Одессу начало лихорадить. По многим признакам чувствовалось, что завоеватели города проявляют нервозность.
С двенадцатого января в городе ввели осадное положение. Прибыло много войск. На перекрёстках улиц и на берегу, в дотах и дзотах устанавливали орудия и пулемёты. Участились столкновения между немецкими и румынскими солдатами. Газеты печатали объявления о срочной продаже гостиниц и ресторанов.
Каждый день, каждую ночь шли облавы, — аресты, повальные обыски, расстрелы…
В то же время могучие тайные силы противодействия врагу стали повсюду решительнее и активнее. В порту участились аварии. Поезда с грузом то и дело наталкивались на составы порожняка или принимались на занятые пути. У грузовых машин лопались проколотые кем-то покрышки. Происходили диверсии и на судоремонтном заводе. Казалось, вся Одесса стала фронтом незримой войны.
Из дома в дом ползли слухи о том, что с моря ожидается десант советских войск.
И вот в такой момент Лена, Надя и Миша вынуждены были бездействовать. Состояние отрешённости тяготило их. Связь группы со штабом армии оборвалась. Им оставалось только обсуждать, строить разные планы и без конца спорить о том, как найти выход из трудного положения.
Конечно, батареи можно было купить на чёрном рынке, но это баснословно дорого. Миша обошёл всех знакомых в поисках батареек для карманных фонарей, но карманных фонарей уже ни у кого не было, их забирали при обысках. Оставалась надежда раздобыть их у немецких моряков, с которыми Миша встречался на кораблях.
Однажды группа собралась на военный совет и — в который уже раз! — строила планы дальнейших действий.
— Девочки, в порту стоит баржа со спиртом! — сказал Миша.
— Не хочешь ли ты её поджечь? — спросила Лена.
— Конечно, можно поджечь, но это варварство!..
Надя засмеялась:
— Хочешь разлить по бутылкам и продавать на Привозе?
Миша поднял палец.
— Не совсем так, но вроде! Мы уже с Ткачевичем кое о чём договорились…
— С Ткачевичем? — насторожилась Лена.
— Да, с ним!
— А ты, прежде чем это сделать, подумал, не может ли он нас продать?
— Подумал — не продаст!
— Откуда у тебя такая уверенность? — набросилась на него Надя. — Почему ты раньше о нём ничего не говорил? Миша, словно защищаясь, протянул руки ладонями вперёд.
— Так Лена же сама его отлично знает!
— Отлично я его никак знать не могу! — отрезала Лена. — Он помог мне устроиться в порт, но это вовсе не значит, что он достоин доверия! — разволновавшись, она поднялась, подошла к окну и вернулась обратно. — Расскажи подробно о разговоре с ним.
Миша помолчал, потом сказал:
— Так вот, чтобы вы знали, с Ткачевичем меня столкнула судьба, когда я бежал из плена, проник в Одессу, с огромным трудом прописался, но нигде не смог получить работу. Мне угрожала отправка в Германию. Вы-то знаете, что это такое. На моё счастье, судьба свела меня с Ткачевичем…
— Где? — строго спросила Лена. — При каких обстоятельствах?
— У моих знакомых. Мы разговорились, и я рассказал ему о себе. Всего, конечно, не сказал, но того, что он узнал, было вполне достаточно, чтобы испугаться…
— А он тебя обласкал, — усмехнулась Надя.
— Слушайте, девушки! — вспыхнул Миша. — Если вы будете ставить под сомнение каждое моё слово, я с вами поссорюсь… Да, он не испугался! Больше того, взял меня на работу в порт. Меня, комсомольца, скрывающего, что он военнопленный. Вам этого достаточно?!
— Нет, совершенно недостаточно! — холодно возразила Лена.
— Тогда слушай дальше! Я был у него в семье, видел его жену. Сын у них в Красной Армии. И они об этом со мной не таясь говорили. Однажды, когда я уже работал на складе, слышу отчаянный крик. Выскакиваю, вижу: на причале немец избивает нашу женщину. Я подскочил и двинул его в скулу. Он протянул меня дубинкой, потом выхватил пистолет… Тут, откуда ни возьмись, Ткачевич. Встал между мной и немцем, оттащил меня в сторону, а его утихомирил.
Миша посмотрел на Лену, но её взгляд по-прежнему оставался сухим и непреклонным.
— И, наконец, последнее, — Миша понизил голос, — он сказал мне, что оставлен в Одессе для подпольной работы.
— В этом он сам признался? — переспросила Лена.
— Конечно, сам!
— А почему? Может быть, что-нибудь почуял?!
— Если хочешь — да! — ответил Миша. — Это произошло после того, как мы поговорили с ним о барже со спиртом, и он одобрил мой план.
— Какой же у вас всё-таки план? — спросила Надя, ей давно хотелось задать этот вопрос.
— Весёлый! — улыбнулся Миша. — Натравить немецких солдат на эту баржу. Пусть перепьются. А потом показать туда дорогу румынам! Из всего этого может получиться кое-что интересное.
— Здорово придумали! — невольно одобрила Надя.
— Но обо мне и Наде ты ему, надеюсь, ничего не сказал? — уже более мягко спросила Лена. Она живо представила себе, что может произойти возле злополучной баржи, и это её немного примирило с Мишей.
— Конечно, нет. Я ведь не сумасшедший!
— И всё-таки связываться с ним повремени. Я постараюсь узнать о нём побольше.
Отношения между Леной и Мишей беспрерывно менялись. То Лена искала у него защиты и помощи, и в такие минуты ощущала себя слабой женщиной, которой нужна поддержка сильного человека; то он сам оказывался в положении ведомого, и каждый его шаг контролировался и направлялся ею.
Сведения, которые Лене удалось собрать о Ткачевиче, были крайне противоречивы. Одни поносили инженера, утверждали, что он христопродавец, на крови своих земляков заслуживший доверие немцев; другие рассказывали, как он защищал рабочих в порту и как делал вид, что не замечает, когда при погрузке что-нибудь портилось или ломалось.
Лена решила пойти на риск. Пусть Ткачевич, без помощи которого трудно провести операцию с баржей, участвует в этом деле. Его поведение будет проверкой. Если же, договариваясь с ним, Миша почувствует, что он хитрит и виляет, то надо будет свести весь разговор к безобидной шутке и выйти из игры.
Миша начал действовать. Ткачевич, казалось, только и ждал его сигнала. Он тут же предложил свой план. Баржа со спиртом стояла у стоянки причала, рядом с баржей, в которой находился керосин. Немцы перекачивали его в автоцистерны. Ткачевич предложил незаметно перетащить мостки от баржи, где хранился керосин, к барже со спиртом и отвинтить гайки на клапанах, закрывающих трюм. Таким образом, немцы сразу найдут прямую дорогу к спирту, и последствия этого не замедлят сказаться.
План Ткачевича был одобрен группой. Они условились, когда лучше осуществить эту операцию. Однако в назначенный час Ткачевича на месте не оказалось.
Миша нервничал, он ходил по берегу неподалёку от баржи, приглядываясь, нет ли каких-нибудь признаков готовящейся против него провокации.
Но вокруг всё как будто спокойно. От баржи с керосином отъезжали наполненные цистерны. Мимо проходили патрули, наблюдавшие за порядком. Они не вмешивались в дела тех, кто работал на корабле и на баржах.
Через полчаса должна кончиться смена. И пока одни грузчики уйдут, а другие заступят на их место, возникнет так называемая пересменка. Вот тут во время суеты, невольно возникающей в пересменку, как раз и удобно перетащить соединительные мостки с одной баржи на другую.
Миша уже совсем было потерял надежду на приход Ткачевича, когда тот неожиданно вынырнул из-за ящиков с грузами.
— Чёрт бы побрал этого Попеску! — выругался Ткачевич. — Два часа продержал меня из-за того, что кто-то переписал на ящиках со станками порт назначения. Вместо Бухареста станки заслали в Констанцу, а оттуда ещё куда-то, и теперь нигде не найдут…
— Кто- же это умудрился?
— Чья-то умелая рука. Даже трафареты подходящие достали. Чистая работа! Ну пошли, пока не явилась новая смена.
Двум мужчинам потребовалось всего несколько минут для того, чтобы поднатужась, перетащить деревянные мостки с одной баржи на другую, а затем Ткачевич вошёл на баржу со спиртом и быстро отвинтил там гайки на закрывающих трюм клапанах.
— Ну, представление началось! — сказал Ткачевич, когда они с Мишей снова вернулись на берег.
— А я, честно говоря, решил, Александр Васильевич, что вы не придёте.
— Понимаю. Даже могу представить себе, что ты обо мне думал. Живём как в джунглях…
Последствия проведённой ими операции не заставили себя долго ждать. Через полчаса к пристани подъехала автоцистерна. Два немецких солдата выскочили из кабины и, раскручивая шланг, устремились по мосткам к горловине баржи.
Миша и Ткачевич отошли метров на сто и взобрались на большой ящик. Отсюда, как с наблюдательной вышки, им было видно каждое движение солдат.
Вот они откинули на бок железную крышку. Начали опускать в горловину шланг. Потом вдруг вытащили его обратно. Что-то друг другу сказали. Затем опустились на колени и заглянули в горловину. Наверно, понюхали. Поднялись. Один из них побежал к машине. Залез в кабину. Вот выскочил обратно с ведром.
— Итак, увертюра окончена, — проговорил Ткачевич, — начинается первый акт.
Ведро со спиртом уже поднято наверх, и солдаты, обмакнув в него пальцы, обсосали их, как дети леденцового петушка на палочке. Осторожно внесли ведро в кабину, автоцистерна тут же развернулась, выехала на берег и на минуту приостановилась около группы немецких моряков, которые, сойдя с корабля, очевидно, направлялись в город. По тому, как моряки сразу оживились, не трудно было догадаться, что им сообщили солдаты. Несколько моряков тут же устремились к барже, остальные бегом бросились в сторону.
— Не иначе как за тарой помчались! — усмехнулся Ткачевич.
Из искры да возгорится пламя! Не прошло и получаса, как пристань стала похожа на источник среди пустыни, к которому, спасаясь от жажды, устремились паломники.
Каждый тащил то, что смог достать: ведро, кружки, бутылки, котелки, фляги, каски, бочки, даже ношеные сапоги с высокими голенищами. Наиболее догадливые притащили в карманах и закуску.
Набрав спирта, солдаты расположились на барже и на причале. Потом, когда стало тесно, вновь прибывшие начали рассаживаться на берегу.
— Румын, румын не хватает! — проговорил Миша.
— Подожди, явятся и румыны! — отозвался Ткачевич.
И действительно, вскоре появились и румынские солдаты. Они осторожно пробирались вдоль берега с вёдрами в руках. Вот они остановились в отдалении, очевидно, для того, чтобы обсудить, как им действовать. Они, конечно, понимали, что немцы с распростёртыми объятиями их не примут.
Но уже через минуту, видимо решив идти на штурм, румыны сорвались с места и бегом устремились к причалу, вмешались в толпу и, действуя локтями, стали пробиваться к барже. Но им удалось преодолеть не больше трети расстояния. Немцы быстро поняли их намерения. В толпе возникла бурная, но короткая потасовка, и на берег со звоном полетели вёдра, и румыны, отчаянно ругаясь, бросились в ту сторону, откуда появились.
— За подкреплением побежали, — сказал Ткачевич, и не ошибся.
Казармы солдат из охраны порта находились неподалёку. Не прошло и десяти минут, как с разных сторон к причалу стали приближаться группы румын. Одни держали в руках самые разнообразные сосуды, другие — автоматы.
Дело, как видно, принимало серьёзный оборот. Прибежавшие офицеры старались успокоить солдат и установить порядок. Но спирт так поднял боевой дух немцев, что они твёрдо решили удерживать свои позиции.
— Пора нам отсюда сматываться, — благоразумно сказал Ткачевич. — Как знать, в какую сторону сейчас полетят пули. Мы слишком заметная мишень!
Он соскочил с ящика, Миша за ним. Дальше отходить им пришлось уже под аккомпанемент начавшейся перестрелки. Издали они наблюдали, как румыны бросились в атаку, немцы встретили их камнями, и началась отчаянная потасовка.
Пока военные власти наводили порядок, корабли, которым уже давно следовало покинуть порт, продолжали стоять у пристаней.
Вот бы сейчас их разбомбить!..
Вечером группа собралась, чтобы вновь обсудить вопрос о Ткачевиче. И на этот раз все единодушно согласились с Мишей. Ведь история со спиртом только на первый взгляд казалась забавной. Среди солдат были убитые и раненые. Докопайся гестапо до того, кто истинные виновники этого веселья, они бы немедленно расстреляли не только Мишу, но и Ткачевича.
Однако работа парализована. Рация продолжала молчать. Со времени последней передачи прошли уже две недели.
Миша настойчиво продолжал поиски батареи. Он разыскал немецкого моряка, который когда-то обещал ему добыть батарейки для карманного фонаря, и предложил купить их по вполне умеренной цене.
Они тут же отправились на пристань. Моряк поднялся на борт корабля и вернулся с тяжёлым мешком. Сквозь брезент проступали углы больших батарей.
Миша забился в дальний угол склада, раскрыл мешок и вытащил одну из батарей с яркой немецкой этикеткой. Чтобы использовать батарею для карманного фонарика, её нужно было разломать на отдельные элементы. Но для рации вполне подойдут несколько таких последовательно соединённых батарей. Но как же вынести их с территории порта? Если при выходе задержат, тут же арестуют за кражу военного имущества, и тогда крышка!
Значит, через центральную проходную порта идти нельзя.
Может быть, направиться в сторону Пересыпи и выйти из порта в ворота Чижикова? Этот путь значительно длиннее, и надо миновать шесть или семь постов, но зато больше вероятности, что не станут обыскивать.
Оказывается, иногда полезно иметь дырявые карманы!.. Даже острый взгляд часовых не заметил, что человек, который в этот холодный день шёл, подняв воротник пальто и глубоко засунув руки в карманы, несёт под полами пальто тяжёлые батареи.
Когда Миша проходил мимо третьего по счёту поста, его вдруг окликнул румынский часовой.
— Ты кто? — строго спросил он и, видимо, приготовился к допросу.
— Я — турок! — Миша и сам удивился неожиданно пришедшему в голову ответу.
На его счастье, часовой оказался не без юмора.
— Не турок, а дурак! — засмеялся он и махнул рукой. — Проходи!
В этот вечер в маленькой комнатке на Градоначальнической улице был большой праздник: рация ожила вновь. У всех было такое чувство, словно их тяжелобольной друг, о котором они так скорбели, вдруг сразу поправился.
Надя едва дождалась часа, когда по расписанию должна выходить на связь.
Штаб армии тут же отозвался. И в эфир полетели долго молчавшие позывные группы «Ада»…
Тёплый мартовский ветер покачивает чёрные узловатые ветви платана, и кажется, нет на свете более тихой улицы, чем та, на которой живут девушки. Вот из ворот напротив выбежали мальчишки и, свернув, куда-то умчались. И, как всегда на венском стуле, поставленном на тротуар рядом с подъездом, сидит старуха в такой же древней, как она сама, облезлой меховой шубе и скучающе рассматривает прохожих. Она знает всё, что делается в доме. От её острых глаз не укроется даже кошка, прошмыгнувшая на крыше за трубой.
Для Нади этот день не из самых лёгких. Она долго бродила по городу, стараясь узнать новости.
В церкви, во время службы, кто-то бросил пачку листовок, в них было проклятие Гитлеру и говорилось о том, что Одессу скоро вернутся красные. Кто бросил — так и не дознались. Но священник приказал собрать листовки и сам отнёс их полицейскому. Многие всё-таки успели прочитать. А на Большой Арнаутской утром была стрельба, убили какого-то партизана, в трамвае говорили, из катакомб вышел…
Наконец-то усталые ноги привели её домой.
Но как только она подошла к воротам, её тут же живо окликнула старуха.
— К вам приходила сюда пигалица. Девочка лет четырнадцати. Тебя с Леной спрашивала!
— Кто такая? — удивилась Надя.
— Маленькая и худущая.
Теряясь в догадках, Надя решила ждать у ворот. Если девочка придёт снова, она поговорит с ней во дворе. Осторожность прежде всего.
— Иди домой, — сказала старуха, — а я подежурю. Как снова явится, так пошлю.
Но Надя продолжала болтать со старухой, обрадовавшейся, что у неё появилась собеседница. Когда из ворот выходили эсэсовцы, нагруженные свёртками, старуха мгновенно умолкала, провожая их хитроватым взглядом своих выцветших глаз.
Скрывая тревогу, Надя внимательно всматривалась в каждого прохожего. Когда же вновь появится странная девочка? И всё же Надя проглядела её и увидела только тогда, когда она внезапно появилась из-за ближайшего дерева. Действительно, совсем маленькая, щуплая, в меховой шапчонке с ушами, тоненькие ножки в ботинках, серое короткое пальтишко.
— Вот она! — воскликнула старуха. — Она тебя и спрашивала.
— Кого тебе? — настороженно спросила Надя, разглядывая серьёзное и совсем ещё детское лицо девочки.
— Мне нужна Лена Бутенко или Надя Зайцева, — сказала девочка.
— Пойдём со мной, — сказала Надя с плохо скрываемой радостью.
Когда девочка поела, напилась горячего чаю и отогрелась после долгого блуждания по городу, Надя уже знала, что её зовут Катей Адамчук, что ей восемнадцать лет, хотя этого возраста ей никто не даёт, что вчера она приземлилась с парашютом в районе деревни Гниляково и близ неё в яме закопала долгожданные батареи, запасные части к рации и пятнадцать тысяч немецких марок. Целое богатство!..
И вот всё повторялось вновь. Лена и Надя, как это уже было не раз, снова сидели и ломали головы над тем, как пронести через многие кордоны опасный груз. Но теперь они уже были не одни, с ними были Миша и Катя.
Миша и Лена достали пропуска на право выхода из Одессы и долго бродили с Катей по дорогам в поисках заветной ямы.
Все поля и овраги вокруг Гнилякова казались Кате одинаковыми. Она никак не могла восстановить в памяти точные приметы того места, где закопан груз.
Чтобы избежать неприятностей на работе, Мише пришлось вернуться в Одессу. Через день ушла и Лена, ей тоже нельзя надолго исчезать из порта. Маленькая Катя осталась одна…
Ещё долго бродила она по студёным, заснеженным полям, пока вдруг не заметила лямку своего парашюта, торчавшую из-под сметённого ветром снега.
Сгибаясь под тяжёлой ношей, она вышла на дорогу и много часов шла по ней, без всякой надежды на то, что кто-нибудь ей поможет. Когда её стала нагонять телега, на которой ехали двое старых людей, она даже не оглянулась. Но старик, державший вожжи, остановил лошадь и предложил девочке подвезти её.
Старики привезли Катю к себе домой и, желая ей помочь, хозяин снял с телеги поклажу. По её весу он понял, что в мешке, кроме картошки, есть ещё кое-что, и, выбрав момент, пока Катя с полотенцем в руках вернулась в комнату, он без обиняков сказал ей:
— Мы понимаем, дочка, что ты парашютистка, и хотим помочь тебе. Самой тебе в Одессу не пройти. Мы тебя отвезём на лошадях.
Катя ничего не ответила. Она провела бессонную ночь. Хотя старики и не казались ей подозрительными, но кто его знает, кем они могут оказаться на самом деле.
На другое утро старый Остапчук запряг лошадь, сам отнёс в тележку Катин мешок, наложил сверху два мешка картошки и сказал Кате:
— Залезай! Поехали.
Старик решил ехать по льду лимана, в объезд полицейских постов. Но уже бурно наступала весна. Тонкий лёд не выдержал тяжести, и, когда они были уже далеко от берега, лошадь провалилась в воду.
На счастье, передние колёса повозки удержались на льду. Остапчук, по пояс в воде, с помощью Кати вытащил на лёд лошадь, а затем повозку. Окоченевший, в твердеющей от холода одежде, он продолжал путь, как ни уговаривала его Катя вернуться.
Остановились в ближайшем селе. Старик пообсох в тёплой хате и через несколько часов снова запряг лошадь.
Вечером Катя со своим тяжёлым мешком вошла в дом номер восемь по Градоначальнической улице. А старик Остапчук повернул домой. И он совершил маленький подвиг в этой большой войне.
Какое счастье, что Катя доставила батареи и теперь можно работать, не жалея энергии! Выполнив задание, Катя должна была сразу покинуть Одессу, направиться в Николаев и там, у своей тётки, дожидаться прихода советских частей. Но события развивались так стремительно, что к тому времени, когда Катя собралась в Николаев, все дороги были забиты откатывавшимися к Одессе немецкими и румынскими войсками. Пробираться по этим дорогам было опасно и, кроме того, уже бессмысленно.
Миша предложил устроить Катю у своей матери. Лена сообщила в штаб о своём решении оставить Катю и получила на это согласие. Через несколько дней Катя была уже легализирована.
Она оказалась очень деятельным членом группы. Лена поручила ей наблюдать за передвижениями вражеских войск по Николаевской дороге. Катя отправилась в путь и к вечеру добралась до одного из придорожных посёлков. Там она познакомилась с женщиной, у которой на руках были две маленькие дочки. Катя сказала ей, что может остаться у неё в доме, чтобы ухаживать за её дочками, и обещала, что будет много с ними гулять. Женщину её предложение очень обрадовало.
Так совсем неприметная на вид девчонка стала контролировать движение полков и дивизий немецкой армии.