До операции оставалось всего четыре дня.

Мне казалось, что каждый новый день был прекраснее и интереснее прошедшего. Я старался запечатлеть в своей памяти как можно больше, чтобы ничто не осталось незамеченным, ничто не прошло мимо.

Я сказал Селе, что умею обращаться с гранатами. На самом же деле я еще ни разу не бросал гранат. Но ведь стоящая передо мной задача слишком серьезна, чтобы полагаться только на теоретическое знакомство с оружием. Впрочем, дело еще можно исправить. Надо было потренироваться. Но где? Куршумлия забита немецкими солдатами и жандармами, и взрыв неизбежно привлек бы их внимание. Оставалась лишь моя родная деревня. Она была расположена далеко от города, возле Копаоника, среди гор и лесов. Там легко можно было отыскать глухое ущелье или укромную долинку. Да, там удобнее всего будет научиться обращению с ручной гранатой. И наверняка кто-нибудь найдется, кто преподаст мне урок в этом деле. А кроме того, и в стрельбе из револьвера тоже не мешает поупражняться. Кто знает, что может произойти!

У Миши я одолжил старый револьвер и патроны. Гранаты заранее отправил в деревню. Синадин спрятал их в надежном месте. Он же меня всему научит.

В десять часов я вышел из города в направлении к Мирнице. Пройдя примерно половину пути, присел у Алексиного источника отдохнуть и напиться воды. Сколько раз мне приходилось бывать здесь! Я знал тут каждый камень, каждый кустик. Мальчишкой ходил из деревни в Куршумлию в школу: два часа туда, два — обратно. Ежедневно четыре часа проводил в дороге, вышагивая в перевязанных бечевкой опанках с куском кукурузного хлеба в сумке.

Утомительный каждодневный переход имел свои преимущества. В дороге мы устраивали настоящие сражения. Не обходилось без разбитых носов и синяков, но на следующий день все забывалось. А как, бывало, мы отдыхали! Возвращаясь из школы, мы обыкновенно устраивали привалы возле Бачагловского кладбища, Алексиного источника или у Новин. Сколько раз мы рассаживались здесь, у родника, пили воду и играли в пуговицы! Кое-кому иной раз случалось проиграть все пуговицы, даже и со штанов.

Мы всегда старались пройти это место засветло. Старики рассказывали, что на этом перекрестке собираются вурдалаки и ведьмы…

Надо было поторапливаться. До деревни еще больше часа ходьбы. Я в последний раз глотнул студеной воды и тронулся дальше по извилистой дороге, то поднимавшейся в гору, то спускавшейся в долину.

Позади осталось Селиште. Мне всегда нравились жители этого села. Трудолюбивые, они умели сделать свою жизнь более сносной, чем она была в окрестных селах.

От Новин я свернул вправо, к дому старухи Йованы. Меня всегда тянуло к этой седой гордой женщине. Было в ней что-то такое, что всем внушало уважение. Она умела читать и писать, а в наших краях это было редкостью, особенно среди людей ее возраста.

Она учила ребятишек грамоте, учила терпеливо, буква за буквой, пока они не овладевали азбукой.

Было и еще одно обстоятельство, из-за которого меня влекло к этому дому. Когда-то мы жили по соседству с Йованой, но лет восемь назад мы переселились, а у Йованы остался наш пес Зелько.

Это была огромная, сильная овчарка со стоящими торчком ушами и умными глазами. Мы вместе росли и очень любили друг друга. Я неизменно делился с Зелько едой, из-за чего мне изрядно доставалось от матери. Мать частенько поколачивала меня, и по заслугам, но Зелько этого не понимал. И плохо ей приходилось, когда она учиняла расправу надо мной во дворе. Зелько несколько раз рвал ей юбку.

Когда ему удавалось отстоять меня, мы убегали подальше от дома, и садились на траву. Пес жался ко мне и сочувственно смотрел, как я ревел. Потом начинались игры…

Спускаясь по склону, я вспомнил историю, которая чуть не стоила Зелько жизни.

Это произошло морозной, зимней ночью. Я поздно лег спать. Меня разбудил вой и царапанье Зелько в дверь. Почувствовав, что с ним неладно, я быстро поднялся, вышел на кухню и снял засов. Зелько заскулил громче. Едва я приоткрыл дверь, как он вихрем ворвался в коридор.

Сквозь дверную щель совсем близко были видны два горящих глаза. «Волк!» — подумал я и поспешил затворить дверь. Странно, однако, что Зелько испугался одного волка. Уж с ним-то он бы наверняка справился, это ему не впервой. В таких случаях он обычно яростно лаял и бесстрашно кидался на волка Это был храбрый пес.

Я прошел в комнату. Встав на стул, посмотрел в окно. При свете луны снег переливался и сверкал, как хрусталь. Пейзаж был прямо-таки сказочным. Но меня волновало другое: почему испугался Зелько? Я посмотрел в одну, в другую сторону — никого. Вдруг из-за угла дома выскочил матерый волк, за ним другой, третий, четвертый. Несколько мгновений они стояли, глядя на дом, потом начали бегать, прыгать один через другого. Четвертой была волчица, она стояла в стороне. Внезапно, словно испугавшись чего-то, волки большими прыжками помчались к долине. Еще раз остановились, поиграли и исчезли в лесу.

Зелько эту ночь провел в комнате.

С той поры прошло много времени. Я даже опасался, что теперь пес меня не узнает и набросится, как на чужого, а шутить с ним рискованно.

Я подошел к дому и свистнул, чтобы не застать его врасплох. Вошел в калитку. Зелько нигде не было видно. Задремал, наверное, в холодке под каким-нибудь деревом. Однако я ошибся. Зелько оставался верным себе. С бешеным лаем он выскочил из хлева и бросился на меня.

— Зелько! — крикнул я, — Зелько!

Он застыл на месте как вкопанный, словно что-то вспоминая, а потом с радостным визгом кинулся ко мне. Его радости не было предела. Он прыгал вокруг меня, норовил лизнуть в лицо, с визгом мчался к двери и тут же возвращался назад. Потом, по старой привычке, принимался дразнить меня, чтобы я побежал за ним вдогонку.

Йованы дома не оказалось. Она пасла скот на склонах, поросших высокой зеленой травой и густым лесом.

Солнце уже склонялось к западу, когда я вместе с Зелько подошел к дому Синадина. Увидев меня, он не спеша пошел навстречу, покачиваясь на ходу. Это был еще молодой человек, но нелегкая жизнь состарила его, по меньшей мере, лет на десять, да и болезнь немало способствовала этому. Улыбаясь, он спросил:

— Ты откуда? Я уж и не надеялся увидеть тебя сегодня.

— И по делу пришел, и прогуляться захотелось, а главное, тебя повидать, — ответил я.

— А Зелько тебя не забывает, видишь, как смотрит.

Я посмотрел на дом. Оттуда уже высыпали ребятишки. Увидев меня, они подняли гвалт…

— Что нового в Куршумлии? — спросил Синадин, нарушив молчание.

— Ничего. Внизу немцы, жандармы им помогают, а скоро к ним и Коста присоединится.

— Неужели он с немцами заодно?

— Разумеется, и тут нечему удивляться, — сказал я, украдкой посмотрев на него.

Люди никак не хотели верить, что прославленный Коста Печанац, признанный вождь Топлицкого восстания, может стать предателем. Синадин, правда, думал о нем иначе, приблизительно так же, как и я.

— Уж если большинство офицеров трусливо оставили нас и разбежались кто куда, то почему бы и Косте так же не поступить, — проворчал Синадин.

— Ничего, найдутся у нас и другие люди, не чета Косте и остальным! — возразил я.

Синадин понял мой намек и спросил:

— Ты принес что-нибудь почитать? В прошлый раз мы с Милорадом по очереди читали. Он потом попросил у меня, другим дал.

— Есть кое-что новенькое. Тебе будет интересно.

Передавая ему материалы, я хотел разузнать, на кого мы могли бы рассчитывать в селе. Ведь каждый человек был на вес золота, за каждого шла борьба.

— Кто еще хочет читать? — спросил я.

— Кроме Милорада Петар Ленин, Мирослав и Драгослав Михаиловы, Радосав из Гадай и еще несколько человек.

Это были молодые, смелые ребята, бедняки, жизнь которых проходила в борьбе за кусок хлеба.

Время летело незаметно. Я решил перейти к главному, ради чего пришел сюда.

— Гранаты, что я тебе дал, в порядке?

— В порядке, — ответил Синадин и, помолчав, спросил: — Уже понадобились?

— Да. Ты должен показать мне, как с ними обращаться. Хочу бросить парочку.

— Покажу. Это нетрудно. Только будь осторожен. Не шути с этим, — посоветовал он.

Начать свои занятия вблизи от дома мы не могли: не было подходящего места. Если взорвать гранату на горе, грохот взрыва разнесется на несколько километров.

Мы пошли в долину. Метрах в пятидесяти от дома, возле гнилого дерева, Синадин остановился, вытащил из дупла четыре ручные гранаты и горсть револьверных патронов.

Теперь наш путь лежал вниз, к Грабовацу, где у Синадина был хороший сад. Небольшая речка, годами подмывая берег и унося с собой землю, образовала здесь нечто вроде большой ямы. Это было самое подходящее место. Склоны заглушали взрыв, а крутые откосы защищали нас от осколков. Все это Синадин обдумал заранее.

Он был хорошим солдатом и охотником. Сколько я его знал, у него всегда была винтовка. Впрочем, в наших краях трудно было найти человека без оружия (я имею в виду боевые винтовки и карабины, а не охотничьи дробовики). У Синадина хранилась русская винтовка, а у Ягоша Йованиного — старое сербское скорострельное ружье, доставшееся ему от отца. У Петара был кавалерийский карабин. Жандармы устраивали повальные обыски, но очень редко им удавалось что-нибудь обнаружить. А если и удавалось, то все равно пострадавший через несколько дней доставал новое.

Синадин был первым человеком, показавшим мне, как нужно обращаться с оружием. Первый свой выстрел я сделал из его винтовки, когда только пошел в школу.

Я всюду сопровождал его. Позднее он давал мне нести винтовку, когда отправлялся на охоту или шел вечером к соседям. Я очень гордился этим и важно шагал с винтовкой, которая была выше меня. Потом он научил меня обращаться с револьвером, и вот сейчас пришла пора заняться ручной гранатой.

Мы миновали сад. За ним тянулось поле, на краю его была речка и обрыв. Подошли к меже. Синадин подобрал большой плоский камень и положил его на землю. Солнце уже зашло за гору, но видно еще было хорошо. Синадин взял одну гранату и неторопливо стал объяснять.

— Первым делом выдергиваешь кольцо. Вот тут, видишь, капсуль, вроде тех, что на старинных ружьях. Потом надо ударить по твердому предмету, лучше всего по металлу. Капсуль сработает, и граната начнет шипеть. Сосчитай до трех и бросай. Как только бросишь, сразу ложись в укрытие, чтобы осколки не поранили.

Он заставил меня повторить, а потом продолжал:

— Главное, не бойся. Бывало, уронит солдат гранату, так всегда возле него капрал окажется и отшвырнет ее куда надо. А теперь бросим одну!

Он выдернул чеку. Стукнул по плоской поверхности камня. Граната зашипела. Он спокойно сосчитал до трех и затем швырнул ее в обрыв.

— Ложись!

Мы бросились на землю. В то же мгновение раздался взрыв. Мне показалось, что земля под нами вздрогнула. Эхо взрыва покатилось по долине Грабоваца и, отразившись от скал, возвратилось к нам. Зелько, лежавший неподалеку, вскочил и бросился прочь. Потом остановился, с недоумением глядя на нас.

— Ну теперь ты попробуй, — сказал Синадин, протягивая мне гранату.

Я взял ее и выдернул кольцо. Дрожь охватила все тело. «А вдруг я ее выпущу?» — пронеслось у меня в голове.

— Начинай! — крикнул Синадин.

Я ударил гранату об камень. Раздался треск, но шипения не было. Я не считал, ожидая, когда граната зашипит. Синадин наблюдал за мной. Вероятно, он вел счет про себя, потому что вдруг закричал:

— Бросай, чего ждешь?

— Да она не шипит!

— Бросай! — снова крикнул он и лег на землю.

Я швырнул гранату в обрыв. Тишина… Мы вопросительно посмотрели друг на друга.

— Граната неисправна, — сказал я.

— Этого никогда нельзя знать точно, — ответил Синадин. — Бывает, шипения не слышно, а все равно взрывается. Поэтому никогда не медли. Чуть стукнул, сразу считай до трех и кидай. Твердо запомни это, не играй со смертью… А ну, попробуй еще разок. — И он протянул мне другую гранату.

Я сделал все, как он меня учил. Граната зашипела. Сосчитав до трех, я кинул ее, и через мгновение раздался взрыв. Эхо взрыва разнеслось над склонами и долиной.

Уже сгустились сумерки, когда мы ушли из Грабована и через кукурузные поля подошли к дому Синадина…

Ночь я провел на сеновале. Было тепло, в сене возились мыши, верещал сверчок. Зелько спал у моих ног.

Когда я проснулся, уже взошло солнце. Стали видны разбросанные вокруг дома, удаленные друг от друга на километр и больше. Откуда взялось это название — Мирница? Про жителей этого села не скажешь, чтоб они были особенно миролюбивыми. Стоило делу дойти до межевых споров или просто мужикам хорошенько хлебнуть ракии в праздник, и разбитых голов не сосчитаешь. Рассказывали, правда, будто во времена битв с турками тут состоялось какое-то примирение с ними, оттого и пошло название.

Несказанно дороги были мне эти горы, глубокие долины, которые летом палило солнце и обмывали дожди, а зимой заметало снегом.

Здесь я рос, пас овец, играл. Я знал здесь каждую тропинку, каждый перелесок и каждое дуплистое дерево, где птицы вили себе гнезда. Отныне со всем этим, может быть, придется расстаться…

На пути в Куршумлию я свернул к Йоване. Она встретила меня подозрительно. Войны и битвы для нее были не в новинку. Отсюда всего три часа ходу до старой сербско-турецкой границы. Да и восстание семнадцатого года не забывалось. Вчерашние взрывы она связывала с моим приходом, угадав, что они прогремели возле Синадикова сада. Она тревожно глядела на меня и советовала поберечься.

Йована проводила меня до ворот, и здесь, как бывало прежде, я поцеловал ей руку. Мы разговаривали шепотом, боясь разбудить привязанного на цепь Зелько. Но едва только Йована закрыла за мной ворота, как он завыл и заскулил. До меня долетел грохот цепи. Это Зелько пытался освободиться. Я прибавил шагу, стараясь быстрее перебраться на другой склон. Мне хотелось как можно скорее уйти, чтобы не слышать жалобного воя, который все еще стоял у меня в ушах.