Речь будет идти о борьбе академической науки, возглавляемой, прежде всего, российской Академией Наук, со лженаукой, точнее со всеми теми, претендующими на научность исследованиями и писаниями, которые официальная академическая наука за научные не признает. Этой теме я уже посвятил статью «Между Сциллой лженауки и Харибдой борьбы с ней», плюс несколько статей (перечислять которые не буду) проблеме лженауки вообще. Вернуться к этой теме меня побудила обнаруженная мной недавно (хотя написанная в 2002 году) статья С. Белозерова (). Белозеров в этой статье занимает позицию защитника, не лженауки как таковой, конечно, но того, что он называет альтернативной наукой, против нападок на нее официальной академической науки и, прежде всего, академика Э. Круглякова, возглавляющего комиссию по борьбе с лженаукой при АН России.

Статья Белозерова хороша тем, что раскрывает состояние современной науки. И поскольку роль науки в современном обществе огромна, и не только благодаря ее влиянию на материальное благосостояние общества, но и на его ментальность, и поскольку моя точка зрения не совпадает ни с кругляковской, ни с белозеровской, а шумная борьба официальной науки с альтернативной и лженаукой, вопреки гегелевской диалектике, к истине отнюдь не ведет, то я и решил в этой статье вновь вернуться к этой важной теме, рассмотрев позиции сражающихся сторон и противопоставив им мою.

Начнем с того, как стороны видят ситуацию.

Для Круглякова никакой альтернативной науки просто не существует. Есть официальная наука, освященная и признаваемая Академией Наук, а все прочее – лженаука, приносящая обществу колоссальный вред. Белозеров существование лженауки тоже признает, но существенного вреда обществу от нее не видит. А главный вред он видит в борьбе официальной науки с альтернативной, тоже настоящей, но не признаваемой Академией Наук. Я считаю, что вред есть и от того и от другого и в обоих случаях значительный.

Что касается вреда от лженауки, то я думаю, Кругляков и другие академики не только не преувеличивают его, но может даже недооценивают. Действительно, если в российской армии во всех подразделениях, вплоть до Генерального Штаба введены должности астрологов, то куда уж дальше. Это – уже даже не распутинщина и не средневековье, а просто лохматые времена Ветхого Завета, когда царь, прежде чем начать войну, советовался с пророками и астрологами, начинать ли ее, а потом, когда он проигрывал ее, другие пророки и астрологи говорили ему, что надо было слушать совета не тех, кого он послушал, а их. Но никаких объективных данных, какого пророка или астролога надо слушать, ни у кого наперед не было, как нет и сегодня.

Об астрологах в российской армии я узнал из письма 4-х академиков в интернете (), но и из личного опыта я могу привести много примеров, как в современном обществе лженаука переводит многим ум за разум. Например, киевский Дом Ученых, в котором я 4 года вел философский семинар, превратился в клуб мистиков, уфологов и просто арапствующих от имени науки, где можно услышать, что долмены и прочие памятники неолита созданы инопланетянами (примитивные люди без современной техники не могли это сделать), хотя перед этим этот же лектор, кстати, доцент университета, успел сообщить, что последние долмены создавались аборигенами лет 200 назад на некоторых островах Тихого Океана, что было зафиксировано и описано европейцами. Замечу, что главный вред тут отнюдь не в том, что государство тратит деньги на зарплату таким доцентам, а в ментальной деградации общества, приводящей к тому, что все процессы в нем и прежде всего политические и экономические текут не так, как в обществе с нормальной ментальностью. А потом начинаются стоны по поводу того, почему в Китае (воспитанном на рациональной конфуцианской философии и морали) реформы идут, а у нас те же реформы не идут. Или по поводу того, почему у нас плохие депутаты и президенты. Хотя мы каждый раз их сами выбираем, но выбираем, руководствуясь не рациональным разумом, а эмоциями, мистическими ощущениями и рассуждениями типа: надо голосовать за Ющенко, он даст юшку. (Это я не придумал, а слышал).

Что касается вреда науке и обществу от академической бюрократии, не желающей, а зачастую и неспособной воспринимать новые научные идеи и теории, не являющиеся развитием ранее принятых, то тут я полностью с Белозеровым. Он приводит много примеров того, как ученые, со временем признанные великими, и теории, со временем ставшие научными парадигмами, поначалу отвергались академической бюрократией. Процитирую один из этих примеров:

«Жуткое впечатление произвела на меня книга Сонина «Физический идеализм: история одной идеологической компании», в которой приводятся тексты статей, выступлений и клеветнических доносов в партийные органы известных советских учёных, направленные против своих коллег, представителей научных школ релятивизма и ортодоксальной квантовой механики.

После 1953 года эти, преследуемые ранее, научные школы сами заняли господствующее положение и уже в 1964 году отметили свою победу принятием закрытого постановления президиума РАН, «запрещающего всем научным советам и журналам, научным кафедрам принимать, рассматривать, обсуждать и публиковать работы, критикующие теорию Эйнштейна».

Воистину те, кто знакомы с историей Христианства, не могут не вспомнить здесь борьбу различных течений в нем между собой и ее методы, столь дружно осуждаемые теми бюрократами от науки, которые эти же методы применяют в научной борьбе.

Примеры Белозерова я мог бы пополнить немалым количеством своих. Приведу только один. Как яростно еще совсем недавно академический официоз боролся с научной школой, основоположником которой является Чижевский и которая занята изучением влияния космических факторов на самые разные процессы, текущие на Земле. Сейчас, когда эта школа уже признана научной, а Чижевский зачислен в сонм великих, все равно отдельные мастодонты от научного официоза бурчат в ее сторону. Один из представителей этой школы, профессор Шноль, прошедший все круги ада на пути до ее признания, написал даже книгу «Герои и негодяи науки».

К этому следует добавить, что среди ученых, вполне академических и официальных, есть немало таких, которые осознают и признают эту ситуацию. Вот высказывание профессора Пищевицкого (заимствованное мной у Белозерова):

«…Я считаю, что нам надо… посмотреть на самих себя: а не создали ли мы сами некоторые причины для развития подобных явлений? Я думаю, что такие причины есть в самой нашей Академии. Я глубоко убеждён, одна из главных причин заключается в том, что ни один престижный журнал дискуссионных работ не напечатает».

К этому следует еще добавить, что, сколько бы таких примеров ни приводил Белозеров, я и прочие желающие, все это будет лишь верхушкой айсберга. Потому что в качестве примера можно приводить только те случаи, когда ученым и их теориям удалось все-таки пробиться, несмотря на сопротивление научного официоза. А в подавляющем большинстве случаев и такие ученые и их теории канут в лету, так и не став достоянием человечества. О самом этом явлении мы знаем потому, что иногда такая непринятая официозом теория заново открывается лет через 100 уже другим ученым и после ее признания выясняется, что ее когда-то уже предлагал такой-то. Можно себе только вообразить, сколько человечество теряет на этой научной бюрократии. Я уверен, что если бы Эйнштейн со своей теорией относительности попал не на Планка, а на стандартного научного бюрократа, то мы бы так и не узнали о теории относительности. Или она была бы вновь открыта когда-нибудь позже, неизвестно когда.

Теперь перейдем к вопросу, как стороны видят решение этой проблемы.

Для Круглякова все очень просто. По его мнению, «учёным на самом деле очевидно, где наука, а где лженаука». А для того чтобы это стало очевидным всем остальным, он предлагает простой критерий:

«Один из критериев истинности исследования – в наличии публикаций, статей о выполненной работе в рецензируемых научных журналах».

И

«Настоящие эксперты никогда не скажут ни да, ни нет, если не будут абсолютно уверены». Вариант, что эксперт «зарубит» серьезное исследование «абсолютно исключён».

Ну, то, что академическая наука, что в России, что в Украине (про Молдавию там или Киргизию уж и не говорю), сильно забюрократизирована, было давно известно мне и, думаю, любому, кто имеет или имел отношение к науке. Но вот с таким откровенным провозглашением бюрократического принципа от лица академической верхушки я столкнулся впервые. Великий Сахаров говорил, что в науке нет авторитетов, кроме истины и ее обоснования (дословно не помню, передаю своими словами). А тут провозглашается прямо противоположное: кто выше забрался в академической иерархии, тот и определяет, что есть истина. А остальным – молчать в тряпочку и не сметь аргументировать. Если тебя не печатают в официальных журналах, значит ты – лжеученый и никакие аргументы тебе не помогут. Или еще проще: у кого в руках палка, тот и умный. Возникает вопрос: неужели Кругляков не знает истории науки хотя бы в своем отечестве, не знает, как зажимали любимую им квантовую физику, заодно с теорией относительности или как запрещали генетику с кибернетикой? И все это с санкции и одобрения Академии Наук. Или Кругляков считает всех остальных круглыми идиотами, которым можно повесить на уши любую лапшу, если ее санкционировать авторитетом Академии Наук? Как говорится, нельзя не вспомнить следующий анекдот: Трофим Лысенко, академик ВАСХНИЛ и УАСГН, по вине которого посадили генетиков, когда они вышли и стали пенять ему на это, сказал «Я вас хнил, хню и буду хнить». Если перевести высказывания Круглякова на язык анекдота, то он говорит нам именно это.

Ну, а какова позиция Белозерова? Критикуя Круглякова, что он предлагает взамен для решения проблемы? Вот что он пишет:

«Для успешного научного развития необходима организация жёсткой, но справедливой конкурентной борьбы между альтернативными теориями или исследовательскими программами, создание условий позволяющих развиваться не только общепринятым на настоящий момент научным теориям, но и сохранение альтернативных программ, уменьшения уровня догматизма и методологического диктата господствующей теории в периоды «нормального» развития науки».

Конечно, конкуренция – вещь хорошая. Но даже в экономике конкуренция регулируется законами, без которых будет «Дикий Запад» и торжество жуликов и разбойников, ведущее к упадку экономики. В науке, тем более, должны быть законы или правила, регулирующие научную конкуренцию, которые опять же должны быть взяты не с потолка, а иметь обоснование. Проще говоря, нужны объективные критерии научности. И Белозеров это понимает. Он даже обвиняет официальную науку в отсутствии у нее таких критериев:

«Обратите внимание, – «комиссия РАН по борьбе с лженаукой» призывает руководителей ВУЗов, журналистов и редакторов СМИ не печатать материалы лженаучного содержания, но считает излишним давать строгое формальное определение научности и лженаучности».

И он считает, что такой критерий должна давать и дает «современная эпистемология».

«Что касается главного источника лженауки, то, на мой взгляд, в нашей стране его следует искать на самом верху, и заключается он в недостаточной эпистемологической грамотности академической элиты и всего российского научного сообщества в целом».

Тут возникает два вопроса. Первый – риторический: «В нашей стране» причина лженауки – в «недостаточной эпистемологической грамотности академической элиты», а в других странах она в чем? Или там нет лженауки?

И второй: А что понимать под «современной» эпистемологией? К этому вопросу я еще вернусь. А пока задам третий вопрос: если Белозеров считает, что критерий научности должна давать и дает эпистемология, то в чем же он состоит?

От прямого и однозначного ответа на этот вопрос Белозеров уклоняется. С одной стороны, несмотря на «недостаточную эпистемологическую грамотность», как причину лженауки, у него получается, что эпистемология не дает однозначного ответа на вопрос о критерии научности:

«За длительный период своего развития человеческая цивилизация сформировала несколько методологических систем, в то или иное время имевших статус научности. И сегодня не существует какой-либо одной системы, которая является единственным обладателем этого статуса, хотя многие из них и хотели бы такой статус приобрести».

С другой стороны, из множества методологических систем, дающих критерий научности, он все-таки выделяет одну предпочтительную и это как раз та, которую дает любимая им «современная эпистемология»:

«Сегодня, насколько я могу судить, наибольшим авторитетом в мире пользуется система критического рационализма, дополненная системой научных исследовательских программ Лакатоса, в основе которой лежит утончённый фальсификационизм Поппера».

Итак, по Белозерову получается, что всякие там физики и прочие официальные академики должны подучиться «современной эпистемологии», дабы они могли в своем хозяйстве разобраться, где настоящая наука, а где лженаука. А с другой стороны никакого единого и неизменяемого критерия научности эпистемология не дает и не обещает, а просто сегодня в моде (в философских кругах, к которым близок Белозеров) эпистемологическая школа «критического рационализма» с Поппером и Лакатосом во главе, на критерий которой Белозеров и предлагает ориентироваться господам физикам и прочим академическим ученым. Пока что. Ну а, когда эпистемологическая мода поменяется, появится какой-нибудь новый критерий и теории, которые сегодня считаются научными, можно будет выбросить в мусорный ящик. Впрочем, по Белозерову научным теориям, получившим широкое признание и ставшим «парадигмами», такая перспектива не грозит:

«Развитые, зрелые научные теории, особенно те, которые достигли статуса включения в текущую научную парадигму, невозможно опровергнуть. Каждая научная теория имеет защитный механизм против опровержения, позволяющий выдвигать и модифицировать вспомогательные гипотезы, приводя тем самым выводы теории в соответствие с наблюдаемыми фактами».

Тут можно было бы спросить Белозерова, какой защитный механизм использовала механика Ньютона (которая уж куда как «парадигма»), когда столкнулась с опытом Майкельсона, опровергающим ее фундаментальный постулат сложения скоростей? Можно было бы также попросить Белозерова, а заодно Куна, введшего этот, ставший модным в философии, термин «парадигма», дать ему точное определение (требует же Белозеров точного определения научности от Круглякова). Но допустим, мы поверили Белозерову и с облегчением сняли с себя заботу об участи теорий – «парадигм». Но как быть с теориями, которые пока не получили статус парадигм и, тем более, вообще не получили признания научного официоза, но, тем не менее, являются подлинно научными? Ведь именно о них печется Белозеров. Представим себе, что такая теория не подходит под критерий «утонченного фальсификационизма» Поппера, а подходит под какой-нибудь менее модный. Или под критерий, который эпистемология пока еще не изобрела. Как быть в этом случае?

Как-то берет меня сомнение, чтобы такой способ определения научности сильно порадовал Чижевского со Шнолем или любого другого альтернативщика, тем более еще не признанного. Вообще, возникает тут вопрос: как может философия учить академических физиков, как отличать науку от лженауки, если она сама является академической наукой, а главное, что в ней не только нет критериев научности философских работ, но в отличие от тех же физиков, в ней нет никакого общего языка между представителями различных философских школ? Физики подразделяются между собой по направлениям исследования, т. е. по специализации: атомщики, магнитогидродинамики и т. п. Представители разных направлений не спорят между собой, потому что заняты исследованием разных областей действительности. Но у физиков, работающих в одной области, есть общий язык и общие для всех профессиональные журналы, где ведется нормальный научный спор. Проблемы с различением науки от лженауки в физике возникают лишь, когда речь заходит о новых областях исследования, типа нелюбимой Кругляковым экстрасенсорики. А в философии в любой ее области специализации, в эпистемологии в частности, есть много школ, каждая из которых имеет свои философские журналы, в которых печатаются только представители данной школы и любому представителю другой школы туда вход запрещен. И никакого нормального диалога между представителями разных школ внутри одной и той же области, скажем, эпистемологии, не возникает, даже если они участвуют в общей конференции. (Примеры чего я приводил в других своих статьях, не хочу повторяться). Помимо любимой Белозеровым школы «критического рационализма» есть мощная американская школа «современных теорий познания» (так они сами себя величают), хронологически более современная, чем та, которую объявил современной Белозеров. Она подразделяется на 5 направлений: фаундизм, кохерентные теории, пробабилизм, релиабилизм и директ реализм, основоположником которого является Джон Поллок. У них есть свои журналы, по публикациям в которых они определяют, кто есть настоящий философ, а кто – лже, и они в упор не различают представителей «критического рационализма», как те, в свою очередь, их. Не стану перечислять эпистемологические школы, возникшие хронологически раньше, которые Белозеров небрежно зачисляет в не модные (хотя, например, в Англии единственно модной и «научной» и поныне является оксфордская аналитическая школа).

Не стану также разбирать критерии научности всех этих школ (Американскую «современную» школу и ее критерии научности я разобрал во вступлении к моей книге «Неорационализм»). Ограничусь замечанием по поводу критерия научности школы критического рационализма, точнее, по поводу принципа фальсифицируемости Поппера, который лежит в основе этого критерия. Суть его состоит в утверждении, что теория, которая в принципе не может быть опровергнута, не является научной. (Кстати, интересно, как Белозеров увязывает этот принцип с цитированным выше его утверждением, что парадигма не может быть опровергнута?

Парадигма – не наука, лженаука?). Например, любые попытки доказать существование Бога или, наоборот, не существование, согласно этому принципу, не могут считаться научными. Само по себе это утверждение не вызывает у меня возражений. Возражения вызывает стремление Поппера и его последователей, включая Белозерова, выдавать этот принцип за достаточный критерий научности теории. Теории, которые принципиально нельзя фальсифицировать, не являются научными, зато можно насочинять сколько угодно любого бреда, легко фальсифицируемого (или – нелегко), который никакого отношения к науке иметь не будет. Например, упомянутая мной теория доцента университета, согласно которой долмены построили марсиане.

Добавлю также пару слов о вкладе Лакатоса, «улучшившего» попперовский фоллибилизм (он же фальсификационизм по Белозерову). Лакатос получил известность своим «доказательством» отсутствия у рациональной науки единого метода обоснования ее теорий. А именно, он утверждал, что наука время от времени меняет, как он выразился, «обосновательный слой». К вопросу о том, чего стоит это его «доказательство», я еще вернусь. А пока что я хочу поинтересоваться, как «доказанное» Лакатосом отсутствие у науки единого метода обоснования ее теорий, может дополнить критерий научности Поппера или любой другой? Мало того, о каком вообще критерии научности можно говорить, если принять, что у науки отсутствует единый метод обоснования ее теорий. Ведь даже человеку далекому от науки понятно, что науку от не науки отличает именно обоснованность ее выводов. Ведь угадать истину может и гадалка на кофейной гуще, но только наука обосновывает (или претендует на то, что обосновывает) свои выводы. Так если она обосновывает, то можно искать критерий научности, а если только претендует и все время меняет «обосновательный слой», то она ничем и не отличается от гадалки. Что, кстати, и утверждал прямым текстом Фейерабенд – один из соратников Поппера и Лакатоса по пост позитивизму, частью которого является критический рационализм. А для того чтобы Белозеров не смог открещиваться от Фейерабенда и прочих пост позитивистов, противопоставляя им критический реализм, замечу, что один из своих эпистемологических символов веры он заимствует не у Поппера с Лакатосом а у постпозитивиста, не принадлежащего направлению критического реализма. Вот этот его символ веры:

«Невозможно подтвердить «правильность» теории при помощи экспериментов (верифицировать теорию)».

Этот символ веры Белозеров заимствует у постпозитивиста Куайна – основоположника онтологичского релятивизма. Куайн доказывал невозможность привязки научных понятий к опыту. Ну, а коль скоро невозможно привязать понятия к опыту, то невозможно это сделать и с выводами теории относительно этих понятий, а, следовательно, невозможно их верифицировать. И этот свой символ веры Белозеров пытается навязать всем ученым естественникам, упрекая их в «джастификационизме»:

«Несмотря на то, что методологические основания джастификационизма (веры в то, что научная теория может быть подтверждена с помощью эксперимента) были однозначно опровергнуты, и современные эпистемологические школы от них уже отказались, большинство профессиональных учёных естественнонаучного направления продолжают придерживаться этой ошибочной и очень вредной позиции».

Тут, надо сказать, Белозеров переплюнул и самого Куайна с Фейерабендом вкупе. Невозможно не только представить себе ученого естественника, который внял бы совету – указанию Белозерова и отказался от привязки теории к опыту и верификации ее опытом же, но и человека далекого от науки невозможно убедить в том, что наука никак не связана с опытом. И ученый, и рядовой человек настолько глубоко чувствуют интуитивно эту связь, что не нуждаются в ее теоретическом основании. Но поскольку интуиция в науке не есть основание, ни для подтверждения теории, ни для ее опровержения, а теоретически пост позитивистов, включая Куайна, никому из представителей других эпистемологических школ не удалось опровергнуть, то пост позитивизму, включая критический реализм, и удается по сегодня удерживать сильные позиции в континентальной Европе. Теоретическое опровержение Куайна и прочих пост позитивистов, включая Поппера с Лакатосом, сделал я. И тут пора перейти к вопросу, а что я предлагаю в качестве критерия научности.

На базе моей теории познания («Неорационализм», Киев, 1992, часть 1) я разработал единый метод обоснования научных теорий (Философские исследования № 3, 2000; № 1, 2001; № 2, 2002 и ряд статей в интернете, прежде всего, «О принципиальной возможности аксиоматической перестройки произвольной научной теории», «Теория и гипотеза в современной науке» и др.). Этот метод и дает критерии научности. Если быть точнее, этот метод был выработан развитием самой науки и прежде всего физики, но до сих пор он не был представлен эксплицитно, т. е. описан и обоснован, а существовал на уровне стереотипа естественно научного мышления. Я же лишь дал формальное описание и обоснование его. Если бы у науки не было этого метода, то, действительно, невозможно было бы установить принципиальную разницу между ней и не наукой, скажем, какими-нибудь чисто интуитивными догадками, которые тоже могут быть истинными, но не будет правил, с помощью которых все могли приходить к согласию, что вот эта догадка истинная, а эта – нет. Именно отсутствие у науки до сегодня оформленного и признанного метода обоснования ее теорий привело к нынешнему разгулу лженауки, к бюрократизации официальной академической науки и появлению и расцвету философий, релятивизирующих научное познание, пост позитивизма, прежде всего. Неоформленное существование у науки ее метода обоснования было более-менее достаточным, как для нормального развития ее самой, так и для успешного ее отличения от лженауки в эпоху Ньютона и Лагранжа. Но с появлением теории относительности и квантовой физики оно стало явно недостаточным и привело к тому, что даже между собой физики не могут договориться относительно научности конкретных физических теорий, вроде теории торсионных полей. Еще более отсутствие формального и признанного единого метода обоснования сказывается на безуспешности борьбы официальной науки с лженаукой. Как видим на примере Белозерова, противники официальной науки бьют ее прямо по ее больному месту – отсутствии у нее критерия научности. Бюрократизм также вырастает из отсутствия этого критерия (критериев). Нет объективных критериев – единственным арбитром в вопросе, где наука, где не наука, остается академическая власть. А власть, как известно, развращает и через некоторое время бюрократы от науки, которые до этого могли быть настоящими учеными, начинают считать, что эксперты не ошибаются и что не может быть, чтобы в официальном журнале не напечатали действительно научную работу. И дело доходит до того, что они начинают откровенно изменять своим же принципам, принципам, на которых встала рациональная наука, в том числе и принципу привязки теории к опыту и проверяемости ее им же. Только забвением этого принципа можно объяснить тотальное и априорное непризнание Кругляковым экстрасенсорики. В писаниях по экстрасенсорике, действительно преобладает сегодня откровенное жульничество. Но это не значит, что экстрасенсорика не может быть объектом нормального научного исследования и что всякое исследование в этой области можно отвергать с порога, как не научное, только потому, что его объект – экстрасенсорика. Последнее равносильно непризнанию опытов, подтверждающих наличие экстрасенсорных явлений. Но эти опыты уже слишком многочисленны и их корректность подтверждена многими академическими же учеными.

Почему в эпоху Ньютона – Лагранжа было более-менее достаточно метода обоснования, существующего на уровне стереотипа сознания, и его стало недостаточно в эпоху теории относительности и квантовой физики? Науке присуще свойство, заключающееся в том, что она время от времени меняет свои понятия и выводы (горение происходит из-за флогистона или из-за кислорода и т. п.). Оно было присуще ей и в эпоху Ньютона и до того, но тогда это не играло существенной роли, тем более, что за долгий период царствования ньютоновской механики таких изменений не происходило. А вот с появлением теории относительности эти изменения приобрели драматический характер и стали чаще происходить. Время, абсолютное у Ньютона, стало относительным, скорости стали складываться не по Галилею, а по Лоренцу, электрон, бывший сначала шариком, стал сначала заряженным облаком, размазанным по орбите атома, затем пакетом волн и т. д. Эти драматические изменения подорвали веру в надежность знания, добываемого наукой, и породили целую кучу философских течений, релятивизирующих научное познание, начиная с философского релятивизма и кончая пост позитивизмом. Все они прямо и непосредственно опирались на упомянутые феномены науки, трактуя их вкривь и вкось. К сожалению, ни представители упомянутой оксфордской аналитической школы, ни советские философы, обязанные противостоять релятивизации познания по долгу службы (ибо Маркс был против), ни сами ученые физики не смогли противостоять этой релятивизации и дать правильное объяснение упомянутым феноменам. Это подорвало авторитет науки, как в глазах общества в целом, так и в глазах самих ученых. Это и привело к нынешнему расцвету лженауки и бюрократизации науки официальной.

На базе моей теории познания я, прежде всего, дал объяснение вышеупомянутым феноменам науки. Я показал, что хотя наука, действительно меняет и даже обязана менять свои понятия и выводы при переходе от одной фундаментальной теории к другой (типа от Ньютоновской механики к теории относительности), но метод обоснования у нее при этом остается неизменным и теория относительности обоснована тем же методом, что и механика Ньютона. При этом появление новой теории не опровергает истинности прежней, а лишь устанавливает границы применимости (истинности) ее. Я уточнил также само понятие истинности научной теории, понятие теории, опроверг утверждение пост позитивистов об отсутствии привязки понятий теории к опыту и уточнил смысл этой привязки. Я не стану излагать здесь сам метод и перечислять, что он еще дает, отсылая читателей к упомянутым моим статьям.

В заключение я хочу коснуться судьбы моего метода. Как и следовало ожидать, исходя из описанного выше состояния официальной науки и философии в особенности, я натолкнулся на бешеное сопротивление признанию метода, перешедшее в тотальную войну против меня с участием властей. Главное сопротивление состоит не в критике метода (ее вообще нет), а в отказе обсуждать, в не публикации большинства моих работ, во всяческом зажиме. К сожалению, в этом зажиме приняли участие не только философы, но и ученые, в частности физики. Все это я описал во многих статьях (последняя из которых «Открытое письмо Президенту НАНУ Б. Патону»), поэтому здесь не буду повторяться.