Я вернулся домой уже засветло. Влез в окно и только начал было раздеваться, как в дверь постучали, и мать проснулась. Мне пришлось сделать вид, что я не раздеваюсь, а одеваюсь, и начать застегивать пуговицы, которые я только что расстегнул.

- Кто там? - спросила мать спросонья, поднимаясь с постели.

- Спи, мама, спи, - сказал я, - сейчас Открою. Нечаянно мать толкнула отчима, он проснулся и с удивлением смотрел на нас. Часы-ходики показывали половину пятого, и, не слыша стука, отчим не мог понять, о чем мы говорим в такое раннее время. Я побежал открывать. Теперь стучали сильнее. Видимо, гостя одолевало нетерпение.

- Кто там? - спросил я.

- Откройте! Откройте! - услышал я женский голос.-Важные новости!

Как назло, ключ не поворачивался в замке, а в дверь всё стучали торопливо и громко.

Наконец замок щелкнул, и дверь открылась. Передо мной стояла Баш, вдова банщика. Она была очень взволнована. Лицо ее было потным, и рука, которой она придерживала у подбородка шаль, дрожала.

- Где твоя мать, мальчик?-сказала она.

Я смотрел на нее с удивлением и испугом.

- Что с вами, Баш? - спросил я. - Сейчас еще рано, мать спит.

Вдова вошла в комнату. Она тяжело дышала и присела на стул передохнуть.

- Разбуди ее, мальчик, - сказала она, - я принесла ей важные новости.

За моей спиной скрипнула дверь. Я обернулся, Мать моя, бледная, но спокойная, стояла в дверях.

- В чем дело, Баш? -у спросила она. - Что случилось?

Вдова подошла к ней и обняла ее за плечи.

- Хорошие новости, Гуризад, хорошие новости. Ночью приехал человек из Мертвого города. Мехди не обманщик. Он чудесным образом исцеляет больных и калек.

Мать опустилась на скамейку и заплакала, улыбаясь и громко всхлипывая.

- Я боюсь этому поверить, - сказала она. - Он такой хороший человек, Сулейман. Он был бы так счастлив, так счастлив…

Баш обняла ее, и они стали обе плакать, по женской привычке плакать и с горя и с радости. Вышел отчим и знаком потребовал, чтобы ему объяснили, что случилось.

Я написал на грифельной дощечке, что Баш говорит, будто бы Мехди совершает чудеса, и мать надеется, что он вылечит его, Сулеймана. Отчим засмеялся, но мать схватила его за руку.

- Нет, нет, ты не смейся, - заговорила она, забыв, что он не слышит, - не надо смеяться. Ведь бывали же такие случаи. Почем знать, может быть, это правда…

Отчим глядел на нее с удивлением, и она, вспомнив, что он глухонемой, заплакала снова. Баш, толстую вдову банщика, одолевало желание рассказать еще кому-нибудь новости, и поэтому, распрощавшись с нами, она пошла дальше по улице стучать в двери и говорить заспанным людям, что в Мертвом городе народу явился имам и творит чудеса. Но мы не остались одни после ее ухода. Сначала пришли две соседки, сестры Гюлькаровы, и спросили, когда мы едем. Мать смущенно взглянула на меня и пробормотала что-то невнятное. Потом забежала подруга по артели и сказала матери, чтобы она не беспокоилась из-за прогула, так как завтра выходной день, а послезавтра она попросит свою сестру заменить мать на работе. А потом начали заходить одна за другой соседки, знакомые и подруги, так что у нас не смолкали разговоры, и дверь непрерывно хлопала. Отчим ушел в свою мастерскую очень сердитый. Он не любил, когда много говорили о его несчастье.

Я никогда не понимал и, наверное, никогда не пойму, каким образом распространяются слухи. Когда я вышел из дому, чтобы найти Бостана и обсудить с ним последние вести, весь город знал уже о том, что чудеса произошли. Об этом говорили на улицах, на базаре, в саду, на площади. Почти все при этом смеялись и подшучивали над имамом. Товарищи мои по школе тоже всё уже знали и хотя, конечно., не верили, но затеяли, однако, интересную игру в исцеления. В игре участвовали калеки, имам и доктор Коган. Имам пытался излечить калек, но у него ничего не выходило. Калеки вместе с доктором Коганом гонялись за ним, а имам должен был спастись на небо, то есть забраться на гранатовое дерево. Мне предложили быть доктором Коганом, но я отказался, так как спешил разыскать Бостана.

Однако, сколько я ни рыскал по городу, Бостана нигде не было. Я обошел все места, где он обычно проводил все свое время, но он словно сквозь землю провалился. Я спрашивал о нем у знакомых ребят, у сторожа в саду, у продавцов на базаре, - никто его сегодня не видел.

Потеряв надежду, я пошел домой. На углу, возле мясной лавки, где продавали баранину, стояло человек десять женщин и наперебой говорили о чудесах. Я постоял, послушал. Худая высокая женщина, жена повара из шашлычной, рассказывала, что Мехди, исцеливший вчера сто пятьдесят человек, спустился с неба по шелковой лестнице. Ей возражала горбоносая старуха, мать продавца пахлавы. Она говорила, что, во-первых, Мехди пришел не с неба, так как это наш здешний мулла, который приехал в Мертвый город на автобусе, а, во-вторых, калек было не сто пятьдесят, а только десять, потому что ста пятидесяти во всем Мертвом городе и набрать нельзя. Жена повара не стала спорить и сказала, что это не важно. Мулла мог сначала приехать в автобусе, потом подняться на небо и сойти обратно по шелковой лестнице. Что же касается до количества исцеленных, то если он исцелил не сто пятьдесят, а только десять, то лишь потому, что калек не хватило, а если б хватило, то он, наверное, исцелил бы сто пятьдесят и даже больше.

Мне стало противно слушать все эти глупости, и я пошел домой.

В нашей комнате Сидели соседки и толковали о том же. Отчим уже вернулся. Мать хлопотала по хозяйству, взволнованная, разгоряченная, и время от времени присаживалась на скамью послушать разговоры. Тогда соседки все сразу набрасывались на нее. Они говорили, что она - несчастная женщина и что Сулейман - несчастный человек, и если доктора ничем ему не могли помочь, она обязана обратиться к Мехди.

Дослушав до этого места, мать снова вскакивала и погружалась в хозяйственные хлопоты, а соседки продолжали трещать и советовать. Когда я пришел, мать выбранила меня неизвестно за что, стала кричать, что я ее в гроб вгоню и что если бы отчим был здоров, то я не посмел бы себя так вести. Я, конечно, только пожал плечами и сказал, что отчим тут ни при чем и вообще, я сейчас ухожу с ребятами в лес. Мать раскричалась еще больше и сказала, чтобы я никуда сегодня не смел уходить, потому что, наверное, ей понадоблюсь. Мне было интересно, чем все это кончится, и я с удовольствием остался дома, однако сделал огорченное лицо и сказал, что я не пойду, если она не хочет. Но, вообще говоря, школьные каникулы предназначены для того, чтобы ребята гуляли и отдыхали.

Мать сунула мне кусок пахлавы, потом горсть орехов, два граната и кучу инжира. Собрав это все, я уселся в уголке и стал кушать. Когда отчим пришел обедать, оказалось, что, несмотря на то, что мать целый день хлопотала по хозяйств у,обед все-таки не был готов. Отчим не рассердился, а ласково улыбнулся матери. Зато с соседками он обошелся сурово, и те, погалдев еще немного, постепенно замолкли и разошлись. Мы наконец остались одни, и я был очень доволен, потому что мне ужасно на доела вся эта суматоха.

Мать возилась у печки, а мы с отчимом сидели за столом. Потом мать подозвала меня.

- Гамид, - сказала она, отвернувшись и глядя в сторону, - напиши ему на доске, что я очень прошу. .. Чтоб он это для меня сделал… Напиши же скорее, чего ты стоишь, как пень.

Я, конечно, понял, чего она хотела, и написал, что мать просит Сулеймана поехать с ней вместе к имаму в Мертвый город. Отчим рассмеялся и написал в ответ, что все это глупости и что он никуда не поедет, а будет работать по прежнему и как-нибудь проживет.

- Господи, - сказала мать, - ну что за несчастье! Отчего это я должна мучиться? Вот брошу все и уйду. - И она так загремела горшками, что я даже испугался.

Обедали мы молча, а после обеда мать послала меня купить пуговиц и белых ниток, без которых, по-моему, могла бы спокойно обойтись, так как ничего шить не собиралась. Я заодно попытался еще раз найти Бостана, но его по прежнему нигде не было. Вернувшись, я застал мать и отчима сидящими рядом. Одной рукой отчим обнимал мать, и у матери было счастливое лицо. Увидя меня, она смутилась и стала убирать посуду. Я отдал ей нитки и тут только спохватился, что купил вместо белых, как она меня просила, черных, но мать не обратила на это внимания, и уж, конечно, не я стал напоминать ей об этом.

Вместо того чтобы уйти в мастерскую, отчим стал убирать свой рабочий стол, а мать подозвала меня и сказала сердитым голосом:

- Мы завтра уезжаем. Побудь вечером дома, поможешь мне собрать вещи.

- Куда уезжаем? - спросил я.

- В Мертвый город, - ответила мать и вдруг закричала:- Ну, чего ты смотришь на меня? Неужели тебе нечего делать?

На самом же деле она кричала потому, что ей было неловко передо мной, но я не показал вида, что понимаю это.

Как всегда перед отъездом, хлопот было много. У отчима были срочные заказы, которые он хотел закончить, и стук его молотка раздавался до поздней ночи. Мне нужно было сказать ребятам из нашего класса, что я уезжаю, и попросить их записывать для меня уроки, если мы не вернемся к началу занятий. Кроме того, меня все время гоняли то за веревками к соседям, то на почту - узнать, когда идет автобус, то в лавку - купить баранины, которую мать хотела изжарить на дорогу.

Вечером к нам опять собрались соседки и подняли снова такой галдеж, что уж совсем ничего нельзя было понять. Я даже позавидовал отчиму и подумал, что если бы я был глухонемым, еще неизвестно, согласился ли бы я исцеляться.

Часов около девяти опять пришла вдова банщика, толстая Баш. Она расцеловалась с матерью, обе они прослезились, и Баш стала помогать матери по хозяйству, отчего шум и суматоха усилились вдвое. Наконец, к общему удивлению, оказалось, что все готово и больше делать нечего. Мать, усталая и замученная, уселась на скамью. Тут вдруг выяснилось, что говорить совершенно не о чем, и все замолкали. В сущности говоря, гостям давно бы уж следовало уйти, но они всё сидели, и когда молчание становилось слишком долгим, кто-нибудь в тысячный раз говорил, что надо надеяться, что теперь все пойдет к лучшему, или что-нибудь в этом роде. В тишине раздавался стук сапожного молотка, это мой отчим торопился кончить заказы, а потом все услышали, как на улице стучит об асфальт деревянная палка. Это слепой корзинщик Мамед шел к нашему дому. Стук приближался, и все невольно вслушивались и ждали. Палка царапнула о стену - это Мамед щупал дорогу, палка с негромким скрипом поползла по фундаменту нашего дома и наконец стукнула в дверь. Слепой старик вошел в комнату.

- Здравствуйте, - сказал он, подняв кверху белесые и пустые глаза. - Ты здесь, Гуризад?

- Здесь, здесь, - ответила мать. - Здравствуй. - Она пошла старику навстречу, взяла его за руку, довела до скамейки и усадила. Мамед пожевал старческими своими. губами. с

- Едешь? - спросил он наконец.

- Еду,- негромка ответила мать. Мамед покачал головой .

- Значит, думаешь, муж заговорит?

Мать молчала. Мамед нахмурился. Седые лохматые брови сошлись над переносицей.

- Посмотри на меня, Гуризад,- сказал он.- Я старик. Я слеп. Я не вижу ни людей, ни травы, ни неба. Я стар, одинок и слеп. Как думаешь ты, я счастлив?

В комнате было тихо. Женщины сидели испуганные и молчаливые. Старик в самом деле был страшен. Он говорил медленно, негромко и однотонно. Но чувствовалось, что ему хочется кричать. В это время отчим мой поднял голову и, увидя Мамеда, весело улыбнулся ему. Всем стало еще неприятней: вот глухой человек невпопад улыбается слепому, а слепой даже не видит этой улыбки.

- Я несчастлив, Гуризад, - продолжал слепой. - Я плету свои корзины и разношу их заказчикам и я уже не помню, какого цвета гранат и как выглядит лицо человека.

Он встал и стоял высокий, худой, опираясь на палку, поднимая морщинистое свое лицо.

- Но я не пойду,- сказал он и с силой стукнул палкой об пол,- я не пойду ни в мечеть, ни к мулле, ни к Мехди. Я знаю, что все они жулики и вруны. Я знаю, что все это ложь с начала и до конца. Я много лет живу в Советской стране, и советская власть меня многому научила. И когда я говорю, что не верю, так я не верю совсем и уже навсегда.

Он замолчал и сел, дрожа от волнения. Старик ослабел, и, когда он заговорил опять, голос у него был хриплый и дребезжащий.

- Кто у тебя, Гуризад?- спросил он.

- Мои соседки пришли попрощаться со мной, - ответила мать. Мамед кивнул головой.

- Слушайте, женщины, - сказал он, - этот мулла, о котором говорят, что он Мехди, до сих пор скрывавший свое имя, недавно обсчитал меня, бедного старика, на пять рублей и отдал только тогда, когда я пригрозил обратиться к судье. А теперь Гуризад пойдет к нему и будет смотреть на него, как на бога. Мне стыдно за тебя. Гуризад.

Опять наступило молчание. Старик шептал что-то про себя и качал головой. Мать тихо плакала, а отчим стучал молотком. Потом мать заговорила:

- Мамед,- сказала она,- за что ты ругаешь меня, темную женщину? Я и сама не знаю, верю я или не верю. Но мне хочется испытать. Думаешь, мне самой не стыдно? Мне стыдно, Мамед. Мне перед собственным сыном стыдно.

Мамед поднял голову.

- Мальчик,- сказал он,- ты здесь?

- Здесь,-ответил я неуверенно. По совести говоря, я побаивался старика, когда он сердился.

- Скажи своей матери, мальчик, что думаешь ты? Должна ли она идти на поклон к обманщику?

Все смотрели на меня и ждали моего ответа, только мать смотрела в другую сторону. Я нахмурил брови и наморщил лоб, чтобы показать, что я размышляю. В памяти моей мелькнул вчерашний разговор у Баширова, и я ответил, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и с достоинством:

- Мать права, Мамед. Я тоже не верю мулле и думаю, что он обманщик. Но пусть она поведет к нему Сулеймана, чтобы все убедились в этом.

Мать повернулась ко мне и посмотрела на меня благодарными глазами. Мамед встал.

- Хорошо,- сказал он,- мальчик прав. Я тоже поеду в Мертвый город и пойду к Мехди. И когда он откажется вернуть мне зрение, я скажу всем, я буду везде рассказывать, как муллы дурачат народ и издеваются над человеческим горем.

Он постоял еще несколько секунд неподвижно, а потом, ощупывая палкой пол, бормоча что-то, медленно и неуверенно переставляя ноги, пошел, к дверям и долго спускался по ступенькам крыльца и долго потом стучал палкой по асфальту.

Как-то после его ухода разговоры не клеились. Соседки быстро распрощались и разошлись, а мы легли спать, чтобы хорошо выспаться перед дорогой. Ночью я проснулся оттого, что мать, наклонившись надо мной, целовала мое лицо и гладила мои волосы.

- Ты славный мальчик,-шептала она,-ты мой хороший сын. Ты понимаешь, как трудно твоей матери.

Я сделал вид, что продолжаю спать, но и сейчас уверен, что мать знала, что я не сплю и слышу ее слова.

Утром мы повесили на дверь нашего дома большой неуклюжий замок, приклеили к старому карагачу объявление: «Мастерская закрыта ввиду отъезда мастера», и всей семьей уехали в Мертвый город, чтобы увидеть настоящее чудо.