Мадам Жубер твердо заявила Густаву, что через две недели вместе с Мадлен едет в Одессу. Она это делает для того, чтобы поправить материальные дела их семьи. Денег на поездку она у него не просит, пусть только он купит для Мадлен кое-какие вещи, которые понадобятся ей в путешествии.
Густав не возражал. В конце концов со своими бедами он должен справиться сам. Ни мадам Жубер, ни Мадлен ничем ему не помогут. Может быть, даже лучше, если в это время мадам Жубер будет подальше и не станет надоедать ему своими непрошенными советами…
Его несколько раз вызывали в полицию, допрашивали. Каждый раз он возвращался оттуда усталый и злой. Свидетельские показания, собранные следователем, были крайне противоречивы, потому что прохожие наблюдали столкновение машин с разных сторон. Находились и такие, что прибежали к месту происшествия после того, как услышали удар. Из тщеславного желания быть свидетелями такого нашумевшего происшествия, они убеждали следователя, что видели все от начала до конца и подчас выдумывали такое, что еще больше запутывало следствие.
Однако - и это самое главное - технические измерения показывали, что при той скорости, с которой сближались машины, Густав, возможно, и не имел времени уклониться от столкновения. Он был виновен в той же степени, что и шофер «круппа», и это уже снимало с него часть ответственности.
Помогали и политические обстоятельства.
В результате аварии погиб один из видных ультра, о преступлениях которого много писалось в газетах. Полиции было невыгодно устраивать судебный процесс, где бы невольно возник вопрос, почему этот преступник оставался на свободе и так открыто разъезжал по Парижу. Получив указание свыше, следователь старался, чтобы в газеты не проникли новые подробности. Он твердо держался той версии, что имел место несчастный случай, и брал во внимание только те показания, которые это подтверждали. Так невольно петля, которая, казалось, может вот-вот затянуться на шее Густава, мало-помалу ослабевала…
Что же касается Мадлен, то через неделю начинаются летние каникулы. Надо доставить девочке какую-то радость. Пусть поедет и увидит, как живут люди в другом мире…
Кто бы мог подумать, что у мадам Жубер сохранилось столько сил и энергии! Теперь она целыми днями металась по Парижу, навещала дальних родственников и знакомых. Многие давали ей с собой письма к родным в Россию и различные поручения, а главное, снабжали добрыми и, как ей казалось, совершенно необходимыми советами.
Признаться, мадам Жубер сейчас переживала самые противоречивые чувства. Она очень жалела Густава - как он останется один, с волнением ждала встречи с родиной, мечтала о ней и в то же время боялась. Вдруг ее арестуют, как только она сойдет на берег. Почему? За какие преступления? Да, конечно, за то, что она имеет собственный дом на Полицейской улице! Ведь в России не очень-то любят капиталистов! При таможенном осмотре возьмут ее бумаги и сразу же увидят, какая птица пожаловала! Может быть, даже ее имя занесено в черные списки?! Что тогда ее ждет? Ссылка? Сибирь?..
Среди знакомых и друзей мадам Жубер были оптимисты и пессимисты. Одни уверяли ее, что все будет хорошо и ее, как иностранную туристку, никто и пальцем не тронет. Другие, из числа русских эмигрантов, выброшенных революцией из России, наоборот, поддерживали самые мрачные предположения старухи.
Естественно, что настроение мадам Жубер колебалось, как стрелка барометра. Оно зависело от того, с какими знакомыми она в этот день встречалась.
Внеся деньги в бюро путешествий, мадам Жубер стала вдруг ужасно волноваться: а вдруг ей откажут в визе на въезд в Советский Союз? Когда же через несколько дней стало известно, что виза получена, ее стали мучить сомнения. Не напрасно ли она все это затеяла? Может быть, в том, что ей разрешен въезд в СССР, таится какая-то ловушка?..
Дома мадам Жубер, однако, держалась молодцом, ни Густав, ни тем более Мадлен не должны были знать о ее терзаниях.
Теперь, когда пути назад были окончательно отрезаны, мадам Жубер стала принимать меры, чтобы предупредить возможные трудности. Прежде всего надо захватить с собой побольше провизии: ведь ей говорили, что в России голодают. Она накупила консервов и два десятка коробок сыра комамбер.
Мадлен колебалась. Покинуть отца, когда ему так тяжело, ей казалось невозможным. Она несколько дней так решительно отказывалась ехать с бабушкой, что и сама мадам Жубер начала подумывать о том, стоит ли ей ехать.
Но однажды вечером Густав вернулся в приподнятом настроении.
- Отбился! - тихо сказал он, обнимая Мадлен. - Отбился, Мартышка!.. Следователь окончательно прекратил дело.
- Ах, вот как! - крикнула из своей комнаты мадам Жубер; ее слух с годами становился острее, - почему-то особенно хорошо она слышала шепот. - Мадо, мы едем!
На другое утро Мадлен написала своим друзьям в Одессу о том, что они скоро увидятся. Но дня через два после того, как она его отослала, пришло встречное письмо из Одессы.
Советские ребята писали, что их очень встревожило сообщение, которое они прочли в своих газетах. Они узнали, что фашисты в Париже украли мальчика, чтобы заставить его отца-коммуниста отказаться от борьбы за права рабочих. Фамилия этого мальчика совпадала с фамилией Жака, который писал им из Парижа.
«Если это тот самый Жак, - говорилось в письме советских ребят, - напиши, чем можно ему помочь…»
Необыкновенно хорошо стало на душе у Мадлен, когда она прочитала письмо из Одессы. Как будто кто-то крепко пожал ей руку. Там, в далекой стране, незнакомых ребят тревожило то же, что и ее!..
Невидимые нити вдруг связали ее дом в Париже с тем одесским домом, где родилась бабушка. И встреча с русскими ребятами стала представляться ей как что-то вполне реальное. Вот хорошо, что она будет говорить с ними без переводчика!
…Наконец наступил день, когда Мадлен последний раз пошла в школу, завтра начинались летние каникулы. Весь класс уже знал о предстоящей поездке Мадлен, и многие ребята ей завидовали.
Когда Мадлен с Люсьеной возвращались из школы домой, на улице было удивительно тепло и солнечно. Дома подернулись сиреневой дымкой. На углах девушки продавали цветы. И казалось, что беды уже отошли в прошлое и впереди все будет только добрым и радостным.
По свойству ее характера Мадлен легко передавалось настроение окружающих. Если бы Люсьена, которая шла с ней рядом, была бы чем-нибудь огорчена, то Мадлен тоже почувствовала бы себя огорченной. Но Люсьена улыбалась, подставляя лицо солнцу. И ничто не омрачало хорошего настроения Мадлен.
С того, теперь уже давнего дня, когда Люсьена помогла Мадлен, девочки еще больше сдружились. Что-то изменилось в самой Люсьене, она стала живей и общительней, словно поверила в свои собственные силы.
Они шли и говорили, как всегда в последние дни, о предстоящей поездке Мадлен.
- Говорят, ребята в России не верят в бога, - сказала Люсьена.
- Я тоже об этом читала… - подтвердила Мадлен.
- Это очень плохо! - вздохнула Люсьена. - Бог их покарает!..
Мадлен не ответила. В ней боролись противоречивые чувства. Она не представляла себе, как можно не верить в бога, который был для нее олицетворением доброты. Но ведь ребята из Одессы были добры, раз они проявили такое участие к судьбе Жака!..
Когда все это случилось с Жаком, только немногие, самые близкие люди по-настоящему встревожились за него. Другие интересовались им лишь из любопытства. А сколько людей отнеслись к этому недоброжелательно!..
Если русские ребята не верят в бога, это, конечно, очень плохо. Но кто же тогда учит их добру? Кому они верят?
Ив, повидавший на своем долгом веку массу людей, недаром считал, что Мадлен развита не по годам. Как и многие дети, рано потерявшие мать, Мадлен действительно казалась гораздо старше своих сверстников. Жизнь, с ее трудностями, подступала к ней вплотную и не щадила ее.
Накануне отъезда к Мадлен в подъезде подошла Мария. С того дня, когда Шарль оказался невольным участником похищения бумаг, Мадлен, как велел ей отец, не бывала у них дома. И теперь Мария огляделась по сторонам, не наблюдает ли кто-либо за ними.
- У меня к тебе просьба, Мадлен, - сказала Мария. -Когда будешь в Одессе, сделай мне одолжение…
- Хорошо! - с готовностью ответила Мадлен. - А что ты хочешь?
- Узнай, живы ли мои родители и сестра… Вот здесь, - она протянула бумажку, - написан мой старый адрес и прежняя фамилия… Курбатова. Несколько раз писала, но так и не получила ответ. Жили мы на Пушкинской - тут и номер дома, и номер квартиры. Может, уцелел кто-нибудь из соседей. Они скажут…
- Что передать твоим родным, если я найду их?
- Расскажи, как я живу!.. Про Шарля и про ребят…
- Все расскажу, - обещала Мадлен.
- И скажи еще, что я все время про них думаю… И душа по ним болит… - Мария помолчала. На ее глазах блестели слезы. - Как я тебе завидую, Мадлен!.. Так бы, кажется, и полетела на родную землю!.. На всю жизнь я запомнила последние слова, которые слышала от отца… Он говорил матери, когда ночью уходил из дома…
- Куда? - спросила Мадлен.
- Не знаю! Знаю только, что он боролся с немцами. Потому и остался в Одессе…
Вспоминая, она медленно повторила слова, которые случайно подслушала в ту давнюю бессонную, тревожную ночь. Потом крепко обняла девочку, повернулась и побежала вверх по лестнице.
Мадлен бережно сложила записку и спрятала ее на груди. Конечно, она обязательно исполнит эту просьбу!..
На вокзале мадам Жубер плакала, обнимая Густава и желала ему счастливо закончить все дела. Мадлен, одетая в новенький плащ, долго висела на шее у отца, крепко целовала его. И в тот момент на ее сердце не было радости от предстоящего путешествия. Впервые она расставалась с тем, к чему привыкла, и отправлялась в дальний путь…
Наконец поезд тронулся, и Мадлен, прижавшись к окну, долго махала отцу платком. А он стоял на платформе высокий, в светлой рубашке без галстука, с поднятой вверх рукой. И Мадлен казалось, что это не она, а он уезжает от нее…
- Ну, вот и поехали! - сказала бабушка и смолкла. Они сидели с внучкой рядом и молчали. У каждой из них были свои мысли.
Бабушка ехала навстречу со своей юностью. А ее внучка - с тем миром, о котором она слышала так много противоречивого. Она стремилась туда и в то же время его опасалась…