Генерал сказал:
- Да, да, сегодня. Сегодня мы кончим операцию.
Курбатов догадался: это звонила Москва, справлялись, как идет следствие. Наступила, наконец, пора, когда группа агентов иностранной разведки, уже обнаруженная, должна была прекратить свою деятельность. И здесь, в большом кабинете Курбатова, где, помимо него, были генерал и полковник Ярош, спокойно ожидали стремительно приближающейся развязки.
Всё было ясно, всё - проверено. Куда торопился полковник Ярош, когда Лавров, усталый, взволнованный, пришел к нему? В соседнюю комнату, где его ожидал Позднышев, принесший точные расчеты, доказывающие, что поправки Козюкина - не промах, не ошибка, а умышленное искажение, результат которого - авария. Куда делась машина Ольшанского? Она остановилась возле дома, где жил Козюкин, и был уже отдан приказ: задержать обоих. Куда увезли арестованного Виктора Осиповича? Капитан Звягинцев и несколько чекистов были у него на квартире, ждали гостей; арестованный был с ними. Всё, всё было предусмотрено, проверено до мелочей, поднят на ноги и приведен в движение спаянный коллектив - и не было силы на свете, которая могла бы предотвратить развязку, подготавливавшуюся долгие дни.
Курбатов мог только предполагать, что происходило сейчас в двух противоположных концах города.
В небольшой комнате, словно наспех заставленной мебелью, будто обитатель ее жил, не зная, обрастать ли ему вещами и начинать ли ровную размеренную жизнь, - было тихо. За письменным столом, перебирая старые журналы, сидел Звягинцев и изредка поглядывал на молчавший телефон. Около дверей стоял боец, но смотрел он не на телефон, а на Виктора Осиповича, бывшего хозяина этой комнаты. Тот сам чувствовал, что он уже больше не хозяин, и поэтому примостился на краешке стула под плохой репродукцией левитановской «Осени». Он сидел там, где велел ему Звягинцев, и ждал звонка. Но телефон молчал час, два, три. Виктору Осиповичу казалось, что часы идут медленно, но он хотел, чтоб это ожидание продлилось дольше. Всё-таки жаль было расставаться с этой комнатой - последней, надо полагать, в свободной жизни. Он так и не привык к ней, так и не полюбил ее; впрочем, он не любил вообще те места, где жил - в Париже, в Женеве, в Берлине, - попросту он не успевал обживать их.
Наступила ночь, и Звягинцев зажег настольную лампу. Лампа, как и всё в этой комнате, казалась неуклюжей и удивительно безвкусной. Верхний свет Звягинцев запретил зажигать. Из подворотни противоположного дома с окна не сводили глаз шесть человек. С ними была договоренность: как только в комнате зажгут люстру, бойцы идут в парадную дома, где «живет» Виктор Осипович.
Перелистывая журнал, Звягинцев думал о том, что тракторист подсказал Курбатову, сам того не ведая, единственно правильный в нынешних обстоятельствах ход, и Звягинцев торопился сделать его. Прямо с вокзала Курбатов приехал на работу и приказал доставить арестованного в его последнюю квартиру: Найт не знает, что Виктор Осипович арестован, и, ясное дело, интересуется исходом диверсии. Он может позвонить сюда, и если его подчиненный подойдет к телефону, Найта легко можно будет вызвать сюда. Расспрашивать о диверсии по телефону Найт не будет.
Звягинцева не волновало, что звонка нет так долго. Он догадывался: если Найт будет звонить, то только ночью или рано утром, когда, по расчетам Найта, Виктор Осипович наверняка уже будет у себя.
Звонок не застал Звягинцева врасплох; он жестом указал Виктору Осиповичу на трубку. Лицо у того вытянулось. Он, видно, не сразу услышал звонок, а когда понял, что Найт всё-таки позвонил, вскочил.
- Да, - сказал он в трубку. - Алло! Алло! Я слушаю… - там ему не отвечали, он повторил еще несколько раз: «Алло, я слушаю!».
Звягинцев кивнул: хватит!
Виктор Осипович сел, потирая острые колени, и не понять было, радуется он или нервничает; потом он сказал глуховато и ровно:
- Это Найт. Его манера - не отвечать. Должен прийти.
Звягинцев, не поворачиваясь к нему, спросил:
- А вы что, радуетесь?
- Еще бы! - усмехнулся Виктор Осипович. - Как говорят, долг платежом красен… Мне - шесть тысяч, а сам - в кусты…
Капитан встал и вышел в коридор. На лестничной площадке горела лампочка, в коридоре же было темно, и это хорошо: Найт не сразу разглядит, кто ему откроет двери.
…Сперва Звягинцев услышал на лестнице быстрые шаги внизу; поднявшись, человек постоял у двери, переводя дыхание, и нажал кнопку звонка три раза: два коротких и один длинный. На цыпочках возвращаясь к комнате, чтобы зажечь там верхний свет, Звягинцев усмехнулся: ишь, конспирация!
Потом он снова пошел к дверям, уже не боясь шуметь.
Дверь он раскрыл толчком. Теперь было всё равно, открывал ли Виктор Осипович так или, накинув цепочку, выглядывал сначала в узкую щелку: всё равно это был последний приход Найта.
Найт, не переступая порога, взглянул в темь, разглядел, что открывший ему - ниже ростом, чем Виктор Осипович, понял всё и, вскинув глаза к табличке над дверьми, извиняющимся голосом сказал:
- Простите, я, кажется, ошибся этажом.
Вежливо поклонившись, прикоснувшись кончиками пальцев к полям шляпы, он пошел вниз. Но Звягинцев вышел вслед за ним на площадку и сказал тихо и буднично:
- Не торопитесь, Найт, вы пришли туда, куда нужно.
Найт всё еще спускался. Звягинцев заметил, как он торопливо сунул руку в карман пиджака, и тогда сказал громче:
- Стрелять не имеет смысла. Внизу вас ждут.
…Найт звонил не только Виктору Осиповичу. Убедившись, что тот жив и здоров, и уже дома, как ему было приказано, Найт позвонил Козюкину, и тот сразу снял трубку, словно давно ждал этого звонка.
- Я буду сегодня у Виктора, - сказал Найт так, будто они несколько часов назад расстались, а теперь договариваются, как бы повеселее провести вечер. - Так что ты приходи и принеси картишки: сразимся в преферанс.
Козюкин понял, что Найт называл «картишками».
Он не обратил внимания на шум остановившейся внизу, у парадной, машины: это был привычный уху шум улицы. Только когда в прихожей раздались условные звонки, он понял, что приехал «лейтенант», и поморщился, - как некстати! Вообще эти приемы на дому надо кончить: неровен час, причешут одной гребенкой.
Ольшанский вошел в комнату стремительно, не здороваясь с хозяином, и Козюкин с ужасом почувствовал, что случилось что-то непоправимое. Он пошел вслед за Ольшанским, на ходу повторяя одно и то же:
- Что?.. Что?.. Что?..
- Где хозяин?.. - выдохнул Ольшанский.
- Там… Мы с ним встречаемся… сегодня.
- Передайте ему - я должен исчезнуть… Я открыт. Где мои чертежи, давайте их сюда… Скорее, ну!
Теперь Козюкин быстро захлопнул окно, словно их могли услышать с улицы, и повернулся к Ольшанскому.
- Так зачем же вы тогда приехали ко мне? - крикнул он.
Ольшанский только усмехнулся:
- Да нечего вам орать, - пока они найдут меня, я буду далеко. Они не знают, что я у вас. Я ведь тоже не лыком шит.
Козюкин мало-помалу успокоился, и вдруг у него мелькнула ясная мысль: удрать вместе с Ольшанским; в конце концов, он тоже не лыком шит, а это довольно верная возможность наконец-то очутиться там, за рубежом… Он так и сказал Ольшанскому. Тот раздумывал недолго, кивнул: «Собирайтесь. Ничего лишнего», - и пошел в соседнюю комнату разыскивать в буфете коньяк.
«Ничего лишнего» Козюкин и не собирался брать. У него был ящичек, обтянутый сафьяном: там хранилось золото и драгоценности. Он скупал их на все свободные деньги, потому что деньги - это прах, он уже «погорел» на денежной реформе и больше не хочет.
Пока Ольшанский наливал рюмку и, чавкая наспех, закусывал яблоком, Козюкин сгреб из ящика все свои бумаги, письма от женщин, их фотографии и сунул в камин. Розовый огонек пробежал по бумаге сначала нехотя, потом вспыхнуло яркое пламя, и бумага начала сворачиваться, коробясь и чернея. По сгоревшим уже листкам пробегали огненные червячки…
Он снял с полки книгу, где были вклеены сведения, переданные ему Ольшанским. Оставалось распороть обложку бритвой, когда снова в прихожей раздался звонок. Козюкин вздрогнул и порезал себе бритвой палец…
О том, что операция закончена успешно, Курбатов докладывал Москве сам: это было его почетное право, и генерал охотно предоставил это ему. Вот теперь Курбатов волновался, и полковник Ярош, подмигнув лукаво, спросил, когда майор повесил трубку:
- Что сердце у вас так стучит, товарищ майор?
Если б он мог крикнуть: спасибо тебе, Отчизна! Спасибо, Москва! Спасибо, мой народ, для которого я живу и работаю, за те ласковые слова, что сказаны мне. Я - твой верный слуга, один из стальной гвардии чекистов, выращенной, закаленной народом и партией…
Курбатов взволнованно отошел от стола. Генерал и полковник с улыбкой следили за ним. Курбатов обернулся к генералу:
- Но операция еще не совсем закончена, товарищ генерал? Есть еще Шредер, немецкий агент R-354.
- Мы не забыли о нем, - ответил генерал. - След Шредера обнаружен. - Он нахмурился и отошел к окну: - Стало быть, операция закончена… А борьба, товарищи… Борьба продолжается.
1953-1954 г.
Москва -Ленинград
