Весь день Стремянной был очень занят.
Множество дел возникало и требовало немедленного разрешения. На артсклад доставили боеприпасы. Прибыло пополнение. Самолеты противника нарушили связь с одним из полков. Необходимо помочь начальнику связи как можно быстрее восстановить линию. По поручению командира дивизии нужно побеседовать с только что прибывшими корреспондентами, которых интересуют подробности боев за город.
Одним словом, много хлопот у начальника штаба дивизии! Но среди всех этих неотложных дел Стремянной нет-нет, да и возвращался в мыслях к событиям последних дней. Бой на подступах к городу, знакомые улицы со следами пожаров и бомбежек, распахнутые ворота концлагеря. А потом - всклокоченная голова Еременко и его неестественно короткое тело на носилках во дворе госпиталя. Одно воспоминание сменялось другим. Палата на втором этаже и актерское одутловатое лицо этого жалкого предателя - Соколова… нет, бургомистра Блинова… то есть шпиона Зоммерфельда.
Стремянной сам не мог понять, в какую именно минуту он узнал в лежащем на койке человеке того эсэсовского офицера, который прошел мимо него, пряча подбородок в воротник, а глаза - в темную тень очков. Когда он перестал верить рассказу начфина Соколова, такому, казалось бы, простодушному и похожему на правду? И зачем, собственно, понадобилось ему, начальнику штаба дивизии подполковнику Стремянному, эта рискованная, можно сказать, детская выдумка - потушить в палате свет?… В сущности, довольно-таки нелепая затея… Разве нельзя было бы опознать в Соколове бургомистра Блинова при свете, просто с помощью фотографий и свидетельских показаний? Недаром Воронцов потом так был недоволен. И как только в голову пришло? Откуда? Наверное, из глубины каких-нибудь мальчишеских воспоминаний, из романтической дали прочитанных когда-то приключенческих книг… Впрочем, если говорить правду, все получилось не так уж плохо. Если бы ему, Стремянному, не взбрело на ум погасить свет, Соколов не вздумал бы пуститься наутек, а ведь именно эта попытка к бегству разоблачила его окончательно. Одним словом, выходит, что он недаром увлекался когда-то романтическими историями, за которые ему нередко попадало от старших. Да, надо сознаться, он любил эти перебывавшие в руках у множества мальчиков, зачитанные до дыр книжки о необычайных приключениях путешественников, мужественных, суровых и благородных, о пустынных островах и пещерах, где спрятаны сокровища, о клочках пергамента с зашифрованными надписями.
Кстати, о зарытых сокровищах, - хотел бы он знать, куда все-таки гитлеровцы девали картины. Воронцов, пожалуй, прав, они где-нибудь здесь, в черте города, или, во всяком случае, не так уж далеко. Ведь подумать только! Может, они запрятаны совсем близко - под полом соседнего сарая, например. Сгниют там или крысы их сгрызут, и никто даже знать не будет…
Нет, надо все-таки заехать к Морозову, узнать, как у него там дела, не нашлось ли человека, работавшего в укрепрайоне, да заодно спросить, не слышно ли чего о картинах. Он как будто собирался организовать поиски.
На другое утро, возвращаясь из поездки в полк, он заехал в горсовет и застал Морозова принимающим посетителей. Десятки людей терпеливо ждали своей очереди в приемной и в коридоре. Уже прибыли двое заместителей председателя, они тоже принимали народ, стараясь ответить на многочисленные вопросы, помочь чем можно.
Стремянной поднялся по широкой, еще не отмытой лестнице и прошел по длинному коридору, в котором, тесно прижавшись друг к другу, стояли люди.
Морозов сидел в холодном кабинете с усталым, отекшим лицом. Перед ним стояла пожилая женщина в черном вязаном платке и старом, защитного цвета ватнике с аккуратными синими заплатами на локтях.
- Я все понимаю, - тихо говорил Морозов, - мне все ясно, Клавдия Федоровна!
- Нет, не понимаете! - почти кричала женщина, перегибаясь к нему через стол.
- Уверяю вас, понимаю!
- У меня двадцать детей… Двадцать! Вы слышите?… От пяти до четырнадцати лет!.. И ни одного полена дров. Это вы понимаете?
- Но у меня еще нет своего транспорта. Город всего три дня, как освобожден. Подождите немного. Обеспечу вас в первую очередь… Ну разберите забор, сожгите его. Построим новый.
- Забор! - усмехнулась женщина. - Какой забор? Я уже не только свой забор сожгла, но и пять заборов в окружности…
- Привет, товарищ Морозов! - сказал Стремянной, подходя к столу. - Как работается?
- И не говори! - Морозов с надеждой поднял к нему глаза в припухших веках. - Вот, Клавдия Федоровна, пришла сама военная власть. - Он рукой указал на Стремянного. - Обратимся к ней. Авось поможет.
Женщина поднялась и быстрым, порывистым движением протянула Стремянному руку.
- Шухова Клавдия Федоровна, - сказала она. - Будем знакомы. Вот рассудите нас, товарищ командир!..
Стремянной остановился у края стола между спорящими сторонами, с невольным уважением глядя на эту пожилую женщину, сразу завоевавшую его симпатию.
- Товарищ Шухова - заведующая детским домом, - пояснил Морозов, - требует от нас всего, что положено.
- Правильно, - сказал Стремянной. - Правильно требует.
- Не возражаю, - развел руками Морозов, - но транспорта еще нет. Подвоз не организован. Надо подождать, перебиться как-нибудь…
Шухова посмотрела на него с нескрываемой злостью.
- Я-то могу ждать, товарищ Морозов, - повысила она голос, - я-то сколько угодно могу ждать, но дети ждать не могут! И этого вы никак не хотите понять!..
- А что вам нужно? - спросил Стремянной.
- Да не бог весть что, - сказал Морозов, - всего две машины дров.
Стремянной вынул из планшета записную книжку и карандаш.
- Будут вам дрова, Клавдия Федоровна, давайте адрес.
- Будут!.. - повторила Шухова, тяжело опустилась на стул и громко заплакала, закрыв лицо руками.
Морозов вскочил и подбежал к ней:
- Клавдия Федоровна, что с вами?
Стремянной молчал, понимая, что сейчас никакими словами успокоить ее нельзя.
- Так трудно!.. Так трудно!.. - стараясь подавить рыдания, говорила Клавдия Федоровна. - Силы уже кончаются… Ведь что здесь было!..
- Все скоро войдет в свою колею, товарищ Шухова, - говорил Морозов, неловко придерживая ее за плечи. - Я рад, что вы живы. Большое вы дело сделали. Продовольствием мы ребят уже обеспечили, а дрова сегодня привезут. Ну, вот и хорошо… А дней через десять приходите - у нас уже все городское хозяйство будет на ходу. Увидите!..
Шухова понемногу успокоилась, вытерла слезы и встала.
- Спасибо, большое вам спасибо! - сказала она, обращаясь к Стремянному. - Груз с сердца сняли… Адрес вот здесь, на заявлении. - Она показала на бумагу, лежащую перед Морозовым.
- Не беспокойтесь, найдем, - улыбнулся Стремянной. - Вы очень торопитесь, Клавдия Федоровна?… А то я сейчас тоже еду - могу подвезти вас.
Шухова кивнула головой и вновь опустилась на стул, украдкой вытирая глаза краешком платка.
Не вмешиваясь в разговор, она глядела в окно и, видно, думала о чем-то своем. Но, когда разговор зашел о картинах, она как-то оживилась и стала прислушиваться к беседе.
- Нет, я все-таки думаю, что поискать их стоит, - сказал Морозов. - Уж если в спешке отступления они не успели их вывезти, то спрятать как следует и подавно не успели. Сунули на ходу в какой-нибудь заброшенный сарай или на чердак, там они и лежат. А только мы не знаем…
- Не думаете ли вы, - вдруг сказала Шухова, - что в этом деле могут немного помочь мои старшие ребята? Они в городе каждый уголок знают.
- А ведь верно! - улыбнулся Стремянной. - Ребята для этого самый подходящий народ. Да будь мне тринадцать-четырнадцать лет, я бы за счастье считал, если бы мне доверили участвовать в таком деле!
Морозов кивнул головой:
- Еще бы! Всякому парнишке это лестно, а только лучше таких поручений им не давать. Напорются где-нибудь на мину.
- Что вы! - сказала Клавдия Федоровна. - Эти ребята многое испытали. Двое из них были в партизанском отряде. Что такое мины, им хорошо известно. И все же я им одним доверять такое дело не буду. Пускай с людьми поговорят, разузнают - и хватит с них…
- Разве что так, - согласился Морозов. - А я вот что надумал, товарищ Стремянной: не объявить ли нам, что горсовет просит всякого, кто может сообщить что-либо о местонахождении картин, немедленно сигнализировать. И вообще, поскольку картины в городе, помочь, насколько возможно, в поисках.
Стремянной на секунду задумался.
- Это дело! Я убежден - люди отзовутся… - Он обернулся к Шуховой: - А как по-вашему, Клавдия Федоровна?…
- Конечно, каждый сделает все, что в его силах, - сказала она. - Ну, однако, пора. - Она встала с места. - Ехать так ехать… Товарищ подполковник, а когда вы думаете прислать нам дрова?
- Сегодня же, - ответил Стремянной.
- Только не очень поздно, если можно. Ведь мы с ребятами сами убирать будем.
- Слушаю, товарищ начальник, - прислать не слишком поздно, - улыбаясь, ответил Стремянной и протянул руку Морозову: - До свидания, Сергей Филиппович. А вы еще не собираетесь маленький перерыв сделать? А то поедем в штаб, пообедаем.
Морозов решительно потряс головой:
- Нет, видно, нынче не пообедать. Видели, сколько там народу ожидает?
- Так ведь этак вы до ночи здесь сидеть будете.
- Что ж, и посижу, - Морозов вздохнул. - Время военное. Оперативность нужна.
- Вишь, какой стал! - Стремянной усмехнулся.
Морозов тоже усмехнулся:
- Ладно, ладно, без намеков, товарищ подполковник. Ступай себе, обедай и не искушай меря… А вот найти человека, знающего об укрепрайоне, не теряю надежды… Каждого спрашиваю. Но пока, - он развел руками, - никого нет. Прямо беда!
Шухова и Стремянной вышли из кабинета, а их место заняла очередная посетительница - высокая седая женщина, которая в коридоре рассказывала о своем пропавшем сыне.