Долорес еле успевает за хозяйкой. Ей совсем не хочется в Кастл Макрайан, мало того, она жутко боится, что хозяйка из прихоти отдаст её милорду Уолдену в жёны. Долорес понимает, что это, скорее всего, только кошмар, придуманный ей самой, потому что член Внутреннего Круга никогда не возьмёт в Семью человека, но её страхов это не умаляет ни на йоту. Впереди, за изнанкой зеркала с непривычки темно. Наконец, прямо перед ними выступают из мрака каменные стены и освещённая факелами арка.

   Всё остальное время Долорес сидит, сжавшись в комок и заткнув уши. Но не дышать она не может, и поэтому еле сдерживается, чтобы её не стошнило, настолько плотно воздух пропитан удушающим ароматом крови.

   И ни она, ни её хозяйка, ни леди Лена не знают, что такими их и видит в этот момент в Зеркале Мира их хозяин.

   Он частенько смотрит туда, в Зеркало Мира. Иногда с радостью, иногда со злостью - и тогда это значит, что кто-то очень скоро будет лежать у его ног, скрученный болевым спазмом.

   Он видит их всех вместе не так уж часто. Два раза в год на официальных приёмах, которые устраиваются Кругом. Люди, бывшие вне закона, а ныне ленные лорды, в эти дни покидающие свои заново отделанные усадьбы. Родовая знать страны, тщательно скрывающая утгардские татуировки.

   Хейс. Молодая жена. Ужин при свечах. Поместье.

   Фэрли. С тяжёлой роскошью обставленный кабинет. Какие-то служебные бумаги. Бокал вина в изящных пальцах. Канцелярия Круга.

   Картер. Реторты, колбы и странного вида предметы. На столе вперемешку бумаги, какие-то металлические инструменты и тарелки с остывшим обедом. Башня Наук.

   И ещё много, много лиц.

   И те, кто интересует его больше всего.

   Близзард. Верхняя юбка подоткнута, нижняя в тёмных брызгах. Рукава закатаны. В глазах - безумный блеск.

   Легран. Такая же картина. Никто и не сомневался. Где?

   Макрайан. Ссадины на костяшках пальцев. Окровавленные перстни, которые он вытирает носовым платком. Шотландия. Кастл Макрайан.

   И змеятся на коже чёрные зигзаги "волчьего крюка", навечно вплавленные в плоть.

   Всё, что ты хочешь, - наручники, сковывающие лучше любых кандалов и казематов. Дарующие власть, но отнимающие свободу.

   Ах, да, самое главное. Монфор. Сидит у окна, на коленях свёрнутая газета. Трепещущее пламя свечи. За стеклом падает снег. Близзард-Холл.

   Он тоже вряд ли откажется от того, чего хочет. Никто не откажется. А снег всё идёт...

   Крючконосая старуха сидит и вертит в руках, похожих на виноградные плети, хрустальный шар. "...Раз после долгой зимы голодная стая затеет охоту. Но вырастет мальчик-пастух, отмеченный руной Победы на левой руке, и стадо волкам не отдаст - убьёт вожака. Мать принесёт его вместе с луною, войдёт что в земли тень, и будет он точно тогда же с той силой, что в десять раз больше обычной... Всего только часа не много - но и не мало, чтоб стяг водрузить с шкурой зверя, как руна о том говорит..." Старуха смеётся хриплым, каркающим смехом, как ворона, усевшаяся на кладбищенском вязе, - хрустальный шар выскальзывает из её пальцев и разбивается на тысячу осколков, сверкая искрами граней, и рассыпая белые крупинки... Вихрем взвивается метель и скрывает картинку за непроницаемой пеленой времени.

   Фигура блекнет, становится почти прозрачной и вновь уходит в небытие. А в Зеркале Мира падает призрачный снег...

   Он постарался нарушить одно из условий. Он отметил его совершенно другим, не простым знаком - как своего слугу, как раба. Связав волка "волчьим крюком". Но может ли быть, чтобы он не знал всей его силы?

   Конечно, может. Потому что в этом подлунном заснеженном мире может быть всё, что угодно. Зачем превращать в потенциального врага человека, который может уничтожить его, если сделать неверный шаг? Особенно если неизвестно, какой шаг окажется неверным? Зачем создавать самому себе смертельного противника, когда можно создать союзника? И зачем рисковать всем, до конца не зная, что будет впереди и чем обернётся попытка уничтожить второго человека, возможно, обозначенного в проклятом Прорицании? Милорд ударяет кулаком по простой деревянной раме зеркала. Оно содрогается и отражает его самого: чёрные длинные волосы, стянутые сзади, и серо-голубые глаза... сейчас серо-голубые. Как когда-то, давным-давно. В те времена, когда самым серьёзным беспокойством было, как избежать головомойки у начальства и пригласить на свидание хорошенькую девушку. Почему его никто и никогда не спрашивал, чего хочет он сам, а не некто, заставляющий мир вертеться по туманным законам таких вот прорицаний и пророчеств? Не спрашивал, хочет ли он быть на этом месте, на котором кто-то, как оказалось, будет всегда? Чуть добрее, чуть злее или чуть равнодушнее. И теперь он даже, смешно подумать, немного завидует Монфору, потому что тот ничего не знает о Прорицании и пока не принимает участия в этой дурацкой игре, непонятно кем и когда начатой. Но, так или иначе, каждый из них сейчас на своём месте, и его задача сделать так, чтобы параллельные линии их жизней не пересеклись в какой-то роковой точке пространства-времени, ибо, чем это может закончиться, он и сам не знает.

   Он дал ему всё: любовь, богатство и власть. Кто по доброй воле откажется от награды, ради которой преступил когда-то всё, во что верил? Произнеся вслух слова Клятвы, подставив руку под клеймо преступника, хотя преступником тогда не был? Добровольно признав его своим сюзереном?

   Милорд ещё раз бросает взгляд в туманные глубины магического стекла. Близзард вытирает пальцы о юбку и убирает за ухо растрепавшиеся волосы. Леди Монфор хорошо держит лорда Монфора. Совершенно безумная усмешка, и взгляд - острый, как кинжал. Подвалы Кастл Макрайан - а вот это то, от чего не откажется она.

   Гостиная Близзард-Холла. Он будет ждать её, даже когда свеча потухнет, и так и не попросит принести новую. Просто ждать, не играя ни в какие игры. Ведь он НЕ знает о Прорицании...

   Долорес кажется, что она успела уже тысячу раз умереть в этой каменной келье, освещённой чадящим пламенем факелов, где ей велено покорно дожидаться хозяйку вместе с важным челядинцем миледи Легран.

   Кастл Макрайан небогат на убранство: один голый камень и вереница чадящих факелов под потолком, над которыми по камню расползаются чёрные пятна копоти. Может быть, на других этажах всё выглядит иначе - Долорес не знает, да и знать не хочет. Будь бы её воля, она и близко не подошла бы к замку, не говоря уже о том, чтобы обследовать его, даже если б ей сказали, что полы там вымощены золотыми слитками и в окна вместо стёкол вставлено по огромному бриллианту.

   Их оставляют в маленьком помещении, где холодно, как в могиле, - как, впрочем, и во всём замке. Но здесь, слава Создателю, хотя бы есть какое-то подобие лавки, и не придётся сидеть на корточках или вообще стоять: пол ледяной.

   Карлик-подменыш Лены Легран не произносит ни слова. Долорес догадывается, что ему запрещено говорить без специального на то соизволения хозяйки. Но Долорес всё равно - сейчас она в любом случае не смогла бы говорить ни с кем и ни о чём, даже если бы захотела. Все её силы направлены на то, чтобы ничего не видеть, не слышать, и, по возможности, не дышать. Кроме того, она боится ненароком разозлить милорда Уолдена. Кто знает, как поступит тогда её хозяйка? Да и подменыш уже порядком растерял свою важность, и Долорес сомневается, что, даже захоти он ослушаться, смог бы сказать хоть слово.

   Наконец, на лестнице, ведущей из подземелий, раздаются шаги, и Долорес, дрожа всем телом не столько от холода, сколько от страха, решается поднять взгляд.

   Похоже, Близзард довольна. На её лице нет раздраженного выражения, которое очень беспокоит Долорес. Не очень-то хочется, чтобы тебя, за здорово живешь, угостили чем-нибудь малоприятным, особенно когда ты ничего такого не сделала.

   Верхняя юбка Близзард подобрана и заткнута за пояс. Нижняя юбка сплошь в потёках и мокрых пятнах, словно кляксах, и пропиталась она далеко не водой, как догадывается Долорес. Близзард стягивает её вниз и бросает в угол, куда та падает с неприятным шлепком. "Как бельё в таз", - думает Долорес. "Я буду думать про бельё в тазу, всего лишь про бельё в тазу", - твердит она про себя, как мантру, напрасно стараясь не вдыхать насыщенный тяжёлым запахом металла воздух.

   Лорд Уолден вытирает руки носовым платком, который быстро становится красным. Точнее, не руки, а перстни, старинные массивные перстни, которыми унизаны его пальцы. Костяшки пальцев содраны до крови, это видно даже при свете факелов. Он бросает скомканный платок в тот же угол, и тот падает поверх окровавленных тряпок легко и бесшумно, как осенний лист.

   Леди Лена поправляет причёску. Потом она вспоминает, что с ней её слуга, кивком велит ему помочь, и присаживается на лавку. Подменыш несмело суетится вокруг, опасаясь мгновенного возмездия за неловкость, но она, видимо, устала, ей не до него, и тучи над головой неуклюжего прислужника расходятся.

   Одежда у всех троих в беспорядке. Дорогая ткань помята, драгоценные меха торчат клочьями, местами слипнувшись с бурой массой. Рукава засучены. Долорес от страха буквально прирастает к тому месту, где стоит. Её внимание почему-то фокусируется на хозяйкиных пальцах - ухоженных тонких пальцах с поразительной красоты овальными длинными ногтями. Наверное, потому что они тоже испачканы красным, и, тем не менее, хозяйка закуривает сигарету, с наслаждением выпуская дым в потолок, - а Долорес думает, что её бы точно стошнило, если бы ей надо было подносить так близко к лицу окровавленные пальцы. Но это ведь она, а не хозяйка, которая курит и странно смотрит куда-то сквозь неё - точно Долорес стеклянная, - а взгляд её подёрнут пеленой. Долорес становится так страшно, что она едва не теряет сознание.

   - Ну, Долорес, шевелись же! - голос Близзард выводит её из оцепенения. Оказывается, всё это время Долорес было поручено держать хозяйкино манто, и теперь Близзард торопит её. Она помогает хозяйке одеться, и все поднимаются выше. Площадка на верху башни завалена снегом, и холод мгновенно охватывает тело. Пока Долорес держала манто, руки у неё оказались в чём-то мокром. Она с ужасом смотрит на них, ожидая увидеть то самое, красное, с запахом металла, но Создатель миловал, ладони всего лишь в холодном поту от страха и напряжения последних часов.

   Снегопад прекратился. Над шотландскими горами светит луна, заливая мир призрачным сиянием. Леди Лена отказывается от приглашения хозяйки и спешит вниз, к зеркалу, прихватив своего прислужника.

   - Уолли, - говорит Близзард, - я твоя должница. Какой чёрт понёс тебя в Польшу? Именно в это время?

   - Чутьё, Близзард, - поднимает палец лорд Макрайан.

   Хозяйка смеётся и целует его в щёку.

   - Чудесная ночь, - говорит она.

   Лорд Макрайан оглядывается.

   - Похоже на то! - удивлённо говорит он, и хозяйка смеётся снова.

   Я подшучиваю над Уолли. Он всегда туго соображает, когда речь идёт о чём-то постороннем.

   - Ты всегда был толстокожим, Макрайан, - говорю я. - Но в этом есть свой плюс.

   - Да? - удивляется он.

   - Тебе не холодно здесь жить, - поясняю я.

   - Проклятый замок, - говорит он и сплёвывает в снег. - Хуже Утгарда.

   "Везёт мне сегодня. И этот туда же, - думаю я. - Нам никогда не стать..." Всё. Хватит. Ведь этот долбаный снег кончился.

   - До встречи, Уолли, - прощаюсь я, велю девчонке следовать за мной и иду к зеркалу. Всё. Теперь только домой.

   Мы оказываемся в тёмном холле поместья. Девчонка сжалась и боится пошевелиться, пока ей не будет велено.

   - Пошли, Долорес, - говорю я. Она вздрагивает и торопливо идёт следом, стараясь не отстать.

   Близзард-Холл со стороны, наверное, похож на проклятую рождественскую открытку. Через окно видно, что подъездная аллея не расчищена. Когда же это прекратится, чёрт подери?! Неужели за столько лет нельзя было усвоить, что моё наказание свершается незамедлительно? Хотя, нет - полагаю, завтра; сегодня я слишком утомлена. Делаю несколько шагов, и передо мной появляется гадкий лентяй - спал, верно, прямо возле зеркала, чтобы не пропустить, когда я вернусь.

   - Миледи, - управляющий собирается поклониться, но я хватаю его за шкирку и пинком выкидываю на улицу, с трудом приоткрыв створку: как я и думала, до самых дверей по колено снега.

   - Одна минута, - тихо говорю я. Он мгновение испуганно таращится на меня, потом на заснеженную аллею, а потом быстро-быстро кивает.

   - Согрели простыни милорду перед сном? - задаю вопрос, прежде чем он успевает удрать. Мерзкие существа такие вёрткие - словно намыленные, выскальзывают из рук, только ты соберёшься как следует задать им. Чем делают хуже себе же, потому что спустя минуту получают вдвое.

   - Да, миледи, но милорд Эдвард не спит, - управляющий испуганно пятится. - Он ещё не ложился.

   Да, конечно. Наверное, я бы удивилась, если было бы по-другому.

   - Канделябр, живо, - говорю я, и холл почти сразу же наполняется светом. - Ступай, Долорес. Приготовь мне постель.

   Она бесшумно исчезает. Я захожу в столовую и вижу Эдварда.

   Он сидит у окна и держит эту проклятую газету, она сложена вчетверо у него на коленях. Свечи потушены, и его озаряет только свет луны, висящей высоко в небе.

   - Мистер Монфор! Опять вы не спите? - почему-то шёпотом говорю я. Я говорю это каждый раз, когда возвращаюсь за полночь оттуда, где была сегодня.

   - Опять, миссис Монфор, - подтверждает он, кладёт газету и встаёт.

   - В Шотландии очень холодно, - говорю я и целую его.

   - Зато здесь тепло, миссис Монфор, - отвечает он. - Идёмте спать.

   Утром снегопад начинается вновь, правда, не такой сильный, как накануне. Сквозь стрельчатые переплёты окон Эдвард видит серое небо и чёрные ветви деревьев парка. Естественно, в комнате светлее, чем вчера, и Эдвард может разглядеть многие вещи, вид которых не приводит его в особый восторг. Супруга спит, лёжа вплотную к нему, и Эдвард не шевелится, боясь потревожить её хрупкий утренний сон. Хотя, может, и не хрупкий, - думает он, вспоминая, где она была и что там, судя по всему, происходило.

   Эдвард доволен тем, что она не настаивает на его присутствии в Кастл Макрайан. Что касается вопросов супружеской верности, то этот пункт не вызывает у него никаких сомнений. Семейные ценности для Ядвиги непоколебимы - он убедился в этом в первый же год брака. Она могла быть кем угодно, но замарать себя супружеской изменой считала низостью, недостойной даже человечьего отродья.

   Что касается всего остального... что ж, он знал, кто такая Ядвига Близзард... Вот и сейчас он видит кое-где красные смазанные потёки на её руке - ровно по локоть, как были засучены рукава платья. Ну, он прекрасно знает, как именно она теперь понимает слово "развлечение". Только в одном смысле, и больше никак. Но ему - почти всё равно. Всего лишь по одной причине. Потому что она - это она. Потому что и сам Эдвард стал когда-то другим. Тогда он осторожно прикасается к её расслабленной руке и целует сначала пальцы, потом ладонь, потом внутреннюю сторону предплечья.

   Как когда-то, в Кинг-Голд-Хаус.

   Близзард глубоко вздыхает и просыпается.

   - Доброе утро, мистер Монфор, - хриплым со сна голосом говорит она, и тут её взгляд падает на окно. - О, Создатель всемогущий, нет! Только не снег!

   За стрельчатым изломом оконного переплёта опять падает белая муть. Когда же это прекратится?!

   Я раздражённо дёргаю звонок.

   - С вашего разрешения, миссис Монфор, - Эдвард соскальзывает с кровати и, целуя мне руку, уходит. Тут же в дверях беззвучно возникает Долорес. Не надо уметь читать мысли, чтобы понять - она трясётся всем телом, видя снег за окном и моё лицо.

   - Не бойся, Долорес, - говорю я, и мне становится смешно. - Никакой боли.

   Глупая девчонка, сама того не зная, подняла мне настроение, и снег за стеклом уже не кажется таким раздражающе-однообразным.

   День проходит спокойно. Нет никаких визитов к нам, и мы не делаем визитов ни к кому. К вечеру снег снова прекращается, и на небе почти полная луна.

   Зажигаются свечи. Я замечаю на столе так и не убранную резную шкатулку с Таро, и рука сама собой тянется к крышке.

   Под пальцами - гладкая поверхность лакированных прямоугольников. Теперь я сама еле удерживаю в руках увесистую колоду. Может быть, поэтому руки слегка дрожат? Я по памяти пытаюсь воспроизвести тот орнамент, что раскладывала вчера Лена. Только вот кладу я все карты, кроме наших с Эдвардом, рисунком вниз, на плотную бархатную скатерть. Почему? И зачем я вообще всё это делаю?

   Я раздражённо отбрасываю колоду и отхожу к окну. Мои пальцы ощущают ледяное стекло... Ледяная стена прибоя...

   - Долорес, - говорю я внезапно севшим голосом. - Подойди к столу.

   Она послушно подходит.

   - Теперь переверни то, что в середине, - приказываю я. - Только не нарушай расположения.

   Краем уха я слышу шелест карт о бархат скатерти.

   - Да, миледи, - говорит она. Мне почему-то страшно повернуться.

   - Теперь говори, что ты видишь, слева направо, - наверное, даже она должна заметить, как дрожит мой голос.

   - Четвёрка... - она немного медлит, не разбираясь в символах, но тут же продолжает, - Мечей, Звезда, и Башня.

   Мои пальцы скользят по стеклу.

   Четвёрка Мечей, Башня, Звезда - вчера.

   Четвёрка Мечей, Звезда, Башня - сегодня.

   Теперь уже - неизбежная тюрьма и разрушение существующего порядка жизни, который рухнет и не возродится. Боль и страдания как путь к бессмертию.

   Карты, взятые просто так, на первый взгляд. На местах, где они, возможно, ничего не значат, или уж точно не должны означать будущее.

   ...Ледяная стена прибоя...

   - Какого чёрта идёт этот проклятый снег? - глухо говорю я.

   ...Долорес смотрит в окно и не видит ничего, кроме абсолютно ясного ночного неба - без малейшего признака снеговой тучи...