Как изменился вид каравана! Уже не осталось женщин к почти не было стариков. Оглядываясь кругом, я видел крепких, мускулистых мужчин. За ночь у всех оказались раньше, видимо, спрятанные наганы, маузеры и смит-вессоны. Теперь они открыто висели у поясов, высовывались из карманов, поблескивали, заткнутые за седельные ремни. Казалось, будто бы отпала необходимость скрываться и прятаться, будто бы ночью ушли посторонние и теперь остались только свои.

Мулла уже не распевал стихов из Корана. Он даже не совершал утреннюю молитву. Он вообще потерял видимость вождя и командира. Он скромно ехал в хвосте, недовольно оглядываясь вокруг, обыкновенный, злой, сварливый старик. Во главе каравана шел Шварке и рядом с ним его адъютант Мамед.

Мы теперь спускались в лесные районы. Вокруг была по прежнему тишина, и, если не считать орлов, важных и равнодушных птиц, кое-где сидевших на скалах, я не видел ни одного живого существа.

Я очень волновался. Мне необходимо было сообщить Бостану, куда мы идем, но Мамед то и дело смотрел на меня, и стоило мне отойти немного подальше, он начинал искать меня взглядом, а найдя, улыбался, кивал головой и манил к себе пальцем. Я не мог понять, го ли я зачем-нибудь был ему нужен, то ли он боялся, чтобы я пе сбежал и не сообщил бы о нашем маршруте.

Солнце стояло уже высоко, когда мы услышали рокот -мотора. Эхо множило и разносило звуки. Караван шел в это время ущельем, с двух сторон поднимались гладкие каменные стены, и мотор гремел неизвестно где все громче и громче. Всем стало немного не по себе. Все смотрели наверх, все оглядывали неширокую безоблачную полосу неба. Встревоженные орлы поднимались с насиженных мест и улетали. Потом из-за скалы показался двухместный маленький самолет и пролетел совсем низко над нами. Все видели высунувшуюся из кабины голову борт-механика в шлеме и огромных очках и даже сквозь стекла очков видели его глаза, внимательно и спокойно глядевшие на нас. Самолет исчез за скалой, и скоро рокот мотора затих, и вновь наступила тишина, и потревоженные орлы снова уселись на скалы. Никто не сказал ни слова.. Люди молча шли дальше, один за другим растянувшись по горной тропинке, но, кажется, всем стало жутко от этого спокойно пролетевшего самолета. Вся шайка почувствовала себя как бы под увеличительным стеклом, как бы под пристальным взглядом смотрящего на нее сверху большого и зоркого глаза.

Караван шел дальше. В середине дня сделали привал, и всем раздали по куску холодной баранины и по лепешке. Потом снова пошли. Уже стало темнеть, когда, сделав вид, будто ботинки натерли мне ногу, я сел на камень, чтобы переобуться, и, к моему счастью, никто не обратил на меня внимание. Последний человек скрылся за поворотом, но я еще несколько минут, волнуясь, ждал, не заметит ли кто-нибудь моего отсутствия и не вернется ли за мной. Затихли шаги, и только тогда я со всех ног побежал назад. Я бежал очень долго, а Бостана все еще не было. Я злился и приходил в отчаяние. Бостан мог сорваться с обрыва, мог сломать ногу, мог потерять меня из виду и сбиться о пути.

Я придумывал много самых мрачных возможностей, когда Бостан, такой же, как всегда, лохматый, с вытаращенными глазами, спрыгнул с камня и оказался прямо передо мной. Я очень обрадовался: приятно было увидеть своего человека.

Я рассказал ему о планах Шварке, и Бостан стал очень серьезен.

- Дом отдыха близко, - сказал он, - надо было тебе раньше мне сообщить.

Я стал доказывать, что раньше мне было никак не уйти, но Бостан покачал головой с видом, говорившим достаточно ясно: уж я-то удрал бы, будь спокоен!

- Хорошо, - сказал я, - что же делать?

- Надо попробовать - сказал Бостан, - сократить дорогу. Здесь есть где-то спуск в ущелье.

- Бостан, - сказал я, - это дикие люди. Они не остановятся перед убийством.

- Да, - сказал Бостан, - я попробую сократить дорогу.

В двух километрах от дома отдыха начинался спуск в ущелье. Бостан рассчитывал, что ему удастся спуститься благополучно. Но нужно было идти обратно за караваном. Мы побежали, и по дороге я выяснил несколько подробностей, заставивших меня серьезно забеспокоиться за успех нашего дела. Во-первых, оказывается, сам Бостан никогда не был в этих местах, во-вторых, мальчик, который рассказывал ему об этом кратчайшем пути от дома отдыха к шоссейной дороге, повредил на нем ногу и вынужден был вернуться обратно.

Караван далеко ушел, пока я бегал за Бостаном. По сторонам дороги, вместо камней, лежала поросшая травой земля. Справа шло ущелье, внизу текла река и росли деревья, казавшиеся нам кустарником. Склон ущелья был так крут, что самая мысль о том, чтобы спуститься вниз, казалась нелепой. Однако Бостан внимательно вглядывался и наконец остановился. Три больших камня лежали на краю ущелья. Узенькая расселина вела вниз.

- Здесь, - сказал Бостан. - До свиданья.

И, не теряя времени на лишние слова, он стал ползти по расселине вниз. Я посмотрел сверху, как осторожно двигалась по незаметным мне выступам маленькая его фигурка, а потом побежал догонять караван.

Скоро лес обступил дорогу, и деревья сплели над моей головой длинные зеленые ветви. Дорога свернула, и впереди промелькнула нарядная дача, выкрашенная в белый с зеленым цвет.

Я ускорил шаги, я почти бежал и вдруг споткнулся обо что-то мягкое. Я посмотрел под ноги. Труп большой белой овчарки лежал на земле. Я увидел капельки крови на шерсти возле уха и мутные остекленевшие глаза. У меня замерло сердце, потому что труп этот в веселом саду, возле нарядного дома, предвещал убийства и разрушение. Я стоял, тяжело дыша, и в этот момент до меня донесся бессвязный, отчаянный крик, выстрел и звон разбитого стекла. Со всех ног я пустился бежать дальше.

Деревья расступились, и я выбежал на площадку перед домом. На пестрой клумбе, разбитой перед крыльцом, стоял человек в мягкой войлочной шляпе и старательно втаптывал цветы в землю. Он давил сапогами лепестки и уминал стебли медленно и спокойно. Когда он повернулся ко мне лицом, я увидел перекошенный рот и мелкие капли пота на лбу. В тот самый момент, когда я выбежал на площадку, из-за дачи показалась группа людей. Их было человек десять, и каждый из них тащил на плечах по барану. Весело гогоча, они свалили баранов в кучу и, вынув ножи, перерезали им горло. Бараны вздрагивали и замирали, кровь стекалась в лужицы на дорожках, посыпанных гравием.

Я думал, что бандиты освежуют туши, но они бросили мертвых баранов и огляделись. Один из них лениво взял камень и швырнул его в стеклянную стенку веранды. Стекло звякнуло, осколки попадали на землю, а человек повернулся ко мне, и я увидел, что лицо у него было злое и скучное. Он закричал: «Бей!» и остальные загоготали, заулюлюкали-лениво, без интереса, потому что им тоже было скучно. А человек на клумбе, все время усердно топтавший цветы, остановился и вытер со лба пот. Он устал от этого своего занятия и огляделся, ища, что бы еще сделать. Он увидел топор, лежавший на дорожке, взял его, подошел к веранде и начал рубить столб, на котором держалась крыша. Люди, резавшие баранов, ушли за дом, и оттуда донеслось отчаянное кудахтанье кур и гусей.

Звуки топора далеко разносились над лесом, но человеку скоро надоело рубить столб, он бросил топор и тоже ушел за дачу. Открыв дверь, я вошел через веранду в большую столовую дома отдыха.

На столе на тарелках лежали недоеденные пирожные, пар шел из чайника. У стены, построившись в ряд, стояло пять человек. Здесь было две женщины, одна старушка, я думаю - сторожиха, и вторая полная, добродушная, в белом халате - докторша или экономка. Я увидел Харасанова, моего учителя физики, сурового и молчаливого. Рядом с ним стоял человек в зеленой гимнастерке и галифе и повар в белом колпаке и переднике.

Против них, против этих служащих дома отдыха и моего учителя, стояли полковник Шварке, корзинщик Мамед, несколько паралитиков, слепцов, чудесно исцеленных Мехди. Мулла сидел у окна в шезлонге, перед ним стоял стакан чаю, он ел пирожное и смотрел в окно, выходившее во двор. Во дворе бесновались его подручные, они сворачивали курицам шеи, деловито рвали на куски белье, развешенное на веревках, и в то время как двое держали под уздцы коня, третий, размахнувшись, топором разрубил ему череп. Кровь и мозг брызнули на землю, конь упал и забился, а человек, размахивая топором, пошел по двору, оглядываясь и не зная, что делать дальше.

Мулла прихлебывал чай. Он сидел, рыжебородый старик, утомленный долгой дорогой, и отдыхал, вытянув ноги. Он дышал довольством и благодушием. А Шварке говорил людям, стоявшим у стены:

- Я хочу знать, кто из вас позвонит в район и сообщит, что все у вас здесь в порядке и мы здесь не проходили? Чей голос узнают, ну?

У Шварке были усы и брови с проседью и морщинистое лицо, но он больше не горбился. Он не придавал теперь значения гриму. В плотной статной его фигуре угадывался военный человек, лет сорока восьми - пятидесяти.

Наступило молчание. Учитель Харасанов смотрел в стеклянную дверь, за которой шелестели зеленые листья. Остальные стояли не двигаясь, с ничего не выражавшими лицами, какие часто можно увидеть на фотографиях. Повар переминался с ноги на ногу и смотрел на пирожное, исчезавшее во рту божьего посланца.

- Ну? - повторил Шварке.

Старушка-сторожиха вздохнула, и Шварке посмотрел на нее, но она молчала, смущенная тем, что привлекла к себе внимание. В это время прозвенел резкий звонок. Я обернулся. Звонил телефон, стоявший в углу на столике. Шварке поднял маузер и подошел к Харасанову.

- Ну, вы, пожилой человек, - сказал он резко, - мне некогда разговаривать. Я стреляю через десять секунд.

Звонил телефон, со двора доносились крики разгулявшейся шайки, и Харасанов выступил вперед. Резкими шагами, не глядя на товарищей, стоявших рядом, он пошел к телефону. Вздохнула старушка, повар задумчиво сплюнул на пол, и человек в зеленой гимнастерке (должно быть, директор дома отдыха) отвернулся ст моего учителя. Харасанов снял трубку. Шварке, держа в руках маузер, стоял рядом с ним, и Харасанов сказал: «Алло!»

Так было тихо в комнате, что мы услыхали голос, звучавший в трубке.

- Да, - сказал Харасанов, - дом отдыха. У телефона отдыхающий Харасанов. Вы слушаете? Кто со мной говорит?

Голос бурчал в трубке. Харасанов поднял глаза. Он посмотрел на полковника Шварке, на угрюмых людей с револьверами и ножами, на товарищей своих, выстроенных у стены, и, приложив руку к трубке, проговорил очень быстро и очень отчетливо:

- Дом захвачен бандитами, пробирающимися к границе. Повторяю, дом захвачен бандитами…

Он не успел договорить, как Шварке выстрелил ему в спину, и на потертом френче моего учителя медленно стало расползаться красное пятно. Харасанов опустился на пол.

Голос бурчал в трубке, отчаянный голос, не получавший ответа, бурчал до тех пор, пока Шварке, схватив аппарат, не бросил его со всех сил на пол.

Снозй в комнате наступила тишина. Бандиты стояли угрюмые, Шварке задумавшись смотрел в окно, а повар, старушка-экономка и человек в галифе стояли выпрямившись, и на лицах их я прочитал гордость за человека, который лежал на полу, возле разбитой телефонной трубки.

- У нас есть время до темноты, - сказал Шварке и вышел, кивнув головой Мамеду. Мамед подал команду, и шайка окружила четырех человек, выстроенных у сте-ны, и повела их во двор, где все еще продолжался дикий, бессмысленный разгул и погром.

Мулла встал с кресла и кряхтя вышел за Мамедом. В комнате остался Харасаиов, лежавший неподвижно, с закрытыми глазами и только иногда вздрагивавший, и я. Оглядевшись и увидя, что за мной никто не следит, я подошел к Харасанову.

- Учитель, - сказал я, тронув его за плечо, - учитель! Это я - Гамид, из седьмого класса «Б».

Харасанов застонал и открыл глаза. Он смотрел на меня, и в глазах его появилось удивление. Он меня узнал.

- Что ты тут делаешь, мальчик? - губы у него шевелились медленно и с трудом. - Мальчикам здесь нельзя быть. Иди, иди…

- Учитель, - сказал я плача, - может быть, выпить хотите? И знаете что: у вас, наверное, не опасная рана. Вы выздоровеете. Я расскажу всем ребятам в школе, какой вы… Учитель! Вам плохо?

Харасанов медленно шевелил губами. Он снова открыл глаза. Видимо, сознание то покидало его, то возвращалось снова.

- Иди, иди, мальчик, - сказал он, - что ты тут делаешь? Ребятам нельзя смотреть на такие вещи.

Во дворе щелкнул выстрел. Кто-то закричал. Мне показалось, что крикнула старушка-сторожиха. Потом ударил еще один выстрел, и крик замолк.

- Учитель, - сказал я, всхлипывая и вытирая слезы, - это ничего, вы не обращайте внимания. Сейчас придут пограничники. Учитель… учитель!

Я тряс Харасанова за плечо, я поднимал его голову, милую старую голову, и она падала обратно. Учитель не шевелился, я чувствовал холод, проступавший сквозь его кожу, и понял, что Харасанов умер.

Снова во дворе затрещали выстрелы, и кто-то громко и резко свистнул в два пальца.

Тогда я сложил на груди руки моего учителя физики. Я закрыл ему глаза и, сняв со стола скатерть, накрыл ею мертвое тело. Слезы душили меня, и от ярости я сжимал кулаки. Я простился со старым физиком и дал себе ело-во, что все ребята из нашего класса и из других классов нашей школы узнают, как и за что он умер.

Потом я встал и подумал, что, наверное, что-нибудь случилось с Бостаном и он не сумел сообщить пограничникам, что бандиты пошли в дом отдыха. Тогда я решил пойти по следам Бостана и найти его, чтобы не позволить уйти полковнику Шварке, Мамеду, мулле и всей их подлой шайке.