Он был студентом университета. В 1915 году его с третьего курса забрали в армию. Так как он учился на факультете востоковедения и знал иранские и тюркские языки, его немедленно отправили в Стамбул, в штаб немецких войск, посланных в помощь их союзникам. Вот тут-то и началась его дружба с полковником Шварке, которую он так проклинал потом.
Надо полагать, молодой офицерик оказался не последним учеником у полковника. Во время войны он несколько раз совершал небольшие прогулки на русский Кавказ и в Туркестан, Эти прогулки стоили царскому командованию нескольких взорванных мостов и сожженных бензинохранилищ, а «способный» юноша получил чин капитана. Тут кончилась война.
Он утверждал, что по окончании войны двенадцать лет он занимался мирными занятиями. Отец его имел в Пруссии несколько мануфактурных магазинов, и он эти годы будто бы только и занимался делами отца. Возможно, что это и так, для нас с тобой это не имеет значения.
Как бы то ни было, в 1931 году (следи внимательно за датами) он получил повестку из штаба - явиться в такую-то комнату в таком-то часу. Он подробно рассказывал нам об обстоятельствах этого посещения. Он явился в штаб, отрапортовал сидевшему за столом офицеру: «Капитан запаса Адольф Мертруп». И, боже ты мой, как же он обрадовался, когда офицер поднял голову!
- Добрый день, Мертруп, - сказал он. - Да бросьте вы тянуть руки по швам. Присаживайтесь. Вы немного постарели за эти двенадцать лет, но все-таки у вас еще очень бравый вид.
Они пошутили и посмеялись, как полагается двум старым приятелям, а затем Шварке (офицер, сидевший за столом, был полковник Шварке) спросил:
- Вижу у вас в петлице свастику. Стало быть, вы по прежнему настоящий немец?
Наш капитан с гордостью ответил, что вот уже третий год он командует у себя в околотке штурмовым отрядом, и если «красные» в его городе не могут теперь досчитаться человек так двадцати, то кой-какая заслуга его в этом деле есть.
- Хейль! - сказал капитан.
- Хейль!
Сидя в креслах, они обменялись приветствиями.
- А теперь, - сказал полковник по-арабски, - как ваши знания восточных языков? Вы не забыли их?
Мертруп ответил ему по-турецки:
- Нисколько не забыл, господин полковник.
- Прекрасно, Мертруп, - по-персидски продолжал разговор его начальник. - Будущая армия нуждается в офицерах, владеющих восточными языками так, как вы. Ну, а ваш театральный талант не изменил вам? Напомните-ка мне, как выглядели слепые нищие на самаркандском базаре.
Капитан ему напомнил. Он встал, сгорбился, вытянул перед собой трясущуюся руку с воображаемым посохом и прошелся по кабинету, гнусавя по-узбекски: «Добрые люди, помогите слепому старику перейти дорогу». Полковник, глядя на него, одобрительно кивал головой. Что ж, когда этот молодчик показывал свои фокусы у меня в кабинете (я как-то раз попросил его об этом одолжении), я тоже одобрительно кивал головой. Работал он, что говорить, мастерски.
- Очень хорошо, Мертруп, - сказал ему полковник по-азербайджански. - Я искренно рад, что опять буду работать вместе с вами.
Если верить капитану Мертрупу, эта любезность не очень-то его тогда обрадовала. Три отцовских лавчонки в его руках превратились в солидное торговое предприятие, и жилось ему все эти годы совсем недурно. Но он сам всегда учил своих подчиненных, получив приказ, рассуждать поменьше, и сам всегда стремился в этом отношении быть им личным примером. Поэтому он встал, вытянул руки по швам и сказал господину полковнику, что он счастлив вернуться к исполнению своих обязанностей.
- Вы вернетесь к ним через неделю, - кивнул полковник. - Устройте за этот срок свои личные дела. Нам предстоит небольшое путешествие.
Таким образом, дней десять спустя, на Белорусском вокзале в Москве сошли с поезда два туриста - один был журналистом из Цюриха, швейцарским гражданином, другой - профессором Гейдельбергского университета, интересовавшимся следами иранской культуры на нашем Востоке.
Мертруп утверждает, что он поначалу ничего не знал о цели своей поездки. Полковник ему приказал одно: приглядывайтесь, осматривайтесь, прислушивайтесь ко всяким разговорам, запоминайте хорошенько все, чем живут люди в этой стране.
Они объехали твои родные места, и там, у тебя на родине, полковник мимоходом поручил своему помощнику взять на себя одно дело. Цюрихский журналист явился на прием к Фейсалову, который в то время сидел еще на большой работе, и побеседовал с ним по душам. Мы знали о прошлых партийных грехах этого господина, и вот еще лишнее подтверждение нашей излишней мягкости к людям этого сорта, - мы все-таки в то время пытались сохранить его для партии, верили его покаянным словам и не снимали с работы. Цюрихский журналист и бандит с партийным билетом в кармане остались довольны друг другом.
Вое было шито-крыто.. Мы раскусили господина Фейсалова только четыре года спустя. Четыре года мы верили в его искренность.
В эти дни капитан Мертруп скучал и бездельничал в гостинице один, потому что его спутник пропал на восемь суток. На девятые сутки он появился в гостинице, сказал, что все идет очень хорошо, но на некоторых людей, на которых он прежде рассчитывал, рассчитывать больше не приходится.
- Оказались идиотами, - коротко пояснил он. - Дали себя околпачить.
И он рассказал об одном старике-крестьянине, бывшем унтере турецкой армии, который во время войны служил с ним в Сирии и в Палестине. Старик прогнал его, своего начальника, когда тот явился к нему в образе нищего с поддельными лишаями на лице. Прогнал, но не схватил и не задержал его. Этот старик был твой дед.
И в этот же день полковник Шварке приказал своему помощнику уплатить по счету в гостинице и уложить чемоданы. Дело сделано, они возвращаются домой. Капитан был в недоумении. Неужели вся его миссия заключалась в том, чтобы четверть часа побеседовать с господином Фейсаловым, передать ему привет и кое-какие указания от его зарубежных друзей и десять тысяч на мелкие расходы?
Эта беседа по душам оказалась проще простого. И он был обижен, - черт возьми, на такую работу не посылают капитанов, хотя бы и отставных!
Вечером они встретились с полковником на вокзале. Шел дождь (вспоминал он после об этом вечере), и они стояли на перроне под навесом, ждали поезда.
- Мертруп, - заговорил вдруг полковник, - месяца через два вы вернетесь сюда. Вам предстоит большое дело.
Капитан, разумеется, ответил, что он не боится больших дел.
- Да, но это совсем особое дело, Мертруп, - покачал головой полковник. - Вы вернетесь сюда не в спальном купе. Придется перейти границу и провести за собой группу человек в десять. Сумеете ли вы это сделать, дорогой мой?
Мертруп сказал, что в прежнее время ему случалось переходить границы и не одному иногда, а в компании. Полковник ответил, что перейти границу это еще не все. Здесь, сказал он, есть два местных уроженца, бывшие рядовые из константинопольской школы, вернувшиеся на родину по окончании войны. Если их не раскулачат в ближайшие два месяца, они приютят капитана Мертрупа и его друзей. А затем, затем капитан и его друзья обратятся в калек. Один из них уйдет сухоруким, другой эпилептиком, третий глухонемым.
- Вы, Мертруп, - сказал полковник, - уйдете слепым. Я помню, что этот фокус с искусственными бельмами у вас получался не плохо.
Капитан сказал, что этот фокус он может повторить в любое время. Две недели он как-то бродил вблизи английских лагерей, не вызывая никаких подозрений. Это трудно, но недели две-три продержаться можно.
- Да, Мертруп, - покачал головой полковник, - но речь идет о том, что обратиться в слепого вам предстоит не на две недели, а на два года.
И вот тогда-то он и рассказал ему свой план. Вот показания капитана Мертрупа, подписанные его рукой за месяц до расстрела: «Этот план мне показался гениальным. Он ослепил, ошеломил меня. Да, это была вершина немецкой стратегической мысли».
Подробно вспомним о том, что говорил в этот вечер философ и диверсант, полковник Шварке. Вспомним и обсудим.
Прежде всего он сказал, что у Германии дрянная армия. Мало современных пушек и самолетов. Но люди, которые носят в петлице свастику, готовы, сказал он, к тому, чтобы взять власть в свои руки. Это значит, что через два года Германия будет иметь и пушки, и танки, и самолеты. Что же, он был прав. Вскоре выродок в коричневой рубахе, тезка покойного капитана Адольфа Мертрупа, взял власть в этой стране. «Истинные» немцы только крякнули., когда их посадили на голодный паек, да поздно. Зато они получили пушки).
- Итак, Мертруп, - говорил полковник, - Германия будет иметь первоклассную армию. Через два года здесь будет ненависть, нищета и развал.
С точностью астронома, высчитывающего срок солнечного затмения, он высчитывал сроки нашей смерти. Он назначил чуть ли не день, когда мы останемся без угля, без железа, без хлеба, с поездами, заметенными снегом в пути, с городами без огней, с полями, по пояс человеку поросшими сорными травами. Мы говорили в эти дни о самом крупном сельском хозяйстве в мире, о счастливой зажиточной жизни, - он предрекал нам голод и сыпной тиф. Мы говорили о крепнущей дружбе народов в нашей стране, - он видел впереди погромы и национальные распри.
- Два года, Мертруп, - говорил он, - только два года. История поработает на нас. Но, разумеется, и мы не будем сидеть сложа руки. Эта страна, в которой люди не умеют распорядиться собственными богатствами, нам нужна. Я не буду рассказывать вам о том, что мы делаем на западных границах, это вас не касается. Что делаете вы? Вы обращаетесь в калек. Избрав какое-нибудь ремесло, вы оседаете по городам и деревням. Никакой пропаганды, никаких противогосударственных высказываний. Если возможно, женитесь, плодите ребят, обзаводитесь хозяйством. Главное, чтобы к вам привыкли соседи. Станьте старожилом.
На два года он запирал их, своих подручных, в самое глухое подполье. Эпилептики, сухорукие, глухонемые, они терпеливо должны были ждать условленного часа. Да, это была любопытно задуманная Игра. В «нищей, озлобленной, вконец обездоленной нами, коммунистами, стране», какой она в будущем виделась господину Шварке, является «божий посланец». И люди, увидевшие воочию, как слепец открывает глаза и глухонемой славословит господа, сначала падают ниц, а потом хватаются за кинжалы и факелы-громят, жгут, режут.
Полковник сказал капитану Мертрупу, восхищенному этой красивой картинкой:
- До сих пор вы взрывали мосты и склады, теперь вы взорвете религиозные страсти. И это будет началом восстания. ..
Капитан досказал:
- Началом войны.
Они долго молчали после этих слов, вспоминал он после.
Караульный стрелок прошел по перрону и мельком оглянулся на них. Должно быть, нечто такое было на их лицах, такая злоба или такое дьявольское восхищение, что тотчас же он оглянулся вторично и даже замедлил шаги. Но он ничего не увидел на этот раз. Кашлял старик, прикрывая рукой простуженное горло, да иностранец, скучная туристская фигура в непромокаемом пальто, поглядывал то на часы, то на огоньки семафоров.