Жуковскому он перечислил их: «Войны: 1) в Пруссии 1806 и 1807 гг.; 2) в Финляндии 1808 г.; 3) в Турции 1809 и 1810 гг.; 4) Отечественная 1812 г.; 5) в Германии 1813 г.; 6) во Франции 1814 г.; 7) в Персии 1826 г. 8) в Польше 1831 г.». Царь же (Николай I) сетовал, что при его-то способностях и дарованиях Давыдов «служит урывками». Во внимание не принималось, что тот всегда готов геройски защищать Отечество, но в деле, в бою! В отставку первый раз (1821–1823 гг.) уходит из-за формализма службы и нежелания Государя отправить его на настоящую войну (начальником штаба Кавказского корпуса к Ермолову). И в периоды между «урывками службы» Давыдов занимается делом, весьма полезным Отечеству. Он пишет и публикует серию трудов о партизанской войне, до сих пор по-настоящему не осмысленных. В своих статьях: «О России в военном отношении», «Мороз ли истребил французскую армию в 1812 году?» и других — разоблачает нападки недоброжелателей на историю России и честное имя русской армии. «Французская главная армия действительно подошла к Березине в числе сорока пяти тысяч человек, и… из ста десяти тысяч, выступивших из Москвы, пропало шестьдесят пять тысяч человек, — но не от одной стужи, как стараются уверить нас неловкие приверженцы Наполеона или вечные хулители славы русского оружия, а посредством, что, кажется, я достаточно доказал, глубоких соображений Кутузова, мужества и трудов войск, наших и неусыпности, и отваги легкой нашей конницы. Вот истинная причина гибели неприятельской армии…»
Пушкин — офицер в душе, считавший военную службу «предпочтительнее всякой другой», — постоянно стремился быть на страже военной славы Отечества. Во время Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. он желает попасть в действующую армию, чтобы стать свидетелем и участником военных действий. «Поелику все места в оной заняты» (ответ Николая I на просьбы поэта), следует на Кавказ самовольно, участвует в походе 1829 года, «почитая себя прикомандированным к Нижегородскому полку» и генералу А. Н. Раевскому. Все это свершается им по глубоко патриотическим соображениям, как акт сопричастности к важному делу, по зову совести и чести и без стремления вмешиваться в «военные суждения», так как он «чуждый военному искусству». В последующем, во время войны-мятежа в Польше (1831 г.), он вступается за Россию силой своего поэтического дарования: напоминает русским войскам об их прежней славе и стойкости («Иль русский от побед отвык?»), предупреждает клеветников, врагов России, от необдуманного военного вмешательства в ее (с Польшей) дела («Забыли русский штык и снег?», «Еще ли росс больной, расслабленный колосс?»).
Долгом русского офицера было действовать во благо Отечества: на боевом ли, литературном, научном, политическом или иных поприщах. В этом он видел истинную цель своей жизни. Данный мотив просматривается не только в войнах России, но даже и в дворцовых гвардейских переворотах XVIII века, в принципе не навредивших российскому государству. Им же — не бонапартизмом в большинстве своем руководствовались офицеры-декабристы, пророчески усматривавших будущую кровавую катастрофу и стремившиеся ее предотвратить. Несостоявшийся «диктатор», полковник князь Сергей Петрович Трубецкой (1790–1860) писал: Члены общества, решившие исполнить то, что почитали своим долгом, на что обрекали себя при вступлении в общество, не убоялись позора. Они не имели в виду никаких для себя личных видов, не мыслили о богатстве, о почестях, о власти. Они все это предоставляли людям, не принадлежащим к их обществу, но таким, которых считали способнейшими по истинному достоинству или по мнению, которым пользовались, привести в исполнение то, чего они всем сердцем и всею душою желали: поставить Россию в такое положение, которое бы упрочило бы благо государства и оградило его от переворотов, подобных Французской революции, и которое, к несчастью, продолжает еще угрожать ей в будущности.
В 1917 году русское офицерство оказалось слишком разобщенным, дезориентированным, зашельмованным. Одна часть продолжала защищать страну от внешних (на фронте) врагов. Другая — выступила «за честь и свободу Русской земли» в рядах Белого движения. Третья — добровольно-принудительно служила большевистской власти в рядах Красной Армии («для солдата Россия остается Россией»). В целом же офицерство стало гонимым классом. Его безумно истребляли в революционных переворотах. Гражданской войне, последующих массовых репрессиях. Россия лишилась наиболее надежных («патентованных») защитников и вошла в катастрофический период своей истории. Но и кровавая трагедия русского офицерства послужила важным уроком.
Суть его в том, что недостаточно иметь просто хороших офицеров, требуются люди превосходного качества: патриотически настроенные, государственно мыслящие, доблестные, честные, благородные, искусные в военном деле, с талантами вождей и полководцев, не допускающие поражений. Недостаточно объединить их «офицерским собранием» на уровне полков или даже армии в целом, различными частными военными союзами и обществами (экономическими, научными, стрелковыми, гимнастическими и даже политическими — были и такие). Нужен настоящий профессиональный союз (корпорация), корпус офицеров: сплоченный в одно целое, солидарный, с возвышенной идеологией, единой доктриной, традициями, культом героев, бережно хранимой памятью, военно-духовной наследственностью.
После неудачной Русско-японской войны (1904–1905 гг.) заветным идеалом нашей военной школы, готовившей будущих офицеров с пользой для армии, предлагалось, например, считать следующие слова прусского генерала Блюме: «Корпус офицеров, стоящий на высоте своего призвания, в котором сочетаются гармонично ум, деятельность и выдержка вместе с рыцарским духом, который ради чувства чести и долга готов жертвовать всеми благами жизни, даже самой жизнью, — такой корпус офицеров будет самой верной порукой доблести и надежности войска».
По своему дворянскому статусу корпус русских офицеров полностью соответствовал этому идеалу. Длительное время он формировался преимущественно из властных сословий и прежде всего потомственного дворянства, традиционно обязанного государству военной службой. Офицерство в России всегда представляло собой особый класс, по-настоящему имеющий только одну привилегию — служить Отечеству верой и правдой. С присвоением первого офицерского звания любой кадровый офицер становился личным дворянином и оставался им на всю жизнь (без права передачи титула жене и детям). Офицерство характеризовалось определенной кастовостью и сословностью, но предпочитало считать себя не сословием, не кастой, но «корпусом» слуг России, т. е. военной корпорацией, в которой главное не ее дворянский характер, а офицерское (профессиональное) служение «во благо Отечества и родной Армии».
Численность «корпуса слуг России» постоянно росла. В 1695 году насчитывалось 1307 офицеров. За период Северной войны офицерский корпус увеличился до 5000 человек (1720 г.) В канун войны с Францией (1803 г.) он составлял 12 тысяч. Во второй четверти XIX в. в его составе находились 24–30 тысяч, а накануне Первой мировой войны — 42–43 тысячи. В ходе войны значительная часть кадрового офицерства выбыла из строя, но за счет производства офицеров «военного времени» и офицеров запаса общая его численность поднялась до 250 тысяч (к концу 1917 г., когда были упразднены сословия, старая армия, ее офицерский корпус, титулы и само офицерское звание).
По мере эволюции офицерского корпуса качество его постепенно ухудшалось. Меры для решения частных вопросов принимались. Но главное не замечалось: утрачивались высокие воинские добродетели, веками вырабатывавшиеся в полукастовой дворянской среде, где военное дело часто передавалось по наследству и существовали целые офицерские фамилии.
Под натиском либеральных идей и революционных требований определенная часть офицерства стыдилась своего дворянского звания, стремилась показать себя «демократически», «народолюбиво».
Д. Лехович: Людям, не знакомым с русской военной историей, покажется почти невероятным, что в старой императорской армии к началу Первой мировой войны офицерство на 60 % (по происхождению — А.С.) состояло из разночинцев, людей недворянского происхождения. В то время как разночинцы в литературе и других свободных профессиях часто приносили с собой ненависть к существующему строю, разночинцы, попавшие в корпус офицеров, в большинстве своем являлись оплотом русской государственности: генералы Алексеев, Корнилов и Деникин первыми подняли оружие против захвативших власть большевиков.
А. Деникин: Я принял российский либерализм в его идеологической сущности, без какого-либо партийного догматизма В широком обобщении это приятие приводило меня к трем положениям 1) конституционная монархия; 2) радикальные реформы; 3) мирные пути обновления страны. Это мировоззрение я донес нерушимо до революции 1917 года, не принимая активного участия в политике и отдавая все свои силы и труд армии.
В офицерах подозревали противников «существующего строя» еще до революции, хотя русское кадровое офицерство было в целом лояльно, монархически настроено… Действительно, жизнь как будто толкала офицерство на протест в той или иной форме против «существующего строя». Среди служилых людей с давних пор не было элемента настолько обездоленного, настолько необеспеченного и бесправного, как рядовое русское офицерство. Буквально нищенская жизнь, попрание сверху прав и самолюбия; венец карьеры для большинства — подполковничий чин и болезненная, полуголодная старость. Офицерский корпус с половины XIX века совершенно утратил свой сословно-кастовый характер…
Русское офицерство, в массе своей глубоко демократичное по своему составу, мировоззрению и условиям жизни, с невероятной грубостью и цинизмом оттолкнутое революционной демократией и не нашедшее фактической опоры и поддержки в либеральных кругах, близких к правительству, очутилось в трагическом одиночестве.
Изменив своей изначальной сущности и высокому предназначению, долго ли мог офицерский корпус вообще оставаться государственно-охранительной силой? Играя «в поддавки» и с левыми, и с правыми, заигрывая с солдатской массой, отрицая сословность и корпоративность, демонстрируя проценты снижения дворянского элемента в своих рядах (следовательно, и чести, и достоинства!), можно ли было иметь другую судьбу? Революционные силы по существу никогда не рассчитывали на офицерство, враждебное им из-за своей отечественной идеологии. Они уже давно вынесли ему приговор как носителю побед, укрепляющих «антинародный режим», как руководящей силе армии, которую предстояло разложить, как оплоту государства. Принадлежность офицерства к дворянскому сословию и военной касте считалось при этом далеко не главным «преступлением». В 1917–1938 годах офицеры обвинялись в «реакционности», «контрреволюционности», принадлежности к буржуазному (!) классу, участии в белогвардейских и военно-фашистских «заговорах». Их арестовывали и расстреливали именно как «бывших офицеров», то есть людей преданных Отечеству, а следовательно, находящихся в явной и скрытой оппозиции к советской власти, решительно порвавшей с прошлым, отрицавшей достижения предшествующей культуры.
Уже с первой четверти XIX века, когда стали распространяться проекты замены постоянной армии милицией (декабристы), военными поселениями (Александр I, Николай I) можно было предположить, что вслед за этим революционные силы предпримут наступление против офицерства именно как «военного сословия», «профессиональной военной касты», которые в случае победы революции, надлежало упразднить. Необходимо было при первых благоприятных возможностях вывести офицера за рамки сословности, как и любой партийности, сохраняя за ним, по традиции, почетное право на получение дворянства. Следовало не только подчеркнуть, что «не дворянское звание делало офицером, а офицерское звание делало дворянином», но и пойти дальше, утверждая, что только развитие офицерского корпуса в лучших традициях военно-служилого сословия, в дворянском (рыцарском) духе поднимет его на достойную высоту, позволит ему не допускать разложения армии, побеждать, а не надеяться на победу, добиваться справедливого, а не позорного (как в 1918 г.) мира, поддерживать обороноспособность страны на должном уровне.
Заветный идеал русского офицерства — быть дворянским по духу (не по составу только) офицерским корпусом, с идеологией служения Отечеству, службой по призванию, профессионализмом и корпоративностью, высшими качествами командного состава, такими, как доблесть и искусство, талантливость и опытность, инициатива и предприимчивость. Этот идеал выдвинут лучшими умами, подтвержден самой историей, генетически заложен в судьбах русских офицеров, их размышлениях.
Р. Фадеев: Нельзя упускать из вида, что невольные офицеры, даже дворяне, не удовлетворяют цели. Значение офицера состоит именно в том, что он свободно идет на опасность, а потому имеет нравственное право насильно вести за собой других; кроме того, обязанности офицера даже в мирное время требуют, чтобы он предавался им с охотой. Дело не в том, чтобы заставлять порядочных молодых людей служить офицерами, а в том, чтобы дать им нетрудный доступ к этому званию и предварительную привычку к военной службе; при этих условиях, когда русское офицерство станет вновь дворянским по духу, охотники польются в него как и прежде.
Н. Бутовский: Итак, нечего распространяться о том, какой вред армии и своему отечеству наносит офицер, случайно, без всякого призвания, заброшенный в армию только потому, что надо же где-нибудь пристроиться, чтобы сразу получать хотя бы маленькое жалованье. Откуда может явиться у такого офицера любовь к своей части, стремление к совершенствованию? Может ли он носить в своем сердце идеалы воинской доблести? И т. д. А если этого нет, то остается только одно: забота о своем жизненном благополучии аккуратное, но пустопорожнее отбывание шаблонной службы, приноровленное к привычкам и капризам начальства, и вечное стремление пристроиться куда-нибудь подальше от жертв, требуемых от воина отечеством. Служба прослужена, пенсия выслужена, — чего же больше нужно такому человеку? Он с тем и шел в военную службу.
Для образования сплоченной, деятельной и проникнутой хорошими принципами военной семьи нам нужен офицер, во-первых, воспитанный, т. е. способный слиться с порядочным обществом, во-вторых, человек с истинным призванием к военному делу Откуда, каким способом комплектования можно достать его?
Знаете, господа, может быть, вам покажется странным, но я скажу прямо: я сторонник касты, конечно, не такой, как в древности, не отчужденной от общества, но все-таки настоящей касты, которая бы увлекала человека всецело и бесповоротно. Нам нужен офицер, обожающий свой мундир, свой быт, все особенности военной службы с ее лишениями и опасностями, — офицер, которого ни за какое жалованье нельзя было бы сманить ни в акциз, ни на железную дорогу, чтобы все это казалось ему скучным, неприветливым, совершенно чуждым его сердцу. Богатый и неиссякаемый источник для получения таких офицеров находится у нас под руками: это — наши дети (сыновья офицеров. А.С.), для которых в недалеком будущем, судя по современным мероприятиям, широко откроются двери кадетских корпусов.
Конечно, корпус офицеров — не аристократическая каста, и тем не менее — «это рыцари на службе», ряды которых «в силу всесословности армии открыты всем, кто обрекает себя на служение великому национальному долгу».
Рыцарственное служение — путь чести
После трагедии, постигшей русское офицерство в первой четверти XX века, на чужбине, было, наконец, окончательно осознано: от офицерского корпуса требуется не просто служба (точное исполнение предписанных обязанностей) или даже офицерское служение (служба «по отечеству», «по долгу», «по призванию», честная и добросовестная), но служение рыцарственное по духу: добровольное, самопочинное, самоотверженное, ответственное, деятельное, благородное, достойное. Рыцарь, согласно В. Далю. «честный и твердый ратователь за какое-либо дело, самоотверженный заступник».
И. Ильин: Истинною и живою опорою государства и государственной власти всегда были те люди, те слои, те группы, которые воспринимали общественное делание как сверхклассовое служение Родине; которые в этом служении видели долг чести и бремя ответственности; которые стремились именно служить земле, а не властвовать над нею.
Это есть рыцарская и дворянская традиция в мировой истории. Не всякий, родившийся дворянином, есть рыцарь по духу; но всякий дворянин, не таящий в себе рыцаря, есть дворянин только по видимости. Но мало этого; верно и обратное. Всякий, не родившийся дворянином, но таящий в себе рыцаря и несущий рыцарственное служение Родине, — уже есть подлинный дворянин, хотя бы он формально таковым не считался
Кто же был на самом деле в духовном дворянстве, полувор ли дворянин Заруцкий, подсылавший убийц к Князю Пожарскому? Или те бояре и князья, что «припадали на всякие стороны» и сами «подыскивались на царство»? Или же посадский староста Козьма Минин-Сухорук? Да посадский же «бесстрашный человек» Родион Мосеев, все время носивший народу грамоты заточенного в Кремле Патриарха Гермогена? Да «мужик» Иван Сусанин?.. Сомнений нет. И когда Царь Михаил Федорович пожаловал Минину думное дворянство, то он просто констатировал его достоинство и честь.
В наши дни все колеблется и рушится именно из-за отсутствия рыцарственности в душах. Именно в наши дни Россия сомкнула организованный кадр рыцарственных душ, реально постигших правду древнего рыцарского девиза «блаженство в верности», и до конца пребывающих, по слову Князя Пожарского, «в неподвижной правде и в соединении»…
Во всей великой смуте наших дней, среди крушений, бед и утрат, в раздорах и соблазнах — мы должны помнить одно и жить одним: поддержанием и насаждением духа рыцарственного служения… Ибо этот дух есть как бы воздух и кислород русского национального спасения; и там, где он иссякает, немедленно начинается атмосфера гниения и разложения… Ныне России, как никогда, нужны люди, способные не к прислуживанию и не к службе, а к служению. Люди, не только видящие Дело и постигающие требования Предмета, но преданные Божьему делу на земле; люди, не только не безразличные и не бесчувственные, но вдохновляющиеся и вдохновляющие других; люди, не уступающие интересов Дела ни за деньги, ни за честь, ни за власть, ни по просьбам, ни за одолжения, — неподкупные в полном и высшем смысле этого слова.
Вне рыцарственного духа национального служения — все бесцельно, все тщетно, все вредно; вне его никто ничего не освободит и не возродит, а создаст только новый раздор, новую смуту и новую гражданскую войну на погибель России и на радость ее исконным и всемирным врагам.
Феодального рыцарства, как оно сложилось в Европе, в России, как известно, не было. Но традиция рыцарственного служения, несомненно, существовала. За многие века военно-дворянское сословие закономерно выработало рыцарский дух, создало предпосылки для возникновения особого типа офицерства, ставящего честь, долг и общее дело превыше всего. Именно в русле этой традиции появилось особое представление о чести как интегральной силе, побуждающей офицера рыцарственно служить Отечеству на военном поприще.
А. Пушкин: Что такое дворянство? Потомственное сословие народа высшее, т. е. награжденное большими преимуществами касательно собственности и частной свободы. Кем? Народом или его представителями. С какой целью? С целью иметь мощных защитников или близких и непосредственных к власти предстателей… Чему учится дворянство? Независимости, храбрости, благородству (чести вообще). Не суть ли сии качества природные? Так; но образ жизни может их развить, усилить — или задушить. Нужны ли они в народе, так же как, например, трудолюбие? Нужны, ибо они la sauve garde (охрана) трудолюбивого класса, которому некогда развивать сии качества.
«Мощные защитники» с развитым чувством чести требовались России постоянно. Они приучались рассматривать военное дело («ратную мудрость») как первейшее для государства, благородное. Заниматься им, служить Отечеству — почетно. Сама служба — «путь чести», возвышающий офицера и предъявляющий к нему особо высокие требования. Формальное обращение к офицеру «ваше благородие» обязывало быть благородным, превосходным, развивать эти качества в своей душе, обладать высокой нравственностью, соединенной с культурностью, самоотверженностью, правдивостью, честностью («мы русские и воспитаны в честных и благородных правилах»).
Для русского офицера «честь всего дороже, а покровитель ей — Бог». Она побуждает к служению Отечеству, велит храбро сражаться, поступать как честный человек, не допускать унижения личности и звания офицера. А. В. Суворов — П. И. Турчанинову: «…Себя не унизить. Вы знаете меня, унижу ль я себя? Лучше голова долой, нежели что ни есть утратить моей чести: смертями 500-ми научился смерти не боятца. Верность и ревность моя к высочайшей службе основана на моей чести». При этом сама служба не может быть ничтожной, а должна приносить и честь, и почесть, и славу, и пользу России. Стыдно быть захребетником!
Рыцарская позиция Александра Васильевича Суворова (1730–1800): соблюдать «отечественность в общем благе», быть «в титле отечественника», «жертвовать собою для блага Отечества», «никогда против Отечества» и всегда против тех, для кого «Россия — хоть трава не расти». А. И. Бибикову; «Служа августейшей моей Государыне, я стремился только к благу Отечества моего… Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека; но я заключал доброе имя мое в славе моего Отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей…» П. И. Турчанинову: «…Томящуюся в болезни чреватую жену, равно мою девчонку, себя — забываю, помня себя в единственной части высочайшей службы, хоть в бездне океана». Именно этот смысл Суворов вкладывал в понятие «честная служба», которой только и питалась Россия.
Честь, по В. Далю, есть «внутреннее нравственное достоинство человека, доблесть, честность, благородство души и чистая совесть». Честь Суворова высшей пробы. Она предъявляет высокие требования к офицеру: «Мы не французы, мы русские, я не наемник» (то есть не служу за деньги). Это у англо-американца «вместо Отечества — собственное его благополучие». Суворов против «законного» уклонения дворян от военной службы, предоставленного им «Манифестом о даровании вольности и свободы всему Российскому дворянству» Петра III от 18 февраля 1762 г. и Жалованной грамотой дворянству (1785 г.). Он на стороне Петра I — дворянство обязано нести службу пожизненно. Иначе и не может быть в национальной (не наемнической, как на Западе) армии. «Ныне самые порядочные — младшие офицеры не из „вольного дворянства“». Командиры гвардейских полков для него «плохи», потому что «преторианцы»; после смерти Петра I отличаются не в полевых сражениях, а в дворцовых переворотах, «впору бы им в подполковниках московскими клубами заправлять».
Но и значительная часть «вольного дворянства» продолжала идти путем военной чести, почитало своим долгом служить Отечеству. Так, Матвей Петров, принужденный из-за повреждения тела вступить в статскую службу, предназначает, тем не менее, четырех сынов своих «полевому военному служению», так как долг обязывает «заплатить за свое почетное звание (дворянина. — А.С.) трудами военными, потоками крови на поле чести и, может быть, утратою которого-нибудь из них жизни: иначе же они были бы чистые тунеядцы, могущие размножением себе подобных на беспрекословной от совести льготе задушить свое Отечество, а не защитить. В целом свете дворянские поколения пользуются правом высшего уважения от всех иных сословий, но за то, они, истаивая в военных трудах и огнях битв, защищают свои государства, прославляя их и себя».
Для русского офицера война всегда отечественная (в защиту России), всегда — «дело чести», «поле чести». «Я полевой офицер», «50 лет в службе, 35 лет в беспрестанном употреблении», «воин, поседевший на поле чести», отмечает о себе А. В. Суворов. Для А. П. Ермолова, Д. В. Давыдова, М. М. Петрова, B. C. Норова только война — настоящая служба, «честь приносящая». Участие в боевом деле позволяло не только выполнить долг, но и сделать что-то существенное для своей чести (совершить подвиг, получить рану, пожертвовать жизнью, победить противника). Не менее важно — «добыть честь», т. е. отличиться, проявить себя и получить за это почести: чины и награды, славу, общественное признание, доброе честное имя, сохраняемое в истории и передаваемое потомкам…
Офицер-рыцарь «добывал честь» не в канцеляриях и при дворе, но в поле, в трудах и опасностях, а потому больше всего ценил награждение сугубо офицерским Военным орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия с его девизом «За службу и храбрость», причем подразумевалась «ревностная служба» и «отличная храбрость», то есть возвышенная до доблести и мужества, искусства, воодушевляющая на воинские подвиги и приводящая к победе.
За «совершенную» победу над главной турецкой армией при реке Рымник Суворов получил, например, поистине рыцарские награды: титул графа Российской Империи с именованием Рымникский, титул графа Священной Римской Империи (от австрийского императора), орден Св. Георгия 1-й степени. «Удостоверены Мы совершенно, что такое отличие будет вам поощрением к вящему продолжению ревностной службы вашей. Нам благоугодной», — писала в специальном рескрипте по этому поводу Екатерина II. За рыцарский по сути подвиг — «поражение и изгнание неприятеля из пределов России в 1812 году» — получил своего Георгия 1-й степени генерал-фельдмаршал князь Михаил Илларионович Кутузов-Смоленский (1745–1813), кавалер всех четырех степеней ордена. Незначительное число награжденных орденом (за все время его существования было удостоено: 1-й степенью — 25 полководцев, 2-й — 120 генералов, 3-й — около 700 генералов и штаб-офицеров, 4-й — 16 300 офицеров) делало его особенно ценимым. Не менее почетным являлось награждение золотым орденским оружием с надписью «За храбрость», которое в конечном итоге стало называться Георгиевским.
Выдающаяся личная храбрость (доблесть) всегда отличала истинных рыцарей духа. В этом отношении русское офицерство, стремившееся к боевым подвигам, являлось, безусловно, рыцарским. Офицер нехрабрый (не молодец), а тем более трусливый, не мог быть терпим, не имел права носить своего высокого звания и предводительствовать подчиненными в бою (подавать им пример храбрости). Если нет этого основного — не помогут никакие другие качества. А. В. Суворов: «Достоинства военные суть: отвага для солдата, храбрость для офицера, мужество для генерала…» Но храбрость, естественно, «надлежала быть ограждена не одною смелостью, как часто в частных, но руководствуема искусством и мужеством». Кто не сознает своего достоинства, тот не может быть храбрым. Русский же офицер должен отличаться особой доблестью, быть «истинно храбрым офицером». Честь и статус руководителя обязывают его быть «рыцарем без страха и упрека».
М. Воронцов: Прямо геройский дух должен быть отличительным качеством офицера, и всякий, который себя чувствует, который размышляет о славе, о чести и ничтожности смерти… всякий такой офицер будет бесстрашен, будет истинный воин, истинный русский.
Быть весьма умным, весьма сведущим, не в нашей состоит воле; быть же героем в деле зависит от каждого. Кто же им быть не захочет? Какой же русский офицер не захочет умереть со славою, нежели жить неизвестным или посредственным воином…
Долг чести, благородства, храбрость и неустрашимость должны быть святы и нерушимы; без них все другие качества ничтожны; храбрость ничем на свете замениться не может.
Святой Георгий Победоносец — покровитель русских Великих князей древности и всего русского воинства. Орден Святого Георгия учрежден был Екатериной II 26 ноября 1769 года. Этот день отмечается как кавалерский праздник ордена и своеобразные именины храбрых.
П. Андрианов: 26 ноября — торжественный, праздничный день в жизни нашей армии. 26 ноября — именины храбрых. Белый георгиевский крест эмблема доблести — соединит повсюду в тесную семью наших храбрецов. И в пышных столицах, и в больших городах, и в захолустных медвежьих углах сойдутся в этот день именинники и будут предметом всеобщего любовного внимания. В их лице мы чтим храбрость, как самое ценное, самое важное свойство народа. Каковы бы ни были качества народа, как бы всесторонне ни был он духовно одарен, раз нет в нем храбрости, нет способности сойтись в честном бою с врагом, нет тогда и места такому народу на исторической арене. Печать величия нераздельна от печати храбрости; только те народы оставили глубокий след в мировой истории, которые отмечены были печатью храбрости.
Мы преклоняемся пред изумительным проявлением мужества древними греками и римлянами, забывая о целом сонме народов, бесследно исчезнувших в водовороте человеческой истории.
Мы восхищаемся смелостью скифов, жестокой храбростью гуннов. Из нашей памяти не изглаживаются смелые набеги варварских германских племен на гордый Рим.
История русского народа пестрит проявлением доблести. Не перечесть ни одиночных подвигов, ни коллективного мужества, проявленного во все времена исторической жизни нашими воинами на полях брани. На верную гибель, не колеблясь, всегда шли наши герои. Умеет немутящимся от страха взором глядеть в глаза смерти русский воин, и воинская доблесть нашего народа носит особый характер. Она не ходульна, не бьет на театральный, показной эффект, в ней не найдешь часто энтузиазма и захватывающего порыва. Храбрость русская скромна, но зато сколько духовной силы, сколько величия, какое редкое самоотречение во имя общего блага сокрыто в этой скромной храбрости!…
Но все же и на общем фоне коллективного мужества, на фоне яркой доблести целых войсковых частей, блистают отдельные подвиги. Из общей массы бойцов в разгар битвы выделяются такие храбрецы, которые вырастают, возвышаются над храброй толпой, захватывают в свои руки почин действий, увлекают за собой массы, служа им примером, и ведут к победе. Они не только готовы умереть, они хотят победить; они не склоняются покорно пред обстоятельствами, создавшимися в бою, они хотят повелевать ими. В разгар битвы их мозг напряженно работает, изыскивая средства для достижения победы, они неудержимо стремятся стать выше врага, превзойти его, победить.
Такие отдельные храбрецы воодушевляют толпу, руководят ею, заставляют ее добиться цели. Вот почему высокая награда служит воздаянием за их подвиг.
Новый статут Императорского Военного ордена Св. Великомученика и Победоносца Георгия определяет: «Ни высокий род, ни прежние заслуги, ни полученные в сражениях раны не приемлются в уважение при удостоении к ордену Св. Георгия за воинские подвиги; удостаивается оного единственно тот, кто не только обязанность свою исполнял во всем по присяге, чести и долгу, но сверх сего ознаменовал себя в пользу и славу Российского оружия особенным отличием; кто, презрев очевидную опасность и явив доблестный пример неустрашимости, присутствия духа и самоотвержения, совершил отличный военный подвиг, увенчанный полным успехом и доставивший явную пользу».
В связи с нападением Наполеона на Россию военный министр Михаил Богданович Барклай де Толли (1761–1818) издал приказ войскам западных армий. В нем есть следующие примечательные слова: Воины!.. Вас не нужно воззывать к храбрости, вам не нужно внушать о вере, о славе, о любви к Государю и Отечеству своему: вы родились, вы возрастали и вы умрете с сими блистательными чертами отличия вашего от всех народов. Но ежели, сверх ожидания, найдутся среди вас немощные духом храбрости; ежели они не ободрятся бессмертными подвигами предшественников ваших, поразивших некогда страшного в Европе Карла XII, помрачивших славу Фридриха Великого, низложивших гордость и силу Оттоманские — ежели не ободрятся они примером многих из сподвижников ваших, недавно торжествовавших над самыми нынешними врагами нашими во всех пределах Италии, на стенах Мантуанских, на вершинах гор Альпийских; недавно с честью отражавших нашествие их на Отечество наше: то укажите сих нещастных, без бою уже побежденных, — и они изгнаны будут из рядов ваших. Да останутся в них одни надеющиеся на мужество свое…
Опасности, грозившие не раз России, были настолько велики, что противостоять им, не устрашаясь и не потеряв воли к победе, мог только храбрый офицерский корпус, ведущий своим примером и искусством войска к победе. От офицеров требовалось безусловное мужество, чтобы преодолевать те трудности и препятствия, с которыми им приходилось сталкиваться в мирное и военное время, создавая боеспособную армию и защищая Россию. Легким ратный труд в нашем Отечестве никогда не был. Вся тяжесть его (вместе с ответственностью) всегда ложилась на плечи офицеров. Рыцарственное служение в этих условиях было не только важнейшей предпосылкой успешного решения военных задач, но и требовало особой спайки, солидарности, товарищества, орденского братства, культивирующего державное сознание, духовное превосходство, рыцарскую этику («благородством побеждают»), всего того, что духовно (нравственно) возвышает офицерство до уровня образцово-этической группы.
Е. Месснер: Быть рыцарем, не нося знаков рыцарского достоинства, лозунг современного офицерства. В этом — одна из трудностей офицерской профессии в современных условиях… Как бы высок или низок ни был моральный уровень данного народа в данную эпоху, рыцари этого народа — офицеры должны стоять на более высоком моральном уровне, нежели лучшие группы или слои народа… Во всяком случае для офицеров нет сомнения, что краше мудрости, краше всех прочих «безумств» — рыцарское «безумство», честь…
Офицер должен… иметь, как учил Петр Великий, «любление чести». Честь — драгоценнейшее свойство офицерского духа.
Без преувеличения можно сказать, что рыцарские благородные сердца, бесконечно любящие Родину, бились в груди не только великих наших полководцев, но и абсолютного большинства офицеров Российской императорской армии. Первый кадетский корпус (Шляхетский), открытый Анной Иоанновной в 1832 году, недаром первоначально назывался «Рыцарской академией». Он призван был готовить не просто исправных офицеров, но лиц с возвышенным характером, из среды которых впоследствии могли появиться «преславные полководцы и знатные граждане», «украшенные» неустрашимым мужеством и науками.
Из 550 русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона в 1812–1815 гг., только 133 учились в корпусах или университетах, но рыцарская храбрость и благородство были присущи всем им. Об этом свидетельствует и тот факт, что 483 из них оказались награжденными орденами Св. Георгия различной степени. Светлейший князь, фельдмаршал Петр Христианович Витгенштейн (1768–1842) — один из них, возможно, не самый одаренный, но «известный рыцарскими свойствами», благородным гуманным характером. Его поистине золотые слова из приказа от 7 июля 1822 года о достойных товарищеских отношениях в среде офицеров (рыцарского по духу сословия), о соблюдении чести заменяют целые трактаты по «искусству командования», указывают, как и суворовская «Наука побеждать», верный путь развития офицерского корпуса.
П. Витгенштейн: Всякий начальник имеет тысячу средств заставить своих подчиненных прилежать к службе, не оскорбляя в них чувства чести, которое должно быть главнейшею пружиною, руководствующею всяким вольным человеком.
Ежели, напротив того, сие чувство не будет существовать, то нельзя ничего от такового офицера ожидать; посему и должны гг. полковые командиры стараться до того довести своих офицеров, чтобы малейший знак неодобрения начальства был для них чувствителен; тогда будут полки украшаться хорошим корпусом офицеров, а начальники находить в подчиненных надежнейших сотрудников, без коих не могут они довести полков своих до желаемого благоустройства; худым же обращением достигнут они совсем противной цели. Всякий благородный человек, опасаясь быть таким образом обижен, будет стараться удаляться от службы и вовсе ее оставить; следовательно, все хорошие офицеры выйдут в отставку и останутся те, которые дурным обращением не будут считать себя обиженными, т. е. именно те, которые недостойны носить военного звания и в которых служба не потеряла бы, когда они и вовсе оную оставили.
Мужество, храбрость, другие благородные качества ценились в офицерской среде выше всех заслуг. Оскорбление достоинства (словом или делом) приводило к дуэли. Опасно было унизить офицера, посягнуть на его честь. Самоуважение почиталось дороже жизни, защищать достоинство с оружием в руках, несмотря на запреты поединков, было делом чести. Обороняя высокое звание офицера, передовые представители офицерского корпуса выступали не только за свою независимость, не только оберегали свое достоинство, но и честь России. В 1894 году специальным постановлением («Правилами о разбирательстве ссор, случающихся в офицерской среде») дуэли были узаконены, чтобы поднять уровень понятий о чести. В основном они проводились уже по решению судов чести, призванных «для охранения достоинства военной службы и поддержания доблести офицерского звания». В период с 1894 по 1910 годы в армии состоялось 322 поединка, из них 256 — по постановлению суда чести. «В морально-психологическом плане, отмечает С. В. Волков, — сама возможность поплатиться жизнью за нанесение офицеру оскорбления играла огромную роль в деле поддержания чувства собственного достоинства и уважения его в других».
Право и возможность поединка, как дела чести, укрепляли воинский дух, в том числе и дух храбрости, способствовали очищению офицерского корпуса от негодных элементов и холопского сознания, прислужничества перед теми, кто относился к офицерам по принципу «Я вас в бараний рог согну!». За эти оскорбительные слова, произнесенные на смотре полка, капитан Норов боевой офицер, кавалер многих наград за храбрость — потребовал в 1822 году сатисфакции у самого великого князя Николая Павловича, «не нюхавшего пороха солдафона», будущего императора. Все офицеры лейб-гвардейского Егерского полка в знак протеста решили выйти в отставку. Дело замяли только репрессиями: «зачинщиков» наказали переводами в армию (из гвардии) и увольнениями.
Священнейшие обязанности чести для человека служащего важнее соблюдения закона. Они не позволяют не принять вызов начальнику штаба 2-й армии генералу Павлу Дмитриевичу Киселеву (1788–1872) от бригадного командира этой же армии генерала И. Н. Мордвинова. 24 июня 1823 года Киселев без колебаний «выходит на смертельный поединок, чтобы никто не мог усомниться в его понятиях чести, заслуживающей доверие таких рыцарей, как Волконский, Басаргин, Бурцев, Михаил Орлов, Денис Давыдов… Павел Дмитриевич, при его далеко идущих реформаторских планах, желал сохранить в глазах лучших людей армии свою репутацию человека незапятнанной чести, даже рискуя жизнью… Честолюбие его было честолюбием истинным и высоким». Мордвинов, предложивший заведомо смертельные условия (расстояние между барьерами определили в 8 шагов, число выстрелов — неограниченное), погибает. Александр I прощает Киселева. Последний, в силу своего благородства, выплачивает вдове убитого содержание из собственных средств до конца ее жизни.
Рыцарская традиция и честь, требования военного дела предполагали уважительное (не унизительное) отношение офицеров не только друг ко другу, но и к ведомой ими солдатской массе: «Понеже офицеры суть солдатам, яко отцы детем, того ради надлежит им равным образом отечески содержать… во пользе солдат делать, что в их мочи есть… надлежит рассуждение иметь… о целости салдат (ибо все воинское дело в том состоит)…» (Петр I). Этому петровскому завету не только по благородной сути своей, но прежде всего в интересах дела, следовали все честные русские генералы и офицеры.
Генерал-фельдмаршал Борис Петрович Шереметев (1652–1719) был известен своим хорошим отношением к солдатам, настолько любим ими, что о нем слагались песни. Он стремился предохранить солдат от злоупотреблений со стороны офицерского состава («чтобы офицеры сами не покарыстовалися… и салдат бы не огаладили»), Нередко фельдмаршал склонен был нужды солдат (их удобное размещение на театре военных действий) ставить на первое место перед требованиями стратегии («дабы прежде времени не привесть салдат в утеснение и недовольство»). И вообще полагал, что нижние чины должны «прилежать к службе через охоту», а не по принуждению. Неудивительно, что «шереметева пехота» (как и конница) блистательно проявила себя на поле брани Северной войны.
Настоящим отцом-командиром по отношению к нижним чинам был Суворов. Не только воинское искусство, но и человеколюбие были у него на первом месте. Об охранении солдатского здоровья — физического и духовного — заботился он непрестанно, подчиняя все это требованиям обучения и боя: «…Хоть сим вам мое человеколюбие! Обучение нужно, лишь бы с толком и кратко; солдаты его любят». О солдатах: «Вы — чудо богатыри! Вы — витязи! Вы — русские!»; «Братцы, старые товарищи!». По отношению к ним — строг и справедлив, но не жесток, как требовали порядки, установленные Павлом I: «При строгости надобна милость, иначе строгость — тиранство. Я строг в удержании (в войсках) здоровья, истинного искусства, благонравия: милая солдатская строгость, а за сим — общее братство. И во мне строгость по прихотям была бы тиранством».
Гуманного отношения к солдатам постоянно требовал светлейший князь генерал-фельдмаршал Михаил Семенович Воронцов (1782–1856), храбро и деятельно воевавший за интересы России во всех войнах первой половины XIX века (в том числе два раза на Кавказе). В «Правилах для обхождения с нижними чинами» и в «Наставлениях офицерам 12-й дивизии» от 1815 года он внушал: «Взять за святое и непременное правило, что на ученьи и за ученье никогда ни одного удара дать не должно… Солдат, который еще никогда телесно наказан не был, гораздо способнее к чувствам амбиции, достойным настоящего воина и сына Отечества, и скорее можно ожидать от него хорошей службы и примера другим».
Пушкин предлагал воспитывать в будущем офицере честь и честолюбие, начиная с самого раннего возраста. В записке «О народном воспитании» (1826 г.) он пишет: «Кадетские корпуса, рассадник офицеров русской армии, требуют физического преобразования, большого присмотра за нравами, кои находятся в самом гнусном запущении. <…> Уничтожение телесных наказаний необходимо. Надлежит заранее внушить воспитанникам правила чести и человеколюбия. Не должно забывать, что они будут иметь право розги и палки над солдатами. Слишком жестокое воспитание делает из них палачей, а не начальников».
В других условиях, но на тех же основаниях, действовал «вождь-рыцарь», «белый генерал» М. Д. Скобелев. В своих приказах он требовал от офицеров «душою сблизиться со своими подчиненными», отечески заботиться о них вне боя, развивать товарищество и боевое куначество частей, все то, чем «славилась старая кавказская армия, которая служила и будет служить доблестным для нас примером». В духе проводившихся военных реформ Скобелев полагал, что главную силу современной армии составит принцип уважения к личности солдата-гражданина, так как «он защищает солдатскую массу от произвола» и «помещичьего отношения», что «современные боевые условия требуют развития личной инициативы до крайней степени, осмысленной подготовки и самостоятельных порывов. Все эти качества могут быть присущи только солдату, который чувствует себя обеспеченным на почве закона». «Прошу всех гг. офицеров, вверенных мне храбрых войск, проникнуться убеждением, что неустанная заботливость о солдате, любовь к нему, делом доказанная, — лучший залог к победе».
Для всех выдающихся офицеров слово «солдат» всегда имело высочайшее боевое значение. Все они помнили о завете Петра I: «Солдат есть имя общее, знаменитое, солдатом называется первейший генерал и последний рядовой». Не забывалась изначальная петровская традиция: производить в офицерский чин только прослуживших в гвардии солдатом или тех, «которые из простых станут выходить по полкам». Многие так и начинали свою службу. Солдатами не раз называли себя Суворов, Давыдов, Ермолов, Скобелев. Они понимали, что на поле брани нет деления на нижних чинов, обер- и штаб-офицеров, генералов, а есть только воины-бойцы, имеющие единую цель — победу в общих интересах. Поэтому крепили боевое братство, зная, что русскому отличному солдату при хорошем руководстве со стороны офицеров цены нет; «но попробуйте отдать этих солдат в руки дурным офицерам, а например, китайских, хорошим, и вы непременно увидите, что через несколько лет китайская армия будет вдесятеро лучше нашей».
Н. Колесников: Наша армия — «мужицкая армия», обладающая страшным терпением, нечеловеческой выносливостью, безумной смелостью, исключительным мужеством, отчаянной храбростью и железной стойкостью. Однако, все это только тогда, когда идет впереди офицер, когда «барин» смотрит на «мужика» как на брата…
Солдат смотрит на офицера, и офицер обязан быть образцом гражданина и солдата, рыцарем, и беречь свой мундир и достоинство офицера…
Современный офицер не только солдат, но и гражданин, преклоняющийся перед законами страны, рыцарь в понятиях чести, воспитатель духа солдата, учитель темных масс, отданных ему под начало, подвижник долга, психолог, читающий в душе солдата страницы войны…
России, ведущей борьбу за свою самостоятельность, культуру и право быть государством, нужны сейчас только солдаты!
Так будем же каждой каплей своей крови, каждым атомом своего тела только солдатом и ничем другим!
Рыцарские качества русского офицерства проявлялись в традиционно гуманном способе ведения войны, при котором, как правило, избегались ее бесчеловечные формы, соблюдались «законы войны», обычаи старого боевого рыцарства, упор делался на уничтожение вооруженной силы противника и победу, а не на истребление его как нации и разорение страны. Русская военная доктрина имела и впредь «должна носить в себе тот отпечаток высшей гуманности, что сделал из России на протяжении одиннадцати веков „Божьей рати лучшего воина“».
Чаще всего «русский офицер и русский солдат полагали свою душу „за друга своя“», проливая кровь за христианскую веру, за союзников, за Европу и т. д. Доблестные офицеры стремились совершать подвиги не только за землю Русскую, но и, например, за освобождение славян от турецкого ига. «В нашем дворянстве и в офицерских кругах, — говорит один из героев романа П. Н. Краснова „Цареубийцы“, — сердце превалирует над разумом. Едут к Черняеву сражаться за сербов, забывая, что они русские офицеры и их долг думать о России, а не о Сербии». Именно в защиту братьев-славян велась Русско-турецкая война 1877–1878 гг. Честь и союзнические обязательства (по отношению не только к Франции, но и Сербии) заставили Россию преждевременно, без должной подготовки вступить в Первую мировую войну, по сути дела жертвовать русскими жизнями и будущностью страны ради рыцарских идеалов. Можно обвинять союзников в постигших затем Россию военных неудачах и государственной катастрофе, но вслед за Антоном Ивановичем Деникиным (1872–1947) все же признать: и русское командование, предоставленное своей судьбе во время великого отступления 15 года, никогда не отказывало в помощи своим союзникам, даже когда это было в явный ущерб нашим интересам. Я подчеркиваю этот факт. Потому что в этой верности своему слову, которая тогда ни в ком в российской армии не вызывала сомнений, есть тот, ныне уходящий, элемент чести и рыцарства, без которого не может быть человеческого общества.
Особенно зримо рыцарственный дух служения явлен был Белым (офицерским по своему характеру) движением в защиту России. Оно все было пронизано идеей «служения дорогой Родине и любимой Армии». В его ряды призваны были «честные сыны», «офицерский отбор», проникнутые духом подлинного рыцарства и мужества. Офицеры сражались за честь и свободу родной земли. Они омыли кровью позор Родины, не добились победы физической, но одержали моральную: спасли своим рыцарским подвигом честь России, имя русской армии, высокое звание русского офицера. Неудивительно, что идеал русского офицерства писатель М. А. Булгаков видел в Белой гвардии. Герои его одноименного произведения: полковники Най-Турс, Малышев, поручик Мышлаевский, Турбины и другие офицеры, выжившие или погибшие «на боевом снегу», — проникнуты духом подлинного рыцарства и мужества, на их «офицерские корпуса» — последняя надежда России. Прототипами героев романа Булгакова «Белая гвардия» могли бы быть Лавр Георгиевич Корнилов (1870–1918), Михаил Гордеевич Дроздовский (1881–1919), Сергей Леонидович Марков (1878–1918), Николай Всеволодович Шинкаренко (1890–1968), Антон Васильевич Туркул (1892–1957) и многие тысячи других рыцарей долга и чести. Их сознание и представления о чести прекрасно выражены в воззвании полковника Дроздовского ко всем русским военным, служившим на Румынском фронте Мировой войны:
Русские люди! В ком живы совесть и честь — откликнитесь на наш призыв. Отечество наше накануне гибели. Последствия анархии и позорного мира будут неисчислимы и ужасны… Нашим уделом будет рабство, еще более ужасное, чем татарское иго. Кто не понимает это, тот безумец или предатель.
Только правильно организованная армия, беспрекословно послушная воле начальников, воодушевленная сознанием долга и любовью к Отечеству, может спасти великий, но несчастный народ наш. Только она одна может обеспечить ему свободу и светлое будущее. На основе строгой дисциплины — во имя спасения Родины — на Румынском фронте формируется 1-я бригада Русских добровольцев.
Русские люди! Идите к нам на честную и святую службу. <…> Русские люди! Исполните ваш долг. Не смейте равнодушно смотреть, как гибнет Россия. Это бесчестно. Этого не простят вам ваши внуки и проклянут, как трусов и безбожников…
Такие офицеры действительно «честь имели» и «имели честь командовать», их действиями повелевала честь. И вполне заслуженно в истории остались не только «петровские», «шереметевские», «суворовские», «ермоловские», «скобелевские» войска, но и «алексеевцы», «корниловцы», «марковцы», «дроздовцы» — именные полки и дивизии Добровольческой армии.
Имея честных офицеров — рыцарей по духу, преданных Отечеству и своему ратному Делу, — можно освободиться от всего недостойного, неподходящего и негодного, и Армия вновь будет «с честью носить название Армии, а не пользоваться им по наследству, по традиции».
Помни войну!
России пришлось провести в войнах две трети своей жизни. Она постоянно нуждалась в защите, прибыльной вооруженной силе, верных воинах. Ей нельзя было «ослабевать в военном деле» (Петр I), приходилось постоянно «помнить о войне» (завет адмирала С. О. Макарова). На этой основе веками складывалась уникальная боевая школа, которая вырабатывала особый тип офицера, не просто русского патриота, но патриота своего Дела: влюбленного в военную профессию, преданного своему сословию, ответственного за боевую подготовку армии к войне.
«Страстная заинтересованность делом» (И. А. Ильин) побуждала офицера идти «предметным путем»: соответствовать требованиям Войны и Армии, знать «Науку побеждать», быть воином по призванию, военным (не штатским) по своей сути человеком, «артистом военного дела», «гением войны», всегда думать о войне и творчески готовиться к ней, чтобы побеждать упреждая, «почти не сражаясь», «малой кровью» и на выгодных условиях. Для офицера «война неизбежна. Теперь, сейчас, через много лет, в отдаленном будущем — она будет. Единственное средство задержать приближение войны он видел только в сильной армии, в настойчивом приготовлении к войне… Армия была для него все».
Особый военный патриотизм сплачивал офицерство в одно целое, воспитывал в нем верность Делу даже при неблагоприятных условиях офицерской жизни, когда приходилось думать о хлебе насущном, тянуть лямку службы на окраинах, подвергаться гонениям общественности и печати, репрессиям, находиться в изгнании. В офицерском сознании на протяжении веков вызревала мысль: спасти Россию может только серьезное отношение к военному делу. Организаторы этого спасения — офицеры — должны быть высшего военного качества. Только эффективно действуя на военном поприще, они смогут принести максимальную пользу Отечеству. Как в XVI веке, так и в начале XX века стране по-прежнему требовались офицеры, способные служить: военные в душе (по сути), солдаты, а не «захребетники».
К. Дружинин: Военный дух должен прежде всего существовать в офицерском составе, и если он существует в должной мере, то нечего опасаться за качество армии. При всеобщей воинской повинности офицеры вырабатывают из народа вооруженную силу, и если они хороши, то материал и на войне будет хорош, но, конечно, когда ее цели и задачи будут понятны и усвоены всею массою.
А. Дьяченко: Военный — здесь важна духовная сторона. «Штатские» же в армии опасные для нее и вредные… У кого нет нравственной энергии, сознания военного долга, главные элементы коего составляют повиновение и подчинение, тот и будет чужим для армии, иначе говоря, «штатским». Требуются дисциплина, презрение к смерти, стремление побеждать, то есть качества истинного воина. Штатские и непригодные должны оставить доблестные ряды наши.
А. Дмитревский: Идеальный вождь, идеальный командир — за кем прежде признается идеал силы. Это — гений войны… Идеал командира в силе, обязательно превосходящей силу подчиненных, в особенности умом и железным характером: превосходство силы, а не мирных добродетелей.
Настоящий русский офицер был «с Марсом в голове и в сердце». Для него жизни вне службы, вне военного дела, вне войны просто не существовало. Петр Великий — постоянно в военных трудах, в результате которых создана Империя, закончен в интересах России многовековой спор с Швецией, появились регулярные Армия и Флот. Суворов не терпел праздности. Быть всегда в деле, приносить пользу на военном поприще — в этом заключается счастье военного человека: «В классе захребетников не буду!»; «Стыдно быть не в употреблении»; «Баталия мне покойнее, нежели лопатка извести и пирамида кирпичей»; «Трудолюбивая душа должна всегда заниматься своим ремеслом: частое упражнение так же оживотворяет ее, как ежедневное движение»; «Войскам потребны постоянные экзерциции, а без того риск неминуем». Оказавшись в 1793, 1796 гг. вне активной военной роли (занимаясь строительством крепостей на юге России), он не раз просил Екатерину II уволить его «волонтером к немецким и союзным войскам», так как «давно без воинской практики».
Для Скобелева война — профессия. Всю свою жизнь он жаждал деятельности, рвался в бой («Я там, где гремят пушки»), блестяще проявил себя в боевых действиях в Средней Азии, в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг., постоянно мечтал о сражениях, разрабатывал планы будущих войн. Он томился в бездействии, предпочтя в один из таких периодов (1874 г.) взять отпуск и поехать во Францию. В соседней Испании в это время шла гражданская война между правительственными войсками и сторонниками принца дона Карлоса. Молодой русский полковник нелегально пересек границу и присоединился к карлистам, чтобы изучить их опыт партизанской горной войны, весьма поучительный, с его точки зрения!
Военными целями и идеалами была проникнута деятельность Александра Васильевича Колчака (1874–1920). Он предвидел войну, тосковал по ее поэзии, после позорного 1905 года все силы прилагал для воссоздания «вооруженной мощи государства», организации Морского Генерального штаба. В годы Первой мировой войны блестяще командовал минной дивизией, затем Черноморским флотом. После отстранения от должности собирался передавать военный опыт (по минному делу) американцам, служить военной идее и войне в рядах союзников на Месопотамском фронте простым волонтером. Его рассуждения по этому вопросу прекрасно раскрывают характер русского офицера.
А. Колчак: Моя мечта, моя идея военного успеха и счастья… Я говорил сегодня в обществе весьма серьезных людей о великой военной идее, о ее вечном значении, о бессилии идеологии социализма в сравнении с этой вечной истиной… и вытекающих из нее самопожертвования, презрения к жизни во имя великого, о конечной цели жизни — славе военной, ореоле выполненного обязательства и долга перед своей Родиной…
13 лет тому назад мы проиграли войну… Ответственность за это несут прежде всего военные России, главным образом офицерство. После прелюдии 1905, 1906 гг. было ясно, что спасение России лежит в победоносной войне, но кто ее хотел — офицерство? Нет, войны хотели немногие отдельные лица… Наше офицерство было демократизировано и не имело подобия и тени военного сословия, воинственности, склонности и любви к войне, что совершенно необходимо Оно было недисциплинированно и совершенно невоинственно. У нас было 3000 генералов против 800 французских, но что это были за фигуры Что общего имели с высшим командованием эти типичные мирные буржуа, заседавшие в канцеляриях, гражданских ведомствах и управлениях, носивших военную форму и сабли с тупыми золингеновскими клинками. Или офицерская молодежь последнего времени из нашей «интеллигенции», без тени военного воспитания, без знаний, физически никуда не годная, думавшая только, как бы устроиться поудобнее и поспокойнее в 20 лет… У нас были офицеры преимущественно в гвардейских полках, в Генеральном штабе, но их было мало и численно не хватало на такую войну; два с половиной года они спасали Родину, отдавая ей свою жизнь, а на смену им пришел новый тип офицера «военного времени» — это уже был сплошной ужас. Разве дисциплина могла существовать в такой среде, с такими руководителями — но без дисциплины нет прежде всего смелости участвовать в войне, не говоря уже о храбрости. Без дисциплины человек прежде всего трус и неспособен к воине — вот в чем сущность нашей проигранной воины.
Военный идеализм русских офицеров носил ярко выраженный отечественный характер. Война обожалась не сама по себе. К ней готовились как к необходимому злу, чтобы победить и достигнуть эффективного мира, предотвратить нападение, избежать поражения, заблаговременно разработать оптимальный способ действий, пресечь опасность на ранней стадии, своевременно сориентировать военное развитие страны. На первое место выдвигался принцип подготовки не к прошлым (прошедшим), но к будущим войнам.
В действиях Суворова данная установка проявилась особенно конкретно. Постоянно следя за военно-политической обстановкой, он своевременно вскрывал угрозы, которые могли обернуться для России войнами, просился на соответствующие театры военных действий. Уже в 1796 году он предчувствует, что серьезная для России война произойдет не от Швеции, Персии или Турции, а от Франции, в связи с чем предлагает «принятца за корень, бить французов», «искать их в немецкой земле», пока их численность незначительна и не дошла вместе с турками до полумиллиона. В 1799 году во главе русских и австрийских войск он успешно «бьет французов» в Италии и Швейцарии, выражает готовность, в случае усиления, «с Божьей помощью двинуться на Париж», вступить во «французские пределы для положения, восстановлением самодержавия, конца бедствиям, гнетущим человечество». Действительно, успешная война с Францией в 1800 году могла бы предотвратить многие кровопролитные сражения 1805–1807, 1812–1814 гг., большие потери, которые им сопутствовали.
Война 1812 года и ее вынужденный оборонительный характер не стали неожиданностью для русских офицеров. Начиная с 1810 года ими было подано около 30 планов действий против Наполеона. Один из них, разработанный подполковником Петром Андреевичем Чуйкевичем (1783–1831), почти полностью воплотился в жизнь. Примечательно само его название: «Патриотические мысли или политические и военные рассуждения о предстоящей войне между Россиею и Франциею и предложение средств воздвигнуть в Германии Инсурекцию (вооруженное восстание. — А.С.) посредством Экспедиции». Взвешенный оборонительный проект, ставший итогом профессионального анализа, исходил из необходимости отступления до момента равенства сил, ведения активных действий, партизанской войны, осуществления десантов и экспедиций за границу одновременно с началом военных действий, организации революций и восстаний в тылу наполеоновской армии.
П. Чуйкевич: Оборонительная война есть мера, необходимая для России. Главнейшее правило в войне такого рода состоит: предпринимать и делать совершенно противное тому, чего неприятель желает…
Обыкновенный образ нынешней войны Наполеону известен совершенно и стоил всем народам весьма дорого. Надобно вести против Наполеона такую войну, к которой он еще не привык, и успехи свои основывать на свойственной ему нетерпеливости от продолжающейся войны, которая вовлечет его в ошибки, коими должно без упущения времени воспользоваться и тогда оборонительную войну переменить в наступательную.
Уклонение от Генеральных сражений; партизанская война летучими отрядами, особенно в тылу операционной неприятельской линии, недопускания до фуражировки и решительность в продолжении войны — суть меры для Наполеона новые, для французов утомительные и союзникам их нестерпимые
Быть может, что Россия в первую кампанию оставит Наполеону большое пространство земли; но дав одно Генеральное сражение с свежими и превосходными силами против его утомленных и уменьшающихся по мере вступления внутрь наших владений, можно будет вознаградить с избытком всю потерю, особенно когда преследование будет быстрое и неутомительное, на что мы имеем перед ним важное преимущество в числе и доброте нашей конницы
Неудачи Наполеона посреди наших владений будут сигналом ко всеобщему возмущению народов в Германии, ожидающих с нетерпением сей минуты к избавлению своему от рабства, которое им несносно.
Ермолов, в бытность на Кавказе, заблаговременно (с 1817 г.) готовился к столкновению с Персией, прося из Петербурга хотя бы одну дополнительную дивизию, чтобы предупредить войну, которая все-таки состоялась в 1826 году Одновременно он разработал перспективную стратегию покорения Кавказа, положив в основу ее метод систематической войны, т е постепенного упорного завоевания Чечни, Дагестана и других территорий военными экспедициями, постройкой крепостей, прокладыванием дорог и просек, переселением казачьих семей, суровыми наказаниями горцев за мятежи и другими мерами. Кавказ, отмечал он, «это огромная крепость: надобно или штурмовать ее, или овладевать траншеями; штурм будет стоить дорого, и успех его неверен, так обложим же ее». Только возрождение этого метода позволило последователям Ермолова, князьям генерал-фельдмаршалам М. С. Воронцову, А. И. Барятинскому, графу генералу Н. И. Евдокимову, успешно завершить к 1864 году шестидесятилетнюю кавказско-горскую войну
Заранее, в 80-х годах XIX века, к будущей войне с Германией призывал готовиться Скобелев. Сразу же после посещения германских маневров 1879 года им был разработан план войны с учетом недостатков немецкой тактики и стратегии — рутины охватов, слепой веры в стремительное наступление, пренебрежении к инженерному оборудованию позиций. Вместо системы крепостей он полагал необходимым установить по западной нашей границе «Варшаво-Новогеоргиевско-Глубо-Наревский плацдарм наподобие Плевны», противопоставить немецким молниеносным действиям стратегию затяжной войны на истребление и истощение, в расчете, что армию противника «доканает время», а также «солдатская твердость и стойкость».
На случай вторжения противника планировалось проведение глубокого кавалерийского рейда по немецким тылам силами великолепной среднеазиатской и кавказской конницы для нанесения материального ущерба, сеяния паники и страха. По окончании мобилизации и вступлении в войну главных сил предполагалось в первую очередь разбить и вывести из войны австрийцев, а затем уже развернуть наступление на Германию — «Тогда мы потоком польемся вперед и никакие крепости и феодально-парламентские армии нас не сдержат» Скобелев-полководец — «военный до мозга костей», человек с «военной будущностью» (М. И. Драгомиров) — постоянно отрабатывал и другие планы: занятия Хивы, обороны Болгарии, похода на Индию (для воздействия на Англию).
20 лет вынашивал идею и готовил планы захвата Босфора, а по возможности и Константинополя, начальник Главного штаба русской армии генерал-адъютант Николай Николаевич Обручев (1830–1904). Он заранее предостерегал от активных действий России на дальневосточном и азиатском направлениях и предлагал сосредоточить все ее военные усилия на Западе (где готовиться к европейской быстротечной войне), заняв оборонительную позицию на Босфоре За 10 лет до неудачной Русско-японской войны (30 марта 1895 г.) его взгляды была уже выражены предельно четко: «По мнению начальника Главного штаба, для нас в высшей степени важно ни под каким видом не впутываться в войну. Необходимо иметь в виду, что нам пришлось бы воевать за десять тысяч верст с культурной страной, имеющей 40 миллионов населения и весьма развитую промышленность. Все предметы военного снаряжения Япония имеет у себя на месте, тогда как нам пришлось бы доставлять издалека каждое ружье, каждый патрон для наших войск, расположенных на огромной некультурной территории с населением не более полутора миллионов Ближайшие войска могут прибыть к месту военных действий лишь через три месяца, а из Омска и Иркутска — только через пять Генерал-адъютант Обручев высказывает убеждение, что необходимо действовать дипломатическим путем, впутываться же ныне в войну, на которую нас будут, вероятно, наталкивать европейские державы, было бы для нас величайшим бедствием, тем более, что мы не обеспечены ни на Западе, ни на Кавказе Генерал-адъютант Обручев заявляет, что мы могли бы достигнуть всего, что нам нужно в согласии с Японией, а Китай нам не страшен».
В XX веке, изучая опыт и уроки Русско-японской войны 1904–1905 гг., идейную подготовку к будущей войне вела целая когорта офицеров русского Генерального штаба: Александр Андреевич Свечин (1878–1938), Евгений Иванович Мартынов (1864–1937), Дмитрий Павлович Парский (1866–1921), Александр Алексеевич Незнамов (1872–1928), Александр Владимирович Геруа (1870 — после 1940) и многие другие. Впоследствии, и в эмиграции, и в рядах Красной Армии они по-прежнему продолжали думать о будущей войне, выдвигая стратегические, оперативные, тактические и технические идеи подготовки к ней. Стратегия «измора», всесторонне обоснованная Свечиным в 20-х годах, стала основополагающей доктриной для первых двух лет Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Полностью оправдали себя в ней теории глубоких операций, ударных армий, разработанные в те же годы, а также в целом сценарий (прогноз) большой войны, представленный в записках и работах А. А. Свечина, В. А. Трифонова, Я. К. Берзина, Я. М. Жигура, А. Н. Никонова, М. Н. Тухачевского и других.
Таким образом, в офицерском корпусе, несмотря на неготовность страны и армии к ряду войн XIX и XX столетий, вырабатывались плодотворные перспективные военные идеи, «наперед имелось ясное понятие о войне», формировалось такое драгоценнейшее качество военного человека, как предвидение.
Д. Трескин: Основной принцип всякой науки и искусства — предвидение, прозревание, т. е. свойство видеть вперед. И стратегия, как истинная наука и искусство, должна обладать этим свойством видеть вперед, предвидеть военные события — войну и вероятных в ней противников. Для армии такое предвидение будущей войны и своего противника крайне необходимо для того, чтобы она могла сообразно этому заблаговременно подготовиться.
Известно, что одни из главных причин решительных успехов на войне талантливых полководцев состояли в том, что они предвидели эти войны, обдумывали и готовились к ним задолго до начала их. Для того чтобы возможно было предвидеть военные события, каждому военному деятелю необходима основательная подготовка в отношении военной истории, политики и стратегии…
После предвидения военных событий второй основной принцип военной стратегии — тщательная стратегическая и тактическая подготовка войск к этим событиям. Такая подготовка может предотвратить возникновение этих событий, т. е. войну.
Война и военное дело требуют от офицерского корпуса воинственных и решительных характеров. Тогда обеспечивается серьезная подготовка к войне, не терпящая легкомыслия и показного миролюбия. Это позволит избежать частых и изнуряющих войн, поражений, большого кровопролития.
М. Скобелев: На войну идут тогда, когда нет иных способов. Тут должны стоять лицом к лицу — и доброта уже бывает неуместна. Или я задушу тебя, или ты меня. Лично иной бы, пожалуй, и поддался великодушному порыву и подставил свое горло — души. Но за армией стоит народ, и вождь не имеет права миловать врага, если он еще опасен… штатские теории тут неуместны. Я упущу момент уничтожить врага — в следующий он меня уничтожит, следовательно, колебаниям и сомнениям тут нет места. Нерешительные люди не должны надевать на себя военного мундира. В сущности, нет ничего вреднее и даже более — никто не может быть так жесток, как вредны и жестоки по результатам своих действий сентиментальные люди. Человек, любящий своих близких, ненавидящий войну, — должен добить врага, чтобы вслед за одной войной тотчас не начиналась другая.
В. Короткевич: По существу основной своей задачи армия должна быть воинственной, как духовенство должно быть верующим, профессора — учеными. Казалось, это ясно и бесспорно, но мы переживаем странное время, когда священники занимаются публицистикой, профессора — политикой, военные земледелием…
Мне представляется делом государственной необходимости, чтобы армия желала войны, добивалась ее и стремилась к ней. При господстве миролюбивых настроений в армии на войну смотрят как на неприятную случайность, досадное осложнение, нарушающее ровное течение службы до выхода в отставку. Дело правительства — сдерживать слишком горячие порывы армии и направлять их, но гасить их было бы величайшей ошибкой, потому что лишь они одухотворяют и осмысливают мирную работу армии, зажигают огонек, без которого армия мертва.
А уж чего хуже, как если правительству приходится не сдерживать, а понуждать армию к войне. Разве история не дает примеров, когда армии, не желая воевать, поднимали бунт против собственного правительства? По моему крайнему разумению, даже у миролюбивого народа мирно настроенная армия не стоит того, чтобы на нее тратиться…
После полученного от японцев урока непозволительно уже думать, что к войне нужно готовить лишь пушки, да снаряды, да побольше войск. Нужно еще готовить и дух этих войск, и готовить загодя. С привычкой к миролюбию да добродушию не очень-то повоюешь!
Из этих рассуждений следует вывод: армия в мирное время должна быть боевой, заранее подготовленной к войне, так как в современных условиях (как и ранее) «предварительная подготовка получает первостепенное значение», а успех на войне достигается долгой систематической работой мирного времени. Поэтому уже в мирное время армия и ее руководящая сила, офицеры, должны серьезно «приняться за самообразование, приняться действительно за военное дело, нужное в бою и на войне, а все плац-парадное, показное отбросить, как затемняющее и отвлекающее от главной цели», «наладить прямые военные упражнения так же хорошо, как и косвенные, даже выше их, даже лучше их. И тогда результат работы наших войск, со стороны их начальствующего персонала, будет совершенно другой, более победоносный».
За принцип «учить войска тому. что необходимо на войне» ратовали все выдающиеся вожди нашей армии, начиная с Петра Великого и Суворова. В XIX веке этот принцип настойчиво воплощался в жизнь Ермоловым, Скобелевым, другими последователями суворовской школы в действиях на Кавказе и в Средней Азии. Не менее последовательно его требованиям следовали генерал-фельдмаршал Иосиф Владимирович Гурко (1828–1901) и генерал от инфантерии Михаил Иванович Драгомиров (1830–1905), оба награжденные орденами Андрея Первозванного, ценившие полевую службу, опыт войны и суворовские заветы превыше всего. Во время последней Русско-турецкой войны Гурко блестяще руководил войсками гвардии, кавалерией Западного отряда. Известны его примечательные слова, обращенные к офицерам вверенных ему войск: «Господа, я должен вам сказать, что люблю страстно военное дело. На мою долю выпала такая честь и такое счастье, о которых я никогда не смел и мечтать: вести гвардию в бою. Для военного человека не может быть большего счастья, как вести в бой войска с уверенностью в победе, а гвардия по своему составу и обучению, можно сказать, лучшее войско в мире».
Любовь к военному делу не допускала невежества, требовала от офицера «знать вести войну», напряженной практической и теоретической подготовки в области военного искусства, постоянной учебы: в практической школе (на службе и в бою), в военно-учебном заведении, самообразования.
Только на основе такого подхода, единства теории и практики, сложился в России профессиональный офицерский корпус: «От современного военного требуется умение разбираться в сложной обстановке боя, способность ориентироваться на значительном пространстве, при разнообразной местности, умение отдавать вовремя приказание и принять на свой страх самостоятельное решение; для всего этого мало опыта, нужно постоянное сочетание всех сторон военного дела и столь же всесторонняя практика».
А. Свечин: Чтобы сдвинуть вперед армию, надо двинуться вперед самим, офицерам. Недостаточно заботиться о том, чтобы школа выпускала образованных и энергичных офицеров, нужно и жизнь в армии поставить так, чтобы знания и энергия их не улетучивались, а росли и накоплялись, чтобы армия превратилась вся в школу; в школу не только для солдат, но и для офицеров всех чинов, всех родов службы.
Элементы минуты и случая играют большую роль, часто не заботятся о будущем; многие размышляют, что после нас — хоть потоп. И вот стремятся извлечь из работников работу, а об образовании и развитии их не думают. А над нами надо работать, надо, чтобы эта работа, эти занятия с нами, офицерами, были поставлены не в темный угол. а на самое первое место: это важный вопрос в обороне государства. Располагая стоящими на уровне современных требований офицерами, легко разрешить все другие вопросы, всякое дело будет спориться.
Образованный, профессиональный офицерский корпус создавал в своей среде все необходимые предпосылки для саморазвития, сохранял необходимые для этого условия. Традиционно для русской армии требовались «офицеры-полководцы», владеющие «наукой побеждать» (более практической, чем теоретической), тактическими умениями, «технологией боя». Они обязаны были ознакомиться с военными делом во всей его широте, знать все приемы и надежные орудия нанесения поражения врагу. Для этого необходимы были знания языков, изучение опыта иностранных армий, чтобы следить за обстановкой, ориентируясь не только по родной старине. Требовалось изучать Россию, ее государственные и военные силы, политические науки, военную историю, читать книги и журналы по своей специальности, мыслить; не просто любить военное дело, свое ремесло и военное искусство, но их высший синтез — военную науку. Помнить о том, что великие полководцы, действуя в соответствии с правилами и принципами военного искусства, «никогда не переставали из войны создавать истинную науку» (Наполеон), что «война есть наука для людей выдающихся, искусство для посредственных и ремесло для невежд» (Фридрих Великий).
А. Незнамов: Самые лучшие войска не могут одержать победы без надлежащего руководства, т. е. если во главе их стоят неподготовленные к современному бою начальники… Начальникам всех степеней необходима наука. Наука заменяет опыт, подсказывает решения, ограждает от грубых ошибок, поддерживает характер и волю. «На себя надежность — основание храбрости» (Суворов). Но в нее надо верить. Все великие полководцы ей обязаны славой своей; все настаивают на знакомстве с нею офицеров и генералов. «Генералу необходимо непрерывное образование себя науками с помощью чтениев» (Суворов)… Суворов указывал даже метод самообразования: сначала устав, затем принципы, потом ближайшие войны (особенно свои); после этого — для довершения образования — и древнейшие.
Формируя общий военный кругозор, широкое понимание дела, уясняя метод получения необходимых для военного дела знаний, выявляя сущность, уроки и заключения из предшествующей военной истории, офицер не должен забывать о первооснове своего профессионализма: больше заниматься своей специальностью, совершенствоваться в ней.
Д. Баланин: Военное дело в настоящее время разрослось до таких обширных размеров, что нельзя требовать от офицеров одинакового знания всех его обширных отраслей. Нельзя разбрасываться и быть дилетантами; необходимо специализироваться в своем деле, но зато знать его твердо, на совесть. Лучше меньше знаний, но прочно усвоенных!..
Для пользы военного дела, в самом широком смысле, следует вообще поднять образование в армии и, кроме того, направить работу офицерского состава так, чтобы каждый служащий не только был в курсе главнейших новостей военного дела, но особенно основательно изучал бы свою специальность, только при этом условии человек может быть мастером своего дела и быть в состоянии выполнить его наилучшим образом…
Необходимо твердо усвоить, что всякий шаг по службе налагает на начальника нравственную обязанность расширять круг своих знаний, чтобы сделаться настоящим мастером своего дела, быть способным руководить и учить других, а также служить для них примером ревностного исполнения служебных обязанностей, солидной подготовки и любви к своему делу. Любовь же к службе должна быть неразрывно связана с желанием знать ее на совесть, стремлением изучить свое дело до тонкости. Вот идеал, к которому следует стремиться! Отсюда вытекает необходимость принять все меры к тому, чтобы приохотить офицеров больше интересоваться своим делом и предоставить им возможность лучше его изучить и чаще в нем практиковаться.
Офицерский корпус создавался изначально практической боевой школой и прежде всего службой в гвардейских частях. При Петре 1 именно гвардия выпускала в армию своих питомцев офицерами, давая широкую практику на войне и в мирное время. Она прививала им правильные взгляды на обучение и воспитание войск, знакомила с основами военного искусства, была источником свежих культурных сил для армии и государства. В гвардии начальствующие лица готовились из лучшего служилого элемента — дворянства. Позднее при гвардейских полках появились специальные школы, дававшие определенную теоретическую подготовку будущим офицерам. Несмотря на учреждение в 1732 году Сухопутного шляхетского корпуса, главная масса офицерства продолжала готовиться в гвардейских полках: в идеальной боевой школе, военно-учебном заведении особого типа, имевшем значительные преимущества перед возникающими кадетскими корпусами, в которых преобладала теоретическая подготовка. Впоследствии, однако, гвардия, образцовая в бою и воспитывавшая офицерскую элиту, превратилась в привилегированное учреждение, стала «выпускать» в войска в большей степени плац-парадных деятелей. Офицеры гвардии получили много преимуществ, но истинного отбора командного состава практически не произошло.
В период «военного ренессанса», а затем и в эмиграции, не раз предлагалось вернуться к заветам Петра Великого, возродить гвардию как отборное войско и боевую школу, готовить при ее полках если не весь, то хотя бы старший командный состав армии и тем самым вырабатывать корпус офицеров с высоким кодексом понятий, традиций, нравственно-служебной этикой.
А. Геруа: Гвардейские части по преимуществу являются отборными, но отборными не в том смысле, в каком это слово было приложимо к наполеоновской гвардии, отборной не на театре войны и в бою, где она излишне ревниво оберегалась, а в том смысле, что русская гвардия является отборным войском по своему личному составу, к которому могут быть смело применимы повышенные требования, необходимые для выработки войсковых начальников, командиров отдельных частей прежде всего, а также для достижения других целей… Весь вопрос только в том, чтобы русская гвардия не отходила от заветов своего Основателя, заветов боевой и серьезно-служебной школы отборного личного состава…
А. Керсновский: При организации военной семьи Российского служилого сословия нам надо взять за образец птенцов гнезда Петрова — петровский гвардейский обычай. Всех, готовящихся к офицерскому служению, писать юнкерами в гвардейские полки, где учредить юнкерские батальоны. Будет покончено с милютинской училищной системой и ее разделением на белую и черную кость. Все офицеры получат однородную гвардейскую шлифовку, единый, крепкий и добрый гвардейский дух. Для специальных войск и авиации оставить училища и школы.
Эта система Петра Великого — система гвардейской шлифовки всего офицерства — действовала у нас целое столетие и действовала на славу. Таким путем удастся создать монолит, не создавая противоестественной русским условиям и русским понятиям касты. Главным устоем офицерского корпуса должна быть крепко спаянная и тесно сплоченная офицерская полковая семья… Следует знать и помнить, что рота — административная единица, батальон тактическая, а полк — духовная… В полках создается дух Армии, как на кораблях куется дух флота.
Следует отметить, что в военно-учебных заведениях императорской России: кадетских корпусах, юнкерских и военных училищах, военных академиях — петровская идея практической подготовки офицеров, получающих и солидные теоретические знания, всегда существовала. Учебные заведения стремились не терять связь с войсками, поддерживать военный дух и режим, смещая центр тяжести с теории на практическую почву. Среди них так и не прижились военные гимназии, военные университеты, Академия военных наук. Военному воспитанию уделялось значительное внимание, дисциплины изучались в основном военные, специальные (стратегия, тактика, огневая подготовка, фортификация, военная история и т. д.), т. е. из сферы военного искусства, возродить которое призваны были даже военные библиотеки.
Существование кадетских корпусов стало доброй и полезной традицией. До появления военных и юнкерских училищ в 1863 году в основном они готовили офицеров с военным образованием. На 1917 год в России насчитывалось 29 кадетских корпусов, в которых обучалось 15 тысяч воспитанников. За все годы существования на военную и гражданскую службы были выпущены 96,5 тыс. человек. Со второй половины XIX века средние военно-учебные заведения закрытого типа имели целью облегчить военнослужащим воспитание и образование их детей и быть первоначальной ступенью в подготовке офицеров, «доставлять малолетним, предназначенным к военной службе в офицерском звании, и преимущественно сыновьям заслуженных офицеров общее образование и соответствующее их предназначению воспитание», для того чтобы «всесторонне развить физические и душевные способности, правильно образовать характер, глубоко укоренить благочестие и верноподданнический долг и твердо упрочить те нравственные качества, кои имеют первенствующее значение для офицеров».
В кадетских корпусах действительно готовились верные слуги России, с достаточно развитым национальным чувством, любящие свою будущую офицерскую профессию, способные к корпоративному единению и товарищеской поддержке, стоящие в интеллектуальном отношении на уровне современных требований военного дела. Вопросам воспитания, образования и приучения кадет к серьезному труду придавалось чрезвычайно важное значение («только широко образованный и серьезно работающий офицер будет полезным слугой царя и родины»).
В военных училищах, а их (без морских) насчитывалось на 1911 год двадцать одно, исходя из уроков Русско-японской войны, предполагалось готовить юнкеров с основательным практическим уклоном. В учебных программах главное внимание было обращено на военные предметы и военную историю, вообще на практическую работу вместо господствовавшего до тех пор теоретического обучения военному делу. В этой связи вновь предлагалось готовить офицеров с «фундамента солдатского», установить обязательный срок пребывания будущего офицера в строевой части для ознакомления с бытом, условиями службы и распорядка войсковой жизни данного рода войск.
Полагаю, что, готовя офицеров, надо заставить каждого имеющего стремление к офицерскому званию побывать сначала в положении солдата и, независимо от окончания кадетского корпуса или гражданского заведения, направлять их сначала вольноопределяющимися в войска, хотя на небольшой срок, примерно на полгода. Находясь в войсках, эти молодые люди должны быть предметом особого внимания войскового начальства и стоять в непосредственной близости в солдату. В конце своего срока пребывания в войсках на них должны возлагаться ответственные обязанности. Особенно полезно назначать их к концу полугодичной службы отделенными командирами, где само положение ставит в непосредственное общение молодого человека с его подчиненными. После этого, с соответственной аттестацией своих ближайших строевых начальников, вольноопределяющийся принимается в училище.
Предлагались и более радикальные меры, в частности, переименование военных училищ в военно-учебные батальоны, их включение в состав армейских корпусов и подчинение командиру корпуса в лагерное время и в случаях несения службы для практики.
Во всех этих мерах совершенно очевидно просматривалось стремление возвратиться к петровской традиции, к его гвардейскому обычаю, к тому, «чтоб никакого человека ни в какой офицерский чин не допускать из офицерских детей и дворян, которые не будут в солдатах в гвардии, включая тех, которые из простых выходить в офицеры станут по полкам».
С 1909 года Академия Генерального штаба стала именоваться Императорской Николаевской Военной академией, но свою «генштабовскую» сущность по-прежнему сохранила (осталась прежде всего специальной школой Генерального штаба, а не военным университетом, хотя и занималась военной наукой и готовила офицеров с высшим военным образованием для всей армии). Несмотря на споры о предназначении военных академий, продолжал действовать милютинский еще завет, что они «должны прекратить свое значение в смысле университетских факультетов военного образования и сделаться аппликационными школами каждого из специальных ведомств». Другими словами, академии должны быть максимально приближены к потребностям боевой подготовки войск, к войсковой практике. Армии необходимы были офицеры, хорошо знающие не только теорию военного дела, но умеющие практически решать сложные вопросы управления войсками. Только сверх этого военные академии могли позволить себе быть «военными университетами», т. е. центрами военной науки и распространения военного знания. Но в любом случае тесная связь с «Наукой побеждать», армейской жизнью должна быть безусловной.
К. Дружинин: 1. Академия не есть только школа — «фабрика» — для выпуска из нее ежегодно определенного количества офицеров, получивших высшее военное образование, а ее общею или специальною задачей должны быть прежде всего разработка и усовершенствование военного искусства во всех его областях. 2. Главными военными науками должны быть стратегия и тактика, так как в них сосредотачиваются все высшие военные знания… 3. Военная академия должна быть особенно тесно связана с армией, потому что без этого условия военные науки и составят безжизненную доктрину, которая перестанет отвечать современным требованиям военного искусства. Представители академической деятельности должны быть людьми, знающими армию, в ней служившими и постигшими военное дело на основании опыта (предпочтительно боевого); при постоянном прогрессе военного искусства, в зависимости от совершенствования его технической стороны, при академии должна существовать целая школа военных профессоров, одни члены которой заменяются другими, всегда готовыми преемственно продолжать то же дело, но с новым опытом, вынесенным из армии, и с новыми силами, применяя современные требования военного искусства и отбрасывая все устарелое и им не отвечающее.
Академия должна не просто развивать военное искусство, готовить офицеров с высшим военным образованием, своими трудами наставлять и просвещать всю военную среду. В ней офицеры призваны были изучить принципы и указания военной доктрины, выработать единое мировоззрение, на примере великих полководцев исследовать тайны военного искусства. Она должна была указать слушателям путь к сердцам солдат (подчиненных), который основывался на заботе о них, строгом наблюдении за собой, самоусовершенствовании во всех отраслях военных знаний. Следовало помнить, что уважение и доверие приобретаются знанием своего дела, умением не только рассказать, но и показать, стать примером в обучении и воспитании.
Наряду с любовью к Отечеству русский офицерский корпус всегда отличался преданностью и любовью к своей профессии. Он посвящал себя военной службе и делу, воспитывая в себе на этой основе патриотические качества, вырабатывая возвышенные взгляды и понятия. Ко многим офицерам с полным основанием можно отнести слова, сказанные однажды о поручике Михаиле Юрьевиче Лермонтове (1814–1841): «Лермонтов глубоко любил Россию. Это был большой патриот в чисто военном смысле. Слава Родины была для него неразрывна со славою русского оружия». Русский офицер, преданный военному делу, избирал военную карьеру не из-за высоких окладов и личного благополучия. Им двигали идейное служение делу, офицерская доблесть, честь, достоинство, фанатизм.
В. Райковский: Только тот достоин носить высокое звание офицера, кто при наличности полной преданности военному делу любит его всеми фибрами своей души и в чьем сердце горит тот священный огонь, который способен двинуть на великие подвиги верующего в свое дело и назначение человека. Не безвольным людям, больным душой, немощным, нервнорасслабленным и, наконец, людям, ищущим покойной жизни и жирных окладов, место в рядах командного состава армии: здесь нужны деятели и люди высшего порядка, типы душевного развития, а не пигмеи без воли, без характера, с узкоразвитым кругозором, с замашками и привычками людей, отдающих себя делу и работе только в известной доле, степени и пропорционально получаемому за то вознаграждению. Не спорю, что требование это очень сурово, но не я сгустил краски, характеризуя предъявляемые к офицеру требования, ибо служебный долг, сознание его, сознание священной миссии, исполняемой офицером, очень высоко и весьма почетно. Вполне справедливо, что это похоже на фанатизм, но без этого фанатизма немыслима офицерская работа, офицерский труд так же, как офицерское звание и достоинство.
Военный патриотизм требовал, чтобы армией управляли подготовленные, опытные, твердые начальники, идущие своей прямой дорогой, постоянно увеличивающие и совершенствующие свои познания, накапливающие опыт. Военная карьера должна быть закрыта для тех, кто уклоняется от исполнения своих обязанностей, избегает строя, стремится служить в гражданских учреждениях.
Д. Баланин: Слабые, угодливые, колеблющиеся, слабоподготовленные и равнодушные к своему делу должны уступить свое место сильным, правдивым, решительным, знающим и увлекающимся делом. Только при этих условиях наступит снова золотой век для нашей доблестной армии, и ее победоносные знамена покроются свежими лаврами; только тогда наша вооруженная сила выкажет всю мощь, которую таит в себе и проявить которую так необходимо возможно скорее для подъема Родины во всех отношениях…
Прочь слабость, равнодушие, колебание — да здравствует энергия, любовь к делу и бодрость!
Меньше эгоизма и сделок с совестью, больше справедливости и неуклонного исполнения перед Родиной своего долга по чистой совести и присяге.
Русская история знает целую когорту беззаветно преданных делу морских и сухопутных офицеров. Простое перечисление их имен заняло бы многие страницы. Преданность своей профессии они сохранили и на службе советской власти, и в эмиграции, где многие годы продолжали заниматься идейной военной работой.
Духа не угашайте!
В идеале от командира (начальника) требуются многие качества: любовь к своему делу, доскональное знание его особенностей, увлеченность военным искусством, интеллигентность (способность к умственной работе), сильный характер, воля и мужество, почин и энергия, доверие со стороны подчиненных, которые должны признавать в нем полный авторитет, рыцарскую честность, абсолютную справедливость, умение вести к победам, «делать своих людей счастливыми». Командир, в свою очередь, должен понимать, что эти качества не могут проявиться при угнетенном состоянии духа, что все военное искусство, а тем более искусство командования, «состоит в том, чтобы развить духовные силы и, опираясь на них, добиваться победы», что вера в победу, дух и инициатива — выше всего, они — основа подлинного профессионализма.
В начале XX века стало ясно, что множество бед проистекает от бездушной и бездарной системы командования, основанной на выколачивании офицерской энергии, придирчивости, разносах, непомерных взысканиях, хамстве, холопстве, несправедливости и других явлениях, угашающих дух офицерства. В противовес этому предлагалось поощрять все, что развивает, одухотворяет, систематично втягивает в самостоятельную и ответственную работу, укрепляет личную инициативу, расширяет служебный горизонт, что способствует выработке здоровых волевых и сильных характеров, сплачивает командный состав в одну идейную рабочую артель. А для этого необходимо было двинуть на верхи армии «людей настоящего, широкого дела, личной инициативы и вдумчивой работы», сделать офицерский труд «осмысленным, деловитым, прогрессивным, сердечно оборудованным», а офицерскую службу привлекательной, «столь же приятной, как у японцев, без германской суровости и оскорбительных служебных отношений». Из военных рядов следовало удалить все то, что портит, унижает и оскорбляет достоинство офицера, не способствует развитию его самостоятельности и творчества, неприятно действует на душу армии.
После Русско-японской войны «офицеры бежали из армии» или «мечтали об отставке» большей частью не из-за материальных неудобств, а по причинам исключительно духовного свойства. Было «тошно служить», так как в жизнь проводились разрушительные реформы, не прививавшие полезного нового. Службою перестали дорожить, ибо она перестала ценить настоящего офицера, поставила его в такие атмосферу и условия, которые порождали неуверенность в себе, в своем дальнейшем существовании, нервировали, множили ряды забытых, обиженных, недовольных. Между тем дворянские традиции, уровень культуры (начало XX века!) требовали отношений, основанных на особой воинской этике, одновременно свидетельствующей о достоинствах как отдающего приказания, так и исполняющего их. Плохо будет, если наш офицерский состав будет ради своих материальных интересов подавлять в себе самолюбие и не оберегать свое личное достоинство, хотя бы бегством из армии. Непрерывное приспособление и подавление своего самолюбия уже принесло плоды на поле Маньчжурии.
Не покладистых и угодливых начальников надо иметь и поощрять, ибо не они нам дело сделают в военное время. Люди храбрые и решительные всегда горды, они не любят грубого и даже неловкого дерганья. Этим людям свойственны откровенность и независимость.
Это все качества, которые требуют большой осторожности и сдержанности со стороны начальников, но люди этих же качеств неоценимы в военное время. Таких-то людей твердого закала, с сильно развитым чувством собственного достоинства и удержите на службе.
Итак, мало подобрать командный состав. До подбора нужно надлежаще подготовить его, а затем, подготовив и подобрав, — удержать на службе тою прочно установленною и всюду проводимою особою воинскою вежливостью и поддержкою, которая затем на поле брани выльется в победное боевое товарищество.
Решению офицерского вопроса должны бы способствовать и другие меры: искусное командование, достойные условия материальной, служебной и духовной жизни, хорошее содержание, справедливое движение по службе, возвышение достойных и прежде всего строевых офицеров, предоставление им в определенных пределах самостоятельности, благоприятное решение пенсионного вопроса.
И. Злобин: Что же нужно нашей армии? Необходимо строй поощрять предпочтительно перед всякими другими родами военной деятельности, тогда все будут стремиться в строй; надо, чтобы строевые офицеры были не пасынками, а Вениаминами русской армии; тогда будут любить строй, будут знать друг друга, явится общность интересов, товарищество, словом, те краеугольные камни, которые составляют главный фундамент армии — дух ее.
Только в этом случае армия могла освободиться от негодных кадров и собрать здоровые силы, способных, энергичных, образованных, лучших. Ведь ее заветным идеалом призван был быть уравновешенный офицер, над которым «не висит Дамоклов меч, всеминутно грозящий его самолюбию и праву на уважение и постоянно держащий его в беспокойстве за завтрашний день. Только такой офицер мог широко раскрыть клапаны своего ума и сердца для восприятия науки, искусства и долга». Главное: «Духа не угашайте!»
В. Тимошенко: Армия без самоуверенности, армия без веры в вождей — не армия… Самодеятельность есть главное качество военного человека… Довольно с нас реформ, и не лучше ли вернуться попросту и без затей к старине, к тем временам, когда дух Петра и орлы Екатерины раздвинули наши пределы до степени величайшего в свете государства… Меняйте оружие, меняйте строй, но ради Бога — духа не угашайте!
Д. Баланин: «Не угашайте духа», а всеми силами укрепляйте его и тогда дерзайте требовать от отдельных воинов и целых войсковых частей проявления такой доблести, которая в суете будничной, мелкой и пошлой жизни кажется близоруким людям только безумием! А между тем это безумие часто приводит к подвигам, которые перерождают отдельных людей и воспитывают целые нации! Это безумие нередко легко разрешает тяжелые, наболевшие, проклятые вопросы и дает не только славу, но и благоденствие народам!
Воодушевленные петровские, суворовские, скобелевские войска творили историю, создавали воинскую славу России. Дух великих полководцев обеспечивал победы. Бездуховные войска и униженные офицеры могли привести только к поражениям. Следует заметить, что длительное угнетение духа российского офицерства, пренебрежительное и оскорбительное отношение к нему руководства и различных слоев общества, а в конечном итоге и враждебность со стороны солдатской массы, дорого обошлись России.
Русское офицерство было оскорблено павловско-николаевской военной системой, изначально направленной против всего талантливого, даровитого, сильного, самостоятельного. Первым против нее восстал Суворов, угодивший за это дважды в опалу и пророчески заявивший в 1798 г.: «Всемогущий Боже, даруй, чтоб зло для России не открылось прежде 100 лет, но и тогда основание к сему будет вредно».
Более века система эта приводила к неудачам, выдвигая Аракчеевых, Дибичей, Паскевичей, Ванновских, Янушкевичей и «задвигая» Суворовых, Кутузовых, Ермоловых, Скобелевых, Милютиных, Мартыновых, Свечиных, вынужденно и в значительной степени формально пользуясь талантами последних (при жизни) и их духовным наследием (после смерти). Пока Шамиль создавал на Кавказе мюридистское государство, Ермолов все это время (1827–1853 гг.) в расцвете сил оставался не у дел. На этом бездушном фоне даже милютинская военная реформа 1862–1874 гг. оказалась инородной. Сам ее организатор граф генерал-фельдмаршал (с 1898 г.) Дмитрий Алексеевич Милютин (1816–1912) в 1880 году был отстранен от дальнейшего реформирования, более тридцати лет пребывал в забвении, пережив еще и позор Русско-японской войны. Система вызывала вполне законное негодование и определенную оппозиционность в среде думающих офицеров Генерального штаба.
Е. Мартынов: Управление войсками давно уже было самой слабой стороной русской армии. В ее обширной боевой работе за последние сто лет было обнаружено много храбрости и весьма мало военного искусства…
Начиная со второй половины царствования императора Александра 1, в армии устанавливаются порядки, не благоприятствовавшие выдвижению способных самостоятельных людей, проникнутых духом широкой инициативы; наоборот, на подобных начальников обыкновенно смотрели как на элемент опасный, который нужно по возможности устранять от дела. Примерами являются: отставка знаменитого Ермолова в самый разгар его завоевательной и административной деятельности на Кавказе; увольнение покорителя Ташкента Черняева, которого, несмотря на все его хлопоты, не допустили даже к участию в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг.; долгое бойкотирование во времена той же кампании Скобелева, что довело этого столь прославившегося впоследствии генерала до покушения на самоубийство (так в тексте, — А.С.) и многое другое.
После Русско-турецкой войны фельдмаршал Гурко писал своему начальнику штаба Нагловскому: «Об исправлении ошибок и недостатков нашего военного строя нечего и помышлять. Ничего в армии не будет изменено. Опять в начале кампании мы будем бродить в потемках и стукаться лбом о неспособности, коими кишит наша армия».
Система, существовавшая в армии, способствовала не развитию, а подавлению таких моральных качеств, как решительность, предприимчивость, готовность брать на себя ответственность, — наиболее важных для войны, отмечал генерал-лейтенант Евгений Иванович Мартынов (1864–1937) в одном из дореволюционных своих трудов. Им приводятся слова военного министра генерала Алексея Николаевича Куропаткина (1848–1925), сказанные при прощании с офицерами 1-й Маньчжурской армии: «Люди с сильным характером, люди самостоятельные, к сожалению, во многих случаях в России не только не выдвигались вперед, а преследовались; в мирное время такие люди для многих начальников казались беспокойными, казались людьми с тяжелым характером и таковыми и аттестовались. В результате такие люди часто оставляли службу. Наоборот, люди без характера, без убеждений, но покладистые, всегда готовые во всем соглашаться с мнением своих начальников, выдвигались вперед».
Победность — черта самостоятельная, явление искусства, следствие нешаблонных действий. Суворова, Кутузова, Ермолова, Скобелева и другие военные таланты не раз обвиняли в том, что они использовали собственную систему действий. В глазах врагов и «уставников» это выглядело как воевание не по правилам, вопреки общепринятым нормам. Приходилось защищать стремление к победе и право на военное творчество. «Бездарность скажет, что она соблюдала правила и нормы, но следовало их не соблюдать, а применять. В отличие от настоящей правильности (применения), я назвал эту правильность (соблюдения) пресловутой и сказал, что она всегда — удел бездарности и причина поражений и что бездарность надо искоренять из армии», — писал А. Шеманский.
Принцип самостоятельности и инициативы частных начальников — закон вооруженной борьбы, один из важнейших (наряду со знанием военного дела) факторов военного искусства, условие победоносности. Он завещан Петром Великим, который очень внимательно относился к развитию самодеятельности среди своего командного состава. Недаром Основатель регулярной армии «в приложение и противность Воинского устава» приписал своей рукой к нему пункт, где прежде всего отмечено, что офицер не имеет права оправдываться ссылками на устав, «ибо там порядки писаны, а времян и случаев нет, того ради ему необходимо рассуждение иметь» и «не держаться Воинско устава, яко слепой стены», опасаясь «жестокого истязания за нерассуждение». Известно, какое значение придавал самостоятельности действий офицеров Суворов («местный в его близости, по обстоятельствам, лучше судит»), а Скобелев прямо говорил, что «в современном бою батальоны и роты приобрели, безусловно, право на самостоятельность-инициативу; значение гг. субалтерн-офицеров и унтер-офицеров, не говоря о батальонных и ротных командирах, стало слишком первенствующим… В бою необходимо, чтобы гг. офицеры сохранили полную энергию, самообладание и способность самостоятельно решаться при всяких обстоятельствах».
А. Верховский: Всякий, кто становится к большой работе, знает, какое огромное значение имеет участие, активное сотрудничество всех коллективная работа. В нашем военном деле при строгом соблюдении дисциплины, при ясном сознании необходимости все усилия направлять к единой поставленной приказом цели, самодеятельность имеет решающее значение. Блестящим развитием самодеятельности объясняются успехи немцев в войнах последнего времени Армия, в которой развита и воспитана самодеятельность, может быть уподоблена живому организму, в то время как армия без самодеятельности — это лишь мертвый механизм, способный действовать лишь при особых искусственных условиях, которых на войне создать нельзя. Это паровоз, выпущенный с рельс на вспаханное поле.
Как уже было отмечено, офицеры считали себя ответственными перед историей за будущее нации и армии, думали о грядущих войнах, готовились к ним Неоцененный до сих пор вклад в это дело внес генерал от инфантерии Карл-Август-Фридрих Маврикиевич Войде (1833–1905) В своих работах «Победы и поражения в войне 1870 года и действительные их причины», «Действительное значение самостоятельности в командной системе на войне», «Самостоятельность частных начальников на войне» и некоторых других ему удалось на конкретном опыте доказать, что «самостоятельность частных начальников» станет весьма широко использоваться в будущих войнах, что на ней должна строить свои расчеты победительная командная система. Ни величайший гений полководца, ни численное превосходство, ни образцовое общее командование, ни даже лучшая военная система не могут беспрерывно обеспечивать успехи. Немцы в войне с Францией (в 1870 году), как перед этим и с Австрией, наглядно показали, что можно успешно воевать и меньшими силами и далеко не при образцовом управлении, если в полной мере использовать такое эффективное средство, как самостоятельность частных начальников «Немцы, — отмечал Войде, — обладали этою силою с относительным совершенством. Она-то в самых разнообразных своих проявлениях помогала немецкому начальству успешно, почти без запинки, справляться со сложным механизмом громадной современной армии. Частные немецкие начальники, исполняя приказания свыше, превосходили иногда не только ожидания, но и самые смелые надежды старших начальников, так было под Седаном. Они нередко исправляли более или менее неизбежные промахи старших и дарили их далеко не всегда заслуженною победою… Разумному, смелому, хотя, впрочем, подчас едва ли не заносчивому почину частных немецких начальников французы, как в общем, так и в частности, умели противопоставить только рутинную пассивность, всегда выжидавшую толчка извне»
В грядущих войнах, по убеждению Войде, противники немцев должны будут серьезно посчитаться с этою «в проявлениях своих почти стихийною силою и заранее изыскать средства и способы для противовеса; эту же силу, как неизбежный, во всяком случае, фактор современного военного искусства (хотя бы одного немецкого), не может игнорировать ни одна благоустроенная армия». В будущем победит военная система, которая заявит себя «живою и разумною сверху донизу самостоятельною, плодотворною деятельностью»
Разделение труда ведет к тому, что «всякий, кому указана частная цель, не только волен, но обязан в пределах ее дать полный ход своей творческой силе и способности; в этом он вполне самостоятелен, лишь бы не упускал из вида общей цели, поставленной себе старшим начальником и не мешал другим, стремящимся к этой цели»
Германия вообще и Пруссия в особенности после наполеоновских войн имела длительный мирный период и не могла опираться на непосредственный военный опыт. Через деятельность Большого Генерального штаба она заменила его чужим, истинной военной наукой (являющейся выводом для будущего из правдивой истории и ближайших войн) и, опираясь лишь на эту науку, «создала цельную, грозную военную систему, выработала практическое военное искусство и после полувекового замирения заявила себя громовыми ударами кампаний Богемской и Французской».
Главное основание русской военной системы — народные силы, на которые всегда была надежда, но им следовало бы помочь развитием самостоятельности и умением, которые могут «основываться только на военной науке, а черпать ее надо, где можно, хотя бы из Франко-прусской войны».
К. Войде: Не надо забывать, что армия уподобляется машине в известных только отношениях; во многих же других она нечто совершенно иное Составные части армии — не мертвые капиталы, а живые организмы, одаренные не только физическими силами, но еще умственными и нравственными Таким образом, полководец при хорошем составе подчиненных не употребляет свою волю и энергию для того, чтобы просто сдвинуть их с места, он, напротив того, своими приказаниями побуждает их к самостоятельной разумной деятельности. Таким образом, мысль и воля старшего не только не теряются в трении, но они новою увеличенною энергией возрождаются в работе его подчиненных Понятно, что все это будет тогда, когда частные начальники способны понимать старшего и, так сказать, играть ему на руку. Из этого само по себе следует, что частные начальники должны знать и понимать свое военное дело в требуемой для каждого степени, т. е. что они должны быть соответственно образованы, обладать знаниями и умениями…
Источник, из которого черпала Пруссия, а вместе с нею и вся Германия, — это не что иное как наука. Опираясь на великие наполеоновские уроки, освещая их размышлениями и пополняя зорким наблюдением за всеми позднейшими военными событиями, немцы, с легкой руки гениального Клаузевица, создали и развили целую новую военную науку и применили ее к делу в пределах мирной практики Германия своей наукою воспитала целый сонм просвещенных военных специалистов; она не побоялась развязать им рук «правом самостоятельного почина». На этой же науке Германия, или вернее Пруссия, основала и всю свою военную систему.
Несмотря на заветы русских полководцев и уроки Войде для будущего, принцип самостоятельности так и не нашел достойного места в командной системе русской армии ни во время Японской, ни в Перовой мировой войнах. И в этот период истории по-прежнему в рядовом офицерстве заглушалась всякая инициатива, ему запрещалось иметь собственное мнение. Младшие начальники приучались слепо исполнять уставы. «За весь корпус офицеров думали только высшие начальники, а остальные являлись безучастными исполнителями их приказаний», без всяких рассуждений и учета обстановки. Людей, способных «дирижировать» своим делом и этим путем направлять деятельность подчиненных, было немного.
Н. Обручев: Минувшая война с беспощадной убедительностью показала, что свидетельствовалось и самим главнокомандующим генерал-адъютантом Куропаткиным, что офицерский состав армии не обладал достаточной инициативой. Тайна победы скрывается не в точном применении уставных норм, а в правильной оценке стратегических и тактических установок. Жестокие удары судьбы должны, наконец, нас заставить уверовать, что существует военная наука, что военное дело не исчерпывается одним уставом. Можно быть прекрасным уставником, как был, например, Аракчеев, значительно превосходивший в этом деле своего современника Суворова, но ничего не понимать в военном деле. Пора перестать бояться инициативы. Японцы поняли, что в ней — сила.
После неудачной войны офицерству в очередной раз приходилось отстаивать точку зрения, что надо чутко относиться к боевому опыту, помнить о развитии самостоятельности, не «рождать» инициативу, а создавать соответствующую для нее обстановку, менять систему командования, выдвигать на первый план людей с твердым и энергичным характером, без чего нет простора и проявления частного почина: «Ясно, что вся служба офицера должна быть поставлена так, чтобы ему указывались только цели, которых нужно достигнуть, а средства предоставлялись его разумению, на его личный страх и ответственность; только таким путем возможно развить это необходимое для военного качество и добиться того, чтобы широкое проявление почина при каждом удобном случае и небоязнь ответственности стали делом обычным, но нельзя ожидать частного почина на войне там, где деятельность даже старших войсковых начальников ограничена тесными узенькими рамками, где беспрерывные запросы снизу и самые точные определенные указания сверху, где самое простое распоряжение всегда вызывает ряд недоразумений, и никто ничего не решается принять на свою ответственность. Такой системе должен быть положен конец».
В идеале офицерством должны двигать и руководить «не жирные оклады и личные благополучия материального характера», а идейное служение делу, патриотизм чистой воды, офицерская доблесть и честь с присущей скромностью. Военной карьере и службе посвящают себя, а не занимаются этим делом как обычной профессией. «Поэтому избирающие военную службу для карьеры или материального обеспечения — это грубое заблуждение и глубокое оскорбление основ военной службы и ее жизненного дела, офицерского труда, офицерской работы, офицерского звания и офицерского достоинства». Русский офицер служит не за деньги, а по убеждению и долгу. Лично для себя он никогда ничего не требует, духовные ценности ставит выше материальных, развитие воинской доблести, скромность и бескорыстие для него на первом плане жизни.
С. Макаров: Денежное вознаграждение военных чинов за совершаемые ими военные заслуги не подходит к духу русского воинства… Русский воин идет на службу не из-за денег, он смотрит на войну как на исполнение своего священного долга, к которому он призван судьбой, и не ждет денежных наград за свою службу. Я считаю, что от призовых денег командиры судов не будут ни храбрее, ни искуснее, ни предприимчивее. Тот, на кого в военное время могут влиять деньги, не достоин чести носить морской мундир. Соразмерять заслуги этих людей дробными расчетами рублей и копеек неправильно и даже оскорбительно.
Вследствие всего выше сказанного я нахожу, что право на денежное призовое вознаграждение военнослужащих как несовместимое с доблестью, присущей русскому воинству, следует отменить.
Оскорбляло и угашало дух, однако, то, что начиная с конца XIX века «содержание офицера было нищенским» (Н. Обручев), «жизнь массового армейского офицерства была всегда полуголодным переползанием из года в год» (А. Мариюшкин), его дух постоянно подрывали «ежедневная будничная нужда и лишения своей семьи» (А. Геруа). Денег на жизнь и потребности, соответствующие высокому статусу офицера и его напряженному труду, катастрофически не хватало, Материальная необеспеченность не содействовала спокойствию духа офицеров на войне и в мирное время, не позволяла им, при всем патриотизме, полностью отдаваться военному делу, заниматься самообразованием, идти по пути умственного развития, вынуждала значительную часть времени (и мыслей) тратить на поиск дополнительных средств существования. Следствием нужды были забвение офицером военного долга, эксплуатация служебного положения и казенного имущества в личных интересах, карьеризм, появление «офицеров-коммерсантов». Создавалась противоречивая ситуация: с одной стороны, «бегство» офицеров из армии усиливалось, их некомплект принимал угрожающие размеры, а с другой — многие из них на службу шли по материальным причинам, из-за содержания и льгот, в надежде побыстрее достигнуть более высокооплачиваемых и прибыльных должностей. Приходилось, хотя и анонимно, признать: Военнослужащие, как и служащие в иных сферах государственной деятельности, путем служебной карьеры приобретают две важнейшие в житейском обиходе вещи — общественное положение и денежные средства. Получение чинов и орденов составляет конечную цель службы лишь для немногих людей, поставленных в счастливые условия собственной материальной обеспеченности. Громадное большинство везде служит ради получаемого от казны содержания, которое сплошь и рядом является единственным источником существования. В военной службе еще преимущественно можно видеть людей, служащих по семейным дворянским традициям или из-за чести и удовольствия носить мундир… Но следует заметить, что в наше время материального оскудения дворянского сословия людей с независимыми средствами немного и в военной службе. Большая часть служит, главным образом, ввиду получаемого на службе содержания. Это люди, которые прекрасно ознакомлены с нуждой, так как военная служба, при всей своей почетности, есть самая невыгодная по денежному вознаграждению. Тем не менее с повышением в чинах и назначением на самостоятельные должности, оклады содержания военнослужащих достигают размеров, достаточно хорошо обеспечивающих приличное существование не только человека одинокого, но и людей семейных. Правда, такое благополучие наступает довольно поздно, когда служба подходит к концу, чувствуется порядочное утомление и в душу закрадывается желание пожить на склоне лет для себя… Многие бывают вынуждены продолжать службу иной раз всю жизнь, чтобы могла существовать их семья… Процветание в войсках семейной жизни, в связи с отсутствием у большинства каких бы то ни было собственных средств и крайней недостаточностью послеслужебного обеспечения и являются главными обстоятельствами, удерживающими многих на службе дольше того времени, чем можно желать в интересах службы.
Не имея возможности, но и не всегда желая обеспечивать офицеру «полное» существование, руководство армией предпочитало ограничивать права офицера на вступление в брак: офицеру воспрещалось жениться до достижения возраста 23 лет, требовалось разрешение командира на брак, заключение общества офицеров о «благопристойности» брака и внесение реверса (дополнительного денежного обеспечения) до 28 лет. Эти ограничения планировалось ужесточить еще больше. Требуя брачного обеспечения, закон фактически признавал неспособность офицера содержать семью без посторонней помощи, быть мужем, т. е. «опорою, главою и кормильцем семьи». Эта ситуация ставила офицера в положение неполноценного гражданина, подрывала его престиж в глазах общества, вызывала иронический взгляд на него, снижала авторитет. Вместо увеличения жалованья женатым офицерам предпочитали дискутировать по проблеме «какие офицеры являются более ревностными служаками: холостые или женатые?»-Офицерам пришлось отстаивать свое право на семейную жизнь, доказывая, что только женатые, признавая службу источником средств для существования, могут дорожить ею по-настоящему, что именно они более серьезно выполняют обязанности, вносят дух порядка и порядочности отношений в полковую семью, благотворно влияют на молодежь. Они не менее храбры, а в военное время к тому же обладают особой уравновешенностью и выдержкой, которые нужны в современном бою, и т. д.
Д. Кашкаров: Может быть, холостому (хотя и не всякому) умирать и легче, нежели семейному, но от этого далеко до возведения бессемейственности офицера в принцип.
Если мужество и прошлые подвиги армий западной Европы иногда исходили из бездомности солдат (наемные войска), их малой привязанности к семье и к чему бы то ни было, то славные страницы нашего военного прошлого покоятся совсем на других основаниях. «Дворы свои продадим, жен и детей заложим…» — говорил Минин и те сыны России, которые добровольно покидали семейные очаги и спасали наше Отечество в самую критическую минуту его существования. Вообще наша военная слава и цельный организм нашего Отечества созданы не бездомными авантюристами, а людьми, глубоко привязанными к земле (народные ополчения, войска, созываемые только на время войн), к родному очагу, беззаветно умиравшими, когда того требовал долг. Вера, Царь и Отечество для нас были всегда выше и дороже всего, за них шли мы на смерть, забывая все другое. Для русского народа военная служба никогда не была целью, а служила только средством для защиты Родины… Бессмертные защитники Севастополя: Корнилов, Хрулев и целая плеяда других, — были люди семейные, но это не помешало им быть храбрыми из храбрых…
Нам нужна армия сильная, бодрая духом, бодрая нравственно, уважаемая народом, находящаяся в лице всех ее членов (не только нижних чинов) в тесном общении со всеми классами народонаселения, так как сила России — в духе ее народа. Нельзя ставить офицеров в условия жизни, не свойственные нашему национальному характеру. Русский народ, как о том свидетельствует вся его история, силен не воинственным, а истинно военным духом, которого заботы о семье поколебать не могут.
Материальная сторона офицерской жизни не определяющая, но чрезвычайно важна! Она не противоречит идейности службы и офицерскому патриотизму, а поддерживает их. Пусть офицерская профессия будет не самой высокооплачиваемой, но денежного содержания должно хватать на достойную и приличную жизнь. Все остальное следует компенсировать почетом, привлекательностью службы, интересными занятиями, романтикой, риском. Одним словом — настоящим мужским делом, а также хорошей пенсией, возможностью обучения детей офицеров в военных заведениях на казенный счет, другими льготами. Вообще, «жизнь офицера должна быть такова, чтобы было, что вспомнить, чтобы тяжелый труд вознаграждался, а не прямо оплачивался всем, что манит человека, чтобы, уходя даже в наиболее оплачиваемое место, офицер вспоминал, как хорошо, бодро, без нужды жилось тогда, когда он носил мундир».
Вопрос о материальном обеспечении офицеров приобрел поистине государственное значение. Кто хочет иметь сильную армию, должен иметь хороший корпус офицеров. Когда офицеры не обеспечены материально, нельзя требовать от них качественного исполнения долга и обязанностей. Офицеры душа армии, они хранители ее духа и носители традиций, необходимо заботиться об их участи. «Забывая» по-настоящему «ассигновать на душу армии» (на поддержание офицерства, воспитание духа), ставим под вопрос существование вооруженных сил, которые в этом случае являются, говоря словами генерала Александра Федоровича Редигера (1853–1920), как бы «декорацией», «самообманом». Будучи военным министром, ему удалось добиться увеличения содержания с 1909 года всем строевым офицерам ниже командиров отдельных частей. Он считал эту проблему одной из настоятельнейших, имеющих для армии «громадное значение».
А. Редигер: Среди массы наших дефектов и нужд я лично ставлю на первую очередь улучшение материального положения офицерства, так как при наступившей дороговизне оно уже бедствует, а это угашает дух Я не мечтаю о коренном разрешении вопроса, а лишь о прибавке по двести сорок рублей в год батальонным и ротным командирам и младшим штаб-офицерам, это немного, но все же подымет их дух, и младшие офицеры будут видеть, что с получением роты есть возможность быть сытым. Эту меру надо провести во что бы то ни стало еще и потому, что надо доказать офицерам, что о них думают, их службу ценят и даже в настоящее тяжелое время для них средства находятся
В силу своего исторического статуса и роли офицерство призвано быть элитой общества, стать выше среднего уровня массы. Нищенское положение офицеров и их семейств перечеркивает это призвание, роняет в глазах общества престиж офицерского звания. Уроки русской истории указывают на негативные последствия такого положения Если же собственный опыт неубедителен, обратимся к китайской мудрости «Кто потеряет авторитет, непременно лишится и власти Когда храбрые полководцы, одержавшие множество побед, живут в нужде, а праздные краснобаи имеют богатства и чины, государству грозит неминуемая гибель».
Берегите офицера!
На военно-служилом сословии, на его подвижничестве всегда держались Россия, Армия, Флот… Офицерство было не только душой военной организации, но и «несущей конструкцией» государства, его главной охранительной и творческой силой, двигающей военное дело по пути прогресса. И хотя офицерские оклады часто не соответствовали характеру ратного труда, государство стремилось компенсировать недополученное вознаграждение в виде имений, земли, дворянского звания, почестей. Но забвение всего этого со стороны общества («народа») после Русско-японской войны, негативное отношение к армии, явились настоящим оскорблением, которое офицерство никогда уже не смогло забыть
А. Редигер: Материальное положение офицеров всегда было плохим, если, тем не менее, военная служба привлекала многих, то это в значительной степени объяснялось почетом, которым пользовались офицеры не только в войсках, но и в обществе, теперь же и этот почет был утрачен, и офицерский мундир стал мишенью для всяких нападок Весьма многие шли в офицеры главным образом потому, что подготовка к офицерскому званию требовала минимальных расходов, и получив это звание, старались при первой возможности перейти на другую, более выгодную службу, казенную или частную, или, по крайней мере, устроиться на военной же службе, но вне строя Корпус офицеров в строевых частях поэтому представлял собою «бочку Данаид» с громадной течью, с трудом пополняемую выпускниками из военно-учебных заведений Теперь же эта утечка офицеров, составляющих душу армии, еще усилилась, и некомплект офицеров принял тревожные размеры.
Офицер утрачивал внимание, на которое имел бесспорное право Кадровое офицерство — «надежнейшая из ценностей» — легкомысленно было растрачено (до 75 %) уже в первые 10–12 месяцев Мировой войны. Лишившись наиболее верной части командного состава, мы потеряли армию. «Его уже не мог заменить тот суррогат, зачастую буквально безграмотного прапорщика, который наскоро фабриковался во время войны» И часто в «опустевших окопах маячили одинокие фигуры в офицерских погонах — последние птенцы гнезда Петрова оставались на посту, зная, что разводящим здесь может быть только Смерть. Россия не сберегла своих, офицеров. Обманутые общественностью военачальники сыграли роль позорную и жалкую… Их непростительной ошибкой было то, что они слишком стали считать себя „общественными деятелями“ и недостаточно помнили, что они — прежде всего присягнувшие царю офицеры» Максимум, что сознавалось надо «спасти армию», сохранить ее, уберечь офицерство, без которого Россия погибнет. Именно этот лейтмотив прозвучал в выступлениях генералов Михаила Васильевича Алексеева (1857–1918) и Антона Ивановича Деникина (1872–1947) на первом офицерском съезде в Могилеве в мае 1917 года
А. Деникин: Проживши с Вами три года войны одной жизнью, одной мыслью, деливши с Вами яркую радость победы и жгучую боль отступления, я имею право бросить тем господам, которые плюнули нам в душу, которые с первых же дней революции совершили свое Каиново дело над офицерским корпусом И я имею право бросить им Вы лжете Русский офицер никогда не был ни наемником, ни опричником Забитый, загнанный, обездоленный не менее, чем вы, условиями старого режима, влача полунищенское существование, наш армейский офицер сквозь бедную трудовую жизнь свою донес, однако, до Отечественной войны как яркий светильник — жажду подвига. Подвига — для счастья Родины Пусть же сквозь эти стены услышат мой призыв и строители новой государственной жизни Берегите офицера. Ибо от века и доныне он стоит верно и бессменно на страже русской государственности, сменить его может только смерть.
С конца 1917 года служить и жить становилось невозможно. Революция и Гражданская война привели к упразднению, рассеиванию, истреблению значительной части офицерского корпуса. В соответствии с «революционной целесообразностью» уже в начале этого разрушительного процесса различными декларациями и декретами новой власти упразднялись «чины, внешние отличия и титулования», «само различие названий офицера и солдата», «знаки отличия до боевых (Георгиевских крестов) включительно». «Армия Российской республики отныне состоит из свободных и равных друг другу граждан, носящих почетное звание солдат революционной армии… С уничтожением офицерского звания уничтожаются все отдельные офицерские организации», — говорилось, в частности, в декрете СНК от 16 декабря 1917 года «Об уравнении в правах всех военнослужащих». Большего оскорбления для офицерства с его высшим назначением, как отмена существовавших веками военных чинов, орденов, погон (а с ними вместе и окладов, и пенсий), нельзя было себе представить. С заслуженными кровью погонами не желали расставаться, что нередко служило поводом для солдатских самосудов. Николай II, находясь под арестом в Тобольске, отмечал в дневнике: «Отрядный комитет стрелков постановил снять с нас погоны. Непостижимо… Этого свинства я им не забуду».
Вся вина офицера заключалась только в том, что он защищал Отечество, пытался довести войну до победы, носил офицерскую форму, да в том, что законом был назвал словом «начальник». «Он все это себе мог „объяснить“, мог объяснить даже изуверство толпы, в которую превратилась армия и, в частности, его рота, но ом не мог не быть оскорбленным. Ведь его выставляли преступником, кровопийцей; его называли наемным убийцей… За что? Только за то. что в кровавой борьбе с внешним врагом он не забыл своего долга перед Родиной, за то, что верен был дисциплине». Горечь вопиющей несправедливости усиливалась «призывом» в новую армию, где бывшего офицера стали именовать специалистом и где «службу он должен был нести как повинность».
Но и в оскорбленном состоянии бывшие офицеры продолжали работать на пользу Родины, создавать теорию будущих войн, военного дела. Благодаря их офицерским усилиям Советский Союз к 1930 году имел современные вооруженные силы, мощь которых признавалась всеми вероятными противниками. Но действовать, даже в это относительно благоприятное время, приходилось в сложнейших психологических условиях, под огнем постоянной критики и шельмования. К примеру, каждая книга и статья А. Свечина, в конце XX века объявленного классиком и одним из ста выдающихся военных деятелей мира, в то время подвергались непрестанным нападкам. Самого автора (генерал-майора, комбрига) непотребно обзывали «контрреволюционером», «предателем», «сознательным вредителем», «реакционным профессором», «апологетом царской армии», «метафизиком» и т. д. Во время первого ареста, в 1931 году, его «научное дело» подвергли разбору на специальном заседании Секции по изучению проблем войны Ленинградского отделения Коммунистической партии. Стенограмма заседания была издана тиражом 10 тысяч экземпляров под названием «Против реакционных теорий на военно-научном фронте. Критика стратегических и военно-исторических взглядов проф. Свечина».
«Пораженческие теории» были «изобличены», большевистская партийность на всех участках военной науки восторжествовала. В 1932 году можно было уже отрапортовать: «Марксистско-ленинский научный фронт имеет за истекший период немалые достижения. Достаточно указать на тот факт, что за последние годы вскрыты и в основном разоблачены контрреволюционные буржуазные теории в вопросах войны и военного дела Свечина, Верховского, Какурина, Н. Морозова, теоретическая система контрреволюционного троцкизма, рязановщина, как разновидность социал-фашистского 11-го Интернационала на военно-теоретическом фронте, меньшевистский идеализм в этой области в лице горевщины и т. д.».
В 1937–1938 гг. абсолютное большинство «военных специалистов», а заодно с ними и многие командиры новой генерации были объявлены «врагами народа», участниками «белогвардейских» и «антисоветских военно-фашистских» мифических заговоров, «шпионами» и т. д. Тысячи из них погибли в сталинских застенках и лагерях. В 1939 году на XVIII съезде ВКПб констатировалось: «Враг разгромлен и уничтожен», «подлый заговор кучки шпионов никогда не повторится в Рабоче-Крестьянской Красной Армии» (Мехлис), «враги народа были вовремя разгромлены», «уничтожили кучку всякой дряни — Тухачевских, гамарников, уборевичей и им подобную сволочь» (Штерн).
Можно, конечно, было гордиться тем, что к марту 1939 года в стране насчитывалось 63 сухопутных училища, 32 специальные летные и летно-технические школы, 14 военных академий, 6 военных факультетов при гражданских вузах, но творческий дух был угашен, преемственность прервана, многовековая офицерская школа и профессионализм в значительной степени утрачены, что сразу же негативным образом сказалось уже на ближайшей Советско-финской войне 1939–1940 гг. Заклеймив шпионами, предателями и изменниками интеллектуальные военные кадры, срочно пришлось призывать и обязывать сохранившийся командный состав «глубоко» изучать иностранные языки, опыт современных войн, военную историю, устраивать диспуты, развивать творческую военную мысль: «Командир Красной армии должен жить и работать в атмосфере кипучего развития творческой военной мысли… Отсталых бьют!» После расправ с мыслящими офицерами, в атмосфере тотального страха призыв этот звучал поистине иезуитски.
Массовые репрессии, снизившие профессиональный уровень и подорвавшие моральный дух командного состава, стали главной причиной позорных неудач Красной Армии в начальный период Великой Отечественной войны. Начальник генерального штаба сухопутных сил Германии генерал Франц Гальдер в мае 1941 года записал в своем дневнике: «Русский офицерский корпус исключительно плох, он производит жалкое впечатление, гораздо хуже, чем в 1933 году. России потребуется 20 лет, пока она достигнет прежней высоты». Те военачальники, которые хорошо знали немецкую военную организацию и военное искусство, были репрессированы. Их заменили командиры, из которых только 7 % имели высшее военное образование, а 37 % не прошли полного курса обучения даже в средних военно-учебных заведениях. Большинство из них не имели боевого (и просто достаточного) опыта работы на высоких офицерских должностях. Все это, несомненно, подтолкнуло нацистскую Германию к развязыванию войны против СССР. «Если бы не было 1937 года, то не было бы войны 1941 года», — отмечал впоследствии маршал A. M. Василевский. Историк О. Ф. Сувениров на основе серьезных исследований пришел к выводу: «Трагедия Красной армии в 1941–1942 гг. во многом, а может быть, и в основном, прямое следствие трагедии РККА в 1937–1938 гг.».
Накануне смертельной войны командный состав армии оказался деморализован.
Е. Месснер: Перевернешься — бьют. Недовернешься — бьют. В таких условиях живет офицерство Красной Армии Может ли в этих условиях развиваться воля, пробуждаться способность к инициативе, крепнуть вера, возвышаться душа верностью служения государству? Души взяты в кандалы. Офицеры, как колодники, волокут духовные цепи, и эти цепи делают их неофицерами: офицерское призвание требует развития всех чистейших ценностей души — без этого нет офицерства.
К. Симонов: Надо помнить, что творилось в душах людей, оставшихся служить в армии, о силе нанесенного им духовного удара. Надо помнить, каких невероятных трудов стоило армии… начать находить в себе силы после этих страшных ударов. К началу войны этот процесс еще не закончился. Армия оказалась не только в самом трудном периоде незаконченного перевооружения, но и в не менее трудном периоде незаконченного восстановления моральных ценностей и дисциплины.
И при этих неблагоприятных обстоятельствах необходимо было готовиться к предстоящей войне, изучать и восстанавливать военное искусство, науку, воинский дух. Буквально накануне фашистской агрессии внимание к этой проблеме привлек генерал-лейтенант Дмитрий Михайлович Карбышев (1880–1945) — бывший офицер, чудом сохранивший жизнь во времена массовых чисток, и в последующем, в фашистском плену, не утративший мужества, чести и совести. В своем письме в редакцию «Красной звезды» (май 1941 г.) он предложил «создать центральную военно-научную библиотеку», чтобы на основе новейшей литературы изучать опыт идущих уже войн: «Весь ход второй империалистической войны и то новое, что она вносит в военное искусство, уже сейчас требует внимательного исследования и пристального изучения. В результате быстрого прогресса танковых войск и авиации сильно изменились самые формы ведения войны, что существенно отражается на характере операций и боя».
Необходимо отметить, что командный состав, сменивший безвинно репрессированных «врагов народа», не берегся в ходе войны и в большинстве своем был «выбит» уже в начале боевых действий. «И советский офицерский корпус фактически был воссоздан уже в ходе самой Великой Отечественной, отмечает историк Е. С. Сенявская. — Так, к 1945 г. в Советской Армии командовали полками 126 офицеров, начавших войну рядовыми и сержантами. Новый боевой опыт, наработка навыков военной культуры, традиций в итоге были оплачены непомерной кровью рядовых и офицерских кадров и гражданского населения».
Только в ходе войны отношение к старому (русскому) офицерскому корпусу стало меняться. На щит были подняты имена великих русских полководцев. Исчез негативный образ русского офицера («контра», «золотопогонник», «белогвардеец», «офицерье» и др. оскорбительные клички), восстановлены были многие воинские традиции: награждение «историческими» орденами и медалями, возвращение «золотых» погон и самого слова «офицер», воссоздание гвардии (с 1941 г.), кадровой армии и т. д. Введением погон, в частности, предполагалось решить несколько задач: подчеркнуть, что Советская армия является законной преемницей доблести и боевой славы старой армии, единственной наследницей ее традиций; укрепить авторитет и единоначалие командных кадров, напомнить им об ответственности, достоинстве и чести, символом которых всегда были погоны. В «Красной звезде» (7 января 1943 г.) по этому поводу отмечалось, что «мы надеваем погоны в великую и трудную годину Великой Отечественной войны. Обессмертим эти знаки воинского различия и воинской чести новыми подвигами во славу нашего Отечества и нашей героической армии». Многие советские офицеры действительно почувствовали себя наследниками и продолжателями славных побед русского оружия. Ведь возвращение прежней воинской атрибутики совпало с переломом в ходе войны и начавшимся наступлением Советской Армии.
Несмотря на все эти меры и саму войну, настоящей преемственности между русским и советским офицерством установлено не было. В послевоенное время русская военная история, биографии и труды предшественников широко не изучались. Реабилитация репрессированных бывших «красных» офицеров растянулась на годы, а «белых» — на десятилетия. Их общее идейное наследие и нравственный пример зачастую игнорировались. У советских офицеров хороших, если не отличных специалистов своего дела — не воспитывалось национального самосознания, которое было заменено марксистско-ленинским мировоззрением, приучавшим больше думать о выполнении «интернационального долга», чем о безопасности и действенной защите собственного Отечества. Результаты подобного подхода, разрыв преемственности и традиций, «оскорбительное» отношение к офицерскому корпусу — все это в 1991 году сказалось в развале Большой России (Советского Союза) и Советских Вооруженных Сил, всей громоздкой военной системы. Офицеры в очередной раз потеряли Отечество, оказавшись в армиях различных государств (бывших республик СССР), а то и по разные стороны баррикад.
В последнее десятилетие XX века немало трудностей пережил и российский офицерский корпус. В результате обвальных сокращений и непродуманных военных реформ его представители оказались разбросанными по разным силовым структурам. Многие вынуждены были (в основном по тем же оскорбительным причинам, что и в начале века) уйти на «гражданку». И на рубеже XX–XXI веков продолжает существовать значительный некомплект младших офицеров, которые по-прежнему «бегут из армии» из-за неудовлетворительных условий службы. Только за 1996–1998 гг. Вооруженные Силы России (и их более чем 300-тысячный офицерский корпус) добровольно покинули 60 тыс. офицеров в возрасте до 30 лет — несколько отборных офицерских дивизий!
В 1999 году досрочно уволились с военной службы 35 тыс. офицеров, из них почти половина в званиях от лейтенанта до капитана. Каждый год 7–8 тыс. молодых офицеров, получив высшее образование и немного послужив в армии, пишут рапорта на увольнение, 10–11 тыс. курсантов, отбыв два года в военных училищах, переходят в гражданские вузы. Уходят не только курсанты и лейтенанты, но и золотой фонд — капитаны и майоры, накопившие значительный служебный и боевой опыт.
Несмотря на наличие более чем пятидесяти высших военно-учебных заведений, первичные офицерские должности до сих пор приходится пополнять в принудительном порядке, «по призыву» — выпускниками военных кафедр гражданских вузов, которым из-за их низкой подготовки «нельзя доверять командовать солдатами». Тем не менее в звене рота-батальон 90 % офицеров — «двухгодичники». 80 % из них после года службы уже знают, что в армии не останутся, чувствуют себя временщиками. «Да, в условиях дефицита кадров офицеры-двухгодичники делают немалую работу. Но, подчеркну, далеко не все из них профессионалы, хотя любой работой, особенно военным делом, должен всегда заниматься профессионал, связавший свою жизнь с армией», — отмечает начальник Главного управления воспитательной работы Вооруженных Сил РФ генерал-полковник В. М. Азаров Некомплект должностей младших офицеров вынуждает руководство страны и в 2000–2005 гг. призывать офицеров запаса на военную службу (ежегодно до 15 тысяч граждан).
Сохраняются и многие другие хронические проблемы офицерского корпуса. В конце 90-х годов лишь 29 % населения России испытывали доверие к армии (в два раза меньше, чем в конце 80-х), в то время как 52 % относились к этому государственному институту, по крайней мере, опасливо и настороженно (в 4–4,5 раза больше), все чаще винили армию в неблаговидных поступках. При таком отношении к Вооруженным Силам престиж офицерского звания, службы, значительно снизился. Частично он был восстановлен только благодаря успешным действиям федеральных войск в борьбе с терроризмом на Северном Кавказе (1999–2000 гг.)
Жилищная проблема в Российской армии по-прежнему остается одной из трудноразрешимых. В 1998 году в списках бесквартирных военнослужащих насчитывалось около 100 тыс. человек. «Картина получается безрадостной: на пороге XXI века в Российской армии почти каждый третий офицер не имеет своего жилья. Хуже того, перспективы на его получение в ближайшем будущем весьма туманны».
В материально-денежном отношении офицерство, как и в начале XX века, продолжает бедствовать, вынуждено «подрабатывать», пускаться нередко в сомнительные авантюры ради выживания семьи. Оклады, несмотря на периодические повышения, остаются мизерными (у командира взвода, например, — 1354 руб. в месяц, что ниже среднемесячной зарплаты по стране). Учитывая, что у многих военнослужащих-офицеров жены не работают, можно констатировать: «Семьи командиров взводов вынуждены жить на сумму, составляющую от 29,4 % до 52 % прожиточного минимума, а командиров батальонов — от 46,4 % до 82 %. На Дальнем Востоке даже адмиралы и генералы во многих случаях не могут содержать свои семьи на уровне выше прожиточного минимума».
История частично повторяется. Ее уроки в отношении офицерского вопроса усваиваются с трудом. Достоинство офицера — по объективным и субъективным причинам — по-прежнему унижается. Вызовы на дуэль больше невозможны, и Россия пока не та, чтобы, как во времена Лермонтова, можно было заметить, что здесь «следуют правилам чести так же строго, как и везде, и что мы меньше других позволяем себя оскорблять безнаказанно». Остается надеяться на соблюдение законов и заботу государства, которое на собственном поучительном опыте (в том числе и на опыте ведущихся сегодня войн) начинает сознавать основополагающую роль офицерства. «Не защитим его честь — не будет и заступников у нашего Отечества!» Этот главный завет остается по-прежнему актуальным. Напомним о нем еще раз словами, которыми закончил свой великий труд о трагедии РККА в 1937–1938 годах отставной полковник Олег Федотович Сувениров:
По-разному можно подходить к оценке роли исторической науки Поль Валери, например, как-то заметил, что история — это наука о вещах, которые не повторяются. Но мудрец Гете считал, что «прошедшее еще предстоит» И как бы ни складывались судьбы нашей России, нашей армии, один из главных уроков минувших этапов их многострадальной истории звучит так: «Берегите командира!». Это было важно вчера, это нужно сегодня, это будет жизненно необходимо завтра. Россияне! Берегите командира Российской армии!
Новая армия старых заветов
На рубеже XX–XXI веков в очередной раз наступило «время офицера». Заветные идеалы русского офицерского корпуса стали усваиваться, воплощаться в действительность, приобретать реальные очертания в новой военной системе. Появилась надежда на решение офицерского вопроса.
Российское офицерство после десятка лет растерянности, страданий и метаний начинает чувствовать себя служилым сословием, ответственным за судьбу России, за будущее Вооруженных Сил. Как последний довод власти и государства, оно предотвращает распад страны, противостоит внешним и внутренним угрозам. Честный, сдержанный, политически неангажированный офицер под давлением обстоятельств стал подниматься «по ступеням престола», получая высочайшие полномочия и доверие народа, вплоть до выбора на должность Президента Российской Федерации. Находясь на этом высоком посту и являясь одновременно Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами, Владимир Владимирович Путин по максимуму использует сегодня свои офицерские качества для организации защиты России, поднимает престиж армии и военной службы, привлекает внимание общественности к особой роли и значению офицерского корпуса, в адрес которого впервые за последние годы зазвучали слова признательности и благодарности за тяжелый ратный труд.
В. Путин: Наша армия, с честью выходя из долгого кризиса, становится все лучше и профессиональней… И в наше сложное время военные вновь доказывают, что они не только профессионалы, но надежная опора, крепкий тыл для всей страны… Мы прозрели, когда наконец стало очевидно: бороться с вооруженными до зубов агрессорами, а они, как оказалось, тоже есть, могут только военные, только профессионалы. Слово «защитник» приобрело реальный смысл, а граждане России почувствовали надежное армейское плечо. Стал восстанавливаться престиж военной службы. У людей в погонах возродились уверенность и личное достоинство… Военные — это прежде всего государственные люди. И без вашей трудной работы нет и не может быть сильной страны.
В последнее время все глубже осознается значение офицерского корпуса как надежной опоры государства, основы Вооруженных Сил, хранителя ратных традиций, духовных ценностей российского воинства. Подчеркивается, что долг офицеров — продолжать дело своих предшественников, брать с них пример, черпать в их наследии энергию, духовные силы, чтобы в непростых современных условиях надежно обеспечивать защиту национальных интересов России. Только на этой основе, полагает министр обороны маршал Российской Федерации Игорь Дмитриевич Сергеев, российский офицер сможет воплотить в своей личности лучшие качества командира, специалиста военного дела, воспитателя, проявит настойчивость в профессиональном совершенствовании, не забудет о таких важных понятиях, как патриотизм, честь и верность долгу. «Мы рассчитываем, — отметил он, обращаясь к выпускникам военных вузов, — на вашу энергию и инициативу, на вашу ответственность и профессионализм. Призываю вас помнить и руководствоваться замечательными словами Петра I: „Больше побеждает разум и искусство, нежели множество“».
Офицеры всегда были (и остались) среди лучших, являлись носителями духовности, а следовательно, и военных побед. Они олицетворяли собой честь и достоинство, высочайшую культуру. «Дворянский офицерский корпус России, констатирует генерал-полковник Леонид Григорьевич Ивашов, — это не просто отчаянные рубаки, покорители крепостей и дамских сердец, а прежде всего люди чести и высокой нравственности. Редкий офицер не увлекался музицированием, поэзией, литературой. И армия наша — я в этом накрепко уверен — была, есть и будет не только организацией для вооруженной защиты Отечества, но и школой воспитания, через которую проходит львиная доля мужского населения России». И сегодня офицерский корпус России — «наиболее честная, мужественная и благородная» часть общества во главе с «командой интеллектуалов». «Сам министр, начальник Генерального штаба, генерал-полковники Ситнов, Балуевский, Исаков, Косован, Путилин, Панин, Корнуков, адмирал Куроедов и многие другие — не только прекрасные специалисты в области военного дела, но и знатоки отечественной истории, культуры, это — люди чести. Элита российского общества. Настоящая элита!»
В отборе лучших граждан (вождей, истинных «внесословных дворян»), оказавших России наибольшие услуги в последние пятнадцать лет, офицеры (воины-подвижники) выдвигаются сегодня публицистом Кавадом Рашем на первый план. Среди них — маршал Сергеев, адмирал Касатонов, генералы армии Квашнин и Николаев, полковник Карелин, капитан первого ранга Ненашев… За ними сотни известных и безвестных «героев нашего смутного времени», посвятивших себя боевому служению Родине, которые самоотверженной и честной работой предотвратили дальнейший развал, спасли честь и достоинство России, обеспечивают возрождение армии и флота.
К. Раш: Из десяти горячих точек на пространстве бывшего Советского Союза семь со времен кровавого Сумгаита приходятся на Кавказ. Две наиболее жестокие военные кампании приходятся на Чечню, и в обеих ключевая роль выпала на долю генерала Анатолия Квашнина. В первой он был командующим Северо-Кавказским округом. Во второй — начальник Генерального штаба. Генерал Шаманов справедливо заметил: «Вся Россия должна поклониться Квашнину». В первой кампании не все было в его власти. Вторую он подготовил, как подобает танковому генералу с ясным общевойсковым кругозором и оперативным мышлением.
Вписывая имя Квашнина в число великих граждан России периода смуты, мы воздаем должное и склоняем головы перед боевыми солдатами Афганистана и Кавказа — генералами Востротиным, Солуяновым, Шамановым, Бабичевым, Трошевым, Пуляковским, всеми павшими солдатами и безвременно ушедшими генералами Рохлиным и Дубыниным. Последний умер на посту начальника Генерального штаба и был любимцем всех афганцев. Виктор Дубынин — один из самых светлых витязей и лучших русских генералов этого века. Не вырви его смерть, первая кампания в Чечне была бы победоносной и краткой…
В России вновь появились после «афганцев» воины — «кавказцы». В XIX веке «кавказцами» в России называли солдат и особенно офицеров Отдельного Кавказского Корпуса, самого боевого соединения за всю историю Вооруженных сил России. Офицеры-кавказцы отличались отвагой, образованностью, спаянной корпоративностью и независимостью характера. Стать боевым офицером-кавказцем было мечтой русской военной молодежи.
«Воинским делом, — говорил Великий Петр, — Россия вышла от тьмы к свету». Эту миссию армия выполняла задолго до того дня, когда князь Владимир велел топить в Днепре языческие кумиры. Терроризм, как всякое насилие, набеги, полон, работорговля и гнет есть «тьма». Сегодня на Кавказе Российская армия выполняет свою древнюю и спасительную миссию «света»… Сегодня на Кавказе российские войска призваны возродить дух, традиции и миссию Отдельного Кавказского Корпуса. Это задача по плечу генералу армии Квашнину и его боевым товарищам… И Афганистан, и Кавказ показали, что лучше русского солдата в мире еще никого нет. И это при том, что уже 15 лет армию, и особенно ее офицерский корпус, поносят, унижают в печати. угнетают социально… Сегодня Кавказ показал вновь, что офицеры и солдаты по-прежнему лучшая часть России, ее надежда и опора, а воины-кавказцы, где бы они ни жили, — единое боевое братство….
Бросок наших десантников в Косово, спасший честь России и ставший национальным праздником, — во многом заслуга Квашнина. Но это было бы невозможно и без такого министра, как маршал Сергеев. Сегодня основательная мудрость Сергеева и боевой опыт Квашнина обеспечивают министерству обороны самое согласованное и сильное руководство Вооруженными силами после маршала Жукова.
Постепенно формируется понимание, что военная реформа не состоится без успешного и преемственного решения офицерского вопроса, что само существование и облик армии зависят «от культуры офицерского корпуса, его достоинства и чести, верности долгу и готовности к служению Отечеству». Вспоминается, что «в России в офицере всегда видели рыцаря. Доблесть, честность, благородство души — вот те черты, которые в нем особо ценились». В очередной раз утверждается, что офицер всему голова. Об этом поучительно напомнили боевые действия в Чечне. Командующий Московским военным округом генерал-полковник Игорь Евгеньевич Пузанов в связи в этим отмечает: Самое главное — наибольшее внимание должно быть уделено офицерскому составу. Все решают офицеры. Там, где офицер освоил свою должность в полном объеме, нет проблем у солдат и сержанта. Наша беда недостаточно инициативные командиры. Эта тенденция проявляется с афганских времен… Мы учитываем это обстоятельство и серьезно занимаемся боевой выучкой, поощряем инициативных, деятельных офицеров… Наша работа с командирами нацелена прежде всего на то, чтобы научить их брать на себя оправданную ответственность. Офицер готовится к роли командира в ее классическом понимании, поэтому необходима его адаптация к условиям конкретной войны, региона и т. д. Даже в годы Великой Отечественной войны волевых было много, а знающих военное ремесло — единицы. Поэтому военному делу надо учиться серьезным образом. Иначе и к другим войнам армия останется не готова.
Начиная с 1993 года у российских офицеров появилась наконец возможность заниматься своей деятельностью на основе «единой военной доктрины». Этого их предшественники добивались практически всю первую четверть XX века. Новая Военная доктрина Российской Федерации, утвержденная 21 апреля 2000 года, реализует в своем содержании многие заветные мысли русского офицерства. Она четко определяет тенденции военно-политической обстановки, характер предстоящих и уже существующих войн и конфликтов, внешние и внутренние угрозы, задачи и принципы организации и применения войск. По сути (формы, естественно, изменились) вновь возродилось традиционное понимание армии как «государственно-правовой организации, предназначенной для ведения войны и для поддержания законного порядка в государстве». Предметное усвоение новой военной доктрины приведет к активизации творческой военной мысли, восстановлению традиции идейной подготовки армии к будущим войнам.
Продемонстрированные факты, оценки и высказывания подтверждают общее стремление разных представителей российского офицерского корпуса к самопознанию и самосовершенствованию на основе исторических уроков и идеалов. Они же обязывают преемственно и последовательно действовать в обозначенном направлении, не ослаблять и не прерывать усилий, создавая «новую армию старых заветов». Придавая приоритетное значение офицерскому вопросу, следует обеспокоиться не просто установлением преемственности, духовной связи различных поколений российского офицерства, но «восприятием офицерской духовной наследственности» (Е. Э. Месснер), т. е. унаследованием через воспитание, образование, чтение традиции, достижений и культуры русского офицерского корпуса. Военная реформа до сих пор еще не принесла желанных результатов, и объясняется это не в последнюю очередь тем, что действуем пока «не по заветам», что по-настоящему «никто так и не обратился к сокровищнице нашего опыта, боевому прошлому победоносной Русской армии».
До сих пор не восприняты по существу: славная военная история (особенно уроки войн трех последних столетий); самобытная (профессионально-милиционная) военная система; военное искусство и боевая школа (лучшие в мире!); русская военная мысль (в классических образцах по-прежнему востребуемая именно на родной отечественной почве); сам великий образ русского офицера как идеал. Полузабытыми либо затертыми остаются такие важные понятия, как «военное искусство», «душа армии», «моральный дух войск», «дисциплина», «воспитание» и многие другие. В практическом, нравственно-боевом отношении не осмыслены особые системы действий и заветы русских полководцев. Персональный состав русского офицерского корпуса поименно не учитывается, не изучается. Систематическая биографическая («наследственная») работа по его наиболее выдающимся представителям не ведется. Не знаем многих имен своих предшественников, а точные и полные сведения о ком-то из них найти почти невозможно.
Классическая русская военная мысль (бесценное наследие, вековой интеллектуальный капитал), представленная десятками блистательных имен, по-настоящему ценится и используется за рубежом; на Родине же, в Вооруженных Силах она далеко не в почете. У нас по-прежнему издают и переиздают Клаузевица, других немецких и иных иностранных генералов-мыслителей (в том числе и гитлеровских). О своих же вспоминают изредка и далеко не о всех. Неудивительно, что отечественному читателю до сих пор приходится представлять А. А. Свечина «русским Клаузевицем», Н. Н. Обручева — «русским Мольтке», А. Е. Снесарева «русским Суньцзы» Видимо, следует нечто подобное придумать и для генерала Р. А. Фадеева, чтобы, наконец, обратить внимание на его уникальную личность и классические труды «Шестьдесят лет кавказской войны», «Письма с Кавказа», «Вооруженные силы России» и другие
Наметившуюся тенденцию к возрождению армии на основе традиций и заветных идеалов русского офицерского корпуса необходимо закрепить и поддержать более серьезным (ответственным, государственным) отношением к духовному наследию, к памяти офицеров, которые своим трудам собирали и защищали Россию (память и сама по себе творит историю), к именам, которые прославили русское оружие В этой связи отечественная военная классика средоточие заветных мыслей авторитетных военных умов — не может не стать самой надежной духовной основой, испытанной мировоззренческой доктриной, идеологией военного реформирования, главным средством духовно-наследственного единения всех поколений в едином историческом офицерском корпусе России
Новую армию можно создать только на проверенных временем заветах лучших представителей русского офицерства, при их духовной поддержке и водительстве. В определенной мере заветные мысли уже отражены на страницах данного и предшествующих выпусков «Российского военного сборника». В то же время современному офицеру требуется не только «Наука побеждать» и «Книга Марсова», но и особая «Заветная книга». Работа над ней, самопознание окупятся воссозданием по-настоящему «прибыльной» вооруженной силы, надежно защищающей Россию.