Mannaz — Я (руна перевернута). Враг внутри.

Чувствуя преграду, не глядите по сторонам в поисков врагов, всмотритесь внутрь себя — враг там.

Утром она поймала на пороге торопившегося в школу Ясу и сунула ему интересующий ее иероглиф.

— «Эдисон», — пугливо пожал круглыми плечами мальчик.

— Я твой должник. Решить задачку по математике, подготовить реферат по истории — обращайся…

Толстяк отвесил церемониальный полупоклон. В ответ Адель присела в комическом реверансе, заставив парнишку улыбнуться.

Томико, одев передник, выносила на балконную террасу матрацы, подушки, одеяла и развешивала их для проветривания. Потом очень красиво готовила чай: для себя — зеленый в изящной керамике, перед Адель любезно поставила стальную кружку, в которой плавали чаинки черного байхового.

Через полчаса зазвонил телефон, и Адель сняла трубку.

— Это Ник.

— Какой еще Ник?

— Таксист. Я внизу, — сообщил он, — звоню из вестибюля.

Адель так и знала — русский не откажется от предложения стать ее водителем, за вчерашний день он хорошо заработал.

— Странная у вас охрана, — пожаловался он. — Спросила документы, записала номер такси. Вы что боитесь грабителей?

Адель вышла из квартиры и вызвала лифт. Вместе с ней в лифтовой кабинке вниз спускался один из соседей, неопрятный американец.

— Это вы живете у япошек? — хмыкнул он сквозь гнилые зубы, нагло разглядывая ее. — Ну и как? Желтолицый, небось, старается, а? И не противно… ну это… с косоглазыми-то?

Адель молча ждала, когда двери раскроются. Почему ей стыдно перед ним, янки — отбросом всех известных рас, выродком? После его слов она стала отвратительна, гадка самой себе.

Усевшись в автомобиль, Адель не ответила на дурашливую улыбку.

— Магазины. Итак, как насчет ночной смены?

Водитель игриво взглянул в зеркало, но лицо пассажирки оставалось бледным и сосредоточенным.

— Порядок! Единственное условие: я не желаю влипнуть в передрягу.

— Не дрейфь, — Адель смежила веки. — Лучше расскажи мне о яхте.

— Боюсь, от моих разговоров у вас начнется морская болезнь.

— Я выдержу.

— Окей. Сорок футов — длина, четырнадцать тонн водоизмещения, 2 метра — осадка, — в каждом слове для Ника заключалось столько чуда, что его голос завораживал. — У «Лунной» три грота, два кливера, три генуи… Когда-нибудь, когда-нибудь…

И сквозь сон Адель слышала заклинания: «камбуз», «ватерлиния», «спинакеры»…

Он высадил ее на Мэдисон-авеню, где рядами вытянулись десятки магазинов — разноцветные кусочки смальты в городской мозаике. В витринах стояли манекены с золотыми лицами; на атласных подушках блестели броши; магическим огнем светились флакончики духов. Меха, тонкое белье и ажурные чулки, пудра и помада, шляпки, украшенные перьями или сеткой с бархатными мушками. В радужной веренице не нашлось места салону Шанель. Полюбившая немецкого офицера, Коко была изгнана из мира моды.

Новая прическа и макияж изменили лицо Адель, покупки уместились в нескольких фирменных пакетах, а на шее болтался кулон из горного хрусталя. Его серебряная крышечка отвинчивалась, открывая маленькое очень удобное углубление.

Неслышный из-за грохота города дождь заливал тротуары, и Адель пряталась под одним из бордовых навесов с эмблемой французского ювелирного дома. Ник выскочил навстречу с зонтом — проявленную расторопность следовало отметить премией.

— Ну, как вы себя чувствуете? Вы бледны…

— Женщиной, — она заставила себя сдержать улыбку. — Вообще, мужчине следует ловить такие моменты — его любимая очень ласкова…

Ник рассмеялся, и Адель спохватилась: подобные разговоры недопустимы, если она желает сохранить авторитет у служащего ей и дисциплину.

— А теперь покажи мне достопримечательности, — угрюмо наказала она.

Но Ник не собирался опускаться с небес на землю:

— Зачем? Ты все проспишь.

Вот и результат. Быстро же он осмелел!

За окном — акварель улиц, прозрачные мазки реки. Ник провез ее по набережной Гудзона, направил машину в кварталы Чайнатауна, где за размытыми дождем стеклами они отведали китайских деликатесов, а дальше — в сторону Маленькой Италии.

Когда стемнело, Адель переоделась в белое сияющее платье — атласная роза распускалась на его корсаже. Адель приспустила короткий рукав, сняла бинт и достала шприц. Таксист, следя за ней в зеркало, выругался. Темнота скрыла, что плечо надулось и посинело. Обезболивающий укол будет в самый раз. Аромат духов заполнил автомобиль, и Нику стало совсем не по себе.

— У гостиницы «Эдисон» ты дождешься моего возвращения, — если бы она улыбнулась, возможно, от сердца бы отлегло.

На углу 47-ой стрит и 8-ой авеню Ник остановился.

— Подай сигнал, если понадобится помощь, — он отвел глаза.

Адель только иронично кашлянула на это геройство, хлопнула оранжевой дверцей и, неуверенно держась на каблуках и ступая по лужам, направилась к гостинице.

У портье она заказала недорогой номер и прошла в сторону бара, откуда доносились ритмичные звуки рокабилли. Фиолетовый свет прожекторов падал на гитары и контрабас, солист крутил подставку для микрофона, словно девушку, шепча ей в ушко: «Приходи со звездами. Будем танцевать до утра».

Двое шведов обитали у стойки, где бармен в такт мелодии тряс шейкер. Адель приблизилась к импресарио, сунула в его ладонь небольшую купюру, и следующая песня стала ее. «Глубока река, холодна, как твое сердце. Ты покинешь меня, я найду приют на дне — на дне реки, холодной, как твое сердце» — лился из динамиков чужой, совсем не ее, голос. Адель с грустью подумала, что всегда знала: она умеет петь. Она слишком хорошо умела быть кем угодно. Никакой конкретности, ничто.

Яркий свет заставлял прятать глаза. Когда она под аплодисменты спустилась в зал, шведы окружили ее. Их сильные, красивые тела облегали дорогие костюмы. Если бы не акцент, они легко сошли бы за голливудских плейбоев, о которых судачили газеты. В памяти Адель всплыли натренированные фигуры молодых офицеров, облаченных в щегольскую форму — новенькую, еще не затертую, не пропитавшуюся кровью и потом. Их чистые лица, без царапин и щетины. Как хороши они были тогда — в зените славы и мощи! И как тускло поблескивали на фуражках серебряные орлы после…

…Ник ждал ее. Улица давно опустела, из гостиничного бара не доносилось ни звука. Адель открыла дверцу и скользнула в нутро автомобиля, бросив на заднее сиденье фотоаппарат. Заурчал мотор, такси вырвалось в неон улицы.

— Молодой капитан собирается в первое плавание и спрашивает своего деда, бывалого капитана, что нужно взять с собой в море. «Таблетки от тошноты и презервативы — ты же будешь заходить в порты». Капитан и купил в аптеке десять таблеток и десять презервативов, но дед сказал, что этого мало. На следующий день капитан купил еще столько же, но и этого оказалось, по мнению деда, мало. Когда капитан пришел в аптеку в третий раз, аптекарь спросил: «Это, конечно, не мое дело, но если вас от нее тошнит, почему вы ее т…..те?»

Адель не прореагировала. Из-за туши на ресницах непривычно болели глаза, в зеркале гостиницы она заметила покрасневшие под слоем перламутровых теней веки.

— Пока ты пропадала, ко мне подошел блондин и обещал денег, если я назову адрес моей пассажирки.

— Что ты ответил?

— Сказал, что подобрал тебя на Таймс-сквер, но могу сообщить интересующую его информацию позже, когда отвезу тебя домой.

— Он дал свой адрес?

— Да. Держи, — Ник сунул ей клочок бумажки.

Прочтя название улицы, Адель спрятала листок в ридикюль и откинулась на мягкую спинку сиденья. Потом развернула плед в шахматную клетку и укуталась в его чуть колючую шерсть. Он был новый, не знал людского тепла, и потому кололся, защищаясь от неизвестного.

Ник оставался серьезным, ее вылазка не на шутку обеспокоила его, но теперь, когда все закончилось, он позволил себе зевнуть. Тяжелая была вахта.

— Твоя находчивость будет вознаграждена, — пообещала Адель.

— Ну что ты за человек! — покачал головой Ник. — Почему не обратишься к врачу, с такой травмой?

Адель не доверяла врачам и с тоской подумала, что действие обезболивающего давно кончилось, и она чувствует приближение лихорадки.

— Эх! Ты когда-нибудь думала о замужестве? — в его голосе пряталась усталость.

— Не знаю, — вздохнула Адель, не открывая глаз. И тут же поняла, что должна пресекать подобные вопросы. Она дает повод к панибратству, а это недопустимо. Минуту потребовалось ей, чтобы снова расслабиться. По ее лицу скользили янтарные тени.

— Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет! — покачал он головой.

— Такой должна быть женщина?

Неужели ей интересно мнение русского, да при том — водителя?

— Это стихи. Женщина должна быть как Лиля Брик, Любовь Менделеева или Лу Андреас Саломе…. Рядом с такой женщиной мужчина — гений, творец, он непременно достигнет славы. И будет глубоко несчастен…

— Откуда такая начитанность? — усмехнулась Адель.

— Среди русской эмиграции нет рабочих и крестьян. Мой отец мог преподавать в университете.

И вот она дома. Снова проникнуть в кабинет Кена ничего не стоило. Вытерев с горячего лба пот, Адель открыла тайник и положила фотоаппарат на место. Последние кадры пленки были сюрреализмом, заслуживающим места в Музее современного искусства — два спящих обнаженных мужчины, украшенных красным узором свастики, и оставленная среди простыней помада. Когда Кен проявит пленку, то поймет, кто кому представляется гейшей.

В номере шведов она ничего не обнаружила. Тумбочка была заполнена почтовой бумагой, телеграфными бланками и открытками с изображением отеля. Адель выпотрошила мешки для грязного белья, проверила чемоданы, заглянула под подушки и матрасы. Ни одна деталь не указывала на то, кто нанял остолопов. Адель презрительно хмыкнула — и Кен еще запугивал ее! Видите ли, «папочка» займется ими!

У зеркала на комоде покоилась библия с золотой маркой «Эдисон».

И все-таки эти двое следили за ней с какой-то целью.