Мы так заслушались седого человека, что не заметили, как автобус остановился у небольшой железнодорожной станции. Некоторым пассажирам здесь предстояла пересадка на поезд, а мы сошли, чтобы продолжать наше путешествие в другом автобусе, направлявшемся отсюда в горные районы. Среди пассажиров, ожидавших прихода машины, я увидел слепого корзинщика Мамеда. Мы подошли к нему, и мать удивленно спросила, каким образом он очутился здесь раньше нас. Мамед объяснил, что он попросился на попутный грузовик, и его, слепого человека, охотно согласились довезти.
Спутники распрощались снами. Пожилая армянка дала мне кисть винограда, молодой человек, ехавший жениться, пожаловался нам на прощанье, что поезд идет только через четыре часа. Мать спросила у винодела, кто этот человек, рассказывавший нам про Мертвый город. Винодел сказал, что это знаменитый в стране садовод, выращивающий у себя в саду лимоны величиной с дыню и огромные сладкие апельсины.
А седой человек, улыбаясь, раскланялся со всеми и, вскинув на плечи мешок, отправился легкой и молодой походкой на станцию.
Через час мы снова сидели в машине. Дорога шла сначала низиной, мимо хлопковых полей, потом начались предгорья, безлесные, опаленные солнцем холмы.
Разговор в автобусе возвращался все время к Мехди. Здесь знали о нем подробней и больше. Рассказывали, что много лет он скрывался под видом простого муллы, изнурял себя постом и молитвой. Во сне ему было дано указание явиться народу и чудесами убедить сомневающихся в своей божественной силе.
По мере того как мы приближались к Мертвому городу и новые пассажиры подсаживались к нам но стоянках, в автобусе раздавалось все меньше шуток над тем, что мы едем к Мехди, чтобы исцелить отчима, и матери уже не приходилось краснеть.
Дорога поднималась в гору. Глядя назад, я увидел бесконечные хлопковые поля и сотни людей, собиравших хлопок. Наступил вечер. Солнце спустилось за вершину пологого холма.
Становилось прохладно - то ли от приближающейся ночи, то ли от высоты. Я уснул, утомленный непрерывной ездой и тряской. Спал долго и проснулся от толчка. Машина резко остановилась. Было уже почти темно. Шофер, высунувшись из кабинки, кричал прохожему, который стоял на краю дороги, опираясь ка посох:
- Кериб, это ты?
Прохожий сделал несколько шагов и очутился в свете автомобильных фар. Это был седой старик с умными, живыми глазами.
- А-а, Кериб! - закричали пассажиры. Кто мог, открывал окна и высовывался наружу.
- Здравствуйте, здравствуйте! - говорил Кериб, улыбаясь. - Доброго путешествия!
Пассажиры кивали головами.
- Спасибо, спасибо! Откуда ты и куда?
- Из столицы, - сказал старик. - Я выступал на олимпиаде народного: творчества.
- Конечно, тебя наградили? - спросил шофер.
Кериб пожал плечами.
- Комиссия оценила мои труды выше, чем они стоят.
Он довольно и весело улыбнулся в бороду.
- Я награжден премией, и мне оказано много чести перед другими ашугами и певцами. А куда направляетесь вы?
Тут все наперебой стали ему рассказывать о Мехди, появившемся в Мертвом городе, и о чудесах, которые там будто бы произошли. Ашуг слушал внимательно, покачивая головой, но не говорил ничего и ничем не выражал своего мнения. Пассажиры перебивали друг друга и без конца сообщали всё новые и новые подробности, всё новые и новые слухи. Кериб поднял руку. .
- Найдется ли у вас,-спросил он,-для меня место?
Все стали кричать, что, конечно, найдется и что как бы могло не найтись место для такого человека. И когда Кериб подошел к подножке, много рук протянулось к нему, чтобы помочь ему влезть в автобус.
Мы снова поехали. Одно время я развлекался зрелищем зайца, попавшего в яркий свет фар. Со всех ног он мчался впереди машины и долго не сворачивал в сторону. Черные горы громоздились по краям дороги, такие обманчивые в темноте. Камни казались мне зверьми, притаившимися для прыжка, деревья, цеплявшиеся за скалы, казались людьми, карабкавшимися вверх. Иногда внизу серебряной чешуей отсвечивали горные речки, иногда раздавался хохот шакалов, и я вспоминал книги об интересных и опасных приключениях, прочитанные мною.
Взошла луна. Мы проезжали над узким и глубоким ущельем, и на той стороне ущелья я увидел прилепившиеся к скале развалины старой крепости. В лучшем свете они выглядели таинственно и печально, и можно было разглядеть пустые глазницы окон, полуразрушенные стены и обвалившиеся башни. Я спросил у матери, как построили эту крепость, потому что я не видел дороги, ведущей к ней, а только гладкий и неприступный камень.
- Это надо знать, мальчик, - сказал ашуг,- это знаменитая крепость Ибрагим-хана. Неужели учитель тебе не рассказывал ее истории?
Мне было стыдно сказать, что я не помню никакой истории, и я протянул:
- А-а, это она и есть крепость Ибрагим-хана? - как будто бы мне было все известно о ней.
Я смотрел на крепость и старался угадать, какая история связана с ней и что видели на своем веку эти камни. прилепившиеся к обрыву. Я смотрел на крепость до тех пор, пока она не скрылась за поворотом.
Стекла дребезжали негромко и монотонно. Многие спали, облокотившись на соседа или на мешок с вещами, храпели и бормотали во сне. Дорога вилась, и у края дороги сразу начинался обрыв, так что, если бы автобус поехал прямо, он свалился бы в пропасть такой глубины, о которой даже страшно подумать. А над дорогой на крутых склонах горели костры и спали верблюды, даже-во сне мерно покачивая головами. Бараны, сбившись в кучу, стояли и грелись друг о друга, и вокруг костров в беспорядке спали кочевники. Приближалась осень. С горных пастбищ, с альпийских лугов кочевники гнали скот в жаркие степи. Огромные овчарки, белые и лохматые, с лаем выскакивали на дорогу и гнались за нами. Кочевья остались позади, и снова было безлюдье, хохот шакалов и молчанье темных гор.
Скоро спал почти весь автобус. Слепой Мамед посапывал, раскрыв рот, отчим положил голову матери на плечо, мать вздрагивала во сие, а старый ашуг Кериб не спал и думал о чем-то. Он, я да еще шофер - только мы трое не спали.
А потом автобус еще раз круто свернул, и неожиданно открылась широкая котловина. Десятки кочевых племен ночевали здесь вместе со своими стадами. Пылали костры, спали стада баранты, и большие овчарки сновали между кострами, то выскакивая из темноты на свет, то вновь попадая в темноту. Мы проезжали мимо кладбища. В темноте я разглядел надгробья мусульман, похожие на кости, воткнутые в землю, и белые могильные плиты с крестами, - сотни крестов и сотни надгробий. Люди спали на земле, завернувшись в плащи и одеяла. Когда свет фар при повороте скользнул по кладбищу, я увидал собаку, пробиравшуюся, поджав хвост, между людьми и могильными плитами, и верблюда, одиноко стоявшего под черным звездным небом.
Потом начались дома, под колесами автобуса были каменные гладкие плиты. Мы въехали в Мертвый город и, завернув, остановились на почтовом дворе.
Здесь же, на почтовом дворе, мы спали, растянувшись на скамьях, покрытых коврами, пока утренний холод не разбудил нас.
За ночь облака вошли в город, и белый туман затянул улицы так, что даже камни под ногами не были видны и заглушенные звуки казались странными и неясными. Вот льется из фонтана вода на камень у самой твоей руки, а кажется, что это в далеком ущелье не умолкая гремит водопад. Вот издали доносится крик осла, а ты сторонишься, думая увидеть у плеча добродушную ослиную морду. И даже, когда разговариваешь с человеком, голос его то близок, то далек, то громок, то тих и неясен.
Мы шли по улице, с трудом отыскивая дорогу. Мягкие подошвы шаркали по камням, невидимые пешеходы шли рядом с нами, направляясь туда же, куда направлялись мы. Они то появлялись, то исчезали снова, темные, призрачные фигуры.
В тумане мы слышали обрывки фраз и разговоров, перешептывания женщин и резкие голоса мужчин. Мы шли, взявшись за руки, чтобы не потеряться, и мать торопила нас. Она боялась, что Мехди, взятый когда-то на небо восьмилетним мальчиком и вернувшийся к своему народу, устанет совершать чудеса и отчим навсегда останется глухонемым калекой.
Улица кончилась. Мы узнали это потому, что оборвались стены домов, тянувшиеся вдоль нашего пути, и под ногами были не камни, а мягкая, мокрая трава. С трудом различая тропинку, мы спустились по покатому склону, и снизу до нас доносился негромкий ропот, как будто шумела речка или шурша осыпались камешки. И снова возникали в тумане обрывки фраз и разговоров, вздохи и возгласы невидимок.
- Больной держит тарелку, - говорили в тумане, - у места, которое болит. Лекарь стреляет в эту тарелку из лука заговоренной стрелой и убивает болезнь.
И туман отвечал:
- Можно еще лить воду на голову или вбить гвоздь у порога…
Голоса заглохли, и с другой стороны возникли новые. Где-то шамкала старуха:
- Вдов запрягают в хыш и пашут русло реки, а есть заклинание «челескесмек». Берут семь волос больного и семь ниток, смешивают в один пучок и режут над головой, приговаривая: «Освобождаю тебя от кошки, от собаки, от джинов и от шайтанов…»
Мы обогнали старуху. Она выплыла из тумана, опираясь на палку, черная, горбоносая, торопилась, спотыкалась, шамкала беззубым маленьким ртом, и за ней гуськом, опираясь на палки, брели другие такие же горбоносые и черные старухи и кивали головами, слушая ее бормотанье. Еще минута, и они пропали в тумане, и старушечий голос заглох. Только стук палок еще доносился до нас.
Теперь воздух был уже не так тих и спокоен. Легкий ветерок колыхал туман, и клубы пара медленно ползли мимо нас, белые в белом, как пенка в молоке. И все чаше я чаще проступали в тумане нелепые фигуры людей. Они окружали нас тесней и тесней, неизвестные люди, лица которых нельзя было разглядеть. Мы пробирались между могильными плитами и камнями. Мать упрямо тащила нас за руки- вперед и вперед, и люди, неожиданно возникавшие перед нами, молча уступали ей дорогу. Отчим недовольно морщился и показывал знаками, что он устал и дальше идти не хочет, а мне было интересно. Потом из тумана показалась знакомая фигура. Мамед брел нам навстречу, палкой ощупывая надгробья.
- Выведите меня на дорогу, добрые люди, - просил он, - выведите меня на дорогу.
Мать окликнула его, и он, седой старик в белом тумане, заговорил злым и насмешливым голосом:
- А, добрая Гуризад, легковерная женщина, у меня для тебя хорошие новости! - Он засмеялся нехорошим смехом. - Нас с тобой обманули, Гуризад.
Я почувствовал, как у матери задрожала рука.
- Что случилось? - спросила мать. - Ну, говори же…
Старик смеялся и мотал головой.
- Нас с тобой обманули, Гуризад. Чудес не было. Никто никого -не исцелял. Это выдумали торгозки на базаре, сплетницы, пусть бог им даст нелегкую смерть.
Мать опустила мою руку. На нее было жалко смотреть.
- Мамед, - сказала она, - неужели это правда?
И в это время подул ветер. Так бывает в горах: ветер налетает внезапно. Он врезался в облако, неподвижно лежавшее на Мертвом городе, и стал рвать его на клочья. Туман, оседавший росой на камнях, колыхнулся, дрогнул и понесся стремглав над могилами и людьми. Ветер теснил его, гнал все дальше и дальше и наконец бросил в ущелье. Тогда с чудовищной высоты обрывов стали медленно низвергаться огромные облачные водопады. Голубое небо открылось над нами, солнце весело и свободно бросало к нам свои лучи, и мы увидели всё вокруг нас.
Кладбище находилось в котловине, окруженной горами. Толпа заполняла ее до краев. Сотни людей стояли не двигаясь и смотрели в центр котловины. Таи была раскинута белая палатка, а перед палаткой были разостланы ковры. Человек в белом стоял на коврах, молитвенно подняв руки к небу.
С тех пор прошло много времени, но каждый раз, бывая в больших театрах, где внимательная публика ждет с нетерпением начала, я вспоминаю этот момент. И когда по невидимому сигналу занавес взвивается вверх и на сцене стоят нарядные, готовые начать представление актеры, наступает короткий перерыв. Уже поднят занавес, а актеры еще молчат и не двигаются. Еще секунда - и все задвигалось и зашумело. В эту секунду я вспоминаю облако, сдернутое ветром, молчаливую толпу и на ковре неподвижного человека в белом.