Это случилось 28 июня 1942 года на одной из военных дорог западнее Воронежа.

Ранним утром от серенькой, неприглядной хатки, затененной пыльными ветлами, отъехала грузовая машина. Только немногие знали, в этом приземистом трехоконном долинке, размещалась полевая касса Госбанка. Обычно она находилась рядом со штабом дивизии. Но несколько дней назад, по указанию командования, ее в числе других тыловых учреждений переместили дальше от линии фронта. В кузове машины под серым брезентом стоял большой железный сундук, наглухо запертый и запечатанный. Много, видно, потрудился когда-то над этим сундуком хитроумный мастер. Для прочности он оковал его железными полосами, а для красоты сверху донизу усыпал узорчатыми бляхами и бесчисленным количеством медных заклепок тонкой работы и самой разнообразной формы, теперь уже потемневших от времени. Никакой пожар не способен расплавить толстые стенки сундука, а не посвященному в его сложное устройство не открыть замка, даже если он провозится очень долго.

Надо сказать правду: сундуку этому гораздо более пристало бы стоять в каком-нибудь укромном уголке помещичьей усадьбы, купеческого дома или даже попросту комиссионного магазина, где его, может быть, приметил бы пристрастный взгляд завзятого любителя старины.

В походной канцелярии управления дивизии он был не очень-то на месте. Но случилось так, что прежний денежный ящик, многие годы стоявший в штабе дивизии и служивший верой и правдой, месяца три тому назад вдруг ни с того ни с сего отказался открываться, и его пришлось сломать.

С его стороны это была совершенно неожиданная, можно сказать — неуместная причуда. Однако начфин управления дивизии капитан интендантской службы Соколов был не из кого легко озадачить такими пустяками.

Он наведался к начальнику тыла своей дивизии, побывал у соседей, и через два дня на месте старого — такого обычного на вид — денежного ящика уже стоял этот узорчатый кованый сундук с диковинным замком хитроумного устройства и таким толстым дном, что ему мог бы позавидовать самый солидный из современных несгораемых шкафов.

Так как новый сундук был очень тяжел, то его редко снимали с машины. В последние недели штаб часто менял свое местоположение, и капитан Соколов во избежание лишних хлопот предпочитал всю свою походную бухгалтерию держать на колесах.

Под брезентовым верхом его полуторки кочевали по размолотому гусеницами асфальту и горбатым колеям проселков перевязанные крест-накрест грубой тесьмой толстые папки с ведомостями и денежными документами, походный складной стол и такие же стулья с тонкими фанерными спинками — предмет особой гордости Соколова. «Вот полюбуйтесь, — говорил он, — сложишь — и хоть в портфеле носи!»

Личные вещи начфина хранились в черном, слегка потертом, но весьма вместительном чемодане.

В пути все это хозяйство охраняли два автоматчика, и, надо отдать Соколову справедливость, охрана у него была отличная.

Автоматчики одинаково ревниво берегли и денежный ящик, и папки с документами, и, кажется, даже складной стул, на котором обычно сидел их начальник, когда выдавал зарплату военнослужащим.

Быть может, Соколов немножко больше, чем надо, любил похвалиться образцовым порядком своего, как он говорил, «боевого подразделения», но все же было приятно встретить где-нибудь на дороге эту небольшую, аккуратную машину и ее хозяина, туго опоясанного, в шинели, казавшейся чуть тесноватой на его плотной, с прямыми плечами фигуре. Он сидел всегда рядом с шофером, слегка откинувшись на спинку сиденья и выставив вперед густую каштановую бороду (товарищи называли ее «партизанской», и, кажется, это было приятно Соколову). В кузове, выглядывая из-под тента, покуривали автоматчики…

Утром 28 июня полуторка Соколова, как всегда — в полном боевом порядке, выехала в свой очередной рейс. Соколову надо было получить в полевой кассе Госбанка триста с небольшим тысяч, которые следовало раздать офицерам штаба и всем, кто входил в состав управления дивизии.

Через час деньги были получены. Соколов вывел в ведомости золотым перышком авторучки свою изящную, четкую подпись с небольшим кудрявым росчерком и опять уселся в кабине плечом к плечу с шофером.

Машина выехала из деревни, но к месту назначения — в штаб дивизии — так и не прибыла.

Дивизия в то время оказалась на главном направлении вражеского удара. На нее наступали два танковых корпуса. Двести «юнкерсов» и «мессершмиттов» непрерывно бомбили ее боевые порядки и тылы… С боями дивизия стала отходить к Воронежу.

На войне такие дни не редкость: утро как будто начинается тихо, мирно. Большое воинское хозяйство живет своей деловой будничной жизнью, походным, простым и в то же время сложным бытом. И вдруг — где он, этот быт? Прощай, недолгий уют чужого жилья, короткая радость отдыха, крепкого сна, неторопливой еды! Опять дрожит земля и гудит воздух!

Так было и в тот памятный июньский день.

…На одной из дорог солдаты вступили в бой с прорвавшимися в тыл немецкими броневиками. Один из них был подбит, а другой успел уйти. В километре от места боя на дороге догорала разбитая снарядом штабная автомашина. Знакомая, видавшая виды полуторка! Походная бухгалтерия капитана Соколова… Любой солдат в дивизии сразу узнал бы ее. Около машины валялись трупы одного из автоматчиков и шофера. Начальник финансовой части Соколов и другой автоматчик исчезли. Исчез также и кованый сундук со всеми деньгами и документами. Но солдаты приметили и подобрали в канаве чудом сохранившийся, совершенно целехонький складной стул — из тех, которыми так гордился капитан Соколов, да его большой, плоский, сделанный по особому заказу портсигар из плексиглаза с мудреным вензелем на крышке…

Солдата и шофера похоронили в придорожной роще, рядом с убитыми в том же бою, а капитана Соколова, второго автоматчика и денежный сундук искать не стали. Дивизия могла оказаться в окружении, и нужно было по приказу командования, совершив стремительный марш, занять оборону в районе Воронежа.

Вскоре в штаб дивизии был назначен другой начфин, совсем непохожий на прежнего, — очень худой, высокий и сутулый человек в двойных очках, с редкой фамилией: Барабаш, а капитана Соколова, внесенного в списки без вести пропавших, понемногу стали забывать…