В школе ребята каждый день спрашивали Мадлен про Жака. Даже долговязый Эдмон Далишан, сын владельца бара, который постоянно дрался с Жаком, и тот проявлял участие к его судьбе. На переменке он подсел к Мадлен. Его интересовало, не знает ли она, какой марки была машина, на которой похитили Жака. Ведь по ней можно понять, к какому кругу людей они относятся. Если машина дорогая, значит, это люди богатые, влиятельные, имеющие власть.

Учительница математики Жозетт Зиглер вызвала Мадлен в свою комнату. На ее худощавом лице было выражение озабоченности. Она тоже спросила у Мадлен, нет ли новостей о Жаке.

- Что теперь будет делать Шантелье?! - сказала она. - Завтра собрание коммунистов нашей мэрии, он будет выступать и громить ультра… За это они могут убить Жака!..

Мадлен наморщила лоб.

- Пусть дядя Морис не выступает! - сказала она.

Жозетт покачала головой.

- Тогда ультра решат, что их боятся!.. Бедный Жак!.. Бедный Жак!.. - проговорила она. - В какое страшное время мы живем!..

После уроков Мадлен на минутку забежала домой пообедать. У нее сегодня было серьезное дело. Магистрат района поручил школьникам собирать на улицах пожертвования для бастующих в Лотарингии шахтеров.

Мадлен жила в Шуази ле Руа, на территории «красного пояса» Парижа. «Красным поясом» в Париже называют те районы города, во главе которых стоят коммунисты. Большинство населения в них - рабочие. Из года в год они голосуют за коммунистов, доверяя им управлять своим районом.

Конечно, власти бы желали, чтобы во главе мэрий стояли сторонники де Голля. Но это им не удавалось. Как их ни запугивали, рабочие выбирали тех, кого хотели.

Большую часть муниципальных средств коммунисты расходовали на то, чтобы улучшить жизнь рабочих, они строили для них новые дома, а для ребят - школы и детские сады, поддерживали те рабочие семьи, у которых были небольшие заработки. Но на все нужды денег не хватало. Их приходилось собирать.

Иногда приходилось помогать и рабочим других городов Франции. Ведь нельзя оставить товарища в беде. Когда в стране начались забастовки, тысячи школьников Парижа выходили на улицы с кружками собирать пожертвования.

…И вот Мадлен с железной кружкой в руке бродит по улицам. Рядом с ней идет Эдмон Далишан. Он несет плакат с надписью: «Шахтер ждет твоей помощи!»

Собирать пожертвования для Мадлен - дело привычное. Она уже собирала для детей, больных туберкулезом; для детей, отцы которых погибли при наводнении; для пострадавших от землетрясения в Марокко. Никто, как Мадлен, не умеет с такой подкупающей скромностью протянуть кружку, взглянуть на человека с уверенностью, что он щедр и отзывчив к чужому горю. В ее кружку монеты падают одна за другой. Каждый, конечно, дает, сколько может: кто франк, а кто и полфранка. Кружка постепенно тяжелеет, и, когда она ее встряхивает, монеты подпрыгивают все грузнее.

Когда Мадлен устала, она передала кружку Эдмону. Однако за полчаса, что он ее таскал, в кружку упали только две мелкие монеты.

Они проходили мимо мэрии. Она помещалась в старинном двухэтажном дворце. Он стоял в глубине сада, окруженного развалинами старых укреплений. По преданию, этот дворец принадлежал мадам Помпадур, приближенной короля Людовика XIV.

Мадлен представляла себе, что по этой улице едет карета, запряженная шестеркой белых лошадей, вот она поворачивает к воротам, у которых вытянулись гвардейцы в расшитых золотом камзолах. Мадам Помпадур, с лицом Брижит Бардо, выглядывает из кареты и платочком приветствует ее, Мадлен!..

Вдруг сильный толчок в спину, и уже нет никакой кареты. Мадлен отлетела в сторону и едва удержалась на ногах. Мимо нее пронесся огромный грузовик.

- Ты с ума сошла!.. - кричит Эдмон. - Если бы я не толкнул тебя, ты бы попала под грузовик!.. О чем ты думаешь?!.

Эдмон прав, что ругает ее! Незачем думать о прошлом, когда у тебя сейчас столько важных дел.

- Ну, куда мы теперь пойдем? - спрашивает она у Эдмона так спокойно, как будто ничего не произошло.

- Пойдем к художнику! - предлагает Эдмон.

Молодой художник каждое утро располагается невдалеке от универсального магазина. Здесь обычно большое оживление. Очертив квадратный метр тротуара зеленым мелом и предварительно разведя краски, художник начинает рисовать. Он рисует стоя на коленях и ни на кого не обращает внимания, словно делает это только для своего удовольствия. Его лицо с короткой светлой бородкой задумчиво. Временами он встает и внимательно рассматривает то, что сотворили его руки. Он рисует многое! То уходящих к горизонту верблюдов, то кусочек улицы с входом в магазин, то голову женщины, то вдруг что-то совсем непонятное - хаос пятен и кривых линий.

Чуть в стороне от его ящика с красками стоит баночка. Прохожие бросают в нее свои монеты.

Если сказать художнику, что он нищенствует, он искренне обидится. Нет, он работает! Он отдает свой талант людям, те, кто ценят его труд, платят деньги. Ну, как за право пройти по картинной галерее, что ли…

Мадлен много раз видела, как, опрокинув содержимое баночки в руку, художник нарочито небрежно пересчитывал монеты, а затем шел в ближайшее кафе обедать. Постепенно он сам стал как бы составной частью уличного пейзажа.

Картины его существовали недолго. Едва закончив одну, он тут же уничтожал ее и начинал другую. Вечером, после его ухода, ее затаптывали ногами прохожие, а потом дворники смывали краски бранспойтом.

Сейчас, когда Мадлен и Эдмон подошли к художнику, он дорисовывал свою очередную картину. На первом плане был изображен огромный, крепко сжатый кулак, за ним алело большое пятно, пронзенное черными стрелами. Тут же было еще нечто вроде часового маятника. Тонкой кистью художник дорисовывал его изогнутый дугой стержень.

- Как ты думаешь, что это такое? - тихо спросила Мадлен.

Эдмон, прищурившись, смотрел на картину. Он подражал своему отцу… Тот часто покупал вот такие непонятные картины и всех знакомых, кто ими не восторгался, считал людьми дурного вкуса, неумными и недалекими.

Эдмон пожевал своими полными губами, словно попробовал картину на вкус.

- По-моему, эта картина изображает силу! - сказал он наконец громко, так, чтобы услышал художник.

Тот обернулся, с усмешкой взглянул на ребят и задержал свой взгляд на кружке, которая была в руках у Мадлен.

- Не очень-то благородно отбивать у меня заработок!.. - сказал он. - Тем более, если к тому же ничего не понимаешь в искусстве.

Эдмон обиделся на его слова:

- Зачем же вы тогда нарисовали кулак?.. - спросил он.

- Видишь стрелы?.. - спросил художник. - Они пронзили надежду человека! Убили ее!..

- А маятник?.. - вступила в разговор Мадлен.

- Тем, у кого нет надежды, время не нужно!..

- Тогда зачем же кулак? - стоял на своем Эдмон.

- Последний салют тем, кто борется.

- Значит, это все-таки сила!

Художник задумчиво потрогал свою бородку. Его светлые глаза долго ощупывали рисунок.

- А, пожалуй, ты прав, мальчик! - сказал он наконец. - Если люди борятся, значит, они сильны!..

Очевидно, то, что он нарисовал, стало ему вдруг дорого, и художник печально уставился на яркий квадрат тротуара. Из его обычных друзей рядом сейчас никого не было. И ему не хотелось, чтобы эти маленькие ценители искусства уходили.

- Это очень хорошая картина! - сказала Мадлен.

- Очень! - подтвердил Эдмон. - Если бы ее можно было повесить на стену, я позвал бы сюда своего папу!.. Он очень любит такие картины…

- Я могу перерисовать ее на холст, - с надеждой сказал художник.

- Правильно!.. - живо поддержала его Мадлен.

Эдмон вздохнул.

- Мой папа не покупает копий!..

Глаза художника вдруг блеснули веселым огоньком:

- Ну тогда скажи ему, что я продаю картину с куском тротуара!..

Все трое дружно засмеялись. Потом художник снова углубился в свою работу, не думая о том, что через какой-нибудь час она погибнет для человечества навсегда. Он так увлекся, что позабыл о ребятах. И они побрели дальше, позвякивая своей кружкой.

Время от времени Мадлен, оборвав разговор на полуслове, стремглав кидалась вперед, для того чтобы вовремя подхватить монету, которая как будто падала с неба. И всякий раз угадывала. Монета с тупым стуком падала в кружку…

- Ну, как у вас дела, дети?

Перед ребятами внезапно появилась мадам Жозетт. В коротком светлом пальто, она казалась очень высокой.

Мадлен протянула ей кружку, мадам Жозетт встряхнула ее, и на ее лице появилось выражение радостного изумления.

- Ого! И это всего за три часа!.. - воскликнула она.

- За два с половиной, - уточнил Эдмон. Он не хотел оставаться в тени.

- Ну, раз уже вы меня встретили, давайте сюда вашу кружку.

- Пожалуйста! - сказала Мадлен. - Надеюсь, вы будете щедрой.

Эдмон, шутливо нахмурившись, пробубнил:

- Помните, что в старости вы сможете вдруг остаться одинокой!.. Тогда мы будем собирать для вас тоже!..

Бросив в кружку два франка, Жозетт взмахнула рукой.

- До старости мне еще лет тридцать!.. - засмеялась она. - Ну, идите дальше и через час, не позже, возвращайтесь домой, чтобы родные не беспокоились о вас!.. И смотрите, не смейте ходить на собрание коммунистов!..

И она скрылась за поворотом улицы. Ее упоминание о собрании коммунистов напомнило Мадлен о Жаке. Она невольно почувствовала себя виноватой. Ведь за все время, что она бродила по улицам, ни разу о нем не подумала. Не подумала о том, что на собрании обязательно будет выступать дядя Морис… И тогда они убьют Жака!..

Мадлен бросилась бежать вдоль улицы. Эдмон едва поспевал за ней.

- Куда ты?! Куда ты?! - кричал он ей, задыхаясь от быстрого бега.

Монеты ритмично постукивали в кружке. Плакат несколько раз срывался с палки и падал под ноги Эдмона. Пока он поднимал его и прилаживал на место, Мадлен убегала все дальше и дальше. Эдмон догнал ее только на перекрестке при красном свете светофора.

Тут он только наконец сообразил, куда она так стремится.

- Мадлен! Не смей! - схватил он ее за руку. - Мадам Жозетт запретила!..

Мадлен сердито вырвала руку:

- Если боишься, можешь не ходить!

Зажегся зеленый свет, и она быстро пошла через дорогу. Теперь Эдмон не отставал от нее. Он шагал рядом, и на его совсем еще ребячьем лице появилось выражение страха. Он понимал, что не смеет ходить на собрание коммунистов, что отец выдаст ему за это сполна, но не останавливался, а только все время повторял:

- Мадлен! Мы должны вернуться!..

Но Мадлен упрямо шла вперед.

- Нас же туда не пустят!.. - крикнул он наконец. - И потом там же могут стрелять!.. Помнишь, как в прошлом месяце!..

Мадлен молчала. Ее губы были крепко сжаты. Она словно не слышала того, что говорил Эдмон. Когда он снова схватил ее за руку, она в негодовании обернулась:

- А твой папа фашист! - крикнула она прямо ему в лицо.

Сжав кулаки, Эдмон бросился на нее.

- Не лги!.. Не лги!.. Он за де Голля!..

Мадлен увернулась от удара, отбежала в сторону и остановилась на краю тротуара, маленькая, тоненькая, но властная; такую не ударишь.

- Подними плакат! - строго сказала она Эдмону. Он повиновался. - Теперь мы уже близко. Можно не торопиться.

Они опять медленно пошли рядом. И снова время от времени монеты, звякая, ударялись о дно кружки.

Чем ближе они подходили к дому, в котором должно было проходить собрание коммунистов, тем оживленнее становилась улица. Люди шли сюда со всех сторон. Коммунисты ничем внешне не выделялись в толпе парижан. Их присутствие сказывалось иначе. Все больше и больше добрых рук протягивалось к кружке…

- Дядя Морис!..

Мадлен увидела Шантелье, когда он выходил из машины. Около дома, где должно было состояться собрание, машины стояли так густо, что Шантелье не смог поставить свою. В поисках места он заехал на соседнюю улицу. Увидев Мадлен и Эдмона, он улыбнулся.

- Ну как, много собрали, ребята? - спросил он.

- Почти целую кружку! - с гордостью сказал Эдмон.

- Отлично!.. Надеюсь, найдется местечко и для моих франков!..

Мадлен ни о чем не спросила Шантелье. Она только посмотрела на него пристально и вопросительно. И он сразу понял.

- Надеюсь, все будет хорошо! - тихо сказал он, запер на ключ машину и медленно, сгорбившись, пошел к дому.

Мадлен посмотрела ему вслед. «Неужели он все-таки выступит? - подумала она. - А как же Жак! Бедный Жак!..»

- Почему они его так боятся, Эдмон? - спросила она.

- Кого?.. - не понял Эдмон.

- Дядю Мориса…

Эдмон усмехнулся.

- Папа говорит, что этот Шантелье много о себе воображает!.. И вовсе никто его не боится!..

- Зачем же тогда ультра украли Жака?..

- Ты просто дура! - сказал Эдмон. - Ультра никого не боятся… Все боятся их!..

- Зачем же они украли Жака? - упрямо повторила Мадлен.

- Наверно, затем, чтобы Шантелье перестал совать нос в из дела!.. Так думает папа.

Они подошли к большому, ярко освещенному дому. Около входа стояли дежурные. Входившие предъявляли им свои партийные билеты.

Мадлен остановилась, но Эдмон заторопил ее.

- Пойдем домой, Мадлен!.. Уже поздно!..

Мимо них прошли двое. Доставая на ходу из внутреннего кармана пиджака партийный билет, высокий, худощавый человек сказал низенькому толстяку с большим покатым лбом:

- Я уверен, что Шантелье выступит!.. Вот увидишь, будет по-моему!..

Толстяк пожал плечами и что-то ответил, но Мадлен не услышала его ответа.

Мимо проехали черные закрытые машины, за углом они остановились. Распахнулись задние дверцы, и на мостовую выскочили полицейские. Разделившись на группы, они встали по углам улиц, прилегающих к тому зданию, куда стекались люди. Несколько полицейских остановились на другой стороне улицы, против входа в здание.

Они не вмешивались в происходящее, но само их присутствие настораживало, вселяло тревогу.

Очевидно, собрание уже началось. В здание теперь почти никто не входил. Дежурные переглядывались с полицейскими. Казалось, между двумя враждующими лагерями установилось молчаливое перемирие.

Вдруг к подъезду подъехало такси, несколько опоздавших выскочили из машины и устремились к дверям. В тот же момент Мадлен увидела за рулем отца.

- Папа! - крикнула она и бросилась к машине.

Густав резко затормозил.

- Ты что тут делаешь, Мартышка?! - удивленно спросил он, но, увидев, в ее руках кружку, все понял. - Садись быстрей в машину! И ты, Эдмон, тоже!.. Я вас подвезу!..

Мадлен протянула ему кружку.

- Положи! - сказала она.

- Как? Попрошайничать у отца? - усмехнулся Густав, вытащил несколько мелких монет и опустил в кружку.

- Добавь еще за бабушку!

- Ну и хитра! - Густав покачал головой и бросил еще одну монету.

Мадлен любила сидеть в машине рядом с отцом. Ей казалось, что он словно срастается с машиной, ловко объезжает тяжелые фургоны, находит промежутки среди потоков идущих впереди машин, врезается в них и через несколько мгновений опережает всех. И опять новый маневр, снова гонка, стремительное, непрерывное движение вперед!

Мимо проносились яркие пятна электрических реклам. Вот они приближались, нарастали, придвигались почти вплотную, потом исчезали. А впереди возникал их новый каскад…

- Знаешь, Мадлен, у меня неприятности! - вдруг сказал отец. - Завтра начинается забастовка!..

- Опять будут бастовать шоферы? - подал голос Эдмон.

- Да, шоферы такси!.. Требуют прибавки жалования!..

- Но ведь это же ваша собственная машина!

Густав ничего не ответил, а Мадлен про себя усмехнулась. Эти же слова сегодня будет без конца повторять бабушка: «Густав - это твоя машина, твой заработок, ты не шофер, а хозяин!» - «Да, машина моя, но как шофер я тоже должен требовать прибавки!» - терпеливо ответит ей отец. «У кого?!» - закричит бабушка. - «У хозяина!» - «А кто хозяин?» - «Я хозяин!» - «Значит, у самого себя?!» - «У самого себя…» - «Густав, вы сумасшедший!..» - скажет бабушка и уйдет в свою комнату.

Она никак не может понять то, что Мадлен уже давно поняла. Отец не хочет ссориться с шоферами. Если он станет работать в день забастовки, его будут презирать!..

Машина остановилась возле бара. Быстро простившись, Эдмон исчез в дверях, оставив в машине свой плакат.

- Надо куда-нибудь завезти кружку? - спросил Густав.

- Завтра утром мадам Элен соберет их и отнесет в мэрию…

Около ворот дома Мадлен увидела бабушку. Она разговаривала с мадам Дюбуа.

- Письмо из России!.. Нам ответили! - крикнула она, когда они вышли из машины, и взмахнула конвертом. - Подумайте, Густав, мой дом уцелел!..

В то же мгновение Мадлен выхватила письмо из ее рук. Конверт был вскрыт. «Дорогие французские ребята!..» - прочла она первую строчку письма.

Дорогие французские ребята!.. Это она, Мадлен и ее товарищ Жак… Как бы обрадовался сейчас Жак, если бы он был здесь…