Она стремительно входит и сбрасывает манто на руки своего слуги; оно такое большое - или слуга такой крошечный, - что манто накрывает его с головы до ног. Лена не особенно прибавила в весе со времён Утгарда, и черты лица такие же заострившиеся, - и эти же надменные губы, блестящие глаза, эти тонкие пальцы. Я притягиваю её к себе, ощущая привычное тепло и спокойствие.

   Она предлагает отправиться в Шотландию, в Кастл Макрайан. Уолли - пожалуй, единственный, кого не надо уговаривать заняться чем-нибудь подобным. Он тоже мается дурью в одиночестве в сыром и холодном родовом замке в шотландских горах, таком огромном, что смог бы вместить армию солдат, слуг и прихлебателей всех мастей, а вместо этого вмещает одного Уолли.

   - Очень может быть, Лена, - тихо говорю я.

   - Ты не хочешь взять с собой Эдварда?

   - Нет, ну что ты! - мне смешна сама мысль об этом. - Свою грань он уже перешёл.

   Я знаю, что в глубине души Эдвард не одобряет мои отлучки в Кастл Макрайан. Но он ни разу не позволил себе и слова сказать об этом. Эдвард очень мягок, хотя и пытается это скрыть. Но это не важно. Он может преодолеть мягкость, когда это действительно требуется, а если всё-таки не может, то ему помогаю я. И получаю за это положенное наказание от хозяина. Менять человека дальше определённой черты не стоит. Этой черты Эдвард достиг. Поэтому в Кастл Макрайан я бываю с Леной.

   Она до сих пор одинока.

   - Я повенчана со смертью, Близзард, - говорит она, - а большего мне не надо.

   ...Прошло несколько лет с той памятной зимы, когда мы столкнулись в Ночном переулке с младшим стажёром Сектора. За окном зима. Совсем как тогда. Я говорю об этом Лене.

   - И ты опять чувствуешь себя вне закона? - усмехается она. - Когда в любой момент ждёшь окрика в спину?

   - И ледяные стены Утгарда, - продолжаю я. - И вкус крови во рту. И те сны о Прорицании.

   Она облизывает пересохшие губы. Я знаю, что ещё она вспоминает. Тюремный двор, холодные стены в потёках влаги, пальцы, сплетённые с пальцами, и поцелуй, и шёпот, и память - одну на двоих...

   - Мне было интересно, сломаешься ты или нет, - говорит Лена. Ну, конечно, так и думала, что скажет. - Но когда я поцеловала тебя тогда, у стены, я не почувствовала сожалений... Ой, вот чёрт! У тебя были такие глаза, словно ты дуреешь. От одной только мысли о мести, понимаешь? И сомнений больше не осталось. Ты не можешь осуждать меня за то, что я сомневалась, Близзард. Только вспомни, где мы находились.

   - Всё, Легран, - прерываю я, - мы опять впадаем в сантименты. - Но мне становится так смешно - милая, хорошая моя. - Дуреешь, правда, так оно и есть.

   Она смеётся, и её глаза начинают блестеть.

   - Есть идеи, Близзард? - спрашивает она.

   - Да, Легран, - отвечаю я, и повторяю её жест много лет назад: открываю ящик трюмо, беру чёрный мешочек и бросаю его на столик перед зеркалом. - Только теперь - магазин на центральной улице, поближе к Вестминстеру. Прогулка без риска окрика в спину. Всё, что ты хочешь. И ни-ка-ких вопросов.

   - Принимается, - со смехом говорит она.

   - Тогда как тебе улица Фонарщиков? - ещё бы не принималось, думаю я, улыбаясь про себя - она не видит.

   - Фонарщиков, часовщиков... кого там ещё? У меня кончились слова, - Легран хохочет, откинувшись на спинку дивана. - Мне всё равно, Близзард. Фонарщиков - значит Фонарщиков. Интересно, кто вообще придумывал эти названия для улиц?

   Пожалуй, даже не улиц, а улочек - так они малы. Если мы будем светиться перед человечьим стадом, в изобилии толкущемся в центре города, то рано или поздно всё тайное станет явным, и как этого ещё не произошло до сих пор, с идиотской политикой бывшего Мастера и всего старого Круга, давно выжившего из ума, я не знаю.

   Мой взгляд падает на Долорес. Она сидит на скамеечке у окна и смотрит в пол.

   - Долорес, горностаевое манто, - коротко бросаю я.

   Она кивает и послушно бежит в гардеробную.

   - Будешь сопровождать меня, - добавляю я вслед - громче, чтобы она не вздумала пропустить мимо ушей.

   Лена удивлённо приподнимает бровь.

   - Те, кто хотел сбежать, уже сбежали, - отвечаю я на её невысказанный вопрос. - И могу тебя заверить, Легран, теперь они очень, очень далеко.

   Так далеко, как только может человек быть далёк от реалий этого света.

   Долорес помогает хозяйке одеться. Мельком она видит ещё татуировку - несколько еле видных, полузатёртых рунических символов, чуть пониже ключицы - утгардские номера, выколотые синей тушью. А, может быть, и не тушью - иначе почему хозяйка не свела их и теперь носит только закрытые платья? Но она понимает, что следы, оставленные жизнью на теле этой женщины - ничто по сравнению с тем, как исковеркана и искажена её душа, похожая на отражение в зеркале, сделанном нерадивым учеником зеркальщика.

   - Не трясись, Долорес, - усмехается хозяйка. - Иди оденься.

   - Миледи, у меня нет ничего... только это платье и ещё два...

   - Значит, пойдёшь так, - резко прерывает Лена. И смотрит пристально из-под тяжёлых век; Долорес кажется, что она видит её насквозь, ей не по себе от этого взгляда, нехорошего, сверлящего, и она понимает, почему кухарка радуется хотя бы тому, что они обе принадлежат не миледи Лене.

   - Купим ей что-нибудь, - говорит хозяйка. - Шевелись, Долорес.

   Долорес забегает вперёд и придерживает дверь в холл, где на стене тускло блестит сквозное зеркало, к которому раньше и подходить-то близко боялась; предвкушение чего-то особенного пьянит, будто шампанское, и она чувствует, как радость зарождается и бурлит где-то у неё внутри, как игристые пузырьки. Впереди - уже не Близзард-Холл, это - внешний мир. Тот самый внешний мир, который Долорес с такой тоской наблюдает из окна и который начинается прямо за деревьями парка.

   Близзард поворачивает кольцо, и зеркальная гладь превращается в подобие глади озёрной. Хозяйка, как тогда, берёт её за руку, прижимает к себе, и последнее, что Долорес чувствует перед тем, как они уходят за зеркальную изнанку - это щекочущие ворсинки горностая, ласково и весело трепещущие на лице.

   Магазин "Необходимые вещи" работает, так же, как работал и пять, и двадцать пять лет назад. Так же, как работал, и будет работать при любом порядке. Мадам Пьеро - вне этого. Её дело - одевать дам, которые способны рассчитаться звонкой монетой.

   В магазине пусто, она видит нас и кланяется. Я бросаю ей тяжёлый кошелёк и выталкиваю вперёд Долорес.

   - Всё, что надо для камеристки. Разберитесь сами, - говорю я. - Просто и со вкусом.

   Мадам Пьеро кивает и уводит девчонку в глубину магазина. Там, видимо, поручает дело помощнице, а сама стремительно возвращается. На её полных щеках румянец, и она запыхалась.

   - Леди Монфор, леди Легран! Какая честь для меня! - бормочет старая дура. Научилась уважению. Вот и правильно.

   - Горячего вина, - прерывает её Лена не допускающим возражений тоном.

   Мадам Пьеро приносит нам по бокалу глинтвейна и оставляет одних.

   - Знаешь, что я думаю обо всём этом? - спрашивает Лена, и лицо её искажается. - Как бы низко перед нами не приседала вся эта полукровая шваль, в головах у них всё равно то же самое. Чёртовы утгардские шлюхи.

   - Ты забыла ещё один вариант. Чёртовы утгардские убийцы, - продолжаю я, чувствуя, как во мне поднимается глухая ярость. - А наши дети всё равно будут детьми чёртовых утгардских убийц. Помнишь, что орали на каждом углу все эти твари, когда начиналась война? Ничего не изменилось. Мы проходим, и они кланяются, а сами смотрят, где у тебя выжжено клеймо. Дорого дали бы, чтобы раздеть кого-нибудь из нас догола, посадить в клетку, и показывать за золото на деревенских ярмарках. Держу пари, мы бы имели сокрушительный успех. А они бы тыкали в нас палками и орали, как полоумные, а потом торжественно сожгли на костре под оркестр сельских олухов, по соседству с накрытыми для пикника столами. Превосходное представление для людей и их мерзких детей. Они ведь просто обожают людей, так в задницу и целовали бы, верно, с восторгом...

   Я перевожу дух. Лена молчит.

   - Легран, мы никогда не станем до конца теми, кем являемся по праву рождения. Значит, мы должны оставаться сами собой.

   Она усмехается.

   - Значит, в Шотландию, Близзард?

   - В Шотландию, Легран.

   Запах новой материи и глинтвейна. Чьи-то голоса в примерочной и шорох ткани. Я болтаю жидкость в бокале, так, что она едва не выплёскивается на пол и на меня. Время словно замедляется, и глинтвейн похож на масло, вязко размазывающееся по стенке.

   К нам выходит Долорес. Она одета во что-то чёрное, простое, но элегантное. Что именно, мне наплевать.

   Мы разворачиваемся и, сопровождаемые мадам Пьеро, делающей книксены, выходим под летящий снег.

   Это не просто прогулка. Это обход территории. Демонстрация силы - назло всему свету. Мы здесь. Мы живы. И горе побеждённым.

   Улица Фонарщиков почти пуста. Долорес даже кажется, что некоторые, завидев их, исчезают. Другие отходят в сторону и склоняются в подобострастном поклоне.

   Но не это занимает внимание Долорес. Вся улица полна чудесными магазинчиками с необычайными, совершенно волшебными вещами, которые можно увидеть разве только в антикварной лавке или в экзотических товарах. Поэтому Долорес крутит головой и то и дело отстаёт, рискуя нарваться на неприятности.

   И, тем не менее, она не может не замечать, какое выражение принимают лица некоторых людей, когда они проходят мимо. Испуг. Смущение. Ненависть. С таким же испугом в глазах смотрели на неё две молоденькие продавщицы в том одёжном магазине. Они ничего не спросили у неё. Всё было понятно по их лицам.

   Они проходят мимо лавки, за стеклом которой яркие футбольные мячи в сетке, собранная палатка и манекен в лыжном костюме, только вот незадача - одна лыжная палка куда-то подевалась, и манекен сжимает в варежке пустоту. Спортивные товары, должно быть, - догадывается Долорес, вот только почему бы хозяевам хотя бы разок не помыть витрину - она такая грязная, что скоро и видно не будет, чем вообще тут торгуют. В это время какой-то человек, с ног до головы закутанный в тёплое пальто и пушистый вязаный шарф, отделяется от витрины и медленно идёт им навстречу. Вдруг он вздрагивает и застывает на месте, и Долорес видит, что это милорд Эдвард.

   Пару секунд его округлое добродушное лицо выражает растерянность - видимо, хозяин не хотел бы, чтобы супруга застала его здесь; но он мгновенно берёт себя в руки и подходит к дамам.

   - Лена, - он целует её кисть, затянутую в чёрную перчатку. - Миссис Монфор.

   - Мистер Монфор! Опять?! - тихо-тихо говорит хозяйка. Долорес давно заметила, что они всегда называют друг друга на "вы".

   - Миссис Монфор... Ядвига, дорогая...

   - Милорд Эдвард! Вы понимаете, что можете делать всё, что хотите? Вы можете поставить на колени всю улицу и велеть вылизать вам сапоги. А вместо этого ходите и боитесь, как бы вас не узнали!

   - Хорошо, миссис Монфор, - говорит милорд Эдвард и улыбается. - В следующий раз я так и сделаю: мои сапоги как раз нуждаются в чистке.

   - Не заставляйте меня просить вас сопровождать меня в Кастл Макрайан, - отвечает она, и лицо её тоже озаряется улыбкой.

   - Нет, увольте, миссис Монфор, - он шутливо поднимает руки, но его глаза остаются серьёзными. - Я приобрёл у Перкинса отличную книгу, и сегодняшний вечер целиком принадлежит ей.

   Лена хмыкает и смотрит куда-то в сторону. Участия в разговоре она не принимает. Близзард берёт милорда Эдварда под руку, и они продолжают свой путь. Долорес и подменыш Семьи Легран деловито следуют сзади, готовые выполнить любое пожелание своих хозяев. Над улицей Фонарщиков кружится снег...

   Эдвард стоял у этой дрянной лавчонки с футбольными мячами и чем-то ещё, что придумали люди, чтоб не разжиреть, как боровы. В Ночном переулке была точно такая же лавочка, только, кажется, ещё меньше и грязней. Тогда, той зимой, когда я долго заходилась кашлем, а он нежданно-негаданно познакомился с совершенно другой стороной жизни. И со мной.

   Улица Фонарщиков. Верно, не зря, думаю я и усмехаюсь. Ещё светло и фонари, которые тут на каждом шагу, не горят, только поскрипывают на ветру - над входными дверями, кое-где над витринами, на углах домов. Раскачиваются на цепях, цепочках и кованых разнокалиберных подвесках, со стёклами выпуклыми, похожими на линзы - внутри таких фонарей язычок пламени кажется больше, чем он есть на самом деле; или простыми плоскими стёклышками, прозрачными, как льдинки.

   - Зайдём? - предлагает Лена, указывая на лавку с тяжёлой дверью, в которой большое стекло заменяют восемь или десять маленьких, окантованных медью. - Ведь скучно, Близзард. Давно хотела завести себе чёртика - ну, знаешь, такого, в табакерке.

   - Мистер Монфор? - я вопросительно поднимаю глаза на Эдварда, но он, видимо, чувствуя себя немного неловко за то, что я застала его около спортивной лавки, кивает и, придерживая тяжёлую дверь, пропускает нас вперёд.

   Магазинчик приятных ненужностей. Дорогих безделушек, всяческих мелочей, сюрпризов, которые можно подарить на именины, рождение ребёнка и просто так. А можно невзначай купить, проходя мимо, поставить на камин, и горничная будет смахивать с безделки пыль, а у вас всего лишь появится повод наказать мерзавку, если она посмеет её уронить или передвинуть на дюйм левее. Волшебные вещицы далёких стран и времён, красиво расставленные на полках за витриной, освещённой несколькими фонарями, висящими в ряд, иногда собирают около стекла небольшую толпу, и тогда хозяин может быть уверен, что в этот день торговля будет успешной.

   Какой таинственный полумрак. Так и хочется сразу перейти на шёпот: начинает казаться, что одно громко сказанное слово - и очарование сказки исчезнет, разлетевшись на осколки. И пахнет чем-то... ммм... приятным, но нездешним: смесь запаха времени с запахом волшебства... Пыль старого чердака родового поместья? Блёстки с рождественских игрушек, завёрнутых до следующего праздника в пожелтевшую вату? Солнце с клеверной поляны в Ирландии, из мест, где можно найти листок с четырьмя лепестками? Корица с печенья, которое пекла старая кухарка в день твоего рождения? Страницы книги со сказками, которую тебе читала в детстве кормилица на ночь, сидя у изголовья кровати?

   Оказалось, да. Запахи стоят на полках, тщательно расфасованные по крошечным бутылочкам, закупоренным красным сургучом. А рядом - шкатулочки, где спрятаны звуки. Шелест леса, шёпот ночного дождя, грохот морского прибоя.

   В Варшаве магазинчик с похожими чудесами принадлежал каким-то дальним родственникам Затопеча. Он находился на площади Свободы, и, чтобы попасть туда, надо было сказать слово "вечность", и это тогда казалось смешным. На площади всегда было полным-полно голубей, их постоянно кормила какая-то старуха, и я вспоминаю об этом только потому, что вижу фарфорового голубя - точь-в-точь как живого. Лена подходит к нему и берёт немного пшена, которое лежит рядом на маленьком подносе. Пшено барабанит по подносу, и тут же фарфоровый голубь оживает, вспархивает и садится на Ленину руку. Эдвард снимает запотевшие очки и подходит ближе, чтобы разглядеть.

   - Какая прелесть! - Лена хохочет и любуется голубем, который, ничуть не смущаясь, клюёт пшено с ладони. - Правда, мистер Монфор?

   Лена примирилась с Эдвардом в тот день, когда узнала, как он добровольно позволил уравнять себя и меня. С тех пор они безукоризненно вежливы друг с другом, тем более что один виток кровной мести всё же свершился; и я благодарна им обоим, что они решили быть выше того, чтобы продолжить эту глупую и никому не нужную вражду.

   - Здесь полно безделушек. Выбери что-нибудь себе, Близзард, и будем считать, что это подарок от меня. Просто так или на Рождество, как хочешь, - предлагает Лена, касаясь пальцами моей руки.

   - Эта паршивка разбила лунные часы, - смотрю на девчонку и с удовольствием вижу, что она вся сжимается, точно думает, что я расправлюсь с ней, не сходя с этого места. Может и так, только позже, дорогая, не сейчас, - мстительно думаю я.

   - Ты, кажется, хотела завести привычку нюхать табак, - в шутку говорю Лене, - и заодно носить с собой это существо. Думаю, оно премерзкое.

   - Ах, да, - она с сожалением сажает голубя на место и начинает озираться по сторонам.

   В магазинчике почему-то никого нет. От скуки я начинаю оглядываться в поисках торговца, взгляд падает на прилавок, и я вижу там колоду карт Таро. Большие прямоугольники затейливо расписаны неизвестным умельцем, и рисунки настолько хороши, что прямо-таки завораживают. Всю колоду через стекло не посмотришь, видно только несколько карт, но довольно и этого. Высохший старик-отшельник в чёрной хламиде и с фонарём в руке, который он поднял над головой; искры света выхватывают из сумрака совсем мало, и вокруг царит зеленоватая мгла. Скелет-смерть с косой собирает урожай из человеческих тел, которые она связывает в сноп, как крестьянин пшеницу. Дама Кубков - подумать только! - в красном бархатном платье; она похожа на пани Зофью, оттуда, из далёкого карпатского детства. Мне уже страшно нравится эта карта, да и вся колода просто превосходна.

   - Только посмотри, - прежде всего, я показываю на даму в красном, и Отшельник невыразимо хорош, и Смерть, конечно же... Создатель великий... нет, великолепно поистине всё, спору нет.

   Не успевает Лена и слова сказать, как раздаётся звон колокольчика, и откуда-то из задних помещений магазина приходит торговец. Дама в красном так завораживает меня, что я не удерживаюсь и покупаю эту прелестную колоду, хотя, как гадать на Таро, я забыла давным-давно.

   - Миссис Монфор, не пора ли домой? - спрашивает Эдвард, которому вся эта суета с покупками, верно, уже порядком надоела, но он и полусловом не позволяет себе показать этого.

   - Будем считать, что я купила её из-за картинок, - со вздохом говорю я.

   - Как гадать, ты вспомнишь, это не так уж и сложно, - безапелляционно заявляет Лена, и мы выходим на улицу Фонарщиков, на которую вместе со снегом начинает опускаться вечер.

   Поздний обед проходит в молчании. За окном уже зеленоватые зимние сумерки, и на столе стоят канделябры со свечами, которые заполняют столовую неровным трепещущим светом.

   Лена сидит напротив меня. Я любуюсь её худощавым лицом, чуть запавшими глазами, в которых периодически зажигается лихорадочный огонёк, особенно тогда, когда она, не отрываясь, смотрит в мои глаза.

   Тишину нарушает стук упавшей вилки. Эдвард автоматически тянется, чтобы поднять её, но я предупреждающе ударяю кулаком о столешницу. Чёртов ленивый подменыш! Сколько ещё можно вдалбливать в их тупые головы правила этого дома? Мерзкие создания! Никакие наёмные воспитатели, которым ты платишь кучу золота, не заменят хорошей, качественной взбучки. Чёрная волна заполняет меня всю целиком и, наконец, выплёскивается, доставляя непередаваемое наслаждение. Ленивое создание верещит так, что слышно на другом конце поместья.

   - Миссис Монфор, вилку, - напоминает супруг.

   Я с сожалением останавливаюсь.

   - Простите... хозяйка... - постанывает живучая тварь, ковыляя к злополучной вилке и заламывая руки.

   - Заткнись, - рявкаю я. - Слушать тошно!

   Эдвард не спеша протирает очки, разворачивает газету и углубляется в чтение. Я пытаюсь разглядеть дату, но пёстрая фотография на первой полосе не даёт мне этого сделать. Какой-то матч, я даже не знаю, по какому виду спорта. Сегодняшняя ли газета, или эти маленькие мерзавцы опять поленились доставить новую? Мне абсолютно наплевать на то, что печатают в прессе, и я не могу оценить, насколько свежа передовица. Однако Эдварду не нравится, когда ему мешают читать, и я откладываю расследование на потом. За окном падает снег. Лена со стуком отодвигает тарелку и встаёт.

   - С вашего разрешения, мистер Монфор, - говорю я и тоже встаю.

   Он пристально смотрит на меня из-за края газетного листа. Но ничего не говорит. Мы с Леной выходим из столовой и поднимаемся в мои комнаты.

   - Тебе не кажется, что самое время опробовать твою новую колоду Таро, Близзард? - неожиданно спрашивает Лена. - Ты когда-нибудь умела гадать на картах?

   Вопрос ставит меня в тупик. Я со скрипом извлекаю из глубин памяти то, что происходило более пятнадцати лет назад.

   - Помнишь, ты говорила об Утгарде? О Прорицании? - Так вот к чему она это сказала! - Вдруг у тебя есть задатки провидицы? - Лена подносит руку к свече и начинает быструю игру с язычком пламени, в конце которой сжимает пальцами фитиль и с шипением вдавливает его в воск.

   К стеклу липнут крупные хлопья снега. Из столовой не доносится ни звука: Эдвард читает газету, изредка еле слышно шелестя страницами; прислужники с кухни бесшумно убирают со стола.

   Так ли уж бесшумно? Я напряжённо прислушиваюсь, стараясь уловить хоть что-то и понять, научились ли наконец безмозглые твари порядку. Но нет, тишина.

   Мой взгляд снова падает на окно. Похоже, этот снег никогда не кончится. Должно быть, холодно сейчас в шотландских горах... "Создатель великий, Близзард! Держи себя в руках!" - отгоняю я снова вернувшуюся мысль и решительно достаю из бюро резную деревянную шкатулку с картами Таро.

   - А, может быть, у тебя, Легран? - иронизирую я. - Будет чем заработать на жизнь.

   Она тянется к шкатулке и открывает её. Глянцевые прямоугольники, неведомыми мастерами украшенные причудливыми картинками, такие большие, что еле помещаются в её точёных руках.

   - Всего лишь красивые рисунки, - говорю я. - Способ убить время.

   - Пожалуй, так, - соглашается она. - Сейчас посмотрим.

   Прямоугольники карт с шелестом ложатся в круг света на столе.

   - Слева - ты, справа - Эдвард, - начинает она. - Кому-то ведь так понравилось красное платье.

   - Почему бы тебе не тренироваться на себе, Легран? - с сарказмом спрашиваю я.

   - Что мы там узнаем нового, Близзард? - вопросом на вопрос отвечает она. - Дама Мечей, вдова. Замужество мне не грозит. Бедность вроде бы тоже. А вас хотя бы двое. Всякие нюансы могут быть, знаешь ли, - в её голосе звучит ирония.

   Карты на столе образуют какой-то орнамент, смысл которого мне смутно знаком. Трудно вспомнить то, что было бездну времени назад. В юности всегда умеешь массу бесполезных вещей, большая часть которых потом благополучно забывается. Карпатские горы. Такой же вечер. Нетопыри шелестят под крышей башни. Звезда заглядывает в моё окно, потому что комната находится на верхнем этаже усадьбы - мне всегда нравилось жить наверху, несмотря на то, что дедушка называл это уделом прислуги.

   Взгляд мой падает на стол.

   Четвёрка Мечей.

   Башня.

   Звезда.

   Между картами, которые обозначают меня и Эдварда.

   Лена смотрит на меня и начинает хохотать.

   - Чего не напридумываешь со скуки, а, Близзард? - сквозь смех говорит она.

   Я всматриваюсь в карту Башни. Пламя свечи трепещет, словно кто-то невидимый ходит по комнате. Или будто сквозняк. Невольно я кидаю взгляд на стрельчатые окна, но они, естественно, по-прежнему закрыты, и на подоконниках наросли пушистые шапки снега, который идёт уже, кажется, целую вечность.

   Нарисованная башня на карте начинает плыть, искажаться, и вдруг я чувствую ледяной прибой моря Межзеркалья и вижу башни крепости Утгард...

   Встряхиваю головой, и наваждение исчезает. Что я себе напридумывала? Начнём с того, что весь расклад читается отнюдь не только по тем картам, что лежат между нашими.

   - Ты вспомнила, что это значит, Близзард? - интересуется Лена.

   - Не знаю, - отрезаю я. - Я вообще не помню, что есть что.

   - Тогда что тебя смутило? - спрашивает она.

   Я медлю с ответом. Мне отчего-то не хочется говорить об этом. А отчего? Чёрт бы подрал этот снег!

   - Ну, если смотреть только на то, что посередине, то для меня - опасность тюрьмы, а для Эдварда... что-то вроде предначертанной судьбы, но через борьбу и потери... Но я так сказала только потому, что Звезда лежит рядом с ним, а всё остальное - ближе ко мне.

   Лена фыркает.

   - Я знаю: большего идиотства ты не слышала. Я тоже, - говорю я и смешиваю колоду.

   - Все эти гадания и прочее - дурость, - констатирует она. - Кассандра Хэрриот со своим Пастухом за всю жизнь изрекла, получается, одно-единственное стоящее Прорицание, да и то содержание его никому дословно не известно.

   - Никому из НАС дословно не известно, - подчёркиваю я.

   Она молча соглашается.

   Во всём поместье гробовая тишина. Не слышно даже шелеста газетных страниц. Сидит ли Эдвард там же или ушёл к себе? Чуть позже надо проверить, не нужно ли ему чего-нибудь. Маленькие мерзавцы так обленились, что скоро и свечи новой не принесут без напоминания. Я выхожу к лестнице и нагибаюсь над перилами. Ни шороха. Ни звука.

   - Долорес! - кричу я. Девчонка бесшумно возникает на пороге кухни. Надо признать, для дочки фермера она неплохо соображает. Быстро поняла, что, если не научится появляться мгновенно и без лишних звуков, то будет наказана.

   - Пошевеливайся, - говорю я. - Горячий грог мне и леди Лене.

   Не то чтобы это было необходимо. Говорю, чтобы чем-то её занять. И себя тоже. Создатель великий, когда же прекратится этот снег?

   Она появляется с фантастической быстротой и опускает поднос на стол, где всё ещё стоит открытая резная шкатулка и валяется колода Таро, быть может, совсем не в добрый час купленная в маленьком магазинчике диковинок на улице Фонарщиков. Перед моими глазами снова встаёт стена ледяного прибоя и льдистые огоньки звёзд, такие же холодные, как и стены крепости Утгард. "...Мы никогда не станем теми, кем должны были, - вспоминаю я свои же слова, - а значит, мы остаёмся теми, кто мы есть..."

   Я подхожу к окну и смотрю на круговерть метели за стеклом. Там, где-то далеко-далеко, в шотландских горах... Обрываю себя на середине мысли. Лена сидит на диване и молчит. Ждёт, когда я созрею.

   Я останавливаюсь перед зеркалом и в неверном свете свечей разглядываю своё отражение. Сначала вижу его чётким, а потом всё начинает заволакивать красная пелена, и вот перед моими глазами только кровавый туман и ничего больше. Снова! Эта долбаная зима так действует мне на нервы, что, какое бы зеркало здесь ни было, я всегда вижу в итоге одно и то же. Одно и то же, чёрт возьми! Какого дьявола! Меня наполняет ярость и злость - на саму себя прежде всего; я хватаю подсвечник и со всей силы запускаю им в ненавистное стекло.

   Брызги разбитого зеркала разлетаются по всей комнате, но Лена спокойна.

   - В Шотландию, Близзард? - спрашивает она.

   - В Шотландию, Легран, - отвечаю я.